Страница:
Настроение Фроси после разговора с врачом упало до нулевой отметки. Мало того, что ей поставили неутешительный диагноз, так еще и денег, чтобы исправить положение, нет. Откуда им взяться в семье учительницы и переводчицы? А если не прооперировать глаза сейчас, шанса на восстановление зрения фактически не останется. И что же делать?
Пока она раздумывала, как скрыть печальную информацию от мамы, чтобы та не расстроилась, Зинаида Федоровна сама пришла к ней с огромной суммой денег и сразу же пресекла ее удивление и расспросы.
– Я все знаю, дочь! Твой лечащий врач мне все рассказал! Очень даже хорошо, что ты попала в больницу и прошла обследование, как бы кощунственно мои слова ни звучали. Иначе бы мы не предотвратили эту катастрофу с глазами. Кости срастутся, ушибы заживут, а глаза тебе прооперируют в самой лучшей глазной клинике в Москве!
– Мама, но где ты взяла такую сумму?!
– Пусть тебя это не волнует…
– Нет уж, позволь! Я должна знать, откуда деньги!
– Я заняла их, – призналась мама.
– У кого?
– Какая тебе разница?
– Мама!
– У Геннадия, – гордо ответила мать. – А что? Он бизнесмен и, между прочим, до сих пор очень хорошо к тебе относится. Так и сказал: одно твое слово – и он у тебя в больнице.
Ефросинья не могла поверить своим ушам.
– Мама! Ну, зачем? Только не у него!
Дело в том, что Геннадий был тот самый мужчина, с которым Фрося предприняла слабую попытку построить отношения, откликнувшись на просьбу отца. Он был представителен, аккуратен, разведен. И красиво ухаживал. Но Ефросинья под разными предлогами все откладывала момент близости. А потом умер отец, и она порвала с Геннадием, причем с большим удовольствием. Тогда-то он и проявил себя, высказав ей все, что думал. Припомнил походы в театр и в цирк, ужины в ресторанах. У Ефросиньи возникло ощущение, что он сохранял чеки и подсчитывал общий ущерб, причиненный ею. «А ты так подло продинамила меня», – заявил он в заключение. Фрося попыталась отдать ему свою зарплату, но Геннадий отказался взять деньги. Правда, все равно упал в ее глазах очень низко.
И вот выясняется, что именно у него мама заняла полмиллиона ей на операцию. У Фроси снова появилось неприятное чувство сосания под ложечкой.
– Мама, он же теперь все соки из нас выпьет! Мне же покоя от него не будет!
– Успокойся, тебе нельзя волноваться. Я написала расписку, что верну деньги через три месяца. Геннадий был очень любезен и согласился дать нужную сумму без процентов. Думаю, что ты ему все еще нравишься. И, заметь, в нашем письменном договоре не было пункта, что в обмен на деньги он снова может начать домогаться тебя… Пойми, Фрося, не в нашем положении диктовать условия. Человек он богатый, кроме того, знает, что мы порядочные люди и вернем долг, поэтому доверился нам. Глупо было бы такой возможностью не воспользоваться. Пойми, Фрося, если брать кредит в банке, то ведь отдавать придется совсем другую сумму, гораздо большую. Где мы возьмем столько?
– Мама, а где мы возьмем пятьсот тысяч рублей даже без процентов?!
– Придумаем что-нибудь. Сейчас главное – спасение твоего зрения. Найдешь подработку какую… А слепая ты точно ничего не вернешь, – здраво рассуждала родительница.
В общем, как дочка ни возражала, но Зинаида Федоровна настояла на своем, и операция была сделана.
Самое интересное началось потом. Две недели Фрося вообще ничего не видела из-за повязки на глазах. Ужасное время! А Фрося еще жаловалась, что ей надоело чтение… Какая же она была глупая! Две недели темноты показались страшно долгими, за этот период пациентка набила себе кучу синяков и шишек, стукаясь обо все углы, мебель и стены и просто падая.
А потом повязку сняли, мгновенно ослепив ее светом и четкостью изображения. Зрение стало много лучше, хотя, чтобы видеть сто процентов окружающего, все равно требовались очки. Правда, уже не с такими сильными линзами. Фрося была несказанно рада, что наконец-то сняли бинты, мир для нее открывался как бы заново. Однако слова офтальмолога озадачили.
– Операция прошла успешно, но, чтобы закрепить результат, необходимо соблюдать определенные условия. И строго выполнять в послеоперационный период все предписания, – подчеркнул врач. – Два месяца вашим глазам нужен абсолютный покой. Именно абсолютный! То есть нельзя читать, писать, смотреть телевизор. Нельзя поднимать ничего тяжелого, нельзя пользоваться косметикой. Никакой нагрузки на глаза. Понимаю ваш недоуменный взгляд. Мол, а что же можно? Отвечаю: прогулки на свежем воздухе и… тупое созерцание потолка. И так, повторяю, два месяца, не меньше. Надеюсь на вашу осмотрительность, ведь лучше потерпеть некоторое время, чем свести всю работу хирурга на нет.
– Ясно, – кивнула Фрося. А сама судорожно соображала: как же она сможет вести такой образ жизни в течение двух месяцев, если ей, наоборот, нужно усиленно работать, чтобы отдать огромный долг малоприятному Геннадию?
Пребывая буквально в прострации, она вернулась домой к маме, встретившей дочь с распростертыми объятиями.
Жили они в хорошей трехкомнатной квартире в центре Москвы, в старом доме с окнами, выходившими на оживленную улицу и тихий уютный двор. Все соседи Ефросиньи с мамой были либо интеллигентные старушки, либо семьи людей среднего возраста. Молодежи и детей мало, как и везде в Центральном округе столицы, где в основном сосредоточены рестораны, банки, офисы, а жилых зданий осталось немного.
В выходные дни и по вечерам вокруг было очень тихо и спокойно. У Зинаиды Федоровны и у Фроси имелось по отдельной комнате, а третью женщины превратили в гостиную. Уюта в ней добавлял электрический камин, купленный на один из Фросиных гонораров.
Почти сразу же после выписки Ефросиньи из больницы начал звонить Геннадий и недвусмысленно намекать, что, мол, не прочь посмотреть на «новые глазки Фроси», в создании которых он принял непосредственное участие.
– Вот ведь мерзавец! – возмущалась Зинаида Федоровна.
– А я говорила тебе, мама, что с ним не следует общаться. Но ты у него громадные деньги заняла, он теперь, как говорится, на коне. Такие люди ничего не делают просто по доброте душевной, обязательно требуют что-то взамен, – вздыхала Фрося.
