Страница:
Бессмысленно сетовать на то, что жизнь и реальность нелогичны. Жизнь и реальность ни логичны, ни алогичны; они просто даны. Но логика является единственным средством, имеющимся в распоряжении человека, для понимания и того, и другого. Бессмысленно сетовать на то, что жизнь и история загадочны и невыразимы и что человеку никогда не удастся познать их внутреннюю сущность. Критики противоречат сами себе, говоря о невыразимости и одновременно развивая теории – безусловно, ложные – о непостижимом. Многое недоступно человеческому разуму. Но насколько человек вообще способен приобретать знание, пусть и ограниченное, он может использовать только один подход – открытый его разуму.
Не менее призрачны и попытки противопоставить понимание теоремам экономической теории. Сфера исторического понимания – исключительно в разъяснении тех проблем, которые не могут быть полностью объяснены неисторическими науками. Понимание никогда не должно противоречить теориям, разработанным неисторическими науками. Понимание никогда не способно сделать ничего, кроме установления того, что люди движимы определенными идеями, стремятся к определенным целям и применяют определенные средства для достижения этих целей, с одной стороны, и определить значимость различных исторических факторов в той мере, в какой это не удалось неисторическим наукам, с другой стороны. Понимание не дает права современному историку утверждать, что заклинания когда-либо были подходящим средством лечения больных коров. Не позволяет оно ему и считать, что экономические законы не действовали в Древнем Риме или в империи инков.
Человеку свойственно ошибаться. Он ищет истину, т. е. наиболее адекватное понимание реальности, насколько позволяет структура его мозга и разума. Человек никогда не сможет стать всеведущим. Он никогда не может быть абсолютно уверенным, что его исследования не пошли по ложному пути, и то, что он считал истиной, не является ошибкой. Все, что человек в силах сделать, – это вновь и вновь подвергать критическому пересмотру все свои теории. Для экономистов это означает находить причину всех теорем в их неоспоримом и определенном конечном базисе – человеческой деятельности и проверять с максимально возможной тщательностью все предпосылки и следствия, ведущие от этого базиса к исследуемой теореме. Конечно, такая методика – не гарантия от ошибок. Но это, вне всякого сомнения, самый эффективный способ избежать ошибки.
Праксиология (а следовательно, и экономическая наука) представляет собой дедуктивную систему. Она черпает свою силу из исходной точки своих дедукций, из категории деятельности. Ни одна экономическая теорема не может считаться обоснованной, если она очевидным образом не связана с этим основанием неопровержимой цепочкой рассуждений. Утверждение, провозглашаемое вне этой связи, является произвольным и висящим в воздухе. Невозможно заниматься какой-то частью экономической науки, не обрамляя ее всей системой деятельности.
Эмпирические науки начинают с единичных событий и идут от уникального и отдельного к более общему. Их исследования имеют тенденцию к специализации. Они могут изучать часть, не обращая внимания на целое. Экономист никогда не должен быть узким специалистом. Изучая любую проблему, он всегда должен равняться на систему в целом.
Историки часто грешат в этом отношении. Они с готовностью изобретают теоремы ad hoc. Иногда историки не осознают, что при изучении сложного явления недопустимо абстрагироваться ни от одной причинной связи. Их претензии на исследование реальной действительности без всяких ссылок на то, что они третируют как предвзятые идеи, тщетны. По сути дела, они невольно применяют популярные теории, давно развенчанные как ложные и противоречивые.
11. Ограниченность праксиологических понятий
III. Экономическая наука и бунт против разума
1. Бунт против разума
2. Логический аспект полилогизма
3. Праксиологический аспект полилогизма
Не менее призрачны и попытки противопоставить понимание теоремам экономической теории. Сфера исторического понимания – исключительно в разъяснении тех проблем, которые не могут быть полностью объяснены неисторическими науками. Понимание никогда не должно противоречить теориям, разработанным неисторическими науками. Понимание никогда не способно сделать ничего, кроме установления того, что люди движимы определенными идеями, стремятся к определенным целям и применяют определенные средства для достижения этих целей, с одной стороны, и определить значимость различных исторических факторов в той мере, в какой это не удалось неисторическим наукам, с другой стороны. Понимание не дает права современному историку утверждать, что заклинания когда-либо были подходящим средством лечения больных коров. Не позволяет оно ему и считать, что экономические законы не действовали в Древнем Риме или в империи инков.
Человеку свойственно ошибаться. Он ищет истину, т. е. наиболее адекватное понимание реальности, насколько позволяет структура его мозга и разума. Человек никогда не сможет стать всеведущим. Он никогда не может быть абсолютно уверенным, что его исследования не пошли по ложному пути, и то, что он считал истиной, не является ошибкой. Все, что человек в силах сделать, – это вновь и вновь подвергать критическому пересмотру все свои теории. Для экономистов это означает находить причину всех теорем в их неоспоримом и определенном конечном базисе – человеческой деятельности и проверять с максимально возможной тщательностью все предпосылки и следствия, ведущие от этого базиса к исследуемой теореме. Конечно, такая методика – не гарантия от ошибок. Но это, вне всякого сомнения, самый эффективный способ избежать ошибки.
