Страница:
прошлом - вдовствующая и потому ментрствующая, задавала мне вопросы, и ей
нравилась эта игра в учителя и ученицу. Вдруг она, которая стояла лицом к
улице, сильно сжала мою руку. Я сперва не поняла, а потом обернулась и
поглядела туда, куда был внезапно устремлен ее взор. Там я увидела все того
же офицера, имя которого, досталось мне сегодня по случаю: Печорин.
-Это он, - прошептала Вера.
Я ничего не поняла.
13-го мая
Нынче поутру зашел ко мне доктор; его имя Вернер, но он русский. Что
тут удивительного? Я знал одного Иванова, который был немец.
...
Вернер был мал ростом, и худ, и слаб, как ребенок; одна нога была у
него короче другой, как у Байрона; в сравнении с туловищем голова его
казалась огромна: он стриг волосы под гребенку, и неровности его
черепа,
обнаруженные таким образом, поразили бы френолога странным сплетением
противоположных наклонностей. Его маленькие черные глаза, всегда
беспокойные, старались проникнуть в ваши мысли. В его одежде заметны
были
вкус и опрятность; его худощавые, жилистые и маленькие руки красовались
в
светло-желтых перчатках. Его сюртук, галстук и жилет были постоянно
черного
цвета. Молодежь прозвала его Мефистофелем; он показывал, будто сердился
за
это прозвание, но в самом деле оно льстило его самолюбию. ...
- Княгиня сказала, что ваше лицо ей знакомо. Я ей заметил, что, верно,
она вас встречала в Петербурге, где-нибудь в свете... я сказал ваше
имя...
Оно было ей известно. Кажется, ваша история там наделала много шума...
Княгиня стала рассказывать о ваших похождениях, прибавляя, вероятно, к
светским сплетням свои замечания... Дочка слушала с любопытством. В ее
воображении вы сделались героем романа в новом вкусе...
...
... - княгиня - женщина сорока пяти лет, - отвечал Вернер, - у
нее прекрасный желудок, но кровь испорчена; на щеках красные пятна.
Последнюю половину своей жизни она провела в Москве и тут на покое
растолстела. Она любит соблазнительные анекдоты и сама говорит иногда
неприличные вещи, когда дочери нет в комнате. Она мне объявила, что
дочь ее
невинна как голубь. Какое мне дело?.. Я хотел ей отвечать, чтоб она
была
спокойна, что я никому этого не скажу! Княгиня лечится от ревматизма, а
дочь
бог знает от чего; я велел обеим пить по два стакана в день кислосерной
воды
и купаться два раза в неделю в разводной ванне. Княгиня, кажется, не
привыкла повелевать; она питает уважение к уму и знаниям дочки, которая
читала Байрона по-английски и знает алгебру: в Москве, видно, барышни
пустились в ученость, и хорошо делают, право! Наши мужчины так не
любезны
вообще, что с ними кокетничать, должно быть, для умной женщины
несносно.
Княгиня очень любит молодых людей: княжна смотрит на них с некоторым
презрением: московская привычка! Они в Москве только и питаются, что
сорокалетними остряками.
Вера уговорила маменьку посетить магазин Челахова. Разделавшись с
утренними делами, мы отправились. За нами шел сын Мирзоева - Ассан, на
случай, если нужна будет помощь. Он, кажется, пожирал меня глазами с
момента, как мы сюда приехали. Смешной. Дошел до самого входа в лавку.
Остался дожидаться. Каково же было мое удивление, кода в магазине я снова
увидела Печорина.
Он торговал ковер, маменька холодно ответила на его приветствие. Мне
ничего не оставалось, как подражать маменьке.
Ковер был великолепен. Я уговаривала маменьку купить его и не
торговаться, и когда уже, казалось, сердце княгини готово было вот-вот
дрогнуть, я услышала внятный и не слишком учтивый голос Печорина. Он
предлагал Челахову денег вдвое того, что стоил ковер.
Я до сих пор корю себя за то, что повернула тогда к Печорину свое лицо,
там он, боюсь, смог прочесть негодование, даже бешенство, а стало быть,
поражение. А я не умею и не люблю проигрывать.
Дома, на досуге поразмыслив, я поняла, что проиграла не я. Ведь столь
примитивно обращать на себя внимание дам, может лишь очень сомневающийся в
себе мужчина.
Уже когда сон почти совсем подкрался ко мне, надеясь укрыть меня своим
покрывалом, я стала снова перебирать в памяти встреченных мною в этом
путешествии на Кавказ, не делая различий в сословиях и чинах, и отметила,
что Печорин, это конечно, самое важное, что я видела.
И вдруг, я вспомнила холодную руку Веры. Ужель, это тот самый господин,
о котором она мне говорила, что когда-то любила его?
С этим я заснула.
Утром княгиня была резкой и без политесов заявила, что реальность
близка. Этот мужчина, которого мельком видела и маменька, а, узнав его имя,
сказала, что это хорошая партия, - может стать моим мужем. Но, так же не
бывает. Мужчина по моему, сам должен все решить, женщина только
подсказывает, дает ему наметки (так во всяком случае пишется в романах.
Правда романы пишут мужчины...), но... маменька утверждает, что есть
множество случаев, когда мужчину к тому, чтобы принять решение, должны
вынудить обстоятельства.
Одним таким планом она поделилась со мной. Нужно сделать так, чтобы
демонстративно избегать его. "Теперь не 18 век и женщина должна пользоваться
теми же правилами, что и мужчина, если она хочет победы", -заявила княгиня.
После такого разговора, понятное дело, я не спала ночь. Я абсолютно
влюблена. Я так решила.
Я все утро крутилась перед зеркалом раздетая и рассматривала свое тело.
Оно нравилось мне. Я не могла насмотреться на него. Но пока еще я не
представляла никого с ним рядом.
По счастию, эти мысли я не доверяю никому, кроме сафьяновой тетради,
которую прячу в укромном месте.
Хотя, как знать, может быть было бы полезно, если бы эти мои записи не
попались в руки мужчины.
Утром пришла ко мне Вера. Она выглядела не выспавшейся.
Без предупреждения стала говорить о каком-то господине, которого знала
когда-то, потом оговорилась, - не знала, а только видела в одном из
Петербургских домов. Ее речь была столь сумбурной, что я, признаться,
подумала, - не помешалась ли она в рассудке.
-Маменька действительно открывает дом и намерена давать еженедельные
балы? - спросила меня Вера.
-Вероятно, хотя я не знаю наверняка.
-Тебя что хотят видеть невестой горца?
Я, видимо, покраснела, потому что кузена принялась извиняться.
