Страница:
Когда делегация палаты депутатов принесла королю примирительный ответ на его речь, произнесенную при открытии новой сессии, он высокомерно заявил, что действовать так, как в последние годы, – его долг, и в будущем в подобных обстоятельствах он будет действовать точно так же. Но в ходе конфликта король не раз был готов сдаться. В 1862 г. он потерял все надежды преодолеть сопротивление народа и был готов отречься от престола. Генерал фон Роон убедил его сделать последнюю попытку и назначить премьер-министром Бисмарка. Бисмарк примчался из Парижа, где был представителем Пруссии при дворе Наполеона III. Король, по его словам, выглядел «утомленным, угнетенным и обескураженным». Когда Бисмарк попытался изложить свое понимание политической ситуации, Вильгельм прервал его словами: «Я предвижу совершенно ясно, чем все это кончится. На Оперной площади, под моими окнами, отрубят голову сперва вам, а несколько позже и мне». Вдохнуть мужество в трепещущего Гогенцоллерна оказалось непростой задачей. Но в конце концов, сообщает Бисмарк, «я воззвал к его воинской чести, и он увидел себя в положении офицера, обязанного защищать свой пост, пока не погибнет»[15].
Королева, принцы и многие генералы были испуганы еще сильнее. В Англии королева Виктория бессонными ночами думала о положении своей старшей дочери, которая была женой кронпринца. По королевскому дворцу в Берлине бродили тени Людовика XVI и Марии Антуанетты.
Однако все эти страхи были беспочвенны. Прогрессисты не замышляли новой революции, а если бы и рискнули, то были бы разгромлены.
Подвергавшиеся со всех сторон нападкам немецкие либералы, эти преданные науке люди, читатели философских трактатов, любители музыки и поэзии, прекрасно понимали, почему провалилось восстание 1848 г. Они знали, что не смогут создать народное правительство в стране, миллионы жителей которой все еще пребывают в тисках религиозных суеверий, неграмотности и дикости. По существу, политическая проблема была проблемой образования. Конечный успех либерализма и демократии представлялся несомненным. Движение в сторону парламентаризма неодолимо. Но для победы либерализма необходимо, чтобы просвещение затронуло тот слой населения, в котором король набирает верных себе солдат, сделав их приверженцами либеральных идей. Тогда король будет вынужден уступить, и власть достанется парламенту без кровопролития. Либералы были настроены всеми силами оберегать немецкий народ от ужасов революции и гражданской войны. Они были уверены, что в не столь отдаленном будущем получат полную власть над Пруссией. Нужно было только подождать.
5. Программа «Малой Германии»
6. Эпизод с Лассалем
Глава II Триумф милитаризма
1. Прусская армия в новой Германской империи
2. Немецкий милитаризм
Королева, принцы и многие генералы были испуганы еще сильнее. В Англии королева Виктория бессонными ночами думала о положении своей старшей дочери, которая была женой кронпринца. По королевскому дворцу в Берлине бродили тени Людовика XVI и Марии Антуанетты.
Однако все эти страхи были беспочвенны. Прогрессисты не замышляли новой революции, а если бы и рискнули, то были бы разгромлены.
Подвергавшиеся со всех сторон нападкам немецкие либералы, эти преданные науке люди, читатели философских трактатов, любители музыки и поэзии, прекрасно понимали, почему провалилось восстание 1848 г. Они знали, что не смогут создать народное правительство в стране, миллионы жителей которой все еще пребывают в тисках религиозных суеверий, неграмотности и дикости. По существу, политическая проблема была проблемой образования. Конечный успех либерализма и демократии представлялся несомненным. Движение в сторону парламентаризма неодолимо. Но для победы либерализма необходимо, чтобы просвещение затронуло тот слой населения, в котором король набирает верных себе солдат, сделав их приверженцами либеральных идей. Тогда король будет вынужден уступить, и власть достанется парламенту без кровопролития. Либералы были настроены всеми силами оберегать немецкий народ от ужасов революции и гражданской войны. Они были уверены, что в не столь отдаленном будущем получат полную власть над Пруссией. Нужно было только подождать.
5. Программа «Малой Германии»
В ходе конституционного конфликта прусские прогрессисты не добивались уничтожения или ослабления армии. Они понимали, что в существовавших обстоятельствах Германия нуждалась в сильной армии для защиты своей независимости. Они лишь хотели отобрать армию у короля и сделать ее инструментом защиты немецкой свободы. Вопрос был в том, кто будет контролировать армию – король или парламент?
Целью немецкого либерализма было преодоление постыдной раздробленности Германии на тридцать с лишним малых государств и создание единого либерального государства. Большинство либералов считали, что будущая Германия не должна включать Австрию. Австрия очень сильно отличалась от других немецкоговорящих стран; у нее были собственные проблемы, чуждые остальной нации. Либералы не могли не рассматривать Австрию в качестве самого опасного препятствия немецкой свободе. Австрийский двор находился под влиянием иезуитов, ее правительство заключило конкордат с папой Пием IX, известным своей враждебностью ко всем современным идеям. Император Австрии не собирался добровольно отказываться от того положения, которое его предки занимали в Германии более 400 лет. Либералы хотели, чтобы у Пруссии была сильная армия, потому что боялись австрийского владычества, новой контрреформации и восстановления реакционной системы покойного князя Меттерниха. Их целью было единое правительство для всех немцев за пределами Австрии (и Швейцарии). Поэтому они называли себя малогерманцы (Kleindeutsche), в противоположность великогерманцам (Grossdeutsche), которые хотели включения в состав будущей Германии тех частей Австрии, которые прежде входили в Священную империю.
Но помимо этого были и другие внешнеполитические обстоятельства, требовавшие увеличения прусской армии. Францией в те годы правил авантюрист, убежденный, что может сохранить трон только военными победами. В первое десятилетие своего царствования он уже провел две кровавых войны. Казалось, что теперь черед Германии. Не было сомнений, что Наполеон III лелеет идею присоединения территории по левому берегу Рейна. Кто, кроме прусской армии, мог защитить Германию?
Была еще одна проблема – Шлезвиг-Гольштейн. Граждане Гольштейна, Лауенбурга и Южного Шлезвига были решительными противниками датского правления. Немецких либералов мало интересовали изощренные аргументы юристов и дипломатов относительно обоснованности разных притязаний на земли Эльбских герцогств. Их не впечатляла доктрина, что вопрос о правителе страны следует решать с учетом положений феодального права и семейных соглашений столетней давности. Они поддерживали западный принцип самоопределения. Жители этих герцогств не желали оказаться под владычеством человека, все притязания которого покоились на том, что он был женат на герцогине с сомнительными правами на трон Шлезвига и безо всяких прав на трон Гольштейна. Они мечтали об автономии в рамках Германской конфедерации. Для либералов был важен этот единственный факт. Почему отказывать этим немцам в том, что получили британцы, французы, бельгийцы и итальянцы? Но поскольку король Дании не собирался отказываться от своих притязаний, без помощи оружия этот вопрос было решить невозможно.
Но было бы ошибкой оценивать все эти проблемы с точки зрения позднейших событий. Бисмарк освободил Шлезвиг-Гольштейн от датских угнетателей только для того, чтобы присоединить его к Пруссии. И он присоединил не только Южный Шлезвиг, но и Северный, население которого предпочитало остаться под эгидой Датской короны. Не Наполеон III напал на Германию; это Бисмарк двинул войска на Францию. В начале 1860-х годов такого поворота событий никто не предвидел. В то время в Европе, да и в Америке, главным нарушителем мира и агрессором все считали императора Франции. Симпатии к стремлению немцев к объединению в значительной степени объяснялись убеждением, что единая Германия составит противовес Франции и, таким образом, обеспечит Европе мирное будущее.
К тому же религиозные предубеждения малогерманцев направили их по ошибочному пути. Подобно большинству либералов, они считали протестантизм первым шагом на пути от средневекового невежества к просвещению. Малогерманцы боялись католической Австрии и предпочитали Пруссию, где большинство населения составляли протестанты. Вопреки опыту они надеялись, что Пруссия более открыта либеральным идеям, чем Австрия. Нужно отметить, что в те критические годы политические условия в Австрии были неудовлетворительными. Но дальнейшие события доказали, что протестантизм защищает свободу не лучше католицизма. Идеалом либерализма является полное отделение церкви от государства, а также равная терпимость ко всем вероисповеданиям.
Но в эту ошибку впали не только немцы. Заблуждение французских либералов доходило до того, что поначалу они приветствовали победу Пруссии в Кёниггреце (Садова). Позже они осознали, что поражение Австрии было приговором и для Франции, и лишь тогда – слишком поздно – их боевым кличем стал лозунг: «Реванш за Садова!»
В любом случае, Кёниггрец был сокрушительным поражением для немецкого либерализма. Либералы понимали, что кампания ими проиграна. Тем не менее они были полны надежд. Они были твердо намерены продолжить борьбу в новом парламенте Северной Германии. Им казалось, что эта борьба должна привести к победе либерализма и сокрушению абсолютизма. Каждый день приближал момент, когда король утратит возможность использовать «свою» армию против народа.
Целью немецкого либерализма было преодоление постыдной раздробленности Германии на тридцать с лишним малых государств и создание единого либерального государства. Большинство либералов считали, что будущая Германия не должна включать Австрию. Австрия очень сильно отличалась от других немецкоговорящих стран; у нее были собственные проблемы, чуждые остальной нации. Либералы не могли не рассматривать Австрию в качестве самого опасного препятствия немецкой свободе. Австрийский двор находился под влиянием иезуитов, ее правительство заключило конкордат с папой Пием IX, известным своей враждебностью ко всем современным идеям. Император Австрии не собирался добровольно отказываться от того положения, которое его предки занимали в Германии более 400 лет. Либералы хотели, чтобы у Пруссии была сильная армия, потому что боялись австрийского владычества, новой контрреформации и восстановления реакционной системы покойного князя Меттерниха. Их целью было единое правительство для всех немцев за пределами Австрии (и Швейцарии). Поэтому они называли себя малогерманцы (Kleindeutsche), в противоположность великогерманцам (Grossdeutsche), которые хотели включения в состав будущей Германии тех частей Австрии, которые прежде входили в Священную империю.
