Страница:
Ученые давно уже высчитали, насколько отрицательные эмоции снижают производительность труда, и давно уже предложили деловым кругам простые и действенные меры, оберегавшие экономику от человеческих слабостей. Радиокорпорация ревниво относилась к собственным доходам и поэтому бдительно следила за переживаниями сотрудников. Таблички «Все заботы — только дома» висели в коридорах, в студиях, в кабинетах, в подсобных помещениях. По этажам безостановочно прогуливались милые девушки в белых фартучках. Они бесплатно и молча предлагали каждому встречному успокоительную жвачку. Заметив подозрительно хмурое лицо, служительница немедленно вызывала врача-психиатра, дежурившего на каждом этаже. Если беседы и внушения не помогали и сотрудник Корпорации не желал расставаться со своим плохим настроением, то такой упрямец немедленно увольнялся. На его место с улицы рвались десятки жизнерадостных безработных. Повсюду на этом огромном заводе, круглосуточно выпускавшем из своих цехов-студий бесконечный поток безукоризненных по цвету и объемности видений, неотвратимо проникавших в каждый дом, повсюду здесь господствовали улыбки, усмешки, ухмылки, повсюду звучал здоровый бездумный смех.
Серьезными было позволено оставаться лишь руководящим лицам — «головам», возглавлявшим подразделения рядовых исполнителей. Господин Блим-Блям считался одной из самых больших «голов», и ни одна девица в белом передничке не смела подойти к нему по собственной инициативе.
Своим выдающимся деятелям Корпорация предлагала специальные средства — каждый мог выбрать по вкусу. На самом верхнем этаже под крышей были открыты финские бани, тир и солярий с белым коралловым песком, доставленным с Мальдивских островов, а на шестом и четырнадцатом этажах — уютные бары. На семнадцатом этаже находился бассейн, в который можно было забросить удочку и даже, если повезет, вытащить обленившегося на даровых кормах карпа. Двадцать второй этаж приглашал в японский ресторан с гейшами. А в подвале Корпорация располагала даже настоящей читальней…
Но в трудную минуту Блим-Блям прибегал к более надежному способу.
Получив из отдела прогнозов четыре совершенно одинаковые карты, специалист растерялся. Даже компьютер не сумел решить, кто из этих четырех самый достойный. Четыре карты — четыре парня. Подходящий возраст, приличные занятия, приятная внешность, отличные рекомендации полиции, и все четверо жаждут участвовать в телевизионных программах — каждый прислал в Корпорацию массу писем. Кого же из них выпускать на экран первым?
Блим-Блям перебирал и перебирал карты, всматривался в фотографии, снова и снова сравнивал цифровые баллы за поведение, за высказывания, за умственные способности. Никаких отклонений в оценках. Порывшись в своей магнитной памяти, хранившей сведения обо всех гражданах, компьютер тиснул четыре одинаковых карты: парни оказались абсолютно идентичными…
Так ничего и не решив, Блим-Блям нащупал под столом туфли, сунул в них ноги, откатил кресло, встал, нажал кнопку, вмонтированную в крышку стола, и сказал:
— Я у Энн!
На двери его кабинета мгновенно зажглось табло-секретарь, повторившее эту короткую фразу.
Длинный коридор второго этажа, оставив позади десятки обычных дверей, блестевших белым лаком и хромированными ручками, привел специалиста к темной, сбитой из грубоструганых досок узкой дверце. Потянув увесистую медную скобу, Блим-Блям ожидал, что потемневшие, позеленевшие от времени петли заскрипят лениво и недовольно. Но дверца открылась бесшумно. «Смотри-ка, — удивился гений, — у старухи еще есть время смазывать петли…»
Он вошел в полутемное помещение, напоминавшее не то сарай, не то хлев. По углам висела паутина. На полу в истоптанной грязной соломе валялись колеса старинных экипажей, лежали мешки с мукой. У бревенчатых стен стояли деревянные бочонки. К могучему брусу была привязана худая рыжая корова. Пуская слюну, она что-то задумчиво жевала, время от времени тяжело вздыхала и, медленно повернув свою рогатую башку, подолгу пристально разглядывала молчаливую очередь посетителей, желавших повидать старуху Энн.
Как всегда, встретившись с глубоким непонятным коровьим взором, Блим-Блям подумал, насколько мелок человек в его страстях и делишках. Это четвероногое живое существо недостижимо возвышалось в своем покое над всей этой возней — бунтами черных, космическими полетами, финансовыми страстями, модами, над политиками, монахами, гангстерами, журналистами и над всем остальным человечеством. Этой рыжей было наплевать на него, Блим-Бляма, на самого президента, даже на сенатора Дана. Она помахивала хвостом и шлепала лепешки точно так же, как это делали тысячи, десятки тысяч лет назад ее предки…
Миновав еще более узкую дверь, гений, подавленный коровьим величием, вошел к старухе Энн, робко присел к шаткому столику, заляпанному сальными пятнами, заставленному закопченными чугунными котелками, которые можно было увидеть разве лишь в постановках о средневековье. Хозяйка — сгорбленная, босая, в рваном черном платье, сквозь дыры которого проглядывали худые лопатки, — сосредоточенно возилась у очага. Она подбросила в огонь поленья. Пламя сникло, но скоро его алые языки снова весело поднялись. Пахло дымом и гороховой похлебкой.
— Это ты? — безразлично спросила ведьма и, прихрамывая, подошла к своему табурету. — Чего тебе?
Блим-Блям положил на стол фотографии и коротко рассказал о деле. Старуха, кое-как запахнув на груди лохмотья, взяла картонки своими негибкими узловатыми пальцами. Склонив узкую сморщенную физиономию с длинным унылым носом, нависавшим над маленьким проваленным ртом, она долго разглядывала снимки.
— Таких красивых мальчиков я уже не видела лет тридцать, — сообщила наконец старуха. — Ладно, парень. Поешь сначала супчику.
Тяжело встав, она проковыляла к камину. Тут только Блим-Блям понял, почему пахло варевом. Над огнем на металлической треноге, висел котелок. Хозяйка помешала в нем большой деревянной ложкой, зачерпнув, плеснула в тяжелую глиняную тарелку и поставила ее перед гостем.
— Ешь, — приказала она. — Мыслить буду.
