– Ребята, мы не хотим вам ничего плохого! Просто выложите все содержимое карманов на землю.
Работяги, чуть поохуевав, начинают медленно двигаться, доставая отвертки, какие-то гайки, ключи и прочий мусор. Федя тоже не торопясь расстается с содержимым своих карманов. Я делаю знак Прыщу, и тот отбирает из кучи хлама сотовые и ключи. Пока я шарюсь по карманам мордатого, Тесак разбивает три трубки, а ключи зашвыривает подальше на лед Ковша.
– Этого товарища мы возьмем с собой, – спокойно произношу я. – А вы можете топать домой.
Старенький, видавший виды «транспортер» с тонированными стеклами салона – самое то, я вам скажу, для наведения шороха на Васильевском. К тому же ключи в зажигании!
Тело мордатого бандюги мерно покачивалось в салоне, когда мы, миновав группу опущенных по полной программе мудаков, выезжали на Наличную. Дальше надо действовать, строго придерживаясь плана, никакой отсебятины. Для начала дружественный визит.
27–28.12.02, «burn, motherfucker, burn»
Заехав по пути к Тесаку и захватив все необходимое, мы на полных парах помчались (19:24) по погруженному во мрак Васильевскому острову. Тушу бугая мы выбросили на заснеженную мостовую Четырнадцатой–Пятнадцатой линий прямо напротив пустыря с горой мусора. На лбу этому куску говна я черным маркером написал библейское: Просите и получите, но получите по вере вашей! Если вы боитесь, что мудак замерз там, на снегу, то глубоко ошибаетесь. Я же не зря вам рассказывал про внутренний мирок Гетто! Я убежден, что кусок сала был тут же уведен под ручки набежавшими после нашего отъезда соседями.
Уже достаточно стемнело, пора было приниматься за дело. Проехав почти насквозь Четырнадцатую–Пятнадцатую линии, мы сделали первую нашу остановку. Я припарковался (19:36) на противоположной стороне и развернул колеса так, чтобы удобнее было съябывать. Пока я всматривался в черные очертания приземистого, в два с половиной этажа, здания крытой парковки для шикарных машин и трехметровых ворот, мои други на снегу разливали (19:37) из двадцатилитровой канистры бензин по дырявым пластиковым бутылкам из-под коки. Я принюхался и почувствовал так хорошо знакомый мне приятный запах семьдесят шестого. На моем лице расплылась блаженная улыбка пиромана. Я включил зажигание и выехал (19:41) на середину улицы с открытым кузовом. В это же самое время Тесак подошел к ограде, но не вплотную, а так, чтобы хватило места для разбега и замаха. Прыщ стоял чуть позади и держал за горлышки две струящиеся во все стороны бутыли. Третья, брошенная умелой рукой Тесака, пролетела по территории особняка метров пятнадцать и упала, разливая веером по расчищенному асфальту бензин. Следующая тара спланировала прямиком под днище «гелендвагена» с мигалками, стоящего у крытой парковки. Последняя, из рук все того же Тесачины, долетела почти до самого крыльца. Прыщ по-быстрому запрыгнул в раскрытый кузов «фольксвагена», а я наслаждался последними секундами представления, которое через миг должно было исчезнуть. Запах семьдесят шестого будил в моем воображении самые больные фантазии. Я газанул (19:43) – условный знак, мол, пора кончать со всем этим. Скорее всего, у распиздяев хватило денег, дабы установить кучу объемных энергонезависимых датчиков на движение, и охранники здесь будут с секунды на секунду.
Согласно плану, Тесак вытащил из-за пояса две стеклянные поллитровки с тряпичными фитилями. Обе были на одну треть заполнены измельченным парафином. Секунда-другая – и Тесак запрыгивает внутрь тачки и захлопывает дверцы, я рву по газам, а площадь перед особнячком озаряется бензиновыми всполохами. Я успеваю заметить лишь отливающую золотом на фоне огня латунную табличку перед входом. Наверняка какой-то банк! Но мне уже похуй – надо съябывать отседова!
Выезжая на Средний, резко выкручиваю (19:43:30) руль вправо. Надеюсь только на хорошее сцепление с дорогой. Порядок! Хоть чуть и качнуло в сторону, но протекторы вцепились в дорогу, как бойцовские псы в шею бомжа на тренировках. Слева миновали рассадник чиновничьего аппарата – Академию государственной службы. Надо бы и им подобный визитик нанести как-нибудь. Развелось гребаных пидоров на нашу голову! Интересно, а стеклопакеты они на собственные средства вставили или на сбережения находящихся с ними в одном здании отделений почты и телеграфа?..
Раздались (19:44) три взрыва: два первых – словно глухие хлопки от петарды, третий – чуть громче и зычнее. Внутреннее удовлетворение разлилось по телу, я опять улыбнулся. Тесак перелез на переднее сиденье.
– Здорово ты это им устроил!
– Заебись! – ответил Тесак и сделал вид, что засыпает.
Легкий трепет с холодом на секунду пронзили тело, но меня передернуло, и волнение отступило. Его место заняла выверенная четкость – действуй согласно плану. Теперь главное – опередить ментуру. Устроить заварушку на Васильевском сможет любой дурак, если, конечно, по-настоящему захочет, а вот выйти из сотворенного хаоса, разгребая реки дерьма на пути, сможет лишь истинный мастер своего дела. Естественно, изначально у меня были кое-какие наметки, как побыстрее и поглубже зарыться. Но на месте приходится все перекраивать!
Я думал, сможем ли мы уйти так же, как и приехали? И неожиданно ответственность в виде «транспортера» навалилась на плечи: надо побыстрее избавиться от этого говна! Нет улик – нет и преступления. Но избавиться от мини-фургона в центре города – довольно непростая логическая задачка, я вам скажу! Если ты, конечно, не знаешь свой город, как свою квартиру: не знаешь всех потаенных уголков, где бы даже этот здоровый немец поместился; где ты сможешь без лишних хлопот решить свою и друзей дальнейшую судьбу, и путь кучи, пусть даже и проржавевшего, но железа. Я знаю, а вы?..
Выезжать за пределы района нет никакого смысла – план «Перехват» может дать положительный результат. Особенно это актуально для Васьки, где на каждом мосту стоит по будке с фараоном. Естественно, что он не станет вылезать из своей конуры, он просто даст наводку, а там разберутся. Интересно, а кто приедет быстрее – быки или менты? Да какая разница! Все одно – дерьмо! Пощады ждать неоткуда. От таких наездов против столь серьезных людей не откупишься, это тебе не бомжа мочкануть! Изуродуют, будьте любезны. Да еще и работать на них заставят!
