Лукина Любовь Александровна. Когда отступают ангелы

Любовь ЛУКИНА, Евгений ЛУКИН
КОГДА ОТСТУПАЮТ АНГЕЛЫ

1

   Все, что требовалось от новичка, – это слегка подтолкнуть уголок. Стальная плита сама развернулась бы на роликах и пришла под нож необрезанной кромкой. Вместо этого он что было силы уперся в плиту ключом и погнал ее с перепугу куда-то в сторону Астрахани.
   На глазах у остолбеневшей бригады металл доехал до последнего ряда роликов, накренился и тяжко ухнул на бетонный пол. Наше счастье, что перед курилкой тогда никого не было.
   Первым делом мы с Валеркой кинулись к новичку. Оно и понятно: Валерка
   – бригадир, я – первый резчик.
   – Цел?
   Новичок был цел, только очень бледен. Он с ужасом смотрел под ноги, на лежащую в проходе плиту, и губы его дрожали.
   А потому мы услышали хохот. Случая не было, чтобы какое-нибудь происшествие в цехе обошлось без подкранового Аркашки.
   – Люська! – в восторге вопил подкрановый. – Ехай сюда! Гля, что эти чудики учудили! Гля, куда они лист сбросили!
   Приехал мостовой кран, из кабины, как кукушка, высунулась горбоносая Люська и тоже залилась смехом.
   Илья Жихарев по прозвищу Сталевар неторопливо повернулся к Аркашке и что-то ему, видно, сказал, потому что хохотать тот сразу прекратил. Сам виноват. Разве можно смеяться над Сталеваром! Сталевар словом рельсы гнет.
   С помощью Люськиного крана мы вернули металл на ролик и тут только обратили внимание, что новичок все еще стоит и трясется.
   Сунули мы ему в руки чайник и послали от греха подальше за газировкой.
   – Минька, – обреченно сказал Валера, глядя ему вслед. – А ведь он нас с тобой посадит. Он или искалечит кого-нибудь, или сам искалечится.
   – С высшим образованием, наверно… – сочувственно пробасил Вася-штангист. – Недоделанный какой-то…
   – Брось! – сказал Валера. – Высшее образование! Двух слов связать не можете..
   Впятером мы добили по-быстрому последние листы пакета и, отсадив металл, в самом дурном настроении присели на скамью в курилке.
   – Опять забыл! – встрепенулся Сталевар. – Как его зовут?
   – Да Гриша его зовут, Гриша!..
   – Гриша… – Сталевар покивал. – Григорий, значит… Так, может, нам Григория перебросить на шестой пресс, а? У них вроде тоже человека нет…
   – Не возьмут, – вконец расстроившись, сказал бригадир. – Аркашка уже всему цеху раззвонил. И Люська видела…
   Старый Петр сидел прямой, как гвоздь, и недовольно жевал губами. Сейчас что-нибудь мудрое скажет…
   – Вы это не то… – строго сказал он. – Не так вы… Его учить надо. Все начинали. Ты, Валерка, при мне начинал, и ты, Минька, тоже…
   В конце пролета показался Гриша с чайником. Ничего, красивый парень, видный. Лицо у Гриши открытое, смуглое, глаза темные, чуть раскосые, нос орлиный. Налитый всклень чайник несет бережно, с чувством высокой ответственности.
   – А как его фамилия? – спросил я Валерку.
   Тот вздохнул.
   – Прахов… Гриша Прахов.
   – Тю-тельки-матютельки! – сказал Сталевар. – А я думал, он нерусский…
   Красивый Гриша Прахов остановился перед скамьей и, опасливо глядя на бригадира, отдал ему чайник.
   – Ты, мил человек, – сухо проговорил Старый Петр, – физическим трудом-то хоть занимался когда?
   Темные глаза испуганно метнулись вправо, влево, словно соображал Гриша, в какую сторону ему от нас бежать.
   – Физическим?.. Не занимался…
   – Я вот и смотрю… – проворчал Старый Петр и умолк до конца смены.
   – Гриш, – дружелюбно прогудел Вася-штангист. – А ты какой институт кончал?
   – Институт?.. Аттестат… Десять классов…
   Сталевар уставил на него круглые желтые глаза и озадаченно поскреб за ухом.
   – Учиться – не учился, работать – не работал… А что же ты тогда делал?
   И мне снова почудилось, что Гриша сейчас бросится от нас бежать – сломя голову, не разбирая дороги…
   Но тут загудело, задрожало – и над нашей курилкой проехал мостовой кран.
   – Эй! – пронзительно крикнула Люська и, свесившись из окна кабины, постучала себя ногтями по зубам.
   Валерка встал.
   – За нержавейкой поехала, – озабоченно сказал он. – Пошли, Григорий, металл привезем…
   Он сделал два шага вслед за Люськиным краном, потом остановился и, опомнясь, посмотрел на Григория. Снизу вверх.
   – Или нет, – поспешно добавил он. – Ты лучше здесь посиди отдохни… Вася, пойдем – поможешь.
   Ни на приказ бригадира, ни на отмену приказа Гриша Прахов внимания не обратил. Он глядел в конец пролета, куда уехала Люська. Потом повернулся к нам, и видно было; что крановщица наша чем-то его потрясла.
   – Кто это? – отрывисто спросил он.
   – Крановщица, – сказал я.
   – А это?.. – Он постучал себя ногтями по ровным белым зубам.
   – Нержавейка, – сказал я.
   – А почему…
   – А потому что из нее зубы делают.
   – А-а… – с видимым облегчением сказал он и опять уставился в конец пролета, где прыгали по стенам и опорам красные блики с прокатного стана.
   Отработали. Пошли мыться. Выйдя из душевой, в узком проходе между двумя рядами шкафчиков я снова увидел Прахова. Оказалось – соседи. Вот так
   – мой шкафчик, а так – его.
   – Ну и как тебе, Гриша, у нас?
   И знаете, что мне на это ответил Гриша Прахов? Он как-то странно посмотрел на меня и тихо проговорил:
   – Какие вы все разные…
   И больше я ему вопросов не задавал. Ну его к черту с такими ответами!..
   Да и торопился я тогда – хотел еще забежать в универмаг к Ирине, договориться, что делаем вечером. Быстро одевшись, я закрыл шкафчик, но взглянул на Гришу Прахова – и остановился.
   Гриша Прахов надевал просторную, застиранную почти до потери цвета… Нет, не рубаху. Я не знаю, как это называется. То, что он в конце концов надел, не имело воротника и завязывалось под горлом двумя тесемками. На самом видном месте, то есть на пузе, мрачно чернел прямоугольный штамп Кажется, больничный.
   Затем Гриша погрузился в штаны. Штаны эти, наверное, не одна канава жевала. Они были коротки и все норовили упасть, пока Гриша не перетянул их по талии веревочкой, сразу став неестественно широкобедрым.
   Пиджак был тесен и сгодился бы разве что для протирки деталей. Напялив его, Гриша выдохнул и с хрустом застегнул треснувшую пополам единственную пуговицу.
   Снова полез в шкафчик и достал оттуда… Ну, скажем, обувь. Оба каблука были стоптаны, как срезаны, причем наискосок – от внутренней стороны стопы к внешней.
   Надев эти отопки прямо на босу ногу, Гриша закрыл шкафчик и тут только заметил, что я на него смотрю.
   – Так я пойду? – встревоженно спросил он.
   Я кивнул.
   Рискуя вывихнуть себе обе ступни, Гриша Прахов неловко развернулся в узком проходе и, нетвердо ступая, направился к выходу между двумя рядами шкафчиков.
   Опомнясь, я поспешил за ним. Пересменка кончилась, но в раздевалке уже никого не было. Только у входа в душевую стоял Сталевар с полотенцем через плечо. Вытаращив глаза и отвесив челюсть, он смотрел на дверь, за которой, надо полагать, только что скрылся Гриша Прахов.

2

   Пройдя через стеклянный кубик проходной, я увидел Люську. Куртейка на ней – импортная, джинсы – в медных блямбах, на скулах – чахоточный румянец по последней моде. Не иначе жениха поджидает.
   – Ты что же это передовиков обхохатываешь? – грозно сказал я. – Смотри! Еще раз услышу – премии лишу.
