Потом он объяснил, почему рыбная ловля не так проста, как мне кажется. Для начала, она связана с риском – особенно, если ею занимаются исландские мужчины. «Кому нужны изнеженные мальчики в команде? – говорит он с намеком на известные своим безумством способы исландских капитанов ловить рыбу. – Как-то я набрал команду из русских, – рассказывает он. – Не скажу, что они ленивы, но ритм у русских никогда не меняется». Во время шторма русские прекращают лов, потому что это очень опасно. «Исландцы же ловят рыбу в любых условиях, – говорит Штефаун. – Мы говорим: “Лови, пока ловится”. Мы любим рисковать. Если окажешься за бортом, мало шансов спастись. Мне 33 года, а уже двое моих друзей погибли в море».
Чтобы стать капитаном, он учился несколько лет, но назначение пришло по счастливой случайности. Когда ему было 23 года (в то время он был первым помощником капитана на рыболовном судне), капитан уволился. Владелец судна начал искать ему замену и нашел немолодого пенсионера, который был своего рода легендой в истории исландского рыболовства. У него было замечательное имя: Снорри Снорассон. «Я два раза выходил с ним в море, – говорит Штефаун. – Никогда в жизни я не спал так мало, потому что очень хотел поучиться у него. Ночами я спал по два-три часа, а остальное время сидел с ним, и мы разговаривали. Я глубоко уважаю этого человека – невозможно перечислить все, чему он меня научил. Район плавания траулера. Оптимальный угол наклона сети. Как действовать на море. Что делать, если день оказался неудачным? Как ловить на такой-то глубине? Если не получается, что делать – изменить глубину или уйти в другое место? В итоге оказывается, что многое зависит от чутья. За это время я получил гораздо больше знаний, чем в школе. Потому что как можно научиться рыбачить в школе?»
Эту потрясающую науку он прекрасно помнит и по сей день, и его глаза затуманиваются от воспоминаний.
– Вы целых семь лет изучали тонкости рыболовного ремесла, прежде чем удостоились чести поучиться у этого великого капитана? – уточнил я.
– Да.
– А потом вы месяцами благоговейно внимали словам великого мастера и только тогда почувствовали уверенность в своих силах?
– Да.
– Тогда почему вы решили, что сможете стать банкиром и спекулировать на финансовых рынках без единого дня обучения?
– Очень хороший вопрос, – отвечает он. Подумав с минуту, он говорит: – В первый раз за этот вечер не нахожу ответа.
Я его понимаю, поскольку и сам зачастую искренне верю в правильность того, что делаю, даже если это не так.
– В чем конкретно заключалась ваша работа? – спрашиваю я, чтобы «снять его с крючка»: «поймать – освободить» – таково современное представление о гуманной политике в Исландии.
– Я начинал… – тут он засмеялся, – консультантом по хеджированию валютных рисков компаний. Но при моей азартной натуре меня больше привлекали обыкновенные спекулятивные операции, и я увлекся этим делом.
Многие из его клиентов были рыбаками или рыболовными компаниями, и жизнь научила их, как и самого Альфссона, рисковать, иначе останешься без рыбы.
– Клиенты проявляли интерес к «хеджированию» только тогда, когда это сулило деньги, – говорит он и начинает истерично смеяться.
– Но вам хоть нравилось заниматься банковским бизнесом? – спрашиваю я.
– Я никогда не испытывал почтения к банкирам, – отвечает он, еще не отдышавшись от смеха. – Одна из моих любимых фраз на сегодняшний день: никогда не доверяй банкиру.