– Пусть только попробует! Отдадим ему деньги, да и все, – оптимистично откликнулась Зинаида Федоровна. – Я уже знаю, что нам делать…
– Вот бы и мне с такой уверенностью произнести же слова… – печалилась Ефросинья.
Глава 3
Глава 4
Пока она раздумывала, как скрыть печальную информацию от мамы, чтобы та не расстроилась, Зинаида Федоровна сама пришла к ней с огромной суммой денег и сразу же пресекла ее удивление и расспросы.
– Я все знаю, дочь! Твой лечащий врач мне все рассказал! Очень даже хорошо, что ты попала в больницу и прошла обследование, как бы кощунственно мои слова ни звучали. Иначе бы мы не предотвратили эту катастрофу с глазами. Кости срастутся, ушибы заживут, а глаза тебе прооперируют в самой лучшей глазной клинике в Москве!
– Мама, но где ты взяла такую сумму?!
– Пусть тебя это не волнует…
– Нет уж, позволь! Я должна знать, откуда деньги!
– Я заняла их, – призналась мама.
– У кого?
– Какая тебе разница?
– Мама!
– У Геннадия, – гордо ответила мать. – А что? Он бизнесмен и, между прочим, до сих пор очень хорошо к тебе относится. Так и сказал: одно твое слово – и он у тебя в больнице.
Ефросинья не могла поверить своим ушам.
– Мама! Ну, зачем? Только не у него!
Дело в том, что Геннадий был тот самый мужчина, с которым Фрося предприняла слабую попытку построить отношения, откликнувшись на просьбу отца. Он был представителен, аккуратен, разведен. И красиво ухаживал. Но Ефросинья под разными предлогами все откладывала момент близости. А потом умер отец, и она порвала с Геннадием, причем с большим удовольствием. Тогда-то он и проявил себя, высказав ей все, что думал. Припомнил походы в театр и в цирк, ужины в ресторанах. У Ефросиньи возникло ощущение, что он сохранял чеки и подсчитывал общий ущерб, причиненный ею. «А ты так подло продинамила меня», – заявил он в заключение. Фрося попыталась отдать ему свою зарплату, но Геннадий отказался взять деньги. Правда, все равно упал в ее глазах очень низко.
И вот выясняется, что именно у него мама заняла полмиллиона ей на операцию. У Фроси снова появилось неприятное чувство сосания под ложечкой.
– Мама, он же теперь все соки из нас выпьет! Мне же покоя от него не будет!
– Успокойся, тебе нельзя волноваться. Я написала расписку, что верну деньги через три месяца. Геннадий был очень любезен и согласился дать нужную сумму без процентов. Думаю, что ты ему все еще нравишься. И, заметь, в нашем письменном договоре не было пункта, что в обмен на деньги он снова может начать домогаться тебя… Пойми, Фрося, не в нашем положении диктовать условия. Человек он богатый, кроме того, знает, что мы порядочные люди и вернем долг, поэтому доверился нам. Глупо было бы такой возможностью не воспользоваться. Пойми, Фрося, если брать кредит в банке, то ведь отдавать придется совсем другую сумму, гораздо большую. Где мы возьмем столько?
– Мама, а где мы возьмем пятьсот тысяч рублей даже без процентов?!
– Придумаем что-нибудь. Сейчас главное – спасение твоего зрения. Найдешь подработку какую… А слепая ты точно ничего не вернешь, – здраво рассуждала родительница.
В общем, как дочка ни возражала, но Зинаида Федоровна настояла на своем, и операция была сделана.
Самое интересное началось потом. Две недели Фрося вообще ничего не видела из-за повязки на глазах. Ужасное время! А Фрося еще жаловалась, что ей надоело чтение… Какая же она была глупая! Две недели темноты показались страшно долгими, за этот период пациентка набила себе кучу синяков и шишек, стукаясь обо все углы, мебель и стены и просто падая.
А потом повязку сняли, мгновенно ослепив ее светом и четкостью изображения. Зрение стало много лучше, хотя, чтобы видеть сто процентов окружающего, все равно требовались очки. Правда, уже не с такими сильными линзами. Фрося была несказанно рада, что наконец-то сняли бинты, мир для нее открывался как бы заново. Однако слова офтальмолога озадачили.
– Операция прошла успешно, но, чтобы закрепить результат, необходимо соблюдать определенные условия. И строго выполнять в послеоперационный период все предписания, – подчеркнул врач. – Два месяца вашим глазам нужен абсолютный покой. Именно абсолютный! То есть нельзя читать, писать, смотреть телевизор. Нельзя поднимать ничего тяжелого, нельзя пользоваться косметикой. Никакой нагрузки на глаза. Понимаю ваш недоуменный взгляд. Мол, а что же можно? Отвечаю: прогулки на свежем воздухе и… тупое созерцание потолка. И так, повторяю, два месяца, не меньше. Надеюсь на вашу осмотрительность, ведь лучше потерпеть некоторое время, чем свести всю работу хирурга на нет.
– Ясно, – кивнула Фрося. А сама судорожно соображала: как же она сможет вести такой образ жизни в течение двух месяцев, если ей, наоборот, нужно усиленно работать, чтобы отдать огромный долг малоприятному Геннадию?
Пребывая буквально в прострации, она вернулась домой к маме, встретившей дочь с распростертыми объятиями.
Жили они в хорошей трехкомнатной квартире в центре Москвы, в старом доме с окнами, выходившими на оживленную улицу и тихий уютный двор. Все соседи Ефросиньи с мамой были либо интеллигентные старушки, либо семьи людей среднего возраста. Молодежи и детей мало, как и везде в Центральном округе столицы, где в основном сосредоточены рестораны, банки, офисы, а жилых зданий осталось немного.
В выходные дни и по вечерам вокруг было очень тихо и спокойно. У Зинаиды Федоровны и у Фроси имелось по отдельной комнате, а третью женщины превратили в гостиную. Уюта в ней добавлял электрический камин, купленный на один из Фросиных гонораров.
Почти сразу же после выписки Ефросиньи из больницы начал звонить Геннадий и недвусмысленно намекать, что, мол, не прочь посмотреть на «новые глазки Фроси», в создании которых он принял непосредственное участие.
– Вот ведь мерзавец! – возмущалась Зинаида Федоровна.
– А я говорила тебе, мама, что с ним не следует общаться. Но ты у него громадные деньги заняла, он теперь, как говорится, на коне. Такие люди ничего не делают просто по доброте душевной, обязательно требуют что-то взамен, – вздыхала Фрося.
– Пусть только попробует! Отдадим ему деньги, да и все, – оптимистично откликнулась Зинаида Федоровна. – Я уже знаю, что нам делать…
– Вот бы и мне с такой уверенностью произнести же слова… – печалилась Ефросинья.
