...Дустдор вернулся в Хорог. И мы перебрались от Старикова в его маленький дом. Дустдор ничего не рассказывал нам о своей победе.
4
Дустдор показал нам образец ляджуара. Камень был синь и чудесен, словно вобрал в себя все небо Памира. Я положил его на ладонь, как холодное синее пламя, и задумчиво смотрел на него.
...В Индии, в древнем Иране жгли этот камень и растирали в тонкий, порошок. Смешивали порошок со смолой, воском и маслом, промывали, и тогда оседала краска тончайшей синей пылью. Лучшие художники покупали этот драгоценный ультрамарин, Ибн-Хаукал, Шехабеддин, Абулфеда, Тейфаши, Эдризи, Ибн-Батута--все старые писатели Востока говорят нам об этом. Но камень побеждает человека и живет второй жизнью-- и "Мадонна Литта" с грустью жалуется профессорам Эрмитажа, что синие цвета ее темнеют и блекнут, потому что в них выкристаллизовывается ляджуар...
Скифы носили бусы из ляджуара. О хорошем ляджуаре Скифии говорят Теофраст и Плиний. Древний мир резал из ляджуара рельефы и выпуклые фигуры. Ляджуар был излюбленным и дорогим камнем Китая. Китай украшал им чаши, шкатулки, делал из него перстни, амулеты и статуэтки. В исторические времена из ляджуара изготовлялись шарики на головные уборы мандаринов как эмблема их власти. Синий цвет его ценился так высоко, что китайское искусство окрашивало в этот же цвет любимый китайцами камень агальматолит, чтобы он был похожим на ляджуар. Монгольские караваны, проходившие великую пустыню Гоби и Ургу, доставляли ляджуар в Кяхту. И, обменивая фунт ляджуара на фунт серебра, монголы рассказывали, что волны прибивают к берегу озера Далай-Нора куски этого камня.
Почти вовсе до начала XIX века не знала употребления ляджуара Европа и очень высоко ценила его. Предметы из ляджуара насчитывались единицами. Что можно припомнить? Чашу Франциска I; стол, "блистающий драгоценными ляписами", который гости видели на свадьбе Марии Медичи и Генриха IV в 1600 году; четырнадцать предметов Людовика XIV: два кубка, три "гондолы", четыре чашки и вазы различной формы; и самый крупный кусок ляджуара -- поднос в девять с половиной дюймов--в коллекции Буало, в 1777 году.
В XVIII веке ляджуар вытеснил золото. А в XIX веке, с открытием прибайкальского месторождения, ляджуаром занялись "императорские" гранильные фабрики Екатеринбурга и Петергофа. Тонкими пластинками ляджуара, составленными из отдельных маленьких кусочков, облицовывали они ящички и шкатулки, столовые часы и колонки для шкафов.
Петергофская гранильная фабрика облицевала ляджуаром колонны Исаакиевского собора в семь аршин вышины и четырнадцать вершков в диаметре, и эта работа была произведена дважды: Монферан забраковал колонны, сделанные из прибайкальского ляджуара, и поставил их у себя в доме на Мойке, а для Исаакия был выписан ляджуар из "страны бухарской", тот афганский ляджуар, на перепродаже которого наживались эмирские богатеи-купцы. Семьдесят восемь с половиной пудов камня ушло на эти колонны.
Известна также подаренная в 1873 году Александром II германскому императору модель "Медного всадника", в которой скала сделана из превосходного куска ляпис-лазури. Облицовка Мраморного зала в Мраморном дворце, облицовка Лионской комнаты "Сарскосельского" дворца; вазы, столы и чаши в Эрмитаже--ляджуар, ставший в наш век доступным любому посетителю советских музеев.
Центральная Индия, Тибет, Южный Китай, Афганистан, Иран--вот круг, который замыкает все указания на источники вывоза ляджуара. Расплывчатый в древности, с течением времени все суживавшийся, круг этот теперь превратился в точку, и эта точка -- копи бадахшанского месторождения в Афганистане...
Да!.. Но мы ведь на Памире, а не в Афганистане!
...Я положил камень в папиросную коробку Дустдора. Свернул махорочную цигарку и закурил.
5
Советский ученый Лабунцов, совершивший в 1928 году поездку в Афганистан, но не получивший разрешения падишаха посетить копи ляджуара, расположенные в трех километрах южнее небольшого кишлака Горан на крутом обрыве западного склона реки Кокча (иначе называемой Джирм), мог только побеседовать с местными жителями, побывавшими на этих копях. Они рассказали ему, что копи находятся на высоте в пятьсот метров над дном ущелья: "Тропа от реки к копям идет, круто вверх среди крупных глыб и скал, очень трудна и доступна только для человека. Главная копь, в виде наклонной галереи, по которой может идти, не сгибаясь, человек, проходит в глубь горы на восемь километров. Кроме главной копи, имеются еще несколько меньших выработок, но последние давно брошены, так как лучший камень добывался только из главной копи, в темном известняке. Копи не работаются уже одиннадцать лет, в настоящее время вход в главную копь заделан камнями с цементом, и на него наложены печати падишаха; подходить к копям запрещено под страхом смертной казни".
И, сравнивая список минералов афганского Бадахшана -- графит, шпинель, лимонит, малахит, олигоплаз, гранат, лазурит, ортит, черный турмалин и другие--со списком минералов Западного Памира, этот ученый говорит, что "за исключением лазурита и ортита, в Бадахшане встречены те же минералы".
Значит, все-таки ляджуара--лазурита на Памире нет?
-- ...Ваш начальник- всерьез решил отправиться на поиски ляджуара?
В серых глазах моего собеседника почти неуловима ирония. Его щеки втянуты, словно прилипли к челюстям. Он желт. Тропическая малярия, видимо, измотала его. Я отвечаю ему:
-- Совершенно всерьез.
-- Я не думал, что он такой легкомысленный человек! -- уже открыто улыбается собеседник.
Что думаю я о моем молодом начальнике--об этом объемистом, грубоватом, порою нетерпимо резком, обычно молчаливом человеке, которого зовут Георгием Юдиным? Его здоровенное, массивное лицо скуласто, его по-киргизски прищуренные глаза скрывают и хитрость и ум; с ним вместе пришлось мне побывать в плену у басмачей и благодаря его хитрости и самообладанию, будучи приговоренными к смерти, удалось бежать из плена... Я знаю, что он едва ли не фанатически увлечен своей геологической работой, что он обладает сильной волей и почти невероятной выдержкой. Может быть, он и легкомыслен кое в чем, как многие молодые люди. Но он умеет ставить перед собой цель и, ломая любые барьеры, даже иногда не заботясь о мнении и об отношении к себе других людей, идти к ней...
А все-таки не брехня ли наш ляджуар? Стоит ли всерьез приниматься за его поиски? Но мы решили, и мы найдем ляджуар. Мы не можем его не найти!
В лунную ночь, под шум многоводного Гунта, хорошо погружаться в раздумье. В ту пору, в тридцатом году, я любил углубляться в геологические раздумья. Я знал, что ляджуар бывает связан с мраморами. Я стал думать о гигантской гнейсово-мраморной свите, которою, по описаниям индийских геологов, сложен хребет Гиндукуш. Южная граница этой свиты находится в пределах Индии и Афганистана. Северная граница--на нашем, советском Памире. Это--одна и та же свита, мощная, жесткая, плохо поддававшаяся сминанию в период горообразовательных процессов. Если она плохо поддавалась сминанию, значит--больше разламывалась и растрескивалась. А по разломам и трещинам впоследствии поднимались изверженные породы. Они обжигали и метаморфизовали породы, с которыми соприкасались. Так в "зоне контактов" образовались различные минералы. Так появились на Юго-Западном Памире бесчисленные образования гранатов; так возникло в Куги-Ляле, неподалеку от Хорога, известное с глубокой древности месторождение лалов-- рубина, точней--благородной шпинели. Так, не сомневаюсь, образовался и ляджуар в Афганистане. От афганского месторождения до реки Бадом-Дара, впадающей в Шах-Дару, по прямой линии не больше ста километров. Для геологических масштабов это--ничтожная величина...
Если мы найдем ляджуар, то точка, до которой сузился круг, замыкающий все указания на источники вывоза ляджуара, окажется чуть побольше. Мы докажем тогда, что в древности ляджуар вывозился и отсюда, где находимся мы,--с Памира!
6
Девятое августа 1930 года. Белый, простой, как казарма, дом облисполкома. Большой стол в маленькой комнате. Тесно. В конце стола -председатель, шугнанец. В комнате--люди Шугнана: пастухи, охотники, совработники. Старики и комсомольская молодежь. Халаты, майки, пиджаки. Чалмы, тюбетейки и кепки. Пехи, сандалии, ичиги и русские сапоги. Шугнанцы ломают русскую речь, русские ломают шугнанскую; Дустдор переводит, и голоса плывут в табачном дыму, как гул Гунта, катящего валуны за стеною облисполкома. На столе--великолепный образчик афганского ляджуара--зависть наша и зависть Шугнана., Заседание партбюро открывается. Я пишу протокол. Слушали:
1. Сообщение Дустдора, что ляджуар есть в районе реки Шах-Дара. Точное местонахождение ляджуара известно только нескольким горцам--старым шахдаринским ишанам, но они держат его в секрете.
2. Сообщение работника сельсовета Сафара, что хотя он и не видал здешнего ляджуара, но знает: ляджуар есть не только светлый, но и очень хороший, темно-синий.
3. Сообщение председателя нижне-шахдаринского сельсовета Зикрака о том, что есть гора ляджуара, очень высокая и отвесная; влезть на нее нельзя, но если подорвать ее динамитом по диагонали,--трудности восхождения можно преодолеть. Зикрак утверждает, что видел эту гору в молодости, когда был пастухом.
Сообщения обсуждаются, и шугнанцы горят энтузиазмом. В их взволнованных речах--Шугнан, темный и ждущий культуры, бедный, бездорожный, скалистый, отрезанный от всего света сотнями непроходимых, таинственных снежных хребтов; Шугнан, по тропам и оврингам [прим. авт.: Овринг--висячий карниз, сделанный из ветвей и камней] которого, на невероятной высоте, люди ходят, как мухи по стенам, срываются, падают, гибнут; Шугнан, в котором земля мерится тюбетейками--так ничтожны в нагромождениях скал площадки, годные для посева...
Но не вечен этот Шугнан. Перед ним выросло большое слово--советский. И заседание партбюро бурлит, И я слышу обрывки речей:
-- ...Наши горы богаты. Мы не знаем о них... Теперь надо знать, у нас своя пятилетка, надо чинить мосты, строить мосты, чтобы дехканин не проваливался на каждом шагу, надо проводить дороги, чтобы можно было легко проехать верхом, каждый день у нас гибнут лошади...
Врывается гордый старческий голос:
-- ...Надо строить дома, у нас есть уже школы, надо еще школы делать, много надо, товары надо везти, землю взрывать, пшеницу сеять, скот умножать, тутовник разводить, шелк продавать, все надо...
Другой, полудетский голос перебивает его:
-- ...К концу пятилетки ни один дехканин не будет есть патук, от патука кривятся ноги,--только пшеницу есть будем... (Да, я уже знаю это дикорастущее бобовое растение, которым, вместо хлеба, питаются горцы в труднодоступных скалистых ущельях.)
И опять старческий, дребезжащий:
-- ...А сначала дороги, мосты и дороги...
Третьему, охрипшему, помогают взмахи руки, слышу, как хлопает широкий рукав халата.
---- ...Откуда деньги взять? Советская власть помогает нам. Хорошо? Нет, плохо. Мы у московских дехкан берем зерно, и деньги, и грену. Мы берем у них от их богатств. Спасибо им, ну, а мы сами что? Мы должны сами добывать деньги, у нас есть деньги, сегодня они валяются в горах, надо собрать их, у нас есть большие богатства, позорно о них забывать!..
Я слышу обрывки речей. Они переплетаются, горят, складываются в мысль, ясную и простую:
-- Спасибо русским товарищам. Поможем им найти ляджуар, у них хорошие головы, скажут, какой он--богатый или плохой, если богатый, сделаем копи, за ляджуар Шугнану большие деньги дадут.
Все говорили разом, образчик афганского ляджуара ходил по рукам, бился в руках, как синяя птица.
И все же на вопросы, поставленные в упор, мы. ее добились прямого ответа: "Нет, сам не видал... Слышал, знаю, что есть у нас ляджуар, а сам места, где он лежит, не видал". Это говорили горцы, вдоль и поперек излазившие родную страну. Один Зикрак, видимо, знал больше других.
И в графе "постановили" я записал:
"Оказать всемерное содействие экспедиции тов. Юдина. Просить предсельсовета Нижней Шах-Дары тов. Зикрака проводить экспедицию до месторождения и найти среди населения Шах-Дары проводника, который бы точно знал местонахождение ляджуара. Просить предсельсовета Верхней Шах-Дары тов. Хувак-бека присоединиться к экспедиции в кишлаке Тавдым и также сопровождать ее до конца. Дать экспедиции подрывника для динамитных работ".
Нам подарили образчик афганского ляджуара. Мы обещали отдарить их ляджуаром шугнанским. Нам жали руки и нас проводили до дому.