Не замечая грязи и копоти, отколотых краев миски, видный специалист Корпорации хлебал горячий суп. Он видел, как колдунья, порывшись в складках своей опоясанной веревкой рванины, достала какие-то зерна и бросила их в огонь. Затрещав, из пламени посыпались искры.
Потом на столе появилась истрепанная колода карт. Не глядя, старуха вытащила из нее одного за другим четырех валетов. Блим-Блям замер с ложкой у рта: четыре валета подряд! Только настоящая ясновидица способна на этакое!
— Ты ешь, ешь, — бормотала старуха Энн. — Не станешь есть, не сойдется гаданье.
Маэстро послушно заработал ложкой. Он торопливо глотал пересоленный суп, елозя рукавами по столу, пачкая свои белоснежные кружевные манжеты.
— Клади на каждого мальчика по синенькой, — потребовала гадалка.
— Не много ли? — попробовал было возразить проситель, но старуха высокомерно промолчала, и гений полез за бумажником.
Провидица свернула банкноты ровными квадратиками и прикрыла ими фотографии. Потом собрала карточную колоду, перетасовала ее и протянула мужчине.
— Сейчас ты вытащишь бубнового валета, и быть этому мальчику, — показала старая на один из снимков.
Блим-Блям был уверен, что вытянет любую карту, только не бубнового валета. Такого совпадения просто быть не могло! Он долго щупал колоду, прежде чем вытащить карту… В его руках был бубновый валет!
— Быть этому мальчику! — повторила Энн и даже погладила фотографию.
Гений, так и не покончив с супом, ушел потрясенный. Он ушел в полной уверенности, что карты врать не могут. По пути он даже не взглянул на вдумчивую рыжую корову — его голова снова была целиком забита проблемами нового дела…
Итак, избранник, этот самый Рэм Дэвис, должен был прибыть в отель «Коломбина» завтра, в двенадцать дня.
Наутро первыми на подступах к отелю появились броневики. Задрав стволы башен на окна близлежащих домов, они угрожающе застыли на углах. Вслед за ними подкатили мощные бульдозеры. Они принялись быстро сгребать ржавые скелеты автомобилей, освобождая площадку перед входом в отель. Еще через некоторое время к подножию «Коломбины» подъехал непомерно длинный синий состав. Из его необъятного пуза медленно выдвинулся толстый — в рост человека — шланг и, как сказочная гусеница, принялся ползать по площади. Завывая, машина всасывала мусор, грязь, отбросы. Исчерченный следами гусениц квадрат прямо на глазах становился необыкновенно чистым. В одном месте, правда, произошла заминка: шланг засосал зазевавшегося бродягу. Рабочие было остановили своего синего бегемота, но мастер закричал, что время не ждет, и гигантский уличный пылесос быстро закончил дело…
Часам к десяти у главного входа в отель собралась суетливая стайка репортеров с камерами, микрофонами. На площадь въехали платформы с цветными прожекторами. Первое время работники стереовидения, опасливо поглядывая вверх на окна, старались работать, укрываясь за тушами грузовиков. Но вскоре осмелели, бойко забегали, громко перекликаясь, споря, переругиваясь. Начали осторожно выползать из укрытий и любопытные. Часа через полтора улица приобрела совершенно необычный вид — на тротуарах толпились зеваки, по мостовой расхаживали полицейские. Они останавливали и заставляли сворачивать в боковые проезды изредка появлявшиеся экипажи. Никто не стрелял. Около полудня один за другим зажглись прожекторы. Улица стала вовсе неузнаваема. Желтые, красные, синие пятна замелькали на стенах, сшибаясь, разбегаясь в стороны, чтобы секундой позже встретиться вновь.
Над улицей поплыл привычный стон радиоколокола. Наступил полдень, время перемирия в городах. И сразу же забил, загрохотал духовой оркестр. Из широкой стеклянной пасти отеля медленно начала выходить пестрая колонна. Изогнувшись огромной подковой, она продемонстрировала толпе прелестное юное воинство мадам Софи. В высоких меховых шапках трубой, в расшитых блестками сверкающих штанишках, в ярких накидках девочки «Коломбины» были так радостны и нарядны, что восторженно засвистевшие зрители придвинулись, тесня цепочку полицейских. Но башни броневиков зашевелились и взяли толпу под свое наблюдение. Люди немедленно хлынули обратно. Кое-где на верхних этажах открылись окна, цветные прожекторы полоснули лучами по стеклам. Упрямцы, ослушавшиеся световой команды снизу, получили по автоматной очереди. Но в шуме и гаме этот негромкий треск бесследно исчез. Только сверху посыпались обломки стекол и куски штукатурки.
Наконец далеко, в самом начале каменного ущелья, возник кортеж. Он неторопливо приближался, и толпа встречала его изумленным гулом — впереди бесстрашно и бесшумно двигался длинный открытый лимузин, какой не появлялся на улицах уже много-много лет. Экипаж был завален цветами. На всякий случай его все-таки прикрывал прозрачный пуленепробиваемый колпак. Под ним на всеобщее обозрение был выставлен высокий молодой парень в седом парике и ярко-желтом костюме. Он стоял, неуклюже кланяясь зрителям. Лицо у него было простоватое и чуть растерянное.
За лимузином катила вереница транспортеров с солдатами. При виде серо-зеленых в шлемах и латах, чинно восседавших в кузовах, публика заметно поскучнела. Наиболее осторожные начали быстро расходиться, растворяясь в подъездах, в недрах подземки, в проемах дворов. Но военные вели себя вполне пристойно. Убедившись, что открытая машина благополучно добралась до отеля, страшный эскорт, не останавливаясь, проследовал дальше, и скоро оркестр снова перекрыл шум удалявшихся транспортеров.
А у широких ступеней у входа в отель тем временем разыгрывалась сцена, которую смотрела на своих домашних визорах вся страна. Из дверей суматошно выбежал знакомый всем человечек. Застегивая на бегу лямки своего клетчатого куцего комбинезончика, спотыкаясь и в конце концов вовсе потеряв туфлю, Блим-Блям запрыгал на одной ноге и закричал:
— Дамы и господа! Спешите к экранам! Спешите, бегите со всех ног! Иначе вы опоздаете, как чуть было не опоздал я! Вы можете опоздать и не увидеть первого! Самого первого! Воистину первого!..