-Здесь есть нимало приличных людей, - сказала я.
-Вот именно об этом я и хотела говорить с тобой.
А дальше ее слова становились все витиеватее, и чем больше она
говорила, стараясь скрыть смысл, тем больше, я понимала, что дело в ином.
Когда же поток ее речи коснулся все того же Печорина, для меня уже не было
никаких сомнений. Вся ее безумная страсть, ее вдовство, неустроенность с
новым мужем, его старость, наконец, делали ее столь речистой. В конце
концов, оказалось, что все это утреннее представление, которое очень мало
походило на светских разговор двух дам из света, было устроено лишь для
того, чтобы я согласилась играть роль носительницы чужой тайны, да еще и
просила бы маменьку о помощи своей дальней родственнице.
-Попроси маменьку принять его.
-А Грушницкого?
-Я не знаю, кто это, но, если он - дворянин, то - как тебе будет
угодно.
-А ты знаешь, Раевич организовал "поход на Кавказ". Целой кавалькадой
мы едем к Тереку, смотреть на пещеры. Приглашено уже все общество.
Позже я думала о нашем разговоре и поняла, что правильно назвала
Грушницкого. Пусть милая кузина подольше останется в своем заблуждении.
16-го мая.
...
Вчера я ее встретил в магазине Челахова; она торговала чудесный
персидский ковер. Княжна упрашивала свою маменьку не скупиться: этот
ковер
так украсил бы ее кабинет!.. Я дал сорок рублей лишних и перекупил его;
за
это я был вознагражден взглядом, где блистало самое восхитительное
бешенство. Около обеда я велел нарочно провести мимо ее окон мою
черкескую
лошадь, покрытую этим ковром. Вернер был у них в это время и говорил
мне,
что эффект этой сцены был самый драматический. Княжна хочет
проповедовать
против меня ополчение; я даже заметил, что уж два адъютанта при ней со
мною
очень сухо кланяются, однако всякий день у меня обедают.
...
Оказывается это невероятно приятно срывать цветы любви, нимало не платя
взамен. Я с удовольствием посвятила Грушницкого в пажи. Он, не зная, и,
надеюсь, не догадываясь, об истинной своей роли подле меня, возможно уже
вообразил невесть что, и держал своего коня таким образом, чтобы помещаться
со мною рядом. Наши лошади шли рядом - холка к холке. И то, что должно было
случиться, - случилось. Он меня обнял.
Внезапно из-за куста выехал черкес и что-то гортанно закричал. Не
скрою, я испугалась, что делать, эти горцы еще иногда нападают на нас -
великороссов. Желая, видимо, развеять мой страх, Грушницкий обнял меня еще
сильнее. Я высвободилась и посмотрела ему в глаза. Он, видимо, увидел в них
то, чего там и не было, я же прочитала в его глазах, что нападение черкеса
подстроено. Для черкеса - у всадника было слишком благородное лицо. Я узнала
в нем Печорина.
Возле источника я приняла вид чопорный и обиженный. Я сумела сыграть
негодование. Грушницкий получил "отставку", за предательство, а подошедший,
видимо, по их плану Печорин горячо извинился, и, конечно же был прощен и
приглашен к нам в дом на вечеринку. Но надежд я ему пока никаких не
подавала. Он, правда, попросил танцевать со мной мазурку, но пока я не
сказала ни "да", ни "нет".
Вечером у нас собралось все общество, туда же пришел и "помилованный"
Грушницкий, и уже не понарошку, а всерьез надоел мне безмерно, потому что
мешал наблюдать за Верой и Печориным, что было забавно.
В какой-то момент бомонд разбился на группки, маменька кивнула мне и я
села к роялю. Печорин демонстративно направился к курнику, но ел этот пирог
без удовольствия, из чего было видно, что он игнорирует меня демонстративно.
Я улыбнулась своей первой победе, а в этот момент рядом оказался Грушницкий,
и улыбка досталась ему. Я была щедра и не погасила ее, отчего он выскочил из
залы счастливый. Разгоряченный шампанским он бродил по улицам станицы и
громко сам с собой разговаривал. Самое умное, что он сделал в этот вечер, он
встретил Печорина возле нашего дома, когда я как раз вышла на балкон
взглянуть на звезды и ночное небо, и громко спросил его: "Как ты думаешь, у
меня есть шанс".
Я, едва сдерживая хохот, вернулась в комнату и уткнулась в подушку. Из
оцепенения меня вывела княгиня, которая пристально посмотрела на меня и
спросила:
-Ты его любишь?
-Кого, Грушницкого, - я расхохоталась, - простите маменька, он такой
смешной.
-Я говорю про Григория Александровича Печорина, - холодно сказала
княгиня.
Я не знала..., я придумала..., но я не посмела солгать.
Я себя плохо чувствовала, и потому не выходила из дома. Доктор сообщил,
что это инфлюэнция. Маменька по странной логике, в особенности уже
состоявшегося с ней разговора о Печорине, допускала ко мне всегда
восторженного Грушницкого. Он постоянно приносил цветы, рассказывал мне
какие-то, верно, забавные истории, но я не слушала его. Я думала о Печорине.
А Грушницкого маменька допускала ко мне так близко, верно, потому что он -
не жених, и болтовней своей должен был мне наскучить по ее плану и сам собой
получить окончательную отставку.
В доме происходило бесконечное движение, все куда-то бегали, что-то
готовили, наконец открыли мне, что завтра в зале Благородного собрания будет
ассамблея.
Вечером у меня с маменькой состоялся секретный разговор.
-Ты видела, Мери, того драгунского капитана, - обратилась княгиня к
моей памяти.
-Это, который обедал с нами утром и облил себе сливками сертук.
-Да, он самый. Так вот слушай, милая и запоминай. Завтра он пригласит
тебя на мазурку.
-Но он же противный, с бородавками на лице.
-Поэтому ты и откажешь ему. Он будет настаивать, но ты откажешь еще
раз. Только постарайся, чтобы в этот момент, рядом был бы господин Печорин.
Ты проверишь его мужественность, сумеет ли он спасти тебя от нежеланного
кавалера. Не бойся, милая, ты потом будешь танцевать с Печориным весь
вечер...
-Но маменька, - ответствовала я, - он же исчез. Я четыре дня не
выходила из дома, и он ни разу не полюбопытствовал о моем здоровье.
-Это тебе так кажется, моя маленькая. У меня есть точные сведения, что
он думает о тебе, и чем больше времени проходит с момента, как он тебя не
видит, тем сложнее ему вернуть твое общение. Ты поможешь ему, дашь ему шанс
спасти себя от драгунского капитана и заодно от обморока на бале. Как
правильно падают в обморок я тебе уже говорила... Он будет чувствовать себя
героем, мужчины это любят.
-А откуда вы знаете, что он обо мне думает.
-Твоя мать - старуха, моя милая, мне уже сорок лет с хвостиком, я
прожила долгую жизнь, и у меня было много романов. А тебе я хочу счастья. И
тоже много увлечений. Это так приятно и романтично. Только надо быть умной.
И скажу тебе по секрету, мужчины любят сплетничать не меньше, чем женщины. О
Печорине мне рассказал Вернер, он там часто бывает.
Я задумалась над маменькиными словами.
Вечером перед зеркалом тренировалась падать в обморок. Только бы с
платьем моим в этот момент ничего бы ни случилось... Ну, чтобы не
завернулось оно как-то, если рябом будут чужие, или завернулось бы, когда уж
он меня подхватит на руки...
21-го мая
Прошла почти неделя, а я еще не познакомился с Лиговскими. Жду удобного
случая. Грушницкий, как тень, следует за княжной везде; их разговоры
бесконечны: когда же он ей наскучит?.. Мать не обращает на это
внимания,
потому что он не жених. Вот логика матерей!
...
Вчера у колодца в первый раз явилась Вера... Она, с тех пор как мы
встретились в гроте, не выходила из дома. Мы в одно время опустили
стаканы,
и, наклонясь, она мне сказала шепотом:
- Ты не хочешь познакомиться с Лиговскими?.. Мы только там можем
видеться...
Упрек! скучно! Но я его заслужил...
Кстати: завтра бал по подписке в зале ресторации, и я буду танцевать с
княжной мазурку.
...
Хохот и шушуканье нас окружающих заставили меня обернуться и прервать
мою фразу. В нескольких шагах от меня стояла группа мужчин, и в их
числе
драгунский капитан, изъявивший враждебные намерения против милой
княжны; он
особенно был чем-то очень доволен, потирал руки, хохотал и
перемигивался с
товарищами. Вдруг из среды их отделился господин во фраке с длинными
усами и
красной рожей и направил неверные шаги свои прямо к княжне: он был
пьян.
Остановясь против смутившейся княжны и заложив руки за спину, он
уставил на
нее мутно-серые глаза и произнес хриплым дишкантом:
- Пермете... да что тут!.. просто ангажирую вас на мазурку...
- Что вам угодно? - произнесла она дрожащим голосом, бросая кругом
умоляющий взгляд. Увы! ее мать была далеко, и возле никого из знакомых
ей
кавалеров не было; один адьютант, кажется, все это видел, да спрятался
за
толпой, чтоб не быть замешану в историю.
- Что же? - сказал пьяный господин, мигнув драгунскому капитану,
который ободрял его знаками, - разве вам не угодно?..
Зала Благородного собрания была похожа на летний театр где-нибудь в
Петергофе. Прислуга угомонилась, все было собрано, на антресолях играла
музыка. И не успела я собраться, чтобы ощутить силу и прелесть участия в
таком бале, как маменька возвестила мне внимание. Я взглянула по сторонам и
увидела томящегося Грушницкого. Едва только появился фуршет (понятие новое в
нашем обществе), он, как сумасшедший бросился к осетрине, а когда одолел ее
всю, вспомнил о прочем, и тут уж увидел смеющуюся меня. Извинился и
предложил танец.
Это был мой вечер, поскольку меня выбирали поминутно, и часто
Грушницкий, любящий блеснуть в обществе, не успевал. Я внутренне хохотала
над ним, но иногда вспоминала, что говорила мне маменька. Танцы
продолжались. Но тут, вдруг музыка перестала звучать, хотя все продолжали
танцевать, и я поняла, что музыки не было только для меня. Это вошел он.
Лакей принял его фуражку и тончайшую летнюю шинель.
Печорин огляделся. Кивнул некоторым знакомым. Увидел меня и, показалось
мне, что просиял. Но никакого вида не подал.
Я стояла поодаль, танец кончился, подошедшему Грушницкому я отказала в
очередном танце. Но Печорин не спешил подходить ко мне и приглашать на
мазурку. Драгунский капитал преследовал меня, но мне не было страшно,
поскольку это входило в маменькин план. Княгиня была центром внимания. Время
от времени она делала мне знаки глазами, но я не знала, как быть. Печорин ко
мне не подходил, а драгунского капитана, по маменькиному плану, надлежало
отгонять только в его присутствии. В конце концов, к кружку, где
"усердствовал" Печорин, я подошла сама. Он стоял вполоборота и разговаривал
с какими-то двумя дамами. Видно было что он шутит, поскольку одна из них
постоянно покатывалась со смеху, а вторая шептала: "невероятно". Обе
пожирали его глазами.
Оказавшийся, наконец, в этот момент рядом драгунский капитан, приступил
к своей арии. А дальше все уже пошло по плану. Печорин оглянулся на мой
вскрик, что-то сказал капитану, после чего, как капитан удалился, верно
осознал себя героем, и по старой русской традиции решил подарить спасенной
им даме танец.
Вот теперь я была по настоящему счастлива. Он танцует со мной, он
трогает меня, он ищет меня взором. Маменька благосклонно подставила ему для
поцелуя руку, поблагодарила за спасение дочери. "Пьяный", а может быть
действительно пьяный драгунский капитан подошел к ней, и что-то шепнул на
ухо. Видимо его не устроила цена содеянного. Княгиня грозно сказала ему
что-то.
Из угла залы на меня смотрело, словно маска, какое-то лицо, которое я
не сразу узнала. Это был Грушницкий. Боже, как же он изменился. Ненависть к
поражению сковала его скулы. Глаза потускнели. Я не стала его дразнить
дальше, отвернула лицо. Он постоял еще немного, выпил подряд три бокала
шампанского и выскочил из залы.
Уже уходя я заметила голодные взоры своей кузины, обращенные к
Печорину. Но она - мужняя жена. Подойти к нему для объяснения чувств, не
решилась.
На следующий день выбранные на вчерашнем собрании господа, как
говаривала маменька, приятные во всех отношениях пожаловали к нам на
вечеринку. Шампанское лилось рекой, и к сожалению чаша весов этого
шампанского перетягивала всяческую духовность, если она еще оставалась в
этом мире.
Это был самый забавный вечер в моей памяти. Муж веры - Г-в, куда-то
отлучился, но Тихон, преданная душа, неотступно следил за Верой. Он,
бедняжка, даже не могла подойти к Печорину, потому что Тихон (он снова
напился) громко и недвусмысленно блюл хозяйку.
Тем не менее, Вера сделала Печорину жест, и нашла возможность
встретиться с ним наедине. Это было возле рояля, где я снова пела, а она
шепталась с Печориным за бокалом вина.
Тихона в залу не допустили.
В конце концов, у меня разболелась голова. Я была возбуждена. Вера хоть
и говорила с Печориным, но поминутно отвлекала его от меня. Он отчего-то
демонстрировал к Вере влюбленность. Мне было хорошо.
23-го мая
Около семи часов вечера я гулял на бульваре. Грушницкий, увидав меня
издали, подошел ко мне: какой-то смешной восторг блистал в его глазах.
Он
крепко пожал мне руку и сказал трагическим голосом:
- Благодарю тебя, Печорин... Ты понимаешь меня?..
- Нет; но, во всяком случае, не стоит благодарности, - отвечал я, не
имея точно на совести никакого благодеяния.
- Как? а вчера? ты разве забыл?.. Мери мне все рассказала...
- А что? разве у вас уж нынче все общее? и благодарность?..
- Послушай, - сказал Грушницкий очень важно, - пожалуйста, не
подшучивай над моей любовью, если хочешь остаться моим приятелем...
Видишь:
я ее люблю до безумия... и я думаю, я надеюсь, она также меня любит...
У
меня есть до тебя просьба: ты будешь нынче у них вечером... обещай мне
замечать все; я знаю, ты опытен в этих вещах, ты лучше меня знаешь
женщин...
Женщины! женщины! кто их поймет? Их улыбки противоречат их взорам, их
слова
обещают и манят, а звук их голоса отталкивает... То они в минуту
постигают и
угадывают самую потаенную нашу мысль, то не понимают самых ясных
намеков...
Вот хоть княжна: вчера ее глаза пылали страстью, останавливаясь на мне,
нынче они тусклы и холодны...
- Это, может быть, следствие действия вод, - отвечал я.
Снова чувствовала себя плохо. Проспала почти до полудня. Голова не
проходила. Был доктор. Снова послушал грудь, помассировал живот, и сказал,
что это дамские дела, которые через один-два дня должны завершиться. Я и
сама это знала. Эти доктора объясняют нам очевидные вещи с нашими недугами,
как будто сдают нам экзамен.
Проснувшись пополудни, я встала, заколола волосы. Прошлась по комнате.
Захотела пройти к княгине. Дверь в ее спальню была заперта. Это показалось
мне странным. За дверью ощущалось движение. Я ничего не видела, но верно
интуиция подсказала мне: княгиня была не одна. С ней был мужчина. Почему-то
показалось мне, что это был Печорин.
Я притаилась и вдруг отчетливо услышала, словно сдавленный голос
Вернера:
-Анастасия, Настя, Настенька, я никогда не испытывал такого блаженства.
Боже мой, я и не вспомнила бы доселе, что матери моей имя Анастасия.
Почему я ничего не вспомнила про папеньку в это время. Может быть,
женская дружба и выручка между матерью и дочерью?
-Я виноват перед вами, княжна, - заявил мне Печорин, появившись утром в
гостиной.
-Отчего, - не сразу сообразила я, куда он ведет.
-Я мало обращал внимания на Вас в Вашем доме, - отвечал он.
-Что делать, но у вас, верно, мало самолюбия. В череде поклонников я
даже не держу вас, вы вспорхнувший ангел, вы не можете ожидать очереди.
Я говорила глупости, но мужчины, еще более, чем женщины любят ушами, им
постоянно надо говорить какие они неотразимые, хорошие, какие они
замечательные в боях и любви.
Мне хотелось сказать ему, минуя сонм ненужных, но по этикету
необходимых слов, что я люблю его, но по-моему он уже сам сказал мне это
глазами.
29-го мая
Все эти дни я ни разу не отступил от своей системы. Княжне начинает
нравиться мой разговор; я рассказал ей некоторые из странных случаев
моей
жизни, и она начинает видеть во мне человека необыкновенного. Я смеюсь
над
всем на свете, особенно над чувствами: это начинает ее пугать. Она при
мне
не смеет пускаться с Грушницким в сентиментальные прения и уже
несколько раз
отвечала на его выходки насмешливой улыбкой; но я всякий раз, как
Грушницкий
подходит к ней, принимаю смиренный вид и оставляю их вдвоем; в первый
раз
была она этому рада или старалась показать; во второй - рассердилась на
меня, в третий - на Грушницкого.
Пыталась поговорить с Верой, но кажется, она сама влюблена и оттого
разговора не получилось.
Я влюблена. Теперь уж я это не придумала. Что делать? Перестаралась?
Кажется, он объяснился.
3-го июня
Я часто себя спрашиваю, зачем я так упорно добиваюсь любви молоденькой
девочки, которую обольстить я не хочу и на которой никогда не женюсь? К
чему
это женское кокетство? Вера меня любит больше, чем княжна Мери будет
любить
когда-нибудь; если б она мне казалась непобедимой красавицей, то, может
быть, я бы завлекся трудностью предприятия... Но ничуть не бывало!
Следовательно, это не та беспокойная потребность любви, которая нас
мучит в
первые годы молодости, бросает нас от одной женщины к другой, пока мы
найдем
такую, которая нас терпеть не может: тут начинается наше постоянство -
истинная бесконечная страсть, которую математически можно выразить
линией,
падающей из точки в пространство; секрет этой бесконечности - только в
невозможности достигнуть цели, то есть конца.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Пришел Грушницкий и бросился мне на шею: он произведен в офицеры. Мы
выпили шампанского. Доктор Вернер вошел вслед за ним.
- Я вас не поздравляю, - сказал он Грушницкому.
- Отчего?
- Оттого, что солдатская шинель к вам очень идет, и признайтесь, что
армейский пехотный мундир, сшитый здесь, на водах, не придаст вам
ничего
интересного... Видите ли, вы до сих пор были исключением, а теперь
подойдете
под общее правило.
- Толкуйте, толкуйте, доктор! вы мне не помешаете радоваться. Он не
знает, - прибавил Грушницкий мне на ухо, - сколько надежд придали мне
эти
эполеты... О, эполеты, эполеты! ваши звездочки, путеводительные
звездочки...
Нет! я теперь совершенно счастлив.
- Ты идешь с нами гулять к провалу? - спросил я его.
- Я? ни за что не покажусь княжне, пока не готов будет мундир.
- Прикажешь ей объявить о твоей радости?..
- Нет, пожалуйста, не говори... Я хочу ее удивить...
- Скажи мне, однако, как твои дела с нею?
Он смутился и задумался: ему хотелось похвастаться, солгать - и было
совестно, а вместе с этим было стыдно признаться в истине.