7
Из дневника:
"...Выезжаем за ляджуаром: Юдин, Хабаков, Маслов, я и Зикрак. Я взял винтовку и маузер, Юдин, и Хабаков--маузеры. По всем имеющимся у нас данным, Шах-Дара -- район абсолютно спокойный. От подрывника мы отказались: пусть продолжает он взрывами строить дорогу из столицы Шугнана, мы как-нибудь обойдемся и без динамита. Я с Е. П. Масловым и единственной нашей вьючной лошадью выезжаю вперед. Выбравшись из Хорога и процокав дорогой и тропами, врезанными в синюю тень абрикосовых садов, переправившись на левый берег Гунта по высокому, неверному, приплясывающему мосту, мы подъехали к Шах-Даре, немного выше устья. Здесь -- застывший шабаш покалеченных, сорвавшихся сверху гранитных скал. Переправа по мосту на правый берег Шах-Дары; дорога истончилась в тропу, вихляющую спусками и подъемами. Река мучительно давится скалами и камнями, корчится в быстрых судорогах и хрипит глухо и шумно, так, что я не слышу своего крика. Тропа местами совсем сужается, норовя не пропустить вьючную лошадь. На горах--зеленые лоскутки посевов. Их мало, потому что склоны изломаны и круты. Подъезжаем к большому кишлаку Рэджис. Перед ним волнистые посевы высокой ржи, пастбищная луговая площадка, неохватные деревья -- грецкий орех, тополи. Привставая на стременах, срываем абрикосы, урюк, яблоки, персики. Персики еще не созрели...
Кишлак Рэджис... тот самый, где "замин-и-Бегимэ".
Дальше... Бросаю дневник... Дальше-- граниты, огромные валуны гранита и, на несколько сот метров над зеленой отарой долин--нагромождения грандиозных морен. Они спускаются круто, подпруживают Шах-Дару, и река, мучась, клокоча пеной, грохоча, рвет себе русло, пропиливает гранит и на поворотах отдыхает спокойствием широких излучин. Здесь белый песок нежит ее берега. Здесь сквозистые ивы стоят по колени в спокойной воде. Здесь долина выгибается тенистыми . амфитеатрами. В их ярусах лениво полулежат кишлаки. Паригет, Тавдым, Тир, Тусиан, Куны, Мендышор, Чакар, Парзудж, Занинц--вот странные их названия.
В кишлаках в каменных лузах оград колосятся пшеница, рожь и ячмень, качаются пугала на гибких шестах. Дети и женщины с камнями в руках бродят между ними и кричат, звенят голосами, с утра до ночи кричат и швыряют каменья в птиц, а птицы привыкли, не боятся, не хотят улетать. И так утомляет шугнанок это швыряние камнями, что они без сил возвращаются в свой плоскокрыший дом и замертво распластываются на глинобитной веранде--далице.
А над маленькими, сложенными из остроугольных камней домами, которые здесь называются "чодами", стоят тополи, и белесая луна всходит, скользя по снежным кромкам высоких хребтов, распространяя по нагретым ущельям прохладный зеленый свет. И я пил эту ночную прохладу, и я долго глаз не смыкал, когда в тихих кустах облепихи между кишлаками Занинц и Бедист мы завалились спать, расседлав после жгучего дня лошадей, выпив чаю со сладким тутом и маленькими лепешками.
8
В 1930 году еще не было на Шах-Даре колхозов. Тогда эта часть Памира еще не называлась Рошт-Калинским районом, а сам нынешний районный центр Рошт-Кала был глухим, маленьким кишлаком, над которым на отвесной скале высились руины старинной крепости. Никто не поверил бы тогда, что в Рошт-Кале появится средняя школа и школьники по вечерам будут играть в футбол. Никто в шах-даринском кишлачке Сендив не знал тогда, что выехавший верхом в Душанбе, чтоб учиться там, шестнадцатилетний юноша Мирсаид станет известным всей Советской стране поэтом Миршакаром. Никому и в голову не приходило, что над устьем реки Шах-Дара, на высокой террасе, где жил ишан и которая поэтому называлась Ишан-даштом, вырастет знаменитый высокогорный Памирский ботанический сад-- слава всех колхозов Памира, получающих от него саженцы новых, неведомых в том, тридцатом году на Памире плодовых культур. Никто не поверил бы тогда, что на шах-даринских каменистых землях, на которых предстояло возникнуть колхозам, зашумит листва новых плодовых садов, вырастут рощи деревьев--питомцев будущего, лесхоза. Никто не видал, что вдоль Шах-Дары, где вились головоломные тропинки, запросто будут бегать автомобили, завозя книги в библиотеки, товары в магазины и увозя с Шах-Дары зерно, коконы, урожаи фруктов.
Все это есть сейчас. Всего этого не было в том, тридцатом году; но и тогда Шах-Дара, конечно, только по сравнению с другими, очень бедными в то время местностями, считалась самой богатой долиной Шугнана.
-- ...В Нижней Шах-Даре сто девяносто восемь чодов, тысяча семьсот... да, семьсот тридцать восемь людей. Это--маленькие, и большие, и совсем старые...
А лошадей--сто пятьдесят три... Зерна у нас сеют два амбана на две руки...
-- На одну душу?--переспросил я.
--Да, так. Посеяли в этом году пятьсот девяносто амбанов...
Я знаю: амбан--это пять пудов. Я знаю, что цифры, которые мне сообщают, весьма приблизительны, хотя и сообщают мне их с точностью до единицы...
-- В Верхней Шах-Даре кишлаков одиннадцать, чодов двести шестьдесят три, людей... Да, людей? Наверно, две тысячи триста будет...
Все это, разлегшись под тутовым деревом, мне говорят Зикрак -степенный, променявший свой глим -- суконный халат на затрепанный афганского покроя френч, и его друг, присоединившийся к нам на второй день пути, Хувак-бек--всегда возбужденный, сверкающий белками черных глаз, похожий на грека.
Они долго спорили и долго подсчитывали, прежде чем сказать эти цифры мне, и много смеялись и дразнили друг друга, когда в их подсчетах оказывалась путаница и когда выяснилось, что есть в горах такие затерянные кишлаки, которых никогда не посещал ни один из них. И больше всех дразнил Хувак-бека наш всезнающий и положительнейший рабочий Маслов Егор Петрович, жилистый, выносливый, сильный сорокалетний мужчина, одиннадцать лет подряд пробродивший с экспедициями по Тянь-Шаню, Кашгарии, Монголии и Памиру, человек на все руки, наш учитель в премудростях вьючки и обращения с лошадьми, педантичный любитель дальних странствий и закоснелый ругатель.
