Страница:
Анатолий старался ступать как можно тише, не желая вносить в эту сладостную гармонию покоя грубые звуки шагов. Босиком ему удавалось скользить так тихо, что самому казалось, будто он плывёт над берегом, и горные склоны то сдвигаются, то раздвигаются, открывая новые пространства озера. Оно оказалось намного обширнее, чем выглядело на первый взгляд.
Неожиданно его внимание привлекла массивная глыба, видимо, давно уже сорвавшаяся сверху и наполовину загородившая узкую прибрежную полосу. За этой глыбой неподвижно, как каменное изваяние, застыла женская головка. Он осторожно приближался к ней, боясь спугнуть и в то же время желая рассмотреть девушку получше. В голову ему пришла новая мысль, замысел задуманной картины менялся. «А что, если изобразить эту глыбу и девушку? – думал он. – Они могли бы оживить берег, придать нечто мечтательное, лирическое фону, а может быть, наоборот – глубокий философский смысл: многовековая старая скала, безболезненно разрушаемая ударами ветра, вырывающего куски из когда-то прочного тела, и рядом с её обломком – юное созданье, такое невечное, беззащитное, и в то же время которому принадлежит мир и покоряется пространство».
Он ближе и ближе подходил к девушке. Длинные волосы, развевающиеся на ветру, мешали рассмотреть её лицо. Ветер, словно играя ими, бросал пряди, то на щёки, то на губы, то скрывал весь профиль. Девушка не убирала их, казалось, она не замечает веселой игры ветра с её волосами. Тайные мысли настолько завладели ею, что она ничего не замечала вокруг, и даже озеро для неё сейчас существовало как безликий монотонный фон.
Анатолий подошёл уже настолько близко, что невозможно было бы скрыть своё присутствие, если бы не глубокая, задумчивость незнакомки. Неожиданно тяжёлый вздох вырвался, из её груди. Она тряхнула головой, отбрасывая волосы. Ветер, словно повинуясь её желанию, стал легонько дуть прямо в лицо, закидывая тёмные пряди назад за плечи. Глазам художника открылся изящный профиль: тонкий красивый нос, невысокий прямой лоб с изогнутыми чёрными бровями, чётко очерченные вишнёвые губы, маленький нежный подбородок. Тёмно-синие глаза, обрамлённые густыми ресницами, источала тяжёлую грусть, брови в мучительной задумчивости были сдвинуты к переносице.
«Что может так её печалить? – подумал он. – В такие годы и такая грусть. Подойду, развею её мрачные думы».
– Здравствуй, русалка, – мягко начал он, чтобы сразу не напугать девушку. Но, несмотря на предосторожность, голос его, очевидно, прозвучал для неё, как пушечный выстрел, как нечто слишком громкое, неожиданное и ужасное.
Она вздрогнула, молниеносно повернулась к нему, и на побледневшем лице застыл такой ужас и невыносимое отчаянье, что Анатолий буквально опешил и некоторое мгновенье не знал, что сказать.
– Уходи! Уходи! – вдруг закричала девушка прежде, чем он смог найти более-менее подходящие слова, оправдывающие его неожиданное появление. – Не смей ко мне подходить. Уходи сейчас же отсюда!
Что-то отчаянное, болезненное было в её крике. Но именно это и заставило его идти дальше, захотелось утешить её, отвлечь от неизвестной горечи, и он шагнул за глыбу.
Девушка не вскочила, не побежала. Она сидела на груде песка, подогнув под себя бронзовые от загара ноги. Несмотря на то, что день был тёплый, поверх платья её была надета зелёная курточка из плащевой ткани, очевидно, на случай дождя. Рукава курточки, широкие, с золотистыми пряжками по бокам, опускались до самого песка, скрывая руки, которые она, по всей вероятности, погрузила в песок, а скорее, в страхе сжала в кулаки. Девушка смотрела на него почти с ненавистью и не двигалась с места.
Анатолий остановился в нескольких шагах и, стараясь улыбаться как можно приветливее, начал спокойно и беспечно, как будто не слышал страшного крика, не замечал ненавидящего взгляда.
– Извините, что я вторгся в ваши владенья. Я здесь человек новый, решил побродить вдоль побережья в одиночестве. Иду, вижу – за глыбой маячит чья-то головка. Я подумал – не русалка ли это выплыла на солнышке погреться, поэтому так тихо и подкрался. Извините, мне совершенно не хотелось вас напугать. Я художник, – и он хлопнул рукой по этюднику, висевшему у него сбоку на ремне, – ищу место, которое достойно было бы описания.
Лило девушки несколько разгладилось, но напряжение и осторожность продолжали прятаться в сурово сдвинутых бровях и тёмно-синей глубине глаз. Она молчала, пытаясь понять, что кроется за его беспечным тоном.
– Если позволите, я остановлюсь рядом? – Девушка не ответила. Анатолий продолжил разговор, желая расположить её к себе. – У нас с вами вкусы сходятся: и вы, и я выбрали одно и то же место. Надеюсь, вы меня не прогоните?
– Лучше, если вы остановитесь в другом месте, – совсем тихо и вновь грустно ответила она, устремив глаза вдаль, и взгляд её опять подёрнулся прежней тоской.
– Одному всё-таки скучновато, – мягко возразил Анатолий. – И к тому же, поверьте – таким смертным, как я, русалка может встретиться только раз в жизни. Так неужели я упущу момент и не запечатлею её на своей картине?
Девушка упрямо повторила, не гладя на него:
– Уходите.
Но её голос звучал уже спокойно.
– Не беспокойтесь, я вам не помешаю, – успокоил художник незнакомку, снимая этюдник с плеча.
Чтобы не стеснять девушку, он расположился впереди так, чтобы она оставалась у него за спиной и в то же время могла следить за тем, как на куске картона появляются озеро, горы, знакомая прибрежная полоса. Он работал, не глядя в её сторону и одновременно стараясь вовлечь в разговор.
– Откуда здесь песок? – спросил Анатолий. – Кругом сплошной камень, и на машине сюда не подъедешь.
– Хотели строить ресторан, завезли катером, – нехотя ответила незнакомка.
– Песок завезли, значит, и на этом остановились, – продолжил он. – Или строительство возобновят в ближайшее время?
Девушка ничего не ответила.
Тогда Анатолий решил заговорить о более возвышенных материях.
– Хотите, я раскрою вам секреты нашего мастерства? – он бросил на неё быстрый ненавязчивый взгляд. Она молчала. – Вот смотрите, – он протянул руку вперёд, – и небо, и озеро, кажется, состоят из одной краски – синей, но, однако, их никогда не спутаешь, потому что краски неба растворены в воздухе, они воздушны, а краски озера растворены в воде, они мокрые. У одной краски сотни оттенков и тонов. И только художник может разделить окружающий мир на тона и полутона, чтобы потом объединить их у себя на полотне.
Он незаметно взглянул на девушку. Она внимательно слушала, устремив глаза на этюд. Лицо её было сейчас нежно-грустным, казалось, она ещё не распрощалась с печалью, а сердце уже протягивало руку приветствия жизни. Так бывает у ребёнка, когда на лице его не успели высохнуть слёзы обиды, а он уже улыбается, увидев забавную вещь.
«Удастся ли полностью отвлечь её?» – думал он и вслух продолжал:
– Художник должен так подбирать краски, чтобы чувствовался в сгустке цветов материал. Если это воздух, он должен быть воздушным; если это платье, зритель должен как в магазине видеть, из какой ткани оно сшито: шёлка, атласа или хлопчатобумажного полотна…
Когда он вновь обернулся, чтобы посмотреть на девушку, сзади никого не оказалось. Берег был пуст.
«Исчезла, – вздохнул он. – Как будто настоящая русалка пропала в бездне вод».
Он отложил краски, сел на песок. Рисовать не хотелось.
Прошла ещё одна неделя. Анатолий каждый день по неизвестным ему причинам приходил к упавшей глыбе. Он сделал уже несколько этюдов и, хотя видел, что они – совершенно не то, что ему нужно, продолжал упорно рисовать на этом же месте. Наконец, поняв, что «русалка» больше не появится, отправился блуждать по другим местам. Коллеги, как и он, были, неутомимы. Правда, у Георгия появилось новое хобби. Когда однажды в поддень Анатолий зашёл на местную площадь, крошечную, но зелёную и уютную, чтобы выпить кружку пива, он застал Георгия за необычным занятием. Установив этюдник на ножки, он стоял рядом, окружённый толпой отдыхающих, и с виртуозностью вырезал из чёрной бумаги профили желающих. В этюднике его вместо красок лежали пачки чёрной бумаги, клей, белый тонкий картон.
– Дёшево, красиво, – и приятные воспоминания на целую жизнь, – весело зазывал он присутствующих. – Всё удовольствие – рубль, один только рубль.
– Пожалуйста, меня, – попросила хорошенькая стройная девушка.
– Встаньте сюда, – Георгий поставил девушку против солнечных лучей так, что лицо с его деталями потонуло в тени, а профиль чётко обрисовался в потоке света. – Подбородочек чуть кверху, – он как фотограф, лёгким прикосновением пальцев слегка приподнял её голову и затем ловко заработал ножницами.
На бумаге появились какие-то бугры, выемки, прорисовался контур лица, тонкая шея. Толпа с любопытством следила за ловкими движениями рук художника.
– Минута – и портрет готов! – торжествующе воскликнул Георгий, победно потрясая чёрным силуэтом. – Смотрите, сходство поразительное, – он сунул какой-то полной даме профиль под нос, и та восторженно заохала.
– Да, да, очень походит. Какое мастерство! Сделайте и меня.
– Минуточку, сейчас мы закончим с этой работой.
Он наклеил профиль на белый картон и, написав красивым размашистым почерком «Абрау-Дюрсо», протянул девушке. Получив взамен деньги, он сунул его в карман небрежным жестом и тут же приступил к новой работе.
Вечером, ужиная в местном ресторане в компании коллег, Анатолий заметил, обращаясь к Георгию:
– Я вижу, ты решил переквалифицироваться? Неужели ты успел заснять все окрестности и местные достопримечательности?
– Надо уметь пользоваться современными техническими достижениями, – с гордостью ответил он. – Я затрачиваю на этюды времени в десятки раз меньше, чем вы, то есть с помощью фотоаппарата ликвидировал промежуточный этап подготовки к картине. А так как, в связи с рациональным использованием техники, у меня при этом появилась масса свободного времени, я могу использовать его, как мне заблагорассудится. Ну а если говорить конкретно, то за лето я могу хорошо подработать. Хочу обратить ваше внимание на такие интересные вещи. Допустим, выставлю я свои картины для распродажи – кто их купит? Если за год будут проданы пять картины – мне повезло. А вот такие пустячки, как собственные профили, люди из рук рвут. Что им картины, простому обывателю куда приятнее полюбоваться очертаниями собственного носа, чем шедеврами талантливого, но малоизвестного автора.
– По-моему, ты размениваешься на мелочи, – заявил Анатолий. – Я удивляюсь, как это ты при своём философском складе ума можешь заниматься такой ерундой. Это уже называется не служить искусству, а прислуживать.
Георгий слушал друга совершенно спокойно, и по липу его было видно, что он полностью остаётся при своём мнении, и никакие самые умные доводы не могут переубедить его в противоположном.
– К тому же, кого ты изображаешь? – продолжал Анатолий. – Самых прозаичных обывателей, людей без мысли и дела. Мне лично противно даже смотреть на них, не то что изображать. Красивое холёное лицо – казалось бы, любоваться им можно, а меня от такого лица воротит, как от уродства, что-то омерзительное чудится в его холёности. Смотрю я на подобное лицо и думаю: «Сколько же жизненной энергии заложено в этом человеке, и насколько эгоистически, мелко, ничтожно он её растрачивает». Такой не перетрудится, не переутомится. Вся его жизненная энергия уходит на то, чтобы холить, ублажать себя, и не дай бог сделать что-нибудь для других. А тут работаешь до потери пульса, и не хватает времени и сил, чтобы полностью выразить себя. В бессилии только зубами заскрежещешь. И такое зло возьмёт тогда на холёных, сытых, довольных собой бездельников. Нет, я больше люблю лица измождённые, усталые. В них больше духовной красоты. Смотришь – идет женщина, под глазами тёмные круги, в глубине глаз усталость; хоть и пытается прикрыть их косметикой и показной веселостью, да только от наблюдательного глаза не укроется, сколько переживаний за её плечами, разочаровании, забот, любви, самопожертвований. Смотрю я на такую женщину и думаю: «Вот она – красавица настоящая». Смотришь в это утомлённое лицо – и такое богатство человеческой души открывается, что черпать его годами – не исчерпать.
– Каждый черпает своё богатство, – меланхолично ответил Георгий, – ты духовное, я материальное, потому что я – философ-материалист, а ты идеалист. Но хочу напомнить, что идеалистов жизнь крепко била во все века. Мне лично не хотелось бы быть битым, и поэтому я черпаю материальные богатства и, заметь, куда полнее, чем ты духовные.
– И сколько же ты в день зарабатываешь? – поинтересовалась Юлия, внимательно слушавшая мужчин. Время от времени изящными жестами она подносила сигарету к губам и, томно затягиваясь, не менее изящно выпускала голубоватые струйки дыма. В одиночестве и в будни она не курила, но в ресторане не выпускала сигареты из рук так же, как Сергей – трубки.
– Одна – две тысячи рублей, – похвастал Георгий.
– Да? – удивилась Юлия, и тонкие брови её взметнулись так стремительно кверху, словно собирались совсем улететь с лица, но она вовремя остановила их.
– И куда ты столько денег девать будешь? – поразилась Наденька. – Неужели все проешь?
– Жизнь покажет, на что тратить, главное – заработать, – глубокомысленно изрёк Георгий и с наслажденьем опрокинул бокал сухого вина.
Грянула музыка. Местный ансамбль электроинструментов приступил к своей работе. Отдыхавших было полно, почти все столики большого зала, напоминавшего по своим габаритам и отделке простую столовую, были заняты.
– Может, потанцуем? – обратилась Юлия к Анатолию.
– Я устал сегодня, набегался, ты уж извини меня. Пригласи лучше Жору, он целый день на одном месте просидел.
– Георгий мне по росту не подходит, неинтересно смотреть на его макушку сверху. Хочется видеть что-нибудь более привлекательное на уровне своих глаз.
– Как непочтительно ты отзываешься о моём генераторе идей, – покачал головой Георгий. – Жаль, что ты не ясновидящая, дорогая Юлия, иначе тебе достаточно было бы мимолётного взгляда, чтобы увидеть во мне самого предприимчивого человека среди вас.
– Как говорит мой брат, истинный гений не может быть дельцом, – вдруг изрекла Наденька.
– Делец и предприниматель, девочка, – понятия разные, – нравоучительно ответил Георгий. – Я бы тебе на эту тему мог прочесть целую лекцию, если бы не был так сыт.
– Нет, вечер сегодня проходит удивительно скучно, – недовольно протянула Юлия, – Анатолий танцевать отказывается, смотри, когда-нибудь ты об этом пожалеешь, – пригрозила она, кокетливо посматривая на него.
– Дорогая Юлия, боюсь, он никогда об этом не пожалеет, – официально заявил Георгий. – Вчера в его коллекции старух я обнаружил эскизы премилого существа. Если верить моему богатому жизненному опыту, это – не случайно.
– Что! – глаза Юлии сузились в злые щёлочки. – Ты хочешь сказать, что меня опередили?
– По-моему, выбор темы у художников не ограничен. И если я увлёкся старушками, это не значит, что собираюсь до самой смерти писать только их, – возразил Анатолий. – К тому же, я последовал мудрому совету нашего Жоры.
– Пойдём, Юля, потанцуем, – пригласил Сергей, пассивно следивший за парами танцующих в зале и краем уха прислушивавшийся к разговору. – Ты, кажется, забыла, что рядом с тобой есть третий представитель сильного пола.
– Да, пойдём. Действительно, мы свободны в выборе тем и партнёров.
Она решительно встала и пошла на середину зала. Сергей двинулся за ней.
Однажды он вновь отправился вдоль берега, решив на этот раз обойти за день уж если не всё озеро, то хотя бы его половину. Кто знает, какие неповторимые уголки скрывает природа за первоначальной неприступностью и суровостью. Он шёл, как и в первый раз, с этюдником на одном плече и сандалиями на другом. Он был уверен, что ничего больше не ждёт от окружающего мира, что единственной целью его путешествия является поиск интересных мест. Но, однако, как только он стал приближаться к обломленной скале, почувствовал, что опять чего-то ждёт, и глаза его упрямо вглядываются вдаль. Вот последняя скала, скрывающая место, которое он рисовал множество раз, отодвинулась в сторону, уступая ему дорогу, и он опять увидел небольшую глыбу и маленькую головку за ней. Анатолий неожиданно для себя почувствовал, что светлая радость разливается в его груди, и ноги ускоряют шаг.
Девушка, как и прежде, сидела в глубокой задумчивости и за плеском волн не слышала, как он подошёл совсем близко и остановился в нескольких шагах от неё.
– Здравствуй, русалочка, – мягко и тихо проговорил он.
Она вздрогнула, тотчас же повернулась к нему, но на этот раз на лице её не было того ужаса, какой он увидел при первой встрече. Незнакомка узнала его, но не ответила на приветливую улыбку, а только устало и печально произнесла:
– А, это опять вы. Как вам не надоело рисовать одно и то же место.
– Вы знаете, у меня оно не получается, – схитрил Анатолий. – Решил повторить.
Девушка как-то странно, болезненно поморщилась и попросила:
– Если можно, рисуйте с того места, где стоите.
– Но почему? – удивился Анатолий.
Незнакомка опять странно и недовольно сморщилась, словно он хотел выпытать у неё что-то недозволенное, и ответила:
– Я люблю одиночество, вы мешаете мне.
Анатолий не понимал её.
– Но, кажется, в прошлый раз мы совершенно не мешали друг другу, – и сделал несколько шагов в её сторону.
Девушка вдруг рассердилась и гневно воскликнула:
– Да уходите подальше отсюда, что вы к человеку пристали? Уходите, я прошу вас.
Но Анатолий, по-прежнему не понимая её, шагнул за глыбу и замер в оцепенении.
Девушка, как и в первый раз, сидела на песке в той же самой позе, подогнув под себя ноги. Синее шёлковое платье прекрасно облегало её изящную фигурку, но там, где должны были находиться руки, колыхались пустые рукава, только воздух заполнял их до самых плеч, поражая своей пустотой и неуместностью. Ветер колыхал их, изгибая в самых невероятных для рук движениях, как бы стараясь как можно лучше показать, что они не материальные.
Анатолий на какие-то доли секунды остолбенел, поняв сразу всё: почему он здесь лишний, почему ветер безнаказанно трепал волосы, почему так печально её лицо, а глаза не столько смотрят вокруг, сколько внутрь себя. Душевное горе чернит любые цвета, поэтому девушка не любовалась пейзажем – она разделяла своё одиночество с окружающими горами, озером, деревьями, небом, и они, бездушные и бесчувственные, лишённые дара сочувствия, какими-то непонятными путями уменьшали её душевную боль, помогали жить.
Девушка, не вставая со своего места, смотрела на него вызывающе и презрительно. Она только выпрямилась, гордо вскинула голову и отвернулась, устремив холодный, напряжённый взгляд вдаль. Теперь, когда он увидел ее трагедию, ей ничего не оставалось, как принять независимый вид, чтобы скрыть невыносимую боль от чужих удивлённых глаз. «Пусть проходит молча, пусть заткнётся своей любезностью, она вынесла большее, переживёт и его никчемную трусость, выдержит любое человеческое отчуждение», – говорило её лицо. Она горда и не позволит унижать себя сочувствием.
Но он не шарахнулся в сторону, не прошёл мимо, как многие, побоявшись стать причастным к чужой трагедии, а заговорил как ни в чём ни бывало, словно не было в ней ничего такого, что могло шокировать его.
– Я не надеялся вас больше увидеть. Целую неделю приходил сюда рисовать, и пришлось время коротать в одиночестве. Но знаете, тот этюд, который я рисовал при вас, у меня получился лучше, в следующие дни уже не удавалось так образно передать настроение природы. Очевидно, вы положительно влияете на мою кисть.
Девушке казалось, что слова его неискренни. Есть такая прослойка людей, которые любят строить из себя благородных на словах, поэтому тень пренебрежения пробежала по её лицу, и она с гордой усмешкой, за которой угадывались боль и страдание, проговорила:
– Прекрасное лицо калеки вызывает сочувствие. А если бы и лицо было безобразным? Нашли бы вы в себе смелость заговорить, вторгнуться в чужую жизнь? Я думаю, не стоит лицемерить, когда всё ясно без слов. Шагайте своей дорогой. А на это место не смейте больше приходить, потому что оно – моё. Вы поняли? Моё!
Анатолий смотрел на разгневанное лицо девушки, и чем больше она гнала его от себя, тем больше ему хотелось остаться рядом. И не потому, что она была горда, красива и искалечена, – его мозг вдруг упёрся в какую-то непонятную психологическую дилемму: если у человека столько конечностей, сколько у каждого, мы относимся к нему нормально, но стоит ему потерять что-то зримое для нас, как в нашей психике возникает брешь неполноценности по отношению к этому человеку. Умственные и духовные качества его равноценны качествам физически полноценных людей, а иногда и превосходят их собственные. Но консервативное подсознание упрямо нашёптывает: «Он хуже нас, он ниже нас», и человек становится неинтересен нам. Только гнусной жалостью и сочувствием руководствуемся мы в отношении к нему, забывая, что они могут унижать его достоинство.
Анатолий чувствовал, что попал в крайне неловкое положение: уйти, хотя его и гнали, казалось неприличным, неловким, а оставаться было также трудно, почти невозможно. По болезненной интонации, по игре чувств на лице девушки он понял, что трагедия в её жизни произошла не так давно, и поэтому так остро воспринимается ею вторжение в личную жизнь любого чужого человека.
– Вы зря меня гоните, – спокойно и невозмутимо ответил он. – Я вижу перед собой прекрасную, умную девушку, с которой мне приятно разговаривать, и не понимаю, почему должен уходить. Я прошу у вас разрешения побыть рядом и заняться работой.
Лицо девушки из разгневанного вдруг стало каким-то безразличным, равнодушным, она словно в каком-то внутреннем изнеможении согнулась, устало и печально, и, обратив свой взор в синие волны, тихо сказала:
– Рисуйте. К сожалению, я понимаю вас больше, чем вы меня. Если ваша порядочность не позволяет вам в данную минуту уйти, оставайтесь.
Она с удовольствием бы сейчас вскочила и убежала, но ей было мучительно думать, что когда она начнёт вставать немного неестественно – оттого, что отсутствует обычное и незаметное для нормального человека движение рук, помогающих ему подняться, художник будет смотреть на неё, обнаруживая для себя горькие мелочи, о которых не имел представления ранее; будет незаметно провожать её взглядом, когда она пойдёт вдоль берега, как столбик прямая, без привычного для глаза размахивания руками. Это казалось ей пыткой, и она оставалась на месте.
Анатолий обрадовался разрешению, быстро сбросил с плеча этюдник и на какое-то мгновенье замешкался, выбирая место. «Где же сесть, – пронеслось у него в мозгу. – Впереди, как раньше – это значит намекнуть ей, что она может за его спиной исчезнуть так же незаметно, как и в прошлый раз, и ситуация таким образом разрешится без осложнений.» Но это же означало и другое – что он признал всё-таки её неполноценность и желает выпутаться из неприятной ситуации, оставшись на высоте и веря в своё благородство. Это показалось ему унизительным, и он неожиданно для себя сел рядом с ней.
Она испугалась, лицо её сделалось вдруг до крайности беззащитным, а из глубины синих глаз выплыло что-то такое чистое, детское и прекрасное, что Анатолия захлестнула непонятная удушливая волна, и он тихо и ласково сказал:
– Какие у вас необыкновенные глаза, они как море, чем больше в них смотришь, тем большая глубина открывается.
Девушка смутилась, щёки её зарумянились, и от этого она стала ещё милее.
– Вы бы сели куда-нибудь подальше, – тихо сказала она. – Я вам буду мешать.
– Что вы! – бодро возразил Анатолий. – Ничуть не помешаете. Я только хочу, чтобы вы лучше видели, как пишутся этюды. – Он достал краски, кисти, и на бумаге появились первые смелые мазки. – Вы знаете, почему я сделал множество эскизов с этого места? – спросил он. Девушка отрицательно качнула головой. – Наброски и эскизы нужны художнику для создания композиции, картины в целом. Мы ведь её часто по кусочкам собираем. Чтобы отдельные наброски объединить в единую композицию – дело нелёгкое. И только здесь проявится, талант ты или бездарность. Вот, допустим, художник умеет очень точно схватывать эскизом движение, жесты, мимику человека. Но эскизы живут сами по себе, они выражают мгновенные ситуации. А чтобы создать картину, необходимо объединить несколько характерных ситуаций характерным или, наоборот, необычным, ярким сюжетом, чтобы всё ожило. Бывает так, что художник с натуры хорошо берёт оригинал, а вот композиция получается слабая, то есть способность копировать окружающий мир у него есть, а вот осмысливания взаимоотношений между предметами, создающими этот мир, нет.
Неожиданно его внимание привлекла массивная глыба, видимо, давно уже сорвавшаяся сверху и наполовину загородившая узкую прибрежную полосу. За этой глыбой неподвижно, как каменное изваяние, застыла женская головка. Он осторожно приближался к ней, боясь спугнуть и в то же время желая рассмотреть девушку получше. В голову ему пришла новая мысль, замысел задуманной картины менялся. «А что, если изобразить эту глыбу и девушку? – думал он. – Они могли бы оживить берег, придать нечто мечтательное, лирическое фону, а может быть, наоборот – глубокий философский смысл: многовековая старая скала, безболезненно разрушаемая ударами ветра, вырывающего куски из когда-то прочного тела, и рядом с её обломком – юное созданье, такое невечное, беззащитное, и в то же время которому принадлежит мир и покоряется пространство».
Он ближе и ближе подходил к девушке. Длинные волосы, развевающиеся на ветру, мешали рассмотреть её лицо. Ветер, словно играя ими, бросал пряди, то на щёки, то на губы, то скрывал весь профиль. Девушка не убирала их, казалось, она не замечает веселой игры ветра с её волосами. Тайные мысли настолько завладели ею, что она ничего не замечала вокруг, и даже озеро для неё сейчас существовало как безликий монотонный фон.
Анатолий подошёл уже настолько близко, что невозможно было бы скрыть своё присутствие, если бы не глубокая, задумчивость незнакомки. Неожиданно тяжёлый вздох вырвался, из её груди. Она тряхнула головой, отбрасывая волосы. Ветер, словно повинуясь её желанию, стал легонько дуть прямо в лицо, закидывая тёмные пряди назад за плечи. Глазам художника открылся изящный профиль: тонкий красивый нос, невысокий прямой лоб с изогнутыми чёрными бровями, чётко очерченные вишнёвые губы, маленький нежный подбородок. Тёмно-синие глаза, обрамлённые густыми ресницами, источала тяжёлую грусть, брови в мучительной задумчивости были сдвинуты к переносице.
«Что может так её печалить? – подумал он. – В такие годы и такая грусть. Подойду, развею её мрачные думы».
– Здравствуй, русалка, – мягко начал он, чтобы сразу не напугать девушку. Но, несмотря на предосторожность, голос его, очевидно, прозвучал для неё, как пушечный выстрел, как нечто слишком громкое, неожиданное и ужасное.
Она вздрогнула, молниеносно повернулась к нему, и на побледневшем лице застыл такой ужас и невыносимое отчаянье, что Анатолий буквально опешил и некоторое мгновенье не знал, что сказать.
– Уходи! Уходи! – вдруг закричала девушка прежде, чем он смог найти более-менее подходящие слова, оправдывающие его неожиданное появление. – Не смей ко мне подходить. Уходи сейчас же отсюда!
Что-то отчаянное, болезненное было в её крике. Но именно это и заставило его идти дальше, захотелось утешить её, отвлечь от неизвестной горечи, и он шагнул за глыбу.
Девушка не вскочила, не побежала. Она сидела на груде песка, подогнув под себя бронзовые от загара ноги. Несмотря на то, что день был тёплый, поверх платья её была надета зелёная курточка из плащевой ткани, очевидно, на случай дождя. Рукава курточки, широкие, с золотистыми пряжками по бокам, опускались до самого песка, скрывая руки, которые она, по всей вероятности, погрузила в песок, а скорее, в страхе сжала в кулаки. Девушка смотрела на него почти с ненавистью и не двигалась с места.
Анатолий остановился в нескольких шагах и, стараясь улыбаться как можно приветливее, начал спокойно и беспечно, как будто не слышал страшного крика, не замечал ненавидящего взгляда.
– Извините, что я вторгся в ваши владенья. Я здесь человек новый, решил побродить вдоль побережья в одиночестве. Иду, вижу – за глыбой маячит чья-то головка. Я подумал – не русалка ли это выплыла на солнышке погреться, поэтому так тихо и подкрался. Извините, мне совершенно не хотелось вас напугать. Я художник, – и он хлопнул рукой по этюднику, висевшему у него сбоку на ремне, – ищу место, которое достойно было бы описания.
Лило девушки несколько разгладилось, но напряжение и осторожность продолжали прятаться в сурово сдвинутых бровях и тёмно-синей глубине глаз. Она молчала, пытаясь понять, что кроется за его беспечным тоном.
– Если позволите, я остановлюсь рядом? – Девушка не ответила. Анатолий продолжил разговор, желая расположить её к себе. – У нас с вами вкусы сходятся: и вы, и я выбрали одно и то же место. Надеюсь, вы меня не прогоните?
– Лучше, если вы остановитесь в другом месте, – совсем тихо и вновь грустно ответила она, устремив глаза вдаль, и взгляд её опять подёрнулся прежней тоской.
– Одному всё-таки скучновато, – мягко возразил Анатолий. – И к тому же, поверьте – таким смертным, как я, русалка может встретиться только раз в жизни. Так неужели я упущу момент и не запечатлею её на своей картине?
Девушка упрямо повторила, не гладя на него:
– Уходите.
Но её голос звучал уже спокойно.
– Не беспокойтесь, я вам не помешаю, – успокоил художник незнакомку, снимая этюдник с плеча.
Чтобы не стеснять девушку, он расположился впереди так, чтобы она оставалась у него за спиной и в то же время могла следить за тем, как на куске картона появляются озеро, горы, знакомая прибрежная полоса. Он работал, не глядя в её сторону и одновременно стараясь вовлечь в разговор.
– Откуда здесь песок? – спросил Анатолий. – Кругом сплошной камень, и на машине сюда не подъедешь.
– Хотели строить ресторан, завезли катером, – нехотя ответила незнакомка.
– Песок завезли, значит, и на этом остановились, – продолжил он. – Или строительство возобновят в ближайшее время?
Девушка ничего не ответила.
Тогда Анатолий решил заговорить о более возвышенных материях.
– Хотите, я раскрою вам секреты нашего мастерства? – он бросил на неё быстрый ненавязчивый взгляд. Она молчала. – Вот смотрите, – он протянул руку вперёд, – и небо, и озеро, кажется, состоят из одной краски – синей, но, однако, их никогда не спутаешь, потому что краски неба растворены в воздухе, они воздушны, а краски озера растворены в воде, они мокрые. У одной краски сотни оттенков и тонов. И только художник может разделить окружающий мир на тона и полутона, чтобы потом объединить их у себя на полотне.
Он незаметно взглянул на девушку. Она внимательно слушала, устремив глаза на этюд. Лицо её было сейчас нежно-грустным, казалось, она ещё не распрощалась с печалью, а сердце уже протягивало руку приветствия жизни. Так бывает у ребёнка, когда на лице его не успели высохнуть слёзы обиды, а он уже улыбается, увидев забавную вещь.
«Удастся ли полностью отвлечь её?» – думал он и вслух продолжал:
– Художник должен так подбирать краски, чтобы чувствовался в сгустке цветов материал. Если это воздух, он должен быть воздушным; если это платье, зритель должен как в магазине видеть, из какой ткани оно сшито: шёлка, атласа или хлопчатобумажного полотна…
Когда он вновь обернулся, чтобы посмотреть на девушку, сзади никого не оказалось. Берег был пуст.
«Исчезла, – вздохнул он. – Как будто настоящая русалка пропала в бездне вод».
Он отложил краски, сел на песок. Рисовать не хотелось.
Прошла ещё одна неделя. Анатолий каждый день по неизвестным ему причинам приходил к упавшей глыбе. Он сделал уже несколько этюдов и, хотя видел, что они – совершенно не то, что ему нужно, продолжал упорно рисовать на этом же месте. Наконец, поняв, что «русалка» больше не появится, отправился блуждать по другим местам. Коллеги, как и он, были, неутомимы. Правда, у Георгия появилось новое хобби. Когда однажды в поддень Анатолий зашёл на местную площадь, крошечную, но зелёную и уютную, чтобы выпить кружку пива, он застал Георгия за необычным занятием. Установив этюдник на ножки, он стоял рядом, окружённый толпой отдыхающих, и с виртуозностью вырезал из чёрной бумаги профили желающих. В этюднике его вместо красок лежали пачки чёрной бумаги, клей, белый тонкий картон.
– Дёшево, красиво, – и приятные воспоминания на целую жизнь, – весело зазывал он присутствующих. – Всё удовольствие – рубль, один только рубль.
– Пожалуйста, меня, – попросила хорошенькая стройная девушка.
– Встаньте сюда, – Георгий поставил девушку против солнечных лучей так, что лицо с его деталями потонуло в тени, а профиль чётко обрисовался в потоке света. – Подбородочек чуть кверху, – он как фотограф, лёгким прикосновением пальцев слегка приподнял её голову и затем ловко заработал ножницами.
На бумаге появились какие-то бугры, выемки, прорисовался контур лица, тонкая шея. Толпа с любопытством следила за ловкими движениями рук художника.
– Минута – и портрет готов! – торжествующе воскликнул Георгий, победно потрясая чёрным силуэтом. – Смотрите, сходство поразительное, – он сунул какой-то полной даме профиль под нос, и та восторженно заохала.
– Да, да, очень походит. Какое мастерство! Сделайте и меня.
– Минуточку, сейчас мы закончим с этой работой.
Он наклеил профиль на белый картон и, написав красивым размашистым почерком «Абрау-Дюрсо», протянул девушке. Получив взамен деньги, он сунул его в карман небрежным жестом и тут же приступил к новой работе.
Вечером, ужиная в местном ресторане в компании коллег, Анатолий заметил, обращаясь к Георгию:
– Я вижу, ты решил переквалифицироваться? Неужели ты успел заснять все окрестности и местные достопримечательности?
– Надо уметь пользоваться современными техническими достижениями, – с гордостью ответил он. – Я затрачиваю на этюды времени в десятки раз меньше, чем вы, то есть с помощью фотоаппарата ликвидировал промежуточный этап подготовки к картине. А так как, в связи с рациональным использованием техники, у меня при этом появилась масса свободного времени, я могу использовать его, как мне заблагорассудится. Ну а если говорить конкретно, то за лето я могу хорошо подработать. Хочу обратить ваше внимание на такие интересные вещи. Допустим, выставлю я свои картины для распродажи – кто их купит? Если за год будут проданы пять картины – мне повезло. А вот такие пустячки, как собственные профили, люди из рук рвут. Что им картины, простому обывателю куда приятнее полюбоваться очертаниями собственного носа, чем шедеврами талантливого, но малоизвестного автора.
– По-моему, ты размениваешься на мелочи, – заявил Анатолий. – Я удивляюсь, как это ты при своём философском складе ума можешь заниматься такой ерундой. Это уже называется не служить искусству, а прислуживать.
Георгий слушал друга совершенно спокойно, и по липу его было видно, что он полностью остаётся при своём мнении, и никакие самые умные доводы не могут переубедить его в противоположном.
– К тому же, кого ты изображаешь? – продолжал Анатолий. – Самых прозаичных обывателей, людей без мысли и дела. Мне лично противно даже смотреть на них, не то что изображать. Красивое холёное лицо – казалось бы, любоваться им можно, а меня от такого лица воротит, как от уродства, что-то омерзительное чудится в его холёности. Смотрю я на подобное лицо и думаю: «Сколько же жизненной энергии заложено в этом человеке, и насколько эгоистически, мелко, ничтожно он её растрачивает». Такой не перетрудится, не переутомится. Вся его жизненная энергия уходит на то, чтобы холить, ублажать себя, и не дай бог сделать что-нибудь для других. А тут работаешь до потери пульса, и не хватает времени и сил, чтобы полностью выразить себя. В бессилии только зубами заскрежещешь. И такое зло возьмёт тогда на холёных, сытых, довольных собой бездельников. Нет, я больше люблю лица измождённые, усталые. В них больше духовной красоты. Смотришь – идет женщина, под глазами тёмные круги, в глубине глаз усталость; хоть и пытается прикрыть их косметикой и показной веселостью, да только от наблюдательного глаза не укроется, сколько переживаний за её плечами, разочаровании, забот, любви, самопожертвований. Смотрю я на такую женщину и думаю: «Вот она – красавица настоящая». Смотришь в это утомлённое лицо – и такое богатство человеческой души открывается, что черпать его годами – не исчерпать.
– Каждый черпает своё богатство, – меланхолично ответил Георгий, – ты духовное, я материальное, потому что я – философ-материалист, а ты идеалист. Но хочу напомнить, что идеалистов жизнь крепко била во все века. Мне лично не хотелось бы быть битым, и поэтому я черпаю материальные богатства и, заметь, куда полнее, чем ты духовные.
– И сколько же ты в день зарабатываешь? – поинтересовалась Юлия, внимательно слушавшая мужчин. Время от времени изящными жестами она подносила сигарету к губам и, томно затягиваясь, не менее изящно выпускала голубоватые струйки дыма. В одиночестве и в будни она не курила, но в ресторане не выпускала сигареты из рук так же, как Сергей – трубки.
– Одна – две тысячи рублей, – похвастал Георгий.
– Да? – удивилась Юлия, и тонкие брови её взметнулись так стремительно кверху, словно собирались совсем улететь с лица, но она вовремя остановила их.
– И куда ты столько денег девать будешь? – поразилась Наденька. – Неужели все проешь?
– Жизнь покажет, на что тратить, главное – заработать, – глубокомысленно изрёк Георгий и с наслажденьем опрокинул бокал сухого вина.
Грянула музыка. Местный ансамбль электроинструментов приступил к своей работе. Отдыхавших было полно, почти все столики большого зала, напоминавшего по своим габаритам и отделке простую столовую, были заняты.
– Может, потанцуем? – обратилась Юлия к Анатолию.
– Я устал сегодня, набегался, ты уж извини меня. Пригласи лучше Жору, он целый день на одном месте просидел.
– Георгий мне по росту не подходит, неинтересно смотреть на его макушку сверху. Хочется видеть что-нибудь более привлекательное на уровне своих глаз.
– Как непочтительно ты отзываешься о моём генераторе идей, – покачал головой Георгий. – Жаль, что ты не ясновидящая, дорогая Юлия, иначе тебе достаточно было бы мимолётного взгляда, чтобы увидеть во мне самого предприимчивого человека среди вас.
– Как говорит мой брат, истинный гений не может быть дельцом, – вдруг изрекла Наденька.
– Делец и предприниматель, девочка, – понятия разные, – нравоучительно ответил Георгий. – Я бы тебе на эту тему мог прочесть целую лекцию, если бы не был так сыт.
– Нет, вечер сегодня проходит удивительно скучно, – недовольно протянула Юлия, – Анатолий танцевать отказывается, смотри, когда-нибудь ты об этом пожалеешь, – пригрозила она, кокетливо посматривая на него.
– Дорогая Юлия, боюсь, он никогда об этом не пожалеет, – официально заявил Георгий. – Вчера в его коллекции старух я обнаружил эскизы премилого существа. Если верить моему богатому жизненному опыту, это – не случайно.
– Что! – глаза Юлии сузились в злые щёлочки. – Ты хочешь сказать, что меня опередили?
– По-моему, выбор темы у художников не ограничен. И если я увлёкся старушками, это не значит, что собираюсь до самой смерти писать только их, – возразил Анатолий. – К тому же, я последовал мудрому совету нашего Жоры.
– Пойдём, Юля, потанцуем, – пригласил Сергей, пассивно следивший за парами танцующих в зале и краем уха прислушивавшийся к разговору. – Ты, кажется, забыла, что рядом с тобой есть третий представитель сильного пола.
– Да, пойдём. Действительно, мы свободны в выборе тем и партнёров.
Она решительно встала и пошла на середину зала. Сергей двинулся за ней.
* * *
Следующая неделя прошла для Анатолия также однообразно: работа и работа, что-то не получалось, что-то не удавалось; неудач, как ему казалось, было больше, чем удач, и он ходил пасмурный, несмотря на то, что природа вокруг по-прежнему благоухала.Однажды он вновь отправился вдоль берега, решив на этот раз обойти за день уж если не всё озеро, то хотя бы его половину. Кто знает, какие неповторимые уголки скрывает природа за первоначальной неприступностью и суровостью. Он шёл, как и в первый раз, с этюдником на одном плече и сандалиями на другом. Он был уверен, что ничего больше не ждёт от окружающего мира, что единственной целью его путешествия является поиск интересных мест. Но, однако, как только он стал приближаться к обломленной скале, почувствовал, что опять чего-то ждёт, и глаза его упрямо вглядываются вдаль. Вот последняя скала, скрывающая место, которое он рисовал множество раз, отодвинулась в сторону, уступая ему дорогу, и он опять увидел небольшую глыбу и маленькую головку за ней. Анатолий неожиданно для себя почувствовал, что светлая радость разливается в его груди, и ноги ускоряют шаг.
Девушка, как и прежде, сидела в глубокой задумчивости и за плеском волн не слышала, как он подошёл совсем близко и остановился в нескольких шагах от неё.
– Здравствуй, русалочка, – мягко и тихо проговорил он.
Она вздрогнула, тотчас же повернулась к нему, но на этот раз на лице её не было того ужаса, какой он увидел при первой встрече. Незнакомка узнала его, но не ответила на приветливую улыбку, а только устало и печально произнесла:
– А, это опять вы. Как вам не надоело рисовать одно и то же место.
– Вы знаете, у меня оно не получается, – схитрил Анатолий. – Решил повторить.
Девушка как-то странно, болезненно поморщилась и попросила:
– Если можно, рисуйте с того места, где стоите.
– Но почему? – удивился Анатолий.
Незнакомка опять странно и недовольно сморщилась, словно он хотел выпытать у неё что-то недозволенное, и ответила:
– Я люблю одиночество, вы мешаете мне.
Анатолий не понимал её.
– Но, кажется, в прошлый раз мы совершенно не мешали друг другу, – и сделал несколько шагов в её сторону.
Девушка вдруг рассердилась и гневно воскликнула:
– Да уходите подальше отсюда, что вы к человеку пристали? Уходите, я прошу вас.
Но Анатолий, по-прежнему не понимая её, шагнул за глыбу и замер в оцепенении.
Девушка, как и в первый раз, сидела на песке в той же самой позе, подогнув под себя ноги. Синее шёлковое платье прекрасно облегало её изящную фигурку, но там, где должны были находиться руки, колыхались пустые рукава, только воздух заполнял их до самых плеч, поражая своей пустотой и неуместностью. Ветер колыхал их, изгибая в самых невероятных для рук движениях, как бы стараясь как можно лучше показать, что они не материальные.
Анатолий на какие-то доли секунды остолбенел, поняв сразу всё: почему он здесь лишний, почему ветер безнаказанно трепал волосы, почему так печально её лицо, а глаза не столько смотрят вокруг, сколько внутрь себя. Душевное горе чернит любые цвета, поэтому девушка не любовалась пейзажем – она разделяла своё одиночество с окружающими горами, озером, деревьями, небом, и они, бездушные и бесчувственные, лишённые дара сочувствия, какими-то непонятными путями уменьшали её душевную боль, помогали жить.
Девушка, не вставая со своего места, смотрела на него вызывающе и презрительно. Она только выпрямилась, гордо вскинула голову и отвернулась, устремив холодный, напряжённый взгляд вдаль. Теперь, когда он увидел ее трагедию, ей ничего не оставалось, как принять независимый вид, чтобы скрыть невыносимую боль от чужих удивлённых глаз. «Пусть проходит молча, пусть заткнётся своей любезностью, она вынесла большее, переживёт и его никчемную трусость, выдержит любое человеческое отчуждение», – говорило её лицо. Она горда и не позволит унижать себя сочувствием.
Но он не шарахнулся в сторону, не прошёл мимо, как многие, побоявшись стать причастным к чужой трагедии, а заговорил как ни в чём ни бывало, словно не было в ней ничего такого, что могло шокировать его.
– Я не надеялся вас больше увидеть. Целую неделю приходил сюда рисовать, и пришлось время коротать в одиночестве. Но знаете, тот этюд, который я рисовал при вас, у меня получился лучше, в следующие дни уже не удавалось так образно передать настроение природы. Очевидно, вы положительно влияете на мою кисть.
Девушке казалось, что слова его неискренни. Есть такая прослойка людей, которые любят строить из себя благородных на словах, поэтому тень пренебрежения пробежала по её лицу, и она с гордой усмешкой, за которой угадывались боль и страдание, проговорила:
– Прекрасное лицо калеки вызывает сочувствие. А если бы и лицо было безобразным? Нашли бы вы в себе смелость заговорить, вторгнуться в чужую жизнь? Я думаю, не стоит лицемерить, когда всё ясно без слов. Шагайте своей дорогой. А на это место не смейте больше приходить, потому что оно – моё. Вы поняли? Моё!
Анатолий смотрел на разгневанное лицо девушки, и чем больше она гнала его от себя, тем больше ему хотелось остаться рядом. И не потому, что она была горда, красива и искалечена, – его мозг вдруг упёрся в какую-то непонятную психологическую дилемму: если у человека столько конечностей, сколько у каждого, мы относимся к нему нормально, но стоит ему потерять что-то зримое для нас, как в нашей психике возникает брешь неполноценности по отношению к этому человеку. Умственные и духовные качества его равноценны качествам физически полноценных людей, а иногда и превосходят их собственные. Но консервативное подсознание упрямо нашёптывает: «Он хуже нас, он ниже нас», и человек становится неинтересен нам. Только гнусной жалостью и сочувствием руководствуемся мы в отношении к нему, забывая, что они могут унижать его достоинство.
Анатолий чувствовал, что попал в крайне неловкое положение: уйти, хотя его и гнали, казалось неприличным, неловким, а оставаться было также трудно, почти невозможно. По болезненной интонации, по игре чувств на лице девушки он понял, что трагедия в её жизни произошла не так давно, и поэтому так остро воспринимается ею вторжение в личную жизнь любого чужого человека.
– Вы зря меня гоните, – спокойно и невозмутимо ответил он. – Я вижу перед собой прекрасную, умную девушку, с которой мне приятно разговаривать, и не понимаю, почему должен уходить. Я прошу у вас разрешения побыть рядом и заняться работой.
Лицо девушки из разгневанного вдруг стало каким-то безразличным, равнодушным, она словно в каком-то внутреннем изнеможении согнулась, устало и печально, и, обратив свой взор в синие волны, тихо сказала:
– Рисуйте. К сожалению, я понимаю вас больше, чем вы меня. Если ваша порядочность не позволяет вам в данную минуту уйти, оставайтесь.
Она с удовольствием бы сейчас вскочила и убежала, но ей было мучительно думать, что когда она начнёт вставать немного неестественно – оттого, что отсутствует обычное и незаметное для нормального человека движение рук, помогающих ему подняться, художник будет смотреть на неё, обнаруживая для себя горькие мелочи, о которых не имел представления ранее; будет незаметно провожать её взглядом, когда она пойдёт вдоль берега, как столбик прямая, без привычного для глаза размахивания руками. Это казалось ей пыткой, и она оставалась на месте.
Анатолий обрадовался разрешению, быстро сбросил с плеча этюдник и на какое-то мгновенье замешкался, выбирая место. «Где же сесть, – пронеслось у него в мозгу. – Впереди, как раньше – это значит намекнуть ей, что она может за его спиной исчезнуть так же незаметно, как и в прошлый раз, и ситуация таким образом разрешится без осложнений.» Но это же означало и другое – что он признал всё-таки её неполноценность и желает выпутаться из неприятной ситуации, оставшись на высоте и веря в своё благородство. Это показалось ему унизительным, и он неожиданно для себя сел рядом с ней.
Она испугалась, лицо её сделалось вдруг до крайности беззащитным, а из глубины синих глаз выплыло что-то такое чистое, детское и прекрасное, что Анатолия захлестнула непонятная удушливая волна, и он тихо и ласково сказал:
– Какие у вас необыкновенные глаза, они как море, чем больше в них смотришь, тем большая глубина открывается.
Девушка смутилась, щёки её зарумянились, и от этого она стала ещё милее.
– Вы бы сели куда-нибудь подальше, – тихо сказала она. – Я вам буду мешать.
– Что вы! – бодро возразил Анатолий. – Ничуть не помешаете. Я только хочу, чтобы вы лучше видели, как пишутся этюды. – Он достал краски, кисти, и на бумаге появились первые смелые мазки. – Вы знаете, почему я сделал множество эскизов с этого места? – спросил он. Девушка отрицательно качнула головой. – Наброски и эскизы нужны художнику для создания композиции, картины в целом. Мы ведь её часто по кусочкам собираем. Чтобы отдельные наброски объединить в единую композицию – дело нелёгкое. И только здесь проявится, талант ты или бездарность. Вот, допустим, художник умеет очень точно схватывать эскизом движение, жесты, мимику человека. Но эскизы живут сами по себе, они выражают мгновенные ситуации. А чтобы создать картину, необходимо объединить несколько характерных ситуаций характерным или, наоборот, необычным, ярким сюжетом, чтобы всё ожило. Бывает так, что художник с натуры хорошо берёт оригинал, а вот композиция получается слабая, то есть способность копировать окружающий мир у него есть, а вот осмысливания взаимоотношений между предметами, создающими этот мир, нет.