Перестав дурачиться, знаток развлечений деловито подошел к автомобилю. У радиогения была удивительная способность мгновенно преображаться. Зрители, сидевшие у визоров, уже не замечали ни его дурацкого костюма, ни суматошной прядки волос на макушке, ни даже туфли, которую он бестолково держал в руке. В эти секунды у машины стоял серьезный, рассудительный господин, судя по всему собиравшийся преподнести зрителям ошеломляющую новость. Блим-Блям и в самом деле повернулся к ближайшей камере и неторопливо, весомо произнес:
— Дамы и господа, я протягиваю руку Рэму Дэвису, первому Другу нашего уважаемого президента!..
Тут у машины очутилась хорошенькая стройная брюнетка, одетая в форму батальона мадам Софи. Это была Джета, она ловко распахнула дверцу автомобиля. Парень в желтом костюме выбрался и шагнул навстречу знаменитости.
— Здравствуйте, господин Блим-Блям, — проговорил Рэм Дэвис. Держался он степенно, стараясь погасить волнение. — Я очень рад познакомиться с таким известным человеком, как вы…
— Мой друг, это я счастлив познакомиться с вами! — искренне ответил гений. Ему сразу понравился этот малый. Кажется, с ним будет гораздо меньше хлопот, чем даже ожидал специалист. — Вы еще не представляете, как вам повезло! Вы начинаете великую игру! Целых семь дней вы будете самым близким Другом господина президента. Вашими словами, вашими мыслями, вашим мнением будет жить вся страна!
— По правде сказать, мне очень радостно быть Другом господина президента, — признался Рэм. Высокий, неторопливый, он стоял, возвышаясь чуть ли не на две головы над гением. — Знаете, у меня еще никогда не было такого выдающегося друга.
— Это вы очень верно сказали! — поспешил поддержать маэстро. — Именно выдающийся! Господин президент — самый выдающийся человек, которого мы знаем!
Блим-Блям сиял всеми оттенками улыбки, на какие был способен. Сенатор Дан, если он смотрел передачу, мог быть доволен. Спектакль начинался весьма удачно.
— Прошу вас в отель «Коломбина»! — радушно пригласил гений. — Здесь ваши апартаменты…
Блим-Блям повернулся ко входу, любезно пропустил вперед счастливого избранника, и тут сквозь цепь охранников вдруг прорвался репортер с небольшой камерой в руках. По красным буквам, нарисованным на комбинезоне репортера, Блим-Блям мгновенно опознал конкурента — сейчас неожиданной выходкой он попытается сорвать торжественную встречу. Но было уже поздно что-либо предпринять. Парень с камерой в два прыжка очутился перед избранником, поднял над головой свой аппарат и закричал:
— Послушай, старина, скажи-ка нам, а какие девчонки тебе нравятся? Желтые? Белые? А может быть, даже черные?
Блим-Блям лучше других понимал, что сейчас, в эту секунду башня, которую он начал возводить, может дать трещину. Если этот парикмахер не сумеет отбросить глупый неуместный вопрос, если стушуется, начнет мямлить… Клетчатый организатор рванулся на выручку, но его опередила Джета. Она ловко и как-то непринужденно возникла между репортером и Рэмом и, смеясь, заявила:
— Я думаю, господину Дэвису нравятся веселые девушки!
Па миллионах экранов вспыхнула обаятельная улыбка этой шустрой девчонки из «Коломбины».
— Мне нравятся такие, как вы! — быстро уточнил молодой человек и протянул девушке руку. — Зовите меня, пожалуйста, просто Рэмом.
— А меня зовут Джета.
— Взгляните, дамы и господа! — закричал Блим-Блям, отталкивая растерявшегося налетчика. — А ведь и в самом деле отличная пара: Рэм и Джета! Слушайте, ребята, вам очень повезло, что вы сейчас познакомились! Ей-богу, вас ждет большое будущее!..
6
Вернувшись с островка, на котором происходило совещание высокопоставленных гангстеров, Корт сразу же предпринял обычные профилактические меры.
— Мы же решили заниматься чисткой по понедельникам? — крайне удивилась Элия.
— Надо, — коротко ответил муж.
Отпустив прислугу, босс запер двери спальни и приступил к обыску. Прежде всего он выбросил из стенных шкафов свои костюмы и сорочки. На ковре сразу образовалась солидная куча. Мужчина присел возле нее на кожаный пуф, поставил рядом небольшую шкатулку, из которой торчал витой шнур, оканчивающийся маленьким шариком, и принялся водить этим шариком по одежде. Особенно тщательно он проверял воротнички, пуговицы и лацканы. Осмотрев, босс откладывал в сторону одну вещь за другой.
— Я же говорила, можно было вполне подождать до понедельника, — не удержалась женщина. Она собирала вещи и водворяла их на место. — Не прошло и трех дней, как ты снова устроил этот хаос.
— Я знаю, что делаю, — сказал босс, продолжая сосредоточенно орудовать шариком.
И вдруг, будто подтверждая его слова, умная машинка запищала, сначала тихо, потом все громче и громче — это Корт передвигал искатель прибора.
— А ты говорила! — с довольным видом произнес Ген, извлекая из лямки серого фланелевого комбинезона едва заметную тонкую булавочку. Он осторожно положил ее в пепельницу-раковину.
Скоро в раковине к булавке прибавилась пуговица, а затем еще одна булавка, чуть толще первой.
— Ишь ты, — заметил мужчина, разглядывая новую находку. — Не иначе, это микрофон налогового управления. У бюро расследования они с синей меткой.
— Тише, — предупредила Элия, показывая на пепельницу.
— Да пусть слушают! — беспечно отмахнулся босс. Покончив с костюмами, валявшимися на полу, глава семьи разделся и самым внимательным образом исследовал вещи, в которых был на тайной конференции.
— Не удержались, — с досадой сказал он, обнаружив четыре металлических крючочка, отдаленно напоминавших рыболовные. — А еще такие приличные люди! И каждый, представляешь, нацепил!
— Кто нацепил? — не поняла жена, подвешивая костюм на плечики.
— Да мои новые друзья…
Затем босс столь же скрупулезно осмотрел наряды жены.
— Это пустая работа, — уверяла она. — Мои служанки очень внимательны.
— Посмотрим…
За полчаса он добавил в раковину еще две булавки.
Больше в вещах Элии ему ничего не удалось обнаружить.
— А парики? — напомнила жена, обеспокоенно глядя на зловещую раковину.
— Верно. Надо посмотреть и твои парики и твои украшения. Эта публика страсть как любит пихать микрофоны и магнитофоны во всякую бижутерию.