Но помимо этого были и другие внешнеполитические обстоятельства, требовавшие увеличения прусской армии. Францией в те годы правил авантюрист, убежденный, что может сохранить трон только военными победами. В первое десятилетие своего царствования он уже провел две кровавых войны. Казалось, что теперь черед Германии. Не было сомнений, что Наполеон III лелеет идею присоединения территории по левому берегу Рейна. Кто, кроме прусской армии, мог защитить Германию?
Была еще одна проблема – Шлезвиг-Гольштейн. Граждане Гольштейна, Лауенбурга и Южного Шлезвига были решительными противниками датского правления. Немецких либералов мало интересовали изощренные аргументы юристов и дипломатов относительно обоснованности разных притязаний на земли Эльбских герцогств. Их не впечатляла доктрина, что вопрос о правителе страны следует решать с учетом положений феодального права и семейных соглашений столетней давности. Они поддерживали западный принцип самоопределения. Жители этих герцогств не желали оказаться под владычеством человека, все притязания которого покоились на том, что он был женат на герцогине с сомнительными правами на трон Шлезвига и безо всяких прав на трон Гольштейна. Они мечтали об автономии в рамках Германской конфедерации. Для либералов был важен этот единственный факт. Почему отказывать этим немцам в том, что получили британцы, французы, бельгийцы и итальянцы? Но поскольку король Дании не собирался отказываться от своих притязаний, без помощи оружия этот вопрос было решить невозможно.
Но было бы ошибкой оценивать все эти проблемы с точки зрения позднейших событий. Бисмарк освободил Шлезвиг-Гольштейн от датских угнетателей только для того, чтобы присоединить его к Пруссии. И он присоединил не только Южный Шлезвиг, но и Северный, население которого предпочитало остаться под эгидой Датской короны. Не Наполеон III напал на Германию; это Бисмарк двинул войска на Францию. В начале 1860-х годов такого поворота событий никто не предвидел. В то время в Европе, да и в Америке, главным нарушителем мира и агрессором все считали императора Франции. Симпатии к стремлению немцев к объединению в значительной степени объяснялись убеждением, что единая Германия составит противовес Франции и, таким образом, обеспечит Европе мирное будущее.
К тому же религиозные предубеждения малогерманцев направили их по ошибочному пути. Подобно большинству либералов, они считали протестантизм первым шагом на пути от средневекового невежества к просвещению. Малогерманцы боялись католической Австрии и предпочитали Пруссию, где большинство населения составляли протестанты. Вопреки опыту они надеялись, что Пруссия более открыта либеральным идеям, чем Австрия. Нужно отметить, что в те критические годы политические условия в Австрии были неудовлетворительными. Но дальнейшие события доказали, что протестантизм защищает свободу не лучше католицизма. Идеалом либерализма является полное отделение церкви от государства, а также равная терпимость ко всем вероисповеданиям.
Но в эту ошибку впали не только немцы. Заблуждение французских либералов доходило до того, что поначалу они приветствовали победу Пруссии в Кёниггреце (Садова). Позже они осознали, что поражение Австрии было приговором и для Франции, и лишь тогда – слишком поздно – их боевым кличем стал лозунг: «Реванш за Садова!»
В любом случае, Кёниггрец был сокрушительным поражением для немецкого либерализма. Либералы понимали, что кампания ими проиграна. Тем не менее они были полны надежд. Они были твердо намерены продолжить борьбу в новом парламенте Северной Германии. Им казалось, что эта борьба должна привести к победе либерализма и сокрушению абсолютизма. Каждый день приближал момент, когда король утратит возможность использовать «свою» армию против народа.
6. Эпизод с Лассалем
Для понимания прусского конституционного конфликта можно было бы обойтись и без упоминания Фердинанда Лассаля. Его появление на политической сцене не сказалось на ходе событий. Но оно стало предвестником чего-то совершенно нового; впервые дали о себе знать силы, которым предстояло определить судьбу Германии и всей западной цивилизации.
В то время как прусские прогрессисты вели борьбу за свободу, Лассаль неистово и ожесточенно воевал против них, проповедуя евангелие классовой войны и подстрекая рабочих отвернуться от прогрессистов. Он говорил, что прогрессисты, эти представители буржуазии, являются смертельными врагами рабочих. Нужно бороться не с государством, а с эксплуататорскими классами. Государство – ваш друг; ну, разумеется, не государство, управляемое господином фон Бисмарком, а государство, во главе которого буду я, Лассаль.
Лассаль не был платным агентом Бисмарка, как подозревали некоторые. Лассаль был неподкупен. Только после его смерти некоторые из его бывших друзей взяли деньги у правительства. Но поскольку и Биссмарк и Лассаль нападали на прогрессистов, они оказались в буквальном смысле слова союзниками. Лассаль очень скоро сблизился с Бисмарком. У них были тайные встречи. Об этих тайных отношениях стало известно лишь много лет спустя. Бессмысленно обсуждать, к чему привел бы открытый и продолжительный союз этих двух честолюбцев, если бы вскоре после начала этих встреч Лассаль не умер из-за раны, полученной на дуэли (31 августа 1864 г.). Они оба стремились к высшей власти в Германии. Ни Бисмарк, ни Лассаль добровольно не отказались бы от борьбы за первое место.
Бисмарк и его друзья в военной и аристократической среде ненавидели либералов настолько, что отдали бы страну социалистам, если б им не хватило силы самим удержать власть. Но в то время они были достаточно сильны, чтобы надежно держать прогрессистов в узде. Им не нужна была поддержка Лассаля.
Неправда, будто Лассаль подал Бисмарку идею, что революционный социализм является мощным союзником в борьбе против либералов. Бисмарк издавна понял, что низшие классы большие монархисты, чем средние классы[16]. Кроме того, когда он был представителем Пруссии в Париже, ему пришлось наблюдать цезаризм[31] в действии. Не исключено, что его пристрастие к всеобщему и равному избирательному праву было усилено разговорами с Лассалем. Но в тот момент он не нуждался в сотрудничестве Лассаля. Социалисты были еще слишком слабы, чтобы считать его важным союзником. К моменту смерти Лассаля во Всеобщем рабочем союзе[32] насчитывалось не более 4000 членов[17].
Агитация Лассаля не мешала деятельности прогрессистов. Это досаждало, но не мешало. Да и ничему полезному научиться от него они не могли. То, что прусский парламент – чистая бутафория и что армия является главной опорой прусского абсолютизма, для них не было новостью. Они противостояли власти именно потому, что знали это.
Короткая демагогическая карьера Лассаля примечательна тем, что впервые на политической сцене Германии идеи социализма и этатизма вступили в борьбу с идеями демократии и свободы. Сам Лассаль не был нацистом; но он был самым видным предшественником нацистов и первым немцем, претендовавшим на роль фюрера. Он отвергал ценности Просвещения и либеральной философии, но не как романтический поклонник Средневековья и королевского абсолютизма. Он отрицал их, но при этом обещал реализовать с еще большей широтой и размахом. Либерализм, утверждал он, стремится к иллюзорной свободе, а я приведу вас к подлинной свободе. И эта его подлинная свобода означала всемогущество государства. Враг свободы – не полиция, а буржуазия.
Именно Лассаль лучше всего выразил дух наступавшей эпохи, сказав: «Государство – это Бог»[18].
В то время как прусские прогрессисты вели борьбу за свободу, Лассаль неистово и ожесточенно воевал против них, проповедуя евангелие классовой войны и подстрекая рабочих отвернуться от прогрессистов. Он говорил, что прогрессисты, эти представители буржуазии, являются смертельными врагами рабочих. Нужно бороться не с государством, а с эксплуататорскими классами. Государство – ваш друг; ну, разумеется, не государство, управляемое господином фон Бисмарком, а государство, во главе которого буду я, Лассаль.
Лассаль не был платным агентом Бисмарка, как подозревали некоторые. Лассаль был неподкупен. Только после его смерти некоторые из его бывших друзей взяли деньги у правительства. Но поскольку и Биссмарк и Лассаль нападали на прогрессистов, они оказались в буквальном смысле слова союзниками. Лассаль очень скоро сблизился с Бисмарком. У них были тайные встречи. Об этих тайных отношениях стало известно лишь много лет спустя. Бессмысленно обсуждать, к чему привел бы открытый и продолжительный союз этих двух честолюбцев, если бы вскоре после начала этих встреч Лассаль не умер из-за раны, полученной на дуэли (31 августа 1864 г.). Они оба стремились к высшей власти в Германии. Ни Бисмарк, ни Лассаль добровольно не отказались бы от борьбы за первое место.
Бисмарк и его друзья в военной и аристократической среде ненавидели либералов настолько, что отдали бы страну социалистам, если б им не хватило силы самим удержать власть. Но в то время они были достаточно сильны, чтобы надежно держать прогрессистов в узде. Им не нужна была поддержка Лассаля.
Неправда, будто Лассаль подал Бисмарку идею, что революционный социализм является мощным союзником в борьбе против либералов. Бисмарк издавна понял, что низшие классы большие монархисты, чем средние классы[16]. Кроме того, когда он был представителем Пруссии в Париже, ему пришлось наблюдать цезаризм[31] в действии. Не исключено, что его пристрастие к всеобщему и равному избирательному праву было усилено разговорами с Лассалем. Но в тот момент он не нуждался в сотрудничестве Лассаля. Социалисты были еще слишком слабы, чтобы считать его важным союзником. К моменту смерти Лассаля во Всеобщем рабочем союзе[32] насчитывалось не более 4000 членов[17].
Агитация Лассаля не мешала деятельности прогрессистов. Это досаждало, но не мешало. Да и ничему полезному научиться от него они не могли. То, что прусский парламент – чистая бутафория и что армия является главной опорой прусского абсолютизма, для них не было новостью. Они противостояли власти именно потому, что знали это.
Короткая демагогическая карьера Лассаля примечательна тем, что впервые на политической сцене Германии идеи социализма и этатизма вступили в борьбу с идеями демократии и свободы. Сам Лассаль не был нацистом; но он был самым видным предшественником нацистов и первым немцем, претендовавшим на роль фюрера. Он отвергал ценности Просвещения и либеральной философии, но не как романтический поклонник Средневековья и королевского абсолютизма. Он отрицал их, но при этом обещал реализовать с еще большей широтой и размахом. Либерализм, утверждал он, стремится к иллюзорной свободе, а я приведу вас к подлинной свободе. И эта его подлинная свобода означала всемогущество государства. Враг свободы – не полиция, а буржуазия.
Именно Лассаль лучше всего выразил дух наступавшей эпохи, сказав: «Государство – это Бог»[18].