Впрочем, Хувак-бек умел яростно защищаться и выбивался из сил, чтобы продемонстрировать перед Егором Петровичем все свои лучшие качества. Теперь . уже он вел нас по территории своего сельсовета. В кишлаках нас угощали айраном и тутом. Мы уже третий день поднимались по Шах-Даре. Скалы сужались над нами. Становилось все холодней, -- природа стала суровее. Мы поднимались по узкой тропе, выше старинной, прилепившейся к отвесной скале крепости Рошт-Кала; наши лошади спотыкались и падали, и мы уже забывали ругаться, замирая, когда лошадь срывалась, и облегченно вздыхая, когда она умудрялась задержаться за куст или камень. Мы молчали, вытягивая, поднимая ее, и осматривали ее окровавленную морду и ноги.
Здесь, на этой тропе, наступая на Рошт-Калу, в которой засели ворвавшиеся с огнем и мечом из-за рубежа иноземцы, когда-то, в 1894 году, бился с захватчиками шугнанской земли маленький русский отряд капитана Скерского. Солдатам справедливо казалось тогда, что они забрались на край света, -- до них русских людей в этих неведомых скалистых теснинах не было. Старинная крепость Рошт-Кала, в которой укрепился вооруженный английскими винтовками неприятель, была удобной ключевой позицией. Но малочисленному русскому отряду помогали шугнанцы-- местные мирные жители, успевшие возненавидеть захватчиков за немногие годы их жестокого хозяйничания на шугнанской земле...
Участник похода, военный инженер А. Серебренников так говорит о шугнанцах: "таджики Шугнана честны, правдивы...", "главным основным качеством таджиков Шугнана, не подлежащим сомнению, является, бесспорно, трудолюбие...", "таджики Шугнана могут быть названы нравственными...", "случаи воровства бывают очень редки и, например, среди всего населения Шах-Дары бывают не более двух-трех раз в год...", "пьянство у них совершенно отсутствует...".
И дальше в своих "Очерках Шугнана" он рассказывает о ханах и о вторгшихся сюда из-за рубежа войсках, что они "руководились лишь желанием добыть по возможности больше, хотя бы при этом выжимались последние соки из порабощенного и угнетенного народа...", "будучи деспотическим повелителем и владетелем земли и народа, хан благодаря миниатюрности своих владений становился непосредственным доходчиком с народного труда и оставлял народу лишь столько, сколько необходимо для того, чтобы не умереть с голоду..." И однако: "...как ни тяжела была жизнь таджиков Шугнана при ханах, как ни велики и обременительны были платимые ими подати..."--свидетельствует далее Серебренников о том, что при появлении захватчиков участь таджиков Шугнана еще более ухудшилась: "Если собственные правители и теснили народ в материальном отношении, то они не помыкали ими, не считали их еретиками... тогда как сунниты (пришельцы.--П.Л.),не уменьшив, а даже увеличив налоги, вдобавок еще третировали шиитов-таджиков, которые, по их понятиям, едва ли не хуже собаки..."
С помощью шугнанцев, которые отнеслись к русским, как к своим освободителям от ига захватчиков, крепость Рошт-Кала была взята. Через год по Пянджу была установлена граница России с сопредельным государством, рассекшая Бадахшан пополам. На Шах-Дару, и правый берег Пянджа, как и на весь Памир, через двадцать два года принесла свободу и национальное самоопределение советская власть. По ту сторону Пянджа все осталось как было прежде: местные ханы, бесправие, порабощение, нищета.
...А тропа по Шах-Даре была действительно трудной. Пишущий о ней офицер, участник похода отряда Скерского, предлагает представить себе--я цитирую в точности--"узкое ущелье с несущейся по нему горной рекой, берегами которой служат отвесные каменные громады. Кипящие воды реки с шумом ударяются. о мрачный гранит, разбиваются в мелкие брызги и, пенясь, со стоном отскакивают назад и снова с той же силой стремятся вперед, сворачивая на пути своем огромные камни. Вот по одному из таких берегов тянется как бы высеченная рукой человека узкая, еле проходимая тропа, сплошь заваленная осколками камней, сорвавшихся с окружающих высот. Тропа эта то спускается к самой реке, то вдруг круто поднимается вверх и совершенно пропадает". И дальше, с наставительным замечанием по поводу "борьбы человека с природой", пишет офицер о балконах, настроенных "вот в таких-то местах", о том, что, взломав часть скалы, к ней прикладывают деревянные балки из местного малорослого тальника, кладут хворост, снова наваливают балки и все это засыпают землей. В некоторых местах встречались карнизы, устроенные самой природой.
"Саженей на пятнадцать над рекой выдвинулся пласт и висит над пропастью, служа продолжением пробитой тропы; по такому куску гранита, как по балкону, проходят лошади и люди. Ни перил, ни даже возвышения нет по краю его, голый камень, и только... В одном месте балкон, когда по нему проходила лошадь, навьюченная патронными ящиками, со страшным треском подломился, и несчастное животное, увлекая при падении свой тяжелый вьюк, разбиваясь о камни, упало в реку. Мелькнули раза два голова и ноги его над поверхностью пенящейся реки, и все скрылось в ее быстрых, холодных волнах..."
Но у нас нет патронных ящиков, у нас есть Егор Петрович, который и не в таких местах сумеет провести лошадь. Мы привыкли к таким переходам, мы знаем места потруднее. Мы приближаемся к Вяз-Даре и проходим ее. Все мы здоровы и веселы. Мы смеемся, увидев первый в наших памирских странствиях лес и кучи изломанных деревьев на берегу реки, за шатким мостом у кишлака Трай. Еще раз пересекая плодородные сады кишлака Медынвед, мы ежимся от холодного, хорошего ветра и подъезжаем к последнему кишлаку в нашем подъеме по Шах-Даре -- к яркой луговине Барвоза. Высота его--2980 метров по анероиду Хабакова. Здесь на лугу группа женщин и отара овец. Увидев нас, женщины бросаются, врассыпную, но останавливаются, когда Зикрак окликает их. К Зикраку подбегают два мальчика, и, нагнувшись с седла, он целует их, совсем как это в обычае у русских: "мои племянники"..
Мы переехали вброд рукав Шах-Дары и развьючились на опушке рощи, у запруженного ручья. Сухие ветви, костер, баран, зарезанный нам на плов, молоко, разговоры с любопытствующими жителями Барвоза о носильщиках, ибо завтра мы двинемся в сторону, в такие горы, по которым вряд ли пройдут наши лошади. Приходит тот охотник, который вызвался быть нашим проводником к ляджуару. Зовут его Карашир, что значит "Черное молоко", в зубах его черная трубка из афганского нефрита, с надписью арабскими буквами:
4
Дустдор показал нам образец ляджуара. Камень был синь и чудесен, словно вобрал в себя все небо Памира. Я положил его на ладонь, как холодное синее пламя, и задумчиво смотрел на него.
