Людмила Астахова. Плоды свободы

   – Значит, душа его неспокойна, – со знанием дела сказала соседка.
   – Это я и так знаю. Полукровки, говорят, на скитания вечные обречены. Не знаю, как утешить его. Раньше бы заказала у тива поминовение и пожертвование, а теперь чего делать – не ведаю.
   – К оракулу, что ль, идти?
   То, что покойники являлись в сны живых не просто так, – это понятно. Их всегда принято было поминать на рассвете добрым словом. Но если у служителей Предвечного на сей счет существовало множество утешительных обрядов – от простых и бесплатных оглашений перед алтарем до сложных и дорогостоящих действ, то оракулы Меллинтан за поддержание контактов с потусторонним миром не отвечали. Вот и маялись простые обыватели сомнениями.
   – Я пойду на площадь, – решительно сказала Майрра. – Терять мне больше нечего.
   – А ну как затопчут?!
   Женщина безразлично отмахнулась. Всю жизнь молчала, и когда Арагира забирали в армию, и когда сыновей – тоже. И как сказал давешний агитатор-подговорщик, которого, затаив дыхание, слушала, почитай, половина рынка: «Тот, кто безропотно везет, на того и потяжелее мешки кладут». А уж как они здесь, в Янамари, везут, так еще по всему Файристу поискать.
   В молочном ряду, где Майрра Бино торговала козьим сыром, воодушевились не только торговцы, но и покупатели, и очень многие изъявили желание объяснить властям провинции, а еще лучше донести до самого графа Никэйна, что бесконечно выжимать соки из народа нельзя.
   Строго-настрого запретив внучке – взрослой уже, но такой легкомысленной девице, открывать двери, а матери пытаться самой растопить печку, Майрра отправилась к магистрату. Она уже привыкла к суетной городской жизни и без всякого смущения влилась в толпу шагающих в том же направлении дэйнлцев. Женщины вооружились сковородками и скалками – для пущей громкости протестов, мужчины – кочергами и садовыми лопатами на всякий случай.
   Бывшая селянка представляла городской бунт очень похожим на деревенскую драку, только масштабнее. А все оказалось спокойнее, организованнее и как-то даже страшнее. Гул сердитых голосов и звон колокола, угрюмые лица обывателей и возмущение в глазах полицейских стражей, ревущее пламя костров и черные хлопья копоти внушали женщине животный ужас.
   – Эй, тетка! Ты – в красном платке!
   Майрра испуганно вздрогнула, оглядываясь вокруг.
   – Да! Ты! Не стой на дороге, иди сюда!
   Паренек – ровесник ее младшего сына, заживо сгоревшего в Синицах, приветливо помахал рукой. У бедняжки аж сердце зашлось – до того похож. И даже веснушки на носу. Майрру ноги сами поднесли к пареньку и его сотоварищам. Юноша протянул руку для пожатия, царапнув ладонь застарелыми мозолями.
   – Я тебя знаю. Ты вкуснющим сыром торгуешь на Речном рынке.
   Женщина зарделась от смущения, словно девочка. Какое-никакое, а признание заслуг.
   – Так я это… всегда такой… стараюсь…
   – Я ж говорю – просто объедение твой сыр. А меня зовут Шамис, – сказал паренек и приподнял шляпу, а потом показал на своих друзей, таких же юношей в рабочей одежде, и по очереди их представил: – Мариар, Симман, Кэвилин. Мы – подмастерья с новирской фабрики.
   «Коротышка, Увалень и Пройдоха», – мысленно обозвала Майрра новых знакомцев.
   – А правду говорят, будто ваш хозяин и девушек на работу берет? – поинтересовалась она.
   – Берет, только платит немного. Три лейда в день.
   Но бывшую крестьянку расценки ничуть не смутили. Она давно хотела пристроить внучку к делу, чтобы и денег в дом приносила, и на людях была. Майрра осторожно бросила на смазливого Шамиса придирчивый взгляд, прикидывая в уме, как бы половчее выдать за него свою девку. Оно ведь особой учености не требуется, чтобы понимать – будущее за фабриками. Этим-то и хорош большой город, что здесь всякой работы полным-полно, были бы руки на месте и голова на плечах.
