Эмма Ефимова – единственная из учеников Виталия Андреевича – всю свою фехтовальную жизнь от начала до конца брала уроки только у него и потому в аркадьевском «роду» занимает совершенно особое место.
Не признавая на дорожке никаких авторитетов (а вернее, чем именитей соперница, тем для Ефимовой лучше), она фехтовала дерзко, неистово, буйно, откровенно наслаждаясь поединком. И с первых же своих соревнований ощутила себя полновластной хозяйкой дорожки, хотя еще совсем недавно не только не умела хозяйничать где бы то ни было, но и просто заставить кого-либо слушать себя.
Ее тяжким грузом с детства была застенчивость. Необщительная, замкнутая, она была абсолютно лишена веры в себя и если пыталась вдруг высказать свое мнение, то всегда оказывалось, что оно совершенно никого не интересует. Так было и в школе, и в институте, пока не появилось в ее жизни фехтование, пока не появился Виталий Андреевич…
Поначалу Эмме было просто страшно выйти на дорожку. С одной стороны, она не могла себе представить, как это она вдруг попытается у кого-то выиграть, попытается стать кого-то сильнее. А с другой – не хотелось проигрывать, не хотелось еще раз убедиться в своей беспомощности. Доказательств и так сколько угодно!
Например, как-то однажды – это было вскоре после поступления в институт – Эмма купила приглянувшийся ей темно-синий берет (кажется, это тогда было модно). Но не успела войти в вестибюль института, как к ней подошла первая забияка курса и при всем честном народе с размаху натянула ей берет на нос.
В другой раз Эмма позволила себе накрутиться – полночи наворачивала на волосы папильотки. Но когда появилась в аудитории, скромно пробираясь со своими кудряшками куда-то в угол, девчонки мигом окружили ее и, тыча в туго навинченную челку, начали беситься: «Ха, Ефимова накрутилась!»
Поистине, она не могла позволить себе самых обычных вещей… Хотя на курсе ее, в общем, любили и ласково называли Ефимчиком.
Сейчас даже трудно представить, чтобы кто-нибудь решился хотя бы протянуть руку к берету знаменитой и обаятельной «грозы чемпионок» Эммы Ефимовой. В это так же трудно поверить, как в то, что, прогуливаясь по Африке, вы щелкнули по носу пантеру и после этого еще спокойно прогуливались дальше. В то время когда я узнала Эмму Ефимову, она внушала не только непререкаемое уважение и симпатию, но тем, кто был ее потенциальным противником на дорожке, также трепет и страх.
Как же произошла эта удивительная метаморфоза?
…Занятия по фехтованию в группе Виталия Андреевича начинались с того, что под его руководством студенты изучали технику и тактику. Они еще не участвовали в поединках, но в различных тренировочных упражнениях углублялись в замысловатые плетения технических и тактических ходов.
Виталий Андреевич задавал им бесконечные тактические задачки – если противник делает то-то, ты что предпримешь? – и решать их для Эммы было необыкновенно интересно. Премудрости тактики она постигала раньше других, и это стало началом ее самоутверждения – она поверила в себя. Теперь перед зачетом по фехтованию многие сокурсники искали ее помощи и общения.
Выяснилось также, что она не только преуспела в фехтовальной теории, но умеет интересно и остроумно рассказать, кажется, о чем угодно: о медицине, о политике, о моде и о музыке. Кстати, музыка, опера, оказывается, ее страсть, и в перерывах между занятиями девочки с уважением слушают теперь, как «застенчивый Ефимчик» распевает арии из своих любимых опер: «Евгения Онегина», «Риголетто», «Пиковой дамы»…
Одна из сокурсниц Ефимовой рассказывала, что Эмма преображалась прямо на глазах и уже через год в ней невозможно было узнать ту неловкую, вечно с опущенными глазами тихоню, какой она казалось, когда поступала в институт.
Но ярче всего превращение было видно в поединке. «Когда мы перешли к боям, я сразу же поняла, что фехтование – это „мое“, – вспоминает Эмма Корнеевна, – и тогда меня вдруг осенила мысль, что я не только могу быть как все, но даже сильней многих. А какое это было наслаждение – выигрывать! Словом, я влюбилась в фехтование и избрала его своей специализацией, хотя меня всерьез „соблазняли“ легкой атлетикой, теннисом, коньками…»
Виталий Андреевич рассказывает, что обратил внимание на Эмму на первом ее соревновании – чемпионате курса – в самом первом ее соревновательном бою.
Он сейчас уже не помнит, с кем она тогда сражалась, только помнит, что это было что-то ужасное – соперницы все время падали. Лишь только раздавалась команда «К бою!», а иногда и до того, обе бросались в атаку, сталкивались и падали. И так весь бой. Куда девалась тихая, робкая Эмма? Она вся дрожала от боевой ярости, и в конце концов ее соперница, неловко заслоняясь клинком, стала пятиться.
Тот бой был ее рождением как фехтовальщицы – Виталий Андреевич это сразу понял. Он так и сказал ей тогда: «Из тебя выйдет настоящий боец, ты метишь в чемпионы».
Еще не успев обзавестись достаточно разнообразным набором приемов, техникой и фехтовальным лоском, она так и рвалась разнести всех фехтовальных примадонн. Казалось, один их вид приводит ее в ярость.
«Виталий Андреевич с первых же занятий заронил во мне мысль о завоевании самых больших фехтовальных побед, и в конце концов это уже было моей мечтой, нет, навязчивой идеей – стать чемпионкой мира, – вспоминает Эмма Корнеевна. – И позднее, когда я приблизилась к сборной страны, он уже без конца твердил мне, что я должна, непременно должна стать сильнейшей в мире.
Но дело, конечно, не только в моей страсти к чемпионству. Раньше я всегда придавала огромное значение чужому мнению, теперь же стала от этого свободна. Мне вдруг стало совершенно безразлично, что обо мне подумают другие. Я вполне доверяла теперь себе. И Виталий Андреевич постоянно исподволь укреплял во мне эту уверенность. Ведь он уже тогда был довольно известным тренером, писал статьи, книги и при этом – о чудо! – разговаривал со мной как с равной, то есть я была для него личностью.