Глава II Триумф милитаризма
1. Прусская армия в новой Германской империи
Поздним вечером 1 сентября 1870 г. король Вильгельм I, окруженный пышной свитой из князей и генералов, смотрел с холма, расположенного к югу от реки Маас, на разворачивающуюся битву, когда курьер доставил донесение с сообщением, что капитуляция Наполеона III и всей его армии неминуема. Тут Мольтке повернулся к графу Фалькенбергу, который, как и он, был членом парламента Северной Германии, и произнес: «Отлично, коллега, случившееся сегодня надолго решает нашу военную проблему»[33]. А Бисмарк, обменявшись рукопожатием с наследником Вюртембергского трона, самым влиятельным из немецких князей, сказал ему: «Этот день защитит и укрепит немецких князей и принципы консерватизма»[19]. Это первое, что пришло в голову двум наиболее могущественным государственным деятелям Пруссии в час великой победы. Они торжествовали, потому что победили либерализм. Их не волновали лозунги официальной пропаганды: «разгром потомственного врага», «защита государственных границ», «историческая миссия дома Гогенцоллернов и Пруссии», «объединение Германии», «Германия превыше всего». Князья победили свой народ; только это было для них важно.
В новом Германском рейхе полный контроль над прусской армией принадлежал императору, но не как императору, а как королю Пруссии. По особым соглашениям с Пруссией – не с рейхом – вооруженные силы 23 из 24 объединившихся государств были включены в прусскую армию. Только король Баварии сохранил некоторый контроль над своей армией в мирное время, но в случае войны она также переходила в полное подчинение императора. Законы о призыве и продолжительности военной службы подлежали утверждению рейхстага; более того, его согласие требовалось для выделения денег на содержание армии. Но парламент не имел никакого влияния в собственно военных делах. Армия была армией короля Пруссии, а не народа или парламента. Император и король был Верховным главнокомандующим. Начальник генерального штаба был первым помощником кайзера в проведении операций. Армия не подчинялась гражданскому правительству, а стояла над ним. Каждый командир имел право и обязанность вмешаться, если считал работу гражданской администрации неудовлетворительной. В своих действиях он отчитывался только перед императором. Однажды, в 1913 г., такое вмешательство военных, случившееся в Цаберне[34], привело к ожесточенным дебатам в парламенте; но случившееся было вне юрисдикции парламента и армия одержала верх.
Надежность армии была безусловной. Никто не сомневался, что все части могут быть использованы для подавления мятежей и революций. Даже предположение о том, что воинская часть может отказаться от выполнения приказа, или что резервист, призванный на действительную службу, вдруг не явится на призывной пункт, было бы сочтено абсурдным. Немецкий народ изменился поразительным образом. Позднее мы обсудим существо и причину этой важной перемены. Главная политическая проблема 1850-х – начала 1860-х годов была решена. Все немецкие солдаты теперь были безоговорочно преданы Верховному главнокомандующему. Армия стала надежным инструментом, которому кайзер мог доверять. Тактичным людям хватало здравого смысла не говорить открыто, что эта армия при случае выступит против внутреннего врага. Но Вильгельму II подобная сдержанность была чужда. Он прямо говорил рекрутам, что их долг – по приказу стрелять в своих отцов, матерей, братьев или сестер. Либеральная пресса выступала с критикой подобных заявлений, но либералы не имели влияния. Преданность солдат была беспредельной; она больше не зависела от продолжительности военной службы. В 1892 г. армия сама предложила сократить срок службы в пехоте до двух лет. При обсуждении законопроекта в парламенте и в прессе никто даже не упоминал о политической благонадежности солдат. Каждый знал, что теперь армия, вне всякой связи с продолжительностью службы, стоит «вне партий и вне политики», т. е. является послушным и надежным инструментом в руках императора.
Между правительством и рейхстагом шли постоянные распри по военным вопросам. Но соображения о полезности армии для поддержания почти незамаскированного имперского деспотизма были здесь совершенно ни при чем. Армия была настолько сильна и надежна, что любая попытка мятежа была бы подавлена в считанные часы. Никто в рейхе и не мечтал о революции; дух мятежа и сопротивления угас. Когда не было трудностей со средствами, рейхстаг был готов одобрить любые предложенные правительством ассигнования на армию. В конечном итоге армия и флот всегда получали то, о чем просил генеральный штаб. Рост вооруженных сил сдерживался не столько финансовыми соображениями, сколько нехваткой людей, которых генералы считали пригодными для офицерских должностей. С увеличением армии перестало хватать дворян для заполнения офицерских должностей. Постепенно росло число офицеров простого происхождения. Но генералы настаивали, чтобы офицерский корпус пополнялся только отпрысками «добропорядочных и зажиточных семей». Число такого рода кандидатов было ограничено. Большинство выходцев из семей верхнего среднего класса предпочитало другие карьеры. Они не рвались стать профессиональными офицерами и терпеть презрительное отношение сослуживцев-аристократов.
Рейхстаг и либеральная пресса время от времени критиковали военную политику правительства также с узкоспециальных позиций. Генеральный штаб всячески противился такому вмешательству гражданских. Генералы настаивали на том, что только военные могут судить о проблемах вооруженных сил. Для них даже Ганс Дельбрюк, видный военный историк и автор отличных работ по вопросам стратегии, был дилетантом. Отставных офицеров, сотрудничавших с оппозиционной прессой, обвиняли в партийной предвзятости. Наконец, общественное мнение признало претензии генерального штаба на непогрешимость, и критики смолкли. События Первой мировой войны доказали, разумеется, что как раз критики разбирались в военных вопросах лучше, чем специалисты генерального штаба.
В новом Германском рейхе полный контроль над прусской армией принадлежал императору, но не как императору, а как королю Пруссии. По особым соглашениям с Пруссией – не с рейхом – вооруженные силы 23 из 24 объединившихся государств были включены в прусскую армию. Только король Баварии сохранил некоторый контроль над своей армией в мирное время, но в случае войны она также переходила в полное подчинение императора. Законы о призыве и продолжительности военной службы подлежали утверждению рейхстага; более того, его согласие требовалось для выделения денег на содержание армии. Но парламент не имел никакого влияния в собственно военных делах. Армия была армией короля Пруссии, а не народа или парламента. Император и король был Верховным главнокомандующим. Начальник генерального штаба был первым помощником кайзера в проведении операций. Армия не подчинялась гражданскому правительству, а стояла над ним. Каждый командир имел право и обязанность вмешаться, если считал работу гражданской администрации неудовлетворительной. В своих действиях он отчитывался только перед императором. Однажды, в 1913 г., такое вмешательство военных, случившееся в Цаберне[34], привело к ожесточенным дебатам в парламенте; но случившееся было вне юрисдикции парламента и армия одержала верх.
Надежность армии была безусловной. Никто не сомневался, что все части могут быть использованы для подавления мятежей и революций. Даже предположение о том, что воинская часть может отказаться от выполнения приказа, или что резервист, призванный на действительную службу, вдруг не явится на призывной пункт, было бы сочтено абсурдным. Немецкий народ изменился поразительным образом. Позднее мы обсудим существо и причину этой важной перемены. Главная политическая проблема 1850-х – начала 1860-х годов была решена. Все немецкие солдаты теперь были безоговорочно преданы Верховному главнокомандующему. Армия стала надежным инструментом, которому кайзер мог доверять. Тактичным людям хватало здравого смысла не говорить открыто, что эта армия при случае выступит против внутреннего врага. Но Вильгельму II подобная сдержанность была чужда. Он прямо говорил рекрутам, что их долг – по приказу стрелять в своих отцов, матерей, братьев или сестер. Либеральная пресса выступала с критикой подобных заявлений, но либералы не имели влияния. Преданность солдат была беспредельной; она больше не зависела от продолжительности военной службы. В 1892 г. армия сама предложила сократить срок службы в пехоте до двух лет. При обсуждении законопроекта в парламенте и в прессе никто даже не упоминал о политической благонадежности солдат. Каждый знал, что теперь армия, вне всякой связи с продолжительностью службы, стоит «вне партий и вне политики», т. е. является послушным и надежным инструментом в руках императора.
Между правительством и рейхстагом шли постоянные распри по военным вопросам. Но соображения о полезности армии для поддержания почти незамаскированного имперского деспотизма были здесь совершенно ни при чем. Армия была настолько сильна и надежна, что любая попытка мятежа была бы подавлена в считанные часы. Никто в рейхе и не мечтал о революции; дух мятежа и сопротивления угас. Когда не было трудностей со средствами, рейхстаг был готов одобрить любые предложенные правительством ассигнования на армию. В конечном итоге армия и флот всегда получали то, о чем просил генеральный штаб. Рост вооруженных сил сдерживался не столько финансовыми соображениями, сколько нехваткой людей, которых генералы считали пригодными для офицерских должностей. С увеличением армии перестало хватать дворян для заполнения офицерских должностей. Постепенно росло число офицеров простого происхождения. Но генералы настаивали, чтобы офицерский корпус пополнялся только отпрысками «добропорядочных и зажиточных семей». Число такого рода кандидатов было ограничено. Большинство выходцев из семей верхнего среднего класса предпочитало другие карьеры. Они не рвались стать профессиональными офицерами и терпеть презрительное отношение сослуживцев-аристократов.
Рейхстаг и либеральная пресса время от времени критиковали военную политику правительства также с узкоспециальных позиций. Генеральный штаб всячески противился такому вмешательству гражданских. Генералы настаивали на том, что только военные могут судить о проблемах вооруженных сил. Для них даже Ганс Дельбрюк, видный военный историк и автор отличных работ по вопросам стратегии, был дилетантом. Отставных офицеров, сотрудничавших с оппозиционной прессой, обвиняли в партийной предвзятости. Наконец, общественное мнение признало претензии генерального штаба на непогрешимость, и критики смолкли. События Первой мировой войны доказали, разумеется, что как раз критики разбирались в военных вопросах лучше, чем специалисты генерального штаба.
2. Немецкий милитаризм
Политическую систему новой Германской империи называют милитаризмом. Само по себе наличие сильной армии или флота не является отличительным признаком милитаризма, нужно, чтобы армия занимала главенствующее положение в политической структуре. Даже в мирное время армия доминирует в политической жизни. Подданные должны подчиняться правительству так же, как солдаты должны подчиняться своим командирам. В военном сообществе нет никакой свободы – только послушание и дисциплина[20]. Численность вооруженных сил сама по себе не является определяющим фактором. Некоторые страны Латинской Америки являются милитаристскими, хотя их армии невелики. С другой стороны, Франция и Великобритания в конце XIX в. не были милитаристскими государствами, хотя их сухопутные и морские силы были очень сильны.