нравилась эта игра в учителя и ученицу. Вдруг она, которая стояла лицом к
улице, сильно сжала мою руку. Я сперва не поняла, а потом обернулась и
поглядела туда, куда был внезапно устремлен ее взор. Там я увидела все того
же офицера, имя которого, досталось мне сегодня по случаю: Печорин.
-Это он, - прошептала Вера.
Я ничего не поняла.
13-го мая
Нынче поутру зашел ко мне доктор; его имя Вернер, но он русский. Что
тут удивительного? Я знал одного Иванова, который был немец.
...
Вернер был мал ростом, и худ, и слаб, как ребенок; одна нога была у
него короче другой, как у Байрона; в сравнении с туловищем голова его
казалась огромна: он стриг волосы под гребенку, и неровности его
черепа,
обнаруженные таким образом, поразили бы френолога странным сплетением
противоположных наклонностей. Его маленькие черные глаза, всегда
беспокойные, старались проникнуть в ваши мысли. В его одежде заметны
были
вкус и опрятность; его худощавые, жилистые и маленькие руки красовались
в
светло-желтых перчатках. Его сюртук, галстук и жилет были постоянно
черного
цвета. Молодежь прозвала его Мефистофелем; он показывал, будто сердился
за
это прозвание, но в самом деле оно льстило его самолюбию. ...
- Княгиня сказала, что ваше лицо ей знакомо. Я ей заметил, что, верно,
она вас встречала в Петербурге, где-нибудь в свете... я сказал ваше
имя...
Оно было ей известно. Кажется, ваша история там наделала много шума...
Княгиня стала рассказывать о ваших похождениях, прибавляя, вероятно, к
светским сплетням свои замечания... Дочка слушала с любопытством. В ее
воображении вы сделались героем романа в новом вкусе...
...
... - княгиня - женщина сорока пяти лет, - отвечал Вернер, - у
нее прекрасный желудок, но кровь испорчена; на щеках красные пятна.
Последнюю половину своей жизни она провела в Москве и тут на покое
растолстела. Она любит соблазнительные анекдоты и сама говорит иногда
неприличные вещи, когда дочери нет в комнате. Она мне объявила, что
дочь ее
невинна как голубь. Какое мне дело?.. Я хотел ей отвечать, чтоб она
была
спокойна, что я никому этого не скажу! Княгиня лечится от ревматизма, а
дочь
бог знает от чего; я велел обеим пить по два стакана в день кислосерной
воды
и купаться два раза в неделю в разводной ванне. Княгиня, кажется, не
привыкла повелевать; она питает уважение к уму и знаниям дочки, которая
читала Байрона по-английски и знает алгебру: в Москве, видно, барышни
пустились в ученость, и хорошо делают, право! Наши мужчины так не
любезны
вообще, что с ними кокетничать, должно быть, для умной женщины
несносно.
Княгиня очень любит молодых людей: княжна смотрит на них с некоторым
презрением: московская привычка! Они в Москве только и питаются, что
сорокалетними остряками.
Вера уговорила маменьку посетить магазин Челахова. Разделавшись с
утренними делами, мы отправились. За нами шел сын Мирзоева - Ассан, на
случай, если нужна будет помощь. Он, кажется, пожирал меня глазами с
момента, как мы сюда приехали. Смешной. Дошел до самого входа в лавку.
Остался дожидаться. Каково же было мое удивление, кода в магазине я снова
увидела Печорина.
Он торговал ковер, маменька холодно ответила на его приветствие. Мне
ничего не оставалось, как подражать маменьке.
Ковер был великолепен. Я уговаривала маменьку купить его и не
торговаться, и когда уже, казалось, сердце княгини готово было вот-вот
дрогнуть, я услышала внятный и не слишком учтивый голос Печорина. Он
предлагал Челахову денег вдвое того, что стоил ковер.
Я до сих пор корю себя за то, что повернула тогда к Печорину свое лицо,
там он, боюсь, смог прочесть негодование, даже бешенство, а стало быть,
поражение. А я не умею и не люблю проигрывать.
Дома, на досуге поразмыслив, я поняла, что проиграла не я. Ведь столь
примитивно обращать на себя внимание дам, может лишь очень сомневающийся в
себе мужчина.
Уже когда сон почти совсем подкрался ко мне, надеясь укрыть меня своим
покрывалом, я стала снова перебирать в памяти встреченных мною в этом
путешествии на Кавказ, не делая различий в сословиях и чинах, и отметила,
что Печорин, это конечно, самое важное, что я видела.
И вдруг, я вспомнила холодную руку Веры. Ужель, это тот самый господин,
о котором она мне говорила, что когда-то любила его?
С этим я заснула.
Утром княгиня была резкой и без политесов заявила, что реальность
близка. Этот мужчина, которого мельком видела и маменька, а, узнав его имя,
сказала, что это хорошая партия, - может стать моим мужем. Но, так же не
бывает. Мужчина по моему, сам должен все решить, женщина только
подсказывает, дает ему наметки (так во всяком случае пишется в романах.
Правда романы пишут мужчины...), но... маменька утверждает, что есть
множество случаев, когда мужчину к тому, чтобы принять решение, должны
вынудить обстоятельства.
Одним таким планом она поделилась со мной. Нужно сделать так, чтобы
демонстративно избегать его. "Теперь не 18 век и женщина должна пользоваться
теми же правилами, что и мужчина, если она хочет победы", -заявила княгиня.
После такого разговора, понятное дело, я не спала ночь. Я абсолютно
влюблена. Я так решила.
Я все утро крутилась перед зеркалом раздетая и рассматривала свое тело.
Оно нравилось мне. Я не могла насмотреться на него. Но пока еще я не
представляла никого с ним рядом.
По счастию, эти мысли я не доверяю никому, кроме сафьяновой тетради,
которую прячу в укромном месте.
Хотя, как знать, может быть было бы полезно, если бы эти мои записи не
попались в руки мужчины.
Утром пришла ко мне Вера. Она выглядела не выспавшейся.
Без предупреждения стала говорить о каком-то господине, которого знала
когда-то, потом оговорилась, - не знала, а только видела в одном из
Петербургских домов. Ее речь была столь сумбурной, что я, признаться,
подумала, - не помешалась ли она в рассудке.
-Маменька действительно открывает дом и намерена давать еженедельные
балы? - спросила меня Вера.
-Вероятно, хотя я не знаю наверняка.
-Тебя что хотят видеть невестой горца?
Я, видимо, покраснела, потому что кузена принялась извиняться.
-Здесь есть нимало приличных людей, - сказала я.