— Просмотри на всякий случай свои запонки, заколки для галстуков, зажигалки. Подменят — и не заметишь.
— Непременно…
Босс возился допоздна. Наконец, зевая и чертыхаясь, Ген вынес на кухню раковину, наполненную до краев тайной аппаратурой, и выбросил весь этот хлам в мусоропровод.
— А ты говорила — ждать до понедельника, — удовлетворенно сказал он, вернувшись в спальню. — Детка, утром я опять кое-куда слетаю. Вернусь к ужину…
Решение лететь на север он принял еще днем. Игра, которую ему предложил Национальный синдикат, таила последствия, серьезно беспокоившие главу фирмы «505». Это был не страх. Это было ощущение человека, сидевшего за рулем и мчавшегося по незнакомому шоссе: он гнал и не знал, туда ли ведет дорога. А на обочинах, как назло, не было ни единого указателя. «Вот свинство, — раздраженно думал босс, — если бы заранее знать, из-за какого угла в тебя пальнут…»
Бизнесмену необходимо было срочно проверить свои опасения. И человека, который бы подходил для этой цели лучше, чем Селвин, трудно было сыскать…
Ген Корт-Младший был настоящим дельцом. Поэтому он вовремя не дал утонуть другу детства Селвину, которого к старости угораздило стать писателем-фантастом. Лет тридцать назад они провели вместе немало времени. Но после колледжа их пути, естественно, разошлись. Ген Корт-старший располагал солидным делом и искренне возрадовался, когда убедился, что сын, закончив образование, твердо усвоил, насколько лучше быть богатым и здоровым, чем бедным и больным. Что касается Селвина, то его отец был обычным школьным учителем и, понятно, не мог оставить своему наследнику ничего, кроме добрых советов и нескольких десятков книг. Впрочем, этого оказалось вполне достаточно, чтобы сын учителя со временем превратился в совершенно никчемную фигуру, начиненную всякими умопомрачительными идеями. Перепробовав с десяток профессий, чудом уцелев в этом грохочущем мире, Селвин в конце концов бросил якорь в недорогом портовом ресторанчике «Капитан Флинт». Хозяин довольно быстро приметил, что новый работник обладает исключительно редкостными качествами — он терпеть не мог спиртного и был потрясающе вежлив. Не прошло и месяца, как Селвин был произведен в старшие официанты, в обязанности которого входили расчеты с клиентами. Владелец ресторана окончательно решил, что ему сильно повезло, когда обнаружил, что этот странный тип отдавал все чаевые, даже крупные…
Сам Селвин, получив каморку под крышей и разрешение брать сколько ему вздумается бумажных фирменных салфеток, тоже понял, что и ему наконец улыбнулось счастье. Свободное время теперь он проводил в своей комнатушке у раскрытого окна, из которого открывался чудесный вид на грязную бурую полоску океана, проглядывавшую, если не было слишком дымно, сквозь щели между нагромождением портовых сооружений. Здесь Селвин был не одинок — по его зову клетушка наполнялась видениями странных миров. Старший официант трудолюбиво склонялся над белыми салфетками и писал. Он писал о невиданных островах. О людях со светлыми лицами, которые презирали деньги и славу. Писал о сказочной любви, когда влюбленным было легче расстаться с жизнью, чем расстаться друг с другом. Разумеется, чудак и не помышлял, что его произведения когда-либо увидят свет. Телевидение, сжевав кино и театр, всерьез взялось за художественную литературу. Книги выходили из моды. Продолжали писать одиночки — либо беспросветные идиоты, либо всякие темные личности. Об этом знал даже такой простак, каким был неудачливый сын школьного учителя…
Но однажды какой-то шутник, проникнув в комнатку Селвина, стащил со стола стопку исписанных салфеток. Этот малый предвкушал, какой поднимется хохот, когда на кухне он вслух начнет читать эту писанину. Но все произошло иначе. Первыми побросали работу девчонки, стоявшие у посудомоечных машин, затем забыли о плитах повара, в дверях кухни столпились официанты, покинувшие зал. Через несколько минут метрдотель почуял неладное. Он быстро навел порядок. Лоботряс, похитивший рукопись, тотчас лишился работы. Хозяин, узнав о случившемся, перелистал из любопытства сочинение Селвина и, не найдя в нем ничего подозрительного, разрешил персоналу задержаться после работы. И поздно ночью, когда швейцар закрыл дверь за последней подвыпившей компанией, в темном и гулком зале со сдвинутыми столиками автор, обливаясь от волнения потом, дочитал сослуживцам свою повесть. Она называлась «Отзовись, любимая!». Когда старший официант перевернул последнюю салфетку и смолк, еще долго было совсем тихо. Потом какая-то незаметная девчонка, которую толком никто и не знал — то ли она была по части салатов, то ли прислуживала в дамской комнате, — вдруг разрыдалась.
— Как красиво бывает… — говорила она сквозь слезы.
Никто и не думал смеяться. Мужчины старались не смотреть друг на друга. Женщины откровенно вытирали глаза.
В эту ночь в ресторане «Капитан Флинт» к Селвину пришла литературная известность. Хозяин скоро заметил, что после чтений люди вроде бы делались мягче, послушней. Он позаботился, чтобы теперь в комнатушке Селвина на столе всегда была в достатке чистая белая бумага…
Ген Корт, случайно посетивший это заведение, повстречал своего друга детства, когда тот был в зените литературной славы. Глава фирмы «SOS» долго не мог припомнить, где видел этого худого седого человека, вертевшегося у столика. Его узкое бледное лицо и печальные глаза были чертовски знакомы. Наконец Корт вспомнил.
— Это ты?
— Я, уважаемый господин, — вежливо склонился официант.
Нарушая все ресторанные правила, Корт шумно усадил Селвина за свой столик и начал хлопать старинного друга по плечу. Вспоминая беззаботное детство, колледж, бизнесмен настолько расчувствовался, что предложил приятелю юности немедленно бросить эту харчевню.
— Спасибо, господин Корт. Это невозможно, — благоразумно отказался официант-писатель. — Здесь ценят мой талант, здесь мои читатели.
— Читатели? — Корт ждал разъяснений.