Праксиология (а следовательно, и экономическая наука) представляет собой дедуктивную систему. Она черпает свою силу из исходной точки своих дедукций, из категории деятельности. Ни одна экономическая теорема не может считаться обоснованной, если она очевидным образом не связана с этим основанием неопровержимой цепочкой рассуждений. Утверждение, провозглашаемое вне этой связи, является произвольным и висящим в воздухе. Невозможно заниматься какой-то частью экономической науки, не обрамляя ее всей системой деятельности.
Эмпирические науки начинают с единичных событий и идут от уникального и отдельного к более общему. Их исследования имеют тенденцию к специализации. Они могут изучать часть, не обращая внимания на целое. Экономист никогда не должен быть узким специалистом. Изучая любую проблему, он всегда должен равняться на систему в целом.
Историки часто грешат в этом отношении. Они с готовностью изобретают теоремы ad hoc. Иногда историки не осознают, что при изучении сложного явления недопустимо абстрагироваться ни от одной причинной связи. Их претензии на исследование реальной действительности без всяких ссылок на то, что они третируют как предвзятые идеи, тщетны. По сути дела, они невольно применяют популярные теории, давно развенчанные как ложные и противоречивые.
11. Ограниченность праксиологических понятий
Праксиологические категории и концепции созданы для понимания человеческой деятельности. Если их пытаются применять для изучения чего-либо, отличающегося от жизни человека, они становятся внутренне противоречивыми и бессмысленными. Наивный антропоморфизм не приемлется философским мышлением. Однако попытки философов определить посредством праксиологических понятий свойства абсолютного существа являются не менее сомнительными. Схоласты и теологи, подобно теистам и деистам века разума[30], представляли себе абсолютное и совершенное существо неизменным, всемогущим и всеведущим и тем не менее планирующим и действующим, стремящимся к целям и применяющим средства для достижения этих целей. Но деятельность можно вменить только неудовлетворенному существу, а повторяющуюся деятельность – только существу, не способному устранить свое беспокойство раз и навсегда одним махом. Действующее существо является неудовлетворенным и потому не является всемогущим. Если оно было бы удовлетворенным, то не действовало бы, а если оно было бы всемогущим, то давно устранило бы свою неудовлетворенность. Всемогущее существо никто не заставит выбирать между различными состояниями беспокойства; ему нет нужды соглашаться на меньшее зло. Всемогущество подразумевало бы способность достижения всего и наслаждение полной удовлетворенностью без всяких ограничений. Но это несовместимо с самим понятием деятельности. Для всемогущего существа категории средств и целей не существуют. Оно выше любого человеческого понимания, понятий и интерпретаций. Для всемогущего существа любые “средства” оказывают неограниченные услуги, оно может применить любые “средства” для достижения любых целей, может добиться любых целей, не применяя никакие средства. Человеческий разум не способен всесторонне осмыслить понятие всемогущества вплоть до конечных логических следствий. Эти парадоксы неразрешимы. Способно ли оно достигнуть чего-то, что затем становится недоступным его вмешательству? Если это в его власти, то появляются границы его возможностей и он более не всемогущ; если это не в его власти, то он не всемогущ только в силу одного этого.
Совместимы ли всемогущество и всеведение? Всеведение предполагает: все, что случится в будущем, уже неизменно предопределено. Если существует всеведение, то невозможно себе представить всемогущества. Бессилие что-либо изменить в предопределенном потоке событий ограничит мощь любой силы.
Деятельность есть проявление ограниченного могущества и власти. Она суть проявление человека, сдерживаемого ограниченной силой своего разума, физиологической природы своего тела, превратностями среды и редкостью внешних ресурсов, от которых зависит его благосостояние. Бессмысленно ссылаться на несовершенства и слабости человеческой жизни, если стремишься описать нечто абсолютно совершенное. Сама идея абсолютного совершенства во всех отношениях внутренне противоречива. Состояние абсолютного совершенства должно пониматься как завершенное, окончательное и не подверженное изменениям. Изменение может лишь навредить совершенству и перевести в менее совершенное состояние. Но отсутствие перемен, т. е. совершенная неизменность, жесткость и неподвижность, равносильно отсутствию жизни. Жизнь и совершенство несовместимы, но то же верно для смерти и совершенства.
Живое несовершенно, поскольку подвержено изменению; мертвое несовершенно, поскольку не живет.
Язык живого и деятельного человека может образовывать сравнительные и превосходные степени сравнения. Но абсолютность – это не степень, а ограничивающее понятие. Абсолют неопределим, немыслим и невыразим. Это химерическое понятие. Не существует совершенного счастья, совершенных людей, вечного блаженства. Любая попытка описания страны изобилия, жизни ангелов кончается парадоксами. Там, где есть условия, есть и ограничения, но не совершенство; есть попытки преодоления препятствий, разочарование и неудовлетворенность. Когда от поиска абсолюта отказались философы, этим занялись утописты. Они мечтают о совершенном государстве, при этом не понимая, что государство, общественный инструмент сдерживания и принуждения, как институт предназначено для того, чтобы справиться с несовершенством человека, и что его важнейшая функция заключается в наложении наказания на меньшинство с целью защитить большинство от вредных последствий определенного поведения. У “совершенных” людей не возникало бы никакой нужды в сдерживании и принуждении. Но утописты не обращают внимания на природу человека и неизменяемые условия человеческой жизни. Годвин полагал, что человек может обрести бессмертие после отмены частной собственности[25Godwin W. An Enquiry Concerning Political Justice and its Influence on General Virtue and Happiness. Dublin, 1793. II. 393–403.]. Шарль Фурье говорил об океане, наполненном лимонадом, а не соленой водой[26Фурье Ш. Теория четырех движений и всеобщих судеб. Проект и анонс открытия//Фурье Ш. Избр. соч. Т. 1. М.: Соцэкгиз, Тип. “Печатный двор” в Лгр., 1938. С. 74.]. Экономическая система Маркса жизнерадостно игнорировала факт редкости материальных факторов производства. Троцкий обнаружил, что в пролетарском раю “средний человеческий тип поднимется до уровня Аристотеля, Гете, Маркса. И над этим кряжем будут подниматься новые вершины”[27Троцкий Л.Д. Литература и революция. М.: Политиздат, 1991. С. 197.].
Наиболее популярные химеры сегодняшнего дня – стабилизация и защищенность. Мы исследуем эти модные словечки ниже.
Совместимы ли всемогущество и всеведение? Всеведение предполагает: все, что случится в будущем, уже неизменно предопределено. Если существует всеведение, то невозможно себе представить всемогущества. Бессилие что-либо изменить в предопределенном потоке событий ограничит мощь любой силы.
Деятельность есть проявление ограниченного могущества и власти. Она суть проявление человека, сдерживаемого ограниченной силой своего разума, физиологической природы своего тела, превратностями среды и редкостью внешних ресурсов, от которых зависит его благосостояние. Бессмысленно ссылаться на несовершенства и слабости человеческой жизни, если стремишься описать нечто абсолютно совершенное. Сама идея абсолютного совершенства во всех отношениях внутренне противоречива. Состояние абсолютного совершенства должно пониматься как завершенное, окончательное и не подверженное изменениям. Изменение может лишь навредить совершенству и перевести в менее совершенное состояние. Но отсутствие перемен, т. е. совершенная неизменность, жесткость и неподвижность, равносильно отсутствию жизни. Жизнь и совершенство несовместимы, но то же верно для смерти и совершенства.
Живое несовершенно, поскольку подвержено изменению; мертвое несовершенно, поскольку не живет.
Язык живого и деятельного человека может образовывать сравнительные и превосходные степени сравнения. Но абсолютность – это не степень, а ограничивающее понятие. Абсолют неопределим, немыслим и невыразим. Это химерическое понятие. Не существует совершенного счастья, совершенных людей, вечного блаженства. Любая попытка описания страны изобилия, жизни ангелов кончается парадоксами. Там, где есть условия, есть и ограничения, но не совершенство; есть попытки преодоления препятствий, разочарование и неудовлетворенность. Когда от поиска абсолюта отказались философы, этим занялись утописты. Они мечтают о совершенном государстве, при этом не понимая, что государство, общественный инструмент сдерживания и принуждения, как институт предназначено для того, чтобы справиться с несовершенством человека, и что его важнейшая функция заключается в наложении наказания на меньшинство с целью защитить большинство от вредных последствий определенного поведения. У “совершенных” людей не возникало бы никакой нужды в сдерживании и принуждении. Но утописты не обращают внимания на природу человека и неизменяемые условия человеческой жизни. Годвин полагал, что человек может обрести бессмертие после отмены частной собственности[25Godwin W. An Enquiry Concerning Political Justice and its Influence on General Virtue and Happiness. Dublin, 1793. II. 393–403.]. Шарль Фурье говорил об океане, наполненном лимонадом, а не соленой водой[26Фурье Ш. Теория четырех движений и всеобщих судеб. Проект и анонс открытия//Фурье Ш. Избр. соч. Т. 1. М.: Соцэкгиз, Тип. “Печатный двор” в Лгр., 1938. С. 74.]. Экономическая система Маркса жизнерадостно игнорировала факт редкости материальных факторов производства. Троцкий обнаружил, что в пролетарском раю “средний человеческий тип поднимется до уровня Аристотеля, Гете, Маркса. И над этим кряжем будут подниматься новые вершины”[27Троцкий Л.Д. Литература и революция. М.: Политиздат, 1991. С. 197.].
Наиболее популярные химеры сегодняшнего дня – стабилизация и защищенность. Мы исследуем эти модные словечки ниже.
III. Экономическая наука и бунт против разума
1. Бунт против разума
Многие философы были склонны переоценивать силу человеческого разума. Они считали, что человек путем логических рассуждений способен вскрыть конечные причины космических событий, определить цель сотворения Вселенной и направление ее эволюции. Они распространялись на темы “Абсолюта”, как будто это были их карманные часы. Не уклонялись они и от провозглашения вечных абсолютных ценностей и установления нравственных норм, обязательных для всех людей.
Кроме того, существовал длинный список авторов утопий. Они разрабатывали проекты земного рая, где должен был править один чистый разум. Эти авторы не понимали: все то, что они называли абсолютным разумом и очевидной истиной, было их собственной фантазией. Они беспечно присвоили себе непогрешимость и часто поддерживали нетерпимость и жестокое притеснение всех инакомыслящих и еретиков. Авторы стремились к диктатуре – собственной или людей, которые в точности проводили бы их планы в жизнь. По их мнению, другого способа спасения страдающего человечества не было.
Гегель был утопистом. Это был глубокий мыслитель и его работы являются кладезем стимулирующих идей. Но он ошибочно считал, что Дух (Абсолют) открывает себя посредством его слов. Во Вселенной не было ничего, скрытого от Гегеля. К сожалению, его язык был таким двусмысленным, что может интерпретироваться различным образом. Правые гегельянцы вычитали у него одобрение и поддержку прусской системы деспотичного государственного управления. Левые гегельянцы обнаружили атеизм, непримиримый революционный радикализм и анархические доктрины.
Огюст Конт также был утопистом. Он точно знал, что человечество ждет в будущем. И, разумеется, верховным законодателем полагал себя. Например, он считал некоторые астрономические исследования бесполезными и хотел их запретить. Конт планировал заменить христианство новой религией и выбирал даму, которой в этой новой церкви было суждено заменить Деву Марию. Но у Конта есть оправдание, он был душевнобольным в клиническом смысле слова. А как насчет его последователей?
Такого рода факты можно приводить и дальше. Но это не аргумент против рассудка, рационализма и рациональности. Эти грезы не имеют никакого отношения к вопросу о том, является ли разум подходящим и единственным инструментом, имеющимся в распоряжении человека в его попытках такого знания, которое доступно для него. Честные и добросовестные искатели истины никогда не делали вид, что рассудок и научное исследование способны дать ответы на все вопросы. Они полностью осознавали ограничения, присущие человеческому разуму, и не могут нести ответственность за вульгарность философии Геккеля и упрощенчество различного рода разновидностей материализма.
Философы-рационалисты всегда сами стремились показать ограничения как априорной теории, так и эмпирического исследования[1 См. например: Louis R. Les Paralogismes du rationalisme. Paris, 1920.]. Первый представитель английской политической экономии Дэвид Юм, утилитаристы, американские прагматики[31] определенно не виновны в преувеличении мощи человека в достижении истины. Более оправданным было бы обвинять философов последних двух столетий в излишнем агностицизме[32] и скептицизме[33], чем в переоценке того, чего может добиться разум человека.
Бунт против разума, характерная интеллектуальная позиция нашего времени, не был вызван отсутствием скромности, осторожности и самокритики со стороны философов. Не был он вызван и неудачами в развитии науки о природе. Поразительные достижения технологии и терапии говорят языком, который невозможно игнорировать. Безнадежно атаковать современную науку как под углом интуитивизма и мистицизма, так и с любой другой точки зрения. Бунт против разума имеет другую мишень. Он направлен не на естественные науки, а на экономическую теорию. Нападки на естественные науки – лишь логически необходимое следствие атаки на экономическую науку. Недопустимо развенчивать разум только в одной области и в то же время не подвергать его сомнению в других отраслях знания.
Плодом исторической ситуации, существовавшей в середине XIX в., стал великий переворот. Экономисты полностью разрушили фантастические иллюзии социалистических утопистов. Недостатки классической теории не позволили им объяснить, почему ни один социалистический план невозможно воплотить в жизнь, но их знаний хватило, чтобы продемонстрировать тщетность всех социалистических прожектов, разработанных к тому времени. С коммунистическими идеями было покончено. Социалисты были не в состоянии хоть что-нибудь возразить в ответ на уничтожающую критику своих проектов и выдвинуть какие-либо аргументы в свою защиту. Казалось, социализм умер навеки.
Из этого тупика у социалистов был только один выход. Им оставалось лишь предпринять атаку на логику и разум, а также заменить логические умозаключения на мистическую интуицию. Именно в предложении этого решения состояла историческая роль Карла Маркса. Опираясь на диалектический мистицизм Гегеля, он, ничтоже сумняшеся, приписал себе способность предсказывать будущее. Гегель претендовал на знание того, что дух, создавая Вселенную, стремился создать прусскую монархию Фридриха Вильгельма III. Но Маркс оказался лучше осведомлен о планах духа. Он знал, что весь смысл исторической эволюции заключается в установлении золотого века социализма. Социализм обязан наступить “с неумолимостью закона природы”. И так как, согласно Гегелю, каждая последующая ступень истории выше и лучше предыдущей, не может быть никаких сомнений в том, что социализм – конечная и предельная ступень эволюции человечества – будет совершенным со всех точек зрения. И, следовательно, бесполезно обсуждать детали функционирования социалистического общества. В свое время история все расставит по своим местам. И она не нуждается в советах смертных.
Но все еще необходимо было преодолеть основное препятствие: убийственную критику экономистов. И у Маркса было решение. Человеческий разум, утверждал он, органически не годится для поисков истины. Логическая структура мышления у различных общественных классов различна. Универсальной логики не существует. Разум не может создать ничего, кроме “идеологии”, т. е., по терминологии Маркса, комплекса идей, маскирующих эгоистичные интересы общественного класса, к которому принадлежит мыслитель. Следовательно, “буржуазный” разум экономиста совершенно не способен на что-либо большее, чем апология капитализма. Доктрины “буржуазной” науки, отрасли “буржуазной” логики, не несут никакой пользы пролетариату – восходящему классу, которому суждено упразднить все классы и превратить землю в Эдемский сад.
Но, разумеется, логика пролетариев – это не просто классовая логика. “Идеи пролетарской логики являются не только партийными идеями, но эманацией логики чистой и простой”[2 См.: Дицген И. Аквизит философии и письма о логике. 3-е изд. М., 1913. С. 114.]. Более того, в силу особых привилегий логика некоторых избранных буржуа не отмечена первородным грехом буржуазности. Карл Маркс, сын преуспевающего адвоката, женатый на дочери прусского дворянина, и его соратник Фридрих Энгельс, состоятельный текстильный фабрикант, никогда не сомневались, что они не подчиняются этому закону и, несмотря на свое буржуазное происхождение, наделены даром открытия абсолютной истины.
Задача истории – описать исторические обстоятельства, в которых стала возможной популярность такой вульгарной доктрины. У экономической науки свои задачи. Она должна проанализировать полилогизм Маркса, а также другие разновидности полилогизма, скроенные по этому образцу, и показать их ложность и противоречивость.
Кроме того, существовал длинный список авторов утопий. Они разрабатывали проекты земного рая, где должен был править один чистый разум. Эти авторы не понимали: все то, что они называли абсолютным разумом и очевидной истиной, было их собственной фантазией. Они беспечно присвоили себе непогрешимость и часто поддерживали нетерпимость и жестокое притеснение всех инакомыслящих и еретиков. Авторы стремились к диктатуре – собственной или людей, которые в точности проводили бы их планы в жизнь. По их мнению, другого способа спасения страдающего человечества не было.
Гегель был утопистом. Это был глубокий мыслитель и его работы являются кладезем стимулирующих идей. Но он ошибочно считал, что Дух (Абсолют) открывает себя посредством его слов. Во Вселенной не было ничего, скрытого от Гегеля. К сожалению, его язык был таким двусмысленным, что может интерпретироваться различным образом. Правые гегельянцы вычитали у него одобрение и поддержку прусской системы деспотичного государственного управления. Левые гегельянцы обнаружили атеизм, непримиримый революционный радикализм и анархические доктрины.
Огюст Конт также был утопистом. Он точно знал, что человечество ждет в будущем. И, разумеется, верховным законодателем полагал себя. Например, он считал некоторые астрономические исследования бесполезными и хотел их запретить. Конт планировал заменить христианство новой религией и выбирал даму, которой в этой новой церкви было суждено заменить Деву Марию. Но у Конта есть оправдание, он был душевнобольным в клиническом смысле слова. А как насчет его последователей?
Такого рода факты можно приводить и дальше. Но это не аргумент против рассудка, рационализма и рациональности. Эти грезы не имеют никакого отношения к вопросу о том, является ли разум подходящим и единственным инструментом, имеющимся в распоряжении человека в его попытках такого знания, которое доступно для него. Честные и добросовестные искатели истины никогда не делали вид, что рассудок и научное исследование способны дать ответы на все вопросы. Они полностью осознавали ограничения, присущие человеческому разуму, и не могут нести ответственность за вульгарность философии Геккеля и упрощенчество различного рода разновидностей материализма.
Философы-рационалисты всегда сами стремились показать ограничения как априорной теории, так и эмпирического исследования[1 См. например: Louis R. Les Paralogismes du rationalisme. Paris, 1920.]. Первый представитель английской политической экономии Дэвид Юм, утилитаристы, американские прагматики[31] определенно не виновны в преувеличении мощи человека в достижении истины. Более оправданным было бы обвинять философов последних двух столетий в излишнем агностицизме[32] и скептицизме[33], чем в переоценке того, чего может добиться разум человека.
Бунт против разума, характерная интеллектуальная позиция нашего времени, не был вызван отсутствием скромности, осторожности и самокритики со стороны философов. Не был он вызван и неудачами в развитии науки о природе. Поразительные достижения технологии и терапии говорят языком, который невозможно игнорировать. Безнадежно атаковать современную науку как под углом интуитивизма и мистицизма, так и с любой другой точки зрения. Бунт против разума имеет другую мишень. Он направлен не на естественные науки, а на экономическую теорию. Нападки на естественные науки – лишь логически необходимое следствие атаки на экономическую науку. Недопустимо развенчивать разум только в одной области и в то же время не подвергать его сомнению в других отраслях знания.
Плодом исторической ситуации, существовавшей в середине XIX в., стал великий переворот. Экономисты полностью разрушили фантастические иллюзии социалистических утопистов. Недостатки классической теории не позволили им объяснить, почему ни один социалистический план невозможно воплотить в жизнь, но их знаний хватило, чтобы продемонстрировать тщетность всех социалистических прожектов, разработанных к тому времени. С коммунистическими идеями было покончено. Социалисты были не в состоянии хоть что-нибудь возразить в ответ на уничтожающую критику своих проектов и выдвинуть какие-либо аргументы в свою защиту. Казалось, социализм умер навеки.
Из этого тупика у социалистов был только один выход. Им оставалось лишь предпринять атаку на логику и разум, а также заменить логические умозаключения на мистическую интуицию. Именно в предложении этого решения состояла историческая роль Карла Маркса. Опираясь на диалектический мистицизм Гегеля, он, ничтоже сумняшеся, приписал себе способность предсказывать будущее. Гегель претендовал на знание того, что дух, создавая Вселенную, стремился создать прусскую монархию Фридриха Вильгельма III. Но Маркс оказался лучше осведомлен о планах духа. Он знал, что весь смысл исторической эволюции заключается в установлении золотого века социализма. Социализм обязан наступить “с неумолимостью закона природы”. И так как, согласно Гегелю, каждая последующая ступень истории выше и лучше предыдущей, не может быть никаких сомнений в том, что социализм – конечная и предельная ступень эволюции человечества – будет совершенным со всех точек зрения. И, следовательно, бесполезно обсуждать детали функционирования социалистического общества. В свое время история все расставит по своим местам. И она не нуждается в советах смертных.
Но все еще необходимо было преодолеть основное препятствие: убийственную критику экономистов. И у Маркса было решение. Человеческий разум, утверждал он, органически не годится для поисков истины. Логическая структура мышления у различных общественных классов различна. Универсальной логики не существует. Разум не может создать ничего, кроме “идеологии”, т. е., по терминологии Маркса, комплекса идей, маскирующих эгоистичные интересы общественного класса, к которому принадлежит мыслитель. Следовательно, “буржуазный” разум экономиста совершенно не способен на что-либо большее, чем апология капитализма. Доктрины “буржуазной” науки, отрасли “буржуазной” логики, не несут никакой пользы пролетариату – восходящему классу, которому суждено упразднить все классы и превратить землю в Эдемский сад.
Но, разумеется, логика пролетариев – это не просто классовая логика. “Идеи пролетарской логики являются не только партийными идеями, но эманацией логики чистой и простой”[2 См.: Дицген И. Аквизит философии и письма о логике. 3-е изд. М., 1913. С. 114.]. Более того, в силу особых привилегий логика некоторых избранных буржуа не отмечена первородным грехом буржуазности. Карл Маркс, сын преуспевающего адвоката, женатый на дочери прусского дворянина, и его соратник Фридрих Энгельс, состоятельный текстильный фабрикант, никогда не сомневались, что они не подчиняются этому закону и, несмотря на свое буржуазное происхождение, наделены даром открытия абсолютной истины.
Задача истории – описать исторические обстоятельства, в которых стала возможной популярность такой вульгарной доктрины. У экономической науки свои задачи. Она должна проанализировать полилогизм Маркса, а также другие разновидности полилогизма, скроенные по этому образцу, и показать их ложность и противоречивость.
2. Логический аспект полилогизма
Марксистский полилогизм утверждает, что логическая структура мышления различна у членов разных общественных классов. Расистский полилогизм отличается от марксистского только тем, что приписывает специфическую логическую структуру мышления разным расам и утверждает, что все члены определенной расы вне зависимости от принадлежности к какому-либо классу наделены этой специфической логической структурой.
Здесь нет необходимости заниматься критикой понятий общественного класса и расы, применяемых в этих теориях. Нет нужды спрашивать марксистов о том, когда и как пролетарий, которому удалось перейти в ранг буржуа, меняет свое пролетарское мышление на буржуазное. Излишне просить расиста объяснить, какого рода логика свойственна людям, которые не имеют чистых расовых корней. Следует выдвинуть гораздо более серьезные возражения.
Ни марксисты, ни расисты, ни сторонники любой другой разновидности полилогизма никогда не шли дальше декларативных заявлений о том, что логическая структура мышления у различных классов, рас или наций различна. Они ни разу не рискнули продемонстрировать конкретно, чем логика пролетария отличается от логики буржуа, логика арийца отличается от логики не-арийца или логика немца отличается от логики француза либо англичанина. По мнению марксистов, рикардианская теория сравнительных издержек ложна, потому что Рикардо был буржуа. Немецкий расист осуждает ту же теорию, потому что Рикардо был еврей, а немецкие националисты – потому что он был британцем. Часть немецких профессоров выдвигают все три аргумента против правильности учений Рикардо одновременно. Однако для опровержения теории недостаточно разоблачения происхождения ее автора. Сначала требуется выдвинуть логическую систему, отличную от той, которую применил критикуемый автор. Затем нужно было бы пункт за пунктом проанализировать спорную теорию и показать, где в ходе своих рассуждений она делает выводы, хотя и правильные с точки зрения авторской логики, но неверные с точки зрения пролетарской, арийской или немецкой логики. И наконец, должно быть пояснено, к каким заключениям должна вести замена ошибочных выводов автора на правильные выводы логики критика.
Все знают, что подобных попыток не было и не будет.
Далее, существует факт разногласий относительно жизненно важных проблем между людьми, принадлежащими к одному и тому же классу, расе или нации. К великому сожалению, говорят нацисты, есть немцы, которые думают не в соответствии с истинно немецким образом мысли. Но если немец необязательно всегда думает так, как ему подобает, а может думать как человек, обладающий не-немецкой логикой, кто должен решать, какие из идей немца истинно немецкие, а какие не-немецкие. Профессор Франц Оппенгеймер говорит: “Индивид часто ошибается в поисках своих интересов; класс никогда не ошибается в долгосрочной перспективе”[3Cf. Oppenheimer F. System der Soziologie. Jena, 1926. II. 559.]. Это предполагает безошибочность голосования большинством голосов[4Необходимо подчеркнуть, что демократия не исходит из предположения, что большинство всегда право, и еще меньше из того, что оно непогрешимо (см. с. 141–142).]. Однако нацисты отказались от принятия решений большинством голосов как очевидно не-немецкого. Марксисты лицемерно отдают дань почтения демократическому принципу большинства голосов. Но когда доходит до дела, они предпочитают правило меньшинства, если это правило их собственной партии. Давайте вспомним как Ленин разогнал Учредительное собрание, избранное под контролем его собственного правительства взрослыми избирателями, потому что лишь одна пятнадцатая часть его членов были большевиками.
Последовательные сторонники полилогизма должны считать, что идеи верны, потому что их авторы принадлежат к правильной нации, расе или классу. Но последовательность никогда не была их добродетелью. Марксисты готовы присвоить эпитет “пролетарский мыслитель” любому, чьи теории они одобряют. Остальных они третируют как врагов своего класса или как социальных предателей. Гитлер даже в порыве откровенности признал, что единственный доступный способ точно отделить настоящих немцев от полукровок и инородцев – написать подлинно немецкую программу и посмотреть, кто окажется готовым поддержать ее[5См. его речь на Съезде партии в Нюрнберге 3 сентября 1933 г. (Frankfurter Zeitung. 1933. September 4. Р. 2).]. Темноволосый человек, чьи физические характеристики никоим образом не соответствовали прототипу представителя светловолосой арийской расы господ, присвоил себе дар открытия единственной доктрины, адекватной немецкому мышлению, и право исключения из разряда немцев любого, кто не принял эту доктрину, вне зависимости от его физических характеристик. Не требуется никаких дополнительных доказательств лицемерия всей теории в целом.
Здесь нет необходимости заниматься критикой понятий общественного класса и расы, применяемых в этих теориях. Нет нужды спрашивать марксистов о том, когда и как пролетарий, которому удалось перейти в ранг буржуа, меняет свое пролетарское мышление на буржуазное. Излишне просить расиста объяснить, какого рода логика свойственна людям, которые не имеют чистых расовых корней. Следует выдвинуть гораздо более серьезные возражения.
Ни марксисты, ни расисты, ни сторонники любой другой разновидности полилогизма никогда не шли дальше декларативных заявлений о том, что логическая структура мышления у различных классов, рас или наций различна. Они ни разу не рискнули продемонстрировать конкретно, чем логика пролетария отличается от логики буржуа, логика арийца отличается от логики не-арийца или логика немца отличается от логики француза либо англичанина. По мнению марксистов, рикардианская теория сравнительных издержек ложна, потому что Рикардо был буржуа. Немецкий расист осуждает ту же теорию, потому что Рикардо был еврей, а немецкие националисты – потому что он был британцем. Часть немецких профессоров выдвигают все три аргумента против правильности учений Рикардо одновременно. Однако для опровержения теории недостаточно разоблачения происхождения ее автора. Сначала требуется выдвинуть логическую систему, отличную от той, которую применил критикуемый автор. Затем нужно было бы пункт за пунктом проанализировать спорную теорию и показать, где в ходе своих рассуждений она делает выводы, хотя и правильные с точки зрения авторской логики, но неверные с точки зрения пролетарской, арийской или немецкой логики. И наконец, должно быть пояснено, к каким заключениям должна вести замена ошибочных выводов автора на правильные выводы логики критика.
Все знают, что подобных попыток не было и не будет.
Далее, существует факт разногласий относительно жизненно важных проблем между людьми, принадлежащими к одному и тому же классу, расе или нации. К великому сожалению, говорят нацисты, есть немцы, которые думают не в соответствии с истинно немецким образом мысли. Но если немец необязательно всегда думает так, как ему подобает, а может думать как человек, обладающий не-немецкой логикой, кто должен решать, какие из идей немца истинно немецкие, а какие не-немецкие. Профессор Франц Оппенгеймер говорит: “Индивид часто ошибается в поисках своих интересов; класс никогда не ошибается в долгосрочной перспективе”[3Cf. Oppenheimer F. System der Soziologie. Jena, 1926. II. 559.]. Это предполагает безошибочность голосования большинством голосов[4Необходимо подчеркнуть, что демократия не исходит из предположения, что большинство всегда право, и еще меньше из того, что оно непогрешимо (см. с. 141–142).]. Однако нацисты отказались от принятия решений большинством голосов как очевидно не-немецкого. Марксисты лицемерно отдают дань почтения демократическому принципу большинства голосов. Но когда доходит до дела, они предпочитают правило меньшинства, если это правило их собственной партии. Давайте вспомним как Ленин разогнал Учредительное собрание, избранное под контролем его собственного правительства взрослыми избирателями, потому что лишь одна пятнадцатая часть его членов были большевиками.
Последовательные сторонники полилогизма должны считать, что идеи верны, потому что их авторы принадлежат к правильной нации, расе или классу. Но последовательность никогда не была их добродетелью. Марксисты готовы присвоить эпитет “пролетарский мыслитель” любому, чьи теории они одобряют. Остальных они третируют как врагов своего класса или как социальных предателей. Гитлер даже в порыве откровенности признал, что единственный доступный способ точно отделить настоящих немцев от полукровок и инородцев – написать подлинно немецкую программу и посмотреть, кто окажется готовым поддержать ее[5См. его речь на Съезде партии в Нюрнберге 3 сентября 1933 г. (Frankfurter Zeitung. 1933. September 4. Р. 2).]. Темноволосый человек, чьи физические характеристики никоим образом не соответствовали прототипу представителя светловолосой арийской расы господ, присвоил себе дар открытия единственной доктрины, адекватной немецкому мышлению, и право исключения из разряда немцев любого, кто не принял эту доктрину, вне зависимости от его физических характеристик. Не требуется никаких дополнительных доказательств лицемерия всей теории в целом.
3. Праксиологический аспект полилогизма
Идеология в марксистском смысле этого термина есть теория, которая, хотя и является ошибочной с точки зрения правильной логики пролетариата, выгодна эгоистическим интересам класса, ее разработавшего. Идеология является объективно порочной, но как раз за счет этой порочности она служит интересам класса, к которому принадлежит мыслитель. Многие марксисты считают, что они доказали этот принцип, подчеркивая, что люди не жаждут знания ради него самого. Задача ученого – расчистить дорогу для успешной деятельности. При разработке теории всегда имеется в виду ее практическое применение. Не существует чистой науки и бескорыстного поиска истины.
Чтобы поддержать дискуссию, мы можем принять, что любая попытка постичь истину вызвана соображениями ее практического использования для достижения определенной цели. Но это не дает ответа на вопрос, почему “идеологическая”, т. е. ложная, теория окажет лучшую услугу, чем верная теория. Тот факт, что практическое применение теории приводит к результату, предсказанному на основе этой теории, является общепризнанным подтверждением ее правильности. Утверждение о том, что ложная теория со всех точек зрения более полезна, чем правильная, парадоксально.
Люди используют огнестрельное оружие. Для того чтобы усовершенствовать это оружие, они разработали науку баллистику. Но именно потому, что люди стремятся поохотиться или поубивать друг друга, они, разумеется, разработали правильную баллистику. Просто “идеологическая” баллистика не будет иметь никакого прока.
Для марксистов мнение, что ученые работают только ради знания, является всего лишь “самонадеянной претензией” ученых. Так, марксисты заявляют, что к открытию электромагнитных волн Максвелла толкала острая потребность экономики в беспроволочном телеграфе[6Cf. Hogben L. Science for the Citizen. New York, 1938. P. 726–728.]. Для проблемы идеологии не имеет значения, правда это или нет. Вопрос стоит так: что заставило Максвелла сформулировать правильную теорию – то, что для развития промышленности в XIX в. телеграфирование без проводов было “философским камнем и эликсиром молодости”[7Ibid. P. 726.], или идеологическая надстройка эгоистичных классовых интересов буржуазии? Нет сомнений в том, что бактериологические исследования стимулируются не только стремлением победить инфекционные болезни, но и желанием производителей вина и сыра усовершенствовать свои технологии. Однако полученный результат определенно не “идеологический” в марксистском смысле.
Маркс изобрел свою доктрину идеологии, желая подорвать престиж экономической науки. Он осознавал свое бессилие дать ответ на возражения экономистов относительно осуществимости социалистических проектов. В действительности он в такой степени был пленен английской классической политэкономией, что был твердо уверен в ее неуязвимости. Он или никогда не знал о сомнениях, которые классическая теория ценности вызывала у здравомыслящих ученых, или, если что-то и слышал, не придавал этому значения. Его собственные экономические идеи суть не более чем искаженная версия рикардианства. Когда Джевонс и Менгер провозгласили новую эру экономической мысли, карьера Маркса как автора экономических работ уже подошла к концу; первый том “Капитала” был опубликован за несколько лет до этого. Единственная реакция Маркса на предельную теорию ценности заключалась в том, что он отложил публикацию следующих томов своего основного труда. Они появились только после его смерти.
Чтобы поддержать дискуссию, мы можем принять, что любая попытка постичь истину вызвана соображениями ее практического использования для достижения определенной цели. Но это не дает ответа на вопрос, почему “идеологическая”, т. е. ложная, теория окажет лучшую услугу, чем верная теория. Тот факт, что практическое применение теории приводит к результату, предсказанному на основе этой теории, является общепризнанным подтверждением ее правильности. Утверждение о том, что ложная теория со всех точек зрения более полезна, чем правильная, парадоксально.
Люди используют огнестрельное оружие. Для того чтобы усовершенствовать это оружие, они разработали науку баллистику. Но именно потому, что люди стремятся поохотиться или поубивать друг друга, они, разумеется, разработали правильную баллистику. Просто “идеологическая” баллистика не будет иметь никакого прока.
Для марксистов мнение, что ученые работают только ради знания, является всего лишь “самонадеянной претензией” ученых. Так, марксисты заявляют, что к открытию электромагнитных волн Максвелла толкала острая потребность экономики в беспроволочном телеграфе[6Cf. Hogben L. Science for the Citizen. New York, 1938. P. 726–728.]. Для проблемы идеологии не имеет значения, правда это или нет. Вопрос стоит так: что заставило Максвелла сформулировать правильную теорию – то, что для развития промышленности в XIX в. телеграфирование без проводов было “философским камнем и эликсиром молодости”[7Ibid. P. 726.], или идеологическая надстройка эгоистичных классовых интересов буржуазии? Нет сомнений в том, что бактериологические исследования стимулируются не только стремлением победить инфекционные болезни, но и желанием производителей вина и сыра усовершенствовать свои технологии. Однако полученный результат определенно не “идеологический” в марксистском смысле.
Маркс изобрел свою доктрину идеологии, желая подорвать престиж экономической науки. Он осознавал свое бессилие дать ответ на возражения экономистов относительно осуществимости социалистических проектов. В действительности он в такой степени был пленен английской классической политэкономией, что был твердо уверен в ее неуязвимости. Он или никогда не знал о сомнениях, которые классическая теория ценности вызывала у здравомыслящих ученых, или, если что-то и слышал, не придавал этому значения. Его собственные экономические идеи суть не более чем искаженная версия рикардианства. Когда Джевонс и Менгер провозгласили новую эру экономической мысли, карьера Маркса как автора экономических работ уже подошла к концу; первый том “Капитала” был опубликован за несколько лет до этого. Единственная реакция Маркса на предельную теорию ценности заключалась в том, что он отложил публикацию следующих томов своего основного труда. Они появились только после его смерти.