Тогда самое разумное для нас – свалить на небольшую и неприметную улочку Васильевского острова и просидеть там часа два-три. А уже потом вплотную приниматься за заключительную часть плана – ликвидацию фургончика.
Мы проехали (19:56) почти весь Средний на малом ходу так, чтобы не привлекать лишнего внимания и не вытрясти последние мозги. Ремонт, бля! Органы правопорядка повстречались нам лишь единожды – наряд УВО стоял возле «Макдоналдса» и тщательно охранял это заведеньице, где тупоголовый народ только тем и занимается, что поглощает десятками килограммов жирную высококалорийную американскую культуру. Я сбавил газ, и мы спокойно миновали очередной перекресток, оставив позади полуразвалившийся готический собор с оконными рамами, выполненными в новоанглийском стиле. Мне всегда нравилось это строение. Есть в его полуразрушенности, сквозь которую проглядывает былое величие, что-то действительно присущее Петербургу как каменному сфинксу истории. Даже ненадолго оторвавшись от освещенной дороги, взгляни через лобовое стекло туда, где в мертвом небе теряется остроконечная башенка с покосившимся крестом, и ты увидишь и прочувствуешь душу города в этих разбитых, закрытых деревянной обрешеткой оконцах!
Казалось, темнота заполняла в тот день все видимое пространство. Она давила и прижимала город, но я слишком хорошо знал, куда надо свернуть, чтобы не пропустить заветный перекресточек. Колеса, амортизируемые подвеской, легко выстукивали дробный ритм из мощеной дороги. Во мне появилось смутное чувство, которое давно уже не проявляло себя, – ощущение торжественности и величия момента зарождения симфонии справедливости. На моем лице расплылась зловещая улыбка, и Прыщ чуть шарахнулся вглубь фургона, увидев ее. Я угадал (19:59) с первых нот мелодию, выстукиваемую «транспортером» по мостовой. Это гитара Тома Морелло, издающая резкие, скрипучие риффы, предвещает мир о наступлении нового времени. НАШЕГО ВРЕМЕНИ!!!
Пока я резко дергал за рычаг передач, а фургончик стучал колесами по мостовой, Зак де Ля Роша начал свой призыв:[6]
– А что, уже приехали?
Мне не надо было поворачивать голову назад, дабы увидеть испуганное лицо Прыща. Я знал и так…
28.12.02, улица Репина – свалка в Гавани, морозная ночь
Что с закрытыми, что с открытыми глазами темнота сгущалась и охватывала все сущее не только снаружи, но и внутри машины. Я проснулся под легкий и приятный сигнал часов. 1:05. Надо было заканчивать начатое.
Мы стояли у помойки, а впереди извилисто скрывался во тьме двор. Небольшие терраски; полуподвальные, с запахом мертвецкой сырости, подъезды, выводящие прямо на соседнюю Первую/Съездовскую линии; увитые, словно в курортном городке, хмелем балкончики… Я могу не видеть, но могу чувствовать город, вдыхая воздух Петербурга.
Лирическое настроение кончилось. Пришла четкая выверенность и расчетливость. Врубив зажигание и вместе с ним фары, осветившие петербургский дворик, я сдал полукругом назад, и машина снова оказалась на мостовой. Сейчас требовалось соблюдать правила Игры. Будь против Системы, но играй по ее правилам – звучит четвертое правило солдата армии ТРЭШ. Ведя машину по набережной, я решил чуть поразвлечься и свернул на Четырнадцатую/Пятнадцатую линии. По правде сказать, я так и не решился проехать прямо. Перед поворотом на Большой я вгляделся туда, где предполагал увидеть огонь пожарища. Но заметил лишь три пожарные машины, две скорые да ментов. Столпотворение освещали галогенные фонари команды спасателей и посекундные всплески сигнальных огней то синего, то красного цвета. А все-таки здорово! Кто додумается искать зачинщиком здесь, рядом с целой армией спасения, а мы, как один, пред ними. Оболваненное Системой дубье!
Я свернул на Большой и уж там дал всем просраться. Делая всех справа налево и обратно, я успевал выкрикивать запоздалым автомобилистам первое, приходящее на ум. Кто ехал на корытах попроще, те с запуганными рожами тупо старались не замечать моих перлов; а кто сидел повыше или, наоборот, пониже всех над асфальтом, пытался выебываться и, скорчив мстительную физиономию, силился бросить что-нибудь в ответ. Но что можно сказать против «один рубит – семеро в хуй трубят» или, например, «не пришей к пизде рукав». Только разве «тому виднее, у кого хуй длиннее»… Но знатоков не находилось. Правда, был там один умник, решил показать, как крут, и обогнать меня на «паджеро», но я ловко ушел от стычки, свернув уже с Наличной налево в переулок. Туда, куда и надо было. В конце нашей дороги асфальт заканчивался шлагбаумом, а за ним раскинулось широкое поле свалки – визитная карточка современного Петербурга, встречающая наших долгожданных гостей. Переговорив со сторожем на полташку, «транспортер», мерно покачиваясь, отправился в свой последний путь, будто корабль прямо со стапелей на дно. Мы спустились по крутому мусорному склону ко льду. Встали так, чтобы фургон был виден только с залива. Кое-как оправившийся от шока ночной поездки, Прыщ по моему приказу начал обливать салон остатками семьдесят шестого, полузаспанный Тесак, пока суд да дело, снаружи проделывал бензиновую дорожку от автомобиля куда-нибудь подальше. У меня имелось секунд двадцать. Я подумал: «А здорово мы сегодня рисковали, черт возьми!» Но в ту же секунду улыбнулся – какие могут быть доводы против такого адреналина?
Мы отошли метров на тридцать, и Тесак поджег свою бензиновую дорожку. Машина занялась в момент. Через несколько секунд в салоне взорвались две канистры. Все сгорает в кострах амбиций, даже железо! Мы стояли втроем и наблюдали, как языки пламени пожирают сантиметр за сантиметром фургончик. Мы смотрели и пили припасенное пиво, а жар касался наших лиц и грел тело. А потом, не дождавшись, пока машина догорит до остова, мы поплелись вдоль береговой линии по льду, и я подумал, посмотрев в вышину, как хорошо, должно быть, висеть там одной из мириад бесконечно недостижимых звезд. И душа моя заплакала светлой грустью.