Узнав, с кем сидит за столиком этот чудак Селвин, хозяин ресторана поспешил подойти с увесистой порцией подобострастных любезностей. Корт невежливо отмахнулся, но тотчас исправил свой промах тысячным банкнотом — он был настолько увлечен рассказом школьного друга, что даже не посмотрел на продолговатую бумажку, которую вытащил из кармана. После этого вокруг столика образовалась мертвая зона. Изредка в нее осторожно проникали молчаливые официанты, сменявшие блюда. Они изумленно таращили глаза на этакую знаменитость, невесть как очутившуюся в их скромной ресторации. Но Корт не замечал этого, он весь уже был в собственных мыслях: Селвин, рассказывая о своих фантастических бреднях, в которых не было ни слова о страхе, о казнях, о грабежах, о виселицах и нейтронных боеголовках, пробудил в нем занятную идею.
Серьезными было позволено оставаться лишь руководящим лицам — «головам», возглавлявшим подразделения рядовых исполнителей. Господин Блим-Блям считался одной из самых больших «голов», и ни одна девица в белом передничке не смела подойти к нему по собственной инициативе.
Своим выдающимся деятелям Корпорация предлагала специальные средства — каждый мог выбрать по вкусу. На самом верхнем этаже под крышей были открыты финские бани, тир и солярий с белым коралловым песком, доставленным с Мальдивских островов, а на шестом и четырнадцатом этажах — уютные бары. На семнадцатом этаже находился бассейн, в который можно было забросить удочку и даже, если повезет, вытащить обленившегося на даровых кормах карпа. Двадцать второй этаж приглашал в японский ресторан с гейшами. А в подвале Корпорация располагала даже настоящей читальней…
Но в трудную минуту Блим-Блям прибегал к более надежному способу.
Получив из отдела прогнозов четыре совершенно одинаковые карты, специалист растерялся. Даже компьютер не сумел решить, кто из этих четырех самый достойный. Четыре карты — четыре парня. Подходящий возраст, приличные занятия, приятная внешность, отличные рекомендации полиции, и все четверо жаждут участвовать в телевизионных программах — каждый прислал в Корпорацию массу писем. Кого же из них выпускать на экран первым?
Блим-Блям перебирал и перебирал карты, всматривался в фотографии, снова и снова сравнивал цифровые баллы за поведение, за высказывания, за умственные способности. Никаких отклонений в оценках. Порывшись в своей магнитной памяти, хранившей сведения обо всех гражданах, компьютер тиснул четыре одинаковых карты: парни оказались абсолютно идентичными…
Так ничего и не решив, Блим-Блям нащупал под столом туфли, сунул в них ноги, откатил кресло, встал, нажал кнопку, вмонтированную в крышку стола, и сказал:
— Я у Энн!
На двери его кабинета мгновенно зажглось табло-секретарь, повторившее эту короткую фразу.
Длинный коридор второго этажа, оставив позади десятки обычных дверей, блестевших белым лаком и хромированными ручками, привел специалиста к темной, сбитой из грубоструганых досок узкой дверце. Потянув увесистую медную скобу, Блим-Блям ожидал, что потемневшие, позеленевшие от времени петли заскрипят лениво и недовольно. Но дверца открылась бесшумно. «Смотри-ка, — удивился гений, — у старухи еще есть время смазывать петли…»
Он вошел в полутемное помещение, напоминавшее не то сарай, не то хлев. По углам висела паутина. На полу в истоптанной грязной соломе валялись колеса старинных экипажей, лежали мешки с мукой. У бревенчатых стен стояли деревянные бочонки. К могучему брусу была привязана худая рыжая корова. Пуская слюну, она что-то задумчиво жевала, время от времени тяжело вздыхала и, медленно повернув свою рогатую башку, подолгу пристально разглядывала молчаливую очередь посетителей, желавших повидать старуху Энн.
Как всегда, встретившись с глубоким непонятным коровьим взором, Блим-Блям подумал, насколько мелок человек в его страстях и делишках. Это четвероногое живое существо недостижимо возвышалось в своем покое над всей этой возней — бунтами черных, космическими полетами, финансовыми страстями, модами, над политиками, монахами, гангстерами, журналистами и над всем остальным человечеством. Этой рыжей было наплевать на него, Блим-Бляма, на самого президента, даже на сенатора Дана. Она помахивала хвостом и шлепала лепешки точно так же, как это делали тысячи, десятки тысяч лет назад ее предки…
Миновав еще более узкую дверь, гений, подавленный коровьим величием, вошел к старухе Энн, робко присел к шаткому столику, заляпанному сальными пятнами, заставленному закопченными чугунными котелками, которые можно было увидеть разве лишь в постановках о средневековье. Хозяйка — сгорбленная, босая, в рваном черном платье, сквозь дыры которого проглядывали худые лопатки, — сосредоточенно возилась у очага. Она подбросила в огонь поленья. Пламя сникло, но скоро его алые языки снова весело поднялись. Пахло дымом и гороховой похлебкой.
— Это ты? — безразлично спросила ведьма и, прихрамывая, подошла к своему табурету. — Чего тебе?
Блим-Блям положил на стол фотографии и коротко рассказал о деле. Старуха, кое-как запахнув на груди лохмотья, взяла картонки своими негибкими узловатыми пальцами. Склонив узкую сморщенную физиономию с длинным унылым носом, нависавшим над маленьким проваленным ртом, она долго разглядывала снимки.
— Таких красивых мальчиков я уже не видела лет тридцать, — сообщила наконец старуха. — Ладно, парень. Поешь сначала супчику.
Тяжело встав, она проковыляла к камину. Тут только Блим-Блям понял, почему пахло варевом. Над огнем на металлической треноге, висел котелок. Хозяйка помешала в нем большой деревянной ложкой, зачерпнув, плеснула в тяжелую глиняную тарелку и поставила ее перед гостем.
— Ешь, — приказала она. — Мыслить буду.
Не замечая грязи и копоти, отколотых краев миски, видный специалист Корпорации хлебал горячий суп. Он видел, как колдунья, порывшись в складках своей опоясанной веревкой рванины, достала какие-то зерна и бросила их в огонь. Затрещав, из пламени посыпались искры.
Потом на столе появилась истрепанная колода карт. Не глядя, старуха вытащила из нее одного за другим четырех валетов. Блим-Блям замер с ложкой у рта: четыре валета подряд! Только настоящая ясновидица способна на этакое!
— Ты ешь, ешь, — бормотала старуха Энн. — Не станешь есть, не сойдется гаданье.
Маэстро послушно заработал ложкой. Он торопливо глотал пересоленный суп, елозя рукавами по столу, пачкая свои белоснежные кружевные манжеты.