   – Чем мы хуже конфедератских? Там революции в ночных сорочках делали, с голыми задницами, и всего, чего хотели, то получали, – вещал невзрачный мужчина в потертом рединготе. – Потому что не сидели молча, точно мыши под совком.
   Грязный шелковый платок дергался на тощей, заросшей серой щетиной шее, когда он закашливался на морозе. На фабричного он не походил ни манерами, ни речью, хотя мужичонка изо всех сил старался выглядеть своим.
   «Подговорщик», – сразу догадалась Майрра. Тот, вчерашний, с рынка такой же был, хоть лицом выглядел иначе.
   – Так мы вроде бы и не революцию тут затеяли…
   – Совершенно точно. Но именно с громогласного протеста и начинается переделка общества по справедливости.
   – Смотри, чтоб нас самих в покойников не переделали, – нервно хихикнул щуплый Мариар, кивая в сторону стрелков на лестнице магистрата.
   – Не посмеют, – убедительно заявил агитатор. – Стрелять в людей, которые завтра пойдут на войну, неразумно. Власти это понимают. Кому же потребны враги за спиной воюющей армии?
   Умом Майрра понимала, что мужичонка-подговорщик прав, но что-то мешало верить каждому его слову. В голову пришло достойное сравнение: когда на погребении голосит вдова – убедительно, а когда наемные плакальщицы – горе родни выглядит ненастоящим.
   Женщина отошла в сторонку, решив послушать, о чем говорят в соседней компании.
   – И есть ли разница между Файристом и Синтафом? Вот задумайтесь, сограждане. Эсмонды сословия вообще отменили, так разве это плохо? У конфедератов так давно. И живут и не тужат, – рассуждал симпатичный молодой человек, одетый аккуратно, но недорого. – По сути, наш Эск делает то же самое, только иным способом. Ему отчего-то можно.
   – А как же с Предвечным…э… с Живоглотом? – крикнул кто-то из слушателей.
   – Прекрасный вопрос, – улыбнулся белокурый красавчик, он явно ждал подобный вопрос. – Эсмонды лучше прочих в курсе пристрастий своего бога, и что же? Они продолжают ему служить. А кто такие эсмонды? А они чистокровные диллайн, то бишь, те самые люди, чьи души пойдут на прокорм Предвечному. Вы хоть раз видели эсмонда-идиота? Я – нет. Значит, не все так просто. Благо… кхм… Херевард Оро не оставил свое служение и по сей день запросто творит чудеса. Я бы на вашем месте крепко задумался об этом странном факте, дамы и господа.
   Майрра так и сделала – задумалась. Сказать по правде, делала она это редко и только по крайней необходимости, но даже небольшое усилие принесло неожиданные плоды. С одной стороны – Благословенный Святой Тив наверняка знает толк и в магии, и в богах, и в посмертии, а значит, его мнению простым людям следует доверять, а с другой стороны – себя могущественный эсмонд уж точно не обидит и всегда найдет лазейку. Для себя. На остальных ему плевать с высокой горы.
   Женщина, вдохновленная подвигом на ниве свободомыслия, собралась с духом и высказала все это вслух. И что удивительно – получилось. Косноязычие куда-то делось, страх перед толпой сам собой исчез, язык вдруг проявил небывалую бойкость, а мысли – гибкость.
   – Знают эсмонды какие тайны аль нет, нам до этого никакого дела нет. Как им до нас. Вот стреляйте меня, но ни за что не поверю, будто эсмонд станет голову себе ломать, как нас, полукровок, после смерти пристроить с толком. Да кто вообще знает, что с нами апосля станется. Уж не тив Херевард – точно.
   – Но и князь Эск не слишком озабочен, как мы без магии с морозами и засухами справимся, – возразил миловидный подговорщик. – Его подати интересуют. И рекруты.
   – А Хереварда что-то иное волнует? – искренне удивилась Майрра.