...В Индии, в древнем Иране жгли этот камень и растирали в тонкий, порошок. Смешивали порошок со смолой, воском и маслом, промывали, и тогда оседала краска тончайшей синей пылью. Лучшие художники покупали этот драгоценный ультрамарин, Ибн-Хаукал, Шехабеддин, Абулфеда, Тейфаши, Эдризи, Ибн-Батута--все старые писатели Востока говорят нам об этом. Но камень побеждает человека и живет второй жизнью-- и "Мадонна Литта" с грустью жалуется профессорам Эрмитажа, что синие цвета ее темнеют и блекнут, потому что в них выкристаллизовывается ляджуар...
Скифы носили бусы из ляджуара. О хорошем ляджуаре Скифии говорят Теофраст и Плиний. Древний мир резал из ляджуара рельефы и выпуклые фигуры. Ляджуар был излюбленным и дорогим камнем Китая. Китай украшал им чаши, шкатулки, делал из него перстни, амулеты и статуэтки. В исторические времена из ляджуара изготовлялись шарики на головные уборы мандаринов как эмблема их власти. Синий цвет его ценился так высоко, что китайское искусство окрашивало в этот же цвет любимый китайцами камень агальматолит, чтобы он был похожим на ляджуар. Монгольские караваны, проходившие великую пустыню Гоби и Ургу, доставляли ляджуар в Кяхту. И, обменивая фунт ляджуара на фунт серебра, монголы рассказывали, что волны прибивают к берегу озера Далай-Нора куски этого камня.
Почти вовсе до начала XIX века не знала употребления ляджуара Европа и очень высоко ценила его. Предметы из ляджуара насчитывались единицами. Что можно припомнить? Чашу Франциска I; стол, "блистающий драгоценными ляписами", который гости видели на свадьбе Марии Медичи и Генриха IV в 1600 году; четырнадцать предметов Людовика XIV: два кубка, три "гондолы", четыре чашки и вазы различной формы; и самый крупный кусок ляджуара -- поднос в девять с половиной дюймов--в коллекции Буало, в 1777 году.
В XVIII веке ляджуар вытеснил золото. А в XIX веке, с открытием прибайкальского месторождения, ляджуаром занялись "императорские" гранильные фабрики Екатеринбурга и Петергофа. Тонкими пластинками ляджуара, составленными из отдельных маленьких кусочков, облицовывали они ящички и шкатулки, столовые часы и колонки для шкафов.
Петергофская гранильная фабрика облицевала ляджуаром колонны Исаакиевского собора в семь аршин вышины и четырнадцать вершков в диаметре, и эта работа была произведена дважды: Монферан забраковал колонны, сделанные из прибайкальского ляджуара, и поставил их у себя в доме на Мойке, а для Исаакия был выписан ляджуар из "страны бухарской", тот афганский ляджуар, на перепродаже которого наживались эмирские богатеи-купцы. Семьдесят восемь с половиной пудов камня ушло на эти колонны.
Известна также подаренная в 1873 году Александром II германскому императору модель "Медного всадника", в которой скала сделана из превосходного куска ляпис-лазури. Облицовка Мраморного зала в Мраморном дворце, облицовка Лионской комнаты "Сарскосельского" дворца; вазы, столы и чаши в Эрмитаже--ляджуар, ставший в наш век доступным любому посетителю советских музеев.
Центральная Индия, Тибет, Южный Китай, Афганистан, Иран--вот круг, который замыкает все указания на источники вывоза ляджуара. Расплывчатый в древности, с течением времени все суживавшийся, круг этот теперь превратился в точку, и эта точка -- копи бадахшанского месторождения в Афганистане...
Да!.. Но мы ведь на Памире, а не в Афганистане!
...Я положил камень в папиросную коробку Дустдора. Свернул махорочную цигарку и закурил.
5
Советский ученый Лабунцов, совершивший в 1928 году поездку в Афганистан, но не получивший разрешения падишаха посетить копи ляджуара, расположенные в трех километрах южнее небольшого кишлака Горан на крутом обрыве западного склона реки Кокча (иначе называемой Джирм), мог только побеседовать с местными жителями, побывавшими на этих копях. Они рассказали ему, что копи находятся на высоте в пятьсот метров над дном ущелья: "Тропа от реки к копям идет, круто вверх среди крупных глыб и скал, очень трудна и доступна только для человека. Главная копь, в виде наклонной галереи, по которой может идти, не сгибаясь, человек, проходит в глубь горы на восемь километров. Кроме главной копи, имеются еще несколько меньших выработок, но последние давно брошены, так как лучший камень добывался только из главной копи, в темном известняке. Копи не работаются уже одиннадцать лет, в настоящее время вход в главную копь заделан камнями с цементом, и на него наложены печати падишаха; подходить к копям запрещено под страхом смертной казни".
И, сравнивая список минералов афганского Бадахшана -- графит, шпинель, лимонит, малахит, олигоплаз, гранат, лазурит, ортит, черный турмалин и другие--со списком минералов Западного Памира, этот ученый говорит, что "за исключением лазурита и ортита, в Бадахшане встречены те же минералы".
Значит, все-таки ляджуара--лазурита на Памире нет?
-- ...Ваш начальник- всерьез решил отправиться на поиски ляджуара?
В серых глазах моего собеседника почти неуловима ирония. Его щеки втянуты, словно прилипли к челюстям. Он желт. Тропическая малярия, видимо, измотала его. Я отвечаю ему:
-- Совершенно всерьез.
-- Я не думал, что он такой легкомысленный человек! -- уже открыто улыбается собеседник.
Что думаю я о моем молодом начальнике--об этом объемистом, грубоватом, порою нетерпимо резком, обычно молчаливом человеке, которого зовут Георгием Юдиным? Его здоровенное, массивное лицо скуласто, его по-киргизски прищуренные глаза скрывают и хитрость и ум; с ним вместе пришлось мне побывать в плену у басмачей и благодаря его хитрости и самообладанию, будучи приговоренными к смерти, удалось бежать из плена... Я знаю, что он едва ли не фанатически увлечен своей геологической работой, что он обладает сильной волей и почти невероятной выдержкой. Может быть, он и легкомыслен кое в чем, как многие молодые люди. Но он умеет ставить перед собой цель и, ломая любые барьеры, даже иногда не заботясь о мнении и об отношении к себе других людей, идти к ней...