СОШЕСТВИЕ В АД №2
Работяги, чуть поохуевав, начинают медленно двигаться, доставая отвертки, какие-то гайки, ключи и прочий мусор. Федя тоже не торопясь расстается с содержимым своих карманов. Я делаю знак Прыщу, и тот отбирает из кучи хлама сотовые и ключи. Пока я шарюсь по карманам мордатого, Тесак разбивает три трубки, а ключи зашвыривает подальше на лед Ковша.
– Этого товарища мы возьмем с собой, – спокойно произношу я. – А вы можете топать домой.
Старенький, видавший виды «транспортер» с тонированными стеклами салона – самое то, я вам скажу, для наведения шороха на Васильевском. К тому же ключи в зажигании!
Тело мордатого бандюги мерно покачивалось в салоне, когда мы, миновав группу опущенных по полной программе мудаков, выезжали на Наличную. Дальше надо действовать, строго придерживаясь плана, никакой отсебятины. Для начала дружественный визит.
27–28.12.02, «burn, motherfucker, burn»
Заехав по пути к Тесаку и захватив все необходимое, мы на полных парах помчались (19:24) по погруженному во мрак Васильевскому острову. Тушу бугая мы выбросили на заснеженную мостовую Четырнадцатой–Пятнадцатой линий прямо напротив пустыря с горой мусора. На лбу этому куску говна я черным маркером написал библейское: Просите и получите, но получите по вере вашей! Если вы боитесь, что мудак замерз там, на снегу, то глубоко ошибаетесь. Я же не зря вам рассказывал про внутренний мирок Гетто! Я убежден, что кусок сала был тут же уведен под ручки набежавшими после нашего отъезда соседями.
Уже достаточно стемнело, пора было приниматься за дело. Проехав почти насквозь Четырнадцатую–Пятнадцатую линии, мы сделали первую нашу остановку. Я припарковался (19:36) на противоположной стороне и развернул колеса так, чтобы удобнее было съябывать. Пока я всматривался в черные очертания приземистого, в два с половиной этажа, здания крытой парковки для шикарных машин и трехметровых ворот, мои други на снегу разливали (19:37) из двадцатилитровой канистры бензин по дырявым пластиковым бутылкам из-под коки. Я принюхался и почувствовал так хорошо знакомый мне приятный запах семьдесят шестого. На моем лице расплылась блаженная улыбка пиромана. Я включил зажигание и выехал (19:41) на середину улицы с открытым кузовом. В это же самое время Тесак подошел к ограде, но не вплотную, а так, чтобы хватило места для разбега и замаха. Прыщ стоял чуть позади и держал за горлышки две струящиеся во все стороны бутыли. Третья, брошенная умелой рукой Тесака, пролетела по территории особняка метров пятнадцать и упала, разливая веером по расчищенному асфальту бензин. Следующая тара спланировала прямиком под днище «гелендвагена» с мигалками, стоящего у крытой парковки. Последняя, из рук все того же Тесачины, долетела почти до самого крыльца. Прыщ по-быстрому запрыгнул в раскрытый кузов «фольксвагена», а я наслаждался последними секундами представления, которое через миг должно было исчезнуть. Запах семьдесят шестого будил в моем воображении самые больные фантазии. Я газанул (19:43) – условный знак, мол, пора кончать со всем этим. Скорее всего, у распиздяев хватило денег, дабы установить кучу объемных энергонезависимых датчиков на движение, и охранники здесь будут с секунды на секунду.
Согласно плану, Тесак вытащил из-за пояса две стеклянные поллитровки с тряпичными фитилями. Обе были на одну треть заполнены измельченным парафином. Секунда-другая – и Тесак запрыгивает внутрь тачки и захлопывает дверцы, я рву по газам, а площадь перед особнячком озаряется бензиновыми всполохами. Я успеваю заметить лишь отливающую золотом на фоне огня латунную табличку перед входом. Наверняка какой-то банк! Но мне уже похуй – надо съябывать отседова!
Выезжая на Средний, резко выкручиваю (19:43:30) руль вправо. Надеюсь только на хорошее сцепление с дорогой. Порядок! Хоть чуть и качнуло в сторону, но протекторы вцепились в дорогу, как бойцовские псы в шею бомжа на тренировках. Слева миновали рассадник чиновничьего аппарата – Академию государственной службы. Надо бы и им подобный визитик нанести как-нибудь. Развелось гребаных пидоров на нашу голову! Интересно, а стеклопакеты они на собственные средства вставили или на сбережения находящихся с ними в одном здании отделений почты и телеграфа?..
Раздались (19:44) три взрыва: два первых – словно глухие хлопки от петарды, третий – чуть громче и зычнее. Внутреннее удовлетворение разлилось по телу, я опять улыбнулся. Тесак перелез на переднее сиденье.
– Здорово ты это им устроил!
– Заебись! – ответил Тесак и сделал вид, что засыпает.
Легкий трепет с холодом на секунду пронзили тело, но меня передернуло, и волнение отступило. Его место заняла выверенная четкость – действуй согласно плану. Теперь главное – опередить ментуру. Устроить заварушку на Васильевском сможет любой дурак, если, конечно, по-настоящему захочет, а вот выйти из сотворенного хаоса, разгребая реки дерьма на пути, сможет лишь истинный мастер своего дела. Естественно, изначально у меня были кое-какие наметки, как побыстрее и поглубже зарыться. Но на месте приходится все перекраивать!
Я думал, сможем ли мы уйти так же, как и приехали? И неожиданно ответственность в виде «транспортера» навалилась на плечи: надо побыстрее избавиться от этого говна! Нет улик – нет и преступления. Но избавиться от мини-фургона в центре города – довольно непростая логическая задачка, я вам скажу! Если ты, конечно, не знаешь свой город, как свою квартиру: не знаешь всех потаенных уголков, где бы даже этот здоровый немец поместился; где ты сможешь без лишних хлопот решить свою и друзей дальнейшую судьбу, и путь кучи, пусть даже и проржавевшего, но железа. Я знаю, а вы?..
Выезжать за пределы района нет никакого смысла – план «Перехват» может дать положительный результат. Особенно это актуально для Васьки, где на каждом мосту стоит по будке с фараоном. Естественно, что он не станет вылезать из своей конуры, он просто даст наводку, а там разберутся. Интересно, а кто приедет быстрее – быки или менты? Да какая разница! Все одно – дерьмо! Пощады ждать неоткуда. От таких наездов против столь серьезных людей не откупишься, это тебе не бомжа мочкануть! Изуродуют, будьте любезны. Да еще и работать на них заставят!
