Именно здесь общественная функция, выполняемая демократией, находит свое применение. Демократия – это такая форма политического устройства, которая позволяет приспосабливать правительство к желаниям управляемых без насильственной борьбы. Если в демократическом государстве правительство больше не проводит ту политику, которую хотело бы видеть большинство населения, то, для того чтобы посадить в правительственные кабинеты тех, кто желает работать в соответствии с волей большинства, нет необходимости начинать гражданскую войну. Посредством выборов и парламентских процедур смена правительства происходит гладко и без трений – насилия и кровопролития.
9. Критика доктрины силы
10. Аргументы фашизма
9. Критика доктрины силы
Поборники демократии XVIII в. утверждали, что только монархи и их министры морально развращены, неблагоразумны и порочны. А народ в целом добродетелен, чист и благороден и, помимо всего прочего, обладает умственными способностями, чтобы всегда знать и все делать правильно. Это, разумеется, полная чушь, точно так же как и лесть придворных, приписывающих все добродетельные и благородные качества своим государям. Народ – это сумма всех отдельных граждан; и если некоторые индивиды не умны и не благородны, то и все вместе они не являются таковыми.
Поскольку в эпоху демократии человечество вступило воодушевленным столь возвышенными ожиданиями, не удивительно, что вскоре наступил период разочарования и крушения иллюзий. Быстро обнаружилось, что демократии совершают по меньшей мере столько же ошибок, что и монархии и аристократии. Сравнение тех, кого во главе правительства поставили демократии, и тех, кого, пользуясь своей абсолютной властью, на эти должности возводили императоры и короли, оказалось не в пользу новых обладателей власти. Французы обычно говорят об «убийственности смешного». И в самом деле, государственные деятели, представляющие демократию, вскоре повсеместно сделали ее посмешищем. Деятели старого порядка[29] по крайней мере внешне сохраняли определенное аристократическое достоинство. Заменившие их новые политики своим поведением заставили себя презирать. Ничто не принесло большего вреда демократии в Германии и Австрии, чем непомерная надменность и бесстыдное тщеславие, отличавшее поведение лидеров социал-демократии, пришедших к власти после крушения империи.
Таким образом, где бы демократия ни одерживала победу, очень скоро в качестве фундаментальной оппозиции возникала антидемократическая доктрина. Мол, нет смысла в том, чтобы позволять большинству править. Править должны лучшие, даже если они находятся в меньшинстве. Это кажется столь очевидным, что число сторонников антидемократических движений всех видов постоянно растет. Чем больше презрения вызывали те, кого демократия вознесла на вершину, тем в большей степени росло число врагов демократии.
Однако в антидемократической доктрине кроются серьезные ошибки. Что, в конце концов, означают разговоры о «лучшем человеке» или о «лучших людях»? Польская республика поставила во главе себя пианиста-виртуоза, потому что считала его лучшим поляком века. Но качества, которыми должен обладать глава государства, сильно отличаются от качеств, которыми должен обладать музыкант. Используя слово «лучший», оппоненты демократии могут иметь в виду только то, что этот человек или люди лучше всего подходят для руководства государственными делами, даже если мало что или вообще ничего не понимают в музыке. Но это ведет все к тем же политическим вопросам: а кто лучше всего подходит для этого? Дизраэли или Гладстон? Тори считали лучшим первого, виги – второго[30]. Кто должен это решать, если не большинство?
Здесь мы подходим к решающему пункту всех антидемократических доктрин, будь то доктрины потомков старой аристократии и сторонников наследуемой монархии или синдикалистов, большевиков и социалистов, а именно к доктрине силы. Оппоненты демократии отстаивают право меньшинства захватить силой управление государством и править большинством. Моральное оправдание такого образа действий заключается, как полагают, именно в силе реально захватить бразды правления. Лучшими признаются те, кто единственно правомочен править и командовать, благодаря продемонстрированной способности навязать свое правление большинству против его воли. В этом учение l’Action Française совпадает с учениями синдикалистов, а доктрина Людендорфа и Гитлера – с доктриной Ленина и Троцкого[31].
В зависимости от религиозных и философских убеждений, относительно которых едва ли следует ожидать согласия, можно выдвинуть много аргументов как за, так и против этих доктрин. Здесь не место представлять и обсуждать аргументы «за» и «против», ибо они неубедительны. Единственно решающим может быть только соображение, основанное на фундаментальном аргументе в пользу демократии.
Если любой группе, которая считает себя способной навязать свое правление остальным, должно быть предоставлено право предпринять соответствующую попытку, то мы должны быть готовы к непрерывной серии гражданских войн. Но такое положение дел несовместимо с достигнутой на сегодня степенью разделения труда. Современное общество, основанное на разделении труда, можно сохранить только при условии прочного мира. Если бы мы были вынуждены готовиться к возможности постоянных гражданских войн и внутренней борьбы, то должны были бы вернуться на такую примитивную стадию разделения труда, чтобы по крайней мере каждая провинция, если не каждая деревня, стала бы фактически автаркичной, т. е. способной, не ввозя ничего извне, временно прокормить и обслужить себя как самодостаточная экономическая единица. Это означало бы такое огромное снижение производительности труда, что земля могла бы прокормить только часть населения, которое она обеспечивает сегодня. Антидемократический идеал ведет к типу экономического порядка, известному средневековью и античности. Каждый город, каждая деревня, фактически каждое отдельное поселение были укреплены и подготовлены к обороне. В обеспечении товарами каждая провинция была насколько возможно независима от остального мира.
Демократ также придерживается мнения, что править должен лучший. Однако он считает, что готовность человека или группы людей к управлению государством будет продемонстрирована лучше, если им удастся так убедить своих сограждан в соответствии своей квалификации этой должности, чтобы они доверили им ведение государственных дел добровольно, чем если бы они прибегли к силе, чтобы заставить остальных признать их притязания. Тот, кто не может занять место лидера благодаря силе своих аргументов и доверия, внушаемого его личностью, не имеет причин жаловаться на то, что его сограждане предпочитают ему других.
Разумеется, нельзя, да и не нужно отрицать, что в определенной ситуации соблазн отклониться от демократических принципов либерализма действительно становится очень велик. Если здравомыслящие люди видят, что их страна или все страны мира идут по пути разрушения, и не видят возможности побудить своих сограждан обратить внимание на их совет, они, возможно, могут склониться к мысли, что будет честно и справедливо прибегнуть к любым средствам, чтобы спасти всех от катастрофы. В таком случае может возникнуть и приобрести сторонников идея диктатуры элиты, правительства меньшинства, удерживающегося у власти при помощи силы и правящего в интересах всех. Но сила никогда не являлась средством преодоления этих трудностей. Тирания меньшинства никогда не может продолжаться долго, если ему не удастся убедить большинство в необходимости или, во всяком случае, в полезности своего правления. Но тогда меньшинство уже не будет нуждаться в силе, чтобы удерживаться у власти.
В истории содержится множество впечатляющих примеров, демонстрирующих, что даже самой жестокой политики репрессий недостаточно, чтобы правительство смогло удержаться у власти. Приведем только один, самый последний и наиболее известный пример: когда большевики захватили власть в России, они находились в ничтожном меньшинстве, а их программа не встречала достаточной поддержки среди огромных масс сельских жителей. У крестьянства, составлявшего основную массу русского народа, не было ничего общего с большевистской политикой коллективизации деревни. Они хотели лишь раздела земли среди «деревенской бедноты», как называли эту часть населения большевики. И именно программа крестьянства, а не программа марксистских вождей, была реализована на практике. Чтобы остаться у власти, Ленин и Троцкий не только приняли эту аграрную реформу, но даже сделали ее частью собственной программы, которую они приняли, чтобы защититься от всех нападок, как внешних, так и внутренних. Только так большевики смогли завоевать доверие широких масс русского народа. С того момента как большевики приняли политику распределения земли, они правили уже не против воли широких народных масс, а при их согласии и поддержке. Они располагали только двумя возможностями: пожертвовать либо программой, либо властью. Они выбрали первое и остались у власти. Третьей возможности – воплощать свою программу при помощи силы против воли широких народных масс – вообще не существовало. Как всякое решительное и хорошо управляемое меньшинство, большевики могли захватить власть силой и удерживать ее в течение короткого периода времени. В долгосрочной перспективе шансов сохранить ее у них было не больше, чем у любого другого меньшинства. Многочисленные попытки белых свергнуть большевиков провалились, потому что народные массы России были против них. Но если бы им это удалось, то победителям тоже пришлось бы уважать желания подавляющего большинства населения. После того как раздел земли стал свершившимся фактом, они не смогли бы ничего изменить и вернуть помещикам то, что у них было отнято.
Прочный режим может установить только группа, которая может рассчитывать на согласие управляемых. Тот, кто хочет, чтобы мир управлялся в соответствии с его идеями, должен стремиться к власти над умами людей. Невозможно на долгий срок подчинить людей режиму, который они отвергают. Любой, кто попытается сделать это силой, в конце концов плохо кончит, а борьба, спровоцированная его усилиями, принесет больше вреда, чем могло бы принести самое плохое правительство, основанное на согласии. Людей нельзя сделать счастливыми против их воли.
Поскольку в эпоху демократии человечество вступило воодушевленным столь возвышенными ожиданиями, не удивительно, что вскоре наступил период разочарования и крушения иллюзий. Быстро обнаружилось, что демократии совершают по меньшей мере столько же ошибок, что и монархии и аристократии. Сравнение тех, кого во главе правительства поставили демократии, и тех, кого, пользуясь своей абсолютной властью, на эти должности возводили императоры и короли, оказалось не в пользу новых обладателей власти. Французы обычно говорят об «убийственности смешного». И в самом деле, государственные деятели, представляющие демократию, вскоре повсеместно сделали ее посмешищем. Деятели старого порядка[29] по крайней мере внешне сохраняли определенное аристократическое достоинство. Заменившие их новые политики своим поведением заставили себя презирать. Ничто не принесло большего вреда демократии в Германии и Австрии, чем непомерная надменность и бесстыдное тщеславие, отличавшее поведение лидеров социал-демократии, пришедших к власти после крушения империи.
Таким образом, где бы демократия ни одерживала победу, очень скоро в качестве фундаментальной оппозиции возникала антидемократическая доктрина. Мол, нет смысла в том, чтобы позволять большинству править. Править должны лучшие, даже если они находятся в меньшинстве. Это кажется столь очевидным, что число сторонников антидемократических движений всех видов постоянно растет. Чем больше презрения вызывали те, кого демократия вознесла на вершину, тем в большей степени росло число врагов демократии.
Однако в антидемократической доктрине кроются серьезные ошибки. Что, в конце концов, означают разговоры о «лучшем человеке» или о «лучших людях»? Польская республика поставила во главе себя пианиста-виртуоза, потому что считала его лучшим поляком века. Но качества, которыми должен обладать глава государства, сильно отличаются от качеств, которыми должен обладать музыкант. Используя слово «лучший», оппоненты демократии могут иметь в виду только то, что этот человек или люди лучше всего подходят для руководства государственными делами, даже если мало что или вообще ничего не понимают в музыке. Но это ведет все к тем же политическим вопросам: а кто лучше всего подходит для этого? Дизраэли или Гладстон? Тори считали лучшим первого, виги – второго[30]. Кто должен это решать, если не большинство?
Здесь мы подходим к решающему пункту всех антидемократических доктрин, будь то доктрины потомков старой аристократии и сторонников наследуемой монархии или синдикалистов, большевиков и социалистов, а именно к доктрине силы. Оппоненты демократии отстаивают право меньшинства захватить силой управление государством и править большинством. Моральное оправдание такого образа действий заключается, как полагают, именно в силе реально захватить бразды правления. Лучшими признаются те, кто единственно правомочен править и командовать, благодаря продемонстрированной способности навязать свое правление большинству против его воли. В этом учение l’Action Française совпадает с учениями синдикалистов, а доктрина Людендорфа и Гитлера – с доктриной Ленина и Троцкого[31].
В зависимости от религиозных и философских убеждений, относительно которых едва ли следует ожидать согласия, можно выдвинуть много аргументов как за, так и против этих доктрин. Здесь не место представлять и обсуждать аргументы «за» и «против», ибо они неубедительны. Единственно решающим может быть только соображение, основанное на фундаментальном аргументе в пользу демократии.
Если любой группе, которая считает себя способной навязать свое правление остальным, должно быть предоставлено право предпринять соответствующую попытку, то мы должны быть готовы к непрерывной серии гражданских войн. Но такое положение дел несовместимо с достигнутой на сегодня степенью разделения труда. Современное общество, основанное на разделении труда, можно сохранить только при условии прочного мира. Если бы мы были вынуждены готовиться к возможности постоянных гражданских войн и внутренней борьбы, то должны были бы вернуться на такую примитивную стадию разделения труда, чтобы по крайней мере каждая провинция, если не каждая деревня, стала бы фактически автаркичной, т. е. способной, не ввозя ничего извне, временно прокормить и обслужить себя как самодостаточная экономическая единица. Это означало бы такое огромное снижение производительности труда, что земля могла бы прокормить только часть населения, которое она обеспечивает сегодня. Антидемократический идеал ведет к типу экономического порядка, известному средневековью и античности. Каждый город, каждая деревня, фактически каждое отдельное поселение были укреплены и подготовлены к обороне. В обеспечении товарами каждая провинция была насколько возможно независима от остального мира.
Демократ также придерживается мнения, что править должен лучший. Однако он считает, что готовность человека или группы людей к управлению государством будет продемонстрирована лучше, если им удастся так убедить своих сограждан в соответствии своей квалификации этой должности, чтобы они доверили им ведение государственных дел добровольно, чем если бы они прибегли к силе, чтобы заставить остальных признать их притязания. Тот, кто не может занять место лидера благодаря силе своих аргументов и доверия, внушаемого его личностью, не имеет причин жаловаться на то, что его сограждане предпочитают ему других.
Разумеется, нельзя, да и не нужно отрицать, что в определенной ситуации соблазн отклониться от демократических принципов либерализма действительно становится очень велик. Если здравомыслящие люди видят, что их страна или все страны мира идут по пути разрушения, и не видят возможности побудить своих сограждан обратить внимание на их совет, они, возможно, могут склониться к мысли, что будет честно и справедливо прибегнуть к любым средствам, чтобы спасти всех от катастрофы. В таком случае может возникнуть и приобрести сторонников идея диктатуры элиты, правительства меньшинства, удерживающегося у власти при помощи силы и правящего в интересах всех. Но сила никогда не являлась средством преодоления этих трудностей. Тирания меньшинства никогда не может продолжаться долго, если ему не удастся убедить большинство в необходимости или, во всяком случае, в полезности своего правления. Но тогда меньшинство уже не будет нуждаться в силе, чтобы удерживаться у власти.
В истории содержится множество впечатляющих примеров, демонстрирующих, что даже самой жестокой политики репрессий недостаточно, чтобы правительство смогло удержаться у власти. Приведем только один, самый последний и наиболее известный пример: когда большевики захватили власть в России, они находились в ничтожном меньшинстве, а их программа не встречала достаточной поддержки среди огромных масс сельских жителей. У крестьянства, составлявшего основную массу русского народа, не было ничего общего с большевистской политикой коллективизации деревни. Они хотели лишь раздела земли среди «деревенской бедноты», как называли эту часть населения большевики. И именно программа крестьянства, а не программа марксистских вождей, была реализована на практике. Чтобы остаться у власти, Ленин и Троцкий не только приняли эту аграрную реформу, но даже сделали ее частью собственной программы, которую они приняли, чтобы защититься от всех нападок, как внешних, так и внутренних. Только так большевики смогли завоевать доверие широких масс русского народа. С того момента как большевики приняли политику распределения земли, они правили уже не против воли широких народных масс, а при их согласии и поддержке. Они располагали только двумя возможностями: пожертвовать либо программой, либо властью. Они выбрали первое и остались у власти. Третьей возможности – воплощать свою программу при помощи силы против воли широких народных масс – вообще не существовало. Как всякое решительное и хорошо управляемое меньшинство, большевики могли захватить власть силой и удерживать ее в течение короткого периода времени. В долгосрочной перспективе шансов сохранить ее у них было не больше, чем у любого другого меньшинства. Многочисленные попытки белых свергнуть большевиков провалились, потому что народные массы России были против них. Но если бы им это удалось, то победителям тоже пришлось бы уважать желания подавляющего большинства населения. После того как раздел земли стал свершившимся фактом, они не смогли бы ничего изменить и вернуть помещикам то, что у них было отнято.
Прочный режим может установить только группа, которая может рассчитывать на согласие управляемых. Тот, кто хочет, чтобы мир управлялся в соответствии с его идеями, должен стремиться к власти над умами людей. Невозможно на долгий срок подчинить людей режиму, который они отвергают. Любой, кто попытается сделать это силой, в конце концов плохо кончит, а борьба, спровоцированная его усилиями, принесет больше вреда, чем могло бы принести самое плохое правительство, основанное на согласии. Людей нельзя сделать счастливыми против их воли.
10. Аргументы фашизма
Хотя либерализм нигде не получил полного признания, его успех в XIX в. был таким, что по крайней мере некоторые из его наиболее важных принципов считались бесспорными. До 1914 г. даже самые упорные и злейшие враги либерализма вынуждены были мириться с тем, что многие либеральные принципы не подлежали сомнению. Даже в России, куда смогли проникнуть лишь слабые лучи либерализма, сторонники царской деспотии, преследуя своих оппонентов, все же вынуждены были учитывать либеральное мнение Европы; а во время мировой войны партии войны в воюющих странах в борьбе против внутренней оппозиции должны были проявлять определенную сдержанность.
И только когда одержали верх и захватили власть социал-демократы марксистского толка, считавшие, что эпоха либерализма и капитализма ушла в прошлое навеки, исчезли последние уступки либеральной идеологии. Партии III Интернационала[32] считают допустимыми любые средства, если им кажется, что они сулят помощь в борьбе за достижение их целей. Тот, кто безоговорочно не принимает все их учения единственно верными и не стоит за них грудью, по их мнению, заслуживает смертного приговора; и если это физически возможно, то они не задумываясь уничтожают его и всю его семью, включая младенцев.
Откровенное исповедывание политики истребления оппонентов и убийства, совершаемые в процессе проведения ее в жизнь, породили оппозиционное движение. Внезапно как будто пелена спала с глаз некоммунистических врагов либерализма. До этого они верили, что даже в борьбе против ненавистного противника необходимо уважать определенные либеральные принципы. Пусть и неохотно, но они были вынуждены исключить убийства политических и общественных деятелей из списка мер, применяемых в политической борьбе. Им пришлось смириться с множеством ограничений в преследовании оппозиционной прессы и подавлении устного слова. Теперь же они внезапно столкнулись с появлением оппонентов, не обращающих внимания на все эти соображения и для которых все средства хороши для разгрома противников. Милитаристски и националистически настроенные враги III Интернационала почувствовали себя обманутыми либерализмом. Либерализм, думали они, остановил их руку, когда они хотели нанести удар по революционным партиям, пока еще можно было это сделать. Они считали, что если бы либерализм им не помешал, то с помощью крови им удалось бы задушить революционное движение в зародыше. Революционные движения получили возможность пустить корни и расцвести только благодаря терпимости, проявленной их оппонентами, сила воли которых была парализована уважением к либеральным принципам, оказавшимся, как показали дальнейшие события, чересчур щепетильными. Если бы идея допустимости безжалостного подавления любого революционного движения посетила их несколько лет назад, то победы, одержанные III Интернационалом с 1917 г., никогда не стали бы возможны. Когда дело доходит до стрельбы и драки, милитаристы и националисты считают, что именно они являются самыми меткими стрелками и самыми искусными бойцами.
Основная идея этих движений – которые по имени самого грандиозного и вымуштрованного из них, итальянского, можно в общем назвать фашистскими – состоит в предложении применять те же самые беспринципные методы в борьбе против III Интернационала, какие последний применяет против своих оппонентов. III Интернационал стремится истреблять своих противников и их идеи подобно тому, как санитар стремится истребить болезнетворную бациллу. Он не чувствует себя хоть как-то связанным условиями соглашений, которые он мог бы заключить с противниками, и считает допустимыми в своей борьбе любое преступление, ложь и клевету. Фашисты, по крайней мере в принципе, провозглашают то же самое. То, что им еще не удалось в такой же степени, как русским большевикам, освободиться от определенного уважения к либеральным представлениям, идеям и традиционным этическим нормам, следует приписать исключительно тому, что они действуют в странах, где интеллектуальное и моральное наследие нескольких тысячелетий цивилизации невозможно разрушить одним ударом, а не среди варварских народов по обе стороны Уральских гор, отношения которых к цивилизации никогда не отличались от отношения мародерствующих обитателей лесов и пустынь, привыкших время от времени совершать набеги на цивилизованные земли в погоне за добычей. Из-за этой разницы фашизму никогда не удастся столь абсолютно, как русскому большевизму, освободиться от влияния либеральных идей. Только под свежим впечатлением убийств и зверств, творимых сторонниками Советов, немцам и итальянцам удалось блокировать воспоминания о традиционных сдерживающих принципах справедливости и морали и получить импульс к кровопролитной реакции. Деяния фашистских и соответствующих им партий были эмоциональными рефлекторными действиями, вызванными возмущением деяниями большевиков и коммунистов. Когда прошел первый прилив ярости, их политика приняла более умеренные формы и, возможно, со временем станет еще более умеренной.
Эта умеренность является результатом того, что традиционные либеральные взгляды все еще оказывают на фашистов подсознательное влияние. Но как бы то ни было, необходимо осознать, что обращение правых партий к тактике фашизма показывает, что борьба с либерализмом достигла таких успехов, которые совсем недавно считались бы совершенно немыслимыми. Несмотря на то, что экономическая программа фашизма в целом антилиберальна, а экономическая политика исключительно интервенционистская, многие одобряют методы фашизма, потому что он далек от бессмысленного и неограниченного деструкционизма, которым коммунисты заклеймили себя как заклятые враги цивилизации. Другие, полностью отдавая себе отчет в том, какое зло несет фашистская экономическая политика, смотрят на фашизм в сравнении с большевизмом и советизмом как, по крайней мере, на меньшее из зол. Однако для большинства открытых и тайных сторонников и почитателей его привлекательность заключается именно в насильственном характере его методов.
Далее, невозможно отрицать, что единственный способ, которым можно оказать эффективное сопротивление насильственному нападению, – это насилие. В ответ на оружие большевиков должно применяться оружие, и было бы ошибкой проявлять слабость перед убийцами. Ни один либерал никогда не ставил это под сомнение. Либеральная тактика политических действий отличается от фашистской не иным мнением относительно необходимости использования вооруженной силы против вооруженных агрессоров, а иной фундаментальной оценкой роли насилия в борьбе за власть. Величайшая опасность, угрожающая внутренней политике со стороны фашизма, лежит в его абсолютной вере в решающую роль насилия. Для того чтобы гарантировать успех, надо иметь волю к победе и всегда действовать силой. В этом заключается высший принцип фашизма. Что же происходит, однако, когда ваш оппонент, тоже воодушевленный стремлением к победе, также действует только насильственным образом? Результатом станет гражданская война. Окончательным победителем подобного конфликта окажется большая по численности фракция. В конечном итоге меньшинство – даже если оно состоит из наиболее способных и энергичных – не может добиться успеха в сопротивлении большинству. Решающая проблема, следовательно, сохраняется: как завоевать большинство для своей партии? Вопрос этот – чисто интеллектуального характера. Это победа, которую можно одержать, только вооружившись интеллектом, а никак не силой. Подавление всех оппонентов путем откровенного насилия является самым неудачным способом завоевания сторонников своего дела. Использование голой силы – т. е. без оправдания на языке разумных аргументов, принимаемых общественным мнением, – просто добавляет новых сторонников тем, с кем пытаются справиться таким способом. В борьбе между силой и идеей всегда побеждает идея.
Фашизм может восторжествовать сегодня только благодаря тому, что всеобщее возмущение подлостями, совершаемыми социалистами и коммунистами, завоевало ему симпатии широких кругов. Но когда свежесть впечатления от преступлений большевиков потускнеет, социалистическая программа восстановит свою привлекательность для широких масс, поскольку фашизм ничего не делает, чтобы ее побороть, кроме подавления социалистических идей и преследования людей, которые их распространяют. Если бы он действительно хотел одолеть социализм, то он должен бы выйти против него с идеями. Существует, однако, только одна идея, которую можно эффективно противопоставить социализму, а именно идея либерализма.
Часто говорят, что ничто так не способствует делу, чем сотворение мучеников, за него пострадавших. Это верно лишь в первом приближении. Дело преследуемой стороны крепнет не благодаря мученичеству его адептов, а из-за того, что его атакуют с помощью грубой силы, а не с помощью интеллектуального оружия. Репрессии всегда являются признаком неспособности применить лучшие средства – интеллект, лучшие, потому что только он обещает окончательный успех. Это фундаментальная ошибка, совершаемая фашизмом, которая в конце концов станет причиной его крушения. Победа фашизма в некоторых странах – лишь эпизод в длительной борьбе вокруг проблемы собственности. Следующим эпизодом будет победа коммунизма. Однако окончательный исход борьбы будет определяться не силой оружия, а силой идей. Именно идеи распределяют людей по противоборствующим фракциям, вкладывают в их руки оружие и определяют, против кого и за кого это оружие будет использовано. Одни только идеи, а не оружие в конечном счете решают исход дела.
О внутренней политике фашизма нами сказано уже достаточно. То, что внешняя политика фашизма, основывающаяся на открыто декларируемом принципе силы в международных отношениях, не может не привести к бесконечной серии войн, способных разрушить современную цивилизацию, не требует дополнительного обсуждения. Поддерживать и продолжать повышать достигнутый нами уровень экономического развития возможно только в условиях гарантированного мира между народами. Но народы не могут жить в мире, если основной принцип идеологии, которой они руководствуются, состоит в вере в то, что их страна может обеспечить себе достойное место в международном сообществе только силой.
И только когда одержали верх и захватили власть социал-демократы марксистского толка, считавшие, что эпоха либерализма и капитализма ушла в прошлое навеки, исчезли последние уступки либеральной идеологии. Партии III Интернационала[32] считают допустимыми любые средства, если им кажется, что они сулят помощь в борьбе за достижение их целей. Тот, кто безоговорочно не принимает все их учения единственно верными и не стоит за них грудью, по их мнению, заслуживает смертного приговора; и если это физически возможно, то они не задумываясь уничтожают его и всю его семью, включая младенцев.
Откровенное исповедывание политики истребления оппонентов и убийства, совершаемые в процессе проведения ее в жизнь, породили оппозиционное движение. Внезапно как будто пелена спала с глаз некоммунистических врагов либерализма. До этого они верили, что даже в борьбе против ненавистного противника необходимо уважать определенные либеральные принципы. Пусть и неохотно, но они были вынуждены исключить убийства политических и общественных деятелей из списка мер, применяемых в политической борьбе. Им пришлось смириться с множеством ограничений в преследовании оппозиционной прессы и подавлении устного слова. Теперь же они внезапно столкнулись с появлением оппонентов, не обращающих внимания на все эти соображения и для которых все средства хороши для разгрома противников. Милитаристски и националистически настроенные враги III Интернационала почувствовали себя обманутыми либерализмом. Либерализм, думали они, остановил их руку, когда они хотели нанести удар по революционным партиям, пока еще можно было это сделать. Они считали, что если бы либерализм им не помешал, то с помощью крови им удалось бы задушить революционное движение в зародыше. Революционные движения получили возможность пустить корни и расцвести только благодаря терпимости, проявленной их оппонентами, сила воли которых была парализована уважением к либеральным принципам, оказавшимся, как показали дальнейшие события, чересчур щепетильными. Если бы идея допустимости безжалостного подавления любого революционного движения посетила их несколько лет назад, то победы, одержанные III Интернационалом с 1917 г., никогда не стали бы возможны. Когда дело доходит до стрельбы и драки, милитаристы и националисты считают, что именно они являются самыми меткими стрелками и самыми искусными бойцами.
Основная идея этих движений – которые по имени самого грандиозного и вымуштрованного из них, итальянского, можно в общем назвать фашистскими – состоит в предложении применять те же самые беспринципные методы в борьбе против III Интернационала, какие последний применяет против своих оппонентов. III Интернационал стремится истреблять своих противников и их идеи подобно тому, как санитар стремится истребить болезнетворную бациллу. Он не чувствует себя хоть как-то связанным условиями соглашений, которые он мог бы заключить с противниками, и считает допустимыми в своей борьбе любое преступление, ложь и клевету. Фашисты, по крайней мере в принципе, провозглашают то же самое. То, что им еще не удалось в такой же степени, как русским большевикам, освободиться от определенного уважения к либеральным представлениям, идеям и традиционным этическим нормам, следует приписать исключительно тому, что они действуют в странах, где интеллектуальное и моральное наследие нескольких тысячелетий цивилизации невозможно разрушить одним ударом, а не среди варварских народов по обе стороны Уральских гор, отношения которых к цивилизации никогда не отличались от отношения мародерствующих обитателей лесов и пустынь, привыкших время от времени совершать набеги на цивилизованные земли в погоне за добычей. Из-за этой разницы фашизму никогда не удастся столь абсолютно, как русскому большевизму, освободиться от влияния либеральных идей. Только под свежим впечатлением убийств и зверств, творимых сторонниками Советов, немцам и итальянцам удалось блокировать воспоминания о традиционных сдерживающих принципах справедливости и морали и получить импульс к кровопролитной реакции. Деяния фашистских и соответствующих им партий были эмоциональными рефлекторными действиями, вызванными возмущением деяниями большевиков и коммунистов. Когда прошел первый прилив ярости, их политика приняла более умеренные формы и, возможно, со временем станет еще более умеренной.
Эта умеренность является результатом того, что традиционные либеральные взгляды все еще оказывают на фашистов подсознательное влияние. Но как бы то ни было, необходимо осознать, что обращение правых партий к тактике фашизма показывает, что борьба с либерализмом достигла таких успехов, которые совсем недавно считались бы совершенно немыслимыми. Несмотря на то, что экономическая программа фашизма в целом антилиберальна, а экономическая политика исключительно интервенционистская, многие одобряют методы фашизма, потому что он далек от бессмысленного и неограниченного деструкционизма, которым коммунисты заклеймили себя как заклятые враги цивилизации. Другие, полностью отдавая себе отчет в том, какое зло несет фашистская экономическая политика, смотрят на фашизм в сравнении с большевизмом и советизмом как, по крайней мере, на меньшее из зол. Однако для большинства открытых и тайных сторонников и почитателей его привлекательность заключается именно в насильственном характере его методов.
Далее, невозможно отрицать, что единственный способ, которым можно оказать эффективное сопротивление насильственному нападению, – это насилие. В ответ на оружие большевиков должно применяться оружие, и было бы ошибкой проявлять слабость перед убийцами. Ни один либерал никогда не ставил это под сомнение. Либеральная тактика политических действий отличается от фашистской не иным мнением относительно необходимости использования вооруженной силы против вооруженных агрессоров, а иной фундаментальной оценкой роли насилия в борьбе за власть. Величайшая опасность, угрожающая внутренней политике со стороны фашизма, лежит в его абсолютной вере в решающую роль насилия. Для того чтобы гарантировать успех, надо иметь волю к победе и всегда действовать силой. В этом заключается высший принцип фашизма. Что же происходит, однако, когда ваш оппонент, тоже воодушевленный стремлением к победе, также действует только насильственным образом? Результатом станет гражданская война. Окончательным победителем подобного конфликта окажется большая по численности фракция. В конечном итоге меньшинство – даже если оно состоит из наиболее способных и энергичных – не может добиться успеха в сопротивлении большинству. Решающая проблема, следовательно, сохраняется: как завоевать большинство для своей партии? Вопрос этот – чисто интеллектуального характера. Это победа, которую можно одержать, только вооружившись интеллектом, а никак не силой. Подавление всех оппонентов путем откровенного насилия является самым неудачным способом завоевания сторонников своего дела. Использование голой силы – т. е. без оправдания на языке разумных аргументов, принимаемых общественным мнением, – просто добавляет новых сторонников тем, с кем пытаются справиться таким способом. В борьбе между силой и идеей всегда побеждает идея.
Фашизм может восторжествовать сегодня только благодаря тому, что всеобщее возмущение подлостями, совершаемыми социалистами и коммунистами, завоевало ему симпатии широких кругов. Но когда свежесть впечатления от преступлений большевиков потускнеет, социалистическая программа восстановит свою привлекательность для широких масс, поскольку фашизм ничего не делает, чтобы ее побороть, кроме подавления социалистических идей и преследования людей, которые их распространяют. Если бы он действительно хотел одолеть социализм, то он должен бы выйти против него с идеями. Существует, однако, только одна идея, которую можно эффективно противопоставить социализму, а именно идея либерализма.
Часто говорят, что ничто так не способствует делу, чем сотворение мучеников, за него пострадавших. Это верно лишь в первом приближении. Дело преследуемой стороны крепнет не благодаря мученичеству его адептов, а из-за того, что его атакуют с помощью грубой силы, а не с помощью интеллектуального оружия. Репрессии всегда являются признаком неспособности применить лучшие средства – интеллект, лучшие, потому что только он обещает окончательный успех. Это фундаментальная ошибка, совершаемая фашизмом, которая в конце концов станет причиной его крушения. Победа фашизма в некоторых странах – лишь эпизод в длительной борьбе вокруг проблемы собственности. Следующим эпизодом будет победа коммунизма. Однако окончательный исход борьбы будет определяться не силой оружия, а силой идей. Именно идеи распределяют людей по противоборствующим фракциям, вкладывают в их руки оружие и определяют, против кого и за кого это оружие будет использовано. Одни только идеи, а не оружие в конечном счете решают исход дела.
О внутренней политике фашизма нами сказано уже достаточно. То, что внешняя политика фашизма, основывающаяся на открыто декларируемом принципе силы в международных отношениях, не может не привести к бесконечной серии войн, способных разрушить современную цивилизацию, не требует дополнительного обсуждения. Поддерживать и продолжать повышать достигнутый нами уровень экономического развития возможно только в условиях гарантированного мира между народами. Но народы не могут жить в мире, если основной принцип идеологии, которой они руководствуются, состоит в вере в то, что их страна может обеспечить себе достойное место в международном сообществе только силой.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента