Страница:
Таким образом, даже факт, что подавляющее большинство людей смотрит на общественное сотрудничество как на главное средство достижения желаемых целей, не является основой широкого согласия относительно либо целей, либо средств.
3. Замечание о мнимом средневековом единодушии
4. Идея естественного права
5. Откровение
6. Атеистическая интуиция
7. Идея справедливости
8. Доктрина утилитаризма: новая формулировка
3. Замечание о мнимом средневековом единодушии
Рассматривая доктрины вечных абсолютных ценностей, мы должны спросить, действительно ли в истории был период, когда все народы Запада были единодушны в принятии единой системы этических норм.
До начала IV века христианская вера распространялась путем добровольного обращения. И позже бывали случаи добровольного обращения в христианство отдельных людей и целых народов. Но со времен Феодосия I меч стал играть заметную роль в распространении христианства. Язычников и еретиков силой оружия заставляли подчиняться христианским учениям. На протяжении многих веков религиозные проблемы решались с помощью войн. Религиозную принадлежность народов определяли военные компании. Христиан Востока вынудили принять ислам, а язычников Европы и Америки – христианство. Светская власть была орудием в борьбе между Реформацией и Контрреформацией [3].
Религиозное единство в средневековой Европе установилось, когда огнем и мечом истребили и язычников, и еретиков. Вся Западная и Центральная Европа признала Папу наместником Христа. Но это не означает, что все сошлись в своих ценностных суждениях и принципах, направляющих их поведение. Лишь немногие люди в средневековой Европе строили свою жизнь на принципах Евангелий. Много написано о христианском духе рыцарского кодекса, а также о религиозном идеализме рыцарей. Хотя вряд ли можно представить себе нечто менее совместимое с Евангелием от Луки 6:27-9 [4], чем рыцарские правила. Доблестные рыцари определенно не любили своих врагов, не благодарили тех, кто проклинал их, и не подставляли левую щеку тому, кто ударял их по правой. Католическая церковь имела достаточно власти, чтобы помешать ученым и писателям бросить вызов догмам, сформулированным Папой и церковными соборами, а также заставить светских правителей уступить некоторым из ее политических притязаний. Но Католическая церковь смогла сохранить свои позиции только попустительствуя поведению мирян, которое открыто игнорировало большую часть, если не все принципы Евангелий. Ценности, определявшие действия правящих классов абсолютно отличались от церковных. И крестьяне не жили в согласии с Евангелием от Матфея 6:25-8 [5]. А суды и судьи открыто бросали вызов заповеди Евангелия от Матфея 7:1: «Не судите, да не судимы будете».
До начала IV века христианская вера распространялась путем добровольного обращения. И позже бывали случаи добровольного обращения в христианство отдельных людей и целых народов. Но со времен Феодосия I меч стал играть заметную роль в распространении христианства. Язычников и еретиков силой оружия заставляли подчиняться христианским учениям. На протяжении многих веков религиозные проблемы решались с помощью войн. Религиозную принадлежность народов определяли военные компании. Христиан Востока вынудили принять ислам, а язычников Европы и Америки – христианство. Светская власть была орудием в борьбе между Реформацией и Контрреформацией [3].
Религиозное единство в средневековой Европе установилось, когда огнем и мечом истребили и язычников, и еретиков. Вся Западная и Центральная Европа признала Папу наместником Христа. Но это не означает, что все сошлись в своих ценностных суждениях и принципах, направляющих их поведение. Лишь немногие люди в средневековой Европе строили свою жизнь на принципах Евангелий. Много написано о христианском духе рыцарского кодекса, а также о религиозном идеализме рыцарей. Хотя вряд ли можно представить себе нечто менее совместимое с Евангелием от Луки 6:27-9 [4], чем рыцарские правила. Доблестные рыцари определенно не любили своих врагов, не благодарили тех, кто проклинал их, и не подставляли левую щеку тому, кто ударял их по правой. Католическая церковь имела достаточно власти, чтобы помешать ученым и писателям бросить вызов догмам, сформулированным Папой и церковными соборами, а также заставить светских правителей уступить некоторым из ее политических притязаний. Но Католическая церковь смогла сохранить свои позиции только попустительствуя поведению мирян, которое открыто игнорировало большую часть, если не все принципы Евангелий. Ценности, определявшие действия правящих классов абсолютно отличались от церковных. И крестьяне не жили в согласии с Евангелием от Матфея 6:25-8 [5]. А суды и судьи открыто бросали вызов заповеди Евангелия от Матфея 7:1: «Не судите, да не судимы будете».
4. Идея естественного права
Важнейшей попыткой отыскать абсолютные и вечные критерии ценности стала доктрина естественного права [6].
Термином «естественное право» пользовались разные школы философии и юриспруденции. Многие доктрины апеллировали к природе с целью обосновать свои постулаты. Под маркой естественного права было выдвинуто множество ложных тезисов. Не составляет особого труда вскрыть ошибки, общие для большей части этих направлений мысли. И не удивительно, что у многих философов появляется настороженность, как только кто-то ссылается на естественное право.
Несмотря на это было бы серьезной ошибкой игнорировать тот факт, что все разновидности этой доктрины содержали здравую идею, которую невозможно ни скомпрометировать связью с необоснованными причудами, ни дискредитировать какой-либо критикой. Задолго до экономистов классической школы, открывших, что в сфере человеческой деятельности существует регулярность в последовательности явлений, поборники естественного права смутно осознавали этот неотвратимый факт. Из сбивающего с толку многообразия доктрин, проходивших под рубрикой естественного права, выкристаллизовался набор теорем, которым не страшны никакие придирки. Во-первых, это идея существования заданного природой порядка вещей, к которому человек, если он хочет добиться успеха, должен приспосабливать свои действия. Во-вторых, единственным средством, которым располагает человек для познания этого порядка, является мышление и рассуждение, и ни один существующий общественный институт не является исключением из числа подлежащих исследованию и оценке посредством дискурсивного рассуждения. В-третьих, не существует никаких иных критериев оценки любого образа действий либо индивида, либо группы индивидов, кроме результатов этих действий. Будучи доведенной до своих конечных логических следствий, идея естественного права в конечном счете привела к рационализму и утилитаризму [7].
Движение социальной философии к этому неизбежному выводу замедлялось множеством препятствий, устранение которых было непростым делом. На этом пути было множество (мешавших философам) ловушек и запретов. Исследовать превратности эволюции этих доктрин – задача историков философии. В контексте нашего исследования достаточно упомянуть только две из этих проблем.
Между учениями разума и догматами церкви существовал непримиримый антагонизм. Некоторые философы были готовы отдать безусловное верховенство последним. Истину и определенность, заявляли они, можно найти только в откровении. Разум человека может ошибаться, и человек не может быть уверен, что в своих умозрениях, он не сбит с истинного пути дьяволом. Другие мыслители не приняли такого решения этого антагонизма. По их мнению, заранее отвергать разум абсурдно. Разум также исходит от Бога, наделившего им человека, так что подлинного противоречия между догматами и правильными учениями разума быть не может. И задача философов состоит именно в том, чтобы продемонстрировать, что они соответствуют друг другу. Центральной проблемой схоластической философии было показать, что человеческий разум без помощи откровения и Священного писания, посредством свойственных ему методов логического рассуждения, способен доказать аподиктические истины догматов откровения[7]. Между верой и разумом подлинного конфликта не существует. Законы природы и божественные законы не противоречат друг другу.
Однако такой способ решения проблемы не устранил антагонизма; он просто сместил его в другую область. Конфликт существует уже не между верой и разумом, а между томистской философией [8] и другими способами философского рассуждения. Мы можем оставить в стороне настоящие догматы, такие, как Сотворение мира, Воплощение, Троица, поскольку они не оказывают прямого влияния на проблемы отношений между людьми. Но остается много проблем, в отношении которых христианские церкви и конфессии не готовы уступить мирскому рассуждению и оценке с точки зрения общественной пользы. Таким образом, признание естественного права со стороны христианской теологии было всего лишь условным. Оно касалось только определенного типа естественного права, не противоречившего учению Христа в интерпретации этих церквей и конфессий. Оно не признавало верховенства разума и было несовместимо с принципами утилитарной философии.
Вторым фактором, затруднявшим эволюцию естественного права в сторону превращения в последовательную и всеобъемлющую систему человеческой деятельности, была ошибочная теория биологического равенства людей. В неприятии аргументов, выдвигавшихся в защиту правовой дискриминации людей и сословного общества, многие защитники равенства перед законом зашли слишком далеко. Заявлять, что «при рождении человеческие младенцы, несмотря на их особенности, одинаковы как «форды»[8], означает отрицать факты столь очевидные, что это подмочило репутацию всей философии естественного права в целом. Настаивая на биологическом равенстве доктрина естественного права оттолкнула все здравые аргументы, выдвигавшиеся в пользу принципа равенства перед законом. Тем самым она позволила распространиться всевозможным разновидностям правовой дискриминации индивидов и групп индивидов. Она вытеснила учения либеральной социальной философии. Она разбудила ненависть и насилие, международные войны и внутренние революции, она подготовила человечество к принятию агрессивного национализма и расизма.
Основным достижением идеи естественного права было отрицание доктрины (иногда называемой правовым позитивизмом), согласно которой конечным источником «писаного закона» следует считать военную силу законодателя, который в состоянии насильно заставить повиноваться всех, кто пренебрегает его декретами. Естественное право учит, что «писаные законы» могут быть плохими законами, и плохим законам противопоставляет хорошие законы, которым приписывает божественное или естественное происхождение. Но было бы иллюзией отрицать, что наилучшая система законов не может быть внедрена в практику, если не поддерживается и не проводится в жизнь с помощью оружия. Философы закрывали глаза на очевидные исторические факты. Они отказались признавать, что дело, которое они считали правым, добилось успеха только потому, что его приверженцы разбили защитников неправого дела. Христианская вера обязана своим успехом длинной серии военных побед в многочисленных сражениях между римскими императорами и цезарями и удачных походах, открывших Восток для деятельности миссионеров. Американская независимость победила, потому что английские войска были разгромлены повстанцами и французами. Грустная правда заключается в том, что Марс помогает большим батальонам, а не правому делу. Поддержка противоположного мнения подразумевает веру, что исход вооруженного конфликта является судом божьим, в ходе которого Бог всегда дарует победу сторонникам правого дела. Но такое допущение уничтожило бы суть доктрины естественного права, основная идея которого – противопоставление позитивного права, провозглашаемого и проводимого в жизнь властями предержащими, и «высшего» права, опирающегося на глубинную природу человека.
Однако все недостатки и противоречия доктрины естественного права не должны помешать нам признать ее здравое ядро. В груде иллюзий и совершенно произвольных предубеждений была спрятана идея о том, что любой действующий закон страны открыт для критического исследования посредством разума. О критериях, которые следует применять в таком исследовании, старые представители школы имели лишь смутные представления. Они обращались к природе и с неохотой признавали, что конечные критерии добра и зла должны быть найдены в результатах, порождаемых законом. Утилитаризм окончательно завершил интеллектуальную эволюцию, начало которой было положено греческими софистами.
Но ни утилитаризм, ни один из вариантов доктрины естественного права не смогли и не нашли способа устранить конфликт антагонистичных ценностных суждений. Бесполезно делать акцент на том, что природа – окончательный арбитр в том, что правильно и что неправильно. Природа явно не спешит раскрыть человеку свои планы и замыслы. Таким образом, апеллирование к естественному праву не разрешает спор. Оно просто заменяет разногласия, касающиеся интерпретации естественного права, разногласиями в ценностных суждениях. С другой стороны, утилитаризм вообще не имеет дела с конечными целями и ценностными суждениями. Он неизменно обращается только к средствам.
Термином «естественное право» пользовались разные школы философии и юриспруденции. Многие доктрины апеллировали к природе с целью обосновать свои постулаты. Под маркой естественного права было выдвинуто множество ложных тезисов. Не составляет особого труда вскрыть ошибки, общие для большей части этих направлений мысли. И не удивительно, что у многих философов появляется настороженность, как только кто-то ссылается на естественное право.
Несмотря на это было бы серьезной ошибкой игнорировать тот факт, что все разновидности этой доктрины содержали здравую идею, которую невозможно ни скомпрометировать связью с необоснованными причудами, ни дискредитировать какой-либо критикой. Задолго до экономистов классической школы, открывших, что в сфере человеческой деятельности существует регулярность в последовательности явлений, поборники естественного права смутно осознавали этот неотвратимый факт. Из сбивающего с толку многообразия доктрин, проходивших под рубрикой естественного права, выкристаллизовался набор теорем, которым не страшны никакие придирки. Во-первых, это идея существования заданного природой порядка вещей, к которому человек, если он хочет добиться успеха, должен приспосабливать свои действия. Во-вторых, единственным средством, которым располагает человек для познания этого порядка, является мышление и рассуждение, и ни один существующий общественный институт не является исключением из числа подлежащих исследованию и оценке посредством дискурсивного рассуждения. В-третьих, не существует никаких иных критериев оценки любого образа действий либо индивида, либо группы индивидов, кроме результатов этих действий. Будучи доведенной до своих конечных логических следствий, идея естественного права в конечном счете привела к рационализму и утилитаризму [7].
Движение социальной философии к этому неизбежному выводу замедлялось множеством препятствий, устранение которых было непростым делом. На этом пути было множество (мешавших философам) ловушек и запретов. Исследовать превратности эволюции этих доктрин – задача историков философии. В контексте нашего исследования достаточно упомянуть только две из этих проблем.
Между учениями разума и догматами церкви существовал непримиримый антагонизм. Некоторые философы были готовы отдать безусловное верховенство последним. Истину и определенность, заявляли они, можно найти только в откровении. Разум человека может ошибаться, и человек не может быть уверен, что в своих умозрениях, он не сбит с истинного пути дьяволом. Другие мыслители не приняли такого решения этого антагонизма. По их мнению, заранее отвергать разум абсурдно. Разум также исходит от Бога, наделившего им человека, так что подлинного противоречия между догматами и правильными учениями разума быть не может. И задача философов состоит именно в том, чтобы продемонстрировать, что они соответствуют друг другу. Центральной проблемой схоластической философии было показать, что человеческий разум без помощи откровения и Священного писания, посредством свойственных ему методов логического рассуждения, способен доказать аподиктические истины догматов откровения[7]. Между верой и разумом подлинного конфликта не существует. Законы природы и божественные законы не противоречат друг другу.
Однако такой способ решения проблемы не устранил антагонизма; он просто сместил его в другую область. Конфликт существует уже не между верой и разумом, а между томистской философией [8] и другими способами философского рассуждения. Мы можем оставить в стороне настоящие догматы, такие, как Сотворение мира, Воплощение, Троица, поскольку они не оказывают прямого влияния на проблемы отношений между людьми. Но остается много проблем, в отношении которых христианские церкви и конфессии не готовы уступить мирскому рассуждению и оценке с точки зрения общественной пользы. Таким образом, признание естественного права со стороны христианской теологии было всего лишь условным. Оно касалось только определенного типа естественного права, не противоречившего учению Христа в интерпретации этих церквей и конфессий. Оно не признавало верховенства разума и было несовместимо с принципами утилитарной философии.
Вторым фактором, затруднявшим эволюцию естественного права в сторону превращения в последовательную и всеобъемлющую систему человеческой деятельности, была ошибочная теория биологического равенства людей. В неприятии аргументов, выдвигавшихся в защиту правовой дискриминации людей и сословного общества, многие защитники равенства перед законом зашли слишком далеко. Заявлять, что «при рождении человеческие младенцы, несмотря на их особенности, одинаковы как «форды»[8], означает отрицать факты столь очевидные, что это подмочило репутацию всей философии естественного права в целом. Настаивая на биологическом равенстве доктрина естественного права оттолкнула все здравые аргументы, выдвигавшиеся в пользу принципа равенства перед законом. Тем самым она позволила распространиться всевозможным разновидностям правовой дискриминации индивидов и групп индивидов. Она вытеснила учения либеральной социальной философии. Она разбудила ненависть и насилие, международные войны и внутренние революции, она подготовила человечество к принятию агрессивного национализма и расизма.
Основным достижением идеи естественного права было отрицание доктрины (иногда называемой правовым позитивизмом), согласно которой конечным источником «писаного закона» следует считать военную силу законодателя, который в состоянии насильно заставить повиноваться всех, кто пренебрегает его декретами. Естественное право учит, что «писаные законы» могут быть плохими законами, и плохим законам противопоставляет хорошие законы, которым приписывает божественное или естественное происхождение. Но было бы иллюзией отрицать, что наилучшая система законов не может быть внедрена в практику, если не поддерживается и не проводится в жизнь с помощью оружия. Философы закрывали глаза на очевидные исторические факты. Они отказались признавать, что дело, которое они считали правым, добилось успеха только потому, что его приверженцы разбили защитников неправого дела. Христианская вера обязана своим успехом длинной серии военных побед в многочисленных сражениях между римскими императорами и цезарями и удачных походах, открывших Восток для деятельности миссионеров. Американская независимость победила, потому что английские войска были разгромлены повстанцами и французами. Грустная правда заключается в том, что Марс помогает большим батальонам, а не правому делу. Поддержка противоположного мнения подразумевает веру, что исход вооруженного конфликта является судом божьим, в ходе которого Бог всегда дарует победу сторонникам правого дела. Но такое допущение уничтожило бы суть доктрины естественного права, основная идея которого – противопоставление позитивного права, провозглашаемого и проводимого в жизнь властями предержащими, и «высшего» права, опирающегося на глубинную природу человека.
Однако все недостатки и противоречия доктрины естественного права не должны помешать нам признать ее здравое ядро. В груде иллюзий и совершенно произвольных предубеждений была спрятана идея о том, что любой действующий закон страны открыт для критического исследования посредством разума. О критериях, которые следует применять в таком исследовании, старые представители школы имели лишь смутные представления. Они обращались к природе и с неохотой признавали, что конечные критерии добра и зла должны быть найдены в результатах, порождаемых законом. Утилитаризм окончательно завершил интеллектуальную эволюцию, начало которой было положено греческими софистами.
Но ни утилитаризм, ни один из вариантов доктрины естественного права не смогли и не нашли способа устранить конфликт антагонистичных ценностных суждений. Бесполезно делать акцент на том, что природа – окончательный арбитр в том, что правильно и что неправильно. Природа явно не спешит раскрыть человеку свои планы и замыслы. Таким образом, апеллирование к естественному праву не разрешает спор. Оно просто заменяет разногласия, касающиеся интерпретации естественного права, разногласиями в ценностных суждениях. С другой стороны, утилитаризм вообще не имеет дела с конечными целями и ценностными суждениями. Он неизменно обращается только к средствам.
5. Откровение
Богооткровенная религия черпает свой авторитет и аутентичность из сообщения человеку воли Вседержителя. Она дает неопровержимую достоверность.
Однако люди сильно расходятся во взглядах на содержание открытой истины, так же, как и по поводу его правильной – ортодоксальной – интерпретации. Несмотря на грандиозность, величие и возвышенность религиозных чувств, между различными верами и вероисповеданиям существуют неразрешимые конфликты. Даже если единство может быть достигнуто в вопросах исторической аутентичности и достоверности откровения, проблема точности разных интерпретаций текста все равно останется.
Любая вера претендует на абсолютную достоверность. Но ни одна религиозная фракция не знает никакого мирного средства, которое бы всегда побуждало инакомыслящих добровольно отказаться от своих ошибок и принять истинную веру.
Если бы люди различных вероисповеданий встретились для мирного обсуждения своих разногласий, то не смогли бы найти никакой общей основы для своей конференции, кроме утверждения: по плодам их узнаете их [9]. Однако этот утилитаристский метод бесполезен до тех пор, пока люди не пришли к согласию относительно критериев оценки результатов.
Религиозное апеллирование к абсолютным вечным ценностям не ликвидирует конфликтующие ценностные суждения. Оно просто приводит к религиозным войнам.
Однако люди сильно расходятся во взглядах на содержание открытой истины, так же, как и по поводу его правильной – ортодоксальной – интерпретации. Несмотря на грандиозность, величие и возвышенность религиозных чувств, между различными верами и вероисповеданиям существуют неразрешимые конфликты. Даже если единство может быть достигнуто в вопросах исторической аутентичности и достоверности откровения, проблема точности разных интерпретаций текста все равно останется.
Любая вера претендует на абсолютную достоверность. Но ни одна религиозная фракция не знает никакого мирного средства, которое бы всегда побуждало инакомыслящих добровольно отказаться от своих ошибок и принять истинную веру.
Если бы люди различных вероисповеданий встретились для мирного обсуждения своих разногласий, то не смогли бы найти никакой общей основы для своей конференции, кроме утверждения: по плодам их узнаете их [9]. Однако этот утилитаристский метод бесполезен до тех пор, пока люди не пришли к согласию относительно критериев оценки результатов.
Религиозное апеллирование к абсолютным вечным ценностям не ликвидирует конфликтующие ценностные суждения. Оно просто приводит к религиозным войнам.
6. Атеистическая интуиция
Другие попытки обнаружить абсолютный критерий ценностей делались без обращения к божественной реальности. Подчеркнуто отвергая все традиционные религии и претендуя на присвоение своим учениям эпитета «научный», разные авторы пытались подменить новой верой старую. Они претендовали на знание того, что непостижимая сила, направляющая все космическое становление, приуготовила человечеству. Они провозглашали абсолютный критерий ценностей. Добро – это то, что ведет по пути, по которому эта сила хочет, чтобы следовало человечество; все остальное – зло. В их словаре «прогрессивный» – синоним добра, а «реакционный» – синоним зла. Прогресс неизбежно одерживает триумф над реакцией, поскольку люди не в силах отклонить ход истории от направления, предначертанного непостижимой движущей силой. Такова метафизика Карла Маркса – вера современного самозванного прогрессизма.
Марксизм является революционной доктриной. Марксизм недвусмысленно провозглашает, что замысел движущей силы будет осуществлен при помощи гражданской войны. Это подразумевает, что в конечном итоге в этих битвах правое дело, т. е. дело прогресса, должно победить. Тогда все конфликты по поводу ценностных суждений должны исчезнуть. Ликвидация инакомыслящих установит не вызывающее сомнения господство абсолютных вечных ценностей.
Эта формула решения конфликта ценностных суждений, безусловно, не нова. Этот метод известен и практикуется с незапамятных времен. Убивайте неверных! Сжигайте еретиков! Новое здесь заключается в том, что теперь это продается публике под маркой «науки».
Марксизм является революционной доктриной. Марксизм недвусмысленно провозглашает, что замысел движущей силы будет осуществлен при помощи гражданской войны. Это подразумевает, что в конечном итоге в этих битвах правое дело, т. е. дело прогресса, должно победить. Тогда все конфликты по поводу ценностных суждений должны исчезнуть. Ликвидация инакомыслящих установит не вызывающее сомнения господство абсолютных вечных ценностей.
Эта формула решения конфликта ценностных суждений, безусловно, не нова. Этот метод известен и практикуется с незапамятных времен. Убивайте неверных! Сжигайте еретиков! Новое здесь заключается в том, что теперь это продается публике под маркой «науки».
7. Идея справедливости
Одним из мотивов, побуждающих людей искать абсолютный и непреложный критерий ценности, является предположение, что мирное сотрудничество возможно только среди людей, которые руководствуются одинаковыми ценностными суждениями.
Очевидно, что общественное сотрудничество не возникло и не могло поддерживаться, если бы подавляющее большинство людей не рассматривало бы его в качестве средства для достижения всех своих целей. Стремясь к сохранению собственной жизни и здоровья и к максимально возможному устранению ощущаемого беспокойства, индивиды видят в обществе средство, а не цель. Даже относительно этого пункта полное единодушие отсутствует. Однако мы можем пренебречь несогласием аскетов и отшельников не потому что их мало, а потому что их планы не нарушаются, если люди в стремлении осуществить свои планы сотрудничают в обществе.
Между членами общества существуют разногласия относительно наилучших методов его организации. Но это разногласия по поводу средств, а не конечных целей. Возникающие при этом проблемы могут быть решены без обращения к ценностным суждениям.
Разумеется, почти все, кто руководствуется традиционным подходом к этическим рецептам, категорически отвергают такую интерпретацию этого вопроса. Общественные институты, утверждают они, должны быть справедливыми. Недостойно оценивать их просто в соответствии с их пригодностью для достижения определенных целей, как бы ни были эти цели желательны с любой иной точки зрения. Справедливость прежде всего. Экстремальную формулировку этой идеи можно найти во фразе: fiat justicia, pereat mundus[9]. Пусть справедливость восторжествует, даже если мир будет разрушен. Большинство сторонников постулата справедливости отвергнет эту максиму как экстравагантную, абсурдную и парадоксальную. Но она не более абсурдна, а просто более скандальна, чем любая другая ссылка на произвольное понятие абсолютной справедливости. Она со всей ясностью демонстрирует ложность методов, применяемых в дисциплине интуитивной этики.
Метод этой нормативной квазинауки – вывод определенных заповедей из интуиции и исследование их, как если бы их принятие в качестве руководства к действию не оказывало бы влияния на достижение остальных целей, рассматриваемых как желаемые. Моралисты не беспокоятся о неизбежных последствиях воплощения их постулатов в жизнь. Нам нет нужды ни обсуждать позицию людей, для которых обращение к справедливости лишь явный предлог, выбранный сознательно или подсознательно, чтобы замаскировать свои краткосрочные интересы, ни разоблачать ханжество таких сомнительных понятий, как справедливые цены и справедливая заработная плата[10]. Философы, приписывающие в своих трактатах по этике высшую ценность справедливости и применяющие мерку справедливости ко всем общественным институтам, не виноваты в этих уловках. Они не поддерживали эгоистичные групповые интересы, провозглашая только их справедливыми, честными и добродетельными, и не порочили всех несогласных, описывая их как апологетов неправого дела. В существование вечной идеи абсолютной справедливости и в обязанность человека организовать все человеческие институты в согласии с этим идеалом верили платоники. Познание справедливости дается человеку его внутренним голосом, т. е. интуицией. Поборники этой доктрины не задаются вопросом, каковы будут последствия реализации их проекта. Они молчаливо предполагают, что либо эти последствия будут благоприятными, либо человечество обязано смириться даже с очень болезненными последствиями справедливости. Еще меньше внимания эти учителя нравственности обращают на тот факт, что люди могут расходиться (и на самом деле расходятся) в интерпретации внутреннего голоса и что невозможно найти метод мирного урегулирования подобных разногласий.
Все эти этические доктрины не могут понять, что вне общественных уз нет ничего, чему можно было бы присвоить эпитет «справедливый». Гипотетически изолированный индивид под давлением биологической конкуренции должен смотреть на всех остальных людей как на смертельных врагов. Его единственная забота – сохранить собственную жизнь и здоровье; ему не нужно обращать внимание на последствия, которые его выживание будет иметь для других людей; он не нуждается в справедливости. Он озабочен только гигиеной и обороной. Но в рамках общественного сотрудничества с другими людьми индивид вынужден воздерживаться от поведения, несовместимого с жизнью в обществе. Только в этом случае возникает различие между тем, что является справедливым и тем, что является несправедливым. Оно всегда относится только к межчеловеческим общественным отношениям. То, что выгодно индивиду и не оказывает неблагоприятного влияния на окружающих, например соблюдение правил приема некоторых лекарств, остается гигиеной.
Конечным критерием справедливости является содействие сохранению общественного сотрудничества. Поведение, способствующее сохранению общественного сотрудничества, является справедливым, поведение, наносящее ущерб сохранению общества – несправедливым. Не может стоять вопрос об организации общества на основе произвольных предвзятых представлений о справедливости. Задача в том, чтобы организовать общество для максимально возможного осуществления тех целей, которых посредством общественного сотрудничества стремятся достигнуть люди. Общественная польза – единственный критерий справедливости. Она является единственным ориентиром законодательства.
Таким образом между эгоизмом и альтруизмом, между экономической наукой и этикой, между интересами индивида и интересами общества не существует непримиримого конфликта. Философия утилитаризма и ее самый прекрасный продукт – экономическая наука – сводят этот кажущийся антагонизм к противопоставлению краткосрочных и долгосрочных целей. Общество не смогло бы возникнуть или сохраниться без гармонии правильно понимаемых интересов всех его членов.
Существует только один способ трактовки всех проблем общественной организации и поведения членов общества, а именно метод, применяемый праксиологией и экономической наукой. Никакой другой метод не может способствовать прояснению этих вопросов.
Концепция справедливости, используемая в юриспруденции, ссылается на легальность, т. е. на законность с точки зрения действующего права страны. Она подразумевает справедливость de lege lata[11]. Наука о праве ничего не может сказать о de lege ferenda[12], о законах, какими они должны быть. Введение в действие новых законов и отмена старых является задачей законодательного органа, единственный критерий которого – общественная польза. Помощь, которую законодатель может ждать от юристов, касается только технических деталей, а не существа законов или декретов.
Нормативной науки, науки о том, что должно быть, не существует.
Очевидно, что общественное сотрудничество не возникло и не могло поддерживаться, если бы подавляющее большинство людей не рассматривало бы его в качестве средства для достижения всех своих целей. Стремясь к сохранению собственной жизни и здоровья и к максимально возможному устранению ощущаемого беспокойства, индивиды видят в обществе средство, а не цель. Даже относительно этого пункта полное единодушие отсутствует. Однако мы можем пренебречь несогласием аскетов и отшельников не потому что их мало, а потому что их планы не нарушаются, если люди в стремлении осуществить свои планы сотрудничают в обществе.
Между членами общества существуют разногласия относительно наилучших методов его организации. Но это разногласия по поводу средств, а не конечных целей. Возникающие при этом проблемы могут быть решены без обращения к ценностным суждениям.
Разумеется, почти все, кто руководствуется традиционным подходом к этическим рецептам, категорически отвергают такую интерпретацию этого вопроса. Общественные институты, утверждают они, должны быть справедливыми. Недостойно оценивать их просто в соответствии с их пригодностью для достижения определенных целей, как бы ни были эти цели желательны с любой иной точки зрения. Справедливость прежде всего. Экстремальную формулировку этой идеи можно найти во фразе: fiat justicia, pereat mundus[9]. Пусть справедливость восторжествует, даже если мир будет разрушен. Большинство сторонников постулата справедливости отвергнет эту максиму как экстравагантную, абсурдную и парадоксальную. Но она не более абсурдна, а просто более скандальна, чем любая другая ссылка на произвольное понятие абсолютной справедливости. Она со всей ясностью демонстрирует ложность методов, применяемых в дисциплине интуитивной этики.
Метод этой нормативной квазинауки – вывод определенных заповедей из интуиции и исследование их, как если бы их принятие в качестве руководства к действию не оказывало бы влияния на достижение остальных целей, рассматриваемых как желаемые. Моралисты не беспокоятся о неизбежных последствиях воплощения их постулатов в жизнь. Нам нет нужды ни обсуждать позицию людей, для которых обращение к справедливости лишь явный предлог, выбранный сознательно или подсознательно, чтобы замаскировать свои краткосрочные интересы, ни разоблачать ханжество таких сомнительных понятий, как справедливые цены и справедливая заработная плата[10]. Философы, приписывающие в своих трактатах по этике высшую ценность справедливости и применяющие мерку справедливости ко всем общественным институтам, не виноваты в этих уловках. Они не поддерживали эгоистичные групповые интересы, провозглашая только их справедливыми, честными и добродетельными, и не порочили всех несогласных, описывая их как апологетов неправого дела. В существование вечной идеи абсолютной справедливости и в обязанность человека организовать все человеческие институты в согласии с этим идеалом верили платоники. Познание справедливости дается человеку его внутренним голосом, т. е. интуицией. Поборники этой доктрины не задаются вопросом, каковы будут последствия реализации их проекта. Они молчаливо предполагают, что либо эти последствия будут благоприятными, либо человечество обязано смириться даже с очень болезненными последствиями справедливости. Еще меньше внимания эти учителя нравственности обращают на тот факт, что люди могут расходиться (и на самом деле расходятся) в интерпретации внутреннего голоса и что невозможно найти метод мирного урегулирования подобных разногласий.
Все эти этические доктрины не могут понять, что вне общественных уз нет ничего, чему можно было бы присвоить эпитет «справедливый». Гипотетически изолированный индивид под давлением биологической конкуренции должен смотреть на всех остальных людей как на смертельных врагов. Его единственная забота – сохранить собственную жизнь и здоровье; ему не нужно обращать внимание на последствия, которые его выживание будет иметь для других людей; он не нуждается в справедливости. Он озабочен только гигиеной и обороной. Но в рамках общественного сотрудничества с другими людьми индивид вынужден воздерживаться от поведения, несовместимого с жизнью в обществе. Только в этом случае возникает различие между тем, что является справедливым и тем, что является несправедливым. Оно всегда относится только к межчеловеческим общественным отношениям. То, что выгодно индивиду и не оказывает неблагоприятного влияния на окружающих, например соблюдение правил приема некоторых лекарств, остается гигиеной.
Конечным критерием справедливости является содействие сохранению общественного сотрудничества. Поведение, способствующее сохранению общественного сотрудничества, является справедливым, поведение, наносящее ущерб сохранению общества – несправедливым. Не может стоять вопрос об организации общества на основе произвольных предвзятых представлений о справедливости. Задача в том, чтобы организовать общество для максимально возможного осуществления тех целей, которых посредством общественного сотрудничества стремятся достигнуть люди. Общественная польза – единственный критерий справедливости. Она является единственным ориентиром законодательства.
Таким образом между эгоизмом и альтруизмом, между экономической наукой и этикой, между интересами индивида и интересами общества не существует непримиримого конфликта. Философия утилитаризма и ее самый прекрасный продукт – экономическая наука – сводят этот кажущийся антагонизм к противопоставлению краткосрочных и долгосрочных целей. Общество не смогло бы возникнуть или сохраниться без гармонии правильно понимаемых интересов всех его членов.
Существует только один способ трактовки всех проблем общественной организации и поведения членов общества, а именно метод, применяемый праксиологией и экономической наукой. Никакой другой метод не может способствовать прояснению этих вопросов.
Концепция справедливости, используемая в юриспруденции, ссылается на легальность, т. е. на законность с точки зрения действующего права страны. Она подразумевает справедливость de lege lata[11]. Наука о праве ничего не может сказать о de lege ferenda[12], о законах, какими они должны быть. Введение в действие новых законов и отмена старых является задачей законодательного органа, единственный критерий которого – общественная польза. Помощь, которую законодатель может ждать от юристов, касается только технических деталей, а не существа законов или декретов.
Нормативной науки, науки о том, что должно быть, не существует.
8. Доктрина утилитаризма: новая формулировка
Суть учений философии утилитаризма в применении к проблемам общества может быть переформулирована следующим образом.
Человеческие усилия на основе принципа разделения труда в условиях общественного сотрудничества добиваются, при прочих равных условиях, большей отдачи на единицу затрат, чем изолированные усилия одиноких индивидов. Разум человека способен осознать этот факт и соответствующим образом приспособить свое поведение. Таким образом, общественное сотрудничество почти для каждого человека становится средством достижения всех целей. Специфически человеческий общий интерес – сохранение и интенсификация общественных связей, заменяет собой безжалостную биологическую конкуренцию – существенный признак жизни животных и растений. Человек становится общественным существом. Неизбежные законы природы больше не вынуждают его смотреть на всех остальных особей своего зоологического вида как на смертельных врагов. Другие люди становятся его собратьями. Для животных каждый новый член данного вида означает нового соперника в борьбе за жизнь. Для человека, пока не достигнут оптимальный размер населения, это означает скорее улучшение, чем ухудшение его материального благополучия.
Несмотря на все социальные достижения, человек по своей биологической структуре остается млекопитающим. Его самые насущные потребности – питание, тепло и кров. Только когда эти потребности удовлетворены, он может заняться другими, присущими только человеческому виду и потому называемыми специфически человеческими или высшими потребностями. Удовлетворение последних также, как правило, зависит, по крайней мере в определенной степени, от наличия различных материальных осязаемых вещей.
Так как для действующего человека общественное сотрудничество является средством, а не целью, то чтобы заставить его работать, нет необходимости в единодушии относительно ценностных суждений. Факт, что почти все люди сходятся в стремлении к определенным целям, к тем удовольствиям, которые кабинетные моралисты презирают как низменные и недостойные. Но точно также факт, что люди не могут преследовать даже самые возвышенные цели, пока не удовлетворят нужды своего животного тела. Самые величественные творения философии, искусства и литературы никогда не были бы созданы людьми, живущими вне общества.
Моралисты превозносят благородство людей, стремящихся к вещи ради нее самой. «Deutsch sein heisst eine Sache um ihrer selbst willen tun»[13], провозгласил Рихард Вагнер[14], и нацисты всех народов признали этот афоризм в качестве фундаментального принципа своей веры. Но то, что преследуется в качестве конечной цели, ценится в соответствии с непосредственным удовлетворением, получаемым в результате ее достижения. Нет ничего страшного в том, чтобы кратко заявить, что цель преследуется ради нее самой. Тогда фраза Вагнера сводится к трюизму: конечные цели являются целями, а не средствами достижения других целей.
Человеческие усилия на основе принципа разделения труда в условиях общественного сотрудничества добиваются, при прочих равных условиях, большей отдачи на единицу затрат, чем изолированные усилия одиноких индивидов. Разум человека способен осознать этот факт и соответствующим образом приспособить свое поведение. Таким образом, общественное сотрудничество почти для каждого человека становится средством достижения всех целей. Специфически человеческий общий интерес – сохранение и интенсификация общественных связей, заменяет собой безжалостную биологическую конкуренцию – существенный признак жизни животных и растений. Человек становится общественным существом. Неизбежные законы природы больше не вынуждают его смотреть на всех остальных особей своего зоологического вида как на смертельных врагов. Другие люди становятся его собратьями. Для животных каждый новый член данного вида означает нового соперника в борьбе за жизнь. Для человека, пока не достигнут оптимальный размер населения, это означает скорее улучшение, чем ухудшение его материального благополучия.
Несмотря на все социальные достижения, человек по своей биологической структуре остается млекопитающим. Его самые насущные потребности – питание, тепло и кров. Только когда эти потребности удовлетворены, он может заняться другими, присущими только человеческому виду и потому называемыми специфически человеческими или высшими потребностями. Удовлетворение последних также, как правило, зависит, по крайней мере в определенной степени, от наличия различных материальных осязаемых вещей.
Так как для действующего человека общественное сотрудничество является средством, а не целью, то чтобы заставить его работать, нет необходимости в единодушии относительно ценностных суждений. Факт, что почти все люди сходятся в стремлении к определенным целям, к тем удовольствиям, которые кабинетные моралисты презирают как низменные и недостойные. Но точно также факт, что люди не могут преследовать даже самые возвышенные цели, пока не удовлетворят нужды своего животного тела. Самые величественные творения философии, искусства и литературы никогда не были бы созданы людьми, живущими вне общества.
Моралисты превозносят благородство людей, стремящихся к вещи ради нее самой. «Deutsch sein heisst eine Sache um ihrer selbst willen tun»[13], провозгласил Рихард Вагнер[14], и нацисты всех народов признали этот афоризм в качестве фундаментального принципа своей веры. Но то, что преследуется в качестве конечной цели, ценится в соответствии с непосредственным удовлетворением, получаемым в результате ее достижения. Нет ничего страшного в том, чтобы кратко заявить, что цель преследуется ради нее самой. Тогда фраза Вагнера сводится к трюизму: конечные цели являются целями, а не средствами достижения других целей.