— Клади на каждого мальчика по синенькой, — потребовала гадалка.
— Не много ли? — попробовал было возразить проситель, но старуха высокомерно промолчала, и гений полез за бумажником.
Провидица свернула банкноты ровными квадратиками и прикрыла ими фотографии. Потом собрала карточную колоду, перетасовала ее и протянула мужчине.
— Сейчас ты вытащишь бубнового валета, и быть этому мальчику, — показала старая на один из снимков.
Блим-Блям был уверен, что вытянет любую карту, только не бубнового валета. Такого совпадения просто быть не могло! Он долго щупал колоду, прежде чем вытащить карту… В его руках был бубновый валет!
— Быть этому мальчику! — повторила Энн и даже погладила фотографию.
Гений, так и не покончив с супом, ушел потрясенный. Он ушел в полной уверенности, что карты врать не могут. По пути он даже не взглянул на вдумчивую рыжую корову — его голова снова была целиком забита проблемами нового дела…
Итак, избранник, этот самый Рэм Дэвис, должен был прибыть в отель «Коломбина» завтра, в двенадцать дня.
Наутро первыми на подступах к отелю появились броневики. Задрав стволы башен на окна близлежащих домов, они угрожающе застыли на углах. Вслед за ними подкатили мощные бульдозеры. Они принялись быстро сгребать ржавые скелеты автомобилей, освобождая площадку перед входом в отель. Еще через некоторое время к подножию «Коломбины» подъехал непомерно длинный синий состав. Из его необъятного пуза медленно выдвинулся толстый — в рост человека — шланг и, как сказочная гусеница, принялся ползать по площади. Завывая, машина всасывала мусор, грязь, отбросы. Исчерченный следами гусениц квадрат прямо на глазах становился необыкновенно чистым. В одном месте, правда, произошла заминка: шланг засосал зазевавшегося бродягу. Рабочие было остановили своего синего бегемота, но мастер закричал, что время не ждет, и гигантский уличный пылесос быстро закончил дело…
Часам к десяти у главного входа в отель собралась суетливая стайка репортеров с камерами, микрофонами. На площадь въехали платформы с цветными прожекторами. Первое время работники стереовидения, опасливо поглядывая вверх на окна, старались работать, укрываясь за тушами грузовиков. Но вскоре осмелели, бойко забегали, громко перекликаясь, споря, переругиваясь. Начали осторожно выползать из укрытий и любопытные. Часа через полтора улица приобрела совершенно необычный вид — на тротуарах толпились зеваки, по мостовой расхаживали полицейские. Они останавливали и заставляли сворачивать в боковые проезды изредка появлявшиеся экипажи. Никто не стрелял. Около полудня один за другим зажглись прожекторы. Улица стала вовсе неузнаваема. Желтые, красные, синие пятна замелькали на стенах, сшибаясь, разбегаясь в стороны, чтобы секундой позже встретиться вновь.
Над улицей поплыл привычный стон радиоколокола. Наступил полдень, время перемирия в городах. И сразу же забил, загрохотал духовой оркестр. Из широкой стеклянной пасти отеля медленно начала выходить пестрая колонна. Изогнувшись огромной подковой, она продемонстрировала толпе прелестное юное воинство мадам Софи. В высоких меховых шапках трубой, в расшитых блестками сверкающих штанишках, в ярких накидках девочки «Коломбины» были так радостны и нарядны, что восторженно засвистевшие зрители придвинулись, тесня цепочку полицейских. Но башни броневиков зашевелились и взяли толпу под свое наблюдение. Люди немедленно хлынули обратно. Кое-где на верхних этажах открылись окна, цветные прожекторы полоснули лучами по стеклам. Упрямцы, ослушавшиеся световой команды снизу, получили по автоматной очереди. Но в шуме и гаме этот негромкий треск бесследно исчез. Только сверху посыпались обломки стекол и куски штукатурки.
Наконец далеко, в самом начале каменного ущелья, возник кортеж. Он неторопливо приближался, и толпа встречала его изумленным гулом — впереди бесстрашно и бесшумно двигался длинный открытый лимузин, какой не появлялся на улицах уже много-много лет. Экипаж был завален цветами. На всякий случай его все-таки прикрывал прозрачный пуленепробиваемый колпак. Под ним на всеобщее обозрение был выставлен высокий молодой парень в седом парике и ярко-желтом костюме. Он стоял, неуклюже кланяясь зрителям. Лицо у него было простоватое и чуть растерянное.
За лимузином катила вереница транспортеров с солдатами. При виде серо-зеленых в шлемах и латах, чинно восседавших в кузовах, публика заметно поскучнела. Наиболее осторожные начали быстро расходиться, растворяясь в подъездах, в недрах подземки, в проемах дворов. Но военные вели себя вполне пристойно. Убедившись, что открытая машина благополучно добралась до отеля, страшный эскорт, не останавливаясь, проследовал дальше, и скоро оркестр снова перекрыл шум удалявшихся транспортеров.
А у широких ступеней у входа в отель тем временем разыгрывалась сцена, которую смотрела на своих домашних визорах вся страна. Из дверей суматошно выбежал знакомый всем человечек. Застегивая на бегу лямки своего клетчатого куцего комбинезончика, спотыкаясь и в конце концов вовсе потеряв туфлю, Блим-Блям запрыгал на одной ноге и закричал:
— Дамы и господа! Спешите к экранам! Спешите, бегите со всех ног! Иначе вы опоздаете, как чуть было не опоздал я! Вы можете опоздать и не увидеть первого! Самого первого! Воистину первого!..
Перестав дурачиться, знаток развлечений деловито подошел к автомобилю. У радиогения была удивительная способность мгновенно преображаться. Зрители, сидевшие у визоров, уже не замечали ни его дурацкого костюма, ни суматошной прядки волос на макушке, ни даже туфли, которую он бестолково держал в руке. В эти секунды у машины стоял серьезный, рассудительный господин, судя по всему собиравшийся преподнести зрителям ошеломляющую новость. Блим-Блям и в самом деле повернулся к ближайшей камере и неторопливо, весомо произнес:
— Дамы и господа, я протягиваю руку Рэму Дэвису, первому Другу нашего уважаемого президента!..
Тут у машины очутилась хорошенькая стройная брюнетка, одетая в форму батальона мадам Софи. Это была Джета, она ловко распахнула дверцу автомобиля. Парень в желтом костюме выбрался и шагнул навстречу знаменитости.