   Люська запрокинула голову и рассмеялась.
   – Ой! Передовики! Раз в жизни вымпел взяли!..
   Выпрямить ей нос – цены бы девке не было. А уж если еще и норов укоротить…
   – И новичка от работ отвлекаешь! – добавил я сурово. – Он и так ничего не соображает, а тут еще ты со своим краном…
   Вместо ответа Люська изумленно округлила глаза. Это мне очень напомнило недавний взгляд Сталевара, и я обернулся.
   Вдоль бесконечно длинной Доски почета, рассеянно посматривая на портреты передовиков, ковылял на подворачивающихся каблуках Гриша Прахов. С ума сошел! Через первую проходную – в таком виде!
   – Ой!.. – потрясенно выдохнула Люська. – Что это на нем?
   – Тихо ты! – цыкнул я. – Не мешай…
   Гриша Прахов как раз проходил мимо моего портрета. Покосился равнодушно и не узнал. Да и не мудрено. Я сам себя на этой фотографии узнать не мог.
   Дальше был портрет Люськи. Гриша вздрогнул и медленно повернулся к стенду лицом.
   – Все, – сказал я. – Готов. По-моему, тебя, Люсенька, увольнять пора.
   Люська заморгала и уже открыла рот, чтобы отбрить меня как следует, когда над ухом раздался знакомый ленивый голос:
   – Это кто ж тут у меня девушку отбивает?
   Сверкающая улыбка в тридцать два зуба, а над ней радужные фирменные очки в пол-лица. Валька Бехтерь с Нижнего поселка. Ну-ну… Люське, конечно, видней.
   – Отчего же не отбить? – говорю. – День-то какой!
   Улыбается Валька Бехтерь. Весело улыбается. Широко.
   – Да, – говорит. – Ничего денек. Солнечный…
   Что-то мне в его голосе не понравилось, и, зная про наши с Бехтерем отношения, Люська быстренько подхватила его под руку.
   – Ну ладно, Миньк! Привет!
   – Привет-привет, – говорю. – До встречи, Люсенька.
   Бехтерь при этих моих словах, естественно, дернулся, но она уже буксировала его в сторону троллейбусного кольца… Правильно он делает, что очки носит. А то разнобой получается: улыбка наглая, а глаза трусливые…
   Тут я вспомнил про Гришу Прахова и обернулся. Перед Доской почета было пусто. Уковылял уже…
   Весна, помню, стояла какая-то ненормально ранняя – середина апреля, а тепло, как в мае. До универмага я решил пройтись пешком, через сквер. Почки на ветках полопались, ясно белеет сквозь зеленый пух кирпичная заводская стена… А сейчас из-за поворота покажется моя скамейка. Краски на ней – уже, наверное, слоев семь, а надпись все читается: «НАТАША». Сразу видно: от души человек резал, крупно и глубоко. Это я – когда в армию уходил. Целую ночь мы с Наташкой на этой скамейке просидели… Там еще дальше было «Я ТЕБЯ ЛЮБЛЮ», но теперь уже все состругано. Это когда я из армии вернулся и узнал, что Наташка месяц назад вышла замуж…
   Я миновал поворот и увидел, что на моей скамейке опустив голову сидит какая-то женщина, а рядом играет малыш в комбинезончике. Капюшон ее плаща был откинут. Светлые волосы, капризные детские губы…
   На скамейке сидела Наташка.
   Не дожидаясь, пока она повернет голову в мою сторону, я перескочил через черные нестриженные кусты и беглым шагом пересек газон у нее за спиной.
   Я вот почему так подробно об этом рассказываю: не задай я тогда стрекача – и не было бы всей этой истории. Или была бы, но не со мной. Завтра утром Валерка сплавил бы Григория на шестой пресс, а послезавтра я бы о новичке и думать забыл.
   …Очутившись в другой аллее, долго не мог отдышаться. От злости. Нет, ну в самом деле! Кто кого бояться должен? Можно подумать, это не она замуж вышла, можно подумать, это я жену из армии привез!
   Вот тут-то мне и попался под горячую руку Гриша Прахов. Задумчиво глядя себе под ноги, он брел по соседней дорожке.
   – Гриша!