Глава 3
Середина апреля в нашей полосе прекрасное время – зима уже полностью сдает свои позиции, и яркое солнце начинает прогревать землю совсем по-летнему. Природа оживает, зеленые листочки и травинки появляются прямо на глазах.
В один из таких дней Зинаида Федоровна и Фрося ехали на электричке на юг от столицы. Конец недели, выходные, народа в вагоне набилось полно.
Зинаида Федоровна, хрупкая, миниатюрная женщина, всегда выглядела очень опрятно. Сейчас она была одета в скромное темное платье, телесного цвета колготки, ботиночки на шнуровке без каблуков и плащ серого цвета с крупными, в тон, пуговицами. «Как давно мама носит этот плащ? Сколько я ее помню, она всегда по весне и по осени в нем. Как же она аккуратна к вещам, плащ словно новый, ни пятнышка, ни зацепочки. Только фасон старомодный», – подумала Фрося, глядя на родительницу.
Сама она надела плотные темные брюки и удлиненную, фисташкового цвета, куртку с поясом. И тоже на ней сейчас удобная обувь, и так же, как у мамы, шейный шелковый платочек. Кстати, платочки приучила ее носить именно мама. А еще Зинаида Федоровна научила дочь идеальной осанке и держать голову гордо поднятой. Кактусова-старшая всегда подчеркивала, что женщина обязана так себя ощущать, словно находится в корсете, непременно должна не вниз смотреть, словно виновата в чем-то, а глядеть людям в глаза. А также мама напоминала, что выражение лица должно быть доброжелательным, разговор надо вести спокойно, дабы речь была связной, а флирт неуместен.
Ефросинья всю жизнь следовала этим советам и слыла среди сокурсников, а позже среди коллег «синим чулком», «старомодной теткой», «девушкой девятнадцатого века», «замшелой интеллигенткой с нафталиновым душком» и «пыльной молью». И еще много как ее называли, но все на одну тематику – мол, она не от мира сего.
Народ в электричке ехал очень разный, в основном пенсионеры, дети и выпивающие мужики. Все остальные, нормальные люди, конечно, предпочитали ездить на дачу на своих машинах. Пара громко разговаривающих молодых мужчин, сидевших невдалеке, распивали уже по третьей бутылке пива. Один из них сконцентрировал свой взгляд на Фросе и стал ей подмигивать. Она отвернулась к окну.
– Так странно… Я вот сейчас подумала… – обратилась к дочери Зинаида.
– О чем, мама?
– О том, что ты совсем еще молодая, а без косметики – просто девочка. А ведь одета ты, как я, то есть как бабушка. Брюки, куртка… Ничего яркого, ничего сексуального, как говорит молодежь.
– Мама, слово «сексуальное» ты сказала впервые в жизни! – удивленно ответила Фрося.
– И я о том же. Моя ошибка, и, похоже, существенная. Ты должна быть другой… Почему только сейчас я это поняла? Зачем навязала тебе скромный стиль а-ля сельская учительница? Все по театрам да выставкам водила…
– Так спасибо большое за это.
– Не за что. Кому нужны твоя скромность и порядочность? Надо было пускать тебя к подругам и на дискотеки, тогда бы и жизнь у тебя была иная.
– Я не жалуюсь, мама.
– Интересней твоя жизнь была бы! Ярче! Эх, Фрося, я очень-очень виновата. Подобное случается с женщинами, которые выходят замуж за мужчин много старше себя, они тоже становятся серьезнее, строже, взрослее. И тебя я воспитывала в таких же рамках. А не надо было! А еще это вечное давление, что муж – личность известная… И вот – результат. Я-то прожила свою жизнь как хотела, это был мой выбор, а расплачиваешься – ты, – с горечью произнесла Зинаида Федоровна.
– Да все нормально, мама. – Фрося попыталась успокоить ее, хотя и сама расстроилась. Неужели она и на окружающих производит такое же удручающее впечатление?
И тут же увидела, что пьяный мужик откровенно облизывает горлышко бутылки и бросает в ее сторону недвусмысленные взгляды.
– Мама, давай перейдем в другой вагон, – шепнула Ефросинья.
Но в тот же момент над ней нависла человекообразная обезьяна, пропахшая табаком и перегаром. По всей вероятности, пивом мужики заглушали вчерашний перепой, да уже с утра выкурили пачку сигарет, поэтому амбре от нетрезвого гражданина исходило в буквальном смысле потрясающее.
– Ну что, красивая, – игриво обратился он, по виду совершеннейший бандит, к Фросе, – «поехали кататься»?
– Не трогайте меня, – едва выпалила Ефросинья.
– А ты у нас недотрога? – обхватил ее лапищами и прижал к себе пьяница.
– Что вам угодно?
– Пойдем, потискаемся в тамбуре! – загоготал он на весь вагон.
Пассажиры притихли, многие сделали вид, что увлечены пейзажем за окном. Женщины закрывали своим детям глаза.
– Отстаньте от моей дочери, идите на свое место, – попросила Зинаида Федоровна.
– Заткнись, старая грымза! Ну-ка, красотка, открой ротик, я налью тебе пивка, – продолжал изгаляться нетрезвый тип.
– Люди! Помогите кто-нибудь! – воскликнула всего лишь одна пожилая женщина в вагоне. – Мужчины! Ну, хоть кто-нибудь! Что же творится-то? Помогите девушке!
– Я прошу вас удалиться, – все еще вежливо сказала наглецу Зинаида Федоровна.
– Тебе, старая, жить надоело? Вот сейчас «пером» почешу шкурку-то, будешь знать, как встревать! – налитыми кровью глазами посмотрел на Кактусову-старшую второй из алкоголиков и вдруг заикал, подавившись собственной слюной.
Прямо на него смотрело дуло большого, черного и страшного пистолета. Его друг, увидев замешательство своего подельника, перехватил его взгляд и тоже оторопел.
– Ты чего это, бабка? Ты чего…
Зинаида Федоровна прищурилась, крепко сжимая рукоятку оружия.
– А ну-ка отвали, мразь, от моей дочери!
– Да ты что, бабка? – снова повторил, как заезженная пластинка, мужик. – Неужто стрелять будешь?
– А ты хочешь проверить? – не меняя тона и взгляда, спросила Зинаида Федоровна.
– Мама! – ахнула Ефросинья.
Бандиты медленно отпустили ее и отступили к дверям. Вместе с ними отступил и неприятный запах.
– Вон отсюда! – прикрикнула на пьяниц мать Кактусова-старшая.
Мужики, тихо матерясь, вышли из вагона, совершенно расстроенные, что с ними справилась старушка. Пассажиры вздохнули спокойно, и кто-то выкрикнул:
– Молодец, женщина! Браво!