— Здравствуйте, господин Блим-Блям, — проговорил Рэм Дэвис. Держался он степенно, стараясь погасить волнение. — Я очень рад познакомиться с таким известным человеком, как вы…
— Мой друг, это я счастлив познакомиться с вами! — искренне ответил гений. Ему сразу понравился этот малый. Кажется, с ним будет гораздо меньше хлопот, чем даже ожидал специалист. — Вы еще не представляете, как вам повезло! Вы начинаете великую игру! Целых семь дней вы будете самым близким Другом господина президента. Вашими словами, вашими мыслями, вашим мнением будет жить вся страна!
— По правде сказать, мне очень радостно быть Другом господина президента, — признался Рэм. Высокий, неторопливый, он стоял, возвышаясь чуть ли не на две головы над гением. — Знаете, у меня еще никогда не было такого выдающегося друга.
— Это вы очень верно сказали! — поспешил поддержать маэстро. — Именно выдающийся! Господин президент — самый выдающийся человек, которого мы знаем!
Блим-Блям сиял всеми оттенками улыбки, на какие был способен. Сенатор Дан, если он смотрел передачу, мог быть доволен. Спектакль начинался весьма удачно.
— Прошу вас в отель «Коломбина»! — радушно пригласил гений. — Здесь ваши апартаменты…
Блим-Блям повернулся ко входу, любезно пропустил вперед счастливого избранника, и тут сквозь цепь охранников вдруг прорвался репортер с небольшой камерой в руках. По красным буквам, нарисованным на комбинезоне репортера, Блим-Блям мгновенно опознал конкурента — сейчас неожиданной выходкой он попытается сорвать торжественную встречу. Но было уже поздно что-либо предпринять. Парень с камерой в два прыжка очутился перед избранником, поднял над головой свой аппарат и закричал:
— Послушай, старина, скажи-ка нам, а какие девчонки тебе нравятся? Желтые? Белые? А может быть, даже черные?
Блим-Блям лучше других понимал, что сейчас, в эту секунду башня, которую он начал возводить, может дать трещину. Если этот парикмахер не сумеет отбросить глупый неуместный вопрос, если стушуется, начнет мямлить… Клетчатый организатор рванулся на выручку, но его опередила Джета. Она ловко и как-то непринужденно возникла между репортером и Рэмом и, смеясь, заявила:
— Я думаю, господину Дэвису нравятся веселые девушки!
Па миллионах экранов вспыхнула обаятельная улыбка этой шустрой девчонки из «Коломбины».
— Мне нравятся такие, как вы! — быстро уточнил молодой человек и протянул девушке руку. — Зовите меня, пожалуйста, просто Рэмом.
— А меня зовут Джета.
— Взгляните, дамы и господа! — закричал Блим-Блям, отталкивая растерявшегося налетчика. — А ведь и в самом деле отличная пара: Рэм и Джета! Слушайте, ребята, вам очень повезло, что вы сейчас познакомились! Ей-богу, вас ждет большое будущее!..
6
Вернувшись с островка, на котором происходило совещание высокопоставленных гангстеров, Корт сразу же предпринял обычные профилактические меры.
— Мы же решили заниматься чисткой по понедельникам? — крайне удивилась Элия.
— Надо, — коротко ответил муж.
Отпустив прислугу, босс запер двери спальни и приступил к обыску. Прежде всего он выбросил из стенных шкафов свои костюмы и сорочки. На ковре сразу образовалась солидная куча. Мужчина присел возле нее на кожаный пуф, поставил рядом небольшую шкатулку, из которой торчал витой шнур, оканчивающийся маленьким шариком, и принялся водить этим шариком по одежде. Особенно тщательно он проверял воротнички, пуговицы и лацканы. Осмотрев, босс откладывал в сторону одну вещь за другой.
— Я же говорила, можно было вполне подождать до понедельника, — не удержалась женщина. Она собирала вещи и водворяла их на место. — Не прошло и трех дней, как ты снова устроил этот хаос.
— Я знаю, что делаю, — сказал босс, продолжая сосредоточенно орудовать шариком.
И вдруг, будто подтверждая его слова, умная машинка запищала, сначала тихо, потом все громче и громче — это Корт передвигал искатель прибора.
— А ты говорила! — с довольным видом произнес Ген, извлекая из лямки серого фланелевого комбинезона едва заметную тонкую булавочку. Он осторожно положил ее в пепельницу-раковину.
Скоро в раковине к булавке прибавилась пуговица, а затем еще одна булавка, чуть толще первой.
— Ишь ты, — заметил мужчина, разглядывая новую находку. — Не иначе, это микрофон налогового управления. У бюро расследования они с синей меткой.
— Тише, — предупредила Элия, показывая на пепельницу.
— Да пусть слушают! — беспечно отмахнулся босс. Покончив с костюмами, валявшимися на полу, глава семьи разделся и самым внимательным образом исследовал вещи, в которых был на тайной конференции.
— Не удержались, — с досадой сказал он, обнаружив четыре металлических крючочка, отдаленно напоминавших рыболовные. — А еще такие приличные люди! И каждый, представляешь, нацепил!
— Кто нацепил? — не поняла жена, подвешивая костюм на плечики.
— Да мои новые друзья…
Затем босс столь же скрупулезно осмотрел наряды жены.
— Это пустая работа, — уверяла она. — Мои служанки очень внимательны.
— Посмотрим…
За полчаса он добавил в раковину еще две булавки.
Больше в вещах Элии ему ничего не удалось обнаружить.
— А парики? — напомнила жена, обеспокоенно глядя на зловещую раковину.
— Верно. Надо посмотреть и твои парики и твои украшения. Эта публика страсть как любит пихать микрофоны и магнитофоны во всякую бижутерию.
— Просмотри на всякий случай свои запонки, заколки для галстуков, зажигалки. Подменят — и не заметишь.
— Непременно…
Босс возился допоздна. Наконец, зевая и чертыхаясь, Ген вынес на кухню раковину, наполненную до краев тайной аппаратурой, и выбросил весь этот хлам в мусоропровод.
— А ты говорила — ждать до понедельника, — удовлетворенно сказал он, вернувшись в спальню. — Детка, утром я опять кое-куда слетаю. Вернусь к ужину…
Решение лететь на север он принял еще днем. Игра, которую ему предложил Национальный синдикат, таила последствия, серьезно беспокоившие главу фирмы «505». Это был не страх. Это было ощущение человека, сидевшего за рулем и мчавшегося по незнакомому шоссе: он гнал и не знал, туда ли ведет дорога. А на обочинах, как назло, не было ни единого указателя. «Вот свинство, — раздраженно думал босс, — если бы заранее знать, из-за какого угла в тебя пальнут…»
Бизнесмену необходимо было срочно проверить свои опасения. И человека, который бы подходил для этой цели лучше, чем Селвин, трудно было сыскать…
Ген Корт-Младший был настоящим дельцом. Поэтому он вовремя не дал утонуть другу детства Селвину, которого к старости угораздило стать писателем-фантастом. Лет тридцать назад они провели вместе немало времени. Но после колледжа их пути, естественно, разошлись. Ген Корт-старший располагал солидным делом и искренне возрадовался, когда убедился, что сын, закончив образование, твердо усвоил, насколько лучше быть богатым и здоровым, чем бедным и больным. Что касается Селвина, то его отец был обычным школьным учителем и, понятно, не мог оставить своему наследнику ничего, кроме добрых советов и нескольких десятков книг. Впрочем, этого оказалось вполне достаточно, чтобы сын учителя со временем превратился в совершенно никчемную фигуру, начиненную всякими умопомрачительными идеями. Перепробовав с десяток профессий, чудом уцелев в этом грохочущем мире, Селвин в конце концов бросил якорь в недорогом портовом ресторанчике «Капитан Флинт». Хозяин довольно быстро приметил, что новый работник обладает исключительно редкостными качествами — он терпеть не мог спиртного и был потрясающе вежлив. Не прошло и месяца, как Селвин был произведен в старшие официанты, в обязанности которого входили расчеты с клиентами. Владелец ресторана окончательно решил, что ему сильно повезло, когда обнаружил, что этот странный тип отдавал все чаевые, даже крупные…
Сам Селвин, получив каморку под крышей и разрешение брать сколько ему вздумается бумажных фирменных салфеток, тоже понял, что и ему наконец улыбнулось счастье. Свободное время теперь он проводил в своей комнатушке у раскрытого окна, из которого открывался чудесный вид на грязную бурую полоску океана, проглядывавшую, если не было слишком дымно, сквозь щели между нагромождением портовых сооружений. Здесь Селвин был не одинок — по его зову клетушка наполнялась видениями странных миров. Старший официант трудолюбиво склонялся над белыми салфетками и писал. Он писал о невиданных островах. О людях со светлыми лицами, которые презирали деньги и славу. Писал о сказочной любви, когда влюбленным было легче расстаться с жизнью, чем расстаться друг с другом. Разумеется, чудак и не помышлял, что его произведения когда-либо увидят свет. Телевидение, сжевав кино и театр, всерьез взялось за художественную литературу. Книги выходили из моды. Продолжали писать одиночки — либо беспросветные идиоты, либо всякие темные личности. Об этом знал даже такой простак, каким был неудачливый сын школьного учителя…
Но однажды какой-то шутник, проникнув в комнатку Селвина, стащил со стола стопку исписанных салфеток. Этот малый предвкушал, какой поднимется хохот, когда на кухне он вслух начнет читать эту писанину. Но все произошло иначе. Первыми побросали работу девчонки, стоявшие у посудомоечных машин, затем забыли о плитах повара, в дверях кухни столпились официанты, покинувшие зал. Через несколько минут метрдотель почуял неладное. Он быстро навел порядок. Лоботряс, похитивший рукопись, тотчас лишился работы. Хозяин, узнав о случившемся, перелистал из любопытства сочинение Селвина и, не найдя в нем ничего подозрительного, разрешил персоналу задержаться после работы. И поздно ночью, когда швейцар закрыл дверь за последней подвыпившей компанией, в темном и гулком зале со сдвинутыми столиками автор, обливаясь от волнения потом, дочитал сослуживцам свою повесть. Она называлась «Отзовись, любимая!». Когда старший официант перевернул последнюю салфетку и смолк, еще долго было совсем тихо. Потом какая-то незаметная девчонка, которую толком никто и не знал — то ли она была по части салатов, то ли прислуживала в дамской комнате, — вдруг разрыдалась.
— Как красиво бывает… — говорила она сквозь слезы.
Никто и не думал смеяться. Мужчины старались не смотреть друг на друга. Женщины откровенно вытирали глаза.
В эту ночь в ресторане «Капитан Флинт» к Селвину пришла литературная известность. Хозяин скоро заметил, что после чтений люди вроде бы делались мягче, послушней. Он позаботился, чтобы теперь в комнатушке Селвина на столе всегда была в достатке чистая белая бумага…
Ген Корт, случайно посетивший это заведение, повстречал своего друга детства, когда тот был в зените литературной славы. Глава фирмы «SOS» долго не мог припомнить, где видел этого худого седого человека, вертевшегося у столика. Его узкое бледное лицо и печальные глаза были чертовски знакомы. Наконец Корт вспомнил.
— Это ты?
— Я, уважаемый господин, — вежливо склонился официант.
Нарушая все ресторанные правила, Корт шумно усадил Селвина за свой столик и начал хлопать старинного друга по плечу. Вспоминая беззаботное детство, колледж, бизнесмен настолько расчувствовался, что предложил приятелю юности немедленно бросить эту харчевню.
— Спасибо, господин Корт. Это невозможно, — благоразумно отказался официант-писатель. — Здесь ценят мой талант, здесь мои читатели.
— Читатели? — Корт ждал разъяснений.
Узнав, с кем сидит за столиком этот чудак Селвин, хозяин ресторана поспешил подойти с увесистой порцией подобострастных любезностей. Корт невежливо отмахнулся, но тотчас исправил свой промах тысячным банкнотом — он был настолько увлечен рассказом школьного друга, что даже не посмотрел на продолговатую бумажку, которую вытащил из кармана. После этого вокруг столика образовалась мертвая зона. Изредка в нее осторожно проникали молчаливые официанты, сменявшие блюда. Они изумленно таращили глаза на этакую знаменитость, невесть как очутившуюся в их скромной ресторации. Но Корт не замечал этого, он весь уже был в собственных мыслях: Селвин, рассказывая о своих фантастических бреднях, в которых не было ни слова о страхе, о казнях, о грабежах, о виселицах и нейтронных боеголовках, пробудил в нем занятную идею.