   Он оглянулся с испуганно-вежливой улыбкой.
   – А ну-ка иди сюда!
   Он узнал меня и, просияв, шагнул навстречу. Остановился. Беспомощно озираясь, потоптался на краешке асфальта.
   – Иди-иди, не провалишься, – зловеще подбодрил я его.
   Между нами был газон. Голый газон, покрытый влажным черно-ржавым пластом прошлогодней листвы.
   – Ну! – уже раздраженно сказал я.
   Гриша повернулся и торопливо заковылял к выходу из сквера.
   – Ты куда?
   Гриша остановился и неуверенно махнул рукой.
   – Ты что, ненормальный? Перейди по газону!
   Перебежал. Но чего ему это стоило! На лбу – испарина, дыхание – как у щенка, глаза косят то вправо, то влево.
   – Ты чего?
   – Так ведь запрещено же, – преступным шепотом ответил мне Гриша Прахов.
   Взял я его, родимого, за расколотую пуговицу, подтянул к себе и говорю:
   – Ты что ж, сукин сын, бригаду позоришь! Денег нет прилично одеться? Это что на тебе за тряпье такое!..
   И равномерно его при этом встряхиваю – для убедительности. На слове «тряпье» не рассчитал, встряхнул чуть сильнее, и половина пуговицы осталась у меня в пальцах. Теряя равновесие, Гриша взмахнул руками, пиджак с треском распахнулся, и я снова увидел черный больничный штамп.
   – Как из мусорки вылез! – прошипел я.
   Трясущимися пальцами Гриша пытался застегнуть пиджак на оставшуюся половину пуговицы.
   – Приезжий, что ли?
   – Приезжий…
   – У тебя здесь родственники?
   – У меня нет родственников…
   – Подкидыш, что ли?
   Гриша посмотрел на меня с опаской.
   – Пожалуй… – осторожно согласился он.
   И пока я пытался сообразить, что это он мне сейчас такое ответил, Гриша Прахов отважился задать вопрос сам:
   – Минька, а ты… Тебя ведь Минькой зовут, да?.. Ты не мог бы мне объяснить: если кого-нибудь второй раз заметят, что он ночует на вокзале,
   – что ему тогда будет?
   – А кто ночует на вокзале?
   Гриша замялся.
   – Это неважно. Ну, скажем… я.
   – А почему ты ночуешь на вокзале? Почему не в общежитии?
   – Н-ну… Так вышло…
   – Как вышло? – заорал я. – Что значит – вышло? Ты приезжий! Тебе положено общежитие! Положено, понимаешь?
   – Я понимаю… Но мне сказали…
   – Кто сказал? А ну пойдем, покажешь, кто там тебе что сказал!
   Ухватил я его за рукав и поволок. Ох, думаю, и выпишу я сейчас чертей этим конторским! За все сразу!
   – Тебя кто на работу принимал? Смирный такой, головенка маленькая – этот? Ну, я с ним потолкую! А, ч-черт!
   Я резко остановился, Гришу занесло, и мне пришлось его поддержать.
   – Куда ж мы с тобой идем! – рявкнул я на него. – Сегодня ж суббота!.. У, шалопай! А ну давай точно: как вы там с ним говорили – с этим, из отдела кадров!..
   – Он предупредил меня, что с общежитием трудно, – проговорил вконец запуганный Гриша. – И спросил, не могу ли я временно обойтись без общежития…
   – Ну! А ты?
   – Я сказал, что могу, – уныло признался Гриша Прахов.
   По соседней аллее прошла группа наших ребят со спортивными сумками. Пловцы. Поравнявшись с нами, засмеялись.
   – Кого поймал, Минька?
   – Минька, а повязка твоя где?
   – Гуляйте-гуляйте, – сердито сказал я. – Погода хорошая…

3

   На проспекте Металлургов нас чуть было не накрыл дождь, и нырнули мы с Гришей в кафе «Витязь».
   Переделали подвальчик – не узнать. С потолка на цепях свешивается что-то вроде средневековых светильников из жести, а на торцовой стене богатырь на тонконогом, как журавль, коне рубится со Змеем Горынычем – аж розовое пламя из трех пастей в косы заплетается.
