Страница:
Фальшивку считаю возможным здесь привести.
Августа 5-го дня 1921 г.
В ЧРЕЗВЫЧАЙНУЮ КОМИССИЮ
ПО БОРЬБЕ
С КОНТР-РЕВОЛЮЦИЕЙ И СПЕКУЛЯЦИЕЙ
Гороховая, 2
По дошедшим до издательства "Всемирная литература" сведениям, сотрудник его, Николай Степанович Гумилев, в ночь на 4 августа 1921 года был арестован. Принимая во внимание, что означенный Гумилев является ответственным работником в издательстве "Всемирная литература" и имеет на руках неоконченные заказы, редакционная коллегия просит о скорейшем расследовании дела и при отсутствии инкриминируемых данных освобождения Н.С.Гумилева от ареста.
Председатель редакционной коллегии
Секретарь
Однако вряд ли Горький стал бы заступаться за кого бы то ни было в 1921 году. Вряд ли, потому что к тому времени появились выпады против издательства, где Горький работал, а он уже понимал, чем заканчиваются такие выпады в прессе. Его обвиняли в неблаговидной политической роли.
Существует еще один документ. Статья И.Куприна "Крылатая душа", посвященная памяти Гумилева.
"Но вот вопрос, где же был Горький, когда Гумилев томился на Гороховой No 2, в одиноком молчании, ожидая своей участи? Мы что-то не слыхали о Горьком в связи с расстрелом Гумилева". (подчеркнуто мной - авт.)
Но, как видно из дела было другое письмо, приведенное на листе No 103.
ЛИСТ No 104
(Машинопись - авт.)
Выписка из протокола заседания Президиума Петрогуб. Ч.К.
от 24.08.21 года:
"Гумилев Николай Степанович, 35 лет, б. дворянин, филолог, член коллегии издательства "Всемирная литература", женат, беспартийный, б. офицер, участник Петроградской боевой контрреволюционной организации, активно содействовал составлению прокламаций контрреволюционного содержания, обещал связать с организацией в момент восстания группу интеллигентов, кадровых офицеров, которые активно примут участие в восстании, получил от организации деньги на технические надобности".
Верно: (подпись отсутствует)
(Справа приписка без какой-либо подписи - авт.) "Приговорить к высшей мере наказания - расстрелу".
ЛИСТЫ No 105-106
(Переписка с домоуправлением по поводу квартиры, мебели и
вещей в Доме искусств - авт.)
ЛИСТ No 107
(Справка из домоуправления - авт.)
Удостоверяю, что квартира No 2 по Преображенской улице, 5-7 в марте 19 года взята во временное пользование со всей обстановкой и инвентарем моим покойным мужем Н.С. Гумилевым у С.В. Штюрмера, а поэтому вся в ней обстановка принадлежит Штюрмеру, кроме 1303 экз. книг, принадлежат моему мужу Н.С. Гумилеву.
Анна Гумилева
22 сентября 1921 г.
ДКТ заверяет правильность подписи.
Председатель ДКТ Прокофьев
(Две печати и штамп домоуправления - авт.)
ЧАСТЬ III ПРАВО
РАССЛЕДОВАНИЕ
На протяжении всего времени моего знакомства с делом ни в КГБ СССР, ни в Прокуратуре СССР я не встречал никого, кто бы был или высказался бы против реабилитации Гумилева. Правда, все, кто занимался этим делом, говорили неконкретно, размазано, витиевато, "в общем" о сложном времени, о красном терроре, о том, что в то время могли и так...
Поэтому считаю возможным самому высказаться по поводу дела Гумилева.
Перед нами "Выписка из протокола заседания Президиума Петрогуб.Ч.К. от 24.08.21 года" (приговор):
"Гумилев Николай Степанович, 35 лет, бывший дворянин, филолог, член коллегии издательства "Всемирная литература", женат, беспартийный, бывший офицер, участник Петроградской боевой контрреволюционной организации, активно содействовал составлению прокламаций контрреволюционного содержания, обещал связать с организацией в момент восстания группу интеллигентов, кадровых офицеров, которые активно примут участие в восстании, получил от организации деньги на технические надобности".
Итак, "участник", "активно содействовал", "обещал связать", "получил деньги", "на технические надобности".
В деле имеется единственное показание профессора В.Таганцева, руководителя этой упомянутой боевой организации, именуемой "Таганцевским заговором".
Поскольку это, повторяю, единственный документ, на котором строится обвинение, привожу его здесь полностью.
"Протокол показания гр. Таганцева. "Поэт Гумилев после рассказа Германа обращался к нему в конце ноября 1920 г. Гумилев утверждает, что с ним связана группа интеллигентов, которой он может распоряжаться, и в случае выступления согласился выйти на улицу, но желал бы иметь в распоряжении для технических надобностей некоторую свободную наличность. Таковой у нас тогда не было. Мы решили тогда предварительно проверить надежность Гумилева, командировав к нему Шведова для установления связей.
В течение трех месяцев, однако, это не было сделано. Только во время Кронштадта Шведов выполнил поручение: разыскал на Преображенской ул. поэта Гумилева, адрес я узнал для него во "Всемирной литературе", где служил Гумилев. Шведов предложил ему помочь нам, если представится надобность в составлении прокламаций. Гумилев согласился, сказав, что оставляет за собой право отказываться от тем, не отвечающих его далеко не правым взглядам. Гумилев был близок к советской ориентации. Шведов мог успокоить, что мы не монархисты, а держимся за власть советов. Не знаю, насколько он мог поверить этому утверждению. На расходы Гумилеву было выделено 200 000 советских рублей и лента для пишущей машинки. Про группу свою Гумилев дал уклончивый ответ, сказав, что для организации ему надобно время. Через несколько дней пал Кронштадт. Гумилев был близок к советской ориентации, стороной я услыхал, что Гумилев весьма отходит далеко от контрреволюционных взглядов. Я к нему больше не обращался, как и Шведов и Герман, и поэтических прокламаций нам не пришлось видеть".
Фиксирую внимание читателя на следующих деталях показаний:
1. Таганцев в двадцати строках дважды говорит о близости Гумилева к советской ориентации; (подчеркнуто мной - авт.)
2. Прокламации, по его словам, должны были быть поэтическими; (подчеркнуто мной - авт.)
3. Он утверждает, что Шведов просил Гумилева помочь, а не Гумилев напрашивался; (подчеркнуто мной - авт.)
4. Шведов обманул поэта, сказав, что их группа держится за "власть Советов"; (подчеркнуто мной - авт.)
5. Гумилев не согласился примкнуть к заговорщикам и, заподозрив подвох, дал уклончивый ответ; (подчеркнуто мной - авт.)
6. В начале показаний упоминается Герман, однако, ни одного свидетельства его встречи с Гумилевым в материалах дела не содержится. (подчеркнуто мной - авт.)
Гумилев в своих показаниях сообщает о том, что он говорил неоднократно посещавшему его Шведову (Вячеславскому): "Мне, по всей видимости, удастся в момент выступления собрать и повести за собой кучку прохожих".(подчеркнуто мной - авт.)
Как видим, в показаниях по делу не содержится ни одного документа, свидетельствующего о том, что Гумилев составлял прокламации или вел переговоры с кем-то, кто должен был примкнуть к группе Таганцева. (подчеркнуто мной - авт.)
Но зато в обвинительном заключении, составленном следователем Якобсоном, имеется все, чего нет в деле:
"Гражданин Гумилев утверждал курьеру финской контрразведки, что он, Гумилев, связан с группой интеллигентов, которой последний может распоряжаться и которая в случае выступления готова выйти на улицу для активной борьбы с большевиками, желал бы иметь в распоряжении некоторую сумму для технических надобностей".
Откуда, минуя материалы дела, взялась "активная борьба с большевиками"? Из кучки прохожих? И офицеры, с которыми, как говорится в приговоре, Гумилев обещал связать группу Таганцева, упоминаются в деле лишь однажды, да и то в объяснении Гумилева, что он это пообещал легкомысленно, ибо связей с бывшими сослуживцами не поддерживает.
А некий курьер контрразведки? Как он попал в заключительный документ следствия? И почему в показаниях Гумилева зафиксировано, что Гумилев встречался со Шведовым (Вячеславским), а в обвинительном заключении фигурирует Герман?.. Неужели ошибся следователь? А может быть, сознательно ошибся?
Оказывается, следствие по делу Гумилева установило принадлежность Германа и Шведова к контрразведке. Но этого нет в показаниях Гумилева, поэтому следствие обязано было признать, исходя из презумпции, невиновность Гумилева в эпизоде с предложением сотрудничать в группе Таганцева, ибо не установлено, с кем в действительности говорил Гумилев, с заговорщиком или болтуном. А на нелепый вопрос, будет ли он участвовать в заговоре, ироничный человек, коим был Гумилев, мог вполне съязвить: еще бы! К тому же посетителю надо было оставить где-то деньги - 200 000 рублей. "Надо было оставить" следует из того, что этот посетитель трижды, это видно из материалов дела, просил Гумилева взять их на хранение и в конце концов передал их на хранение, а не на "технические надобности", как написано в приговоре.
Кроме того, смехотворна оставленная Гумилеву сумма. В деле (лист 3 61) имеется расписка Мариэтты Шагинян от 23.07.21 г.: "Мною взято у Н.С.Гумилева пятьдесят тысяч рублей". На "заговорщицкие" деньги она могла приобрести в те месяцы 1921 года разве что немного картофеля или десять самых дешевых марок из тех, что используются внутри города. Сегодня такая марка стоит 2 рубля, стало быть, получил Гумилев, если пересчитать те 200 000 на сегодняшний денежный курс, получится около пятидесяти рублей.
А главное - с какой легкостью Гумилев распоряжался "заговорщицкими" ресурсами. Уже по одному этому факту ясно и не юристу, что указанная сумма денег и контрреволюционный заговор - в данном случае - вещи несовместимые. В праве это называется - отсутствие события преступления. (Хотя как знать: до сих пор не опровергнута легенда, что Ленин на революцию зарабатывал деньги, перепечатывая рукописи на пишущей машинке). Тем паче, что при обыске у Гумилева было изъято всего 16 000 рублей. Очевидно, другим своим голодающим друзьям он раздавал деньги без расписок.
Возникает еще один вопрос: почему, приобщив к делу расписку Мариэтты Шагинян, следователь не вызвал ее в качестве свидетеля? И почему он не заинтересовался, куда девались остальные деньги? Гумилев же сам говорит о деньгах следующее: "Деньги, 200 000, взял на всякий случай и держал их в столе, ожидая или событий, то есть восстания в городе, или прихода Вячеславского, чтобы вернуть их, потому что после падения Кронштадта я резко изменил мое отношение к Советской власти. С тех пор ни Вячеславский и никто другой с подобными разговорами ко мне не приходил, я предал все дело забвению".
Вызывает недоумение и то, что с каждой страницей обвинение становится все более расплывчатым, а Гумилев дает все более самообличительные показания, отвечает на незаданные вопросы. Вспомнил каких-то лиц, якобы приходивших к нему с поручением: бритоголового незнакомца, передавшего ему привет из Москвы, таинственную пожилую даму, которая (тоже "якобы") предложила Гумилеву дать информацию о походе на Индию (?! - авт.) малоизвестного поэта Бориса Верина...
Подтвердили ли эти визиты и таинственный Верин, и бритоголовый москвич, или, может быть, пожилая дама, интересовавшаяся Индией, после успешных поисков была обнаружена следствием, допрошена и дала показания против Гумилева?
Никто не найден, и никто не допрошен. Верин к тому времени уже жил в эмиграции, другие вряд ли вообще существовали. Во всяком случае, Гумилев еще раз представляется нам аристократом духа - ни кого не предал, ни выдал, не подставил, и даже не пытался сделать правдоподобной игру со следователями. Гумилев был позером, сочинителем, творческим человеком, у него были индивидуальные особенности и черты натуры, он мог придумать то, чего не существовало (например, себя конквистадором: "Я - конквистадор в панцире железном"), он мог наговорить на себя разным женщинам противоположные о себе вещи, передарить, перепосвятить свои стихи и т.д. Он несерьезно, легкомысленно мог воспринять вопросы допрашивающих его людей и отвечать то, что заблагорассудится ему в этот момент, и приходить на допросы и выслушивать приговор с томиком Данте... "Писатель - это личность, для которой ее индивидуальные грезы важнее нужд реальности". "Я пропастям и бурям верный брат Но я вплету в воинственный наряд Звезду долин, лилею голубую"...
Может быть, Герман и Шведов все же подтвердили показания В.Таганцева и тем самым сообщили важные улики, которые и привели к расстрелу подследственного поэта?
В деле показаний Германа и Шведова нет. И не может быть.
Много позже описываемых событий, КГБ СССР выяснил: Ю.П.Герман, морской офицер, убит погранохраной 30.05.21 года при попытке перехода финской границы, а В.Г.Шведов, подполковник, был смертельно ранен чекистами во время ареста в Петрограде 3.08.21 года. То есть обоих не было на свете еще до начала производства по делу Гумилева...
Таким образом, только показания В.Таганцева, никем не проверенные, никем не доказанные, послужили обвинением.
Следователь Якобсон в обвинительном заключении заявил, что на первых допросах Гумилев ни в чем не признался, а потом полностью подтвердил то, что ему было инкриминировано. С чего бы это? Ведь в деле не прибавилось ни строчки. И вдруг подследственный стал признаваться... Может быть, из личной симпатии к следователю?.. Одоевцева в своих "воспоминаниях" так именно и представляет себе, что "из симпатии".
"...На основании вышеизложенного считаю необходимым применить по отношению к гр. Гумилеву Николаю Станиславовичу как явному врагу народа и рабоче-крестьянской революции высшую меру наказания - расстрел".
Цитирую этот "исторический документ" по трем пунктам:
1. В полном его тексте в трех случаях из трех написано чужое отчество;
2. Нигде в мире не было больше законодательства, где следователь предлагал бы суду или органу, его заменяющему, свое мнение о мере наказания.
3. Такой документ должны были подписать двое. Вторым оперуполномоченный ВЧК (в качестве надзорной инстнции).
На данном документе подпись отсутствует...
Казалось бы, оснований для реабилитации 1990 году было предостаточно, но прокуратура на то и прокуратура, что бы проверять все, что еще могло быть установлено по делу, например, свидетель Ирина Одоевцева, которая считает Гумилева причастным к заговору.
Огонек No 12, апрель 1990 г. Одоевцева вспоминает: "Гумилев был страшно легкомысленным... Как-то, когда мы возвращались с поэтического вечера, Гумилев сказал что достал револьвер - "пять дней охотился"... Поэтам М.Кузмину, Г.Иванову (будущему мужу И.Одоевцевой - авт.) и многим другим знакомым литераторам Гумилев таинственно намекал на свою причастность к "организации"... Кузмин однажды сказал: "Доиграетесь, Коленька, до беды!"
Гумилев уверял "Это совсем не опасно - они не посмеют меня тронуть..."
В последней фразе Гумилева, если бы ее и не выдумала Одоевцева, и если рассматривать ее как свидетельские показания, еще раз можно убедиться в том, что все происходящее было фрондерством и мальчишеством, присущим поэту.
"Было это весной 1921 года. Я зашла за Гумилевым в 11 часов утра, чтобы идти вместе с ним в Дом Искусства.
...- Нет, мы никуда не пойдем, - сразу заявил он. - Я недавно вернулся домой и страшно устал. Я всю ночь играл в карты и много выиграл. (подчеркнуто мной - авт.) Мы останемся здесь, и будем пить чай.
Я поздравила его с выигрышем".
РАВНОДУШНЫЕ
"...Об его участии в заговоре я узнала совершенно случайно. В конце апреля я сидела в кабинете Гумилева перед его письменным столом... слегка вдвигала и выдвигала ящик его письменного стола. Я совершенно не умела сидеть спокойно и слушать, сложа руки.
Не рассчитав движения, я вдруг совсем выдвинула ящик и громко ахнула. Он был туго набит пачками кредиток...
И он, взяв с меня клятву молчать, рассказал мне, что участвует в заговоре. Это не его деньги, а деньги для спасения России". (подчеркнуто мной - авт.)
(Ирина Одоевцева, "На берегах Невы", изд. дом Виктор Камкин, Вашингтон, страницы: 421, 430, 436-438).
Странное расхождение. А может, все-таки, выигранные в карты? А кроме того, он же взял с нее ,клятву молчать.
"Я зашла к Гумилеву накануне его переезда: "Он стоит перед высокой книжной полкой, берет книгу за книгой и перелистав ее кладет на стул, на стол или просто на пол.
...- Я ищу документ. Очень важный документ. Я заложил его в одну из книг и забыл в какую. Вот я и ищу. Помогите мне.
Я тоже начинаю перелистывать и вытряхивать книги. Мы добросовестно и безрезультатно опустошаем полку.
...Мне надоело искать и я спрашиваю:
-А это важный документ?
Он кивает.
-И даже очень. Черновик кронштадской прокламации. Оставлять его в пустой квартире никак не годится!
Черновик прокламации? Я вспоминаю о заговоре...
-Вам конечно хочется бежать? Ну и бегите. Все равно мне не найти проклятого черновика. Верно я его сжег.
(Судя по этому диалогу, Гумилев не доверял Одоевцевой, или разыгрывал ее)
Еще одна деталь: Одоевцева пришла к Гумилеву в момент, когда он переезжал с Преобрженской, 5 на угол Мойки и Невского. И искали они прокламацию на Преображенской, а обыск у Гумилева был на Мойке в новой квартире. Сведений об обыске на Преображенской в деле не имеется.
Тем не менее, Одоевцева пишет:
"-Не говорите никому о черновике, - доносится до меня его голос и я, кивнув Ане, готовящей что-то на кухне на примусе, выбегаю на лестницу.
После ареста Гумилева, при обыске на Пребраженской, 5, чекисты искали более умело и тщательно, и нашли черновик.
(Повторяю, сведений об этом в деле не имеется - авт.)
"Советская Культура" опубликовала интервью с младшим сыном поэта, экономистом Орестом Николаевичем Высотским "Расстрелян как заговорщик", в котором тот утверждает что: "Если бы он был врагом советской власти, то, вероятно, сражался бы в рядах армии Деникина".
Конечно подобная цитата не свидетельство невиновности в другом инкриминируемом деянии, но она имеет право на существование, поскольку характеризует цельность личности, и способность ее к совершению того или иного поступка. Об этот мы говорили при встрече.
Как много могла бы добавить А.Ахматова, будь она живой, об Одоевцевой, кроме того, что как само собой разумеющееся было коротко отмечено в дневнике биографа Гумилева П.Лукницкого: "По рассказам А.Ахматовой, Н.Гумилев не выделял ее (Одоевцеву - авт.) из круга других барышень - его учениц; каждой досталось его внимание, двух-трех провожаний до дома с увлекательными беседами о поэзии и т.д."
И семьдесят лет из всех барышень только Одоевцева не могла этого простить Гумилеву.
Почему мы серьезно и многократно прислушиваемся к ее словам? Ведь они не более как литературные произведения, и принимать их в расчет следственным органам не было смысла. К тому же в каждом выступлении она "вспоминает" что-то новое. В одном таком воспоминании о виденном ею у Гумилева пистолете, о котором в деле (не странно ли?) не говорится ни слова. Вспоминает она и о найденных и не фигурирующих при этом в деле листовках, и об "очаровательном следователе Якобсоне", на допросах якобы читавшем стихи Николая Степановича (и не знавшем, как мы видим, до конца процесса, как зовут его великого подследственного), и о том, что Гумилев стоял во главе ячейки и раздавал деньги ее членам (по Одоевцевой выходит, что и М.Шагинян - член ячейки), и о многом-многом другом...
А вот что пишет по этому поводу человек, осуществлявший надзор за следствием в органах госбезопасности Г.А.Терехов.
"14 мая 1986 года в "Литературной газете" (No20) прочитал статью Евг.Евтушенко "Возвращение поэзии Гумилева", в которой указано, что русский поэт Н.Гумилев "в 1921 году был расстрелян за участие в контрреволюционном заговоре".
В сентябре 1986 года в журнале "Огонек" (No 36) прочитал эссе
В.Карпова "Поэт Николай Гумилев", в котором также указано, что "Н.Гумилев являлся участником Петроградской боевой организации, активно содействовал в составлении прокламаций контрреволюционного содержания, обещал связать с организацией в момент выступления группу интеллигентов, которая активно примет участие в восстании, получал от организации деньги на технические надобности". Далее В.В.Карпов приводит выдержку из высказывания Константина Симонова: "Гумилев участвовал в одном из контрреволюционных заговоров в Петрограде - этот факт установленный. Примем этот факт как данность".
Я сомневаюсь в том, что Евг.Евтушенко, В.В.Карпов и К.Симонов сами изучали материалы уголовного дела по обвинению Н.С.Гумилева. Мне же довелось по долгу службы изучать в свое время все материалы дела, находящегося в архиве. Я ознакомился с делом Гумилева будучи прокурором в должности старшего помощника Генерального прокурора СССР и являясь членом коллегии Прокуратуры СССР.
По делу установлено, что Н.С.Гумилев действительно совершил
преступление, но вовсе не контрреволюционное, которое в настоящее время относится к роду особо опасных государственных преступлений, а так называемое сейчас иное государственное преступление, а именно - не донес органам советской власти, что ему предлагали вступить в заговорщицкую офицерскую организацию, от чего он категорически отказался.
Никаких других обвинительных материалов, которые изобличали бы Гумилева в участии в антисоветском заговоре, в том уголовном деле, по материалам которого осужден Гумилев, нет. Там, повторяю содержатся лишь доказательства, подтверждающие недонесение им о существовании контрреволюционной организации, в которую он не вступил.
Мотивы поведения Гумилева зафиксированы в протоколе его допроса: пытался его вовлечь в антисоветскую организацию его друг, с которым он учился и был на фронте. Предрассудки дворянской офицерской чести, как он заявил, не позволили ему "с доносом".
Преступление совершено не по политическим мотивам. Совершенное Гумилевым преступление по советскому уголовному праву называется "прикосновенность к преступлению" и по уголовному кодексу РСФСР ныне наказывается по статье 88-1 УК РСФСР лишением свободы на срок от одного года до трех или исправительными работами до двух лет. Соучастием недонесение по закону не является. Нельзя смешивать в одну кучу и тех, кто согласился участвовать в заговоре, и тех, кто от этого категорически отказался.
В настоящее время по закону и исходя из требований презумпции невиновности Гумилев не может признаваться виновным в преступлении, которое не было подтверждено материалами того уголовного дела, по которому он был осужден. Любые иные (в том числе и следственные и судебные) материалы, даже если они имеются в других уголовных делах, но не приобщены были в то время к делу Гумилева не могут быть приняты в настоящее время во внимание для юридической (а также и политической) оценки поведения Н.С.Гумилева.
Полагаю, что такие материалы (если они существуют) не могут быть сейчас, шестьдесят шесть лет спустя, направлены в обвинение Гумилева (подчеркнуто мной - авт.), а также использованы литературоведами.
Между прочим в материалах уголовного дела по обвинению Н.С.Гумилева имеется обращение Максима Горького с просьбой в пользу Гумилева.
С глубоким уважением
Г.А.Терехов,
член объединения старых большевиков при ИМЭЛ
при ЦК КПСС, заслуженный юрист РСФСР,
государственный советник юстиции второго класса
Что теперь сказать Карпову, Евтушенко, Симонову, Одоевцевой.
А ведь всерьез размышляли. Вот, к примеру:
"Не берусь выступать в роли арбитра, не будучи знакомым с материалами следствия, но короткое сообщение в газете, где изложена вина Гумилева, за которую он был осужден, дает основание для размышлений".
По поводу данной сентенции секретаря Союза писателей СССР хочется напомнить ему: когда сам В.Карпов, содержался следственном изоляторе особого отдела, где ему, по его рассказам, отбивали почки, вымогая признания в диверсионной деятельности против "отца народов", он ведь прекрасно знал, что в инкрими-нируемом деянии не виновен, однако полагал (что свойственно человеческой натуре), и искренне, видимо, полагал, что ошиблись только в отношении его самого, а что все вокруг действительно враги народа.
В.Карпов расписался не просто в том, что он, - пострадавший от системы, остается ее верным сыном и более того, приверженцем, но, что он либо не читал газету с упоминанием о расстреле Гумилева, а как и все читал только выдержку под No 30 везде публиковавшуюся, либо тем, что в момент написания статьи о Гумилеве (кстати судя по тем же ошибкам, подчас оборотам речи, статью он на две трети списал у Г.Струве из Вашингтонского издания Гумилева 1961 года) он был напуган обрушившимся строем. Иначе я не могу объяснить тот факт, что абсолютно пародийная статья на целую газетную полосу (Карпов говорит о коротком сообщении), рассчитанная даже не на идиотов, и даже не на малограмотное большинство населения России того времени, похожая на рассказ о борьбе чекистов со шпионами в рассказе А.Гайдара "Судьба барабанщика", воспринималась Карповым всерьез.
Августа 5-го дня 1921 г.
В ЧРЕЗВЫЧАЙНУЮ КОМИССИЮ
ПО БОРЬБЕ
С КОНТР-РЕВОЛЮЦИЕЙ И СПЕКУЛЯЦИЕЙ
Гороховая, 2
По дошедшим до издательства "Всемирная литература" сведениям, сотрудник его, Николай Степанович Гумилев, в ночь на 4 августа 1921 года был арестован. Принимая во внимание, что означенный Гумилев является ответственным работником в издательстве "Всемирная литература" и имеет на руках неоконченные заказы, редакционная коллегия просит о скорейшем расследовании дела и при отсутствии инкриминируемых данных освобождения Н.С.Гумилева от ареста.
Председатель редакционной коллегии
Секретарь
Однако вряд ли Горький стал бы заступаться за кого бы то ни было в 1921 году. Вряд ли, потому что к тому времени появились выпады против издательства, где Горький работал, а он уже понимал, чем заканчиваются такие выпады в прессе. Его обвиняли в неблаговидной политической роли.
Существует еще один документ. Статья И.Куприна "Крылатая душа", посвященная памяти Гумилева.
"Но вот вопрос, где же был Горький, когда Гумилев томился на Гороховой No 2, в одиноком молчании, ожидая своей участи? Мы что-то не слыхали о Горьком в связи с расстрелом Гумилева". (подчеркнуто мной - авт.)
Но, как видно из дела было другое письмо, приведенное на листе No 103.
ЛИСТ No 104
(Машинопись - авт.)
Выписка из протокола заседания Президиума Петрогуб. Ч.К.
от 24.08.21 года:
"Гумилев Николай Степанович, 35 лет, б. дворянин, филолог, член коллегии издательства "Всемирная литература", женат, беспартийный, б. офицер, участник Петроградской боевой контрреволюционной организации, активно содействовал составлению прокламаций контрреволюционного содержания, обещал связать с организацией в момент восстания группу интеллигентов, кадровых офицеров, которые активно примут участие в восстании, получил от организации деньги на технические надобности".
Верно: (подпись отсутствует)
(Справа приписка без какой-либо подписи - авт.) "Приговорить к высшей мере наказания - расстрелу".
ЛИСТЫ No 105-106
(Переписка с домоуправлением по поводу квартиры, мебели и
вещей в Доме искусств - авт.)
ЛИСТ No 107
(Справка из домоуправления - авт.)
Удостоверяю, что квартира No 2 по Преображенской улице, 5-7 в марте 19 года взята во временное пользование со всей обстановкой и инвентарем моим покойным мужем Н.С. Гумилевым у С.В. Штюрмера, а поэтому вся в ней обстановка принадлежит Штюрмеру, кроме 1303 экз. книг, принадлежат моему мужу Н.С. Гумилеву.
Анна Гумилева
22 сентября 1921 г.
ДКТ заверяет правильность подписи.
Председатель ДКТ Прокофьев
(Две печати и штамп домоуправления - авт.)
ЧАСТЬ III ПРАВО
РАССЛЕДОВАНИЕ
На протяжении всего времени моего знакомства с делом ни в КГБ СССР, ни в Прокуратуре СССР я не встречал никого, кто бы был или высказался бы против реабилитации Гумилева. Правда, все, кто занимался этим делом, говорили неконкретно, размазано, витиевато, "в общем" о сложном времени, о красном терроре, о том, что в то время могли и так...
Поэтому считаю возможным самому высказаться по поводу дела Гумилева.
Перед нами "Выписка из протокола заседания Президиума Петрогуб.Ч.К. от 24.08.21 года" (приговор):
"Гумилев Николай Степанович, 35 лет, бывший дворянин, филолог, член коллегии издательства "Всемирная литература", женат, беспартийный, бывший офицер, участник Петроградской боевой контрреволюционной организации, активно содействовал составлению прокламаций контрреволюционного содержания, обещал связать с организацией в момент восстания группу интеллигентов, кадровых офицеров, которые активно примут участие в восстании, получил от организации деньги на технические надобности".
Итак, "участник", "активно содействовал", "обещал связать", "получил деньги", "на технические надобности".
В деле имеется единственное показание профессора В.Таганцева, руководителя этой упомянутой боевой организации, именуемой "Таганцевским заговором".
Поскольку это, повторяю, единственный документ, на котором строится обвинение, привожу его здесь полностью.
"Протокол показания гр. Таганцева. "Поэт Гумилев после рассказа Германа обращался к нему в конце ноября 1920 г. Гумилев утверждает, что с ним связана группа интеллигентов, которой он может распоряжаться, и в случае выступления согласился выйти на улицу, но желал бы иметь в распоряжении для технических надобностей некоторую свободную наличность. Таковой у нас тогда не было. Мы решили тогда предварительно проверить надежность Гумилева, командировав к нему Шведова для установления связей.
В течение трех месяцев, однако, это не было сделано. Только во время Кронштадта Шведов выполнил поручение: разыскал на Преображенской ул. поэта Гумилева, адрес я узнал для него во "Всемирной литературе", где служил Гумилев. Шведов предложил ему помочь нам, если представится надобность в составлении прокламаций. Гумилев согласился, сказав, что оставляет за собой право отказываться от тем, не отвечающих его далеко не правым взглядам. Гумилев был близок к советской ориентации. Шведов мог успокоить, что мы не монархисты, а держимся за власть советов. Не знаю, насколько он мог поверить этому утверждению. На расходы Гумилеву было выделено 200 000 советских рублей и лента для пишущей машинки. Про группу свою Гумилев дал уклончивый ответ, сказав, что для организации ему надобно время. Через несколько дней пал Кронштадт. Гумилев был близок к советской ориентации, стороной я услыхал, что Гумилев весьма отходит далеко от контрреволюционных взглядов. Я к нему больше не обращался, как и Шведов и Герман, и поэтических прокламаций нам не пришлось видеть".
Фиксирую внимание читателя на следующих деталях показаний:
1. Таганцев в двадцати строках дважды говорит о близости Гумилева к советской ориентации; (подчеркнуто мной - авт.)
2. Прокламации, по его словам, должны были быть поэтическими; (подчеркнуто мной - авт.)
3. Он утверждает, что Шведов просил Гумилева помочь, а не Гумилев напрашивался; (подчеркнуто мной - авт.)
4. Шведов обманул поэта, сказав, что их группа держится за "власть Советов"; (подчеркнуто мной - авт.)
5. Гумилев не согласился примкнуть к заговорщикам и, заподозрив подвох, дал уклончивый ответ; (подчеркнуто мной - авт.)
6. В начале показаний упоминается Герман, однако, ни одного свидетельства его встречи с Гумилевым в материалах дела не содержится. (подчеркнуто мной - авт.)
Гумилев в своих показаниях сообщает о том, что он говорил неоднократно посещавшему его Шведову (Вячеславскому): "Мне, по всей видимости, удастся в момент выступления собрать и повести за собой кучку прохожих".(подчеркнуто мной - авт.)
Как видим, в показаниях по делу не содержится ни одного документа, свидетельствующего о том, что Гумилев составлял прокламации или вел переговоры с кем-то, кто должен был примкнуть к группе Таганцева. (подчеркнуто мной - авт.)
Но зато в обвинительном заключении, составленном следователем Якобсоном, имеется все, чего нет в деле:
"Гражданин Гумилев утверждал курьеру финской контрразведки, что он, Гумилев, связан с группой интеллигентов, которой последний может распоряжаться и которая в случае выступления готова выйти на улицу для активной борьбы с большевиками, желал бы иметь в распоряжении некоторую сумму для технических надобностей".
Откуда, минуя материалы дела, взялась "активная борьба с большевиками"? Из кучки прохожих? И офицеры, с которыми, как говорится в приговоре, Гумилев обещал связать группу Таганцева, упоминаются в деле лишь однажды, да и то в объяснении Гумилева, что он это пообещал легкомысленно, ибо связей с бывшими сослуживцами не поддерживает.
А некий курьер контрразведки? Как он попал в заключительный документ следствия? И почему в показаниях Гумилева зафиксировано, что Гумилев встречался со Шведовым (Вячеславским), а в обвинительном заключении фигурирует Герман?.. Неужели ошибся следователь? А может быть, сознательно ошибся?
Оказывается, следствие по делу Гумилева установило принадлежность Германа и Шведова к контрразведке. Но этого нет в показаниях Гумилева, поэтому следствие обязано было признать, исходя из презумпции, невиновность Гумилева в эпизоде с предложением сотрудничать в группе Таганцева, ибо не установлено, с кем в действительности говорил Гумилев, с заговорщиком или болтуном. А на нелепый вопрос, будет ли он участвовать в заговоре, ироничный человек, коим был Гумилев, мог вполне съязвить: еще бы! К тому же посетителю надо было оставить где-то деньги - 200 000 рублей. "Надо было оставить" следует из того, что этот посетитель трижды, это видно из материалов дела, просил Гумилева взять их на хранение и в конце концов передал их на хранение, а не на "технические надобности", как написано в приговоре.
Кроме того, смехотворна оставленная Гумилеву сумма. В деле (лист 3 61) имеется расписка Мариэтты Шагинян от 23.07.21 г.: "Мною взято у Н.С.Гумилева пятьдесят тысяч рублей". На "заговорщицкие" деньги она могла приобрести в те месяцы 1921 года разве что немного картофеля или десять самых дешевых марок из тех, что используются внутри города. Сегодня такая марка стоит 2 рубля, стало быть, получил Гумилев, если пересчитать те 200 000 на сегодняшний денежный курс, получится около пятидесяти рублей.
А главное - с какой легкостью Гумилев распоряжался "заговорщицкими" ресурсами. Уже по одному этому факту ясно и не юристу, что указанная сумма денег и контрреволюционный заговор - в данном случае - вещи несовместимые. В праве это называется - отсутствие события преступления. (Хотя как знать: до сих пор не опровергнута легенда, что Ленин на революцию зарабатывал деньги, перепечатывая рукописи на пишущей машинке). Тем паче, что при обыске у Гумилева было изъято всего 16 000 рублей. Очевидно, другим своим голодающим друзьям он раздавал деньги без расписок.
Возникает еще один вопрос: почему, приобщив к делу расписку Мариэтты Шагинян, следователь не вызвал ее в качестве свидетеля? И почему он не заинтересовался, куда девались остальные деньги? Гумилев же сам говорит о деньгах следующее: "Деньги, 200 000, взял на всякий случай и держал их в столе, ожидая или событий, то есть восстания в городе, или прихода Вячеславского, чтобы вернуть их, потому что после падения Кронштадта я резко изменил мое отношение к Советской власти. С тех пор ни Вячеславский и никто другой с подобными разговорами ко мне не приходил, я предал все дело забвению".
Вызывает недоумение и то, что с каждой страницей обвинение становится все более расплывчатым, а Гумилев дает все более самообличительные показания, отвечает на незаданные вопросы. Вспомнил каких-то лиц, якобы приходивших к нему с поручением: бритоголового незнакомца, передавшего ему привет из Москвы, таинственную пожилую даму, которая (тоже "якобы") предложила Гумилеву дать информацию о походе на Индию (?! - авт.) малоизвестного поэта Бориса Верина...
Подтвердили ли эти визиты и таинственный Верин, и бритоголовый москвич, или, может быть, пожилая дама, интересовавшаяся Индией, после успешных поисков была обнаружена следствием, допрошена и дала показания против Гумилева?
Никто не найден, и никто не допрошен. Верин к тому времени уже жил в эмиграции, другие вряд ли вообще существовали. Во всяком случае, Гумилев еще раз представляется нам аристократом духа - ни кого не предал, ни выдал, не подставил, и даже не пытался сделать правдоподобной игру со следователями. Гумилев был позером, сочинителем, творческим человеком, у него были индивидуальные особенности и черты натуры, он мог придумать то, чего не существовало (например, себя конквистадором: "Я - конквистадор в панцире железном"), он мог наговорить на себя разным женщинам противоположные о себе вещи, передарить, перепосвятить свои стихи и т.д. Он несерьезно, легкомысленно мог воспринять вопросы допрашивающих его людей и отвечать то, что заблагорассудится ему в этот момент, и приходить на допросы и выслушивать приговор с томиком Данте... "Писатель - это личность, для которой ее индивидуальные грезы важнее нужд реальности". "Я пропастям и бурям верный брат Но я вплету в воинственный наряд Звезду долин, лилею голубую"...
Может быть, Герман и Шведов все же подтвердили показания В.Таганцева и тем самым сообщили важные улики, которые и привели к расстрелу подследственного поэта?
В деле показаний Германа и Шведова нет. И не может быть.
Много позже описываемых событий, КГБ СССР выяснил: Ю.П.Герман, морской офицер, убит погранохраной 30.05.21 года при попытке перехода финской границы, а В.Г.Шведов, подполковник, был смертельно ранен чекистами во время ареста в Петрограде 3.08.21 года. То есть обоих не было на свете еще до начала производства по делу Гумилева...
Таким образом, только показания В.Таганцева, никем не проверенные, никем не доказанные, послужили обвинением.
Следователь Якобсон в обвинительном заключении заявил, что на первых допросах Гумилев ни в чем не признался, а потом полностью подтвердил то, что ему было инкриминировано. С чего бы это? Ведь в деле не прибавилось ни строчки. И вдруг подследственный стал признаваться... Может быть, из личной симпатии к следователю?.. Одоевцева в своих "воспоминаниях" так именно и представляет себе, что "из симпатии".
"...На основании вышеизложенного считаю необходимым применить по отношению к гр. Гумилеву Николаю Станиславовичу как явному врагу народа и рабоче-крестьянской революции высшую меру наказания - расстрел".
Цитирую этот "исторический документ" по трем пунктам:
1. В полном его тексте в трех случаях из трех написано чужое отчество;
2. Нигде в мире не было больше законодательства, где следователь предлагал бы суду или органу, его заменяющему, свое мнение о мере наказания.
3. Такой документ должны были подписать двое. Вторым оперуполномоченный ВЧК (в качестве надзорной инстнции).
На данном документе подпись отсутствует...
Казалось бы, оснований для реабилитации 1990 году было предостаточно, но прокуратура на то и прокуратура, что бы проверять все, что еще могло быть установлено по делу, например, свидетель Ирина Одоевцева, которая считает Гумилева причастным к заговору.
Огонек No 12, апрель 1990 г. Одоевцева вспоминает: "Гумилев был страшно легкомысленным... Как-то, когда мы возвращались с поэтического вечера, Гумилев сказал что достал револьвер - "пять дней охотился"... Поэтам М.Кузмину, Г.Иванову (будущему мужу И.Одоевцевой - авт.) и многим другим знакомым литераторам Гумилев таинственно намекал на свою причастность к "организации"... Кузмин однажды сказал: "Доиграетесь, Коленька, до беды!"
Гумилев уверял "Это совсем не опасно - они не посмеют меня тронуть..."
В последней фразе Гумилева, если бы ее и не выдумала Одоевцева, и если рассматривать ее как свидетельские показания, еще раз можно убедиться в том, что все происходящее было фрондерством и мальчишеством, присущим поэту.
"Было это весной 1921 года. Я зашла за Гумилевым в 11 часов утра, чтобы идти вместе с ним в Дом Искусства.
...- Нет, мы никуда не пойдем, - сразу заявил он. - Я недавно вернулся домой и страшно устал. Я всю ночь играл в карты и много выиграл. (подчеркнуто мной - авт.) Мы останемся здесь, и будем пить чай.
Я поздравила его с выигрышем".
РАВНОДУШНЫЕ
"...Об его участии в заговоре я узнала совершенно случайно. В конце апреля я сидела в кабинете Гумилева перед его письменным столом... слегка вдвигала и выдвигала ящик его письменного стола. Я совершенно не умела сидеть спокойно и слушать, сложа руки.
Не рассчитав движения, я вдруг совсем выдвинула ящик и громко ахнула. Он был туго набит пачками кредиток...
И он, взяв с меня клятву молчать, рассказал мне, что участвует в заговоре. Это не его деньги, а деньги для спасения России". (подчеркнуто мной - авт.)
(Ирина Одоевцева, "На берегах Невы", изд. дом Виктор Камкин, Вашингтон, страницы: 421, 430, 436-438).
Странное расхождение. А может, все-таки, выигранные в карты? А кроме того, он же взял с нее ,клятву молчать.
"Я зашла к Гумилеву накануне его переезда: "Он стоит перед высокой книжной полкой, берет книгу за книгой и перелистав ее кладет на стул, на стол или просто на пол.
...- Я ищу документ. Очень важный документ. Я заложил его в одну из книг и забыл в какую. Вот я и ищу. Помогите мне.
Я тоже начинаю перелистывать и вытряхивать книги. Мы добросовестно и безрезультатно опустошаем полку.
...Мне надоело искать и я спрашиваю:
-А это важный документ?
Он кивает.
-И даже очень. Черновик кронштадской прокламации. Оставлять его в пустой квартире никак не годится!
Черновик прокламации? Я вспоминаю о заговоре...
-Вам конечно хочется бежать? Ну и бегите. Все равно мне не найти проклятого черновика. Верно я его сжег.
(Судя по этому диалогу, Гумилев не доверял Одоевцевой, или разыгрывал ее)
Еще одна деталь: Одоевцева пришла к Гумилеву в момент, когда он переезжал с Преобрженской, 5 на угол Мойки и Невского. И искали они прокламацию на Преображенской, а обыск у Гумилева был на Мойке в новой квартире. Сведений об обыске на Преображенской в деле не имеется.
Тем не менее, Одоевцева пишет:
"-Не говорите никому о черновике, - доносится до меня его голос и я, кивнув Ане, готовящей что-то на кухне на примусе, выбегаю на лестницу.
После ареста Гумилева, при обыске на Пребраженской, 5, чекисты искали более умело и тщательно, и нашли черновик.
(Повторяю, сведений об этом в деле не имеется - авт.)
"Советская Культура" опубликовала интервью с младшим сыном поэта, экономистом Орестом Николаевичем Высотским "Расстрелян как заговорщик", в котором тот утверждает что: "Если бы он был врагом советской власти, то, вероятно, сражался бы в рядах армии Деникина".
Конечно подобная цитата не свидетельство невиновности в другом инкриминируемом деянии, но она имеет право на существование, поскольку характеризует цельность личности, и способность ее к совершению того или иного поступка. Об этот мы говорили при встрече.
Как много могла бы добавить А.Ахматова, будь она живой, об Одоевцевой, кроме того, что как само собой разумеющееся было коротко отмечено в дневнике биографа Гумилева П.Лукницкого: "По рассказам А.Ахматовой, Н.Гумилев не выделял ее (Одоевцеву - авт.) из круга других барышень - его учениц; каждой досталось его внимание, двух-трех провожаний до дома с увлекательными беседами о поэзии и т.д."
И семьдесят лет из всех барышень только Одоевцева не могла этого простить Гумилеву.
Почему мы серьезно и многократно прислушиваемся к ее словам? Ведь они не более как литературные произведения, и принимать их в расчет следственным органам не было смысла. К тому же в каждом выступлении она "вспоминает" что-то новое. В одном таком воспоминании о виденном ею у Гумилева пистолете, о котором в деле (не странно ли?) не говорится ни слова. Вспоминает она и о найденных и не фигурирующих при этом в деле листовках, и об "очаровательном следователе Якобсоне", на допросах якобы читавшем стихи Николая Степановича (и не знавшем, как мы видим, до конца процесса, как зовут его великого подследственного), и о том, что Гумилев стоял во главе ячейки и раздавал деньги ее членам (по Одоевцевой выходит, что и М.Шагинян - член ячейки), и о многом-многом другом...
А вот что пишет по этому поводу человек, осуществлявший надзор за следствием в органах госбезопасности Г.А.Терехов.
"14 мая 1986 года в "Литературной газете" (No20) прочитал статью Евг.Евтушенко "Возвращение поэзии Гумилева", в которой указано, что русский поэт Н.Гумилев "в 1921 году был расстрелян за участие в контрреволюционном заговоре".
В сентябре 1986 года в журнале "Огонек" (No 36) прочитал эссе
В.Карпова "Поэт Николай Гумилев", в котором также указано, что "Н.Гумилев являлся участником Петроградской боевой организации, активно содействовал в составлении прокламаций контрреволюционного содержания, обещал связать с организацией в момент выступления группу интеллигентов, которая активно примет участие в восстании, получал от организации деньги на технические надобности". Далее В.В.Карпов приводит выдержку из высказывания Константина Симонова: "Гумилев участвовал в одном из контрреволюционных заговоров в Петрограде - этот факт установленный. Примем этот факт как данность".
Я сомневаюсь в том, что Евг.Евтушенко, В.В.Карпов и К.Симонов сами изучали материалы уголовного дела по обвинению Н.С.Гумилева. Мне же довелось по долгу службы изучать в свое время все материалы дела, находящегося в архиве. Я ознакомился с делом Гумилева будучи прокурором в должности старшего помощника Генерального прокурора СССР и являясь членом коллегии Прокуратуры СССР.
По делу установлено, что Н.С.Гумилев действительно совершил
преступление, но вовсе не контрреволюционное, которое в настоящее время относится к роду особо опасных государственных преступлений, а так называемое сейчас иное государственное преступление, а именно - не донес органам советской власти, что ему предлагали вступить в заговорщицкую офицерскую организацию, от чего он категорически отказался.
Никаких других обвинительных материалов, которые изобличали бы Гумилева в участии в антисоветском заговоре, в том уголовном деле, по материалам которого осужден Гумилев, нет. Там, повторяю содержатся лишь доказательства, подтверждающие недонесение им о существовании контрреволюционной организации, в которую он не вступил.
Мотивы поведения Гумилева зафиксированы в протоколе его допроса: пытался его вовлечь в антисоветскую организацию его друг, с которым он учился и был на фронте. Предрассудки дворянской офицерской чести, как он заявил, не позволили ему "с доносом".
Преступление совершено не по политическим мотивам. Совершенное Гумилевым преступление по советскому уголовному праву называется "прикосновенность к преступлению" и по уголовному кодексу РСФСР ныне наказывается по статье 88-1 УК РСФСР лишением свободы на срок от одного года до трех или исправительными работами до двух лет. Соучастием недонесение по закону не является. Нельзя смешивать в одну кучу и тех, кто согласился участвовать в заговоре, и тех, кто от этого категорически отказался.
В настоящее время по закону и исходя из требований презумпции невиновности Гумилев не может признаваться виновным в преступлении, которое не было подтверждено материалами того уголовного дела, по которому он был осужден. Любые иные (в том числе и следственные и судебные) материалы, даже если они имеются в других уголовных делах, но не приобщены были в то время к делу Гумилева не могут быть приняты в настоящее время во внимание для юридической (а также и политической) оценки поведения Н.С.Гумилева.
Полагаю, что такие материалы (если они существуют) не могут быть сейчас, шестьдесят шесть лет спустя, направлены в обвинение Гумилева (подчеркнуто мной - авт.), а также использованы литературоведами.
Между прочим в материалах уголовного дела по обвинению Н.С.Гумилева имеется обращение Максима Горького с просьбой в пользу Гумилева.
С глубоким уважением
Г.А.Терехов,
член объединения старых большевиков при ИМЭЛ
при ЦК КПСС, заслуженный юрист РСФСР,
государственный советник юстиции второго класса
Что теперь сказать Карпову, Евтушенко, Симонову, Одоевцевой.
А ведь всерьез размышляли. Вот, к примеру:
"Не берусь выступать в роли арбитра, не будучи знакомым с материалами следствия, но короткое сообщение в газете, где изложена вина Гумилева, за которую он был осужден, дает основание для размышлений".
По поводу данной сентенции секретаря Союза писателей СССР хочется напомнить ему: когда сам В.Карпов, содержался следственном изоляторе особого отдела, где ему, по его рассказам, отбивали почки, вымогая признания в диверсионной деятельности против "отца народов", он ведь прекрасно знал, что в инкрими-нируемом деянии не виновен, однако полагал (что свойственно человеческой натуре), и искренне, видимо, полагал, что ошиблись только в отношении его самого, а что все вокруг действительно враги народа.
В.Карпов расписался не просто в том, что он, - пострадавший от системы, остается ее верным сыном и более того, приверженцем, но, что он либо не читал газету с упоминанием о расстреле Гумилева, а как и все читал только выдержку под No 30 везде публиковавшуюся, либо тем, что в момент написания статьи о Гумилеве (кстати судя по тем же ошибкам, подчас оборотам речи, статью он на две трети списал у Г.Струве из Вашингтонского издания Гумилева 1961 года) он был напуган обрушившимся строем. Иначе я не могу объяснить тот факт, что абсолютно пародийная статья на целую газетную полосу (Карпов говорит о коротком сообщении), рассчитанная даже не на идиотов, и даже не на малограмотное большинство населения России того времени, похожая на рассказ о борьбе чекистов со шпионами в рассказе А.Гайдара "Судьба барабанщика", воспринималась Карповым всерьез.