Не следует путать милитаризм с деспотизмом, насаждаемым с помощью иностранной армии. Примерами такого рода деспотизма являются правление Австрии в Италии, опиравшееся на австрийскую армию, составленную из неитальянцев, и царское правление в Польше, опиравшееся на русских солдат. Выше уже говорилось, что в 1850-х—1860-х годах аналогичная ситуация сложилась и в Пруссии. Но в Германской империи, возникшей на основе побед под Кёниггрецем и Седаном, положение было совсем иным. Империя не использовала иностранных солдат. Она держалась не на штыках, а на почти единодушном согласии подданных. Нация одобрила систему, а потому и солдаты были надежны. Люди согласились с верховенством «государства», потому что полагали, что такая система справедлива, целесообразна и полезна для них. Некоторые, разумеется, были против, но таких было мало и влияния они не имели[21].
Недостатком системы было монархическое руководство. Наследники Фридриха II не соответствовали уровню стоявших перед ними задач. Вильгельм I нашел в Бисмарке гениального канцлера. Бисмарк был отважным и хорошо образованным человеком, отличным оратором и превосходным стилистом. Он был умелым дипломатом и во всех отношениях превосходил большинство представителей немецкой аристократии. Но ему была свойственна ограниченность. Он был знаком с сельской жизнью, с примитивными методами хозяйствования прусских юнкеров, с патриархальными условиями восточных провинций Пруссии и с придворной жизнью Берлина и Санкт-Петербурга. В Париже он вращался при дворе Наполеона, но не был знаком с интеллектуальной жизнью Франции. Он мало знал о немецкой торговле и промышленности, об умонастроениях бизнесменов и специалистов. Он не сталкивался с людьми из научных, университетских и художественных кругов. Его политическим кредо была старомодная вассальная верность королю. В сентябре 1849 г.[35] он сказал жене: «Не хули короля; мы оба виноваты в этой ошибке. Даже когда он заблуждается и допускает промахи, мы должны отзываться о нем так же, как отзывались бы о своих родителях, потому что мы присягнули на верность и преданность ему и его дому». Такое отношение уместно для королевского мажордома, а не всемогущего премьер-министра великой империи. Бисмарк предвидел беды, которыми грозит народу личность Вильгельма II; у него была возможность изучить характер юного принца. Но, скованный своими понятиями верности и преданности, он ничего не мог сделать, чтобы предотвратить катастрофу.
Сегодня люди несправедливы к Вильгельму II. Да, он оказался не на высоте своих задач. Но он был не хуже большинства его современников. Не его вина, что монархический принцип наследования сделал его императором и королем, и что в качестве императора Германии и короля Пруссии ему пришлось быть самодержцем. Неудача постигла не человека, а систему. Будь Вильгельм II королем Великобритании, у него не было бы возможностей совершить все те серьезные промахи, которых он не смог избежать в качестве короля Пруссии. Пороки системы привели к тому, что лизоблюды, которых он назначал генералами и министрами, оказались некомпетентны. Можно сказать, что Бисмарку и Мольтке тоже не повезло в том, что они были придворными. Хотя молодость победоносного маршала прошла в армии, значительную часть жизни он провел в качестве спутника недомогавшего князя из королевской семьи, который уединенно жил и умер в Риме. У Вильгельма II было много человеческих слабостей, но народную популярность принесли ему как раз те черты, которые отталкивали людей благоразумных. Грубая невежественность в политических вопросах роднила его с большинством подданных, которые были столь же невежественными и полностью разделяли его иллюзии и предрассудки.
В современном государстве наследственная монархия может удовлетворительно работать только в условиях парламентской демократии. Абсолютизм – а тем более замаскированный абсолютизм, прикрытый декоративной конституцией и бессильным парламентом, – требует от правителя качеств, которые не встречаются ни в одном смертном. Вильгельм II потерпел фиаско так же, как Николай II, а еще раньше Бурбоны. Абсолютизм не был отменен; он просто рухнул.
Самодержавие рухнуло не только из-за того, что монархам недоставало умственных способностей. В современном большом государстве самодержавное правление нагружает правителя таким количеством работы, справиться с которым не под силу ни одному человеку. В XVIII в. Фридрих Вильгельм I и Фридрих II еще могли заниматься управлением государством по несколько часов в день. У них оставалось достаточно времени для любимых дел и развлечений. Их наследники оказались не только менее одаренными, но и не столь прилежными людьми. После Фридриха Вильгельма II правили уже не сами короли, а их фавориты. Короля окружало множество дам и господ. Победивший в соперничестве и интригах получал ключевой пост в правительстве, пока его не вытеснял очередной лизоблюд.
Придворная камарилья заправляла и в армии. Фридрих Вильгельм I сам занимался организацией армии. Его преемник лично командовал войсками в важных кампаниях. Их наследники и здесь оказались не на высоте. Они были скверными организаторами и бездарными генералами. Начальник генерального штаба, номинально являвшийся всего лишь помощником короля, фактически стал главнокомандующим. Долгое время этого не замечали. Даже во время войны 1866 г. многие высокопоставленные генералы еще не знали, что приказы, которые им приходится выполнять, исходят не от короля, а от генерала фон Мольтке.
Не следует путать милитаризм с деспотизмом, насаждаемым с помощью иностранной армии. Примерами такого рода деспотизма являются правление Австрии в Италии, опиравшееся на австрийскую армию, составленную из неитальянцев, и царское правление в Польше, опиравшееся на русских солдат. Выше уже говорилось, что в 1850-х—1860-х годах аналогичная ситуация сложилась и в Пруссии. Но в Германской империи, возникшей на основе побед под Кёниггрецем и Седаном, положение было совсем иным. Империя не использовала иностранных солдат. Она держалась не на штыках, а на почти единодушном согласии подданных. Нация одобрила систему, а потому и солдаты были надежны. Люди согласились с верховенством «государства», потому что полагали, что такая система справедлива, целесообразна и полезна для них. Некоторые, разумеется, были против, но таких было мало и влияния они не имели[21].
Недостатком системы было монархическое руководство. Наследники Фридриха II не соответствовали уровню стоявших перед ними задач. Вильгельм I нашел в Бисмарке гениального канцлера. Бисмарк был отважным и хорошо образованным человеком, отличным оратором и превосходным стилистом. Он был умелым дипломатом и во всех отношениях превосходил большинство представителей немецкой аристократии. Но ему была свойственна ограниченность. Он был знаком с сельской жизнью, с примитивными методами хозяйствования прусских юнкеров, с патриархальными условиями восточных провинций Пруссии и с придворной жизнью Берлина и Санкт-Петербурга. В Париже он вращался при дворе Наполеона, но не был знаком с интеллектуальной жизнью Франции. Он мало знал о немецкой торговле и промышленности, об умонастроениях бизнесменов и специалистов. Он не сталкивался с людьми из научных, университетских и художественных кругов. Его политическим кредо была старомодная вассальная верность королю. В сентябре 1849 г.[35] он сказал жене: «Не хули короля; мы оба виноваты в этой ошибке. Даже когда он заблуждается и допускает промахи, мы должны отзываться о нем так же, как отзывались бы о своих родителях, потому что мы присягнули на верность и преданность ему и его дому». Такое отношение уместно для королевского мажордома, а не всемогущего премьер-министра великой империи. Бисмарк предвидел беды, которыми грозит народу личность Вильгельма II; у него была возможность изучить характер юного принца. Но, скованный своими понятиями верности и преданности, он ничего не мог сделать, чтобы предотвратить катастрофу.
Сегодня люди несправедливы к Вильгельму II. Да, он оказался не на высоте своих задач. Но он был не хуже большинства его современников. Не его вина, что монархический принцип наследования сделал его императором и королем, и что в качестве императора Германии и короля Пруссии ему пришлось быть самодержцем. Неудача постигла не человека, а систему. Будь Вильгельм II королем Великобритании, у него не было бы возможностей совершить все те серьезные промахи, которых он не смог избежать в качестве короля Пруссии. Пороки системы привели к тому, что лизоблюды, которых он назначал генералами и министрами, оказались некомпетентны. Можно сказать, что Бисмарку и Мольтке тоже не повезло в том, что они были придворными. Хотя молодость победоносного маршала прошла в армии, значительную часть жизни он провел в качестве спутника недомогавшего князя из королевской семьи, который уединенно жил и умер в Риме. У Вильгельма II было много человеческих слабостей, но народную популярность принесли ему как раз те черты, которые отталкивали людей благоразумных. Грубая невежественность в политических вопросах роднила его с большинством подданных, которые были столь же невежественными и полностью разделяли его иллюзии и предрассудки.
В современном государстве наследственная монархия может удовлетворительно работать только в условиях парламентской демократии. Абсолютизм – а тем более замаскированный абсолютизм, прикрытый декоративной конституцией и бессильным парламентом, – требует от правителя качеств, которые не встречаются ни в одном смертном. Вильгельм II потерпел фиаско так же, как Николай II, а еще раньше Бурбоны. Абсолютизм не был отменен; он просто рухнул.
Самодержавие рухнуло не только из-за того, что монархам недоставало умственных способностей. В современном большом государстве самодержавное правление нагружает правителя таким количеством работы, справиться с которым не под силу ни одному человеку. В XVIII в. Фридрих Вильгельм I и Фридрих II еще могли заниматься управлением государством по несколько часов в день. У них оставалось достаточно времени для любимых дел и развлечений. Их наследники оказались не только менее одаренными, но и не столь прилежными людьми. После Фридриха Вильгельма II правили уже не сами короли, а их фавориты. Короля окружало множество дам и господ. Победивший в соперничестве и интригах получал ключевой пост в правительстве, пока его не вытеснял очередной лизоблюд.
Придворная камарилья заправляла и в армии. Фридрих Вильгельм I сам занимался организацией армии. Его преемник лично командовал войсками в важных кампаниях. Их наследники и здесь оказались не на высоте. Они были скверными организаторами и бездарными генералами. Начальник генерального штаба, номинально являвшийся всего лишь помощником короля, фактически стал главнокомандующим. Долгое время этого не замечали. Даже во время войны 1866 г. многие высокопоставленные генералы еще не знали, что приказы, которые им приходится выполнять, исходят не от короля, а от генерала фон Мольтке.