Страница:
Московские старожилы, должно быть, припомнили, что предыдущий пожар такой же разрушительной силы случился весной 1508 г., через несколько месяцев после того, как на службу к великому князю Василию III выехал из Литвы служить Михаил Львович Глинский с братьями. Среди ближних людей М.Л. Глинского находился немец по имени Шлейниц. По странному стечению обстоятельств, огонь занялся с малым интервалом в тех же двух точках города, разделенных рекой Неглинной и ручьем Черторыем: «Мая 21 день, в неделю, за час до вечера загореся на Болшом посаде, от Панского двора посад и торг выгорел до Неглимны по пушечные избы… И того же месяца 22, в понедельник, Черторья выгоре, и Благовещение на Козье Бороде» [137]. Тридцать пять лет спустя история повторилась. Однако на этот раз дело не ограничилось одним пожаром, москвичи стали свидетелями целого ряда зловещих событий.
Через неделю, 20 апреля 1547 г., загорелась цекровь Симеона на Болвановке за Яузой [138]. Выгорели слободы гончаров и кожевников, где также издавна селились иностранцы. Не будет большой натяжкой предположить, что среди погорельцев оказался Ганс Шлитте. С просьбой о приюте он мог обратиться только к Глинским.
Правительство произвело следствие, были пойманы многие зажигальщики. Преступников пытали и «казнили смертною казнью, главы им секли и на колье их сажали и в огонь их в те же пожары метали». После второго пожара по Москве поползли слухи о появлении во многих местах загадочных «сердечников»: «А после того (второго пожара. – Л.Т.) того же лета явились на Москве по улицам и по иным городом, и по селом, и по деревням многие сердечники, выимали из людей сердца».
Не успела Москва оправиться после двух пожаров, как случилось еще одно пугающее событие: 3 июня на Соборной площади Кремля на «древяной колоколнице» начали звонить к вечерней, и «отломишася уши у колокола благовесника, и паде з древеные колокольни, и не разбися» [139]. Упал тысячепудовый очепный колокол, который отлил в декабре 1533 г. немецкий мастер Николай Оберакер.
Не прошло и месяца после падения колокола, как Василий Блаженный предсказал третий, самый разрушительный московский пожар. «Да канун того пожару пророчествова Василей блаженный: приде в манастырь той и нача вельми плакати у церкви тоя (Воздвижения Креста Господня. – Л.Т.). И наутрее загореся та церковь и погибе вся Москва» [141]. Деревянный храм Воздвижения на Неглинной был поставлен в честь принесения в Москву иконы Оковецкой (Ржевской) Богородицы в том же 1540 г., что и церковь в Чертолье. Пророчество юродивого сбылось на следующий день. Во вторник, 21 июня, «от свечи» «загореся храм Воздвижение чеснаго креста за Неглинною на Арбацкой улице на Острове… И все дворы во граде погореша, и на граде кровля градцкая, и зелье пушечное, где бе на граде, и те места розорвашеся градные стены… А на третьем часу нощи преста огненое пламя» [142]. В числе первых сгорело подворье Глинских, находившееся на Арбате, на Никитской улице. Причиненный городу урон был столь велик, что царь вновь приехал в Москву из села Острова и обещал погорельцам льготы [143].
В четверг 23 июня государь вместе с боярами посетил в Новинском монастыре митрополита Макария, сильно пострадавшего во время пожара. На «думе» у митрополита была высказана версия, что пожары возникли после того, как некие люди кропили водой, в которой вымачивали вынутые сердца: «Вражиим наветом начаша глаголати, яко вълхвъванием сердца человеческия вымаша и в воде мочиша и тою водою кропиша и оттого вся Москва погоре; начаше же словеса сия глаголати духовник царя и великого князя протопоп Благовещенской Федор да боярин князь Федор Скопин Шуйской да Иван Петров Федоров» [144].
В исторической литературе принято считать, что «вынимание сердец» представляло собой возрождение на Руси «языческих нравов и обычаев» [145]. Однако обвинение «сердечников» в «волховании» опиралось на библейский текст. Пророчество о великих бедах, которым предшествуют «кропление водой» и «вынимание сердец», восходит к тексту Ветхого Завета, к Книге пророка Иезекииля. В Книге говорится о возрождении Израиля и о мщении иудеев тем народам, которые их притесняли. Оружием для уничтожения обидчиков станет воинственное племя Гог из земли Магог. Племя Гог, ведомое «под узду» сыном человеческим из иудеев, придет с Севера в полном вооружении, в броне и со щитами, чтобы «произвести грабеж и набрать добычи, наложить руку на вновь заселенные развалины и на народ, собранный из народов, занимающийся хозяйством и торговлею, живущий на вершине земли» (Иез. 38: 12).
Согласно откровению Иезекииля, знаком начала великих бедствий на Земле станет окропление водой и замена сердец у людей из избранного Богом народа иудеев: «И окроплю вас чистою водою, – и вы очиститесь от всех скверн ваших, и от всех идолов ваших очищу вас. И дам вам сердце новое, и дух новый дам вам; и возьму из плоти вашей сердце каменное, и дам вам сердце плотяное» (Иез. 36: 25, 26). Появление в Москве «многих», вынимавших сердца и кропивших водой, являлось предзнаменованием прихода с Севера племени Гог, вслед за которым последуют опустошительные войны и наступит Конец Света – событие, которого на Руси ждали в 7000 (1472) г., а затем в 7007 (1479) г.
Несомненно, сюжеты из Книги пророчества Иезекииля пользовались популярностью в конце 1540-х гг. Так, в первой главе Книги дано подробное описание херувима: «…отверзлись небеса, и я видел видения Божии. ‹…› И я видел, и вот, бурный ветер шел от севера, великое облако и клубящийся огонь, и сияние вокруг него, а из средины его как бы свет пламени из средины огня; и из средины его видно было подобие четырех животных, – и таков был вид их: облик их был, как у человека; и у каждого четыре лица ‹…› Подобие лиц их – лице человека и лице льва с правой стороны у всех их четырех; а с левой стороны лице тельца у всех четырех и лице орла у всех четырех». (Иез., 1: 4-24, 10: 5-22).
После пожара 1547 г. были возобновлены росписи Золотой палаты Государева дворца. По свидетельству описи, составленной в 1672 г. Никитой Клементьевым и Симоном Ушаковым, в центральной части плафона палаты был изображен четырехликий херувим: «Лицо человечье, обвито змеиным хоботом, конец хобота к солнцу, направо лице львово, обвито хоботом, конец к солнцу, на лев сторону глава змеина (выделено мной. – Л.Т.), окружена хоботом, а конец хобота к тому же солнцу, с правую сторону меж крыл – глава орля, обвита хоботом, а конец хобота к тому же солнцу» [146]. Как видим, по прошествии ста лет, иконописец Ушаков не узнал херувима из Книги пророка Иезекииля, перепутал тельца со змеей.
Согласно той же описи, на одной из створок дверей Золотой палаты изображалось кропление водой: «Написана жена простоволоса, а в левой руке держит, что кропило, а подпись “нечистота”». Видимо, в 7055 (1547) г. в Москве возродились слухи о грядущем приходе Антихриста, когда кропление водой означало «нечистоту», то есть бесовство и ересь.
Как известно, тексты «Пророков» были включены в единый кодекс в конце 1490-х гг. в процессе создания Геннадиевской Библии. В библию вошли недостающие ветхозаветные книги, а также отрывки из комментариев Николая де Лира [147]. По мнению специалистов, перевод Вульгаты не прижился в России, известны всего три экземпляра Геннадиевской Библии. Четвертый, не сохранившийся, позднее лег в основу Острожской Библии [148].
В кружке новгородского митрополита Геннадия над переводом Вульгаты трудился «толмач» Влас Игнатьев, приходившийся родней Стефаниде Юрловой [149]. В начале 1500-х гг. многие участники геннадиевского кружка оказались в Москве. Влас Игнатьев был взят в Посольский приказ и участвовал в посольствах ко двору императора Карла V [150]. Василий Блаженный, проживавший на подворье Стфаниды Юрловой, являлся современником событий, связанных с расследованием дела о еретиках 1504 г., важную роль в которых сыграла Геннадиевская Библия. Несомненно, неизгладимое впечатление на юродивого произвели костры, на которых сжигали еретиков.
Исследователи обратили внимание, что апрельские пожары 1547 г. происходили около полудня, с разницей в один час [151], то есть вскоре после дневной службы. Возможно, действия «поджигальщиков» инициировались проповедями в память святых, которых поминали в те дни. Так, 12 апреля отмечается память преподобного Василия Исповедника, выступавшего за почитание икон во время иконоборческих гонений, а также память священомученика Зинона, пострадавшего во время гонений на православных со стороны покровителей арианской ереси. 20 апреля по старому стилю – память преподобного Анастасия, боровшегося с ересью акефалов.
Дело о московских пожарах 1547 г. попахивало дымом костров, на которых сжигали в 1504 г. Волка Курицина с товарищами, обвиненных в ереси жидовствующих. Той ереси, которую принес в Новгород «жид Схарий», прибывший на Русь в свите литовского князя Михаила Олельковича. События также перекликались с пожарами 1508 г., когда пострадали иностранцы, выехавшие из Литвы с Глинскими. Все эти обстоятельства не могли не насторожить московское правительство.
По распоряжению царя бояре приступили к расследованию причин возникновения пожаров: «И царь и великий князь велел того бояром сыскати» [152]. К сожалению, составленные в ходе «обыска» документы не сохранились в архивах. Однако в источниках получил отражение заключительный этап дознания: в воскресенье 26 июня на Соборной площади Кремля рядом с храмом Успения состоялся допрос «черных людей». «…На пятый день после великого пожару, бояре приехаша к Пречистой к соборной на площадь и собраша черных людей и начаша въпрашати: хто зажигал Москву?» Москвичи обвинили княгиню вместе с сыновьями и дворовыми людьми в колдовстве, будто летала сорокой и кропила улицы водой, в которой вымачивала людские сердца. «Они же начаша глаголати, яко княгини Анна Глинская з своими детми и с людми вълхвовала: вымала сердца человеческия да клала в воду да тою водою ездячи по Москве да кропила, и оттого Москва выгорела» [153].
Опрос горожан шел полным ходом, когда к церкви Успения подъехал князь Юрий Глинский: «А князь Юрьи Глинской тогда приехаш туто же, и как услыша про матерь и про себя такие неподобные речи, и пошел в церковь в Пречистую» [154]. Имя князя Юрия Глинского не упомянуто среди тех бояр, которые возглавили следствие о московских пожарах [155]. Следовательно, он не принимал участия в расследовании, а прибыл к Успенскому собору в связи с другим делом. Каким именно?
В своем Первом послании к Андрею Курбскому Иван IV вспоминает, что «тако тех изменников (бояр. – Л.Т.) наущением боярина нашего князя Юрья Васильевича Глинскаго, воскричав, народ июдейским обычаем, изымав в пределе великомученика Дмитрия Селунскаго, выволокши, в соборной и апостольской церкви пречистыя богородицы против митрополичья места, безчеловечно убиша…» [156] Князь Юрий был схвачен в приделе Дмитрия Солунского, за алтарными преградами, куда доступ мирским людям был запрещен.
Благодаря исследованиям современных ученых известно, что три придела Успенского собора располагались не на полатях над нартексом, как было принято на Руси, а «на мосту», в алтарях храма. Один придел, Положение Вериг Апостола, находился в северном отделении жертвенника, два других – Похвалы Богородицы и Дмитрия Солунского – в южном предалтарии, в дьяконнике. Согласно описям собора, все три придела имели каменные алтарные преграды с написанными на них деисусами. В южном предалтарии, где располагались приделы Похвалы Богородицы и Дмитрия Солунского, находилась лестница, которая вела на полати сводов. Здесь размещалось тайное хранилище соборной ризницы [157].
В Продолжении хронографа редакции 1512 г. говорится, что князь Юрий Глинский был убит во время обедни «на иже-херувимской песни» [158]. Херувимская песнь поется на литургиях святых Иоанна Златоуста и Василия Великого во время перенесения Святых даров с жертвенника на престол. При перенесении даров вход священнослужителя в алтарь совершается через южные ворота, а выход – через северные. Войдя через южные ворота в придел Дмитрия Солунского, священник увидел князя Юрия рядом с потайным входом в сокровищницу.
Скорее всего, в соборной сокровищнице помимо церковных сосудов хранилась казна самих Глинских, перенесенная в связи с пожарами из менее надежного хранилища. Известно, что рядом с подворьем Глинских, в Драчах на Неглинной, находился Драчевский Николаевский монастырь. В 1547 г. он сгорел и больше не возобновлялся. В церкви Святого Николы в Драчах существовали приделы Параскевы Пятницы и Дмитрия Солунского [159]. Вероятно, ценности Глинских хранились в Драчевском монастыре, в Николаевской церкви, в приделе Дмитрия Солунского.
Весна и начало лета 1547 г. выдались жаркими и засушливыми [160]. Из опасения других пожаров ценности Глинских были перенесены из деревянной церкви Драчевского монастыря в придел Дмитрия Солунского каменного Успенского собора. Если такое предположение верно, то фраза о том, что княгиня Анна «летала сорокой», обретает конкретный смысл: подворье Глинских и Драчи располагались на территории древнего урочища Кучково поле [161]. По преданию, боярина Кучку предала своим стрекотаньем сорока. Княгиня Анна после первых пожаров несколько раз посещала монастырь и изымала семейные ценности из тайника в монастырских подклетах, подобно сороке, собирающей блестящие предметы в гнездо.
Князь Юрий беспрепятственно вошел за алтарные преграды Успенского собора во время службы с определенной целью: взять из тайника ценности. Скорее всего, они предназначались для возмещения убытков Ганса Шлитте и частичной оплаты царского заказа на вооружение и военных специалистов. Присутствие князя Юрия в приделе Дмитрия Солунского присутствующие расценили как попытку ограбления храма: как и предрекалось в Книге Иезекииля – после кропления водой настал черед грабежа и сбора добычи теми, кто пришел с Севера. Убив князя Юрия и бросив тело «на торжише, яко осуженника» [162], горожане разгромили его подворье: «А людей княже Юрьевых безчислено побиша и живот княжей розграбиша». Во время погрома пострадали неизвестные люди, якобы пришедшие с Севера: «Много же и детей боярских незнакомых побиша из Северы, называючи их Глинского людми» [163].
Москва взволновалась в последний раз 29 июня, в день памяти ревнителей христианской веры апостолов Петра и Павла. Толпа «черных людей», вооруженных «щитами и сулицами», явилась в царский загородный дворец в селе Воробьево «яко же к боеви обычаи имяху, по кличю палача». Москвичи потребовали выдать княгиню Анну и князя Михаила Глинских. Православные готовились совершить на этот раз правосудие: не «иудейским обычаем», т. е без суда и следствия, а при участии представителя властей – палача – избавить Русь от прихода Антихриста, ведущего под узду закованное в броню племя Гог.
Пророчества Василия Блаженного грядущего Конца Света вызвали всплеск религиозной истерии. Погром подворья Глинских представлял собой «крестовый поход» против «Антихриста». Видимо, религиозная подоплека дела повлияла на удивительно мягкое наказание виновных. Как сообщает летопись, «князь же великий… обыскав, яко по повелению приидоша, и не учини им в том опалы, и положи ту опалу на повелевших кликати» [167]. На этом беспорядки в Москве завершились. Возвращение Глинских из Ржевского уезда не сопровождалось какими-либо выступлениями москвичей. В столице больше никто не вспомнил о саксонском купце.
Вырвавшись из города, объятого пламенем инквизиционных костров, Ганс Шлитте кратчайшим путем, по Яжелбицкому тракту, добрался до литовской границы. В конце сентября – начале октября купец уже находился в Германии.
Аугсбург (сентябрь 1547 г. – январь 1548 г.)
Через неделю, 20 апреля 1547 г., загорелась цекровь Симеона на Болвановке за Яузой [138]. Выгорели слободы гончаров и кожевников, где также издавна селились иностранцы. Не будет большой натяжкой предположить, что среди погорельцев оказался Ганс Шлитте. С просьбой о приюте он мог обратиться только к Глинским.
Правительство произвело следствие, были пойманы многие зажигальщики. Преступников пытали и «казнили смертною казнью, главы им секли и на колье их сажали и в огонь их в те же пожары метали». После второго пожара по Москве поползли слухи о появлении во многих местах загадочных «сердечников»: «А после того (второго пожара. – Л.Т.) того же лета явились на Москве по улицам и по иным городом, и по селом, и по деревням многие сердечники, выимали из людей сердца».
Не успела Москва оправиться после двух пожаров, как случилось еще одно пугающее событие: 3 июня на Соборной площади Кремля на «древяной колоколнице» начали звонить к вечерней, и «отломишася уши у колокола благовесника, и паде з древеные колокольни, и не разбися» [139]. Упал тысячепудовый очепный колокол, который отлил в декабре 1533 г. немецкий мастер Николай Оберакер.
Царь Иоанн Грозный и иерей Сильвестр во время большого московского пожара 24 июня 1547 года. Художник П.Ф. Плешанов
Получив известие о падении колокола, государь ненадолго приехал из села Острова и приказал приделать колоколу новые железные уши. Видимо, в это время митрополит Макарий беседовал с царем о Василии Блаженном. Юродивый, прославившийся предсказанием несчастий, жил совсем рядом со слободами гончаров и кожевников, сгоревших в конце апреля, – на Кулишах, в доме вдовы Стефаниды Юрловой. Одно из мест его обретания находилось в башне кремлевских Варварских ворот, рядом с панским двором и «в нескольких десятках шагов от Всесвятской на Кулижках церкви» [140].Не прошло и месяца после падения колокола, как Василий Блаженный предсказал третий, самый разрушительный московский пожар. «Да канун того пожару пророчествова Василей блаженный: приде в манастырь той и нача вельми плакати у церкви тоя (Воздвижения Креста Господня. – Л.Т.). И наутрее загореся та церковь и погибе вся Москва» [141]. Деревянный храм Воздвижения на Неглинной был поставлен в честь принесения в Москву иконы Оковецкой (Ржевской) Богородицы в том же 1540 г., что и церковь в Чертолье. Пророчество юродивого сбылось на следующий день. Во вторник, 21 июня, «от свечи» «загореся храм Воздвижение чеснаго креста за Неглинною на Арбацкой улице на Острове… И все дворы во граде погореша, и на граде кровля градцкая, и зелье пушечное, где бе на граде, и те места розорвашеся градные стены… А на третьем часу нощи преста огненое пламя» [142]. В числе первых сгорело подворье Глинских, находившееся на Арбате, на Никитской улице. Причиненный городу урон был столь велик, что царь вновь приехал в Москву из села Острова и обещал погорельцам льготы [143].
В четверг 23 июня государь вместе с боярами посетил в Новинском монастыре митрополита Макария, сильно пострадавшего во время пожара. На «думе» у митрополита была высказана версия, что пожары возникли после того, как некие люди кропили водой, в которой вымачивали вынутые сердца: «Вражиим наветом начаша глаголати, яко вълхвъванием сердца человеческия вымаша и в воде мочиша и тою водою кропиша и оттого вся Москва погоре; начаше же словеса сия глаголати духовник царя и великого князя протопоп Благовещенской Федор да боярин князь Федор Скопин Шуйской да Иван Петров Федоров» [144].
В исторической литературе принято считать, что «вынимание сердец» представляло собой возрождение на Руси «языческих нравов и обычаев» [145]. Однако обвинение «сердечников» в «волховании» опиралось на библейский текст. Пророчество о великих бедах, которым предшествуют «кропление водой» и «вынимание сердец», восходит к тексту Ветхого Завета, к Книге пророка Иезекииля. В Книге говорится о возрождении Израиля и о мщении иудеев тем народам, которые их притесняли. Оружием для уничтожения обидчиков станет воинственное племя Гог из земли Магог. Племя Гог, ведомое «под узду» сыном человеческим из иудеев, придет с Севера в полном вооружении, в броне и со щитами, чтобы «произвести грабеж и набрать добычи, наложить руку на вновь заселенные развалины и на народ, собранный из народов, занимающийся хозяйством и торговлею, живущий на вершине земли» (Иез. 38: 12).
Согласно откровению Иезекииля, знаком начала великих бедствий на Земле станет окропление водой и замена сердец у людей из избранного Богом народа иудеев: «И окроплю вас чистою водою, – и вы очиститесь от всех скверн ваших, и от всех идолов ваших очищу вас. И дам вам сердце новое, и дух новый дам вам; и возьму из плоти вашей сердце каменное, и дам вам сердце плотяное» (Иез. 36: 25, 26). Появление в Москве «многих», вынимавших сердца и кропивших водой, являлось предзнаменованием прихода с Севера племени Гог, вслед за которым последуют опустошительные войны и наступит Конец Света – событие, которого на Руси ждали в 7000 (1472) г., а затем в 7007 (1479) г.
Несомненно, сюжеты из Книги пророчества Иезекииля пользовались популярностью в конце 1540-х гг. Так, в первой главе Книги дано подробное описание херувима: «…отверзлись небеса, и я видел видения Божии. ‹…› И я видел, и вот, бурный ветер шел от севера, великое облако и клубящийся огонь, и сияние вокруг него, а из средины его как бы свет пламени из средины огня; и из средины его видно было подобие четырех животных, – и таков был вид их: облик их был, как у человека; и у каждого четыре лица ‹…› Подобие лиц их – лице человека и лице льва с правой стороны у всех их четырех; а с левой стороны лице тельца у всех четырех и лице орла у всех четырех». (Иез., 1: 4-24, 10: 5-22).
После пожара 1547 г. были возобновлены росписи Золотой палаты Государева дворца. По свидетельству описи, составленной в 1672 г. Никитой Клементьевым и Симоном Ушаковым, в центральной части плафона палаты был изображен четырехликий херувим: «Лицо человечье, обвито змеиным хоботом, конец хобота к солнцу, направо лице львово, обвито хоботом, конец к солнцу, на лев сторону глава змеина (выделено мной. – Л.Т.), окружена хоботом, а конец хобота к тому же солнцу, с правую сторону меж крыл – глава орля, обвита хоботом, а конец хобота к тому же солнцу» [146]. Как видим, по прошествии ста лет, иконописец Ушаков не узнал херувима из Книги пророка Иезекииля, перепутал тельца со змеей.
Согласно той же описи, на одной из створок дверей Золотой палаты изображалось кропление водой: «Написана жена простоволоса, а в левой руке держит, что кропило, а подпись “нечистота”». Видимо, в 7055 (1547) г. в Москве возродились слухи о грядущем приходе Антихриста, когда кропление водой означало «нечистоту», то есть бесовство и ересь.
Как известно, тексты «Пророков» были включены в единый кодекс в конце 1490-х гг. в процессе создания Геннадиевской Библии. В библию вошли недостающие ветхозаветные книги, а также отрывки из комментариев Николая де Лира [147]. По мнению специалистов, перевод Вульгаты не прижился в России, известны всего три экземпляра Геннадиевской Библии. Четвертый, не сохранившийся, позднее лег в основу Острожской Библии [148].
В кружке новгородского митрополита Геннадия над переводом Вульгаты трудился «толмач» Влас Игнатьев, приходившийся родней Стефаниде Юрловой [149]. В начале 1500-х гг. многие участники геннадиевского кружка оказались в Москве. Влас Игнатьев был взят в Посольский приказ и участвовал в посольствах ко двору императора Карла V [150]. Василий Блаженный, проживавший на подворье Стфаниды Юрловой, являлся современником событий, связанных с расследованием дела о еретиках 1504 г., важную роль в которых сыграла Геннадиевская Библия. Несомненно, неизгладимое впечатление на юродивого произвели костры, на которых сжигали еретиков.
Исследователи обратили внимание, что апрельские пожары 1547 г. происходили около полудня, с разницей в один час [151], то есть вскоре после дневной службы. Возможно, действия «поджигальщиков» инициировались проповедями в память святых, которых поминали в те дни. Так, 12 апреля отмечается память преподобного Василия Исповедника, выступавшего за почитание икон во время иконоборческих гонений, а также память священомученика Зинона, пострадавшего во время гонений на православных со стороны покровителей арианской ереси. 20 апреля по старому стилю – память преподобного Анастасия, боровшегося с ересью акефалов.
Дело о московских пожарах 1547 г. попахивало дымом костров, на которых сжигали в 1504 г. Волка Курицина с товарищами, обвиненных в ереси жидовствующих. Той ереси, которую принес в Новгород «жид Схарий», прибывший на Русь в свите литовского князя Михаила Олельковича. События также перекликались с пожарами 1508 г., когда пострадали иностранцы, выехавшие из Литвы с Глинскими. Все эти обстоятельства не могли не насторожить московское правительство.
По распоряжению царя бояре приступили к расследованию причин возникновения пожаров: «И царь и великий князь велел того бояром сыскати» [152]. К сожалению, составленные в ходе «обыска» документы не сохранились в архивах. Однако в источниках получил отражение заключительный этап дознания: в воскресенье 26 июня на Соборной площади Кремля рядом с храмом Успения состоялся допрос «черных людей». «…На пятый день после великого пожару, бояре приехаша к Пречистой к соборной на площадь и собраша черных людей и начаша въпрашати: хто зажигал Москву?» Москвичи обвинили княгиню вместе с сыновьями и дворовыми людьми в колдовстве, будто летала сорокой и кропила улицы водой, в которой вымачивала людские сердца. «Они же начаша глаголати, яко княгини Анна Глинская з своими детми и с людми вълхвовала: вымала сердца человеческия да клала в воду да тою водою ездячи по Москве да кропила, и оттого Москва выгорела» [153].
Опрос горожан шел полным ходом, когда к церкви Успения подъехал князь Юрий Глинский: «А князь Юрьи Глинской тогда приехаш туто же, и как услыша про матерь и про себя такие неподобные речи, и пошел в церковь в Пречистую» [154]. Имя князя Юрия Глинского не упомянуто среди тех бояр, которые возглавили следствие о московских пожарах [155]. Следовательно, он не принимал участия в расследовании, а прибыл к Успенскому собору в связи с другим делом. Каким именно?
В своем Первом послании к Андрею Курбскому Иван IV вспоминает, что «тако тех изменников (бояр. – Л.Т.) наущением боярина нашего князя Юрья Васильевича Глинскаго, воскричав, народ июдейским обычаем, изымав в пределе великомученика Дмитрия Селунскаго, выволокши, в соборной и апостольской церкви пречистыя богородицы против митрополичья места, безчеловечно убиша…» [156] Князь Юрий был схвачен в приделе Дмитрия Солунского, за алтарными преградами, куда доступ мирским людям был запрещен.
Благодаря исследованиям современных ученых известно, что три придела Успенского собора располагались не на полатях над нартексом, как было принято на Руси, а «на мосту», в алтарях храма. Один придел, Положение Вериг Апостола, находился в северном отделении жертвенника, два других – Похвалы Богородицы и Дмитрия Солунского – в южном предалтарии, в дьяконнике. Согласно описям собора, все три придела имели каменные алтарные преграды с написанными на них деисусами. В южном предалтарии, где располагались приделы Похвалы Богородицы и Дмитрия Солунского, находилась лестница, которая вела на полати сводов. Здесь размещалось тайное хранилище соборной ризницы [157].
В Продолжении хронографа редакции 1512 г. говорится, что князь Юрий Глинский был убит во время обедни «на иже-херувимской песни» [158]. Херувимская песнь поется на литургиях святых Иоанна Златоуста и Василия Великого во время перенесения Святых даров с жертвенника на престол. При перенесении даров вход священнослужителя в алтарь совершается через южные ворота, а выход – через северные. Войдя через южные ворота в придел Дмитрия Солунского, священник увидел князя Юрия рядом с потайным входом в сокровищницу.
Скорее всего, в соборной сокровищнице помимо церковных сосудов хранилась казна самих Глинских, перенесенная в связи с пожарами из менее надежного хранилища. Известно, что рядом с подворьем Глинских, в Драчах на Неглинной, находился Драчевский Николаевский монастырь. В 1547 г. он сгорел и больше не возобновлялся. В церкви Святого Николы в Драчах существовали приделы Параскевы Пятницы и Дмитрия Солунского [159]. Вероятно, ценности Глинских хранились в Драчевском монастыре, в Николаевской церкви, в приделе Дмитрия Солунского.
Весна и начало лета 1547 г. выдались жаркими и засушливыми [160]. Из опасения других пожаров ценности Глинских были перенесены из деревянной церкви Драчевского монастыря в придел Дмитрия Солунского каменного Успенского собора. Если такое предположение верно, то фраза о том, что княгиня Анна «летала сорокой», обретает конкретный смысл: подворье Глинских и Драчи располагались на территории древнего урочища Кучково поле [161]. По преданию, боярина Кучку предала своим стрекотаньем сорока. Княгиня Анна после первых пожаров несколько раз посещала монастырь и изымала семейные ценности из тайника в монастырских подклетах, подобно сороке, собирающей блестящие предметы в гнездо.
Князь Юрий беспрепятственно вошел за алтарные преграды Успенского собора во время службы с определенной целью: взять из тайника ценности. Скорее всего, они предназначались для возмещения убытков Ганса Шлитте и частичной оплаты царского заказа на вооружение и военных специалистов. Присутствие князя Юрия в приделе Дмитрия Солунского присутствующие расценили как попытку ограбления храма: как и предрекалось в Книге Иезекииля – после кропления водой настал черед грабежа и сбора добычи теми, кто пришел с Севера. Убив князя Юрия и бросив тело «на торжише, яко осуженника» [162], горожане разгромили его подворье: «А людей княже Юрьевых безчислено побиша и живот княжей розграбиша». Во время погрома пострадали неизвестные люди, якобы пришедшие с Севера: «Много же и детей боярских незнакомых побиша из Северы, называючи их Глинского людми» [163].
Василий Блаженный. Икона из собора Василия Блаженного
В российской историографии принято считать, что москвичи перебили случайно попавших под горячую руку «уездных детей боярских из Северской Украины, ошибочно приняв их за людей правителя» [164]. Однако наиболее вероятно, что на подворье Глинских были убиты лица из свиты Ганса Шлитте. Саксонцу удалось тайно покинуть Москву вместе с княгиней Анной и Михаилом Глинскими. Они направились в Ржев. В одной из летописей сообщается, что «от тое кромолы князь Михайло Глиньской с жалования со Ржовы хоронился по монастырем…» [165] По словам царя, они действовали по его указанию, находясь «на огосударском жалование на Ржеве» [166]. «Государева служба» Глинских, скорее всего, состояла в том, чтобы скрытно перепавить Шлитте за границу через волок в Оковецком лесу.Москва взволновалась в последний раз 29 июня, в день памяти ревнителей христианской веры апостолов Петра и Павла. Толпа «черных людей», вооруженных «щитами и сулицами», явилась в царский загородный дворец в селе Воробьево «яко же к боеви обычаи имяху, по кличю палача». Москвичи потребовали выдать княгиню Анну и князя Михаила Глинских. Православные готовились совершить на этот раз правосудие: не «иудейским обычаем», т. е без суда и следствия, а при участии представителя властей – палача – избавить Русь от прихода Антихриста, ведущего под узду закованное в броню племя Гог.
Пророчества Василия Блаженного грядущего Конца Света вызвали всплеск религиозной истерии. Погром подворья Глинских представлял собой «крестовый поход» против «Антихриста». Видимо, религиозная подоплека дела повлияла на удивительно мягкое наказание виновных. Как сообщает летопись, «князь же великий… обыскав, яко по повелению приидоша, и не учини им в том опалы, и положи ту опалу на повелевших кликати» [167]. На этом беспорядки в Москве завершились. Возвращение Глинских из Ржевского уезда не сопровождалось какими-либо выступлениями москвичей. В столице больше никто не вспомнил о саксонском купце.
Вырвавшись из города, объятого пламенем инквизиционных костров, Ганс Шлитте кратчайшим путем, по Яжелбицкому тракту, добрался до литовской границы. В конце сентября – начале октября купец уже находился в Германии.
Аугсбург (сентябрь 1547 г. – январь 1548 г.)
Ганс Шлитте появился в Аугсбурге осенью 1547 г., во время заседаний рейхстага (созван 22 сентября 1547 г.) [168]. Время для визита было выбрано очень удачно: рейхстаг, получивший название «кровавого сейма», подводил итоги разрома Шмалькальдской лиги. В результате поражения чешские протестантские города потеряли привилегии созыва сеймов и избрания высших должностных лиц, а также обязались выплатить королю Фердинанду I Габсбургу контрибуцию в размере 81 500 талеров [169]. Католическая церковь торжествовала. Брат короля Фердинанда I, император Карл V находился на вершине могущества и славы. Добиваясь аудиенции, Шлитте, несомненно, действовал через графа Антона Фуггера, в аугсбургской резиденции которого обычно гостил Карл V [170].
Во время аудиенции Шлитте предъявил императору грамоту и письменное поручение от царя набрать «известное число честных, искусных, высокоученых божественному священному писанию мужей, докторов прав, магистров свободных искусств (наук?) и языков, а также других искусных ремесленников» [171]. Под «другими» ремесленниками подразумевались архитекторы фортификационных сооружений, а также «литцы ружей (пушек?), пороховщики, ружейные мастера, плющильщики, ковачи (холодного оружия), панцирные мастера и т. п.». Кроме того, речь шла о доставке в Россию «вооружения и других припасов» [172].
На первоначальном этапе миссии Шлитте сопутствовал успех. Предмет сделки не встретил возражения со стороны Карла V, о чем русские, видимо, в скором времени получили уведомление из Аугсбурга. В начале ноября 1547 г. князья Михаил Глинский и Турунтай-Пронский были замечены на литовской границе. В столице это известие восприняли как попытку бегства конюшего. По распоряжению царя на поиски беглецов «во ржевских местех и велеких тесных и в непроходных теснотах» был послан князь Петр Шуйский с отрядом стрельцов.
Глинский и Турунтай-Пронский вернулись в Москву 8 ноября «тайно», и, как сообщает Пискаревский летописец, «хотеша… бити челом великому князю, что они не бегали, а поехали были молитись к Пречистой в Оковец». Беглецов посадили в застенок и учинили дознание. В расспросе Глинский ответил, что они «от страху княжь Юрьева Глинского убийства поехали были молитися в Оковец ко Пречистой». Царь простил вину конюшего только после заступничества митрополита Макария: «Занеже от неразумия тот бег учинили, были обложася страхом княжь Юрьева убийства». Таким образом, пребывание Глинского и Турунтай-Пронского на литовской границе было связано с делом о московских пожарах и с пребыванием в столице Ганса Шлитте.
Помиловав Глинского и Турунтай-Пронского, государь немедленно принял решение о первом походе на Казань: 20 ноября царь приказал собирать войска. В начале декабря полки ратников вышли из Владимира и к 26 января 1548 г. добрались до Нижнего Новгорода. По свидетельству летописца, артиллерия задержалась в пути по причине необычно теплой и дождливой погоды. Обоз подтянулся к 3 февраля, но почти весь арсенал утонул в реке во время паводка. Несмотря на потерю пушек и пищалей, государь провел еще три дня на острове Работка, «ожидая путнаго шествия» [173]. Государь, видимо, надеялся на подвоз вооружения от Шлитте.
Саксонец в это время все еще находился в Аугсбурге, дожидаясь заверенных императором документов. Карл V не торопился ставить свою подпись под грамотами. Из донесения Фейта Зенга видно, что Шлитте дважды докладывал императору о деле. Ему удалось получить разрешение на вывоз специалистов после того, как Карлу V и курфюстам было сделано следующее предложение: во-первых, ссудить императорскому величеству и Римской империи 74 бочки золота под небольшой процент сроком на десять лет; во-вторых, в случае войны с Турцией предоставить войско в 30 000 всадников и содержать его 5 лет за свой счет (с возмещением ему издержек в случае успешного окончания войны); в-третьих, заключить вечный мир между Россией и смежными с ней государствами [174]. Кроме того, был предложен проект соединения Православной и Католической церквей под эгидой Рима [175].
Во время аудиенции Шлитте предъявил императору грамоту и письменное поручение от царя набрать «известное число честных, искусных, высокоученых божественному священному писанию мужей, докторов прав, магистров свободных искусств (наук?) и языков, а также других искусных ремесленников» [171]. Под «другими» ремесленниками подразумевались архитекторы фортификационных сооружений, а также «литцы ружей (пушек?), пороховщики, ружейные мастера, плющильщики, ковачи (холодного оружия), панцирные мастера и т. п.». Кроме того, речь шла о доставке в Россию «вооружения и других припасов» [172].
На первоначальном этапе миссии Шлитте сопутствовал успех. Предмет сделки не встретил возражения со стороны Карла V, о чем русские, видимо, в скором времени получили уведомление из Аугсбурга. В начале ноября 1547 г. князья Михаил Глинский и Турунтай-Пронский были замечены на литовской границе. В столице это известие восприняли как попытку бегства конюшего. По распоряжению царя на поиски беглецов «во ржевских местех и велеких тесных и в непроходных теснотах» был послан князь Петр Шуйский с отрядом стрельцов.
Глинский и Турунтай-Пронский вернулись в Москву 8 ноября «тайно», и, как сообщает Пискаревский летописец, «хотеша… бити челом великому князю, что они не бегали, а поехали были молитись к Пречистой в Оковец». Беглецов посадили в застенок и учинили дознание. В расспросе Глинский ответил, что они «от страху княжь Юрьева Глинского убийства поехали были молитися в Оковец ко Пречистой». Царь простил вину конюшего только после заступничества митрополита Макария: «Занеже от неразумия тот бег учинили, были обложася страхом княжь Юрьева убийства». Таким образом, пребывание Глинского и Турунтай-Пронского на литовской границе было связано с делом о московских пожарах и с пребыванием в столице Ганса Шлитте.
Помиловав Глинского и Турунтай-Пронского, государь немедленно принял решение о первом походе на Казань: 20 ноября царь приказал собирать войска. В начале декабря полки ратников вышли из Владимира и к 26 января 1548 г. добрались до Нижнего Новгорода. По свидетельству летописца, артиллерия задержалась в пути по причине необычно теплой и дождливой погоды. Обоз подтянулся к 3 февраля, но почти весь арсенал утонул в реке во время паводка. Несмотря на потерю пушек и пищалей, государь провел еще три дня на острове Работка, «ожидая путнаго шествия» [173]. Государь, видимо, надеялся на подвоз вооружения от Шлитте.
Саксонец в это время все еще находился в Аугсбурге, дожидаясь заверенных императором документов. Карл V не торопился ставить свою подпись под грамотами. Из донесения Фейта Зенга видно, что Шлитте дважды докладывал императору о деле. Ему удалось получить разрешение на вывоз специалистов после того, как Карлу V и курфюстам было сделано следующее предложение: во-первых, ссудить императорскому величеству и Римской империи 74 бочки золота под небольшой процент сроком на десять лет; во-вторых, в случае войны с Турцией предоставить войско в 30 000 всадников и содержать его 5 лет за свой счет (с возмещением ему издержек в случае успешного окончания войны); в-третьих, заключить вечный мир между Россией и смежными с ней государствами [174]. Кроме того, был предложен проект соединения Православной и Католической церквей под эгидой Рима [175].