Лукницкий Сергей. Труды и дни Прокурора Галактики

   От духоты вагона, от спешки мое тело становится горячим и потным. Мерзко.
   На бульваре Роспай я выхожу на одну станцию раньше, чтобы чуть-чуть пройтись и освежиться на воздухе, иду по бульвару вниз, к Монпарнасу, захожу в бар купить сигареты.
   Интересно: а деньги у меня есть или тоже забыты дома?
   Покупаю сигареты и иду дальше, закуриваю, перехожу на другую сторону бульвара, взвизгивают тормоза. Я спешу, ничего не вижу и, конечно, огрызаюсь:
   - Ты что, пид, три дня мужика не видел?
   Можно было и не переходить бульвар, но на той стороне Монпарнаса есть Иппопотамо, где меня знают. Я там иногда завтракаю. Сегодня на это времени нет. Вбегаю на секунду в бар. Навстречу мне выходит очень красивая китаянка с каким-то парнем славянского типа, русоволосым и высоким. Я оглядываю их пристрастно - красивая пара.
   - Как всегда, виски? - улыбается гарсон.
   Я молчу. Он делает мне знак и проводит за стойку, где я залпом выпиваю стаканчик. Я делаю это за стойкой, потому что в баре бывают мои сослуживцы, они могут меня заметить, а я не хочу терять свою последнюю работу.
   На ходу звякаю о прилавок монетой и мчусь дальше вниз мимо Вавин и памятника Бальзаку к своему институту. У меня сегодня первая группа. Студенты из разных стран будут учиться у меня французскому.
   Я филолог, но работу свою не люблю.
   Внизу в вестибюле на компьютере - расписание занятий. Тут же на принтере отрываю лист с именами и характеристиками своих студентов, но изучать их некогда.
   Моя аудитория на шестом этаже. Лифт, как всегда, переполнен, мчусь по лестнице.
   До начала занятий всего минута, а профессор не может опаздывать, во всяком случае в первый день, даже если профессору только тридцать, он не вымыт и во что попало одет.
   Впереди меня по лестнице поднимается китаянка, та же, которая была десять минут назад в баре. Классная фигура. Пока иду за ней, использую возможность разглядеть все до мелочей. Я люблю красивых женщин, а теперь даже останавливаюсь в изумлении. Редко увидишь такое совершенство в Париже. Китаянку сопровождал все тот же русоволосый парень. Она назвала его Вадимом.
   Она поднялась еще на несколько ступеней. Я отстаю и перевожу дух: Неужели в мою группу?
   И точно, они повернули туда. Я иду следом, окидываю еще раз с ног до головы ее фигуру. Будь я мужиком, обязательно бы тебя трахнула, думаю зло. И иду на свое место за кафедрой.
   Моя группа в этот раз оказалась весьма немногочисленной. Пока студенты доставали свои блокноты, карандаши и прочую ненужную дребедень, я с интересом наблюдала за ними. Мужчин в аудитории было трое: поляк, американец и русский. Последний, я взглянула на распечатку, носил имя Вадим: высокий, широкоплечий, русоволосый, с голубыми глазами. Он чем-то даже напоминал мне моего отца. Может быть, невоздержанностью к женщинам, ибо на Вадиме она читалась так ясно, что взгляду опытной женщины было трудно ошибиться.
   За несколько лет работы я всегда безошибочно угадывала, какие и с кем из студентов у меня сложатся отношения. Мой метод работы - влюбить в себя учеников, обаять их безмерно, а потом уже они будут послушны, начнут доверять мне полностью, а тогда мои скромные знания легко перейдут из моей головы в их собственные.
   Студенты любят за мной ухаживать, и тут нет синдрома ученик - учитель. Я просто привлекательна. Не раз, не два и не десять ко мне подходили и говорили: Вы красивы. Я приветливо улыбалась, но всегда думала о том, что: Ну и что, можно подумать, что это дает вам право мною обладать. Вы себе льстите, мсье. Но, конечно, этого вслух не говорила. Перед началом занятий я даже повесила на видном месте плакатик: Во время урока профессора руками не трогать! Но это исключительно для отработки профессионального подхода к французскому...
   Женщины, конечно, не липли ко мне, как мужчины, да все они, кроме китаянки, были одномерны. Я им давала прозвища: итальянку, например, я назвала чинквачента.