   Посадил я Гришу в уголке спиной к помещению, чтобы не смущать народ тесемочным бантиком, а сам пошел к стойке.
   – Миньк! – шепнула мне щекастая белокудрая Тамара. – Кого это ты привел?
   – А это наш новый резчик, – небрежно сказал я. – Нравится?
   – Ну и резчики у вас! – Тамара затрясла обесцвеченными кудрями. – Как бы он чего с собой не пронес…
   Она соорудила два коктейля, и я вернулся к столику.
   – Это… алкоголь? – встревожась, спросил Гриша.
   – Ага, – сказал я. – Алкоголь. Чистейшей воды, неразбавленный.
   И протянул ему хрупкий высокий стакан, наполненный слоистой смесью. Гриша принял его с обреченным видом.
   – Ого, да ты, я смотрю, тоже левша?
   Гриша растерянно уставился на свою левую руку.
   – Я нечаянно, – сообщил он и поспешно переложил стакан в правую.
   Я удивился. А Гриша вынул из стакана соломинку, побледнел, старательно выдохнул и, зажмурясь, хватил коктейль залпом. Потом осторожно открыл глаза и с минуту сидел, прислушиваясь к ощущениям.
   Все это мне очень не понравилось.
   – А ну-ка, давай честно, Гриша, – сказал я. – Пьешь много?
   – Спиртных напитков?
   – Да, спиртных.
   – Вот… в первый раз… – сказал он и зачем-то предъявил мне пустой стакан. – И на вокзале еще… Только я тогда отказался…
   Я решил, что он так шутит. А Гриша тем временем порозовел, оттаял и принялся с интересом озираться по сторонам: на людей, на Змея Горыныча, на цепные светильники эти…
   – Правильно я сделал, что приехал сюда, – сообщил он вдруг…
   По лицу его бродила смутная блаженная улыбка.
   – И чего я боялся? – со смехом сказал он чуть погодя.
   – Боялся? – не понял я. – Кого?
   – Вас, – все с той же странной улыбкой ответил Гриша.
   Заподозрив неладное, я быстро заглянул иуд стол. Бутылки под столом не было.
   – Почему ты ведешь меня к себе? – вырвалось вдруг у него.
   – А тебе что, на вокзале понравилось?
   Гриша опечалился и повесил голову. Видно было, что к своим черным блестящим волосам он после душа не прикасался.
   – Нет, – сказал он. – На вокзале мне не понравилось…
   Он вдруг принялся мотать головой и мотал ею довольно долго. Потом поднял на меня глаза, и я оторопел. Гриша Прахов плакал.
   – Минька!.. – сказал он. – Я особо опасный преступник…
   Я чуть не пролил коктейль себе на брюки.
   – Что?
   – Особо опасный преступник… – повторил Гриша.
   Я оглянулся. Нет, слава богу, никто вроде не услышал.
   – Погоди-погоди… – У меня даже голос сел. – То есть как – особо опасный? Ты что же… сбежал откуда?
   – Сбежал… – подтвердил Гриша, утираясь своим антисанитарным рукавом.
   Я посмотрел на его пиджак, на тесемочный бантик под горлом и вдруг понял, что Гриша не притворяется.
   – А паспорт? Как же тебя на работу приняли без паспорта? Или он у тебя… поддельный?
   – Паспорт у меня настоящий, – с болью в голосе сказал Гриша. – Только он не мой. Я его украл.
   Нервы мои не выдержали, и, выхватив из коктейля соломинку, я залпом осушил свой стакан.
   – А ну вставай! – приказал я. – Вставай, пошли отсюда!
   И, испепеляемые взглядом Тамары, мы покинули помещение. Завел я Гришу в какой-то двор, посадил на скамеечку.
   – А теперь рассказывай, – говорю. – Все рассказывай. Что ты там натворил?
   Плакать Гриша перестал, но, видно, истерика в «Витязе» отняла у него последние силы. Он сидел передо мной на скамеечке, опустив плечи, и горестно поклевывал своим орлиным носом.
   – Закон нарушил… – вяло отозвался он.
   – «Свистка не слушала, закон нарушила…» – процедил я. – Ну а какой именно закон?
   – Закон? – бессмысленно повторил Гриша. – Закон…
   – Да, закон!
   – Это очень страшный закон… – сообщил Гриша.
   – Как дам сейчас в торец! – еле сдерживаясь, пообещал я. – Мигом в себя придешь!
   Гриша поднял на меня медленно проясняющиеся глаза. Голову он держал нетвердо.
   – Закон о нераспространении личности… – торжественно, даже с какой-то идиотской гордостью проговорил Гриша Прахов и снова уронил голову на грудь.
   Некоторое время я моргал. Закон – понимаю. О нераспространении – понимаю. Личности – тоже вполне понятно. А вот все вместе…
   – Пойдешь завтра в милицию, – сказал я, – и все там расскажешь, ясно?
   Язык у Гриши заплетался, и следующую фразу он одолел лишь с третьего захода.
   – Причем тут милиция? – спросил он.
   – Ну если ты закон нарушил!
   – Не нарушил я ваших законов! – в отчаянии сказал Гриша. – Свои – нарушал. Ваши – нет.
   У меня чуть сердце не остановилось.
   – Какие свои? Гриша!.. Да ты… откуда вообще?
   – Из другого мира я, Минька, – признался наконец Гриша Прахов.
   Я почувствовал, что ноги меня не держат, и присел рядом с ним на скамеечку.
   – Из-за рубежа? – как-то по-бабьи привизгнув, спросил я.
   – Дальше…
   Я потряс головой и все равно ничего не понял.
   – Как дальше?
   – Дальше, чем из-за рубежа… – еле ворочая языком, объяснил Гриша Прахов. – С другой планеты, понимаешь?..
 
   В калитку я его внес на горбу, как мешок с картошкой.
   Из-за сарайчика, грозно рявкнув, вылетел Мухтар. Узнал меня, псина, заюлил, хвостом забил. А потом вдруг попятился, вздыбил шерсть на загривке и завыл, да так, что у меня у самого волосы на затылке зашевелились.
   Дернул я плечом – висит Гриша, признаков жизни не подает. Прислонил его к забору, давай трясти.
   – Гриш, ты что, Гриш?..
   Гриша слабо застонал и приоткрыл один глаз. Слава богу!..
   – А ну пошел отсюда! – закричал я на Мухтара. – Иди в будку! Дурак лохматый!..
   В будку Мухтар не пошел и с угрожающим ворчанием проводил нас до двери, заходя то справа, то слева и прилаживаясь цапнуть Гришу за скошенный каблук. У самого крыльца это ему почти удалось, но в последний момент Мухтар почему-то отпрыгнул и снова завыл.
   Злой на себя и на Гришу, я втащил его в прихожую и закрыл дверь. В комнате осеклась швейная машинка.
   – Минька, ты? – спросила мать. – А что это Мухтарка выл?
   – Да кто ж его знает! – с досадой ответил я. – Тут, мать, видишь, какое дело… Не один я.
   По дому словно сквозняк прошел: хлопнула дверца шифоньера, что-то зашуршало, портьеру размело в стороны, и мать при параде – то есть в наспех накинутой шали – возникла в прихожей. На лице – радушие, в глазах – любопытство. Думала, я Ирину привел – знакомиться.
   – А-а… – приветливо завела она и замолчала.
   Гриша сидел на табуретке, прислоненный к стеночке, и мученически улыбался, прикрыв глаза. И до того все это глупо вышло, что я не выдержал и засмеялся.
   – Вот, мать, нового квартиранта тебе нашел…
   – Ты кого в дом привел? – опомнясь, закричала она. – Ты с кем связался?
   – Да погоди ты, мать, – заторопился я. – Понимаешь, дня на два, не больше… Ну, переночевать парню негде!
   – Как негде? – Маленькая, кругленькая, она куталась в шаль, как от холода, сверкая глазами то на меня, то на Гришу. – Санитарный день, что ли, в вытрезвителе? Да что ж это за напасть такая! То кутенка подберет хромого, то алкаша!..
   – Ну-ну, мать, – примирительно сказал я. – Мухтара-то за что? Сама ведь ему лапу лечила, а теперь смотри, какой красавец кобель вымахал…
   Но на Мухтара разговор перевести не удалось.
   – Живет впрохолость, приблудных каких-то водит!.. А ну забирай своего дружка, и чтобы ноги его в доме не было!
   – Да куда ж я его поведу на ночь глядя?
   – А куда хочешь! Под каким забором нашел – под тем и положишь!
   – Да с горя он, мать! – закричал я. – Ну, несчастье у человека, понимаешь? Жена из дому выгнала!
   Что-то дрогнуло в лице матери.
   – Прямо вот так и выгнала? – с подозрением спросила она.
   – В чем был! – истово подтвердил я. – В чем квартиру ремонтировал – в том и выгнала!
   – Так надо в суд подать, на раздел, – все еще недоверчиво сказала мать.
   – И я ему то же самое говорю! А он, дурак, хочет, чтобы как мужчина – все ей оставить.
   – Вот мерзавка! – негромко, но с чувством сказала мать, приглядываясь к Грише. Выражение лица ее постепенно менялось. – И что ж вам так с женами-то не везет, а?.. И парень, видать, неплохой…
   – В нашей бригаде работает, – вставил я. – В понедельник мы с Валеркой Чернопятовым попробуем ему общежитие выбить…
   – Ох, дети-дети, куда вас дети?.. – вздохнула она и пошла в комнату, снимая на ходу с плеч непригодившуюся парадную шаль. – Ладно, постелю ему…
 
   Еще раз удивил меня Гриша Прахов. Под тряпьем у него оказалось чистое белье, вроде даже импортное. Лохмотья его я сразу решил выбросить и поэтому обыскал. В кармане брюк обнаружился временный пропуск на завод и двадцать три копейки, а за прорвавшейся подкладкой пиджака – в целлофановом пакете – военный билет, свидетельство о рождении, аттестат и паспорт.
   Документы я, конечно, проверил. Все вроде на месте: серия, номер, фотография – Гришкина, не перепутаешь. И в военном билете – тоже, только Гриша там помоложе и пополнее. Вот ведь чудик, а?
   На всякий случай я заглянул и в аттестат, посмотрел, на какой он планете ума набирался. «Полный курс Нижне-Добринской средней школы…» Далекая, видать, планета…
   Я снова завернул документы в целлофан и, кинув пакет на стол, сгреб в охапку тряпье на выброс.
   Вот не было у бабы хлопот…

4

   Во всяком случае, церемониться я с ним не собирался.
   Из глубокой предутренней синевы за окном только-только начали еще проступать черные ветки и зубчатый верх забора, а я уже вошел в малую комнату и включил свет.
   – Подъем! – скомандовал я в полный голос, и Гриша сел на койке. Рывком.
   Секунду он сидел напружиненный, с широко открытыми невидящими глазами, словно ждал чего-то страшного. Не дождавшись, расслабился и с легким стоном взялся за голову.
   – Трещит? – не без злорадства спросил я.
   С огромным удивлением Гриша оглядел комнату: вязаный половичок возле кровати, настенный матерчатый коврик с избушкой и оленями, две гераньки в горшочках на узком подоконнике.
   Потом он заметил лежащий на столе рядом со стопкой мелочи целлофановый пакет и беспокойно завертел головой.
   – Нет твоего тряпья, – сказал я. – Выкинул я его, понял? Наденешь вот это.
   И бросил ему на колени свой старый коричневый костюм. Ну как – старый? Новый еще костюм, хороший, просто не ношу я его.
   Гриша отшатнулся и уставился на костюм, как на кобру.
 
   Светало быстро, завтракали мы уже без электричества. Несмотря на мои понукания, Гриша ел, как цыпленок, стеснялся, молчал.
   – Опытом бы поделился, что ли… – буркнул я наконец. – Куда ты ее потом дел?
   – Кого? – испугался он.
   – Я тебе сейчас дам «кого»! Бутылку вчера в «Витязь» пронес?
   – Нет, – быстро сказал он.
   – Как это нет? Ты же лыка вчера не вязал, Гриша! До других планет доболтался!
   – До других планет? – в ужасе переспросил он.
   Гриша отложил вилку. На лбу его блестела испарина.
   – Но ведь ты же сам заставил меня пить этот… коктейль… – жалобно проговорил он.