Ефросинья вытерла лоб.
– Ну, ты даешь… Откуда у тебя оружие?
– Какая разница? Не заостряй внимание. И так все смотрят…
– Мама!
– Ну, отцовский это пистолет. И что? Думаешь, я телевизор не смотрю, ничего не вижу и не слышу? Кругом одни бандиты! А мы с тобой две беззащитные женщины без своего транспорта в Подмосковье… Вот я его и прихватила. И, как видишь, не зря.
– Однако, ты удивила меня, мама.
– Знаю. Но я всегда готова прийти тебе на помощь. А ты учись!
– Мам, но ты особо-то пистолетом-то не размахивай. У тебя же нет разрешения на оружие.
– Зато у моего покойного мужа оно было! Раньше он меня защищал, а теперь я буду защищаться его оружием. И своего ребенка никому в обиду не дам!
Когда женщины покидали электричку, несколько пассажиров зааплодировали им.
На перроне Фрося все время оглядывалась. Она успела сильно испугаться в электричке и теперь опасалась, как бы те двое мужиков, налитых пивом под самую завязку, не вышли за ними, чтобы отомстить. Но по платформе шли обычные люди с сумками на колесах, рюкзаками и корзинками.
Через десять минут мать и дочь подошли к своей даче. Это был маленький, деревянный и даже слегка покосившийся домик с верандой и незакрывающимися ставнями. Евгений Григорьевич был гениальным физиком и при этом совершенно не приспособленным в быту человеком, не умевшим вести хозяйство. По дому он не делал ровным счетом ничего. Поэтому их милая дачка готова была уже развалиться на запчасти. Вокруг дома на десяти сотках буйно разрослись все растения из учебника ботаники – все, кроме плодоносных.
– Давно мы здесь не были… – вздохнула Фрося.
– У меня возник план продать дачу, – наконец-то выдала цель путешествия Зинаида Федоровна.
– Продать нашу дачу? – эхом откликнулась удивленная Ефросинья.
– Да, именно. Ну, сама подумай, зачем она нам. Машины у нас нет, да и тебе с твоим зрением за руль нельзя садиться. Вот так ездить на электричках? Нарываться на откровенное хамство?
– Не очень-то хотелось бы…
– Вот-вот! Сегодняшний случай – тому подтверждение. Словно знак. И потом, посмотри на дом. Он же не сегодня завтра рухнет. И останемся мы с тобой совсем ни с чем. Для такого участка и дома мужские руки нужны. А у меня, да и, кажется, у тебя тоже таких рук не предвидится. К тому же нам деньги понадобились. Самое главное в жизни – здоровье, ради него не жалко потратиться. Продадим участок и вернем долг. Ты вылечишься и не будешь должна Геннадию. Он в самом деле нехороший тип. Для чего нам дача? Совершенно ни к чему! – продолжала убеждать дочь и заодно себя Зинаида Федоровна. – Правда, за нее много не дадут, я узнавала. Цены резко упали, когда рядом проложили трассу. К тому же дом сносить надо, строить новый, специалисты сразу это поймут. Да и я обманывать не буду, не могу я так. А земля у нас запущенная…
– Но ведь жалко, мама!
– Жалко у пчелки!
– Раньше ты так нелитературно не выражалась, – отметила Ефросинья.
– Времена изменились, и я изменилась. И тебе советую. Если повезет, полтора миллиона получим. Пятьсот тысяч отдадим противному Геннадию, а нам целый миллион останется. Можем купить что-нибудь…
– Сдаюсь! Я смотрю, ты уже все решила, – подняла руки Фрося.
– Поверь мне, другого выхода нет. Я понимаю, что на этой даче прошло твое детство, что у тебя с ней связано много воспоминаний, но так будет лучше.
– Да, вот здесь вот мы с отцом вешали гамак, и он мне читал сказки весь вечер напролет… А тут мы разводили костер и жарили шашлыки…
– Конечно, я все помню, Фрося! Счастливые времена были. Но надо двигаться дальше, и с чем-то, учитывая сложившиеся обстоятельства, придется расстаться. Будь уверена, Фрося, твой отец поступил бы именно так. Лично я убеждена, что он сейчас смотрит на нас и говорит: «Продавайте к чертовой матери этот дом, лишь бы вам на пользу пошло!»
Женщины поднялись по скрипящим ступенькам крыльца, открыли дверь и зашли внутрь. Пахнуло затхлостью. Такой запах появляется всегда, когда в помещении долго никто не обитает.
– У нас и замок-то не очень надежный. Хорошо еще, что вовремя вошли в состав товарищества, где охрана поставлена неплохо, хоть краж нет. – Зинаида Федоровна смахнула паутину.
– Зачем мы сюда приехали? Попрощаться? – спросила Фрося.
– Можно и так сказать… Да и кое-какие вещи здесь остались, посмотреть надо, может, что возьмем. – Зинаида Федоровна отправилась в дальнюю комнату, служившую раньше спальней.
А Ефросинья прошла в самую большую комнату, гостиную, и осмотрелась. Ее охватили очень разные чувства. С одной стороны, сердце сжималось от воспоминаний о времени детства, с другой стороны, все здесь казалось уже чужим, жизнь в поселке стала совершенно другой. Соседи, две семьи, с которыми Кактусовы жили душа в душу, дружили и ели шашлыки под гитару и душевные разговоры, давно продали свои участки. Что ж, все понятно. Кому-то понадобились деньги на учебу детей, другая семья захотела улучшить жилищные условия в городе. Их землю купили богатые люди, сровняли дома с землей и отстроили огромные коттеджи из кирпича, отчего в окнах домика Кактусовых совсем померк свет. И стало совсем неинтересно приезжать сюда – ни вида, ни приятного общества…
Глаза Фроси остановились на деревянных полках, где лежали книги и кое-какие вещи, в основном принадлежавшие ее отцу.
– Ну, что тут? – заглянула к ней Зинаида Федоровна.
– Мама, мы заберем все вещи отца!
– Как скажешь… Конечно, заберем все, что наше личное. А мебель старая и абсолютно не пригодная в городе. Пусть новые хозяева разбираются и с домом, и со всем этим хламом.
Ефросинья взяла из дальнего угла полки запыленную бархатистую папку и сдула с нее пыль.
– Апчхи! – отреагировала Зинаида Федоровна.
Фрося раскрыла папку и увидела один-единственный листок формата А4, слегка пожелтевший, покрытый столбиками цифр.
– Что там такое? – привстала на цыпочки Зинаида Федоровна и попыталась заглянуть через плечо дочери.
– Если бы я хоть что-то в этом понимала… – ответила Фрося. – Эх, надо было идти по стопам отца в просторы математики и физики. Здесь сплошные формулы…
Зинаида Федоровна взяла папку в руки.
– Хм, странно… Боже, какое количество цифр!
– Но отец ведь часто делал расчеты. Ты разве никогда не видела?
– Видела, конечно. И сейчас выгребла кучу записок и бумаг с расчетами из-под его рабочего стола.
– Что ж тогда странного?
– На черновиках он действительно просто вел исчисления, но довольно небрежно, вкривь и вкось. А листы, переписанные начисто, всегда содержали записи и цифры, то есть в них были и расчеты, и пояснения. Здесь же выведены очень аккуратно только цифры. Работа явно не черновая, но почему-то в ней ни одного слова. И это очень странно. Ну да ладно, возьми и папку с собой.
– Мам, я вспомнила! Отец два года назад просил меня съездить в Польшу к своему другу с очень забавным именем…
– Не Людвиг Люцеус? – спросила Зинаида Федоровна.
– Точно! Я еще смеялась, вспомнила Гарри Поттера, а отец оборвал меня.
– Да, был у мужа такой друг. И что? Евгений просил тебя поехать к нему в гости? Одну?
– Тоже странно? На отца не похоже…
– Почему сам не поехал? Ну, взял бы тебя с собой… – Зинаида Федоровна задумалась.
– Папа вскоре после того разговора умер. Наверное, уже чувствовал себя хуже… Но он настаивал, чтобы я обязательно поехала, вроде как развеялась…
– И все?
– Ну и должна была отвезти его другу вот эту самую папку.
– Вот оно как! – покачала головой Зинаида Федоровна. – Значит, в ней что-то важное. Или важное для Людвига.
– Нехорошо получилось – я совершенно забыла о просьбе отца. Но надеюсь, бумажка все-таки не очень важная, раз и отец не сильно настаивал, и тот поляк до сих пор не объявился, – поправила челку Фрося, кладя папку в свою сумку.
Женщины собрали нужные им вещи в коробки и найденные мешки, а затем покинули дачу. Зинаида Федоровна пообещала вернуться сюда с мужем своей хорошей знакомой и увезти весь багаж на его машине.
А дома Ефросинья прочла на автоответчике сообщение от редактора издательства, где она занималась переводами. Семен Сухов просил ее приехать к нему для беседы, причем как можно скорее.
В один из таких дней Зинаида Федоровна и Фрося ехали на электричке на юг от столицы. Конец недели, выходные, народа в вагоне набилось полно.
Зинаида Федоровна, хрупкая, миниатюрная женщина, всегда выглядела очень опрятно. Сейчас она была одета в скромное темное платье, телесного цвета колготки, ботиночки на шнуровке без каблуков и плащ серого цвета с крупными, в тон, пуговицами. «Как давно мама носит этот плащ? Сколько я ее помню, она всегда по весне и по осени в нем. Как же она аккуратна к вещам, плащ словно новый, ни пятнышка, ни зацепочки. Только фасон старомодный», – подумала Фрося, глядя на родительницу.
Сама она надела плотные темные брюки и удлиненную, фисташкового цвета, куртку с поясом. И тоже на ней сейчас удобная обувь, и так же, как у мамы, шейный шелковый платочек. Кстати, платочки приучила ее носить именно мама. А еще Зинаида Федоровна научила дочь идеальной осанке и держать голову гордо поднятой. Кактусова-старшая всегда подчеркивала, что женщина обязана так себя ощущать, словно находится в корсете, непременно должна не вниз смотреть, словно виновата в чем-то, а глядеть людям в глаза. А также мама напоминала, что выражение лица должно быть доброжелательным, разговор надо вести спокойно, дабы речь была связной, а флирт неуместен.
Ефросинья всю жизнь следовала этим советам и слыла среди сокурсников, а позже среди коллег «синим чулком», «старомодной теткой», «девушкой девятнадцатого века», «замшелой интеллигенткой с нафталиновым душком» и «пыльной молью». И еще много как ее называли, но все на одну тематику – мол, она не от мира сего.
Народ в электричке ехал очень разный, в основном пенсионеры, дети и выпивающие мужики. Все остальные, нормальные люди, конечно, предпочитали ездить на дачу на своих машинах. Пара громко разговаривающих молодых мужчин, сидевших невдалеке, распивали уже по третьей бутылке пива. Один из них сконцентрировал свой взгляд на Фросе и стал ей подмигивать. Она отвернулась к окну.
– Так странно… Я вот сейчас подумала… – обратилась к дочери Зинаида.
– О чем, мама?
– О том, что ты совсем еще молодая, а без косметики – просто девочка. А ведь одета ты, как я, то есть как бабушка. Брюки, куртка… Ничего яркого, ничего сексуального, как говорит молодежь.
– Мама, слово «сексуальное» ты сказала впервые в жизни! – удивленно ответила Фрося.
– И я о том же. Моя ошибка, и, похоже, существенная. Ты должна быть другой… Почему только сейчас я это поняла? Зачем навязала тебе скромный стиль а-ля сельская учительница? Все по театрам да выставкам водила…
– Так спасибо большое за это.
– Не за что. Кому нужны твоя скромность и порядочность? Надо было пускать тебя к подругам и на дискотеки, тогда бы и жизнь у тебя была иная.
– Я не жалуюсь, мама.
– Интересней твоя жизнь была бы! Ярче! Эх, Фрося, я очень-очень виновата. Подобное случается с женщинами, которые выходят замуж за мужчин много старше себя, они тоже становятся серьезнее, строже, взрослее. И тебя я воспитывала в таких же рамках. А не надо было! А еще это вечное давление, что муж – личность известная… И вот – результат. Я-то прожила свою жизнь как хотела, это был мой выбор, а расплачиваешься – ты, – с горечью произнесла Зинаида Федоровна.
– Да все нормально, мама. – Фрося попыталась успокоить ее, хотя и сама расстроилась. Неужели она и на окружающих производит такое же удручающее впечатление?
И тут же увидела, что пьяный мужик откровенно облизывает горлышко бутылки и бросает в ее сторону недвусмысленные взгляды.
– Мама, давай перейдем в другой вагон, – шепнула Ефросинья.
Но в тот же момент над ней нависла человекообразная обезьяна, пропахшая табаком и перегаром. По всей вероятности, пивом мужики заглушали вчерашний перепой, да уже с утра выкурили пачку сигарет, поэтому амбре от нетрезвого гражданина исходило в буквальном смысле потрясающее.
– Ну что, красивая, – игриво обратился он, по виду совершеннейший бандит, к Фросе, – «поехали кататься»?
– Не трогайте меня, – едва выпалила Ефросинья.
– А ты у нас недотрога? – обхватил ее лапищами и прижал к себе пьяница.
– Что вам угодно?
– Пойдем, потискаемся в тамбуре! – загоготал он на весь вагон.
Пассажиры притихли, многие сделали вид, что увлечены пейзажем за окном. Женщины закрывали своим детям глаза.
– Отстаньте от моей дочери, идите на свое место, – попросила Зинаида Федоровна.
– Заткнись, старая грымза! Ну-ка, красотка, открой ротик, я налью тебе пивка, – продолжал изгаляться нетрезвый тип.
– Люди! Помогите кто-нибудь! – воскликнула всего лишь одна пожилая женщина в вагоне. – Мужчины! Ну, хоть кто-нибудь! Что же творится-то? Помогите девушке!
– Я прошу вас удалиться, – все еще вежливо сказала наглецу Зинаида Федоровна.
– Тебе, старая, жить надоело? Вот сейчас «пером» почешу шкурку-то, будешь знать, как встревать! – налитыми кровью глазами посмотрел на Кактусову-старшую второй из алкоголиков и вдруг заикал, подавившись собственной слюной.
Прямо на него смотрело дуло большого, черного и страшного пистолета. Его друг, увидев замешательство своего подельника, перехватил его взгляд и тоже оторопел.
– Ты чего это, бабка? Ты чего…
Зинаида Федоровна прищурилась, крепко сжимая рукоятку оружия.
– А ну-ка отвали, мразь, от моей дочери!
– Да ты что, бабка? – снова повторил, как заезженная пластинка, мужик. – Неужто стрелять будешь?
– А ты хочешь проверить? – не меняя тона и взгляда, спросила Зинаида Федоровна.
– Мама! – ахнула Ефросинья.
Бандиты медленно отпустили ее и отступили к дверям. Вместе с ними отступил и неприятный запах.
– Вон отсюда! – прикрикнула на пьяниц мать Кактусова-старшая.
Мужики, тихо матерясь, вышли из вагона, совершенно расстроенные, что с ними справилась старушка. Пассажиры вздохнули спокойно, и кто-то выкрикнул:
– Молодец, женщина! Браво!
Ефросинья вытерла лоб.
– Ну, ты даешь… Откуда у тебя оружие?
– Какая разница? Не заостряй внимание. И так все смотрят…
– Мама!
– Ну, отцовский это пистолет. И что? Думаешь, я телевизор не смотрю, ничего не вижу и не слышу? Кругом одни бандиты! А мы с тобой две беззащитные женщины без своего транспорта в Подмосковье… Вот я его и прихватила. И, как видишь, не зря.
– Однако, ты удивила меня, мама.
– Знаю. Но я всегда готова прийти тебе на помощь. А ты учись!
– Мам, но ты особо-то пистолетом-то не размахивай. У тебя же нет разрешения на оружие.
– Зато у моего покойного мужа оно было! Раньше он меня защищал, а теперь я буду защищаться его оружием. И своего ребенка никому в обиду не дам!
Когда женщины покидали электричку, несколько пассажиров зааплодировали им.
На перроне Фрося все время оглядывалась. Она успела сильно испугаться в электричке и теперь опасалась, как бы те двое мужиков, налитых пивом под самую завязку, не вышли за ними, чтобы отомстить. Но по платформе шли обычные люди с сумками на колесах, рюкзаками и корзинками.
Через десять минут мать и дочь подошли к своей даче. Это был маленький, деревянный и даже слегка покосившийся домик с верандой и незакрывающимися ставнями. Евгений Григорьевич был гениальным физиком и при этом совершенно не приспособленным в быту человеком, не умевшим вести хозяйство. По дому он не делал ровным счетом ничего. Поэтому их милая дачка готова была уже развалиться на запчасти. Вокруг дома на десяти сотках буйно разрослись все растения из учебника ботаники – все, кроме плодоносных.
– Давно мы здесь не были… – вздохнула Фрося.
– У меня возник план продать дачу, – наконец-то выдала цель путешествия Зинаида Федоровна.
– Продать нашу дачу? – эхом откликнулась удивленная Ефросинья.
– Да, именно. Ну, сама подумай, зачем она нам. Машины у нас нет, да и тебе с твоим зрением за руль нельзя садиться. Вот так ездить на электричках? Нарываться на откровенное хамство?
– Не очень-то хотелось бы…
– Вот-вот! Сегодняшний случай – тому подтверждение. Словно знак. И потом, посмотри на дом. Он же не сегодня завтра рухнет. И останемся мы с тобой совсем ни с чем. Для такого участка и дома мужские руки нужны. А у меня, да и, кажется, у тебя тоже таких рук не предвидится. К тому же нам деньги понадобились. Самое главное в жизни – здоровье, ради него не жалко потратиться. Продадим участок и вернем долг. Ты вылечишься и не будешь должна Геннадию. Он в самом деле нехороший тип. Для чего нам дача? Совершенно ни к чему! – продолжала убеждать дочь и заодно себя Зинаида Федоровна. – Правда, за нее много не дадут, я узнавала. Цены резко упали, когда рядом проложили трассу. К тому же дом сносить надо, строить новый, специалисты сразу это поймут. Да и я обманывать не буду, не могу я так. А земля у нас запущенная…
– Но ведь жалко, мама!
– Жалко у пчелки!
– Раньше ты так нелитературно не выражалась, – отметила Ефросинья.
– Времена изменились, и я изменилась. И тебе советую. Если повезет, полтора миллиона получим. Пятьсот тысяч отдадим противному Геннадию, а нам целый миллион останется. Можем купить что-нибудь…
– Сдаюсь! Я смотрю, ты уже все решила, – подняла руки Фрося.
– Поверь мне, другого выхода нет. Я понимаю, что на этой даче прошло твое детство, что у тебя с ней связано много воспоминаний, но так будет лучше.
– Да, вот здесь вот мы с отцом вешали гамак, и он мне читал сказки весь вечер напролет… А тут мы разводили костер и жарили шашлыки…
– Конечно, я все помню, Фрося! Счастливые времена были. Но надо двигаться дальше, и с чем-то, учитывая сложившиеся обстоятельства, придется расстаться. Будь уверена, Фрося, твой отец поступил бы именно так. Лично я убеждена, что он сейчас смотрит на нас и говорит: «Продавайте к чертовой матери этот дом, лишь бы вам на пользу пошло!»
Женщины поднялись по скрипящим ступенькам крыльца, открыли дверь и зашли внутрь. Пахнуло затхлостью. Такой запах появляется всегда, когда в помещении долго никто не обитает.
– У нас и замок-то не очень надежный. Хорошо еще, что вовремя вошли в состав товарищества, где охрана поставлена неплохо, хоть краж нет. – Зинаида Федоровна смахнула паутину.
– Зачем мы сюда приехали? Попрощаться? – спросила Фрося.
– Можно и так сказать… Да и кое-какие вещи здесь остались, посмотреть надо, может, что возьмем. – Зинаида Федоровна отправилась в дальнюю комнату, служившую раньше спальней.
А Ефросинья прошла в самую большую комнату, гостиную, и осмотрелась. Ее охватили очень разные чувства. С одной стороны, сердце сжималось от воспоминаний о времени детства, с другой стороны, все здесь казалось уже чужим, жизнь в поселке стала совершенно другой. Соседи, две семьи, с которыми Кактусовы жили душа в душу, дружили и ели шашлыки под гитару и душевные разговоры, давно продали свои участки. Что ж, все понятно. Кому-то понадобились деньги на учебу детей, другая семья захотела улучшить жилищные условия в городе. Их землю купили богатые люди, сровняли дома с землей и отстроили огромные коттеджи из кирпича, отчего в окнах домика Кактусовых совсем померк свет. И стало совсем неинтересно приезжать сюда – ни вида, ни приятного общества…
Глаза Фроси остановились на деревянных полках, где лежали книги и кое-какие вещи, в основном принадлежавшие ее отцу.
– Ну, что тут? – заглянула к ней Зинаида Федоровна.
– Мама, мы заберем все вещи отца!
– Как скажешь… Конечно, заберем все, что наше личное. А мебель старая и абсолютно не пригодная в городе. Пусть новые хозяева разбираются и с домом, и со всем этим хламом.
Ефросинья взяла из дальнего угла полки запыленную бархатистую папку и сдула с нее пыль.
– Апчхи! – отреагировала Зинаида Федоровна.
Фрося раскрыла папку и увидела один-единственный листок формата А4, слегка пожелтевший, покрытый столбиками цифр.
– Что там такое? – привстала на цыпочки Зинаида Федоровна и попыталась заглянуть через плечо дочери.
– Если бы я хоть что-то в этом понимала… – ответила Фрося. – Эх, надо было идти по стопам отца в просторы математики и физики. Здесь сплошные формулы…
Зинаида Федоровна взяла папку в руки.
– Хм, странно… Боже, какое количество цифр!
– Но отец ведь часто делал расчеты. Ты разве никогда не видела?
– Видела, конечно. И сейчас выгребла кучу записок и бумаг с расчетами из-под его рабочего стола.
– Что ж тогда странного?
– На черновиках он действительно просто вел исчисления, но довольно небрежно, вкривь и вкось. А листы, переписанные начисто, всегда содержали записи и цифры, то есть в них были и расчеты, и пояснения. Здесь же выведены очень аккуратно только цифры. Работа явно не черновая, но почему-то в ней ни одного слова. И это очень странно. Ну да ладно, возьми и папку с собой.
– Мам, я вспомнила! Отец два года назад просил меня съездить в Польшу к своему другу с очень забавным именем…
– Не Людвиг Люцеус? – спросила Зинаида Федоровна.
– Точно! Я еще смеялась, вспомнила Гарри Поттера, а отец оборвал меня.
– Да, был у мужа такой друг. И что? Евгений просил тебя поехать к нему в гости? Одну?
– Тоже странно? На отца не похоже…
– Почему сам не поехал? Ну, взял бы тебя с собой… – Зинаида Федоровна задумалась.
– Папа вскоре после того разговора умер. Наверное, уже чувствовал себя хуже… Но он настаивал, чтобы я обязательно поехала, вроде как развеялась…
– И все?
– Ну и должна была отвезти его другу вот эту самую папку.
– Вот оно как! – покачала головой Зинаида Федоровна. – Значит, в ней что-то важное. Или важное для Людвига.
– Нехорошо получилось – я совершенно забыла о просьбе отца. Но надеюсь, бумажка все-таки не очень важная, раз и отец не сильно настаивал, и тот поляк до сих пор не объявился, – поправила челку Фрося, кладя папку в свою сумку.
Женщины собрали нужные им вещи в коробки и найденные мешки, а затем покинули дачу. Зинаида Федоровна пообещала вернуться сюда с мужем своей хорошей знакомой и увезти весь багаж на его машине.
А дома Ефросинья прочла на автоответчике сообщение от редактора издательства, где она занималась переводами. Семен Сухов просил ее приехать к нему для беседы, причем как можно скорее.
Глава 4
Фрося Кактусова относилась к тому типу людей, которые, услышав, что их ждут для беседы, на сто процентов уверены: разговор пойдет отнюдь не о повышении зарплаты. Было очень любопытно выяснить причину вызова, но Ефросинья сдержалась, не стала звонить Сухову вечером. Промучилась неизвестностью всю ночь, а с утра поехала в редакцию.
– Только не вздумай брать перевод! Ты не забыла? Твоим глазам требуются два месяца покоя, а деньги у нас есть! – крикнула ей вслед Зинаида Федоровна.
Господин Сухов был мужчиной лет шестидесяти, но отчаянно, просто до смешного, молодящимся. Он красил волосы и одевался в молодежного стиля нелепейше сидящие на нем вещи. Более того, по странной осанке редактора сотрудники издательства предполагали даже, что Семен Игоревич носит утягивающий корсет. Ездил сей стареющий мачо исключительно на спортивных машинах и очень часто тусил в клубах для молодежи. При этом человеком был вообще порядочным, в том, что касалось бизнеса, хватким и вполне доброжелательным, когда дело касалось разговоров и общения с ним.
Издательство располагалось в большом старом доме со сквером и скамеечками вдоль аллеи. Вот на одной из таких скамеечек Ефросинью и ждал Семен Игоревич, одетый в модно рваные джинсы, красные кроссовки, ярко-оранжевую куртку и бейсболку с большим козырьком.
– Будете ругаться, что на больничный ушла? – предположила Фрося, присаживаясь рядом.
– Буду ругаться на жизнь. А на тебя, на мою исполнительную и старую сотрудницу, – никогда. На таких, как ты, редакция и держится, – бодро заявил босс.
Но Фросе сразу бросилось в глаза, что выглядит он весьма удрученным.
– Спасибо, шеф… Что-то случилось?