   Весь ее жизненный опыт подсказывал, что господам потребно только одно – налоги в срок и покорность закону, а как те господа зовутся, не имеет никакого значения. Что граф-полукровка, что графиня-шуриа – один хрен.
   – Так вы, уважаемая, согласны, что власти Файриста мало чем отличаются от синтафских? – вкрадчиво спросил молодой человек.
   «Ага! Решил, будто бабу-дуру поймал в ловушку?!» – возмутилась новоявленная ораторша.
   – Да я при Ательмаре Шестом родилась, – заявила она, подбоченясь как во время бойкого торга. – Уж поверь, мил друг, нынешние времена сравнивать есть с чем. Когда бы не война, то по-прежнему бы жили.
   Война проклятущая унесла Арагира и мальчишек, а виновны в ней были Аластар Эск и Херевард Оро, и особой разницы между двумя диллайн урожденная синичанка не видела.
   – Кабы не раздор, то жила бы я в наших Синицах и кланялась тому же графу Никэйну. И ничегошеньки не поменялось бы. К тиву бы ходила, когда приспичит.
   Хотела в сердцах еще пару ласковых добавить, но вокруг загалдели, точно на пожаре.
   – Слышь, Майрра, вроде бы как сам граф Рамман приехал, – крикнул ей на ухо Шамис и за рукав потянул поближе к лестнице магистрата. – Идем, идем! Там барон Шэби будет с графом переговоры вести.
   Чего-чего, а такого Майрре видеть не доводилось. Барон, конечно, не граф, но интересно же, как господа станут торговаться. Уж, наверняка, не как простые смертные.
   Нет, его светлость лицезреть ей доводилось, и не раз: интересный мужчина, как принято говорить в городе. Ростом не обижен, а в остальном… Короче, папаша его – лорд Бранд – покрасивше был, с огоньком, яркий, шустрый. Но это даже неплохо, что наследник уродился таким хладнокровным и серьезным. Счастье, что не шуриа, как мамаша.
   Однажды Майрре довелось повстречать проклятущую змеищу, то-то страху натерпелась, аж поджилки тряслись. Вроде бы ничего такого – щуплая коротышка, у которой и личико с кулачок, и ручонки чуть толще паучьих лапок, а как зыркнет мутными глазищами, так прямо к земле прирастаешь.
   – Правду говорят, его мамаша приехала с самой Шанты? – шепотом спросил Шамис.
   – Да мне ж откуда знать? Но на базаре всякое болтали.
   А шептались в основном о том, что злобная шурианка, как и всякая свекровь, сынову невесту сразу невзлюбила и наслала болячку, уложившую девицу в кровать. Шуриа, они на всякие пакости горазды.
   Граф с переговорщиками беседовал долгонько: хмурился, раздувал ноздри, и по всему было видно – шибко недоволен он происходящим в Дэйнле. Из-за шума Майрра ничего услышать не могла, хоть стояла на расстоянии нескольких шагов. Зато оценила добротность ткани его пальто и качество сапог. Знатные сапоги, для верховой езды предназначенные.
   – Хорошо, что барон-то перед графом не лебезит! – крикнул женщине на ухо Шамис. – Как с равным говорит.
   Господа и впрямь беседу вели без подобострастных улыбочек. Впрочем, кто их знает, что у них на уме.
   – Может, и договорятся до чего хорошего.
   – Обязательно! – радовался паренек. – Мы ж миром хотим, без кровопролития и душегубства обойтись.
   Но крестьянское здравомыслие Майрры Бино напрочь отметало все иллюзии, питаемые юностью соратника. Так не бывает, чтобы народ против власти пошел, и ничего ему за это не было. Она смотрела на обветренные лица полицейских стражей, на подрагивающие руки стрелков и почти не сомневалась – одними разговорами ничего не закончится. Но, к собственному изумлению, ничего, кроме мрачной обреченности, не чувствовала. Будь, что будет, но они не отступятся. Хватит! Точка! Терпеть больше невозможно.
   Вороний грай, людской гомон, колокольный звон, собачий лай слились в единый вселенский гул, а весь мир вдруг расцвел ярчайшими красками. И когда толпа вдруг рванулась вперед – на ружья, на что-то кричавшего графа, на полицейских, Майрру охватила хмельная эйфория. Она перестала бояться. Вот всю жизнь, с самого раннего малолетства боялась чего-то, то отцовских колотушек, то падких до девичьих прелестей парней, то свекрухиной ругани, а тут – как отрезало. Ни пули не устрашилась вдова Бино, ни штыка.
   – Бей! Круши! – орала она радостно. – Долой кровопийц! Долой Эсковых прихвостней! Свободы!
   Этот отчаянный крик ее подхватил, кажется, весь Дэйнл. И мальчишка Шамис, и его друзья, и какие-то незнакомые мужчины и женщины вопили без остановки: «Свободы хотим!» И ни грохнувший залп, ни кровь, залившая подножие магистрата, не остановили людей.
   – Долой войну! Даешь республику!
   Когда же все градоначальники, и граф Рамман в том числе, очутились запертыми в подвалах Городского Собрания, Майрра все равно не очнулась от пьянящего ощущения всемогущества. Оказывается, графу тоже можно дать под дых и добавить по шее. А от графа до князя рукой подать. И до Благословенного Святого, кстати, тоже.

Кэйррон ир-Сэйган, капрал

   «Неплохо устроились, – одобрительно думал, поглядывая на невысокий каменный заборчик, ограждавший докторское поместье, капрал Сэйган, натаптывая круги по снегу рядом с графской каретой. – Вроде и город рядом, и не на отшибе, а до соседей, случись что, не докричишься… Воля-вольная, до леска, опять же, рукой подать. Непрост, видно, этот желтоглазый доктор, недаром Ее Змейство всю дорогу шипела да плевалась…»
   Сэйгану было скучно. Княгиня Шантийская выехала к будущей невестке чуть ли не тайком, с одним лишь кучером, даже без форейторов на запятках. Поговорить – и то не с кем. С собою ролфийского стража шурианка брать не хотела, ругалась вроде и прилично, по-дамски, но язычок у Ее Священной Особы был остер и ядовит, как настоящее жало. И охрану оставила. Бросила бы в поместье и Сэйгана, если б капрал не уцепился за каретную дверцу, заявив, что ее милости придется его за собою по дороге проволочь. Рисковал, на самом деле, изрядно: разъяренная сразу всем – нерадивостью и косыми взглядами прислуги, спешным исчезновением эрны Кэдвен и, конечно же, игрой в прятки с таинственной невестой, шуриа могла и упереться. Тогда бежал бы настырный Сэйган за каретой, как верный пес. К счастью, вмешался граф, и упрямая леди Джойана, поостыв, дозволила охраннику сесть в экипаж. Тот отказался, поехал снаружи, на запятках. Охранять и бдить так было гораздо сподручней, опять же, и вся диспозиция как на ладони…
   Не доезжая обиталища доктора, расстались с графом Никэйном. Того срочно вызвали в город. Ролфи навострил уши, заслышав про «волнения» и «возможные эксцессы», и тайком взвел курки у обоих своих пистолетов. Бунтовать народ может против чего угодно, а бить пойдут все равно шурий, тут и гадать нечего. Насмотрелся он уже в этом хваленом Янамари и наслушался довольно, чтобы понимать – лучше бы леди Джойана сюда и вовсе не приезжать, а раз уж приехала, так сидела бы тихонечко в поместье и дальше парка носа не высовывала… О, вот и сейчас из Дэйнла доносился тревожный набатный звон. Пожар у них там, что ли?
   И тут, словно богини ответили на мысли и немедля послали соответствующее знамение, из калитки выскочила княгиня. Ошалело оглянулась, споткнулась, едва не запуталась в собственном подоле и с невнятным воплем метнулась от Сэйгана, устремившегося навстречу. Но капрал уже наловчился ловить увертливую шурианку: одним движением ухватил за юбку, умело подсек и сцапал брыкающуюся добычу в надежные ролфийские объятия.
   – Тихо, тихо, ваша милость… – бормотал ролфи, попытавшись укачать женщину, будто зашедшегося криком младенца. – Ай! Больно же! Ну, ваша милость, тихо!
   Но ее милость не слушалась, рвалась из рук, брыкалась и острым каблучком так заехала Сэйгану по ноге, что тот крякнул и, на миг забывшись, шлепнул Ее Священную Особу по тощему заду. И тотчас опешил, онемел и прижал уши, холодея от своей дерзости. Вопящих баб, то есть излишне впечатлительных женщин, испокон веков приводили в чувство хорошей зуботычиной, но поднять руку на Невесту Священного Князя?!
   Однако немудреное народное средство подействовало и на аристократку. Княгиня взвизгнула, зашипела и, наконец-то узнав, вцепилась в шинель капрала, что твой клещ.
   – Там труп!!! – крикнула она прямо в лицо заботливо склонившегося Сэйгана.
   От неожиданности тот отпрянул и протащил за собой женщину несколько шагов.
   – Чего?
   – Мертвая! Она – мертвая! Мертвячка! Труп!
   – Э-э… Но, ваша милость… Кто мертвый? Невеста? Померла, что ли?
   – Болван! – звонко припечатала леди Джойана и выпустила наконец-то шинель. Сэйган перевел дух. – Она – северянка! Понимаешь ты? Северянка! Живая мертвая!
   – Ваша милость… – капрал попятился. – Может быть… водички? А?
   Но княгиня, верно, успокоилась и без питья, да и в обморок падать не собиралась.
   – Болван! – повторила она и метнулась к экипажу: – Рамман! Мне нужен мой сын! Срочно в город!
   – Вот и хорошо, вот и ладненько… – пробормотал Сэйган и осекся, будто споткнувшись об остекленевший взгляд позабытого кучера.
   – Едем! – потребовала женщина, высунувшись из кареты.
   – Так точно, ваша милость! Едем! Эй, ты! Трогай!
   Кучер, как очнувшись, тронул так, что лошади взвизгнули, словно княгиня давеча, а шурианка вылетела бы наружу, если б Сэйган не успел снова ее подхватить.
   – А пока едем, ваша милость, расскажите-ка мне все толком, – на всякий случай не выпуская подол прыткой леди, попросил ролфи, усаживая ее на сиденье рядышком.
   Подпрыгивая на обледеневших колдобинах, экипаж катился вперед, опасно накреняясь и проскальзывая. Ролфи мельком обругал недоумков, привыкших и зимой разъезжать, будто по выбеленному летним солнцем шоссе, на колесах. На полозья зимой надо кареты ставить, на полозья! Хотя какие у них тут зимы, смех один. Чуть снежком присыпало – сразу в крик: чума, сума и светопреставленье! Лед на речке встал – мир кончается и Последние Дни настают. Тьфу!
   – Так что вы, миледи, толковали там про северян? Давайте-ка шляпку поправим, ваша милость, а то взъерошенная вы вся, будто лиса на псарне… хм-хм… – Сэйган смущенно примолк под яростным взглядом княгини и умильно прижал уши, дескать, не серчайте, ваше змейство, я ж не со зла… Женщина фыркнула, но ругаться не стала.
   – Она – северянка, эта девица. Я же вижу, – и княгиня принялась пересказывать ему все: и про невесту сына, и про мертвые души северян, и о таинственном «недуге» упомянутой барышни Омид не забыла. Леди Джойана волновалась, как и всякая женщина на ее месте, и по-шуриански бурно жестикулировала, но из ее сбивчивого рассказа Сэйган понял достаточно.
   – Вот оно как… – протянул ролфи, мигом подобравшись и посерьезнев. Может, кто другой и счел бы речи шурианки истерической блажью будущей свекрови, но с угрозой с Севера не шутят. Да и Священная Невеста – не просто перепуганная дамочка в сбившейся набок шляпке. – Северяне тут, значится, уже завелись! Слетелись, чисто вороны на войну. То-то ее благородие эрна Кэдвен все бранилась, дескать, мертвечинкой ей тянет… Я-то их не чую, ваша милость. Обыватели местные тоже, видать, не научены. А шурий повывели, вот и не углядеть теперь заразу-то.
   И, с уважением глянув на княгиню, подумал, что Священный Князь знал, что делал, когда оных шурий решил разводить, дабы они плодились и множились. Вот так сунется теперь на Ролэнси какой северянский мертвяк, а кузены любезные тут как тут! Прав Вилдайр Эмрис, ой как прав!
   – Однако ж, ваша милость, зря вы так верещали громко, – осудил несдержанность женщины капрал. – Спугнули ведь заразу! Не зря ж она вам показаться не хотела, знала, стервь, что вы ее вмиг разъясните! Как бы она теперь ни попыталась вашу милость прикончить… а может, уже и пыталась! Эрне Кэдвен, вон, карету взорвали, вас саму в Амалере душили, да и бабочку эскову убили, вроде как по ошибке. Давайте-ка мы с вами теперь в поместье повернем.
   – Нет, в Дэйнл! – отрезала шурианка и так треснула кулачком по Сэйгановой коленке, что тот охнул. – Я должна немедленно увидеть сына! Понимаешь? Не-мед-лен-но!
   И тут карета дернулась и встала. Сэйган нахмурился.
   – Погодите-ка, миледи…
   Привстав, он распахнул дверцу и выглянул наружу.
   – Эй, братец, ты… Ты куда это?! А ну стой!
   Но спина убегавшего кучера безмолвствовала. Не доехав до города с четверть лайга, тот бросил и экипаж, и упряжку, и благородную мать своего господина-графа, и улепетывал теперь по ведущей в Дэйнл дороге, петляя, что твой заяц.
   – Дурной знак… – пробормотал капрал, щурясь на панораму столицы графства, расцвеченную дымами.
   – Что там? – нетерпеливо спросила княгиня и попыталась выглянуть из кареты под рукой Сэйгана.
   – Ничего хорошего, – буркнул ролфи. – Слышите, вроде набат?
   – Полезай на козлы, и поехали!
   – Ваша милость, да посидите же вы тихонечко! Нельзя сейчас в Дэйнл, сами-то гляньте! Змей знает… то есть Локка ведает, что там сейчас! Может, пожар, а может, и бунт? Графу давеча как раз про выступление какое-то донесли.
   – Ты так думаешь? – задумчиво молвила она.
   Сэйган, уже готовый доказывать свою правоту, перевел дух. Священная Невеста радовала сообразительностью и не очень-то свойственной шурианкам покорностью. Может, это подвох?
   – Уверен, ваша милость, – на всякий случай потверже сказал он. – Набат, выстрелы, дымы… И кучер наш удрал. Не к добру все это и неспроста. А вы, миледи, не в обиду будь сказано, все ж таки шурия. Припомните, как мы по Эскизару ехали! Я уж пригляделся – народ сейчас горячий и суеверный, чуть что, за дреколье хватается, да и с войны, небось, ружей припрятано… Как бы не вышло чего, коли вы им покажетесь… О, слышите? Никак стреляют?
   – Ну, довольно! – женщина сердито прервала его уговоры. – Хватит меня увещевать. В поместье так в поместье.
   – Вот и хорошо, миледи, вот и славненько… – приговаривая, капрал усадил расстроенную шурианку в карету, тщательно прикрыл дверцу (а защелочки-то снаружи нету, вот жалость!) и взобрался на козлы. Развернуть тяжелый графский экипаж на обледеневшей дороге – тоже задача не из легких.

Грэйн

   Зимние дни коротки, даже здесь, на материке. Конечно, по сравнению с той зимней ночью, что царит на Архипелаге, здешние куцые часы, когда солнце подслеповато щурится на заснеженные приграничные болота, и сошли бы за настоящий день, но разве что в запале погони. Хорошо, когда тебя подгоняет воля Локки, сила Огненной Луны греет не только душу, но и тело, а следом, едва не хватая за пятки, мчится Вольная Стая Маар-Кейл! Хуже, когда всего этого нет, и совсем уж невесело сломать лыжу посреди белого безмолвия замерзших топей. Но ролфи на то и ролфи, чтобы упрямо и терпеливо сносить капризы богинь. Грэйн, оставшись без поддержки своей Госпожи, и не подумала роптать. Хотя вот лыжа… с лыжей – это была уже совсем несмешная шутка. Но не эрне Кэдвен сетовать. Закон есть закон – если попользовалась удачей, изволь расплатиться, когда это угодно богам, а не тебе. Все честно: спасая возлюбленного, Грэйн исполнила не только волю Локки, но и собственное желание. И пора платить пришла очень быстро. Оставалось лишь уповать на то, что сложности обратного пути и есть плата…
   Ролфийка устала. Да, дети Серебряной луны сильны и выносливы телесно, иногда настолько, что это кажется невероятным. Пробежать на лыжах приграничные болота за один переход. Справиться с шестеркой пусть сонных и нетрезвых, но здоровых мужчин. Все это можно, но без последствий эти подвиги останутся лишь при определенных условиях. Чтобы быстро и много бегать, хорошо драться и жарко любить, здоровая, достигшая полной физической зрелости ролфийка должна очень много есть, а потом долго и глубоко спать. Иначе не восстановить силы, и тело подведет в самый неподходящий момент. Вот как сейчас.
   Грэйн все это, конечно, прекрасно знала. Потому и старалась в домике на болотах по большей части есть и лежать. Но… пищи в приюте заговорщиков нашлось не так уж много, и Джэйффу тоже требовалось немалое ее количество. А что до отдыха… Локка, они столько лет не виделись – какой тут, к змеям, сон?
   И теперь, посреди снегов, она просто задремала на ходу, убаюканная белым однообразием, неудачно упала, и левая ее лыжа треснула. К счастью, вдоль. Идти дальше было можно, но уже совсем не с прежней скоростью. К тому же темнело, и ролфи, с тревогой поглядев на затянутое низкими снежными облаками небо, просто побоялась заблудиться и сбиться с пути. Говорят, диллайн умеют чуять верное направление каким-то особенным внутренним чутьем, навроде почтовых голубей. А ролфи – не умеют. Обычное же чутье, верный волчий нос, тут помочь ничем не мог – снег вокруг, а старую ее лыжню давно уже замело.
   Ролфийка откинула заиндевевший шарф, которым закрывала лицо до самых глаз, и дыхание у нее мгновенно занялось от стужи. Холодно! Несмотря на руны, тщательно начертанные на теле, все равно кровь стынет. Нужно добавить сердцу огня, как говаривают на Конрэнте, иначе к рассвету оно превратится в ледышку. То есть – сожрать что-нибудь, очертить по нетронутой царственной синеве снега защитный круг, выкопать себе лежбище и спать, полагаясь на силу рунных плетений. Костер развести все равно не из чего…
   Первыми всегда замерзают ляжки. Как ни сворачивайся клубком, как ни подтягивай колени к подбородку, тело есть тело, со своими выступами и впадинами. И выступы мерзнут сильнее. Грэйн уж и так, и этак крутилась в своей снежной «норе», а ледяной язык мороза все равно пробирался и сквозь рунную магию, и под толстое сукно зимней шинели. Не помеха ему ни форма, ни уставные подштанники, ни неуставная вязаная фуфайка. Ступни тоже коченели, но ляжки – сильнее. Тут и последний глупец поймет, что спать нельзя, но веки ролфийки смыкались сами собой, и даже лязгающие зубы не меняли дело. Идти дальше без отдыха она не могла и – засыпала, уплывала в пушистую темноту, хотя знала же – нельзя спать, нельзя!
   Жаркое дыхание обожгло щеку. Грэйн с трудом разлепила ресницы – смерзлись, что ли? – и сперва даже не поняла, что это – черное, размытое – сидит рядом с ней и громко дышит, вывалив алый язык.