А все-таки не брехня ли наш ляджуар? Стоит ли всерьез приниматься за его поиски? Но мы решили, и мы найдем ляджуар. Мы не можем его не найти!
В лунную ночь, под шум многоводного Гунта, хорошо погружаться в раздумье. В ту пору, в тридцатом году, я любил углубляться в геологические раздумья. Я знал, что ляджуар бывает связан с мраморами. Я стал думать о гигантской гнейсово-мраморной свите, которою, по описаниям индийских геологов, сложен хребет Гиндукуш. Южная граница этой свиты находится в пределах Индии и Афганистана. Северная граница--на нашем, советском Памире. Это--одна и та же свита, мощная, жесткая, плохо поддававшаяся сминанию в период горообразовательных процессов. Если она плохо поддавалась сминанию, значит--больше разламывалась и растрескивалась. А по разломам и трещинам впоследствии поднимались изверженные породы. Они обжигали и метаморфизовали породы, с которыми соприкасались. Так в "зоне контактов" образовались различные минералы. Так появились на Юго-Западном Памире бесчисленные образования гранатов; так возникло в Куги-Ляле, неподалеку от Хорога, известное с глубокой древности месторождение лалов-- рубина, точней--благородной шпинели. Так, не сомневаюсь, образовался и ляджуар в Афганистане. От афганского месторождения до реки Бадом-Дара, впадающей в Шах-Дару, по прямой линии не больше ста километров. Для геологических масштабов это--ничтожная величина...
Если мы найдем ляджуар, то точка, до которой сузился круг, замыкающий все указания на источники вывоза ляджуара, окажется чуть побольше. Мы докажем тогда, что в древности ляджуар вывозился и отсюда, где находимся мы,--с Памира!
6
Девятое августа 1930 года. Белый, простой, как казарма, дом облисполкома. Большой стол в маленькой комнате. Тесно. В конце стола -председатель, шугнанец. В комнате--люди Шугнана: пастухи, охотники, совработники. Старики и комсомольская молодежь. Халаты, майки, пиджаки. Чалмы, тюбетейки и кепки. Пехи, сандалии, ичиги и русские сапоги. Шугнанцы ломают русскую речь, русские ломают шугнанскую; Дустдор переводит, и голоса плывут в табачном дыму, как гул Гунта, катящего валуны за стеною облисполкома. На столе--великолепный образчик афганского ляджуара--зависть наша и зависть Шугнана., Заседание партбюро открывается. Я пишу протокол. Слушали:
1. Сообщение Дустдора, что ляджуар есть в районе реки Шах-Дара. Точное местонахождение ляджуара известно только нескольким горцам--старым шахдаринским ишанам, но они держат его в секрете.
2. Сообщение работника сельсовета Сафара, что хотя он и не видал здешнего ляджуара, но знает: ляджуар есть не только светлый, но и очень хороший, темно-синий.
3. Сообщение председателя нижне-шахдаринского сельсовета Зикрака о том, что есть гора ляджуара, очень высокая и отвесная; влезть на нее нельзя, но если подорвать ее динамитом по диагонали,--трудности восхождения можно преодолеть. Зикрак утверждает, что видел эту гору в молодости, когда был пастухом.
Сообщения обсуждаются, и шугнанцы горят энтузиазмом. В их взволнованных речах--Шугнан, темный и ждущий культуры, бедный, бездорожный, скалистый, отрезанный от всего света сотнями непроходимых, таинственных снежных хребтов; Шугнан, по тропам и оврингам [прим. авт.: Овринг--висячий карниз, сделанный из ветвей и камней] которого, на невероятной высоте, люди ходят, как мухи по стенам, срываются, падают, гибнут; Шугнан, в котором земля мерится тюбетейками--так ничтожны в нагромождениях скал площадки, годные для посева...
Но не вечен этот Шугнан. Перед ним выросло большое слово--советский. И заседание партбюро бурлит, И я слышу обрывки речей:
-- ...Наши горы богаты. Мы не знаем о них... Теперь надо знать, у нас своя пятилетка, надо чинить мосты, строить мосты, чтобы дехканин не проваливался на каждом шагу, надо проводить дороги, чтобы можно было легко проехать верхом, каждый день у нас гибнут лошади...
Врывается гордый старческий голос:
-- ...Надо строить дома, у нас есть уже школы, надо еще школы делать, много надо, товары надо везти, землю взрывать, пшеницу сеять, скот умножать, тутовник разводить, шелк продавать, все надо...
Другой, полудетский голос перебивает его:
-- ...К концу пятилетки ни один дехканин не будет есть патук, от патука кривятся ноги,--только пшеницу есть будем... (Да, я уже знаю это дикорастущее бобовое растение, которым, вместо хлеба, питаются горцы в труднодоступных скалистых ущельях.)
И опять старческий, дребезжащий:
-- ...А сначала дороги, мосты и дороги...
Третьему, охрипшему, помогают взмахи руки, слышу, как хлопает широкий рукав халата.
---- ...Откуда деньги взять? Советская власть помогает нам. Хорошо? Нет, плохо. Мы у московских дехкан берем зерно, и деньги, и грену. Мы берем у них от их богатств. Спасибо им, ну, а мы сами что? Мы должны сами добывать деньги, у нас есть деньги, сегодня они валяются в горах, надо собрать их, у нас есть большие богатства, позорно о них забывать!..
Я слышу обрывки речей. Они переплетаются, горят, складываются в мысль, ясную и простую:
-- Спасибо русским товарищам. Поможем им найти ляджуар, у них хорошие головы, скажут, какой он--богатый или плохой, если богатый, сделаем копи, за ляджуар Шугнану большие деньги дадут.
Все говорили разом, образчик афганского ляджуара ходил по рукам, бился в руках, как синяя птица.
И все же на вопросы, поставленные в упор, мы. ее добились прямого ответа: "Нет, сам не видал... Слышал, знаю, что есть у нас ляджуар, а сам места, где он лежит, не видал". Это говорили горцы, вдоль и поперек излазившие родную страну. Один Зикрак, видимо, знал больше других.
И в графе "постановили" я записал:
"Оказать всемерное содействие экспедиции тов. Юдина. Просить предсельсовета Нижней Шах-Дары тов. Зикрака проводить экспедицию до месторождения и найти среди населения Шах-Дары проводника, который бы точно знал местонахождение ляджуара. Просить предсельсовета Верхней Шах-Дары тов. Хувак-бека присоединиться к экспедиции в кишлаке Тавдым и также сопровождать ее до конца. Дать экспедиции подрывника для динамитных работ".
Нам подарили образчик афганского ляджуара. Мы обещали отдарить их ляджуаром шугнанским. Нам жали руки и нас проводили до дому.
7
Из дневника:
"...Выезжаем за ляджуаром: Юдин, Хабаков, Маслов, я и Зикрак. Я взял винтовку и маузер, Юдин, и Хабаков--маузеры. По всем имеющимся у нас данным, Шах-Дара -- район абсолютно спокойный. От подрывника мы отказались: пусть продолжает он взрывами строить дорогу из столицы Шугнана, мы как-нибудь обойдемся и без динамита. Я с Е. П. Масловым и единственной нашей вьючной лошадью выезжаю вперед. Выбравшись из Хорога и процокав дорогой и тропами, врезанными в синюю тень абрикосовых садов, переправившись на левый берег Гунта по высокому, неверному, приплясывающему мосту, мы подъехали к Шах-Даре, немного выше устья. Здесь -- застывший шабаш покалеченных, сорвавшихся сверху гранитных скал. Переправа по мосту на правый берег Шах-Дары; дорога истончилась в тропу, вихляющую спусками и подъемами. Река мучительно давится скалами и камнями, корчится в быстрых судорогах и хрипит глухо и шумно, так, что я не слышу своего крика. Тропа местами совсем сужается, норовя не пропустить вьючную лошадь. На горах--зеленые лоскутки посевов. Их мало, потому что склоны изломаны и круты. Подъезжаем к большому кишлаку Рэджис. Перед ним волнистые посевы высокой ржи, пастбищная луговая площадка, неохватные деревья -- грецкий орех, тополи. Привставая на стременах, срываем абрикосы, урюк, яблоки, персики. Персики еще не созрели...
Кишлак Рэджис... тот самый, где "замин-и-Бегимэ".
Дальше... Бросаю дневник... Дальше-- граниты, огромные валуны гранита и, на несколько сот метров над зеленой отарой долин--нагромождения грандиозных морен. Они спускаются круто, подпруживают Шах-Дару, и река, мучась, клокоча пеной, грохоча, рвет себе русло, пропиливает гранит и на поворотах отдыхает спокойствием широких излучин. Здесь белый песок нежит ее берега. Здесь сквозистые ивы стоят по колени в спокойной воде. Здесь долина выгибается тенистыми . амфитеатрами. В их ярусах лениво полулежат кишлаки. Паригет, Тавдым, Тир, Тусиан, Куны, Мендышор, Чакар, Парзудж, Занинц--вот странные их названия.
В кишлаках в каменных лузах оград колосятся пшеница, рожь и ячмень, качаются пугала на гибких шестах. Дети и женщины с камнями в руках бродят между ними и кричат, звенят голосами, с утра до ночи кричат и швыряют каменья в птиц, а птицы привыкли, не боятся, не хотят улетать. И так утомляет шугнанок это швыряние камнями, что они без сил возвращаются в свой плоскокрыший дом и замертво распластываются на глинобитной веранде--далице.
А над маленькими, сложенными из остроугольных камней домами, которые здесь называются "чодами", стоят тополи, и белесая луна всходит, скользя по снежным кромкам высоких хребтов, распространяя по нагретым ущельям прохладный зеленый свет. И я пил эту ночную прохладу, и я долго глаз не смыкал, когда в тихих кустах облепихи между кишлаками Занинц и Бедист мы завалились спать, расседлав после жгучего дня лошадей, выпив чаю со сладким тутом и маленькими лепешками.
8
В 1930 году еще не было на Шах-Даре колхозов. Тогда эта часть Памира еще не называлась Рошт-Калинским районом, а сам нынешний районный центр Рошт-Кала был глухим, маленьким кишлаком, над которым на отвесной скале высились руины старинной крепости. Никто не поверил бы тогда, что в Рошт-Кале появится средняя школа и школьники по вечерам будут играть в футбол. Никто в шах-даринском кишлачке Сендив не знал тогда, что выехавший верхом в Душанбе, чтоб учиться там, шестнадцатилетний юноша Мирсаид станет известным всей Советской стране поэтом Миршакаром. Никому и в голову не приходило, что над устьем реки Шах-Дара, на высокой террасе, где жил ишан и которая поэтому называлась Ишан-даштом, вырастет знаменитый высокогорный Памирский ботанический сад-- слава всех колхозов Памира, получающих от него саженцы новых, неведомых в том, тридцатом году на Памире плодовых культур. Никто не поверил бы тогда, что на шах-даринских каменистых землях, на которых предстояло возникнуть колхозам, зашумит листва новых плодовых садов, вырастут рощи деревьев--питомцев будущего, лесхоза. Никто не видал, что вдоль Шах-Дары, где вились головоломные тропинки, запросто будут бегать автомобили, завозя книги в библиотеки, товары в магазины и увозя с Шах-Дары зерно, коконы, урожаи фруктов.
Все это есть сейчас. Всего этого не было в том, тридцатом году; но и тогда Шах-Дара, конечно, только по сравнению с другими, очень бедными в то время местностями, считалась самой богатой долиной Шугнана.
-- ...В Нижней Шах-Даре сто девяносто восемь чодов, тысяча семьсот... да, семьсот тридцать восемь людей. Это--маленькие, и большие, и совсем старые...
А лошадей--сто пятьдесят три... Зерна у нас сеют два амбана на две руки...
-- На одну душу?--переспросил я.
--Да, так. Посеяли в этом году пятьсот девяносто амбанов...
Я знаю: амбан--это пять пудов. Я знаю, что цифры, которые мне сообщают, весьма приблизительны, хотя и сообщают мне их с точностью до единицы...
-- В Верхней Шах-Даре кишлаков одиннадцать, чодов двести шестьдесят три, людей... Да, людей? Наверно, две тысячи триста будет...
Все это, разлегшись под тутовым деревом, мне говорят Зикрак -степенный, променявший свой глим -- суконный халат на затрепанный афганского покроя френч, и его друг, присоединившийся к нам на второй день пути, Хувак-бек--всегда возбужденный, сверкающий белками черных глаз, похожий на грека.
Они долго спорили и долго подсчитывали, прежде чем сказать эти цифры мне, и много смеялись и дразнили друг друга, когда в их подсчетах оказывалась путаница и когда выяснилось, что есть в горах такие затерянные кишлаки, которых никогда не посещал ни один из них. И больше всех дразнил Хувак-бека наш всезнающий и положительнейший рабочий Маслов Егор Петрович, жилистый, выносливый, сильный сорокалетний мужчина, одиннадцать лет подряд пробродивший с экспедициями по Тянь-Шаню, Кашгарии, Монголии и Памиру, человек на все руки, наш учитель в премудростях вьючки и обращения с лошадьми, педантичный любитель дальних странствий и закоснелый ругатель.
Впрочем, Хувак-бек умел яростно защищаться и выбивался из сил, чтобы продемонстрировать перед Егором Петровичем все свои лучшие качества. Теперь . уже он вел нас по территории своего сельсовета. В кишлаках нас угощали айраном и тутом. Мы уже третий день поднимались по Шах-Даре. Скалы сужались над нами. Становилось все холодней, -- природа стала суровее. Мы поднимались по узкой тропе, выше старинной, прилепившейся к отвесной скале крепости Рошт-Кала; наши лошади спотыкались и падали, и мы уже забывали ругаться, замирая, когда лошадь срывалась, и облегченно вздыхая, когда она умудрялась задержаться за куст или камень. Мы молчали, вытягивая, поднимая ее, и осматривали ее окровавленную морду и ноги.
Здесь, на этой тропе, наступая на Рошт-Калу, в которой засели ворвавшиеся с огнем и мечом из-за рубежа иноземцы, когда-то, в 1894 году, бился с захватчиками шугнанской земли маленький русский отряд капитана Скерского. Солдатам справедливо казалось тогда, что они забрались на край света, -- до них русских людей в этих неведомых скалистых теснинах не было. Старинная крепость Рошт-Кала, в которой укрепился вооруженный английскими винтовками неприятель, была удобной ключевой позицией. Но малочисленному русскому отряду помогали шугнанцы-- местные мирные жители, успевшие возненавидеть захватчиков за немногие годы их жестокого хозяйничания на шугнанской земле...
Участник похода, военный инженер А. Серебренников так говорит о шугнанцах: "таджики Шугнана честны, правдивы...", "главным основным качеством таджиков Шугнана, не подлежащим сомнению, является, бесспорно, трудолюбие...", "таджики Шугнана могут быть названы нравственными...", "случаи воровства бывают очень редки и, например, среди всего населения Шах-Дары бывают не более двух-трех раз в год...", "пьянство у них совершенно отсутствует...".
И дальше в своих "Очерках Шугнана" он рассказывает о ханах и о вторгшихся сюда из-за рубежа войсках, что они "руководились лишь желанием добыть по возможности больше, хотя бы при этом выжимались последние соки из порабощенного и угнетенного народа...", "будучи деспотическим повелителем и владетелем земли и народа, хан благодаря миниатюрности своих владений становился непосредственным доходчиком с народного труда и оставлял народу лишь столько, сколько необходимо для того, чтобы не умереть с голоду..." И однако: "...как ни тяжела была жизнь таджиков Шугнана при ханах, как ни велики и обременительны были платимые ими подати..."--свидетельствует далее Серебренников о том, что при появлении захватчиков участь таджиков Шугнана еще более ухудшилась: "Если собственные правители и теснили народ в материальном отношении, то они не помыкали ими, не считали их еретиками... тогда как сунниты (пришельцы.--П.Л.),не уменьшив, а даже увеличив налоги, вдобавок еще третировали шиитов-таджиков, которые, по их понятиям, едва ли не хуже собаки..."
С помощью шугнанцев, которые отнеслись к русским, как к своим освободителям от ига захватчиков, крепость Рошт-Кала была взята. Через год по Пянджу была установлена граница России с сопредельным государством, рассекшая Бадахшан пополам. На Шах-Дару, и правый берег Пянджа, как и на весь Памир, через двадцать два года принесла свободу и национальное самоопределение советская власть. По ту сторону Пянджа все осталось как было прежде: местные ханы, бесправие, порабощение, нищета.
...А тропа по Шах-Даре была действительно трудной. Пишущий о ней офицер, участник похода отряда Скерского, предлагает представить себе--я цитирую в точности--"узкое ущелье с несущейся по нему горной рекой, берегами которой служат отвесные каменные громады. Кипящие воды реки с шумом ударяются. о мрачный гранит, разбиваются в мелкие брызги и, пенясь, со стоном отскакивают назад и снова с той же силой стремятся вперед, сворачивая на пути своем огромные камни. Вот по одному из таких берегов тянется как бы высеченная рукой человека узкая, еле проходимая тропа, сплошь заваленная осколками камней, сорвавшихся с окружающих высот. Тропа эта то спускается к самой реке, то вдруг круто поднимается вверх и совершенно пропадает". И дальше, с наставительным замечанием по поводу "борьбы человека с природой", пишет офицер о балконах, настроенных "вот в таких-то местах", о том, что, взломав часть скалы, к ней прикладывают деревянные балки из местного малорослого тальника, кладут хворост, снова наваливают балки и все это засыпают землей. В некоторых местах встречались карнизы, устроенные самой природой.
"Саженей на пятнадцать над рекой выдвинулся пласт и висит над пропастью, служа продолжением пробитой тропы; по такому куску гранита, как по балкону, проходят лошади и люди. Ни перил, ни даже возвышения нет по краю его, голый камень, и только... В одном месте балкон, когда по нему проходила лошадь, навьюченная патронными ящиками, со страшным треском подломился, и несчастное животное, увлекая при падении свой тяжелый вьюк, разбиваясь о камни, упало в реку. Мелькнули раза два голова и ноги его над поверхностью пенящейся реки, и все скрылось в ее быстрых, холодных волнах..."
Но у нас нет патронных ящиков, у нас есть Егор Петрович, который и не в таких местах сумеет провести лошадь. Мы привыкли к таким переходам, мы знаем места потруднее. Мы приближаемся к Вяз-Даре и проходим ее. Все мы здоровы и веселы. Мы смеемся, увидев первый в наших памирских странствиях лес и кучи изломанных деревьев на берегу реки, за шатким мостом у кишлака Трай. Еще раз пересекая плодородные сады кишлака Медынвед, мы ежимся от холодного, хорошего ветра и подъезжаем к последнему кишлаку в нашем подъеме по Шах-Даре -- к яркой луговине Барвоза. Высота его--2980 метров по анероиду Хабакова. Здесь на лугу группа женщин и отара овец. Увидев нас, женщины бросаются, врассыпную, но останавливаются, когда Зикрак окликает их. К Зикраку подбегают два мальчика, и, нагнувшись с седла, он целует их, совсем как это в обычае у русских: "мои племянники"..
Мы переехали вброд рукав Шах-Дары и развьючились на опушке рощи, у запруженного ручья. Сухие ветви, костер, баран, зарезанный нам на плов, молоко, разговоры с любопытствующими жителями Барвоза о носильщиках, ибо завтра мы двинемся в сторону, в такие горы, по которым вряд ли пройдут наши лошади. Приходит тот охотник, который вызвался быть нашим проводником к ляджуару. Зовут его Карашир, что значит "Черное молоко", в зубах его черная трубка из афганского нефрита, с надписью арабскими буквами: