Лутс Оскар. Осень

   У дворовых ворот навстречу путешественникам попадается юлесооская служанка Тильде, пунцовая и круглощекая, будто ее только что вынули из корзины с яблоками.
   Кийр здоровается так … сквозь зубы и говорит Киппелю:
   — Дурная примета! Первой встретилась женщина.
   — Фу! — фыркает предприниматель. — Встретилась так встретилась. Это же не какая-нибудь старуха. Девица молодая да красивая, словно яблочко. Такая встреча как раз и приносит счастье. Знаете ли, господин Кийр, придавай-ка я большое значение тому, кто и когда мне попадается навстречу, я бы, ей-же-ей, с места не смог бы сдвинуться.
   После того, как путники проходят несколько десятков шагов, к ним присоединяется черный лохматый пес; двигается он одним боком вперед, и зад его, по-жалкому отвислый, чуть ли не по земле волочится. Собаки вообще бегают несколько скособочась, это всем известно, но данный экземпляр передвигается и вовсе поперек себя. Вероятно, бедное животное либо сильно дубасили, либо запустили в него булыжником.
   — Ах, ты уже здесь, старая падаль! — рявкает Георг Аадниель. И, схватив с земли камень, замахивается на пса: — А ну, пшел прочь!
   — Не трогайте его, господин Кийр, — уговаривает предприниматель. — Не кидайте! Пусть идет с нами, ежели хочет, втроем будет веселее. Его, бедняжку, как видно, потрепали деревенские собаки.
   — Хм, деревенские собаки! Откуда вы знаете, что он родом тоже из города. Чего он, чертяка, приходит скрестись под нашей дверью! — И покачав головой, Кийр добавляет: — Это — номер второй. Первым — была юлесооская служанка. Поверьте, господин Киппель, наше начинание закончится крахом.
   — Да не рассуждайте вы, как старая баба, господин Кийр! Поглядите, вон там летит ворона через дорогу: может быть, и это тоже предвещает что-нибудь недоброе? Никогда бы не подумал, что вы такой суеверный! Но давайте все же двигаться вперед, вот увидите, все пойдет хорошо — как на ольховых санях поедем! Ежели я сегодня еще продам хотя бы четверть того, что в Юлесоо, то…
   — Боже сохрани, я же не имел в виду ножи-вилки и прочее ваше барахло. Для меня важен лишь поселенческий хутор в Ныве.
   — Небось и его получите: ежели кто хочет что-нибудь продать, так и продаст; взять хоть этого же самого Паавеля, или как там его фамилия, не станет же он без надобности бегать по деревням и выискивать покупателей на свой хутор! И вообще, дорогой господин Кийр, еще вопрос, понравится ли вам это жилье, имеет ли смысл его покупать? По летам-то вы и впрямь уже не мальчишка, но все же вижу я, что у вас не хватает терпения предоставить событиям идти своим чередом. Так вот. Больше мне вам пока что сказать нечего, но, всеконечно, золотая народная поговорка «семь раз отмерь, один раз отрежь» справедлива.
   Портной бормочет в ответ что-то неразборчивое, он, вероятно, и сам не отдает себе отчета, что именно — просто думает вслух.
   Дорога приводит путников в лес, где порывы ветра не так чувствительны, как на открытом месте. Киппель закуривает новую сигару и поднимает взгляд к небу, тучи там все сгущаются и все больше темнеют. Разумеется, продавцу совершенно безразлично, что «они» там поделывают, однако он приходит к выводу: если ветер утихнет, то непременно повалит густой снег.
   — Тьфу ты, сволочь! — вдруг со злостью произносит Георг Аадниель и сплевывает.
   — А? — слегка пугается Киппель. — Что там опять стряслось?
   — Разве вы не видите, вон там, вдалеке, навстречу нам опять тащится какая-то женщина?
   — Да, да, и вправду женщина, — предприниматель вынимает изо рта сигару и, прищурившись, вглядывается вдаль. — Ну и что с того? Пусть себе люди передвигаются, пока еще не конец света. Не можете же вы, в самом деле, требовать, чтобы все жители земли превратились в соляные столбы ^[18] на то время, пока вы идете в Ныве покупать себе мызу.
   Убогая собачонка жмется к ногам Киппеля, чутьем угадывая, что лишь от этого господина она еще может ждать любви и жалости, прежде чем забьется на дно канавы и околеет.
   Киппель вытаскивает из кармана кусок колбасы и отрезает несколько кружочков для голодной собаки.
   — Вот видите, — он делает знак рукой Кийру, — даже такая животинка и та хочет еще жить и передвигается… каким бы жалким не было это движение.
   Тем временем женщина успевает подойти поближе. Когда же она подходит совсем близко, бродячий торговец замечает, что на лице его спутника появляется кислая гримаса. Как человек поживший и многоопытный, Киппель сразу догадывается: что-то «не так», однако не произносит на этот счет ни слова.
   — Вот надо же, — заводит он речь вовсе о другом, — в городе поговаривают, будто в Эстонии лесов больше не осталось, а тут, гляди-ка, лес по обе стороны стоит стеной. — И, вздохнув, добавляет: — Да разве ж можешь ты, душа, угодить всем! Один хочет одно, другой — другое. Два мужика — три мнения. Не правда ли, господин Кийр?
   — Ах, — портной машет рукою, — помолчите хотя бы до тех пор, пока эта женщина не минует нас!
   — Охотно! Что же вы мне об этом сразу не сказали?
   Когда женщина подходит вплотную, Кийр слегка касается полей своей шляпы и хочет пройти мимо нее так же просто, как и мимо юлесооской Тильде. Но это ему не удается.
   — Постой, Йорх, — произносит женщина, — погоди чуточку, мне надо с тобой поговорить.
   Собственно, это вовсе и не женщина в обычном смысле этого слова, а девица в зрелом возрасте, то бишь особа женского пола, возраст которой приближается к среднему, — приземистая, полнотелая, краснощекая, пышущая здоровьем и силой.
   — Ну, в чем дело? — Георг останавливается с недовольным видом. И, обращаясь к Киппелю, говорит: — Прошу извинить меня! Идите себе потихоньку вперед, я вас догоню.
   — Не беспокойтесь, — предприниматель направляется и сторону от дороги,
   — я зайду в лес и вырежу себе трость. Не спешите, время терпит.
   Кийр смотрит вслед удаляющемуся Киппелю и, когда тот отходит на достаточное расстояние, спрашивает снова:
   — Ну, в чем дело?
   — В чем дело?.. — повторяет женщина. — Прежде всего, надо поздороваться, дорогой зятек!
   — Я уже поздоровался.
   — Какое же это здорованье! Протяни мне руку, вот тогда и будет настоящее «здрасьте».
   — Не дурачься, Маали! — Портной кривит губы. — Говори скорее, что собираешься сказать, ты же видишь, меня ждут.
   — Кто этот человек, который тебя ждет?
   — Продавец из города.
   — И куда же ты с ним направляешься?
   — Туда, в сторону Ныве… Есть одно небольшое дельце. А завтра или послезавтра я тебя проведаю, принесу тебе вести и обо всем расскажу, а сейчас мне и вправду некогда.
   — Увы! — произносит Маали с легкой грустью. — Сколько уже было этих твоих проведываний, и завтрашних и послезавтрашних. Ты же не держишь слова, ты никогда не приходишь.
   — Теперь сдержу слово, приду, вот увидишь.
   — Да, да, непременно приходи, мне надо еще поподробнее поговорить с тобой о том самом.
   — О чем это том самом? — настораживается портной, хотя смотрит вовсе в сторону, а именно — в лес.
   — Ну, дорогой Йорх, будто ты сам не знаешь! Вот и сейчас, шла я по дороге и ломала голову, как это я могла зайти так далеко? Бесстыжая, тряпка безголовая — и нет мне другого названия. Палка по мне плачет, вот что!
   — Но зачем ты об этом здесь, посреди дороги!.. — Кийр начинает сопеть.
   — Погоди, приду к тебе, тогда и поговорим.
   — Смотри, приходи непременно, и чем раньше, тем лучше… если в данном случае вообще речь может идти о лучшем или худшем. Пойми, дорогой Йорх, мне от тебя ничего не надо, только, чтобы ты помог мне советом; ты же единственный человек, который знает об этом деле. Видишь ли, Йорх, я никогда не была плаксой, но сейчас и впрямь иной раз руки опускаются.
   — Хорошо, хорошо, — я приду к тебе, тогда и подумаем, как быть и что делать. Иди себе по-хорошему домой и не… не…
   — Да, да, я буду тебя ждать, — Маали улыбается сквозь слезы, которые навернулись на глаза то ли из-за резкого ветра, то ли по какой иной причине.
   — Ладишь ли ты с Юули? — спрашивает она напоследок.
   — Ну, особенно жаловаться не приходится. Живем себе так… день за днем.
   В придачу к этим словам Кийру сейчас очень подошла бы примерно в локоть ^[19] длиною борода и — трубка но рту, тогда он, как две капли воды, был бы похож на какого-нибудь медлительного деревенского деда. Разве что недоставало бы вопроса «Как вы там, в ваших краях, поживаете?» — выражение, которое в ходу уже с тех времен, когда старый черт был еще только чертенком.
   — Ну что же, — Маали направляется в сторону Паунвере, — стало быть, доброго здоровья.
   — Доброго здоровья, доброго здоровья! — быстро отмечает Кийр, радуясь, что так легко отделался. Но между прочим, что ни говори, а эта самая Маали все же даст сто очков вперед его жене Юули. Ой, какие нюни распустила бы та, будь она сейчас на месте сестры, в ее шкуре! Да, да, вот было бы славно поселиться где-нибудь на отшибе, тогда можно бы и это дело решить так, чтобы все было шито-крыто.
   Внезапно мозг Кийра пронзает некая новая идея, блестящая и сверкающая, словно ракета…
   — Кто была эта дама? — спрашивает Киппель, выходя из лесу с двумя дорожными палками, сопровождаемый собакой, которая с хрустом разгрызает найденный между кочками кусочек льда.
   — Ах эта… Сестра моей жены, портниха из Паунвере. — И усмехается. — Так что она не Бог весть какая важная дама.
   — Кто как на дело смотрит. В наше время к каждой скотнице обращаются «барышня», отчего же нельзя взрослую особу женского пола назвать дамой? А теперь возьмите себе палку — выбирайте, которая вам больше по вкусу.
   — Мне безразлично. Но с этими палками мы и впрямь выглядим, как перекупщики мяса или барышники. Да, когда-то у меня и впрямь была красивая трость, но хищный зверь съел ее, как в библейском сказании об Иосифе. ^[20] После той, самой первой и самой красивой, у меня были еще две-три подешевле, но братец во время войны черт знает куда подевал их.
   — Палка есть палка, особенно в деревне; самое главное, чтобы она обороняла от злых собак. А с такого рода тварями я сталкиваюсь чуть ли не каждый день. Иная стерва даже и голоса не подаст — цапанет за штанину и все гут. Ладно, пойдемте-ка дальше. Кто знает, сколько еще гопать до этой деревни Ныве?
   — Как мне кажется, полпути мы вроде бы уже прошли. На опушке леса и подальше от него притулилось несколько низких домишек. С первого взгляда понятно, что строения поставлены тут лишь недавно; большинство из них не обшиты, а обшитые — не выкрашены. Летом, конечно, здесь, несколько отраднее, но сейчас от пейзажа веет лишь бесконечной скукой и ощущением покинутости.
   — Послушайте, господин Киппель, — произносит Кийр сравнительно бодрым голосом, — а эти здесь, не поселенческие ли хутора? С чего бы иначе люди тут ютились посреди голого поля? А что дома эти не пустуют, хотя бы по дыму из труб видно.
   — Ну что ж, весьма возможно, что здесь живут поселенцы, но я должен признаться, такой убогой дыры мне и моих скитаниях еще никогда не доводилось встречать. Но всему видно — тут одна голытьба поселилась, похоже, у меня здесь и булавки не купят.
   — Разговор-то вовсе не о булавках, мне важно узнать, не продается ли какой-нибудь из этих наделов.
   — Это так, это так… Но неужели вы, господин Кийр, и вправду переехали бы сюда, если бы тут даже и продавался какой-нибудь хутор… пусть хоть и по цене гнилого гриба?
   — Почему бы и нет, тем более, если удастся купить землю и домик по дешевке.
   — О Господи! — предприниматель трясет головой. — Что до меня, то я хоть и не Бог весть какой богач, но жить сюда не приехал бы никогда. Посмотрите, в конце концов, на эту серую равнину — ни дерева, ни кустика вокруг домишек! Не знаю, как обстоит дело с вами, но я-то уже через неделю непременно тронулся бы умом в этом захолустье. Обстановка здесь точь-в-точь такая же, как до сотворения мира. — И после короткой паузы Киппель добавляет: — До чего же ничтожными бывают требования человека к жизни!
   — Кто как на дело посмотрит. Ведь вы сами недавно так утверждали, — Кийр пожимает плечами. — Да я и не собираюсь вступать с вами в спор, знаю — это все равно, что носить воду в решете. Вы всю свою жизнь прожили и городе, суетясь в бесконечном людском водовороте; я же — с ног до головы житель деревни; подходящей пары мы с вами никак не составим. Меня, к примеру, ничуть не пугает эта местность, эта, как вы изволили выразиться, серая равнина. Во-первых, она серая лишь поздней осенью и ранней весной. Зимою она белая, летом зеленая, а в начале осени — желтая. Подумайте, господин Киппель. хотя бы о том, что мы попали сюда в самое безутешное время года. Что же до деревьев и кустов вокруг домов, так их ведь можно посадить. Все здесь, полагаю, не останется таким, как сейчас. Я бы, во всяком случае, разбил туч возле каждого дома плодовый сад, посадил бы декоративные кусты и так далее. И слушайте, господин Киппель: не забывайте, что тут же, под боком находится красивый еловый лес!
   Если бы сейчас кто-нибудь из школьных друзей Кипра услышал такие его здравые рассуждения, то непременно сложил бы на груди руки крестом и поднял глаза к небесам: до чего же мудро и убедительно рассуждает рыжеголовый!
   — К тому же, — продолжает портной, — мне почти безразлично, куда переезжать, главное, чтобы подальше от этого проклятого Паунвере. Я уже не в состоянии жить среди паунвереской публики.
   — Чего же проще, — торговец зажигает погасшую сигару, — зайдемте хоть бы вот в этот ближайший дом, ведь за спрос по губам не ударят.
   — Да, да, пойдемте разведаем! — сразу соглашается Кийр. — Вообще-то я еще и не видел, как поселенческое жилье изнутри выглядит.
   Они останавливаются около маленького домика, возле которого нет даже дворовой ограды, не говоря уже о деревьях и кустах. Даже и в этой хибаре лишь одна половина выглядит пригодной для жилья, тогда как оконные проемы другой забиты горбылем. К домику приткнулась то ли летняя сараюшка, то ли хлев, то ли то и другое вместе. Скорее всего, верно последнее предположение, так как из этой боковой пристройки, сколоченной из того же самого горбыля и наполовину крытой соломой, слышится повизгивание подсвинков и сонное мычание теленка. Очень возможно, шаткое сооружение дает приют и лошади, ибо что это за поселенец, если у него нету даже самой необходимой домашней животины.
   — Охо-хо! — Киппель трясет головой. — Стало быть, и так тоже на этом свете люди живут!
   — Как видите, живут все-таки, — отвечает Кийр чуть ли не вызывающе.
   В это мгновение открывается певучая дверь домика, и наружу выходят двое — мальчик и маленькая девочка с излохмаченными головенками. Оба в тоненькой одежонке, с вымазанными лицами и голыми икрами, на ногах у них чуни (сшитые из материи туфли).
   — Здравствуйте, дети! — произносит Киппель, ободряюще улыбаясь. — А папа с мамой дома?
   Детишки испуганно смотрят, не отвечая ни слова, засовывают палец в рот и, пятясь задом, протискиваются обратно в дом. На их месте на пороге возникает серый с черными полосами пес и, увидев чужаков, немедленно заливается громким лаем.
   — Вот видите, господин Кийр, — бродячий торговец усмехается, — если бы не палки в наших руках, пес сразу на нас накинулся бы; у себя дома, тем более на пороге, собаки особенно агрессивны. Что же нам теперь делать?
   К счастью, за первыми двумя выходами следует еще и третий: на ту же самую сцену с высящейся до самой стрехи грудой хвороста.
   — Фу, что ты разорался, Мури! — стыдит кто-то чернополосого зверюгу и распахивает двери настежь. Появляется высоченный, среднего возраста мужчина с располагающим лицом, его волосы с проседью всклокочены, подбородок зарос щетиной, однако усы тщательно пострижены в истинно английском духе; на мужчине — защитного цвета «галифе» и тяжелая поношенная обувка.
   — Здравствуйте, — Киппель приподнимает шляпу.
   — Здрасьте, здрасьте! — отвечает мужчина с порога. — Желаете войти в дом?
   — Да, вроде бы есть небольшое дельце.
   — Милости прошу! Милости прошу! — Мужчина делает несколько шагов навстречу посетителям и, хотя он всего лишь в жилетке, не обращает внимания на пронизывающий ветер. — Проходите же, проходите смелее, собаку я отгоню.
   Предприниматель про себя отмечает, что они имеют дело не с каким-нибудь мужланом, а с человеком, которому ведомы правила вежливого обхождения, об этом говорит уже хотя бы то, что в дверях он пропускает гостем вперед и лишь после этого входит сам.
   Киппель не сразу замечает высоту второго порога и словно бы выпрыгивает из крошечной передней в жилую комнату с земляным полом. На какое-то мгновение он так и остается стоять там, возле дверей — ноги циркулем, бородка задрана вверх; лишь постепенно предприниматель начинает различать отдельные предметы предельно простой обстановки полутемного помещения и делает два-три шага вперед. Ну конечно, убогому внешнему виду домика вполне соответствует и его внутреннее убранство. Под окном — стол на козлах, возле него — несколько некрашеных деревянных стульев; в одном углу — плита, в другом — два топчана, также на козлах, возле стены, между окном и дверью — низкий шкафчик, вероятно, место хранения нехитрых запасов продовольствия.
   Вот и все, что поначалу бросается в глаза.
   Кийр же, видя оплошность своего спутника, проявляет предельную осторожность: вначале ощупывает палкой «глубину» пола и лишь после этого переносит свою длинную ногу через порог.
   Затем входит в комнату, прикрыв за собою дверь, и хозяин. (Ибо кем же иным он и может быть, как не хозяином.)
   — Да, как видите, житье-бытье здесь на первых порах довольно-таки убогое, — произносит он, словно бы извиняясь, — но что поделаешь? Будьте добры, присаживайтесь!
   — Большое спасибо, успеется! — Киппель отвешивает легкий поклон, сняв с головы шапку, и со спины — меток. — Ах да, — он протягивает хозяину руку, — моя фамилия Киппель, мелочный, то бишь галантерейный, торговец из Тарту.
   — Очень приятно! — хозяин обменивается с Киппелем рукопожатием. — Моя фамилия Липинг, бывший солдат, а сейчас… ну да вы и сами видите, кто я теперь… поселенец, или бобыль, или как вам будет угодно.
   — Ну зачем же бобыль! — Торговец вскидывает голову. Все-таки поселенец, именно так говорят и пишут о подобных вам людях. А этот господин, — он кивает на Георга Аадниеля, — мой добрый знакомый из Паунвере, Кийр, мастер-портной.
   — Мастер-портной из Паунвере! — восклицает великан-поселенец так громко, что собака в другой комнате начинает рычать. — Возможно ли это? Ну так здравствуйте, и будем окончательно знакомы! Моя фамилия Липинг.
   При этом он жмет и трясет руку несчастного Аадниеля с такой силой, что последний только что на колени не падает. Высвободившись из этих страшных тисков, перепуганный портной поначалу не в состоянии и слова вымолвить, однако он быстренько берет себя в руки, после чего произносит несколько жалобным голосом:
   — Только вот господин Киппель забыл упомянуть, что и я тоже бывший солдат.
   — Этого я не знал, — все так же громко продолжает поселенец, — а так… вообще-то… я знаком с вами уже давно. Хо-хо, не один добрый годок!
   — Вы знакомы со мной? — Кийр отступает на шажок. — Готов поклясться, что ни разу в жизни вас не видел.
   — Я вас тоже, и все-таки я знаком с вами. Поверьте!
   — Не могу поверить в такое! — портной трясет головой. Как же мы можем быть знакомы, если никогда друг друга не встречали?
   — Видите ли, господин Кийр, — произносит великан значительно, — я знаком с вами по одной книге, писатель Лутс написал ее еще до мировой войны. Хо-хо!
   — Вот оно что, ну да… — у Йорха отвисает нижняя губа. — По книге, да, конечно, однако это все же не то, что личное знакомство. Надеюсь, вы не всему верите, что Лутс написал в своей «Весне»?
   — Ну, это дело писателя — да и хотел ли он так уж точно копировать это наше житьишко. Но я все же думаю, в этих «Веснах» и «Летах» есть своя доля правды. Но, мои господа, присядьте же, наконец! И не обращайте внимания, что тут еще все в таком зачаточном состоянии, если можно так выразиться. Прошу, прошу, присаживайтесь!
   — Черт побери! — ворчит Кийр, опускаясь на стул. — Куда ни сунешься, всюду эта «Весна»! Видали, и меня теперь знают по всей Эстонии, словно пеструю собаку или белую ворону. Кому это нужно?
   — Ну чем вы недовольны?! — подсаживается к столу и сам хозяин. — Вы, во всяком случае, личность популярная и можете вполне этим гордиться. Что такое, к примеру, я по сравнению с вами?! Или же господин Киппель?
   Поселенец внезапно умолкает, прищуривает глаза, словно бы старается что-то вспомнить, барабанит пальцами по столу. Затем вдруг разражается смехом и, придавив своей внушительной лапой костлявую руку торговца, спрашивает:
   — Простите, господин Киппель, а не… не фигурируете ли и вы там, в сочинениях Лутса?
   — А то как же, — предприниматель ухмыляется несколько кисло. — Чью же душеньку этот человек оставит в покое? Он, правда, ничего плохого обо мне не написал, но хорошего — тоже. Однако, раз уж зашел разговор о пестрой собаке и белой вороне, я тоже один из них. Только подумайте: «Дельцы», «Свадьба Тоотса» и так далее. И неизвестно еще, когда он со мною окончательно сведет счеты.
   — Так это же прекрасно! — Поселенец стучит костяшками пальцев по столу.
   — Что же тут прекрасного! — Кийр начинает сопеть. — Следит за каждым твоим шагом, словно злой дух, а потом все — в печать и, само собой, с большими преувеличениями; а ведь многого он сам даже и не видел.
   — Нет, это и впрямь прекрасно, — произносит хозяин с ударением. — Знаменитые герои историй о Тоотсе зашли ко мне в гости! Мне такое и во сне не снилось!
   — Ну, мы пришли не совсем в гости, — Киппель почесывает бороду, — у нас все-таки и небольшое дело к вам есть. Я прихватил из города с собой немного товарца, необходимого в каждом домашнем хозяйстве. Может быть, и вам тоже окажется кстати какая-нибудь вещица, ради которой не хочется бежать в Паунвере или куда-нибудь еще дальше? Здесь, в заплечном мешке, все и находится, — предприниматель дает тумака своему рюкзаку.
   — А нет ли у вас, случаем, какого-нибудь ножа от Энгельсвярка? — весьма любезно осведомляется поселенец Липинг.
   — Как не быть? Есть!
   — О-о, тогда немедленно становлюсь вашим покупателем.
   — Простите, мои господа, — портной нервничает, — а не лучше ли будет поначалу оставить в стороне все эти кнопки-булавки Энгельсвярка и приступить к другому вопросу, поважнее.
   — Что же может быть важнее, чем… — на лице поселенца появляется выражение разочарованности.
   — Видите ли, господин Липинг, мой уважаемый фронтовой соратник, я, собственно, хотел у вас справиться, а не собираетесь ли вы продавать свой надел и домик? Да, именно об этом я и хотел поговорить.
   — Продавать… свой надел и этот домик? — Хозяин настораживается. — Зачем же? Я совсем недавно, всего два-три года тому назад, получил этот кусок земли и с большими трудностями сколотил эту халупу! Как это в голову вам пришла такая мысль?
   — Очень просто — есть покупатель.
   — Покупатель? Кто же? Не заделались ли вы, господин Кийр, перекупщиком?
   — Ну нет! — Кийр брезгливо машет рукой. — Какой же из меня перекупщик! Я сам купил бы для себя ваш хутор, если бы мы сошлись в цене.
   — Что?! — Мускулы на лице бывалого солдата передергиваются от сдерживаемого смеха. — Как вы сказали? Купили бы для себя мой хутор?
   — Да, видит Бог, это правда! — портной утвердительно кивает.
   Хозяин не в силах больше сдерживаться и разражается громким смехом.
   — Ха-ха-ха! Ха-ха-ха! Вы, и вдруг — землевладелец?! Не выкидывайте шуточек в духе Тоотса! У Тоотса они словно бы сами собою разумелись, а вот вам — не подходит.
   — У меня и в мыслях не было шутить! — восклицает Кийр чуть ли не сердито. — Хочу покинуть Паунвере; я уже на дух не переношу это место.
   — Гм… Вот оно как! Хорошо, ну, а если бы я и продал вам этот хутор, что вы стали бы тут делать?
   — То же самое, что и вы до сих пор делали. Да-да.
   — Хо-хо! С трудом верится! Это во-первых, а во-вторых, куда же податься мне со своей женой и детьми в случае, если я этот надел продам? Ведь с таким хвостом из трех человек меня даже в хуторские батраки не возьмут. К тому же, я теперь не Бог весть какой крепкий работник; каждый раз в страду приходится нанимать сезонника.
   — Ну-ну, что же у вас в таком случае за изъян? — Киппель угощает хозяина сигарой. — На вид вы такой моложавый и цветущий — смотреть одно удовольствие.
   — Да-да, моложавый и цветущий… Но ведь и я тоже в этих больших и малых войнах получил свою долю. Поглядите на меня еще разок повнимательнее и скажите, что вы видите?
   Лишь теперь Киппель замечает, что голова Липинга беспрерывно двигается, вернее, не двигается, а трясется, словно у какого-нибудь дряхлого старичка.