– Понимаешь, меня бухгалтеры ввергли в шоковое состояние. Дело в том, что издательство теряет огромные деньги. Народ перестал покупать книги! Да и зачем, действительно? Печатная продукция – прошлый век. Сейчас легче зайти в Интернет, набрать название того, что тебя интересует, в «поисковике», и все, качай бесплатно сколько хочешь. А книгу выпустить – стоит труда и, соответственно, денег. Кому хочется выбрасывать двести рублей, если то же самое можно взять бесплатно? Правильно, никому. Да и куда потом девать книгу? Шкафы не резиновые. А электронный вариант места не занимает, если больше не нужен, его и стереть можно. Далее. Целая когорта читателей – студенты – вообще выпала из числа наших покупателей, то есть вся молодежь. А старушкам во время кризиса тоже неохота тратиться на книги. Однако уменьшить их себестоимость я не могу, тогда работа наша станет нерентабельной. Короче, я понял, что мы разоряемся… Совсем беда!
Ефросинье было искренне жаль Семена Игоревича, но от нее-то ничего не зависело. И помочь ему она ничем не может.
– А авторы? – продолжал редактор. – Целая плеяда литераторов останется без средств к существованию, на улице, можно сказать. Они же не будут писать бесплатно? А больше ничего эти люди не умеют. И я чувствую за них свою ответственность, несмотря на то, что все мое дело рушится, просто сыплется сквозь пальцы. Тиражи! Где тиражи? Рушится дело! Рушится жизнь!
– Но литература-то жива, книга вечная ценность, – не сдавалась Ефросинья, если и не фонтанируя оптимизмом, то хотя бы просто капая им на раны издателя.
– Какие книги нам остается выпускать? Только учебники для школ да тетрадки будут нужны. Но это заказ эксклюзивный, кому попало его не отдадут. Будут еще печатать худо-бедно известных и раскрученных писателей, в которых уже вложено много рекламы. Потому что сейчас вкладывать в раскрутку нового автора – все равно что подписать себе смертный приговор. Реклама-то дорожает! То есть потратишь на раскрутку деньги, а не получишь ничего. Тупиковый путь.
– Но надо же как-то бороться с пиратством! Невозможно же так! Это ведь воровство! – возмутилась переводчица.
– Если фермер вырастит овощи, а кто-то приедет ночью и вывезет все с поля, то воришкам будет грозить до пяти лет тюрьмы. Но если автор написал книгу, а ее спокойно скачивают, не заплатив ему ни копейки, получается, что воровства нет? Но писатель ведь тоже трудился! Какая разница – физически или духовно? То есть, если фермер сохранил свои овощи, то он продаст каждый огурчик и каждый помидорчик за цену, которую назначит сам в определенных рамках ценообразования. А литератор, значит, уже не может достойно продать результаты своего труда? – спросил с видом растерянного подростка Семен Игоревич почему-то у Фроси.
– Только не вздумай брать перевод! Ты не забыла? Твоим глазам требуются два месяца покоя, а деньги у нас есть! – крикнула ей вслед Зинаида Федоровна.
Господин Сухов был мужчиной лет шестидесяти, но отчаянно, просто до смешного, молодящимся. Он красил волосы и одевался в молодежного стиля нелепейше сидящие на нем вещи. Более того, по странной осанке редактора сотрудники издательства предполагали даже, что Семен Игоревич носит утягивающий корсет. Ездил сей стареющий мачо исключительно на спортивных машинах и очень часто тусил в клубах для молодежи. При этом человеком был вообще порядочным, в том, что касалось бизнеса, хватким и вполне доброжелательным, когда дело касалось разговоров и общения с ним.
Издательство располагалось в большом старом доме со сквером и скамеечками вдоль аллеи. Вот на одной из таких скамеечек Ефросинью и ждал Семен Игоревич, одетый в модно рваные джинсы, красные кроссовки, ярко-оранжевую куртку и бейсболку с большим козырьком.
– Будете ругаться, что на больничный ушла? – предположила Фрося, присаживаясь рядом.
– Буду ругаться на жизнь. А на тебя, на мою исполнительную и старую сотрудницу, – никогда. На таких, как ты, редакция и держится, – бодро заявил босс.
Но Фросе сразу бросилось в глаза, что выглядит он весьма удрученным.
– Спасибо, шеф… Что-то случилось?
– Понимаешь, меня бухгалтеры ввергли в шоковое состояние. Дело в том, что издательство теряет огромные деньги. Народ перестал покупать книги! Да и зачем, действительно? Печатная продукция – прошлый век. Сейчас легче зайти в Интернет, набрать название того, что тебя интересует, в «поисковике», и все, качай бесплатно сколько хочешь. А книгу выпустить – стоит труда и, соответственно, денег. Кому хочется выбрасывать двести рублей, если то же самое можно взять бесплатно? Правильно, никому. Да и куда потом девать книгу? Шкафы не резиновые. А электронный вариант места не занимает, если больше не нужен, его и стереть можно. Далее. Целая когорта читателей – студенты – вообще выпала из числа наших покупателей, то есть вся молодежь. А старушкам во время кризиса тоже неохота тратиться на книги. Однако уменьшить их себестоимость я не могу, тогда работа наша станет нерентабельной. Короче, я понял, что мы разоряемся… Совсем беда!
Ефросинье было искренне жаль Семена Игоревича, но от нее-то ничего не зависело. И помочь ему она ничем не может.
– А авторы? – продолжал редактор. – Целая плеяда литераторов останется без средств к существованию, на улице, можно сказать. Они же не будут писать бесплатно? А больше ничего эти люди не умеют. И я чувствую за них свою ответственность, несмотря на то, что все мое дело рушится, просто сыплется сквозь пальцы. Тиражи! Где тиражи? Рушится дело! Рушится жизнь!
– Но литература-то жива, книга вечная ценность, – не сдавалась Ефросинья, если и не фонтанируя оптимизмом, то хотя бы просто капая им на раны издателя.
– Какие книги нам остается выпускать? Только учебники для школ да тетрадки будут нужны. Но это заказ эксклюзивный, кому попало его не отдадут. Будут еще печатать худо-бедно известных и раскрученных писателей, в которых уже вложено много рекламы. Потому что сейчас вкладывать в раскрутку нового автора – все равно что подписать себе смертный приговор. Реклама-то дорожает! То есть потратишь на раскрутку деньги, а не получишь ничего. Тупиковый путь.
– Но надо же как-то бороться с пиратством! Невозможно же так! Это ведь воровство! – возмутилась переводчица.
– Если фермер вырастит овощи, а кто-то приедет ночью и вывезет все с поля, то воришкам будет грозить до пяти лет тюрьмы. Но если автор написал книгу, а ее спокойно скачивают, не заплатив ему ни копейки, получается, что воровства нет? Но писатель ведь тоже трудился! Какая разница – физически или духовно? То есть, если фермер сохранил свои овощи, то он продаст каждый огурчик и каждый помидорчик за цену, которую назначит сам в определенных рамках ценообразования. А литератор, значит, уже не может достойно продать результаты своего труда? – спросил с видом растерянного подростка Семен Игоревич почему-то у Фроси.