-Вот именно об этом я и хотела говорить с тобой.
А дальше ее слова становились все витиеватее, и чем больше она
говорила, стараясь скрыть смысл, тем больше, я понимала, что дело в ином.
Когда же поток ее речи коснулся все того же Печорина, для меня уже не было
никаких сомнений. Вся ее безумная страсть, ее вдовство, неустроенность с
новым мужем, его старость, наконец, делали ее столь речистой. В конце
концов, оказалось, что все это утреннее представление, которое очень мало
походило на светских разговор двух дам из света, было устроено лишь для
того, чтобы я согласилась играть роль носительницы чужой тайны, да еще и
просила бы маменьку о помощи своей дальней родственнице.
-Попроси маменьку принять его.
-А Грушницкого?
-Я не знаю, кто это, но, если он - дворянин, то - как тебе будет
угодно.
-А ты знаешь, Раевич организовал "поход на Кавказ". Целой кавалькадой
мы едем к Тереку, смотреть на пещеры. Приглашено уже все общество.
Позже я думала о нашем разговоре и поняла, что правильно назвала
Грушницкого. Пусть милая кузина подольше останется в своем заблуждении.
16-го мая.
...
Вчера я ее встретил в магазине Челахова; она торговала чудесный
персидский ковер. Княжна упрашивала свою маменьку не скупиться: этот
ковер
так украсил бы ее кабинет!.. Я дал сорок рублей лишних и перекупил его;
за
это я был вознагражден взглядом, где блистало самое восхитительное
бешенство. Около обеда я велел нарочно провести мимо ее окон мою
черкескую
лошадь, покрытую этим ковром. Вернер был у них в это время и говорил
мне,
что эффект этой сцены был самый драматический. Княжна хочет
проповедовать
против меня ополчение; я даже заметил, что уж два адъютанта при ней со
мною
очень сухо кланяются, однако всякий день у меня обедают.
...
Оказывается это невероятно приятно срывать цветы любви, нимало не платя
взамен. Я с удовольствием посвятила Грушницкого в пажи. Он, не зная, и,
надеюсь, не догадываясь, об истинной своей роли подле меня, возможно уже
вообразил невесть что, и держал своего коня таким образом, чтобы помещаться
со мною рядом. Наши лошади шли рядом - холка к холке. И то, что должно было
случиться, - случилось. Он меня обнял.
Внезапно из-за куста выехал черкес и что-то гортанно закричал. Не
скрою, я испугалась, что делать, эти горцы еще иногда нападают на нас -
великороссов. Желая, видимо, развеять мой страх, Грушницкий обнял меня еще
сильнее. Я высвободилась и посмотрела ему в глаза. Он, видимо, увидел в них
то, чего там и не было, я же прочитала в его глазах, что нападение черкеса
подстроено. Для черкеса - у всадника было слишком благородное лицо. Я узнала
в нем Печорина.
Возле источника я приняла вид чопорный и обиженный. Я сумела сыграть
негодование. Грушницкий получил "отставку", за предательство, а подошедший,
видимо, по их плану Печорин горячо извинился, и, конечно же был прощен и
приглашен к нам в дом на вечеринку. Но надежд я ему пока никаких не
подавала. Он, правда, попросил танцевать со мной мазурку, но пока я не
сказала ни "да", ни "нет".
Вечером у нас собралось все общество, туда же пришел и "помилованный"
Грушницкий, и уже не понарошку, а всерьез надоел мне безмерно, потому что
мешал наблюдать за Верой и Печориным, что было забавно.
В какой-то момент бомонд разбился на группки, маменька кивнула мне и я
села к роялю. Печорин демонстративно направился к курнику, но ел этот пирог
без удовольствия, из чего было видно, что он игнорирует меня демонстративно.
Я улыбнулась своей первой победе, а в этот момент рядом оказался Грушницкий,
и улыбка досталась ему. Я была щедра и не погасила ее, отчего он выскочил из
залы счастливый. Разгоряченный шампанским он бродил по улицам станицы и
громко сам с собой разговаривал. Самое умное, что он сделал в этот вечер, он
встретил Печорина возле нашего дома, когда я как раз вышла на балкон
взглянуть на звезды и ночное небо, и громко спросил его: "Как ты думаешь, у
меня есть шанс".
Я, едва сдерживая хохот, вернулась в комнату и уткнулась в подушку. Из
оцепенения меня вывела княгиня, которая пристально посмотрела на меня и
спросила:
-Ты его любишь?
-Кого, Грушницкого, - я расхохоталась, - простите маменька, он такой
смешной.
-Я говорю про Григория Александровича Печорина, - холодно сказала
княгиня.
Я не знала..., я придумала..., но я не посмела солгать.
Я себя плохо чувствовала, и потому не выходила из дома. Доктор сообщил,
что это инфлюэнция. Маменька по странной логике, в особенности уже
состоявшегося с ней разговора о Печорине, допускала ко мне всегда
восторженного Грушницкого. Он постоянно приносил цветы, рассказывал мне
какие-то, верно, забавные истории, но я не слушала его. Я думала о Печорине.
А Грушницкого маменька допускала ко мне так близко, верно, потому что он -
не жених, и болтовней своей должен был мне наскучить по ее плану и сам собой
получить окончательную отставку.
В доме происходило бесконечное движение, все куда-то бегали, что-то
готовили, наконец открыли мне, что завтра в зале Благородного собрания будет
ассамблея.
Вечером у меня с маменькой состоялся секретный разговор.
-Ты видела, Мери, того драгунского капитана, - обратилась княгиня к
моей памяти.
-Это, который обедал с нами утром и облил себе сливками сертук.
-Да, он самый. Так вот слушай, милая и запоминай. Завтра он пригласит
тебя на мазурку.
-Но он же противный, с бородавками на лице.
-Поэтому ты и откажешь ему. Он будет настаивать, но ты откажешь еще
раз. Только постарайся, чтобы в этот момент, рядом был бы господин Печорин.
Ты проверишь его мужественность, сумеет ли он спасти тебя от нежеланного
кавалера. Не бойся, милая, ты потом будешь танцевать с Печориным весь
вечер...
-Но маменька, - ответствовала я, - он же исчез. Я четыре дня не
выходила из дома, и он ни разу не полюбопытствовал о моем здоровье.
-Это тебе так кажется, моя маленькая. У меня есть точные сведения, что
он думает о тебе, и чем больше времени проходит с момента, как он тебя не
видит, тем сложнее ему вернуть твое общение. Ты поможешь ему, дашь ему шанс
спасти себя от драгунского капитана и заодно от обморока на бале. Как
правильно падают в обморок я тебе уже говорила... Он будет чувствовать себя
героем, мужчины это любят.