Общение с Виталием Андреевичем так расширило мой кругозор, что поначалу у меня просто голова кружилась от обилия информации и впечатлений. Раньше я увлекалась по-настоящему, пожалуй, только музыкой, оперой; Виталий Андреевич открыл мне живопись, поэзию, он познакомил меня с Уолтом Уитменом, Пушкиным, Блоком…»
Эмма быстро, с наслаждением и жадностью спешащего в чемпионы набиралась фехтовального мастерства и вскоре – уже через год – была включена в кандидаты сборной команды Советского Союза. Поначалу ее боевая агрессия носила дикий, неосознанный характер, еще не обретя той технической отточенности и завершенности, что придут потом, когда она станет сильнейшей в мире и когда большинство соперниц будут просто физически бояться ее стремительных, пронзительных флешей и острия ее клинка, безошибочно и точно находящего свою цель. Но больше всего от нее доставалось иностранкам, ибо она обычно невероятно прибавляла в международных состязаниях; они же, не имея возможности хорошенько изучить ее манеру боя, терялись от этого страстного напора – побеждать!
Она подавляла их морально уже в самом начале поединка, грозно сверкая из-под маски черными углями глаз и вызывающе щелкая клинком по оружию «жертвы».
Рассказывают, что, впервые поехав на чемпионат мира в Рим запасной (в 1955 году), маленькая смуглая скромница Эмма вернулась с него сильнейшим бойцом нашей сборной… Когда в первой же командной встрече чемпионата одна из советских фехтовальщиц (Плеханова) стала проигрывать бои, Ефимова не смогла усидеть в запасе и, подойдя к руководству, решительно заявила: «Ставьте меня, я буду выигрывать». Это был явный риск – ставить на ответственные матчи «необстрелянную», неопытную Эмму. Но в ее словах было столько уверенности, что тренеры рискнули, и с того момента она больше не присела на скамейку запасных. Во всех встречах она не проиграла, кажется, ни одного боя, буквально разгромив всех фехтовальных примадонн – лишь помост дрожал под ее флешь-атаками. Вот тогда-то итальянские корреспонденты и прозвали ее «грозой чемпионок». Правда, она не сразу освоилась с этой необычной для нее – первой – ролью, но роль равной среди равных была ей уже по плечу. И от этого ей все время хотелось широко улыбаться. Кстати, улыбка ей очень шла, и это импонировало учуявшим в ней сенсацию репортерам. В результате многие газеты мира украсил в те дни снимок: из-под приподнятого козырька белой маски сверкала белозубая улыбка новой «звезды».
…Развернув в то утро свежий номер газеты «Советский спорт» и причитав о «грозе», Борис Андреевич был несказанно рад успеху брата. Ведь брат – Борис Андреевич был об этом прекрасно осведомлен – немало надежд связывал с этой ученицей. И если для кого-либо, думал он, вспышка «грозы» и была неожиданностью, то уж, во всяком случае, не для них с братом…
Борис Андреевич был знаком с Эммой, и его всегда поражала в ней эта удивительная смесь великой застенчивости с какой-то веселой и непонятно откуда вдруг бравшейся «агрессией». Бывало, брат приведет ее к ним в гости, она забьется в угол и лишь глазами исподлобья сверкает. А то вдруг, словно вырвавшись из плена, кинется в спор и не успокаивается до тех пор, пока противник не запросит пощады. «С Виталием, впрочем, это ей не удавалось никогда, – думал Борис Андреевич. – С ним это вообще редко кому удавалось…»
После дебюта в Риме была сенсационная победа наших девушек в Лондоне – они впервые стали тогда чемпионками мира в команде. И вновь газеты превознесли тогда «грозу чемпионок»…
А через месяц после Лондона – Мельбурн.
Но в Мельбурне не было «грозы». «Была жуткая усталость, – вспоминает Ефимова, – и бои, которые, казалось, раньше было так легко выигрывать, теперь оборачивались какими-то непостижимыми загадками».
Сквозь ткань ее поединков зримо проступало пресыщение и безразличие, и в этой «доброте» к противнику трудно было узнать Ефимову.
Специалисты только руками разводили: как могло случиться, что триумфаторы Лондона совершенно «завяли» через месяц в Мельбурне?
Но, с точки зрения Ефимовой, причина неудачи крылась как раз в недавнем триумфе на чемпионате мира: «В Лондоне мы были на таком подъеме, на какой, я думаю, никакая команда не способна каждый месяц. Кстати, до чемпионата мы даже толком не знали, будем выступать на Олимпиаде или нет. А когда выяснилось, что выступаем, взлет был уже позади, и Олимпиада пришлась на спад…»
Следующий взлет Ефимовой – теперь уже в личном турнире чемпионата мира – состоялся в 1958 году в Филадельфии.
В финал чемпионата вошли из советских фехтовальщиц трое: Растворова, Забелина и Ефимова.
Растворова и Ефимова уверенно выиграли у всех иностранок и у Забелиной, так что бой между ними – их первый финальный бой – и решил судьбу золотой медали.
Этот поединок Аркадьев помнит так, точно он состоялся вчера: «Эмма все время делала свою коронную флешь с батманом*. Валя же постоянно колола навстречу. И так все фразы боя. Словом, Эмма эффектно и чисто выигрывала, но судья почему-то присуждал все уколы ей. Это было что-то фантастическое. Валя Растворова была, бесспорно, сильной фехтовальщицей, но в том бою она явно уступала Эмме».
* Батман – удар клинком по клинку.
«Это был какой-то ужас! – вспоминает Эмма Корнеевна. – Мне бы следовало, конечно, перестроиться, раз судья не видел моей правоты, но я не могла. Кроме флеши с батманом у меня ничего против нее не было…»
Тот бой вверг ее в великое уныние. Уйдя с дорожки, она села на стул, обхватила голову руками и надолго уставилась в пол.
«Как я воспринял этот удар? – Виталий Андреевич явно удивлен вопросом. – Ну я, конечно, не кричал, не носился вокруг дорожки, ибо, полагаю, спокойствие надо сохранять даже тогда, когда это кажется совершенно невозможным (заметьте, почти те же слова были сказаны Борисом Андреевичем по поводу „роковой“ ошибки Кочеткова в матче ЦДКА – „Динамо“ 1948 года – Т. Л.). Конечно, судейство того боя – досадная несправедливость. Но что было приятно (приятно! в такой-то момент!)-это то, что Эмма выглядела бесспорно сильнейшей. Ее перевес был для меня настолько очевиден, что я не сомневался: в следующем году она выиграет чемпионат мира при любом судействе».