Тогда самое разумное для нас – свалить на небольшую и неприметную улочку Васильевского острова и просидеть там часа два-три. А уже потом вплотную приниматься за заключительную часть плана – ликвидацию фургончика.
Мы проехали (19:56) почти весь Средний на малом ходу так, чтобы не привлекать лишнего внимания и не вытрясти последние мозги. Ремонт, бля! Органы правопорядка повстречались нам лишь единожды – наряд УВО стоял возле «Макдоналдса» и тщательно охранял это заведеньице, где тупоголовый народ только тем и занимается, что поглощает десятками килограммов жирную высококалорийную американскую культуру. Я сбавил газ, и мы спокойно миновали очередной перекресток, оставив позади полуразвалившийся готический собор с оконными рамами, выполненными в новоанглийском стиле. Мне всегда нравилось это строение. Есть в его полуразрушенности, сквозь которую проглядывает былое величие, что-то действительно присущее Петербургу как каменному сфинксу истории. Даже ненадолго оторвавшись от освещенной дороги, взгляни через лобовое стекло туда, где в мертвом небе теряется остроконечная башенка с покосившимся крестом, и ты увидишь и прочувствуешь душу города в этих разбитых, закрытых деревянной обрешеткой оконцах!
Казалось, темнота заполняла в тот день все видимое пространство. Она давила и прижимала город, но я слишком хорошо знал, куда надо свернуть, чтобы не пропустить заветный перекресточек. Колеса, амортизируемые подвеской, легко выстукивали дробный ритм из мощеной дороги. Во мне появилось смутное чувство, которое давно уже не проявляло себя, – ощущение торжественности и величия момента зарождения симфонии справедливости. На моем лице расплылась зловещая улыбка, и Прыщ чуть шарахнулся вглубь фургона, увидев ее. Я угадал (19:59) с первых нот мелодию, выстукиваемую «транспортером» по мостовой. Это гитара Тома Морелло, издающая резкие, скрипучие риффы, предвещает мир о наступлении нового времени. НАШЕГО ВРЕМЕНИ!!!
Пока я резко дергал за рычаг передач, а фургончик стучал колесами по мостовой, Зак де Ля Роша начал свой призыв:[6]
Глаза мои разгорелись адским огнем, когда голос Зака, поддерживаемый взрывной волной Тома, врезался в слова, как кирка в камни. Я видел (20:01) отражение жара преисподней на лобовом стекле в кромешной темноте петербургского вечера. Я бы и сам рад испугаться, но тут мы на бешеной скорости вылетели на асфальт Большого, в момент преодолели его, и вот колеса вновь отстукивают ритм симфонии Святой Злости, не давая мне отвлечься.
A mass of hands press on the market window
Ghosts of progress
Dressed in slow death
Feeding on hunger
And glaring trough the promise
Upon the food that rots slowly in the aisle…
Я снизил (20:03) скорость до минимума, вырубил с четвертой на нейтральную, выключил фары и легко вывернул руль влево. Съехал с проезжей дороги во двор и припарковался за помойкой. Так нас не будет видно с улицы. Я повернул ключи в замке зажигания, двигатель приятно встрепенулся и умолк. Как и музыка, которая теперь исчезала, словно далекое эхо. Я откинулся на сиденье, сжал/разжал кулаки несколько раз, повертел можжевеловые шарики, завел будильник на ручных часах Festina на пять часов вперед и закрыл глаза. Сквозь сплошной мрак я услышал заспанный голос Тесачищи:
Aint funny how the factory doors close
Round the time that the school doors close?
Round the time that the doors of the jail cells
Open up to greet you like the reaper?
– А что, уже приехали?
Мне не надо было поворачивать голову назад, дабы увидеть испуганное лицо Прыща. Я знал и так…
28.12.02, улица Репина – свалка в Гавани, морозная ночь
Что с закрытыми, что с открытыми глазами темнота сгущалась и охватывала все сущее не только снаружи, но и внутри машины. Я проснулся под легкий и приятный сигнал часов. 1:05. Надо было заканчивать начатое.
Мы стояли у помойки, а впереди извилисто скрывался во тьме двор. Небольшие терраски; полуподвальные, с запахом мертвецкой сырости, подъезды, выводящие прямо на соседнюю Первую/Съездовскую линии; увитые, словно в курортном городке, хмелем балкончики… Я могу не видеть, но могу чувствовать город, вдыхая воздух Петербурга.
Лирическое настроение кончилось. Пришла четкая выверенность и расчетливость. Врубив зажигание и вместе с ним фары, осветившие петербургский дворик, я сдал полукругом назад, и машина снова оказалась на мостовой. Сейчас требовалось соблюдать правила Игры. Будь против Системы, но играй по ее правилам – звучит четвертое правило солдата армии ТРЭШ. Ведя машину по набережной, я решил чуть поразвлечься и свернул на Четырнадцатую/Пятнадцатую линии. По правде сказать, я так и не решился проехать прямо. Перед поворотом на Большой я вгляделся туда, где предполагал увидеть огонь пожарища. Но заметил лишь три пожарные машины, две скорые да ментов. Столпотворение освещали галогенные фонари команды спасателей и посекундные всплески сигнальных огней то синего, то красного цвета. А все-таки здорово! Кто додумается искать зачинщиком здесь, рядом с целой армией спасения, а мы, как один, пред ними. Оболваненное Системой дубье!
Я свернул на Большой и уж там дал всем просраться. Делая всех справа налево и обратно, я успевал выкрикивать запоздалым автомобилистам первое, приходящее на ум. Кто ехал на корытах попроще, те с запуганными рожами тупо старались не замечать моих перлов; а кто сидел повыше или, наоборот, пониже всех над асфальтом, пытался выебываться и, скорчив мстительную физиономию, силился бросить что-нибудь в ответ. Но что можно сказать против «один рубит – семеро в хуй трубят» или, например, «не пришей к пизде рукав». Только разве «тому виднее, у кого хуй длиннее»… Но знатоков не находилось. Правда, был там один умник, решил показать, как крут, и обогнать меня на «паджеро», но я ловко ушел от стычки, свернув уже с Наличной налево в переулок. Туда, куда и надо было. В конце нашей дороги асфальт заканчивался шлагбаумом, а за ним раскинулось широкое поле свалки – визитная карточка современного Петербурга, встречающая наших долгожданных гостей. Переговорив со сторожем на полташку, «транспортер», мерно покачиваясь, отправился в свой последний путь, будто корабль прямо со стапелей на дно. Мы спустились по крутому мусорному склону ко льду. Встали так, чтобы фургон был виден только с залива. Кое-как оправившийся от шока ночной поездки, Прыщ по моему приказу начал обливать салон остатками семьдесят шестого, полузаспанный Тесак, пока суд да дело, снаружи проделывал бензиновую дорожку от автомобиля куда-нибудь подальше. У меня имелось секунд двадцать. Я подумал: «А здорово мы сегодня рисковали, черт возьми!» Но в ту же секунду улыбнулся – какие могут быть доводы против такого адреналина?
