«Гуннар, сын Ламби, вскочил на стену и увидел Скарпхедина. Он сказал:
— Ты, кажется, плачешь, Скарпхедин?
— Нет, — ответил тот, — но глаза и впрямь
пощипывает. А ты, кажется, смеешься?
— Конечно, — говорит Гуннар. — И я ниразу не смеялся с тех пор, как ты убил Траина на Лесной Реке.
Скарпхедин сказал:
— Вот тебе на память об этом.
Он вынул из кошелька зуб, который выбил у Траина, и бросил его в Гуннара. Зуб попал ему прямо в глаз, так что глаз вытек на щеку, а Гуннар свалился со стены»[11].
Бим закрыл книжку и глядит па меня, давая мне время прочувствовать услышанное. Я киваю. Да, выдающаяся была личность, говорю я. Ты согласен? — спрашивает Бим.
Потому я и выбрал имя Скарпхедин, говорит Бим. Ведь Скарпхедин из всех первый. А почему бы тебе не остаться при своем первоначальном имени? — спрашиваю я. Ну кому нужно такое имя, как ты не понимаешь! Я киваю, а сам думаю, что механизм этого процесса, который кончился тем, что Бим выбрал себе имя Скарпхедин, трогательно прост. Его зовут Бим, и в реальной действительности у него нет ни малейшего сходства со Скарпхедином. Если Скарп-хедин рослый и сильный, то Бим маленький и щупленький, если Скарпхедин плавает, как тюлень, и в беге ему нет равных, то Бим плавает по-щенячьи и бегает медленно и косолапо, как щенок, если Скарпхедин решителен и смел, то Бим нерешителен и несмел, если у Скарпхедина глаза зоркие и черты лица острые, то у Бима глаза обыкновенные и черты лица детские, если Скарпхедин обычно был сдержан, то Бим обычно не умеет сдерживаться, и, наконец, что немаловажно, Скарпхедина зовут Скарпхедином, а Бима Бимом; и тут нельзя не признать за Бимом некоторой правоты, потому что имя у нсмх) действительно странное. Наверное, понадобилось вмешательство каких-то загадочных сил, чтобы ребенка назвали Бимом. Единственное, что их объединяет, — это, кажется, острый язычок, что, очевидно, и послужило отправной точкой для последующей идентификации, подумал я, с этого она началась и развилась затем до нынешнего состояния только по той причине, что Биму хотелось быть похожим на такого человека и потому что Биму ужасно не хотелось быть самим собой, быть Бимом.
Бим запасся бутербродами и теперь жует перед телевизором, то и дело переключая каналы. Сестра сказала, чтобы ты ложился спать, говорю я немного погодя. Сейчас уже довольно-таки поздно, не пора ли нам ложиться? А где ты ляжешь? — спрашиваетон, и я отвечаю, что лягу спать в столовой на диване. Вообще-то, я не чувствую особой усталости, так как полдня провел лежа на таком же диване, на диване в домике дорожно-транспортного управления, но, если так надо, чтобы уложить Бима, я готов снова лечь; лежа я могу обдумывать будущий текст о Финляндии, прикидывать, как его лучше построить, это даст мне ощущение, что я занят делом, работаю, а значит, не теряю времени зря.
Спокойной ночи! — говорит Бим, идет в ванную и затем уходит к себе в комнату. Спокойной ночи и хороших тебе снов! — говорю я. В наступившей тишине я думаю о Финляндии.
Финляндия — это страна, которая в процентном исчислении выделяет самую большую долю национального бюджета на искусство и культуру, отмечаю я следующий пункт, потому что об этом я где-то читал, это не мои домыслы, а прочитанные где-то сведения, и, раз так пишут, это должно соответствовать действительности, поэтому я буду исходить из предположения, что это правда. И что же этот факт говорит нам о финнах? — записываю я в виде риторического вопроса. Риторические вопросы тут очень уместны, поскольку я должен построить связную цепочку аргументов, которые приведут к запоминающемуся выводу, и если подвести к нему ловко и изящно, то он навсегда запечатлеется в памяти тех счастливцев, которые его прочтут. Так о чем же говорит тот факт, что финны выделяют столь значительную часть общественных денег на культуру и искусство? — повторяю я свой вопрос. Ведь что такое искусство и культура? И нужны ли они нам? Тут надо придумать какой-то хитроумный ход для положительного ответа, чтобы читатель не мог не согласиться с тем, что тратить большие деньги на искусство и культуру — это очень правильно, и так подать эту мысль, чтобы всем стало ясно, что в этом отношении к искусству и культуре выражается особая черта финнов, что эта черта свойственна финскому характеру. Это пишется с расчетом на любителей культуры и искусства, чтобы они, прочитав брошюру, почувствовали острое желание поехать в Финляндию. Но я ведь еще не имею ни малейшего представления о том, что же такое искусство, напоминаю я себе и отмечаю, что над этим надо будет подумать и также включить в брошюру, так как всякая хорошая брошюра должна стремиться к тому, чтобы дать точное определение того, что же такое искусство, в особенности это относится к брошюре о Финляндии — стране, где искусство и культура достигли небывалого расцвета и где тратятся громадные средства на поддержание леса, а также/будем надеяться, и подлеска, на поддержку деятелей искусства и культуры. Только передовая страна, отмечаю я дальше, только читающая и развитая страна, знающая этих деятелей и достигшая высокого уровня процветания, может понимать необходимость таких расходов и тратить большие средства на поддержку искусства и культуры. Разве не предпочтет каждый провести отпуск в развитой стране, вместо того чтобы поехать в отсталую страну, которая тащится где-то в хвосте и где люди живут по отжившим правилам: око за око и зуб за зуб? Это надо взять на заметку. Да и найдется ли какая-нибудь другая страна, которая дала нам так много за последние сто лет, как Финляндия? — спрашиваю я себя. Ведь Финляндия подарила нам Нокию, она подарила нам Микку Хаккинена, который участвует в «Формуле-1» и ездит так чертовски здорово, Финляндия подарила нам замечательную архитектуру, знаменитую вазу и несколько фильмов, целый ряд очень приличных фильмов, кое-какие книги и Маримекко — Маримекко, черт возьми! Наконец-то вспомнил! Я же знал, что-то такое еще было, но никак не мог сообразить