-А откуда вы знаете, что он обо мне думает.
-Твоя мать - старуха, моя милая, мне уже сорок лет с хвостиком, я
прожила долгую жизнь, и у меня было много романов. А тебе я хочу счастья. И
тоже много увлечений. Это так приятно и романтично. Только надо быть умной.
И скажу тебе по секрету, мужчины любят сплетничать не меньше, чем женщины. О
Печорине мне рассказал Вернер, он там часто бывает.
Я задумалась над маменькиными словами.
Вечером перед зеркалом тренировалась падать в обморок. Только бы с
платьем моим в этот момент ничего бы ни случилось... Ну, чтобы не
завернулось оно как-то, если рябом будут чужие, или завернулось бы, когда уж
он меня подхватит на руки...
21-го мая
Прошла почти неделя, а я еще не познакомился с Лиговскими. Жду удобного
случая. Грушницкий, как тень, следует за княжной везде; их разговоры
бесконечны: когда же он ей наскучит?.. Мать не обращает на это
внимания,
потому что он не жених. Вот логика матерей!
...
Вчера у колодца в первый раз явилась Вера... Она, с тех пор как мы
встретились в гроте, не выходила из дома. Мы в одно время опустили
стаканы,
и, наклонясь, она мне сказала шепотом:
- Ты не хочешь познакомиться с Лиговскими?.. Мы только там можем
видеться...
Упрек! скучно! Но я его заслужил...
Кстати: завтра бал по подписке в зале ресторации, и я буду танцевать с
княжной мазурку.
...
Хохот и шушуканье нас окружающих заставили меня обернуться и прервать
мою фразу. В нескольких шагах от меня стояла группа мужчин, и в их
числе
драгунский капитан, изъявивший враждебные намерения против милой
княжны; он
особенно был чем-то очень доволен, потирал руки, хохотал и
перемигивался с
товарищами. Вдруг из среды их отделился господин во фраке с длинными
усами и
красной рожей и направил неверные шаги свои прямо к княжне: он был
пьян.
Остановясь против смутившейся княжны и заложив руки за спину, он
уставил на
нее мутно-серые глаза и произнес хриплым дишкантом:
- Пермете... да что тут!.. просто ангажирую вас на мазурку...
- Что вам угодно? - произнесла она дрожащим голосом, бросая кругом
умоляющий взгляд. Увы! ее мать была далеко, и возле никого из знакомых
ей
кавалеров не было; один адьютант, кажется, все это видел, да спрятался
за
толпой, чтоб не быть замешану в историю.
- Что же? - сказал пьяный господин, мигнув драгунскому капитану,
который ободрял его знаками, - разве вам не угодно?..
Зала Благородного собрания была похожа на летний театр где-нибудь в
Петергофе. Прислуга угомонилась, все было собрано, на антресолях играла
музыка. И не успела я собраться, чтобы ощутить силу и прелесть участия в
таком бале, как маменька возвестила мне внимание. Я взглянула по сторонам и
увидела томящегося Грушницкого. Едва только появился фуршет (понятие новое в
нашем обществе), он, как сумасшедший бросился к осетрине, а когда одолел ее
всю, вспомнил о прочем, и тут уж увидел смеющуюся меня. Извинился и
предложил танец.
Это был мой вечер, поскольку меня выбирали поминутно, и часто
Грушницкий, любящий блеснуть в обществе, не успевал. Я внутренне хохотала
над ним, но иногда вспоминала, что говорила мне маменька. Танцы
продолжались. Но тут, вдруг музыка перестала звучать, хотя все продолжали
танцевать, и я поняла, что музыки не было только для меня. Это вошел он.
Лакей принял его фуражку и тончайшую летнюю шинель.
Печорин огляделся. Кивнул некоторым знакомым. Увидел меня и, показалось
мне, что просиял. Но никакого вида не подал.
Я стояла поодаль, танец кончился, подошедшему Грушницкому я отказала в
очередном танце. Но Печорин не спешил подходить ко мне и приглашать на
мазурку. Драгунский капитал преследовал меня, но мне не было страшно,
поскольку это входило в маменькин план. Княгиня была центром внимания. Время
от времени она делала мне знаки глазами, но я не знала, как быть. Печорин ко
мне не подходил, а драгунского капитана, по маменькиному плану, надлежало
отгонять только в его присутствии. В конце концов, к кружку, где
"усердствовал" Печорин, я подошла сама. Он стоял вполоборота и разговаривал
с какими-то двумя дамами. Видно было что он шутит, поскольку одна из них
постоянно покатывалась со смеху, а вторая шептала: "невероятно". Обе
пожирали его глазами.
Оказавшийся, наконец, в этот момент рядом драгунский капитан, приступил
к своей арии. А дальше все уже пошло по плану. Печорин оглянулся на мой
вскрик, что-то сказал капитану, после чего, как капитан удалился, верно
осознал себя героем, и по старой русской традиции решил подарить спасенной
им даме танец.
Вот теперь я была по настоящему счастлива. Он танцует со мной, он
трогает меня, он ищет меня взором. Маменька благосклонно подставила ему для
поцелуя руку, поблагодарила за спасение дочери. "Пьяный", а может быть
действительно пьяный драгунский капитан подошел к ней, и что-то шепнул на
ухо. Видимо его не устроила цена содеянного. Княгиня грозно сказала ему
что-то.
Из угла залы на меня смотрело, словно маска, какое-то лицо, которое я
не сразу узнала. Это был Грушницкий. Боже, как же он изменился. Ненависть к
поражению сковала его скулы. Глаза потускнели. Я не стала его дразнить
дальше, отвернула лицо. Он постоял еще немного, выпил подряд три бокала
шампанского и выскочил из залы.
Уже уходя я заметила голодные взоры своей кузины, обращенные к
Печорину. Но она - мужняя жена. Подойти к нему для объяснения чувств, не
решилась.
На следующий день выбранные на вчерашнем собрании господа, как
говаривала маменька, приятные во всех отношениях пожаловали к нам на
вечеринку. Шампанское лилось рекой, и к сожалению чаша весов этого
шампанского перетягивала всяческую духовность, если она еще оставалась в
этом мире.
Это был самый забавный вечер в моей памяти. Муж веры - Г-в, куда-то
отлучился, но Тихон, преданная душа, неотступно следил за Верой. Он,
бедняжка, даже не могла подойти к Печорину, потому что Тихон (он снова
напился) громко и недвусмысленно блюл хозяйку.
Тем не менее, Вера сделала Печорину жест, и нашла возможность
встретиться с ним наедине. Это было возле рояля, где я снова пела, а она
шепталась с Печориным за бокалом вина.
Тихона в залу не допустили.
В конце концов, у меня разболелась голова. Я была возбуждена. Вера хоть
и говорила с Печориным, но поминутно отвлекала его от меня. Он отчего-то
демонстрировал к Вере влюбленность. Мне было хорошо.
23-го мая
Около семи часов вечера я гулял на бульваре. Грушницкий, увидав меня
издали, подошел ко мне: какой-то смешной восторг блистал в его глазах.
Он
крепко пожал мне руку и сказал трагическим голосом:
- Благодарю тебя, Печорин... Ты понимаешь меня?..
- Нет; но, во всяком случае, не стоит благодарности, - отвечал я, не
имея точно на совести никакого благодеяния.
- Как? а вчера? ты разве забыл?.. Мери мне все рассказала...
- А что? разве у вас уж нынче все общее? и благодарность?..
- Послушай, - сказал Грушницкий очень важно, - пожалуйста, не
подшучивай над моей любовью, если хочешь остаться моим приятелем...
Видишь:
я ее люблю до безумия... и я думаю, я надеюсь, она также меня любит...
У
меня есть до тебя просьба: ты будешь нынче у них вечером... обещай мне
замечать все; я знаю, ты опытен в этих вещах, ты лучше меня знаешь
женщин...
Женщины! женщины! кто их поймет? Их улыбки противоречат их взорам, их
слова
обещают и манят, а звук их голоса отталкивает... То они в минуту
постигают и
угадывают самую потаенную нашу мысль, то не понимают самых ясных
намеков...
Вот хоть княжна: вчера ее глаза пылали страстью, останавливаясь на мне,
нынче они тусклы и холодны...
- Это, может быть, следствие действия вод, - отвечал я.
Снова чувствовала себя плохо. Проспала почти до полудня. Голова не
проходила. Был доктор. Снова послушал грудь, помассировал живот, и сказал,
что это дамские дела, которые через один-два дня должны завершиться. Я и
сама это знала. Эти доктора объясняют нам очевидные вещи с нашими недугами,
как будто сдают нам экзамен.
Проснувшись пополудни, я встала, заколола волосы. Прошлась по комнате.
Захотела пройти к княгине. Дверь в ее спальню была заперта. Это показалось
мне странным. За дверью ощущалось движение. Я ничего не видела, но верно
интуиция подсказала мне: княгиня была не одна. С ней был мужчина. Почему-то
показалось мне, что это был Печорин.
Я притаилась и вдруг отчетливо услышала, словно сдавленный голос
Вернера:
-Анастасия, Настя, Настенька, я никогда не испытывал такого блаженства.
Боже мой, я и не вспомнила бы доселе, что матери моей имя Анастасия.
Почему я ничего не вспомнила про папеньку в это время. Может быть,
женская дружба и выручка между матерью и дочерью?
-Я виноват перед вами, княжна, - заявил мне Печорин, появившись утром в
гостиной.
-Отчего, - не сразу сообразила я, куда он ведет.
-Я мало обращал внимания на Вас в Вашем доме, - отвечал он.
-Что делать, но у вас, верно, мало самолюбия. В череде поклонников я
даже не держу вас, вы вспорхнувший ангел, вы не можете ожидать очереди.
Я говорила глупости, но мужчины, еще более, чем женщины любят ушами, им
постоянно надо говорить какие они неотразимые, хорошие, какие они
замечательные в боях и любви.
Мне хотелось сказать ему, минуя сонм ненужных, но по этикету
необходимых слов, что я люблю его, но по-моему он уже сам сказал мне это
глазами.
29-го мая
Все эти дни я ни разу не отступил от своей системы. Княжне начинает
нравиться мой разговор; я рассказал ей некоторые из странных случаев
моей
жизни, и она начинает видеть во мне человека необыкновенного. Я смеюсь
над
всем на свете, особенно над чувствами: это начинает ее пугать. Она при
мне
не смеет пускаться с Грушницким в сентиментальные прения и уже
несколько раз
отвечала на его выходки насмешливой улыбкой; но я всякий раз, как
Грушницкий
подходит к ней, принимаю смиренный вид и оставляю их вдвоем; в первый
раз
была она этому рада или старалась показать; во второй - рассердилась на
меня, в третий - на Грушницкого.
Пыталась поговорить с Верой, но кажется, она сама влюблена и оттого
разговора не получилось.
Я влюблена. Теперь уж я это не придумала. Что делать? Перестаралась?
Кажется, он объяснился.
3-го июня
Я часто себя спрашиваю, зачем я так упорно добиваюсь любви молоденькой
девочки, которую обольстить я не хочу и на которой никогда не женюсь? К
чему
это женское кокетство? Вера меня любит больше, чем княжна Мери будет
любить
когда-нибудь; если б она мне казалась непобедимой красавицей, то, может
быть, я бы завлекся трудностью предприятия... Но ничуть не бывало!
Следовательно, это не та беспокойная потребность любви, которая нас
мучит в
первые годы молодости, бросает нас от одной женщины к другой, пока мы
найдем
такую, которая нас терпеть не может: тут начинается наше постоянство -
истинная бесконечная страсть, которую математически можно выразить
линией,
падающей из точки в пространство; секрет этой бесконечности - только в
невозможности достигнуть цели, то есть конца.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Пришел Грушницкий и бросился мне на шею: он произведен в офицеры. Мы
выпили шампанского. Доктор Вернер вошел вслед за ним.
- Я вас не поздравляю, - сказал он Грушницкому.
- Отчего?
- Оттого, что солдатская шинель к вам очень идет, и признайтесь, что
армейский пехотный мундир, сшитый здесь, на водах, не придаст вам
ничего
интересного... Видите ли, вы до сих пор были исключением, а теперь
подойдете
под общее правило.
- Толкуйте, толкуйте, доктор! вы мне не помешаете радоваться. Он не
знает, - прибавил Грушницкий мне на ухо, - сколько надежд придали мне
эти
эполеты... О, эполеты, эполеты! ваши звездочки, путеводительные
звездочки...
Нет! я теперь совершенно счастлив.
- Ты идешь с нами гулять к провалу? - спросил я его.
- Я? ни за что не покажусь княжне, пока не готов будет мундир.
- Прикажешь ей объявить о твоей радости?..
- Нет, пожалуйста, не говори... Я хочу ее удивить...
- Скажи мне, однако, как твои дела с нею?
Он смутился и задумался: ему хотелось похвастаться, солгать - и было
совестно, а вместе с этим было стыдно признаться в истине.