Мы отошли метров на тридцать, и Тесак поджег свою бензиновую дорожку. Машина занялась в момент. Через несколько секунд в салоне взорвались две канистры. Все сгорает в кострах амбиций, даже железо! Мы стояли втроем и наблюдали, как языки пламени пожирают сантиметр за сантиметром фургончик. Мы смотрели и пили припасенное пиво, а жар касался наших лиц и грел тело. А потом, не дождавшись, пока машина догорит до остова, мы поплелись вдоль береговой линии по льду, и я подумал, посмотрев в вышину, как хорошо, должно быть, висеть там одной из мириад бесконечно недостижимых звезд. И душа моя заплакала светлой грустью.
Ashes in the fall,
Like ashes in the fall…
СОШЕСТВИЕ В АД №2
31.01.03, деревня Николаевская, первая половина дня
Шел конец января. Сессия медленно, но верно превращалась в допсу. Но перед ней выдалась пара недель каникул. Я сидел у себя в Гатчине и смотрел, как за окном медленно кружится снег. Я открыл Библию и начал было читать, но дело не пошло, и вот тогда-то мне и позвонил Тесак. Я в мельчайших подробностях помню то утро.
Когда позвонил Тесак, что-то екнуло у меня в груди и засосало под ложечкой. Катя просила опять поехать с ней и взять с собой побольше друзей. Я ничего, кроме «ладно», не ответил. Но внутри почувствовал нарастающее подозрение. Здесь явно кроется что-то неладное, и мы все втроем оказались по уши втянутыми в разрастающееся дерьмо.
В электричке напротив кто-то читал «Комсомолку» – одну из самых желтых наших газет. «Долго ли будем мерзнуть?» – гласил заголовок. На обложке стоял мужик с грозным лицом. Сверху на него капала вода, а по стене расползся сказочной величины сталактит. Хуетесы из местного самоуправления опять просрали всю зиму. А все бегают и кричат, мол, денег нет! Интересно, а эти суки на своих двоих по городу ходят или ездят на новехоньких «семерках»?! Кстати, насчет газет, Прыщ рассказывал, что после погрома на Ваське было много публикаций в духе утерянных иллюзий: «Кто в ответе за подрастающее поколение?», «Как можно выжить в городских джунглях: история одного борца», «Мы взрываем, дети наблюдают» и тому подобная херь. Все вдруг резко решили, это, де, очередные бандитские разборки, и так завозмущались, что историческая часть города оказалась в них вовлечена! Мало, значит, «бензиновых королей» на Университетской набережной взрывали? Мудаки! Они даже не в курсе, насколь глубоко прогнило наше общество, словно ржавый баркас на приколе. А газетчики-суки, наверное, и не помнят, как подорвали того «короля» в «мерсе» – не боевыми зарядами, а обыкновенными болванками. Ему просто перебили ноги, и он истек кровью. Разве сравнится с этим наше баловство – пара взорванных машин? Клоуны-уроды…
Мы еле тащились, проваливаясь по пояс в снег: Тесак впереди прокладывал дорогу, чуть позади шла Катя, а потом уж мы. Ветер щипал морозом щеки, и я поплотнее ушел в свой шарф. Из-за легкой метели деревушки даже с холма не было видно, и приходилось идти по наитию Тесака – в воздухе лишь чувствовался едва уловимый запах древесного дыма. Высокие ботинки, которые я обычно зашнуровываю довольно плотно, набились снегом. Он жег кожу, будто кто-то принялся тушить об тебя сигарету. Но я все равно радовался – это всяко уж лучше, чем одному дома скучать.
Пока мы шли по деревне, нас раза три или четыре окликали, пытались привязаться, и Тесаку прямо на ходу приходилось успокаивать местных ударами тяжелых кулаков. Попадались греющиеся у бочек люди. Хотя и мело, но даже сквозь мороз и снег я кожей чувствовал их заскорузлый запах миллионов галлонов высохшего прямо на теле пота. Их лица, кроме тупой злобы на жизнь и на тебя, ничего не выражали. Они провожали нас гнилыми взглядами и опять смотрели в огонь, где им еще не одну тысячу лет предстоит гореть.
В хибаре оказалось тепло. Снег в ботинках тут же начал таять. Вождь сидел на скамье в бараньем полушубке и раскуривал трубку с опием. Он приветственно махнул Кате рукой и указал куда-то в темноту. Мы остались стоять в предбаннике. Мужик с дрэдами занялся раскуриванием опия, и я не посмел его тревожить.
Хотя на улице и был день-деньской, в помещении царил знакомый полумрак. Он навевал не самые лучшие воспоминания – обоссанная и обосранная старушка, вонь… Меня передернуло. Дерьмо! Я так и не сумел побороть тот страх, потому как не смог определить его природу. Такое пугает еще больше. Кроме ладана в воздухе носился запах хлорки и заплесневевшего сыра… Откуда здесь мог взяться сыр?
Наконец, раскурив трубку и вобрав в себя пары опия, Вождь взглянул в нашу сторону. Он мотнул головой, мол, проходите, а сам уселся на скамье в позе лотоса, плотнее придвинувшись спиной к русской печи.
Молчание затянулось. Мы втроем сели на тумбы: Тесак перебирал края рукавов свитера, торчащего из-под «пилота»; Прыщ, судя по выражению на лице, мучительно старался выдавить из памяти нужное воспоминание; я вращал головой по сторонам и вглядывался в нечеткие очертания сруба. Вождь, закрыв глаза, задумчиво посасывал трубку. Молчание приобрело зловещую форму. И в этот самый момент он завел разговор чуть надтреснутым голосом, не открывая глаз:
– Да, теперь я четче вижу… Новый Иерусалим… прекраснее и величественнее, чем миллионы Римов и Канстантинополей вместе взятых… Да, демоны вокруг нас… Да, теперь я четче вижу… Они питаются нашими страхами и нашей ложью… Они обвивают меня, они обнимают меня, убаюкивают… Я знаю, если засну, то вечным сном… Да, да-а, я слышу голос откуда-то сверху… Голос, он спокойный, даже внушающий уважение… Он говорит: «Не печалься, ибо не счесть будет дней скорбных. Успокойся и возрадуйся! Ибо если сегодня утром ты проснулся здоровым – ты счастливее, чем один миллион человек, которые не доживут до следующей недели. Ибо если ты никогда не переживал войну, тюремное заключение, пытки или голод – ты счастливее, чем пятьсот миллионов человек в этом мире. И если сегодня ты можешь пойти в церковь без угрозы лишения свободы или жизни и помолиться – ты счастливее, чем три миллиарда несчастных в этом мире. Если в твоем холодильнике есть еда, ты одет, у тебя есть крыша над головой и постель – ты богаче, чем семьдесят пять процентов людей в этом мире. И ежели у тебя есть счет в банке и деньги в кошельке – ты один среди тех восьми процентов обеспеченных людей на земле. Так что не печалься! В этом мире не так уж много плохого! Ибо в каждом вздохе природы ищи умиротворения, ясности и величия».
Вождь, по-прежнему не открывая глаз, погрузился в раздумье. Было слышно, как он бормотал нечто, напоминающее эзотерическое заклинание, вроде «аум-нара-наха-яхама», и мерно, в такт монотонно раскачивался из стороны в сторону. Мое сознание, опьяненное речью, болталось где-то под потолком. А до меня доходил лишь запах сандала, растворенный в миллионе зловоний. Казалось, что здесь даже свет не может противостоять тьме: свет буквально поглощался этим домом, будто абсолютно черным телом, и трансформировался во тьму под призывы человека в бараньем тулупе: «Аум-нара-наха-яхама… Аум-нара-наха-яхама…»
Неожиданно откуда-то сверху мне стали видны течения теплого, липкого воздуха, будто вихри в созвездии Андромеды закручивались вокруг человека с дрэдами. Поразительно, но сверху виделось, словно он управляет потоками с помощью своего «аум-нара-наха-яхама»… Серые полосы, едва различимые в темноте помещения, вливались в его тело через ноздри, уши, затылок и ладони, распростертые на коленях. А тем временем он еще сильнее стал раскачиваться на своей скамье. Потоки завертелись с неуправляемой скоростью, и вот уже стали опутывать нас…
Но так же внезапно, как все началось, так же в момент все и закончилось. Я возвратился в свое тело, а передо мною сидел со слегка затуманенным взором Вождь. Лишь в воздухе повисла нутряная, тяжелая басовитая нотка. И только тут я сообразил – за время транса он не открыл ни разу рта!
– Я много думал о том, куда мы катимся и сколь долго будем еще туда катиться. Я устал от того, что вижу вокруг себя, потому как это стало происходить и с моими близкими. Я устал от боли, горя, нищеты и унижения. Я более не смотрю на красивых девушек, машины и дома с восхищением или завистью. Мне стало все равно. Я вижу лишь лица, похожие на рыла; руки – на лапы; а ноги – на копыта. Я заглядываю в разум этим людям и ясно вижу, что он скорее похож на хрупкую слизистую оболочку, чем на существующее в гармонии с внутренним и внешним мирами создание рук Господних. Мне стало все равно, и это пугает меня больше всего… Даже больше смерти.
Вождь умолк. Его глаза стали ясными, как день, а взор – острым, как нож.
– Я ненавижу себя и одновременно слишком люблю жизнь, чтобы покончить с собой. Поймите! Я устал видеть страх и боль на лицах близких. С меня хватит!
Нота безразличной ненависти мелькнула предо мною. Но тут же утихла. Прислонившись к печи спиной в полушубке, со сложенными на скамейке «по-турецки» ногами, слегка откинув назад голову, сидел прежний Вождь. Его сердце охладело, но разум работал на предельных оборотах.
– Пройдитесь по улицам Петербурга. Пройдитесь… Замечали ли вы где-нибудь жилые первые этажи? Нет, все сдано в аренду! Вы думаете, эти помещения арендуют наши горожане? Нет, их занимают черножопые. Не имеет смысла говорить о национализме, если его нет и в помине. Да, есть некоторые оголтелые банды, травящие себя идеологической чумой! Но всем остальным заправляют деньги. Деньги вылепляют из детей «способных к жизни мужчин и женщин». Но это лишь на первый взгляд. Даже при поверхностном взгляде видно – деньги делают человека рабом. Рабом страхов. Рабом механизма, называющегося Системой. Система поглощает и уже не отпускает тебя до самой смерти. Выход?.. Вы ищете выход из этого дерьма? На самом деле выхода нет, и оправданий прожитой впустую жизни можно придумать достаточно, даже для того, чтобы убедить самого себя. И тогда вроде бы и солнце светит ярче с неба, и мир улыбается тебе. Но реальность настигает и убивает все надежды – ты просто еще один винтик в бесконечном механизме!
Вождь перевел на стену тяжелый взгляд. Глубоко вобрал воздух в легкие.
– Я ненавижу себя! Я вижу, но не дальше своего носа. Я смотрю, но не смею вмешаться. Рынок захватывают корпорации, мировые бренды, ебаные кампании франчайзинговой сети, конгломераты… Малый бизнес поглощается чиновничеством. Дерьмо льется на нас и сверху, и снизу. Государство никого не защищает, все отдано на самотек. Социальная политика на нуле. А если президент хочет построить империю, то неужели он не знает, с чего она начинается? Неужели ему никто не подскажет, что империя начинается с низов, с простого народа, который он собственноручно приговорил к голодной смерти. Мы обязаны будем заплатить за дешевую рабочую силу. Думаете, вы сможете через несколько лет спокойно пройтись по улицам где-нибудь в районе проспекта Просвещения? Я почти уже вижу, как по улицам Питера через пару десятилетий будут ходить одни нигеры или таджики. А Васильевский переименуют в «Чайна Таун»! Вы не верите мне? Вглядитесь в лица прохожих. И проснитесь от летаргического сна! Наступает новое время – эпоха гребаной глобализации. Эпоха, которая устанавливает свои правила. И если ты им не следуешь, тогда пошел на хуй из Игры! Памперсы продавщицам супермаркетов – чтобы зазря не вставали с рабочего места и ссались, словно маленькие дети, под себя! К этому мы стремимся, этого ли мы хотим? Хотим ли мы рационализировать все по максимуму?.. И национализм здесь ни при чем, всем владеют деньги. В первую очередь умами. Мы больше не следуем первоначальному предназначению! Душа стала не чем иным, как промокашкой – во что обмакнут, то и впитывает… Я ненавижу себя за слабость и страх. Вы спрашиваете – где выход? Смириться с этим и жить! Перестать бороться…
– Это не для нас! – резко оборвал Тесак Вождя. – Вы накурились и толкаете всякую хуйню. Но этому не бывать!
В воздухе повисли натянутые, как струна, слова Тесака. Я не собирался вмешиваться, я сидел и изучал какое-то новое чувство, возникшее во мне вместе со словами Вождя. Раздался тяжелый с хрипотцой смех – смех, который словно говорит тебе: «Ты ничто, и ничего-то ты не знаешь! Сиди и помалкивай!» Я наблюдал, как Тесак пробует поиграть желваками, но Вождь не придал этому должного внимания.
Шел конец января. Сессия медленно, но верно превращалась в допсу. Но перед ней выдалась пара недель каникул. Я сидел у себя в Гатчине и смотрел, как за окном медленно кружится снег. Я открыл Библию и начал было читать, но дело не пошло, и вот тогда-то мне и позвонил Тесак. Я в мельчайших подробностях помню то утро.
Когда позвонил Тесак, что-то екнуло у меня в груди и засосало под ложечкой. Катя просила опять поехать с ней и взять с собой побольше друзей. Я ничего, кроме «ладно», не ответил. Но внутри почувствовал нарастающее подозрение. Здесь явно кроется что-то неладное, и мы все втроем оказались по уши втянутыми в разрастающееся дерьмо.
В электричке напротив кто-то читал «Комсомолку» – одну из самых желтых наших газет. «Долго ли будем мерзнуть?» – гласил заголовок. На обложке стоял мужик с грозным лицом. Сверху на него капала вода, а по стене расползся сказочной величины сталактит. Хуетесы из местного самоуправления опять просрали всю зиму. А все бегают и кричат, мол, денег нет! Интересно, а эти суки на своих двоих по городу ходят или ездят на новехоньких «семерках»?! Кстати, насчет газет, Прыщ рассказывал, что после погрома на Ваське было много публикаций в духе утерянных иллюзий: «Кто в ответе за подрастающее поколение?», «Как можно выжить в городских джунглях: история одного борца», «Мы взрываем, дети наблюдают» и тому подобная херь. Все вдруг резко решили, это, де, очередные бандитские разборки, и так завозмущались, что историческая часть города оказалась в них вовлечена! Мало, значит, «бензиновых королей» на Университетской набережной взрывали? Мудаки! Они даже не в курсе, насколь глубоко прогнило наше общество, словно ржавый баркас на приколе. А газетчики-суки, наверное, и не помнят, как подорвали того «короля» в «мерсе» – не боевыми зарядами, а обыкновенными болванками. Ему просто перебили ноги, и он истек кровью. Разве сравнится с этим наше баловство – пара взорванных машин? Клоуны-уроды…
Мы еле тащились, проваливаясь по пояс в снег: Тесак впереди прокладывал дорогу, чуть позади шла Катя, а потом уж мы. Ветер щипал морозом щеки, и я поплотнее ушел в свой шарф. Из-за легкой метели деревушки даже с холма не было видно, и приходилось идти по наитию Тесака – в воздухе лишь чувствовался едва уловимый запах древесного дыма. Высокие ботинки, которые я обычно зашнуровываю довольно плотно, набились снегом. Он жег кожу, будто кто-то принялся тушить об тебя сигарету. Но я все равно радовался – это всяко уж лучше, чем одному дома скучать.
Пока мы шли по деревне, нас раза три или четыре окликали, пытались привязаться, и Тесаку прямо на ходу приходилось успокаивать местных ударами тяжелых кулаков. Попадались греющиеся у бочек люди. Хотя и мело, но даже сквозь мороз и снег я кожей чувствовал их заскорузлый запах миллионов галлонов высохшего прямо на теле пота. Их лица, кроме тупой злобы на жизнь и на тебя, ничего не выражали. Они провожали нас гнилыми взглядами и опять смотрели в огонь, где им еще не одну тысячу лет предстоит гореть.
В хибаре оказалось тепло. Снег в ботинках тут же начал таять. Вождь сидел на скамье в бараньем полушубке и раскуривал трубку с опием. Он приветственно махнул Кате рукой и указал куда-то в темноту. Мы остались стоять в предбаннике. Мужик с дрэдами занялся раскуриванием опия, и я не посмел его тревожить.
Хотя на улице и был день-деньской, в помещении царил знакомый полумрак. Он навевал не самые лучшие воспоминания – обоссанная и обосранная старушка, вонь… Меня передернуло. Дерьмо! Я так и не сумел побороть тот страх, потому как не смог определить его природу. Такое пугает еще больше. Кроме ладана в воздухе носился запах хлорки и заплесневевшего сыра… Откуда здесь мог взяться сыр?
Наконец, раскурив трубку и вобрав в себя пары опия, Вождь взглянул в нашу сторону. Он мотнул головой, мол, проходите, а сам уселся на скамье в позе лотоса, плотнее придвинувшись спиной к русской печи.
Молчание затянулось. Мы втроем сели на тумбы: Тесак перебирал края рукавов свитера, торчащего из-под «пилота»; Прыщ, судя по выражению на лице, мучительно старался выдавить из памяти нужное воспоминание; я вращал головой по сторонам и вглядывался в нечеткие очертания сруба. Вождь, закрыв глаза, задумчиво посасывал трубку. Молчание приобрело зловещую форму. И в этот самый момент он завел разговор чуть надтреснутым голосом, не открывая глаз:
– Да, теперь я четче вижу… Новый Иерусалим… прекраснее и величественнее, чем миллионы Римов и Канстантинополей вместе взятых… Да, демоны вокруг нас… Да, теперь я четче вижу… Они питаются нашими страхами и нашей ложью… Они обвивают меня, они обнимают меня, убаюкивают… Я знаю, если засну, то вечным сном… Да, да-а, я слышу голос откуда-то сверху… Голос, он спокойный, даже внушающий уважение… Он говорит: «Не печалься, ибо не счесть будет дней скорбных. Успокойся и возрадуйся! Ибо если сегодня утром ты проснулся здоровым – ты счастливее, чем один миллион человек, которые не доживут до следующей недели. Ибо если ты никогда не переживал войну, тюремное заключение, пытки или голод – ты счастливее, чем пятьсот миллионов человек в этом мире. И если сегодня ты можешь пойти в церковь без угрозы лишения свободы или жизни и помолиться – ты счастливее, чем три миллиарда несчастных в этом мире. Если в твоем холодильнике есть еда, ты одет, у тебя есть крыша над головой и постель – ты богаче, чем семьдесят пять процентов людей в этом мире. И ежели у тебя есть счет в банке и деньги в кошельке – ты один среди тех восьми процентов обеспеченных людей на земле. Так что не печалься! В этом мире не так уж много плохого! Ибо в каждом вздохе природы ищи умиротворения, ясности и величия».
Вождь, по-прежнему не открывая глаз, погрузился в раздумье. Было слышно, как он бормотал нечто, напоминающее эзотерическое заклинание, вроде «аум-нара-наха-яхама», и мерно, в такт монотонно раскачивался из стороны в сторону. Мое сознание, опьяненное речью, болталось где-то под потолком. А до меня доходил лишь запах сандала, растворенный в миллионе зловоний. Казалось, что здесь даже свет не может противостоять тьме: свет буквально поглощался этим домом, будто абсолютно черным телом, и трансформировался во тьму под призывы человека в бараньем тулупе: «Аум-нара-наха-яхама… Аум-нара-наха-яхама…»
Неожиданно откуда-то сверху мне стали видны течения теплого, липкого воздуха, будто вихри в созвездии Андромеды закручивались вокруг человека с дрэдами. Поразительно, но сверху виделось, словно он управляет потоками с помощью своего «аум-нара-наха-яхама»… Серые полосы, едва различимые в темноте помещения, вливались в его тело через ноздри, уши, затылок и ладони, распростертые на коленях. А тем временем он еще сильнее стал раскачиваться на своей скамье. Потоки завертелись с неуправляемой скоростью, и вот уже стали опутывать нас…
Но так же внезапно, как все началось, так же в момент все и закончилось. Я возвратился в свое тело, а передо мною сидел со слегка затуманенным взором Вождь. Лишь в воздухе повисла нутряная, тяжелая басовитая нотка. И только тут я сообразил – за время транса он не открыл ни разу рта!
– Я много думал о том, куда мы катимся и сколь долго будем еще туда катиться. Я устал от того, что вижу вокруг себя, потому как это стало происходить и с моими близкими. Я устал от боли, горя, нищеты и унижения. Я более не смотрю на красивых девушек, машины и дома с восхищением или завистью. Мне стало все равно. Я вижу лишь лица, похожие на рыла; руки – на лапы; а ноги – на копыта. Я заглядываю в разум этим людям и ясно вижу, что он скорее похож на хрупкую слизистую оболочку, чем на существующее в гармонии с внутренним и внешним мирами создание рук Господних. Мне стало все равно, и это пугает меня больше всего… Даже больше смерти.
Вождь умолк. Его глаза стали ясными, как день, а взор – острым, как нож.
– Я ненавижу себя и одновременно слишком люблю жизнь, чтобы покончить с собой. Поймите! Я устал видеть страх и боль на лицах близких. С меня хватит!
Нота безразличной ненависти мелькнула предо мною. Но тут же утихла. Прислонившись к печи спиной в полушубке, со сложенными на скамейке «по-турецки» ногами, слегка откинув назад голову, сидел прежний Вождь. Его сердце охладело, но разум работал на предельных оборотах.
– Пройдитесь по улицам Петербурга. Пройдитесь… Замечали ли вы где-нибудь жилые первые этажи? Нет, все сдано в аренду! Вы думаете, эти помещения арендуют наши горожане? Нет, их занимают черножопые. Не имеет смысла говорить о национализме, если его нет и в помине. Да, есть некоторые оголтелые банды, травящие себя идеологической чумой! Но всем остальным заправляют деньги. Деньги вылепляют из детей «способных к жизни мужчин и женщин». Но это лишь на первый взгляд. Даже при поверхностном взгляде видно – деньги делают человека рабом. Рабом страхов. Рабом механизма, называющегося Системой. Система поглощает и уже не отпускает тебя до самой смерти. Выход?.. Вы ищете выход из этого дерьма? На самом деле выхода нет, и оправданий прожитой впустую жизни можно придумать достаточно, даже для того, чтобы убедить самого себя. И тогда вроде бы и солнце светит ярче с неба, и мир улыбается тебе. Но реальность настигает и убивает все надежды – ты просто еще один винтик в бесконечном механизме!
Вождь перевел на стену тяжелый взгляд. Глубоко вобрал воздух в легкие.
– Я ненавижу себя! Я вижу, но не дальше своего носа. Я смотрю, но не смею вмешаться. Рынок захватывают корпорации, мировые бренды, ебаные кампании франчайзинговой сети, конгломераты… Малый бизнес поглощается чиновничеством. Дерьмо льется на нас и сверху, и снизу. Государство никого не защищает, все отдано на самотек. Социальная политика на нуле. А если президент хочет построить империю, то неужели он не знает, с чего она начинается? Неужели ему никто не подскажет, что империя начинается с низов, с простого народа, который он собственноручно приговорил к голодной смерти. Мы обязаны будем заплатить за дешевую рабочую силу. Думаете, вы сможете через несколько лет спокойно пройтись по улицам где-нибудь в районе проспекта Просвещения? Я почти уже вижу, как по улицам Питера через пару десятилетий будут ходить одни нигеры или таджики. А Васильевский переименуют в «Чайна Таун»! Вы не верите мне? Вглядитесь в лица прохожих. И проснитесь от летаргического сна! Наступает новое время – эпоха гребаной глобализации. Эпоха, которая устанавливает свои правила. И если ты им не следуешь, тогда пошел на хуй из Игры! Памперсы продавщицам супермаркетов – чтобы зазря не вставали с рабочего места и ссались, словно маленькие дети, под себя! К этому мы стремимся, этого ли мы хотим? Хотим ли мы рационализировать все по максимуму?.. И национализм здесь ни при чем, всем владеют деньги. В первую очередь умами. Мы больше не следуем первоначальному предназначению! Душа стала не чем иным, как промокашкой – во что обмакнут, то и впитывает… Я ненавижу себя за слабость и страх. Вы спрашиваете – где выход? Смириться с этим и жить! Перестать бороться…
– Это не для нас! – резко оборвал Тесак Вождя. – Вы накурились и толкаете всякую хуйню. Но этому не бывать!
В воздухе повисли натянутые, как струна, слова Тесака. Я не собирался вмешиваться, я сидел и изучал какое-то новое чувство, возникшее во мне вместе со словами Вождя. Раздался тяжелый с хрипотцой смех – смех, который словно говорит тебе: «Ты ничто, и ничего-то ты не знаешь! Сиди и помалкивай!» Я наблюдал, как Тесак пробует поиграть желваками, но Вождь не придал этому должного внимания.