что! Маримекко — одежда в полосочку для детей и для взрослых, таких ярких цветов, что, глядя на них, так и хочется воскликнуть: вот черти полосатые! Но пускай себе кто хочет — тот кричит, ну их всех! И как же это я чуть не дал такого маху — столько времени работаю над брошюрой о Финляндии, а про Маримекко ни разу не вспомнил. Вот оно, что еще подарили нам финны! У меня у самого лежит дома в шкафу такой свитер, вот завтра, как вернусь, сразу его с утра и надену, думаю я, первым долгом достану из шкафа и надену мой свитер в синюю и голубую полоску. Да это же цвета флага, финского флага, осенило меня вдруг. Подумать только — у меня лежит свитер в финских национальных цветах, а я совершенно непростительным образом забыл надеть его сразу, в первый же день; надо было надеть его, когда я ходил в финское посольство, тогда мне уж точно дали бы этот заказ, тут бы уж никто не сомневался, кто самая подходящая кандидатура для этой работы, я и есть подходящая кандидатура, раз я ее получил, но сомнения все же были, это чувствовалось, переговоры затягивались, финны меня проверяли, расспрашивали, значит, были у них сомнения, а я терпеть не могу сомнений, потому что сомнения — это текучесть, а я люблю все прочное, как, например, горы, хотя и горы иногда обрушиваются каскадом камней, как это было, например, когда начальники талибов приказали взорвать простоявшие пять тысяч лет огромные статуи Будды в Афганистане, им не нравится, когда делают изображения богов; они вообще по любят изображений, им, можно сказать, правится, когда все один к одному; они хотят, чтобы карта была того же размера, что территория; они признают Бога, но только самого Бога, без изображений, поэтому они взрывают горы, вызывая во мне чувство неуверенности, ведь горы не текут, как вода, а тут получается, что все меньше остается нетекучих вещей и все больше делается текучих, и скоро абсолютно все потечет, и, чтобы подтолкнуть этот процесс, афганцы взрывают горы. С ума они посходили, что ли! Зато в Финляндии мало гор, совсем немного. Понятно, что для большинства норвежцев это недостаток. С точки зрения норвежцев, лучше, когда много гор, раз в Финляндии нету гор, вообще не стоит о них не упоминать в брошюре, отмечаю я на будущее; уж коли горы так важны для норвежцев, а в Финляндии гор мало, то, поняв, что в Финляндии горы практически совсем отсутствуют, норвежцы еще призадумаются, прежде чем ехать в отпуск в Финляндию, по если они не будут этого знать, то могут поехать, размышляю я, потому что, как говорится, чего не знаешь, от того и голова не болит, хотя, что до меня, я с этим не согласен, есть много чего такого, от чего может болеть голова, хотя мы не догадываемся о причине, однако, раз это вошло в поговорку, мы тоже ее повторяем, она подходит к этой ситуации, и если я ничего не напишу в брошюре про горы, меня нельзя будет обвинить в их отсутствии, и нечего на меня пенять, еще чего не хватало, я же еще на свет не родился, когда образовалась Финляндия, это произошло без меня, так с меня и взятки гладки, главное — обезопасить свои тылы, чтобы в любую минуту можно было улизнуть или просто повернуть в обратную сторону, это вообще хорошо, когда можешь повернуть назад или хотя бы знаешь, что у тебя всегда остается такая возможность. Но лучше всего — улизнуть.
Бим не спит. Все это время у него в комнате было тихо, но сейчас до меня донеслись оттуда какие-то звуки, и я встаю, чтобы выяснить, в чем дело. Подойдя к двери, я постучал; я нарочно сначала стучусь, потому что насмотрелся кинофильмов и телесериалов про то, как подростки переживают, когда родители приводят домой своих новых любовников, и хотя мы с Сестрой никакие не любовники, я не исключаю того, что Бим мог так решить, и эти мысли вызвали у него ревность, удивление, обиду — мало ли как это могло повернуться в голове подростка, подумал я и потому сначала постучал, показывая ему, что уважаю его личную территорию и жду, когда он разрешит мне войти, если он не против, а если он против, я не буду настаивать, а лучше вернусь к себе па диван и продолжу работу над заметками о Финляндии, у меня еще уйма работы, есть еще уйма вещей, на которые я не успел обратить внимание или как-то затронуть, большей частью, вероятно, таких, которых лучше всего и не знать; стучась к Биму, я как бы говорю ему: «Привет, дружище! Я пришел с миром!» Наконец Бим откликнулся; получив разрешение, я открываю дверь и вижу — Бим в одних трусах сидит перед компьютером. Он играет в мотоциклетные гонки — забава невинная и одновременно, как я об этом читал, развивающая моторику руки и способность разрешать проблемы в других областях жизни; я не разделяю скептического отношения к компьютерным играм, не раз деляю и хочу ясно дать понять это Биму, чтобы он знал мою позицию. Интересно! — говорю я. Но слово выбрано неудачно. Кто же так делает: войти в комнату подростка и сказать «Интересно!» Подросток на это подумает: «Иди ты со своим „интересно»!» Надо было выбрать другое слово, но что сказано—то сказано. Я присаживаюсь на кровати и гляжу, как он играет. У него неплохо получается. Он участвует в мотокроссе через пустынную местность, соревнуясь с группой других мотоциклистов. Бим не захватил лидерство, но занимает хорошее второе или третье место. Ты классно водишь, говорю я. Бим кивает и спрашивает меня, не хочу ли я тоже попробовать, я тотчас же соглашаюсь, тут нельзя отказываться, мое согласие — сигнал, что я принимаю его занятие и его самого, и нет лучшего способа добиться от бунтарски настроенного подростка привязанности к предполагаемому суррогатному отцу, чем простота и искренность, — конечно, если они не преувеличенные. Единственное, что от меня требуется, — это показать себя немножко бестолочью в компьютерной игре, это, думаю я, надолго скрепит нашу дружбу с Бимом. Бим растолковывает мне, как надо пользоваться мышью: на газ нажимаешь левой клавишей, тормозишь правой, а правишь корпусом — одним словом, все делаешь мышью.
У меня дело пошло невероятно здорово. Иначе не скажешь. Через несколько кругов я вырвался вперед и на бешеной скорости мчался по аризонской пустыне, прошел уже несколько уровней, маленькая стрелочка в левом нижнем углу экрана указывает, в каком направлении надо ехать, чтобы выйти на следующий уровень, на дороге все время попадаются скалы и камни, кактусы и рытвины, а то и сочетание препятствий, и надо следить, чтобы не наехать на что-нибудь такое, что выбьет тебя из седла, важен также правильный расчет, чтобы хорошо приземлиться после прыжка, а прыжки бывают сумасшедшие, прямо-таки невероятные прыжки, однако они остаются в пределах реального и подчиняются естественным законам физики, например закону тяготения, все выдержано в духе реализма, но в то же время на грани фантастики, как говорится — larger than life, то есть больше, чем в жизни, это трудно выразить по-норвежски, получается не то, поэтому я и написал эти слова по-английски, чтобы как-то передать смысл. Без смысла — никуда. Оказывается, на компьютере я необыкновенно здорово управляюсь с мотоциклом, и мне это нравится, на Бима мои успехи явно произвели впечатление, и меня это радует, потому что я люблю производить впечатление, мне приятно, что Бим меня оценил, он предложил посоревноваться, и я побил его с разгромным счетом, потому что он несется очертя голову, лихачит, он еще не видит границ разумного риска; я понимаю, ом же не водил машину, ездил только на велосипеде, а я на чем только не пробовал, у меня есть машина и права, в которых записано, что я могу водить транспортные средства до трех с половиной тысяч килограммов, не забыть бы, кстати, вовремя возобновить документ до нового года, а то я ведь люблю водить транспортные средства весом до трех с половиной тысяч килограммов и не хочу лишиться этой возможности, я люблю водить легкие машинки, вроде этого гоночного мотоцикла на компьютере, я вообще люблю водить машины, и легкие, и тяжелые, так что этим, как видно, отчасти тоже объясняется, почему я так сильно расстроился, когда мою машину третий год подряд уволакивают на штрафную площадку, я огорчился, что остался без машины, потому что машина для меня вроде друга, и, может статься, я выбрал не то место в жизни, мне, может быть, надо было гораздо больше ездить, надо было работать водителем, мне, может быть, лучше было не брошюры писать, а стать гонщиком, ведь па машине с мощным двигателем можно проскочить мимо воды, как бы она там ни разливалась, а тебе хоть бы хны, проехал мимо — и все дела; еще одно преимущество мотоспорта состоит в том, что там пет никакой информации, есть только скорость, а скорость — это не информация, скорость — это эмоции, а не информация, скорость воспринимается другими мозговыми центрами, не теми, которыми воспринимается информация; когда ты мчишься по Аризоне на виртуальном гоночном мотоцикле компьютерной игры, да и на настоящем мотоцикле тоже, у тебя задействованы совсем другие центры, чем те, которые включаются в работу, когда ты трудишься над брошюрой; в общем, я попал не на свое место. Да что там свое — не свое! В жизни мы всегда что-то выбираем, и я выбрал брошюры. Хорошее состоит в том, что я получил свою долю той власти, которой владеют СМИ, это хорошая сторона, плохая же заключается в том, что я не могу так быстро ездить на машине, что я слишком много просиживаю за столом, еще сколько-то лет, и пойдут сердечно-сосудистые заболевания, пропади они пропадом, и пропади пропадом все болезни, потому что у болезней есть течение, и это течение все меняет, причем без гарантии, что ты когда-нибудь выздоровеешь. Это же только представить такую штуку — заболеть и не выздороветь! Что может быть хуже! Нет, это отвратительно, и к черту такую гадость, думаю я, мчась по компьютерной пустыне со все увеличивающейся скоростью и все увереннее управляя мотоциклом, пот какой я молодец, такой молодец, что Бим даже потерял дар речи, всех соперников я оставил позади, они безнадежно отстали и навсегда потерялись из виду, я совершаю фантастические прыжки, приземляясь на склоне или у подножия холмов, приземление надо заранее рассчитать, а Бим этого не делал, он просто прыгал как придется, наудачу, а от удачи зависит жизнь, неудача означает смерть, а Биму горячая голова не дает хорошенько рассчитать расстояние и скорость, как делаю я, для него гонка уже несколько раз кончалась смертью, тогда как я в общем и целом остаюсь в живых, в живых остаться лучше, чем умереть, хотя я не имею ни малейшего представления о том, каково это — быть мертвым, зато хорошо знаю, что оставаться в живых — это о'кей, и хотя в компьютерной игре ты умираешь всего на три-четыре секунды, в этом нет никакой радости; как писали во время одной кампании за безопасность дорожного движения, когда я сам был подростком: быть мертвым не достижение; действительно, быть мертвым не радость и не удовольствие, с тех пор я крепко усвоил, как важно оставаться живым, потому что быть мертвым — это не достижение, и заодно напоминаю себе, что до нового года надо будет возобновить права на вождение тяжелых машин.
Тем временем Бим заснул прямо на стуле. Измотался, бедняга, укатала его собственная посредственность и мои успехи, вот уж действительно, нет ничего более изматывающего, чем собственная посредственность на фоне чужого успеха, я принимаюсь объяснять ему, что не бывает так, чтобы все выигрывали, в том-то и соль соревнования, что один его обязательно проигрывает, а другой выигрывает; для того чтобы кто-то выиграл, кто-то должен проиграть, в этом, мол, вся штука; но никто меня не слышит, Бим спит, так и хочется сказать — спит богатырским сном, только Бим не богатырь, а тщедушный мальчуган, и этот мальчуган сейчас спит. Я беру его на руки, перекладываю на постель и укрываю одеялом; чем же мне теперь, думаю, заняться; времени только два часа ночи, и до прихода Сестры еще несколько часов; поиграть, что ли, еще немного, никто же не увидит — Бим не увидит, потому что он спит, Сестра тоже не увидит, а вообще-то какое мне дело, увидит это кто-то или не увидит, — я взрослый человек, работник СМИ, обладаю властью, которую дает принадлежность к этой сфере, а тут раз в кои-то веки и вода не течет, так почему бы мне не поиграть. Только, пожалуй, надо сменить трассу, аризонская трасса слишком легкая для такого чемпиона, как я, надо выбрать другую, чтобы было где развернуться; пощелкав мышью, я нашел наконец такую игру, в которой соревнования ведутся сразу по нескольким видам спорта, ведутся в течение целого сезона, и где предлагается множество различных трасс. Компьютер спрашивает, как меня зовут, и я вписываю ответ — Ньяль, затем он спрашивает, готов ли я к очередному заезду, трасса очень сложная, предупреждает компьютер, она требует большого умения; я выбираю самый трудный из всех уровней трудности, обозначенный словом «hard»[12], нажимаю на клавишу «hard», написано по-английски, но я понимаю, я знаю языки, кроме финского, в финском я ни гугу, да и кто знает финский, кроме самих финнов, чудной народ финны. Я выбираю «hard» и мотоцикл — отличный красный мотоцикл с объемом в несколько сот кубических сантиметров — и стартую. Гонка начинается в Центральной Америке. Со мной соревнуются девять гонщиков: Поль, Арнольд, Джейсон, Сильвестр, Герман, Сквидо, Джим, Макс и Трикстер. Большинство из них мне даже в подметки не годится, но Арнольд и Сильвестр оказываются на высоте, против них мне поначалу пришлось поднапрячься; должно быть, это потому, что я выбрал «hard», подумал я, по о другом не могло быть и речи, иначе я победил бы шутя; впрочем, с Джейсоном тоже надо держать ухо востро, хотя он немного похож на Бима, тоже отчаянный и бесстрашный, чересчур бесстрашный, потому что не знает края, ему бы немножко осторожности, тогда бы этот Джейсон не падал так часто, а за каждое падение ты пропускаешь несколько секунд, я ценю эти секунды, потому что тогда я догоняю соперника и скоро оказываюсь впереди, вот я уже обогнал Джейсона и Сильвестра и еду по местности с субтропической, а может быть, даже и тропической растительностью, тут я не очень разбираюсь, во всяком случае здесь растут пальмы и папоротники, кое-где попадаются кактусы, а местами разбросаны пирамиды, построенные инками, хотя, может быть, и не инками, а майя или ацтеками, надо будет потом вникнуть в этот вопрос, вперед» меня только Арнольд, и, как я замечаю, он лидирует с большим отрывом, а нам остается всего лишь два круга, кончается первый заезд, и мне ужасно не хочется оказаться вторым, я хочу выигрывать с самого начала, и я начинаю выкладываться, как только могу, иду на риск и выкладываюсь полностью, и вот на последнем круге, незадолго до финиша, я настигаю и, подпрыгивая на стуле, обгоняю Арнольда; Арнольд явно не ожидал, что я его обойду, Арнольд — часть игры, он запрограммирован и сконструирован как хороший гонщик, но у него есть недостатки, программисты позаботились о том, чтобы он не стал совершенством. Кто может быть совершенством! — так скорее всего думали программисты. А я как раз и пользуюсь его недостатками, промашками, которые он иногда допускает, я сам допускаю промашки, но не так часто, как Арнольд, и вот я его обошел и выиграл заезд, я оказываюсь первым в таблице, и статистика говорит, что я — победитель, Ньяль — победитель; мало того — по статистике получается, что я показал также самую высокую скорость на одном из кругов, и я выиграл двадцать тысяч долларов, виртуальных долларов, долларов, которые я никогда не получу в действительности, но в виртуальной действительности они мои, я уже чуть было не сказал: «Как хочу, так и потрачу», но, оказывается, часть денег уйдет на ремонт, а часть на медицинское обслуживание, потому что участие в мотокроссе неизбежно связано с мелкими или серьезными травмами, но все-таки у меня остается более восемнадцати тысяч долларов, и это неплохо, совсем неплохо за какие-то десять—пятнадцать минут езды на мотоцикле, правда очень жесткой езды, так что это все-таки честно заработанные деньги, а курс доллара нынче как раз высок, восемнадцать тысяч долларов — это хороший выигрыш.
— Ты, кажется, плачешь, Скарпхедин?
— Нет, — ответил тот, — но глаза и впрямь
пощипывает. А ты, кажется, смеешься?
— Конечно, — говорит Гуннар. — И я ниразу не смеялся с тех пор, как ты убил Траина на Лесной Реке.
Скарпхедин сказал:
— Вот тебе на память об этом.
Он вынул из кошелька зуб, который выбил у Траина, и бросил его в Гуннара. Зуб попал ему прямо в глаз, так что глаз вытек на щеку, а Гуннар свалился со стены»[11].
Бим закрыл книжку и глядит па меня, давая мне время прочувствовать услышанное. Я киваю. Да, выдающаяся была личность, говорю я. Ты согласен? — спрашивает Бим.
Потому я и выбрал имя Скарпхедин, говорит Бим. Ведь Скарпхедин из всех первый. А почему бы тебе не остаться при своем первоначальном имени? — спрашиваю я. Ну кому нужно такое имя, как ты не понимаешь! Я киваю, а сам думаю, что механизм этого процесса, который кончился тем, что Бим выбрал себе имя Скарпхедин, трогательно прост. Его зовут Бим, и в реальной действительности у него нет ни малейшего сходства со Скарпхедином. Если Скарп-хедин рослый и сильный, то Бим маленький и щупленький, если Скарпхедин плавает, как тюлень, и в беге ему нет равных, то Бим плавает по-щенячьи и бегает медленно и косолапо, как щенок, если Скарпхедин решителен и смел, то Бим нерешителен и несмел, если у Скарпхедина глаза зоркие и черты лица острые, то у Бима глаза обыкновенные и черты лица детские, если Скарпхедин обычно был сдержан, то Бим обычно не умеет сдерживаться, и, наконец, что немаловажно, Скарпхедина зовут Скарпхедином, а Бима Бимом; и тут нельзя не признать за Бимом некоторой правоты, потому что имя у нсмх) действительно странное. Наверное, понадобилось вмешательство каких-то загадочных сил, чтобы ребенка назвали Бимом. Единственное, что их объединяет, — это, кажется, острый язычок, что, очевидно, и послужило отправной точкой для последующей идентификации, подумал я, с этого она началась и развилась затем до нынешнего состояния только по той причине, что Биму хотелось быть похожим на такого человека и потому что Биму ужасно не хотелось быть самим собой, быть Бимом.
Бим запасся бутербродами и теперь жует перед телевизором, то и дело переключая каналы. Сестра сказала, чтобы ты ложился спать, говорю я немного погодя. Сейчас уже довольно-таки поздно, не пора ли нам ложиться? А где ты ляжешь? — спрашиваетон, и я отвечаю, что лягу спать в столовой на диване. Вообще-то, я не чувствую особой усталости, так как полдня провел лежа на таком же диване, на диване в домике дорожно-транспортного управления, но, если так надо, чтобы уложить Бима, я готов снова лечь; лежа я могу обдумывать будущий текст о Финляндии, прикидывать, как его лучше построить, это даст мне ощущение, что я занят делом, работаю, а значит, не теряю времени зря.
Спокойной ночи! — говорит Бим, идет в ванную и затем уходит к себе в комнату. Спокойной ночи и хороших тебе снов! — говорю я. В наступившей тишине я думаю о Финляндии.
Финляндия — это страна, которая в процентном исчислении выделяет самую большую долю национального бюджета на искусство и культуру, отмечаю я следующий пункт, потому что об этом я где-то читал, это не мои домыслы, а прочитанные где-то сведения, и, раз так пишут, это должно соответствовать действительности, поэтому я буду исходить из предположения, что это правда. И что же этот факт говорит нам о финнах? — записываю я в виде риторического вопроса. Риторические вопросы тут очень уместны, поскольку я должен построить связную цепочку аргументов, которые приведут к запоминающемуся выводу, и если подвести к нему ловко и изящно, то он навсегда запечатлеется в памяти тех счастливцев, которые его прочтут. Так о чем же говорит тот факт, что финны выделяют столь значительную часть общественных денег на культуру и искусство? — повторяю я свой вопрос. Ведь что такое искусство и культура? И нужны ли они нам? Тут надо придумать какой-то хитроумный ход для положительного ответа, чтобы читатель не мог не согласиться с тем, что тратить большие деньги на искусство и культуру — это очень правильно, и так подать эту мысль, чтобы всем стало ясно, что в этом отношении к искусству и культуре выражается особая черта финнов, что эта черта свойственна финскому характеру. Это пишется с расчетом на любителей культуры и искусства, чтобы они, прочитав брошюру, почувствовали острое желание поехать в Финляндию. Но я ведь еще не имею ни малейшего представления о том, что же такое искусство, напоминаю я себе и отмечаю, что над этим надо будет подумать и также включить в брошюру, так как всякая хорошая брошюра должна стремиться к тому, чтобы дать точное определение того, что же такое искусство, в особенности это относится к брошюре о Финляндии — стране, где искусство и культура достигли небывалого расцвета и где тратятся громадные средства на поддержание леса, а также/будем надеяться, и подлеска, на поддержку деятелей искусства и культуры. Только передовая страна, отмечаю я дальше, только читающая и развитая страна, знающая этих деятелей и достигшая высокого уровня процветания, может понимать необходимость таких расходов и тратить большие средства на поддержку искусства и культуры. Разве не предпочтет каждый провести отпуск в развитой стране, вместо того чтобы поехать в отсталую страну, которая тащится где-то в хвосте и где люди живут по отжившим правилам: око за око и зуб за зуб? Это надо взять на заметку. Да и найдется ли какая-нибудь другая страна, которая дала нам так много за последние сто лет, как Финляндия? — спрашиваю я себя. Ведь Финляндия подарила нам Нокию, она подарила нам Микку Хаккинена, который участвует в «Формуле-1» и ездит так чертовски здорово, Финляндия подарила нам замечательную архитектуру, знаменитую вазу и несколько фильмов, целый ряд очень приличных фильмов, кое-какие книги и Маримекко — Маримекко, черт возьми! Наконец-то вспомнил! Я же знал, что-то такое еще было, но никак не мог сообразить что! Маримекко — одежда в полосочку для детей и для взрослых, таких ярких цветов, что, глядя на них, так и хочется воскликнуть: вот черти полосатые! Но пускай себе кто хочет — тот кричит, ну их всех! И как же это я чуть не дал такого маху — столько времени работаю над брошюрой о Финляндии, а про Маримекко ни разу не вспомнил. Вот оно, что еще подарили нам финны! У меня у самого лежит дома в шкафу такой свитер, вот завтра, как вернусь, сразу его с утра и надену, думаю я, первым долгом достану из шкафа и надену мой свитер в синюю и голубую полоску. Да это же цвета флага, финского флага, осенило меня вдруг. Подумать только — у меня лежит свитер в финских национальных цветах, а я совершенно непростительным образом забыл надеть его сразу, в первый же день; надо было надеть его, когда я ходил в финское посольство, тогда мне уж точно дали бы этот заказ, тут бы уж никто не сомневался, кто самая подходящая кандидатура для этой работы, я и есть подходящая кандидатура, раз я ее получил, но сомнения все же были, это чувствовалось, переговоры затягивались, финны меня проверяли, расспрашивали, значит, были у них сомнения, а я терпеть не могу сомнений, потому что сомнения — это текучесть, а я люблю все прочное, как, например, горы, хотя и горы иногда обрушиваются каскадом камней, как это было, например, когда начальники талибов приказали взорвать простоявшие пять тысяч лет огромные статуи Будды в Афганистане, им не нравится, когда делают изображения богов; они вообще по любят изображений, им, можно сказать, правится, когда все один к одному; они хотят, чтобы карта была того же размера, что территория; они признают Бога, но только самого Бога, без изображений, поэтому они взрывают горы, вызывая во мне чувство неуверенности, ведь горы не текут, как вода, а тут получается, что все меньше остается нетекучих вещей и все больше делается текучих, и скоро абсолютно все потечет, и, чтобы подтолкнуть этот процесс, афганцы взрывают горы. С ума они посходили, что ли! Зато в Финляндии мало гор, совсем немного. Понятно, что для большинства норвежцев это недостаток. С точки зрения норвежцев, лучше, когда много гор, раз в Финляндии нету гор, вообще не стоит о них не упоминать в брошюре, отмечаю я на будущее; уж коли горы так важны для норвежцев, а в Финляндии гор мало, то, поняв, что в Финляндии горы практически совсем отсутствуют, норвежцы еще призадумаются, прежде чем ехать в отпуск в Финляндию, по если они не будут этого знать, то могут поехать, размышляю я, потому что, как говорится, чего не знаешь, от того и голова не болит, хотя, что до меня, я с этим не согласен, есть много чего такого, от чего может болеть голова, хотя мы не догадываемся о причине, однако, раз это вошло в поговорку, мы тоже ее повторяем, она подходит к этой ситуации, и если я ничего не напишу в брошюре про горы, меня нельзя будет обвинить в их отсутствии, и нечего на меня пенять, еще чего не хватало, я же еще на свет не родился, когда образовалась Финляндия, это произошло без меня, так с меня и взятки гладки, главное — обезопасить свои тылы, чтобы в любую минуту можно было улизнуть или просто повернуть в обратную сторону, это вообще хорошо, когда можешь повернуть назад или хотя бы знаешь, что у тебя всегда остается такая возможность. Но лучше всего — улизнуть.
Бим не спит. Все это время у него в комнате было тихо, но сейчас до меня донеслись оттуда какие-то звуки, и я встаю, чтобы выяснить, в чем дело. Подойдя к двери, я постучал; я нарочно сначала стучусь, потому что насмотрелся кинофильмов и телесериалов про то, как подростки переживают, когда родители приводят домой своих новых любовников, и хотя мы с Сестрой никакие не любовники, я не исключаю того, что Бим мог так решить, и эти мысли вызвали у него ревность, удивление, обиду — мало ли как это могло повернуться в голове подростка, подумал я и потому сначала постучал, показывая ему, что уважаю его личную территорию и жду, когда он разрешит мне войти, если он не против, а если он против, я не буду настаивать, а лучше вернусь к себе па диван и продолжу работу над заметками о Финляндии, у меня еще уйма работы, есть еще уйма вещей, на которые я не успел обратить внимание или как-то затронуть, большей частью, вероятно, таких, которых лучше всего и не знать; стучась к Биму, я как бы говорю ему: «Привет, дружище! Я пришел с миром!» Наконец Бим откликнулся; получив разрешение, я открываю дверь и вижу — Бим в одних трусах сидит перед компьютером. Он играет в мотоциклетные гонки — забава невинная и одновременно, как я об этом читал, развивающая моторику руки и способность разрешать проблемы в других областях жизни; я не разделяю скептического отношения к компьютерным играм, не раз деляю и хочу ясно дать понять это Биму, чтобы он знал мою позицию. Интересно! — говорю я. Но слово выбрано неудачно. Кто же так делает: войти в комнату подростка и сказать «Интересно!» Подросток на это подумает: «Иди ты со своим „интересно»!» Надо было выбрать другое слово, но что сказано—то сказано. Я присаживаюсь на кровати и гляжу, как он играет. У него неплохо получается. Он участвует в мотокроссе через пустынную местность, соревнуясь с группой других мотоциклистов. Бим не захватил лидерство, но занимает хорошее второе или третье место. Ты классно водишь, говорю я. Бим кивает и спрашивает меня, не хочу ли я тоже попробовать, я тотчас же соглашаюсь, тут нельзя отказываться, мое согласие — сигнал, что я принимаю его занятие и его самого, и нет лучшего способа добиться от бунтарски настроенного подростка привязанности к предполагаемому суррогатному отцу, чем простота и искренность, — конечно, если они не преувеличенные. Единственное, что от меня требуется, — это показать себя немножко бестолочью в компьютерной игре, это, думаю я, надолго скрепит нашу дружбу с Бимом. Бим растолковывает мне, как надо пользоваться мышью: на газ нажимаешь левой клавишей, тормозишь правой, а правишь корпусом — одним словом, все делаешь мышью.
У меня дело пошло невероятно здорово. Иначе не скажешь. Через несколько кругов я вырвался вперед и на бешеной скорости мчался по аризонской пустыне, прошел уже несколько уровней, маленькая стрелочка в левом нижнем углу экрана указывает, в каком направлении надо ехать, чтобы выйти на следующий уровень, на дороге все время попадаются скалы и камни, кактусы и рытвины, а то и сочетание препятствий, и надо следить, чтобы не наехать на что-нибудь такое, что выбьет тебя из седла, важен также правильный расчет, чтобы хорошо приземлиться после прыжка, а прыжки бывают сумасшедшие, прямо-таки невероятные прыжки, однако они остаются в пределах реального и подчиняются естественным законам физики, например закону тяготения, все выдержано в духе реализма, но в то же время на грани фантастики, как говорится — larger than life, то есть больше, чем в жизни, это трудно выразить по-норвежски, получается не то, поэтому я и написал эти слова по-английски, чтобы как-то передать смысл. Без смысла — никуда. Оказывается, на компьютере я необыкновенно здорово управляюсь с мотоциклом, и мне это нравится, на Бима мои успехи явно произвели впечатление, и меня это радует, потому что я люблю производить впечатление, мне приятно, что Бим меня оценил, он предложил посоревноваться, и я побил его с разгромным счетом, потому что он несется очертя голову, лихачит, он еще не видит границ разумного риска; я понимаю, ом же не водил машину, ездил только на велосипеде, а я на чем только не пробовал, у меня есть машина и права, в которых записано, что я могу водить транспортные средства до трех с половиной тысяч килограммов, не забыть бы, кстати, вовремя возобновить документ до нового года, а то я ведь люблю водить транспортные средства весом до трех с половиной тысяч килограммов и не хочу лишиться этой возможности, я люблю водить легкие машинки, вроде этого гоночного мотоцикла на компьютере, я вообще люблю водить машины, и легкие, и тяжелые, так что этим, как видно, отчасти тоже объясняется, почему я так сильно расстроился, когда мою машину третий год подряд уволакивают на штрафную площадку, я огорчился, что остался без машины, потому что машина для меня вроде друга, и, может статься, я выбрал не то место в жизни, мне, может быть, надо было гораздо больше ездить, надо было работать водителем, мне, может быть, лучше было не брошюры писать, а стать гонщиком, ведь па машине с мощным двигателем можно проскочить мимо воды, как бы она там ни разливалась, а тебе хоть бы хны, проехал мимо — и все дела; еще одно преимущество мотоспорта состоит в том, что там пет никакой информации, есть только скорость, а скорость — это не информация, скорость — это эмоции, а не информация, скорость воспринимается другими мозговыми центрами, не теми, которыми воспринимается информация; когда ты мчишься по Аризоне на виртуальном гоночном мотоцикле компьютерной игры, да и на настоящем мотоцикле тоже, у тебя задействованы совсем другие центры, чем те, которые включаются в работу, когда ты трудишься над брошюрой; в общем, я попал не на свое место. Да что там свое — не свое! В жизни мы всегда что-то выбираем, и я выбрал брошюры. Хорошее состоит в том, что я получил свою долю той власти, которой владеют СМИ, это хорошая сторона, плохая же заключается в том, что я не могу так быстро ездить на машине, что я слишком много просиживаю за столом, еще сколько-то лет, и пойдут сердечно-сосудистые заболевания, пропади они пропадом, и пропади пропадом все болезни, потому что у болезней есть течение, и это течение все меняет, причем без гарантии, что ты когда-нибудь выздоровеешь. Это же только представить такую штуку — заболеть и не выздороветь! Что может быть хуже! Нет, это отвратительно, и к черту такую гадость, думаю я, мчась по компьютерной пустыне со все увеличивающейся скоростью и все увереннее управляя мотоциклом, пот какой я молодец, такой молодец, что Бим даже потерял дар речи, всех соперников я оставил позади, они безнадежно отстали и навсегда потерялись из виду, я совершаю фантастические прыжки, приземляясь на склоне или у подножия холмов, приземление надо заранее рассчитать, а Бим этого не делал, он просто прыгал как придется, наудачу, а от удачи зависит жизнь, неудача означает смерть, а Биму горячая голова не дает хорошенько рассчитать расстояние и скорость, как делаю я, для него гонка уже несколько раз кончалась смертью, тогда как я в общем и целом остаюсь в живых, в живых остаться лучше, чем умереть, хотя я не имею ни малейшего представления о том, каково это — быть мертвым, зато хорошо знаю, что оставаться в живых — это о'кей, и хотя в компьютерной игре ты умираешь всего на три-четыре секунды, в этом нет никакой радости; как писали во время одной кампании за безопасность дорожного движения, когда я сам был подростком: быть мертвым не достижение; действительно, быть мертвым не радость и не удовольствие, с тех пор я крепко усвоил, как важно оставаться живым, потому что быть мертвым — это не достижение, и заодно напоминаю себе, что до нового года надо будет возобновить права на вождение тяжелых машин.
Тем временем Бим заснул прямо на стуле. Измотался, бедняга, укатала его собственная посредственность и мои успехи, вот уж действительно, нет ничего более изматывающего, чем собственная посредственность на фоне чужого успеха, я принимаюсь объяснять ему, что не бывает так, чтобы все выигрывали, в том-то и соль соревнования, что один его обязательно проигрывает, а другой выигрывает; для того чтобы кто-то выиграл, кто-то должен проиграть, в этом, мол, вся штука; но никто меня не слышит, Бим спит, так и хочется сказать — спит богатырским сном, только Бим не богатырь, а тщедушный мальчуган, и этот мальчуган сейчас спит. Я беру его на руки, перекладываю на постель и укрываю одеялом; чем же мне теперь, думаю, заняться; времени только два часа ночи, и до прихода Сестры еще несколько часов; поиграть, что ли, еще немного, никто же не увидит — Бим не увидит, потому что он спит, Сестра тоже не увидит, а вообще-то какое мне дело, увидит это кто-то или не увидит, — я взрослый человек, работник СМИ, обладаю властью, которую дает принадлежность к этой сфере, а тут раз в кои-то веки и вода не течет, так почему бы мне не поиграть. Только, пожалуй, надо сменить трассу, аризонская трасса слишком легкая для такого чемпиона, как я, надо выбрать другую, чтобы было где развернуться; пощелкав мышью, я нашел наконец такую игру, в которой соревнования ведутся сразу по нескольким видам спорта, ведутся в течение целого сезона, и где предлагается множество различных трасс. Компьютер спрашивает, как меня зовут, и я вписываю ответ — Ньяль, затем он спрашивает, готов ли я к очередному заезду, трасса очень сложная, предупреждает компьютер, она требует большого умения; я выбираю самый трудный из всех уровней трудности, обозначенный словом «hard»[12], нажимаю на клавишу «hard», написано по-английски, но я понимаю, я знаю языки, кроме финского, в финском я ни гугу, да и кто знает финский, кроме самих финнов, чудной народ финны. Я выбираю «hard» и мотоцикл — отличный красный мотоцикл с объемом в несколько сот кубических сантиметров — и стартую. Гонка начинается в Центральной Америке. Со мной соревнуются девять гонщиков: Поль, Арнольд, Джейсон, Сильвестр, Герман, Сквидо, Джим, Макс и Трикстер. Большинство из них мне даже в подметки не годится, но Арнольд и Сильвестр оказываются на высоте, против них мне поначалу пришлось поднапрячься; должно быть, это потому, что я выбрал «hard», подумал я, по о другом не могло быть и речи, иначе я победил бы шутя; впрочем, с Джейсоном тоже надо держать ухо востро, хотя он немного похож на Бима, тоже отчаянный и бесстрашный, чересчур бесстрашный, потому что не знает края, ему бы немножко осторожности, тогда бы этот Джейсон не падал так часто, а за каждое падение ты пропускаешь несколько секунд, я ценю эти секунды, потому что тогда я догоняю соперника и скоро оказываюсь впереди, вот я уже обогнал Джейсона и Сильвестра и еду по местности с субтропической, а может быть, даже и тропической растительностью, тут я не очень разбираюсь, во всяком случае здесь растут пальмы и папоротники, кое-где попадаются кактусы, а местами разбросаны пирамиды, построенные инками, хотя, может быть, и не инками, а майя или ацтеками, надо будет потом вникнуть в этот вопрос, вперед» меня только Арнольд, и, как я замечаю, он лидирует с большим отрывом, а нам остается всего лишь два круга, кончается первый заезд, и мне ужасно не хочется оказаться вторым, я хочу выигрывать с самого начала, и я начинаю выкладываться, как только могу, иду на риск и выкладываюсь полностью, и вот на последнем круге, незадолго до финиша, я настигаю и, подпрыгивая на стуле, обгоняю Арнольда; Арнольд явно не ожидал, что я его обойду, Арнольд — часть игры, он запрограммирован и сконструирован как хороший гонщик, но у него есть недостатки, программисты позаботились о том, чтобы он не стал совершенством. Кто может быть совершенством! — так скорее всего думали программисты. А я как раз и пользуюсь его недостатками, промашками, которые он иногда допускает, я сам допускаю промашки, но не так часто, как Арнольд, и вот я его обошел и выиграл заезд, я оказываюсь первым в таблице, и статистика говорит, что я — победитель, Ньяль — победитель; мало того — по статистике получается, что я показал также самую высокую скорость на одном из кругов, и я выиграл двадцать тысяч долларов, виртуальных долларов, долларов, которые я никогда не получу в действительности, но в виртуальной действительности они мои, я уже чуть было не сказал: «Как хочу, так и потрачу», но, оказывается, часть денег уйдет на ремонт, а часть на медицинское обслуживание, потому что участие в мотокроссе неизбежно связано с мелкими или серьезными травмами, но все-таки у меня остается более восемнадцати тысяч долларов, и это неплохо, совсем неплохо за какие-то десять—пятнадцать минут езды на мотоцикле, правда очень жесткой езды, так что это все-таки честно заработанные деньги, а курс доллара нынче как раз высок, восемнадцать тысяч долларов — это хороший выигрыш.