   Эту разноязыкую группу я получила потому, что владею несколькими языками: английским, русским, немецким, а французский студенты знают и без меня неплохо, я корректирую, убираю им акцент.
   Когда моя группа расселась, то оказалось, что представители всех восточных стран сидят по одну сторону, а европейцы - по другую. Как все-таки сильна тяга у людей к границам. Мне было немножко смешно, и я окрестила всю восточную сторону своего класса азиатик.
   Началось занятие, и я стала проверять, на что способны мои студенты. Вадим хорошо говорил по-французски. Я думаю, это очень большая редкость, потому что русский, хорошо говорящий по-французски, очень похож на мужчину, переодетого в дамское платье. Китаянка, наоборот, по-французски говорила весьма скверно, она произносила гли конкурд как ден фирошро.
   Я стала объяснять интонационные особенности французского языка.
   - Оксант сир конфлекс? - воскликнула вдруг итальянка. - Да я так ребенка назову, когда он родится.
   И наша группа повеселилась.
   Я давно заметила, что многие студенты, кто-то из пижонства или упоения европейской вседозволенностью пишут свои письмена левой рукой. На это смотреть очень мило, но мне было все равно, я только подумала, что, если китаянка тоже фронда и левой рукой пишет свои непостижимые иероглифы, это было бы уж слишком. Она была похожа на большую Дюймовочку.
   Я попросила каждого подойти к доске и написать свое имя на родном языке. Иероглиф, который изобразила китаянка, был похож на фруктовые часы из детской сказки.
   Я каждому пыталась объяснить, почему некоторые гласные не произносятся во французском языке, не говоря уж о согласных.
   Иногда я бросала взгляд на Вадима. Славный мужик. Такие не ухаживают за женщинами, таким самим надо на шею бросаться.
   Он сидел рядом с китаянкой, нарушая твердыню азиатик, и копался в своем пошете. Она наклонилась к нему и в чем-то с жаром его убеждала. Он лениво обращал на нее внимание, но она не видела в его поведении позы и продолжала на чем-то настаивать.
   Я не могла еще раз не отметить, что они вместе великолепно смотрятся и что это - очень красивая пара.
   Американца, поляка, двух японок, немку, болгарку, двух кореянок, датчанку, шведку, шри-ланкийку и алжирку я не запомнила, да и не старалась запомнить. Они не волновали мое воображение, а это верный признак того, что встреть я их на улице через полгода после окончания занятий, я их не узнаю.
   Меня интриговала сидящая передо мной пара, интриговала своей гармоничностью, своим совершенством, своей цельностью.
   Я не первый год преподаю, я уже говорила это, поэтому умею прекрасно с помощью некоторых не относящихся к занятиям реплик выудить из студентов все, что мне заблагорассудится. Поэтомудовольно быстро я стала обладателем информации о том, что русский этот намерен здесь жить долго, что он ищет работу и пристанище, что только отсутствие европейского жизненного опыта и русская самостоятельность не позволяют принять, во всяком случае явно, притязания и ухаживания влюбленной китаянки, которая, сказать по совести, была бы для него великолепной партией. Отец ее имеет свой бизнес где-то во Флориде, и, судя по тому, сколько на дочери навешано украшений, весьма солидный. К тому же сама она - совершенство, может быть, немного глупенькая, но нельзя же требовать от двадцатилетней женщины всего сразу. Я вот умная, а что толку.
   Я смотрела на китаянку, и постепенно дикая злоба поднималась во мне. Эта злоба была формой протеста против нее, хорошенькой и богатой, а я, хорошенькая и небогатая, уже дотянула до тридцати лет в лицезрении чужих счастий.
   Но я решила бороться. Решила, конечно, не путем логических умозаключений, а инстинктивно, интуитивно чувствуя, что я еще могу.
   Произошло это через пару дней после начала занятий. Я о чем-то, стоя между столами, рассказывала студентам и вдруг взглянула на Вадима. Он посмотрел на меня тоже, и клянусь, не только я, все в аудитории увидели искру, метнувшуюся между нашими взорами. Я больше не могла говорить, я не могла даже сойти с места. Я сдвинула ноги что было силы и почти немедленно почувствовала, как от бедер моих, обнимая живот, к груди, перекрещивая ее и щекоча спину, поднимаясь к шее и дотрагиваясь до моих губ, движутся два луча. С трудом я доковыляла до своего профессорского места и села, моля Бога, чтобы это мое состояние поскорее бы исчезло и никто бы ничего не заметил.
   Когда я смогла говорить, я поручила студентам какое-то упражнение, а сама вышла в коридор и закурила.
   К следующему занятию я готовилась основательно. Теперь отступать было некуда, потому что я не спала ночь, и количество потраченной на это энергии надо было восполнить хотя бы игрой.
   Игра была теперь прямо противоположной той, которую я вела на первом занятии. Теперь уже в незначительных репликах я поила аудиторию информацией о своей жизни, прекрасно понимая, что только один человек может ею заинтересоваться и что только он один ее воспринимает. Китаянка, будь она повнимательней, вполне могла бы предотвратить беду, но, увлеченная своей очередной диадемой, она и не подозревала об опасности, и то, что должно было произойти, произошло.
   На следующий день Вадим уже сидел не рядом с китаянкой, а ближе к моему столу и после занятий попросил объяснить ему какую-то грамматическую конструкцию, пригласив меня для этого в крошечный ресторанчик как раз недалеко от моего дома. Мне стоило колоссальных усилий, чтоб согласиться не тотчас же. Я же все-таки парижанка, а значит европейская леди, я стою дороже, чем мило и эскарго, которых нам предстоит вкусить сегодня вечером за бутылочкой хорошего бургундского.
   Следующий диманж мы решили провести вместе, и он превратился в длинную неделю счастья. Я глазами Вадима смотрела на Париж, вернее смотрела на него, а он уже на Париж.
   Мы еще не были близки.
   После посещения острова Сите, Нотр-Дам де Пари, часовни Сент-Шапель, Консьержи, площади Каррузель и сада Тюильри, Булонского леса, в котором мы видели множества голых задниц, а их обладатели - странных нецелующихся нас, Монмартра, кладбища Пер-Лашез, Пантеона, Бобура, музея Клюни, дворца Шайо, музея д,Орсе, открытого несколько лет назад в помещении бывшего вокзала, отчего родилась острота: Все аэродромы похожи друг на друга, каждый вокзал величественен по-своему, - мы оба поняли, что немедленно бросимся в Сену, если не договоримся о том, где в ближайшее же время мы можем лечь в постель.
   Я пригласила его на вечер к себе домой. Мы расстались на площади Бастилии. Он мог бы увязаться со мной сразу, я, признаться, была готова к этому, но этого не произошло. Я помчалась приводить себя и квартиру в порядок, готовить еду и прочее.
   Я летела домой, и мне казалось, что я парю в невесомости. Я наслаждалась тем, что я женщина. Каждая клеточка моего тела излучала желание. А впрочем, несмотря на мой опыт, была все равно неизвестность. Такая же, как когда-то в детстве.
   Я вспомнила себя малюткой. Мне было лет шесть. Отец раскачивал меня на качелях. Когда качели неслись вперед и вверх, я широко даже не раскрывала, а распахивала ноги, и воздух врывался мне под юбочку. Я обожала качели и часто просила отца меня покачать, а он думал, что у него смелая дочь. Он гордился тем, что я дочь солдата.
   Вадим должен был появиться в семь вечера, я уже с пяти начала беспокоиться, поминутно оглядывая свою уже прибранную квартиру, перебегая из спальни в гостиную и на кухню, все еще смахивая какие-то только мне одной видимые пылинки, словом, начищала перышки, ибо великолепно знала: первое впечатление от меня в моем доме не бывает обманчиво.
   Увидела я в последний момент, что кухонная полка, которую я только что купила, валяется в углу, но идти за консьержем, чтобы он ее прикрепил, не хотелось.
   Я курила сигарету за сигаретой, будто бы от визита Вадима ко мне всерьез что-то изменится. Но я ждала его так, как любая женщина ждет любой шанс, призванный изменить ее жизнь. Я двадцать раз переодевалась в разные платья и костюмы, меняла тон косметики, цвет помады, переставляла лампы и светильники то так, то эдак, обманывая саму себя. мне нужен был интим, но не нужно было, чтобы он сразу все понял.
   Как назло, у меня в этот день еще не совсем завершились мои дамские месячные проблемы, я несчетное число раз бегала в ванную и, наконц, уверилась, что все будет в порядке.
   Будет ли?
   Хм. А для чего еще мужчина приходит к женщине домой вечером, ведь не для того только, чтобы потешить ее нескромными рассказами о себе. Женщина на это, к несчастью, не имеет права, она должна молчать и играть первую в его жизни. Первую настоящую, иначе у нее ничего не получится.
   Я вдруг развеселилась и тотчас же моя нервозность исчезла. Я еще раз побрызгала себя духами, еще раз оглядела, теперь уже равнодушным взглядом, свою квартиру и плюхнулась в кресло. Мне хотелось лечь на кровать животом вниз и, зарывшись лицом в подушку, так дожидаться его прихода, но мять ложе было нельзя.
   Я сидела в кресле и с нескрываемым удовольствием думала о его визите. Добрым ли будет этот визит, я еще не знала, но мне так надоело одиночество. Мне надо было, чтобы мне кто-то мешал, раздражал, чтобы я могла за кем-то ухаживать, сердиться на кого-то, ворчать, хотя бы и по поводу того, что после душа на полу по щиколотку вода.
   Я не была замужем, потому что Рене имел семью. Когда он ушел, я стала чаще поглядывать на стену, где висело папино ружье. Так мне было тоскливо. Если б я была мужчиной, я бы отомстила ему, наставила ему рога с его женой и любовницей. Это единственное, что его бы проняло.
   Однажды, когда он позвонил мне и сказал, что завел новую любовницу, я сняла ружье и согнула ствол. Там был патрон. Я пыталась приложить ружье к своей голове и одновременно дотянуться до курка, но мне это не удалось: я невысокого роста.
   Но если Вадим любит высоких, придется носить туфли на каблуках.
   Мой папа был конквистадором. Я выросла одна. Мама умерла через месяц после того, как я родилась. Папу я похоронила несколько лет назад. Его шлюха не дала мне даже его последнюю фотографию, зато охотно приняла чек на похоронные расходы. Где она сейчас, не знаю, да мне это и неинтересно.
   Несмотря на то, что я француженка, и уже одно это в глазах европейца делает меня доступной, с мужчинами я знакомлюсь очень сложно. Никто не поверит, что мужчины у меня не было уже почти год.
   И мне теперь до отчаяния нужно было мужское тело.
   Я чуть было не пошла на Пляс Пигаль, в магазин механической любви, где можно было приобрести все, кроме счастья.
   Я вспомнила про предательский шкаф в коридоре, который постоянно открывается, выбежала, распахнула его. Оттуда вывалилась резиновая Сюзи. Мне подарил эту игрушку Рене, когда я назвала его девочкой. Он заявил, что с этого момента я буду спать с ней. И я в самом деле попробовала это. Потом привыкла. От нее, по крайней мере, не разило козлом, и она рассказывала мне интимные подробности своей гнусной жизни.
   Я лихорадочно отстегнула руки, ноги , голову, все это вместе забросила на антресоль. Теперь уже дверца шкафа не может меня выдать.
   Я всегда одна. У меня нет подруг. Женщины, по-моему, еще хуже мужчин.
   И когда я увидела Вадима, мне показалось, что он чуть напоминает мне отца. Я, к сожалению, на отца не похожа, у него северный тип француза, он из Кале.
   Я перестала думать о том, что жду Вадима как свой единственный шанс, после двух бокалов виски мне было уже на все наплевать.
   Но, если честно, Вадим может быть и для меня хорошей партией, хотя бы уже потому, что он не знает про меня того, что могут знать или узнать про меня французы. Я редко вспоминаю о том, как именно я выживала, как скиталась с цыганами, как спала в подъездах, как в четырнадцать лет узнала, что такое мужчина. Но я ни о чем не жалею, все это дало мне не только жизненный опыт, но и превосходство над запипишками, которые с детства одеваются в галерее Лафайет. Уж им-то уготованы мужья с рождения, а я должна думать обо всем сама. Но еще раз повторяю, что я не жалею: я живу в самой респектабельной стране мира, и оттого, что я не дала себя погубить сразу, эта страна меня оценила, стала уважать, и теперь я чувствую себя ее хозяйкой. Я тоже одеваюсь в галерее Лафайет, в магазинах Самаритен или у Рифайл, если пожелаю когда-нибудь что-то из ряда вон выходящее или меховое. Но у меня есть главное, чего нет у папенькиных дочек: у меня есть свобода духа и свобода выбора. Именно поэтому, занявшись трудностью предприятия, я позволила себе влюбиться в этого русского.
   Я, кажется, не заметила, как все-таки плюхнулась на кровать и смяла ее. А и черт с ней, пусть думает, что хочет.
   Но вот и звонок, кажется, это он. Ну что ж... я в последний раз поправила прическу перед зеркальцем и открыла дверь. Все свое усилие воли направляю на то, что бы улыбнуться и казаться приветливой, и это мне удается.
   Вадим входит с цветами. Это не принято во Франции, но приятно. Я сама покупаю себе цветы, когда хочу, чтобы моя квартира преобразилась.
   Он входит с видом хозяина в гостиную и оглядывает ее. Взгляд его несколько затуманивается, потому что он не видит сразу кровати. Вот они, самцы. Я ведь все понимаю не хуже него, но у меня две комнаты, вторая спальня, и если он будет себя хорошо вести, ему еще предстоит побывать там.
   Когда он вошел, я почувствовала, что моя квартира слишком мала для нас двоих. Он казался огромным и неуклюжим и производил впечатление полного покупателя, который вошел без нужды в крошечную фарфоровую лавку.
   Но он пришел далеко не без нужды. Ему надо устроиться, и он ищет женщину для пристанища. Если кто и осудит его - не я. Он красив. А мы все так несчастны.
   Он моложе меня на три года, но я сразу не открыла ему свой возраст, мужчина ведь - существо с бесконечными комплексами, и хотя оптимально я ему, конечно, подхожу и все, кроме юности, у меня есть, он бы поморщился. Глупый, девичьи штучки с лихвой заменят жизненный опыт и умение ориентироваться во Франции, да и вообще в жизни, а не это ли ему сегодня в этой чужой для него стране больше всего нужно, ведь одного взгляда на него достаточно, чтобы понять: он убежал из России, убежал из своей страны, потому что, хотя и занимался там какими-то мелкими спекуляциями, выжить все равно не смог и теперь приехал попытать счастья на Западе. Но здесь другие законы. Он уже не рассчитывает на свои силы, а ищет обыкновенную бабу, чтобы и накормила, и обогрела, и дала, и еще делишки его устроила. Мне не нравятся такие мужчины, но ведь других не бывает...
   Сначала мы сидели за столом, он хотел музыки, но алмазный диск все время выскакивал, потом наконец получилось. Музыка была так себе. Года полтора назад я купила этот диск.
   Он пригласил меня танцевать, почти немедленно обнял и положил голову мне на плечо. Когда это произошло, я вдруг забыла все о том, что я думала в этот вечер, мне стало снова хорошо, я уже опять уверилась в том, что так будет всегда.
   Я притянула его к себе и расстегнула ему пуговицу на рубахе. Раздевать его всего не имело смысла, достаточно было расстегнуть только одну пуговицу, и процесс, - как говаривал его соотечественник, великий отступник двадцатого века Горби, - пошел.
   Когда мы, измучившись, насладились друг другом, было уже далеко за полночь, я положила его на спину, а сама легла рядом, после чего включила свет, бьющий с потолка на кровать.
   Потолок моей спальни зеркальный, поэтому мы имели возможность смотреть на ладную парочку в духе Родена прямо на потолке.
   До визита Вадима этот зеркальный потолок меня раздражал, а сейчас я его использовала по назначению. Я повернула рычажок, и одно из зеркал стало опускаться над нашей кроватью, и, когда оно приблизилось достаточно, я забралась на Вадима, потому что мне так больше нравилось, а, может быть, сказалась бездарная привычка жизни с Сюзи, и наша страсть вспыхнула с новой силой. Я понимала, что была неотразимой.
   Потом я выключила лампы, оставила только световую дорожку на полу, провела его в ванную, где сама осторожно вымыла.
   Потом, когда мы устали в очередной раз, я включила вентилятор и, обдуваемая одной с ним струей теплого воздуха, приподнялась, чтобы дотянуться до холодильника. Холодное пиво - это как раз то, что нам обоим было теперь нужно.
   - Занятная игрушка, - сказал Вадим, показывая на зеркало, уже занявшее свое место на потолке.
   Он встал, взял сигарету, прошелся раздетым по квартире, он искал спичку, увидел полку на кухне, сказал, что прибьет, я дала ему молоток, и очень забавно было, вероятно, смотреть на раздетую парочку, которая в третьем часу ночи, грохоча на весь дом, прибивала в кухне полку. Он прибил ее выше, чем я могла дотянуться.
   - Ничего, - сказал он мне, - я тебе всегда помогу.
   И от этого его всегда мне стало вдруг удивительно хорошо.
   Потом он захотел выйти на балкон, чтобы посмотреть на Эйфелеву башню, она для него все еще в диковинку.
   Потом мы снова пошли в спальню, он оставил меня на секунду, увидел на стене ружье, снял его, согнул ствол, увидел патрон, распрямил ружье и приложил к своей голове. Рука его лежала на курке. Хотя патрон он только что вынул, и он лежал передо мной, было все равно неприятно. Я заставила его вложить патрон обратно и повесить ружье на место.
   Наша любовная история после этого вечера стала развиваться стремительно. Затуманенное было неверием и жизненным опытом чувство вспыхнуло вновь, и две недели я была опьянена любовью настолько, что не могла даже думать о занятиях. В институте пришлось искать замену, потому что на занятия я ходить не могла. Вадим был у меня ежедневно, а в котороткие минуты между порциями постели мы с ним вели бесконечные диалоги о нашей, как водится в таких случаях, будущей жизни. И чем больше они продолжались, тем более я трезвела, понимая, что Вадим - это совсем не то, что должно было быть рядом. Но выбирать не приходилось. Я уже была благодарна провидению, что хоть ненадолго не одинока.
   Вадим говорил с апломбом, который я сперва принимала за мальчишество, но, когда он несколько раз повторял одну и ту же пошлость, мне становилось тоскливо.
   Мой счет в банке таял довольно быстро, потому что мне хотелось постоянно баловать моего мальчика, а он не зарабатывал ничего. В конце концов, во мне стала засыпать любовница и стала пробуждаться практичная француженка. Я как-то сказала Вадиму об этом. На следующий день он принес мне тысячу франков. Это показалось мне странным, но я не подала виду. Случай помог мне. Из его пиджака, пока он валялся в кровати, выпала кредитная карточка на имя китаянки, которую он кадрил на занятиях, и мне все стало ясно.
   Но какая женщина, особенно умная, а я себя таковой считаю, тотчас же даст мужчине знать о своем открытии? К тому же я все еще была влюблена, а в этом состоянии трудно рассуждать логически. Я стала себя упрекать в том, что вела с ним неосторожные разговоры о деньгах, и он вынужден был пойти на этот шаг, чтобы не потерять меня. Это было глупо, но это было единственное, что я хотела, чтобы пришло мне в голову. Я тогда сумела убедить себя, что он меня любит, к тому же в этот вечер он заявил, что хочет ребенка.
   Я не буду описывать эту ночь. Она была моей и только моей.
   Утром он читал газеты, пил кофе и курил, Вдруг позвал меня и спросил:
   - Ты можешь позвонить в Военное ведомство Фрации и сказать им, что я могу, вернее, что мы можем помочь им? Помочь решить вопрос с танками.
   Я удивилась. Он показал мне заметку, где было сказано, что Россия продает свое вооружение заинтересованным странам.
   Я никогда не была коммерсантом, но я не подала виду. Я позвонила, и за три процента комиссионных мне поручили совершить эту сделку. Вадим немедленно составил факс, и мы его отправили в Россию.
   Через две недели я сама выехала туда, имея в кармане бумажку с телефонами и адресами людей в Москве, которые мне могли помочь.
   Я прекрасно отдавала себе отчет в том, что должна вернуться с победой, потому что поражение мое было бы равносильно потере счастья. И не только потому, что эта сделка сулила хорошие деньги, а еще потому, что тогда я сумела бы доказать Вадиму свои возможности.
   А насчет китаянки он заявил мне, что я порю чушь. И я была бы абсолютно счастлива, если бы его слова оказались правдой хотя бы наполовину. В подтверждение их он вовсе перестал сидеть с ней на занятиях и почти не общался, во всяком случае, при мне. Но зато по ее взглядам, методичным и расчетливым, бросаемым на Вадима, я понимала, что все далеко не так просто. Я ведь женщина, у меня есть на такие дела чутье.
   Мне было тревожно.
   Вадима сегодня не было на занятиях. Хотя он предупреждал меня, что его не будет, мне было все равно беспокойно. Китаянка, негласная заложница возникшей ситуации, на занятиях была, и поэтому, по правилам игры, моя повседневная и хроническая ревность к ней должна была быть усыплена. Может быть, оно и должно было быть так, но сегодня китаянка, сидя, как всегда, напротив меня, приятно улыбаясь, излучала такую силу, как будто владела неведомой мне тайной. Я с трудом довела до конца первый час занятий.