Действительно, на чемпионате мира 1959 года в Будапеште ей удалось абсолютно все. Она сумела верно распределить свои силы на весь чемпионат и, если нужно, быстро перестраивалась в каждом бою, в каждой фехтовальной фразе, преодолела на старте своих (Горохову и Самусенко) и затем быстро справилась с иностранками, что после поединков со своими было невероятно легко – словно с горки съехала. Она фехтовала самоотверженно, лихо, эффектно, безапелляционно резюмируя свои хлесткие фразы точными туше. Одна из финалисток призналась потом Виталию Андреевичу, что в тот день, вероятно, никому не стоило выходить с Ефимовой на дорожку, ибо это было бесполезно.
…Борис Андреевич поехал в аэропорт встречать прилетевшего с чемпионата брата. «Вот и сбылось предсказание Виталия – думал он, – и это прекрасно… А я? Я теперь снова в армейском клубе, и это тоже, видимо, прекрасно… Конечно, работа предстоит огромная, все сначала. Что ж, и это не так уж плохо…»
Он поздравил их – брата и его ученицу, – а она в веселом недоумении поглядывала то на него, то на своего тренера – кто же есть кто? – и отчаянно улыбалась. Словом, иногда это была совсем не страшная «гроза»…
Казалось, Эмма Ефимова вступала на долгий путь непобедимого чемпионства. Но в следующем году у нее родился сын и сразу же заслонил собою все чемпионаты мира и олимпийские игры.
Для Аркадьева это был тяжелый удар. Он терял ученицу, равной которой, он знал, у него, возможно, не будет больше никогда.
Все же, когда Эмминому сыну исполнился год, Виталий Андреевич предпринял немалые усилия, чтобы вернуть ей былую форму, но, увы, не могла она теперь представить в своей жизни фехтование на первом месте. Она еще выступала потом несколько лет, но это уже была дорожка, ведущая вниз…
ГЛАВА 8
Не признавая на дорожке никаких авторитетов (а вернее, чем именитей соперница, тем для Ефимовой лучше), она фехтовала дерзко, неистово, буйно, откровенно наслаждаясь поединком. И с первых же своих соревнований ощутила себя полновластной хозяйкой дорожки, хотя еще совсем недавно не только не умела хозяйничать где бы то ни было, но и просто заставить кого-либо слушать себя.
Ее тяжким грузом с детства была застенчивость. Необщительная, замкнутая, она была абсолютно лишена веры в себя и если пыталась вдруг высказать свое мнение, то всегда оказывалось, что оно совершенно никого не интересует. Так было и в школе, и в институте, пока не появилось в ее жизни фехтование, пока не появился Виталий Андреевич…
Поначалу Эмме было просто страшно выйти на дорожку. С одной стороны, она не могла себе представить, как это она вдруг попытается у кого-то выиграть, попытается стать кого-то сильнее. А с другой – не хотелось проигрывать, не хотелось еще раз убедиться в своей беспомощности. Доказательств и так сколько угодно!
Например, как-то однажды – это было вскоре после поступления в институт – Эмма купила приглянувшийся ей темно-синий берет (кажется, это тогда было модно). Но не успела войти в вестибюль института, как к ней подошла первая забияка курса и при всем честном народе с размаху натянула ей берет на нос.
В другой раз Эмма позволила себе накрутиться – полночи наворачивала на волосы папильотки. Но когда появилась в аудитории, скромно пробираясь со своими кудряшками куда-то в угол, девчонки мигом окружили ее и, тыча в туго навинченную челку, начали беситься: «Ха, Ефимова накрутилась!»
Поистине, она не могла позволить себе самых обычных вещей… Хотя на курсе ее, в общем, любили и ласково называли Ефимчиком.
Сейчас даже трудно представить, чтобы кто-нибудь решился хотя бы протянуть руку к берету знаменитой и обаятельной «грозы чемпионок» Эммы Ефимовой. В это так же трудно поверить, как в то, что, прогуливаясь по Африке, вы щелкнули по носу пантеру и после этого еще спокойно прогуливались дальше. В то время когда я узнала Эмму Ефимову, она внушала не только непререкаемое уважение и симпатию, но тем, кто был ее потенциальным противником на дорожке, также трепет и страх.
Как же произошла эта удивительная метаморфоза?
…Занятия по фехтованию в группе Виталия Андреевича начинались с того, что под его руководством студенты изучали технику и тактику. Они еще не участвовали в поединках, но в различных тренировочных упражнениях углублялись в замысловатые плетения технических и тактических ходов.
Виталий Андреевич задавал им бесконечные тактические задачки – если противник делает то-то, ты что предпримешь? – и решать их для Эммы было необыкновенно интересно. Премудрости тактики она постигала раньше других, и это стало началом ее самоутверждения – она поверила в себя. Теперь перед зачетом по фехтованию многие сокурсники искали ее помощи и общения.
Выяснилось также, что она не только преуспела в фехтовальной теории, но умеет интересно и остроумно рассказать, кажется, о чем угодно: о медицине, о политике, о моде и о музыке. Кстати, музыка, опера, оказывается, ее страсть, и в перерывах между занятиями девочки с уважением слушают теперь, как «застенчивый Ефимчик» распевает арии из своих любимых опер: «Евгения Онегина», «Риголетто», «Пиковой дамы»…
Одна из сокурсниц Ефимовой рассказывала, что Эмма преображалась прямо на глазах и уже через год в ней невозможно было узнать ту неловкую, вечно с опущенными глазами тихоню, какой она казалось, когда поступала в институт.
Но ярче всего превращение было видно в поединке. «Когда мы перешли к боям, я сразу же поняла, что фехтование – это „мое“, – вспоминает Эмма Корнеевна, – и тогда меня вдруг осенила мысль, что я не только могу быть как все, но даже сильней многих. А какое это было наслаждение – выигрывать! Словом, я влюбилась в фехтование и избрала его своей специализацией, хотя меня всерьез „соблазняли“ легкой атлетикой, теннисом, коньками…»
Виталий Андреевич рассказывает, что обратил внимание на Эмму на первом ее соревновании – чемпионате курса – в самом первом ее соревновательном бою.
Он сейчас уже не помнит, с кем она тогда сражалась, только помнит, что это было что-то ужасное – соперницы все время падали. Лишь только раздавалась команда «К бою!», а иногда и до того, обе бросались в атаку, сталкивались и падали. И так весь бой. Куда девалась тихая, робкая Эмма? Она вся дрожала от боевой ярости, и в конце концов ее соперница, неловко заслоняясь клинком, стала пятиться.
Тот бой был ее рождением как фехтовальщицы – Виталий Андреевич это сразу понял. Он так и сказал ей тогда: «Из тебя выйдет настоящий боец, ты метишь в чемпионы».
Еще не успев обзавестись достаточно разнообразным набором приемов, техникой и фехтовальным лоском, она так и рвалась разнести всех фехтовальных примадонн. Казалось, один их вид приводит ее в ярость.
«Виталий Андреевич с первых же занятий заронил во мне мысль о завоевании самых больших фехтовальных побед, и в конце концов это уже было моей мечтой, нет, навязчивой идеей – стать чемпионкой мира, – вспоминает Эмма Корнеевна. – И позднее, когда я приблизилась к сборной страны, он уже без конца твердил мне, что я должна, непременно должна стать сильнейшей в мире.
Но дело, конечно, не только в моей страсти к чемпионству. Раньше я всегда придавала огромное значение чужому мнению, теперь же стала от этого свободна. Мне вдруг стало совершенно безразлично, что обо мне подумают другие. Я вполне доверяла теперь себе. И Виталий Андреевич постоянно исподволь укреплял во мне эту уверенность. Ведь он уже тогда был довольно известным тренером, писал статьи, книги и при этом – о чудо! – разговаривал со мной как с равной, то есть я была для него личностью.
Общение с Виталием Андреевичем так расширило мой кругозор, что поначалу у меня просто голова кружилась от обилия информации и впечатлений. Раньше я увлекалась по-настоящему, пожалуй, только музыкой, оперой; Виталий Андреевич открыл мне живопись, поэзию, он познакомил меня с Уолтом Уитменом, Пушкиным, Блоком…»
Эмма быстро, с наслаждением и жадностью спешащего в чемпионы набиралась фехтовального мастерства и вскоре – уже через год – была включена в кандидаты сборной команды Советского Союза. Поначалу ее боевая агрессия носила дикий, неосознанный характер, еще не обретя той технической отточенности и завершенности, что придут потом, когда она станет сильнейшей в мире и когда большинство соперниц будут просто физически бояться ее стремительных, пронзительных флешей и острия ее клинка, безошибочно и точно находящего свою цель. Но больше всего от нее доставалось иностранкам, ибо она обычно невероятно прибавляла в международных состязаниях; они же, не имея возможности хорошенько изучить ее манеру боя, терялись от этого страстного напора – побеждать!
Она подавляла их морально уже в самом начале поединка, грозно сверкая из-под маски черными углями глаз и вызывающе щелкая клинком по оружию «жертвы».
Рассказывают, что, впервые поехав на чемпионат мира в Рим запасной (в 1955 году), маленькая смуглая скромница Эмма вернулась с него сильнейшим бойцом нашей сборной… Когда в первой же командной встрече чемпионата одна из советских фехтовальщиц (Плеханова) стала проигрывать бои, Ефимова не смогла усидеть в запасе и, подойдя к руководству, решительно заявила: «Ставьте меня, я буду выигрывать». Это был явный риск – ставить на ответственные матчи «необстрелянную», неопытную Эмму. Но в ее словах было столько уверенности, что тренеры рискнули, и с того момента она больше не присела на скамейку запасных. Во всех встречах она не проиграла, кажется, ни одного боя, буквально разгромив всех фехтовальных примадонн – лишь помост дрожал под ее флешь-атаками. Вот тогда-то итальянские корреспонденты и прозвали ее «грозой чемпионок». Правда, она не сразу освоилась с этой необычной для нее – первой – ролью, но роль равной среди равных была ей уже по плечу. И от этого ей все время хотелось широко улыбаться. Кстати, улыбка ей очень шла, и это импонировало учуявшим в ней сенсацию репортерам. В результате многие газеты мира украсил в те дни снимок: из-под приподнятого козырька белой маски сверкала белозубая улыбка новой «звезды».
…Развернув в то утро свежий номер газеты «Советский спорт» и причитав о «грозе», Борис Андреевич был несказанно рад успеху брата. Ведь брат – Борис Андреевич был об этом прекрасно осведомлен – немало надежд связывал с этой ученицей. И если для кого-либо, думал он, вспышка «грозы» и была неожиданностью, то уж, во всяком случае, не для них с братом…
Борис Андреевич был знаком с Эммой, и его всегда поражала в ней эта удивительная смесь великой застенчивости с какой-то веселой и непонятно откуда вдруг бравшейся «агрессией». Бывало, брат приведет ее к ним в гости, она забьется в угол и лишь глазами исподлобья сверкает. А то вдруг, словно вырвавшись из плена, кинется в спор и не успокаивается до тех пор, пока противник не запросит пощады. «С Виталием, впрочем, это ей не удавалось никогда, – думал Борис Андреевич. – С ним это вообще редко кому удавалось…»
После дебюта в Риме была сенсационная победа наших девушек в Лондоне – они впервые стали тогда чемпионками мира в команде. И вновь газеты превознесли тогда «грозу чемпионок»…
А через месяц после Лондона – Мельбурн.
Но в Мельбурне не было «грозы». «Была жуткая усталость, – вспоминает Ефимова, – и бои, которые, казалось, раньше было так легко выигрывать, теперь оборачивались какими-то непостижимыми загадками».
Сквозь ткань ее поединков зримо проступало пресыщение и безразличие, и в этой «доброте» к противнику трудно было узнать Ефимову.
Специалисты только руками разводили: как могло случиться, что триумфаторы Лондона совершенно «завяли» через месяц в Мельбурне?
Но, с точки зрения Ефимовой, причина неудачи крылась как раз в недавнем триумфе на чемпионате мира: «В Лондоне мы были на таком подъеме, на какой, я думаю, никакая команда не способна каждый месяц. Кстати, до чемпионата мы даже толком не знали, будем выступать на Олимпиаде или нет. А когда выяснилось, что выступаем, взлет был уже позади, и Олимпиада пришлась на спад…»
Следующий взлет Ефимовой – теперь уже в личном турнире чемпионата мира – состоялся в 1958 году в Филадельфии.
В финал чемпионата вошли из советских фехтовальщиц трое: Растворова, Забелина и Ефимова.
Растворова и Ефимова уверенно выиграли у всех иностранок и у Забелиной, так что бой между ними – их первый финальный бой – и решил судьбу золотой медали.
Этот поединок Аркадьев помнит так, точно он состоялся вчера: «Эмма все время делала свою коронную флешь с батманом*. Валя же постоянно колола навстречу. И так все фразы боя. Словом, Эмма эффектно и чисто выигрывала, но судья почему-то присуждал все уколы ей. Это было что-то фантастическое. Валя Растворова была, бесспорно, сильной фехтовальщицей, но в том бою она явно уступала Эмме».
* Батман – удар клинком по клинку.
«Это был какой-то ужас! – вспоминает Эмма Корнеевна. – Мне бы следовало, конечно, перестроиться, раз судья не видел моей правоты, но я не могла. Кроме флеши с батманом у меня ничего против нее не было…»
Тот бой вверг ее в великое уныние. Уйдя с дорожки, она села на стул, обхватила голову руками и надолго уставилась в пол.
«Как я воспринял этот удар? – Виталий Андреевич явно удивлен вопросом. – Ну я, конечно, не кричал, не носился вокруг дорожки, ибо, полагаю, спокойствие надо сохранять даже тогда, когда это кажется совершенно невозможным (заметьте, почти те же слова были сказаны Борисом Андреевичем по поводу „роковой“ ошибки Кочеткова в матче ЦДКА – „Динамо“ 1948 года – Т. Л.). Конечно, судейство того боя – досадная несправедливость. Но что было приятно (приятно! в такой-то момент!)-это то, что Эмма выглядела бесспорно сильнейшей. Ее перевес был для меня настолько очевиден, что я не сомневался: в следующем году она выиграет чемпионат мира при любом судействе».
Действительно, на чемпионате мира 1959 года в Будапеште ей удалось абсолютно все. Она сумела верно распределить свои силы на весь чемпионат и, если нужно, быстро перестраивалась в каждом бою, в каждой фехтовальной фразе, преодолела на старте своих (Горохову и Самусенко) и затем быстро справилась с иностранками, что после поединков со своими было невероятно легко – словно с горки съехала. Она фехтовала самоотверженно, лихо, эффектно, безапелляционно резюмируя свои хлесткие фразы точными туше. Одна из финалисток призналась потом Виталию Андреевичу, что в тот день, вероятно, никому не стоило выходить с Ефимовой на дорожку, ибо это было бесполезно.
…Борис Андреевич поехал в аэропорт встречать прилетевшего с чемпионата брата. «Вот и сбылось предсказание Виталия – думал он, – и это прекрасно… А я? Я теперь снова в армейском клубе, и это тоже, видимо, прекрасно… Конечно, работа предстоит огромная, все сначала. Что ж, и это не так уж плохо…»
Он поздравил их – брата и его ученицу, – а она в веселом недоумении поглядывала то на него, то на своего тренера – кто же есть кто? – и отчаянно улыбалась. Словом, иногда это была совсем не страшная «гроза»…
Казалось, Эмма Ефимова вступала на долгий путь непобедимого чемпионства. Но в следующем году у нее родился сын и сразу же заслонил собою все чемпионаты мира и олимпийские игры.
Для Аркадьева это был тяжелый удар. Он терял ученицу, равной которой, он знал, у него, возможно, не будет больше никогда.
Все же, когда Эмминому сыну исполнился год, Виталий Андреевич предпринял немалые усилия, чтобы вернуть ей былую форму, но, увы, не могла она теперь представить в своей жизни фехтование на первом месте. Она еще выступала потом несколько лет, но это уже была дорожка, ведущая вниз…
ГЛАВА 8
Чемпионат мира в Будапеште принес Виталию Андреевичу еще одну блестящую победу: руководимая им команда рапиристов впервые в истории советского фехтования выиграла золотые медали, чтобы не расставаться с ними потом еще семь лет. Причем трое из той основной, легендарной четверки брали уроки у Аркадьева: Мидлер, Сисикин и Свешников. Все, кроме Ждановича.
Подобно легендарной футбольной ЦДКА, этой команде Виталия Андреевича также было суждено стать образцом, не превзойденным до сих пор. И хотя со времен ее долгого царствования на рапирных помостах мира прошло уже более 15 лет и немало звонких побед было одержано за эти годы советскими фехтовальщиками, тем не менее создать рапирную команду, подобную той, пока больше не удавалось.
Нельзя сказать, чтобы те прославленные армейцы как-то особенно дружили между собой (разве что Свешников и Сисикин). Очень уж они все были разные и, казалось, в перерывах между тренировками и соревнованиями не имели ничего общего между собой. Но вот наставал день командных боев, и четверка органически сливалась в монолит, в уникальную по спаянности, по взаимопониманию команду, и потому, выходя на поединок с противником, никто не чувствовал себя одиноким.
Их невозможно было спутать на дорожке, очень разные они и в жизни. Например, Марк Мидлер – и Герман Свешников, другой наш прославленный рапирист, из Горького, пятикратный чемпион страны и неоднократный чемпион мира и олимпийских игр.
Деревенский паренек есенинского типа – таким помнит Свешникова Виталий Андреевич на первых своих уроках. Широкий, веселый, что называется, «рубаха парень», он и на дорожке был таким же размашистым, веселым, разбитным, любителем покуражиться и полихачить. Презрев раз и навсегда такой важный тактический момент поединка, как отступление, он фехтовал по принципу «только вперед», в открытую, словно и не строил никаких козней против соперника.
Но, устраивая на дорожке эту будто бы беззаботную пляску, вместе с тем умел зорко видеть, что замышляет противник, а также прекрасно чувствовать дистанцию. Внешне тактически будто бы примитивный его град атак на самом деле был строго дифференцирован на атаки простые и сложные, действительные и ложные, и вот эта скрытая суть его «открытого» наступления зачастую ускользала от противника.
Ко всему прочему он имел вкус к новаторству, техническому изобретательству и неожиданно мог расширить свой репертуар неслыханными до того приемами.
Герман Свешников выигрывал личный чемпионат мира дважды. Но особенно эффектна и, я бы сказала, символична была его вторая победа на чемпионате мира 1966 года в Москве, когда в решающем бою он обыграл известного французского фехтовальщика Клода Маньяна.
Совершенно не похож ни на кого из рапиристов и первый советский олимпийский чемпион Виктор Жданович.
Как на дорожке, так и в быту его отличала подчеркнутая тщательность манер. Он не позволял себе суетливость даже в решающие минуты боя. С юности очарованный техникой, Жданович был привержен к контактному фехтованию и, выходя на дорожку, с первых же минут боя навязывал противнику сложную игру – кто техничнее, кто виртуознее. Он затевал длинные, многотемповые завязки и, охотно идя на подобные же затеи противника, в этом плетении технических сетей был неподражаем. Разрушать, обрывать «заигрывания» противника ему было не по душе. Он был готов скорее увязнуть в растянутой, витиеватой фразе, чем пойти на короткий, по грубый диалог. Разрушительная, силовая манера не импонировала этому «рыцарю техники», противников же, готовых вырвать победу любой ценой, он просто презирал.
И, наконец, четвертый участник того квартета – Юрий Сисикин, прозванный в команде «серебряным мальчиком».
Много лет бывший одним из сильнейших рапиристов страны, да, пожалуй, и мира, он пять раз выигрывал на чемпионатах СССР серебряные медали (причем трижды – подряд), но ни разу – золотую. И может быть, неистребимая шутливость, не оставлявшая его ни при каких обстоятельствах, и задержала его у той черты, за которой – владения чемпиона…
Обладая острым чувством юмора, он умеет шутить сам и понимать шутки других. Фехтовальщики вообще часто остры на язык – специфика поединка? – и человеку постороннему, возможно, будет не так-то просто выдержать предложенный ими хлесткий диалог хотя бы в течение пяти минут. Вот в этом смысле – в смысле словесного поединка – Сисикин, возможно, мог бы стать чемпионом. На фехтовальной же дорожке – только вторым.
Боец великолепной реакции, тонкого чувства боя, а не надуманных ходов и комбинаций Сисикин не мудрствовал, не изобретал, душой его фехтования была импровизация. При этом дрался остро, деловито и почти безошибочно.
За время своего безраздельного царствования на рапирных помостах мира та уникальная команда одержала немало «бессмертных» побед, которые неизменно ставят в пример нынешним фехтовальщикам.
Одна из них – победа на Играх в Токио.
…Идет финал командного турнира рапиристов. Встречаются извечные соперники (а на тот день – сильнейшие рапирные команды мира) – сборные Польши и СССР.
От поляков на финальный олимпийский помост вышли грозные, испытанные в боях фехтовальщики: Франке, Парульский, Войда, Скрудлик. Против них – Мидлер, Жданович, Сисикин, Свешников. Что и говорить, противники стоят друг друга. Об этом свидетельствует и счет финала за два боя до конца его – 7:7. Но при этом поляки намного обходят наших по уколам, так что на худой конец их устраивает ничья, нашим же нужна только победа. (Невольно вспоминается тот сакраментальный футбольный матч 1948 года, когда в такой же ситуации оказались ЦДКА и «Динамо».)
Итак, в предпоследнем бою встретились экс-чемпион мира Ришард Парульский (фехтовальщик большой выдержки, левша, к тому же страшно неудобный для противника своей нестандартной техникой) и Марк Мидлер.
Всем совершенно ясно, что от этого боя может зависеть исход финала. В том случае, если выиграет Парульский, смысл в последнем бое отпадает. Ведь счет тогда станет 8:7 в пользу поляков, и, значит, даже если они и проиграют последний бой, счет уравняется, и они все равно чемпионы.
Если же победит Мидлер, для нас остается еще шанс на золотые медали – победа в последнем бою.
«Я помню, – рассказывает Мидлер, – что в начале боя чувствовал себя очень скованно – груз ответственности – и фехтовал не в своей манере – слишком осторожно. Но когда счет стал 3:1 в пользу Парульского, я понял, что наступил критический момент: далее будет или 4:1, и это уже похоже на разгром, или же 3:2 – счет почти ничейный…»
В тот критический момент Мидлер сумел избавиться от излишней осторожности и сковывавших его пут волнения. Спеша уменьшить разрыв в счете, одновременно с командой «Alt!» ринулся ва-банк, в атаку флешь. Но то же самое сделал и Парульский – ему не терпелось утвердить свое преимущество. В результате оба со страшной силой врезались друг в друга, высекая из масок искры. Раздался сильный треск, и соперники рухнули на помост.
На какое-то время Мидлер потерял сознание, а когда пришел в себя, почувствовал, что лежит на краю дорожки и плечи свешиваются с помоста вниз. Встал – голова кружится, все не в фокусе, а на другом конце помоста расплывчатое изображение – Парульский нюхает нашатырь. «Когда мы вновь скрестили рапиры, – вспоминает Мидлер, – я вдруг почувствовал, что он боится: его клинок дрожал, и это укрепило мою руку. Теперь я знал, что выиграю».
В начале боя Парульский все сыпал флешами и очень остро чувствовал дистанцию – кольнет, а сам уже далеко. Но после «нокдауна» он совершенно упустил инициативу, уйдя в защиту, которая не была его сильным местом. И хотя он потом еще вел в счете (4:3), все же Мидлеру удалось его в конце концов одолеть.
А в следующем и последнем финальном бою предстояло отличиться Сисикину. Правда, прежде чем отличиться, он заставил изрядно помучиться свою команду. Он выходил против самого личного чемпиона тех Игр – обаятельного и импозантного Эгона Франке. Поляк фехтовал быстро, технично, «правильно» и легко и искусно владел многими приемами. Примерно таким же был и Сисикин. Словом, они могли продемонстрировать элегантный, изысканный диалог клинков. Но на фоне того счета, каким завершилась первая половина их поединка (4:1), эта элегантность и изысканность вряд ли могли устроить нашу команду.
И вот тут-то, на грани поражения, Юрий сумел наконец раскрепоститься и сравнять столь крупный счет – ситуация почти безнадежная в бою со столь опасным противником.
Сейчас уже никто не помнит, как был нанесен решающий, пятый, укол, но осталась фотография – Сисикин протягивает Франке руку для рукопожатия, Франке застыл, схватившись за голову, а на заднем плане подпрыгивающий от радости Свешников зажимает себе рот рукой, чтобы не закричать…
Когда спустя год наши рапиристы будут завоевывать звание чемпионов мира восьмой раз подряд, в команду на смену сошедшему Виктору Ждановичу придет новый ученик Виталия Андреевича (ему, как и Свешникову, будет суждено стать чемпионом мира в личном первенстве) – киевлянин Виктор Путятин.
В отличие от Свешникова это не был вихрь, весело сметающий на своем пути все. К своему высшему достижению Путятин шел старательно и, хочется сказать, с хозяйской неторопливостью преодолевая необходимые рубежи. В 1965 году он был на чемпионате мира четвертым, в 1966-м – третьим и, наконец, в 1967-м – первым.
Внешне совсем небоевитый, мирный, в общении вежливый, с этакой ласковой юморинкой в улыбке, на дорожке Путятин – холодный, хитрый боец, отнюдь не склонный к «церемониям».
Виталий Андреевич вспоминал, как Виктор откровенно наслаждался процессом тренировки, радостно идя навстречу тренеру во всех его начинаниях и как бы говоря: вот он я, лепите, пожалуйста, из меня чемпиона, а вернее, давайте лепить вместе. «Виктор – высокий, спокойный человек с длинными руками; вот это я и решил обыграть, – рассказывает Виталий Андреевич, – и дать ему такой репертуар, который бы ложился на его природную данность. В результате его „коньками“ стали контратака в отступлении и „ремиз“ – два приема, требующие длинной руки».
И вот, впервые появившись на международной арене, Путятин сразу сумел поставить в тупик своих противников и их тренеров – как же с ним драться?
Они, конечно, знали, что он обыгрывает свой рост, длину своей руки, и как именно он это делает, с помощью каких приемов, они тоже знали. Но он так точно выбирал момент для нападения, так долго и тщательно туманил обстановку и декорировал своего «конька», что когда в конце концов «выезжал» на нем, противник уже либо уставал ждать, либо попросту забывал, на каком «коньке» он «едет».
В 1967 году на чемпионате мира в Монреале он стоял на высшей ступеньке пьедестала почета – высокий розовощекий блондин, – ласково улыбался в свете репортерских блицвспышек, и этот «кадр» стал как бы удачным дополнением к советскому павильону проходившей в Монреале одновременно с чемпионатом международной выставки ЭКСПО-67.
На том первенстве мира наши фехтовальщики блеснули как никогда, отвоевав все золотые медали в личных и половину в командных состязаниях (всего 6 из 8 возможных). Путятин к тому же – на исконно французском виде оружия – на рапире.
После церемонии вручения наград к Виталию Андреевичу, как к «предводителю» рапиристов, подошел пожилой француз из местных и, вежливо представившись, попросил познакомить его с французскими тренерами, работающими с советскими рапиристами, с Путятиным.
Подобно легендарной футбольной ЦДКА, этой команде Виталия Андреевича также было суждено стать образцом, не превзойденным до сих пор. И хотя со времен ее долгого царствования на рапирных помостах мира прошло уже более 15 лет и немало звонких побед было одержано за эти годы советскими фехтовальщиками, тем не менее создать рапирную команду, подобную той, пока больше не удавалось.
Нельзя сказать, чтобы те прославленные армейцы как-то особенно дружили между собой (разве что Свешников и Сисикин). Очень уж они все были разные и, казалось, в перерывах между тренировками и соревнованиями не имели ничего общего между собой. Но вот наставал день командных боев, и четверка органически сливалась в монолит, в уникальную по спаянности, по взаимопониманию команду, и потому, выходя на поединок с противником, никто не чувствовал себя одиноким.
Их невозможно было спутать на дорожке, очень разные они и в жизни. Например, Марк Мидлер – и Герман Свешников, другой наш прославленный рапирист, из Горького, пятикратный чемпион страны и неоднократный чемпион мира и олимпийских игр.
Деревенский паренек есенинского типа – таким помнит Свешникова Виталий Андреевич на первых своих уроках. Широкий, веселый, что называется, «рубаха парень», он и на дорожке был таким же размашистым, веселым, разбитным, любителем покуражиться и полихачить. Презрев раз и навсегда такой важный тактический момент поединка, как отступление, он фехтовал по принципу «только вперед», в открытую, словно и не строил никаких козней против соперника.
Но, устраивая на дорожке эту будто бы беззаботную пляску, вместе с тем умел зорко видеть, что замышляет противник, а также прекрасно чувствовать дистанцию. Внешне тактически будто бы примитивный его град атак на самом деле был строго дифференцирован на атаки простые и сложные, действительные и ложные, и вот эта скрытая суть его «открытого» наступления зачастую ускользала от противника.
Ко всему прочему он имел вкус к новаторству, техническому изобретательству и неожиданно мог расширить свой репертуар неслыханными до того приемами.
Герман Свешников выигрывал личный чемпионат мира дважды. Но особенно эффектна и, я бы сказала, символична была его вторая победа на чемпионате мира 1966 года в Москве, когда в решающем бою он обыграл известного французского фехтовальщика Клода Маньяна.
Совершенно не похож ни на кого из рапиристов и первый советский олимпийский чемпион Виктор Жданович.
Как на дорожке, так и в быту его отличала подчеркнутая тщательность манер. Он не позволял себе суетливость даже в решающие минуты боя. С юности очарованный техникой, Жданович был привержен к контактному фехтованию и, выходя на дорожку, с первых же минут боя навязывал противнику сложную игру – кто техничнее, кто виртуознее. Он затевал длинные, многотемповые завязки и, охотно идя на подобные же затеи противника, в этом плетении технических сетей был неподражаем. Разрушать, обрывать «заигрывания» противника ему было не по душе. Он был готов скорее увязнуть в растянутой, витиеватой фразе, чем пойти на короткий, по грубый диалог. Разрушительная, силовая манера не импонировала этому «рыцарю техники», противников же, готовых вырвать победу любой ценой, он просто презирал.
И, наконец, четвертый участник того квартета – Юрий Сисикин, прозванный в команде «серебряным мальчиком».
Много лет бывший одним из сильнейших рапиристов страны, да, пожалуй, и мира, он пять раз выигрывал на чемпионатах СССР серебряные медали (причем трижды – подряд), но ни разу – золотую. И может быть, неистребимая шутливость, не оставлявшая его ни при каких обстоятельствах, и задержала его у той черты, за которой – владения чемпиона…
Обладая острым чувством юмора, он умеет шутить сам и понимать шутки других. Фехтовальщики вообще часто остры на язык – специфика поединка? – и человеку постороннему, возможно, будет не так-то просто выдержать предложенный ими хлесткий диалог хотя бы в течение пяти минут. Вот в этом смысле – в смысле словесного поединка – Сисикин, возможно, мог бы стать чемпионом. На фехтовальной же дорожке – только вторым.
Боец великолепной реакции, тонкого чувства боя, а не надуманных ходов и комбинаций Сисикин не мудрствовал, не изобретал, душой его фехтования была импровизация. При этом дрался остро, деловито и почти безошибочно.
За время своего безраздельного царствования на рапирных помостах мира та уникальная команда одержала немало «бессмертных» побед, которые неизменно ставят в пример нынешним фехтовальщикам.
Одна из них – победа на Играх в Токио.
…Идет финал командного турнира рапиристов. Встречаются извечные соперники (а на тот день – сильнейшие рапирные команды мира) – сборные Польши и СССР.
От поляков на финальный олимпийский помост вышли грозные, испытанные в боях фехтовальщики: Франке, Парульский, Войда, Скрудлик. Против них – Мидлер, Жданович, Сисикин, Свешников. Что и говорить, противники стоят друг друга. Об этом свидетельствует и счет финала за два боя до конца его – 7:7. Но при этом поляки намного обходят наших по уколам, так что на худой конец их устраивает ничья, нашим же нужна только победа. (Невольно вспоминается тот сакраментальный футбольный матч 1948 года, когда в такой же ситуации оказались ЦДКА и «Динамо».)
Итак, в предпоследнем бою встретились экс-чемпион мира Ришард Парульский (фехтовальщик большой выдержки, левша, к тому же страшно неудобный для противника своей нестандартной техникой) и Марк Мидлер.
Всем совершенно ясно, что от этого боя может зависеть исход финала. В том случае, если выиграет Парульский, смысл в последнем бое отпадает. Ведь счет тогда станет 8:7 в пользу поляков, и, значит, даже если они и проиграют последний бой, счет уравняется, и они все равно чемпионы.
Если же победит Мидлер, для нас остается еще шанс на золотые медали – победа в последнем бою.
«Я помню, – рассказывает Мидлер, – что в начале боя чувствовал себя очень скованно – груз ответственности – и фехтовал не в своей манере – слишком осторожно. Но когда счет стал 3:1 в пользу Парульского, я понял, что наступил критический момент: далее будет или 4:1, и это уже похоже на разгром, или же 3:2 – счет почти ничейный…»
В тот критический момент Мидлер сумел избавиться от излишней осторожности и сковывавших его пут волнения. Спеша уменьшить разрыв в счете, одновременно с командой «Alt!» ринулся ва-банк, в атаку флешь. Но то же самое сделал и Парульский – ему не терпелось утвердить свое преимущество. В результате оба со страшной силой врезались друг в друга, высекая из масок искры. Раздался сильный треск, и соперники рухнули на помост.
На какое-то время Мидлер потерял сознание, а когда пришел в себя, почувствовал, что лежит на краю дорожки и плечи свешиваются с помоста вниз. Встал – голова кружится, все не в фокусе, а на другом конце помоста расплывчатое изображение – Парульский нюхает нашатырь. «Когда мы вновь скрестили рапиры, – вспоминает Мидлер, – я вдруг почувствовал, что он боится: его клинок дрожал, и это укрепило мою руку. Теперь я знал, что выиграю».
В начале боя Парульский все сыпал флешами и очень остро чувствовал дистанцию – кольнет, а сам уже далеко. Но после «нокдауна» он совершенно упустил инициативу, уйдя в защиту, которая не была его сильным местом. И хотя он потом еще вел в счете (4:3), все же Мидлеру удалось его в конце концов одолеть.
А в следующем и последнем финальном бою предстояло отличиться Сисикину. Правда, прежде чем отличиться, он заставил изрядно помучиться свою команду. Он выходил против самого личного чемпиона тех Игр – обаятельного и импозантного Эгона Франке. Поляк фехтовал быстро, технично, «правильно» и легко и искусно владел многими приемами. Примерно таким же был и Сисикин. Словом, они могли продемонстрировать элегантный, изысканный диалог клинков. Но на фоне того счета, каким завершилась первая половина их поединка (4:1), эта элегантность и изысканность вряд ли могли устроить нашу команду.
И вот тут-то, на грани поражения, Юрий сумел наконец раскрепоститься и сравнять столь крупный счет – ситуация почти безнадежная в бою со столь опасным противником.
Сейчас уже никто не помнит, как был нанесен решающий, пятый, укол, но осталась фотография – Сисикин протягивает Франке руку для рукопожатия, Франке застыл, схватившись за голову, а на заднем плане подпрыгивающий от радости Свешников зажимает себе рот рукой, чтобы не закричать…
Когда спустя год наши рапиристы будут завоевывать звание чемпионов мира восьмой раз подряд, в команду на смену сошедшему Виктору Ждановичу придет новый ученик Виталия Андреевича (ему, как и Свешникову, будет суждено стать чемпионом мира в личном первенстве) – киевлянин Виктор Путятин.
В отличие от Свешникова это не был вихрь, весело сметающий на своем пути все. К своему высшему достижению Путятин шел старательно и, хочется сказать, с хозяйской неторопливостью преодолевая необходимые рубежи. В 1965 году он был на чемпионате мира четвертым, в 1966-м – третьим и, наконец, в 1967-м – первым.
Внешне совсем небоевитый, мирный, в общении вежливый, с этакой ласковой юморинкой в улыбке, на дорожке Путятин – холодный, хитрый боец, отнюдь не склонный к «церемониям».
Виталий Андреевич вспоминал, как Виктор откровенно наслаждался процессом тренировки, радостно идя навстречу тренеру во всех его начинаниях и как бы говоря: вот он я, лепите, пожалуйста, из меня чемпиона, а вернее, давайте лепить вместе. «Виктор – высокий, спокойный человек с длинными руками; вот это я и решил обыграть, – рассказывает Виталий Андреевич, – и дать ему такой репертуар, который бы ложился на его природную данность. В результате его „коньками“ стали контратака в отступлении и „ремиз“ – два приема, требующие длинной руки».
И вот, впервые появившись на международной арене, Путятин сразу сумел поставить в тупик своих противников и их тренеров – как же с ним драться?
Они, конечно, знали, что он обыгрывает свой рост, длину своей руки, и как именно он это делает, с помощью каких приемов, они тоже знали. Но он так точно выбирал момент для нападения, так долго и тщательно туманил обстановку и декорировал своего «конька», что когда в конце концов «выезжал» на нем, противник уже либо уставал ждать, либо попросту забывал, на каком «коньке» он «едет».
В 1967 году на чемпионате мира в Монреале он стоял на высшей ступеньке пьедестала почета – высокий розовощекий блондин, – ласково улыбался в свете репортерских блицвспышек, и этот «кадр» стал как бы удачным дополнением к советскому павильону проходившей в Монреале одновременно с чемпионатом международной выставки ЭКСПО-67.
На том первенстве мира наши фехтовальщики блеснули как никогда, отвоевав все золотые медали в личных и половину в командных состязаниях (всего 6 из 8 возможных). Путятин к тому же – на исконно французском виде оружия – на рапире.
После церемонии вручения наград к Виталию Андреевичу, как к «предводителю» рапиристов, подошел пожилой француз из местных и, вежливо представившись, попросил познакомить его с французскими тренерами, работающими с советскими рапиристами, с Путятиным.