Сейчас, оглядываясь назад, думается, что в последние пять лет жители Исландии могли бы задать себе некоторые очевидные вопросы. Например: «С чего вдруг Исландия стала занимать видное место в глобальной финансовой системе?» Или: «Почему крупным странам, создавшим современную банковскую систему, вдруг понадобилось, чтобы исландские банки встали между вкладчиками и заемщиками и стали решать, кто получит капитал, а кто нет?» И: «Если исландцам от природы присущи эти невероятные способности к финансовому бизнесу, то как им удавалось так искусно скрывать их в течение 1100 лет?» На худой конец, в стране, где все знают друг друга если не лично, то через родственников, логично было бы предположить, что, когда Штефаун Альфссон переступил порог Landsbanki, не менее десятка человек могли бы сказать: «Штефаун, но ты же рыбак!» Однако никто ничего такого не сказал. И, что совсем уж удивительно, до сих пор не говорят. «Если бы я вернулся в банк, – изрекает исландский ловец трески без тени улыбки, – то занялся бы обслуживанием состоятельных клиентов».
Еще в 2001 г., когда интернет-бум пошел на спад, журнал Массачусетского технологического института Quarterly Journal of Economics опубликовал интересную статью под названием «Мальчишки остаются мальчишками. Половая принадлежность, самоуверенность и вложения в обыкновенные акции». Авторы, Брэд Барбер и Терренс Один, получили доступ к информации о торговле свыше 35000 семейств на бирже и использовали эти данные для сопоставления привычек мужчин и женщин. Краткие выводы таковы: мужчины торгуют чаще женщин и при этом наивно полагаются на собственное умение разбираться в финансовых вопросах. Холостые мужчины торгуют менее благоразумно, чем женатые, а женатые – менее благоразумно, чем незамужние женщины: чем меньше женщин участвует в рыночных сделках, тем меньше рациональности в этом процессе.
Одна из отличительных особенностей катастрофы в Исландии (и на Уолл-стрит) – ничтожно малая причастность к ней женщин. Женщины в банках работали, но только не на должностях, связанных с принятием риска. Насколько я знаю, во время исландского бума лишь одна дама занимала руководящую должность в исландском банке. Ее зовут Кристин Петурсдоттир, и к 2005 г. она доросла до заместителя генерального директора лондонского отделения банка Kaupthing. «В финансовой сфере доминируют мужчины, – замечает она. – Это поистине экстремальный бизнес – настоящий бассейн с акулами. Женщины просто презирают эту культуру». Тем не менее Петурсдоттир нравилась финансовая деятельность. Ее лишь не устраивал стиль работы исландских мужчин, поэтому в 2006 г. она уволилась. «Мне говорили, что я сошла с ума», – замечает она, но ей хотелось создать компанию по оказанию финансовых услуг, где руководителями будут исключительно женщины. Чтобы, как она выразилась, «привнести в мир финансов женские ценности».
Между прочим, сегодня ее фирма является одной из немногих прибыльных финансовых организаций, оставшихся в Исландии. После обвала фондовой биржи деньги хлынули потоком. Так, незадолго до нашей встречи она рано утром услышала громкий стук в парадную дверь и открыла ее. Перед ней стоял невысокий старик. «Мне так надоела вся эта система, – сказал он. – Я хочу доверить свои деньги женщинам».
С этой мыслью я в последний день пребывания в Исландии вошел в Музей саги. Созданный для прославления саг, великих исландских эпических сказаний XII–XIII вв., музей с его диорамами и фигурами в натуральную величину скорее производит впечатление современного телевизионного реалити-шоу. Зрителю кажется, что это вовсе не силиконовые статуи, а реальные древние исландцы или актеры в одежде древних исландцев. Из динамиков летят крики и жуткие вопли: католическому епископу по имени Йон Арасон отрубают голову, еретичку по имени сестра Катрин сжигают на костре, а в сцене битвы обливающийся кровью викинг пронзает мечом сердце поверженного врага. Ради поставленной цели – достижения достоверности – денег не пожалели. Переходя от одной кровавой сцены к другой, я поймал себя на том, что оглядываюсь, дабы убедиться в отсутствии крадущегося за мной викинга с боевым топором. Эффект был настолько сильным, что я уже не вполне понимал, где я, и когда в конце экспозиции увидел на скамейке неподвижно сидящую за книгой японку, мне захотелось тронуть ее за плечо и убедиться в том, что она живая.
По всей видимости, исландцы дорожат памятью об этом прошлом – истории борьбы и героизма. Решительности и огромной силы. И пусть мы видим здесь немало женщин, но тем не менее это в значительной степени история мужчин.
Осуществляя масштабные заимствования для создания ложного благополучия, вы импортируете будущее в настоящее. Однако это уже не настоящее будущее, а его гротескный силиконовый вариант. Леверидж дает возможность купить процветание, которого вы фактически не заслужили. Интересный факт: будущее, на краткий миг импортированное исландским мужем в настоящее, поразительно напоминает прославляемое им прошлое. Готов поспорить, что увидевшие фальшивое будущее исландки теперь смогут сказать гораздо больше о настоящем будущем.
Глава II. Это они изобрели математику
Чтобы стать капитаном, он учился несколько лет, но назначение пришло по счастливой случайности. Когда ему было 23 года (в то время он был первым помощником капитана на рыболовном судне), капитан уволился. Владелец судна начал искать ему замену и нашел немолодого пенсионера, который был своего рода легендой в истории исландского рыболовства. У него было замечательное имя: Снорри Снорассон. «Я два раза выходил с ним в море, – говорит Штефаун. – Никогда в жизни я не спал так мало, потому что очень хотел поучиться у него. Ночами я спал по два-три часа, а остальное время сидел с ним, и мы разговаривали. Я глубоко уважаю этого человека – невозможно перечислить все, чему он меня научил. Район плавания траулера. Оптимальный угол наклона сети. Как действовать на море. Что делать, если день оказался неудачным? Как ловить на такой-то глубине? Если не получается, что делать – изменить глубину или уйти в другое место? В итоге оказывается, что многое зависит от чутья. За это время я получил гораздо больше знаний, чем в школе. Потому что как можно научиться рыбачить в школе?»
Эту потрясающую науку он прекрасно помнит и по сей день, и его глаза затуманиваются от воспоминаний.
– Вы целых семь лет изучали тонкости рыболовного ремесла, прежде чем удостоились чести поучиться у этого великого капитана? – уточнил я.
– Да.
– А потом вы месяцами благоговейно внимали словам великого мастера и только тогда почувствовали уверенность в своих силах?
– Да.
– Тогда почему вы решили, что сможете стать банкиром и спекулировать на финансовых рынках без единого дня обучения?
– Очень хороший вопрос, – отвечает он. Подумав с минуту, он говорит: – В первый раз за этот вечер не нахожу ответа.
Я его понимаю, поскольку и сам зачастую искренне верю в правильность того, что делаю, даже если это не так.
– В чем конкретно заключалась ваша работа? – спрашиваю я, чтобы «снять его с крючка»: «поймать – освободить» – таково современное представление о гуманной политике в Исландии.
– Я начинал… – тут он засмеялся, – консультантом по хеджированию валютных рисков компаний. Но при моей азартной натуре меня больше привлекали обыкновенные спекулятивные операции, и я увлекся этим делом.
Многие из его клиентов были рыбаками или рыболовными компаниями, и жизнь научила их, как и самого Альфссона, рисковать, иначе останешься без рыбы.
– Клиенты проявляли интерес к «хеджированию» только тогда, когда это сулило деньги, – говорит он и начинает истерично смеяться.
– Но вам хоть нравилось заниматься банковским бизнесом? – спрашиваю я.
– Я никогда не испытывал почтения к банкирам, – отвечает он, еще не отдышавшись от смеха. – Одна из моих любимых фраз на сегодняшний день: никогда не доверяй банкиру.
Сейчас, оглядываясь назад, думается, что в последние пять лет жители Исландии могли бы задать себе некоторые очевидные вопросы. Например: «С чего вдруг Исландия стала занимать видное место в глобальной финансовой системе?» Или: «Почему крупным странам, создавшим современную банковскую систему, вдруг понадобилось, чтобы исландские банки встали между вкладчиками и заемщиками и стали решать, кто получит капитал, а кто нет?» И: «Если исландцам от природы присущи эти невероятные способности к финансовому бизнесу, то как им удавалось так искусно скрывать их в течение 1100 лет?» На худой конец, в стране, где все знают друг друга если не лично, то через родственников, логично было бы предположить, что, когда Штефаун Альфссон переступил порог Landsbanki, не менее десятка человек могли бы сказать: «Штефаун, но ты же рыбак!» Однако никто ничего такого не сказал. И, что совсем уж удивительно, до сих пор не говорят. «Если бы я вернулся в банк, – изрекает исландский ловец трески без тени улыбки, – то занялся бы обслуживанием состоятельных клиентов».
Еще в 2001 г., когда интернет-бум пошел на спад, журнал Массачусетского технологического института Quarterly Journal of Economics опубликовал интересную статью под названием «Мальчишки остаются мальчишками. Половая принадлежность, самоуверенность и вложения в обыкновенные акции». Авторы, Брэд Барбер и Терренс Один, получили доступ к информации о торговле свыше 35000 семейств на бирже и использовали эти данные для сопоставления привычек мужчин и женщин. Краткие выводы таковы: мужчины торгуют чаще женщин и при этом наивно полагаются на собственное умение разбираться в финансовых вопросах. Холостые мужчины торгуют менее благоразумно, чем женатые, а женатые – менее благоразумно, чем незамужние женщины: чем меньше женщин участвует в рыночных сделках, тем меньше рациональности в этом процессе.
Одна из отличительных особенностей катастрофы в Исландии (и на Уолл-стрит) – ничтожно малая причастность к ней женщин. Женщины в банках работали, но только не на должностях, связанных с принятием риска. Насколько я знаю, во время исландского бума лишь одна дама занимала руководящую должность в исландском банке. Ее зовут Кристин Петурсдоттир, и к 2005 г. она доросла до заместителя генерального директора лондонского отделения банка Kaupthing. «В финансовой сфере доминируют мужчины, – замечает она. – Это поистине экстремальный бизнес – настоящий бассейн с акулами. Женщины просто презирают эту культуру». Тем не менее Петурсдоттир нравилась финансовая деятельность. Ее лишь не устраивал стиль работы исландских мужчин, поэтому в 2006 г. она уволилась. «Мне говорили, что я сошла с ума», – замечает она, но ей хотелось создать компанию по оказанию финансовых услуг, где руководителями будут исключительно женщины. Чтобы, как она выразилась, «привнести в мир финансов женские ценности».
Между прочим, сегодня ее фирма является одной из немногих прибыльных финансовых организаций, оставшихся в Исландии. После обвала фондовой биржи деньги хлынули потоком. Так, незадолго до нашей встречи она рано утром услышала громкий стук в парадную дверь и открыла ее. Перед ней стоял невысокий старик. «Мне так надоела вся эта система, – сказал он. – Я хочу доверить свои деньги женщинам».
С этой мыслью я в последний день пребывания в Исландии вошел в Музей саги. Созданный для прославления саг, великих исландских эпических сказаний XII–XIII вв., музей с его диорамами и фигурами в натуральную величину скорее производит впечатление современного телевизионного реалити-шоу. Зрителю кажется, что это вовсе не силиконовые статуи, а реальные древние исландцы или актеры в одежде древних исландцев. Из динамиков летят крики и жуткие вопли: католическому епископу по имени Йон Арасон отрубают голову, еретичку по имени сестра Катрин сжигают на костре, а в сцене битвы обливающийся кровью викинг пронзает мечом сердце поверженного врага. Ради поставленной цели – достижения достоверности – денег не пожалели. Переходя от одной кровавой сцены к другой, я поймал себя на том, что оглядываюсь, дабы убедиться в отсутствии крадущегося за мной викинга с боевым топором. Эффект был настолько сильным, что я уже не вполне понимал, где я, и когда в конце экспозиции увидел на скамейке неподвижно сидящую за книгой японку, мне захотелось тронуть ее за плечо и убедиться в том, что она живая.
По всей видимости, исландцы дорожат памятью об этом прошлом – истории борьбы и героизма. Решительности и огромной силы. И пусть мы видим здесь немало женщин, но тем не менее это в значительной степени история мужчин.
Осуществляя масштабные заимствования для создания ложного благополучия, вы импортируете будущее в настоящее. Однако это уже не настоящее будущее, а его гротескный силиконовый вариант. Леверидж дает возможность купить процветание, которого вы фактически не заслужили. Интересный факт: будущее, на краткий миг импортированное исландским мужем в настоящее, поразительно напоминает прославляемое им прошлое. Готов поспорить, что увидевшие фальшивое будущее исландки теперь смогут сказать гораздо больше о настоящем будущем.
Глава II. Это они изобрели математику
Час на самолете, два на такси, три на дряхлом пароме, а потом еще четыре часа бешеной езды по вершинам отвесных скал на автобусах с водителями-греками, беспрерывно болтавшими по мобильникам, – и вот я у главного входа крупнейшего мужского монастыря. Узкая коса, вдающаяся в Эгейское море, кажется краем земли – местом, где царит безмолвие. Время близилось к вечеру, и монахи либо молились, либо дремали, и только один дежурил в будке, чтобы приветствовать посетителей. Он провел нас – меня и семь греческих паломников – в прекрасно отреставрированную старинную опочивальню, где два других внимательных монаха предложили нам ликер «узо» и выпечку и вручили ключи от келий. Чего-то явно не хватало, и тогда я понял: никто не попросил у меня кредитную карту. Монастырь был не только богатым, но и бесплатным. Один из монахов сообщил, что ближайшим мероприятием будет церковная служба – вечерня. Следующим мероприятием, как выяснится позже, практически всегда бывает церковная служба. На территории монастыря находится 37 часовен, и я подумал, что найти место службы будет так же нелегко, как Вальдо, героя онлайновой игры.
– В какой церкви? – спросил я монаха.
– Просто идите за монахами, когда они проснутся, – ответил он. Затем он внимательно осмотрел меня с головы до ног. У него была невероятно длинная черная растрепанная борода, на нем – длинные черные одежды и клобук, в руках – четки. На мне были белые кроссовки, светлые хаки и сиреневая рубашка фирмы Brooks Brothers, в руках – пластиковый пакет из прачечной отеля с надписью гигантскими буквами: EAGLES PALACE HOTEL. «Зачем вы приехали?» – спросил он.
Это был хороший вопрос. Не ради церкви; я приехал ради денег. Гигантский вал дешевых кредитов, который прокатился по планете в 2002–2007 гг., породил новый вид путешествий: туры с целью изучения причин финансового краха. Кредит означал не просто деньги – это было искушение. Целые общества получили шанс проявить такие черты характера, которым они не могли дать волю в обычных условиях. Целым странам было сказано: «Свет погас, теперь можете делать что хотите – никто никогда об этом не узнает». Хотели они разного. Американцы хотели иметь большие дома, намного больше, чем могли позволить себе, и позволять сильным эксплуатировать слабых. Исландцы хотели бросить рыбную ловлю и стать инвестиционными банкирами, а также позволить своим альфа-самцам не сдерживать ранее подавляемую манию величия. Немцы хотели стать немцами в еще большей степени; ирландцы хотели перестать быть ирландцами. Каждое из этих обществ по-своему отреагировало на затронувшее их всех событие. Реакция греков, однако, была особенно своеобразной: в этом мог убедиться любой, кто провел там несколько дней в беседах с руководящими лицами страны. А для того, чтобы убедиться в своеобразии реакции, необходимо было побывать в этом монастыре.
Я приехал сюда не просто так. Но было совершенно ясно, если рассказать о моих целях монаху, он даст мне от ворот поворот. И поэтому я солгал. «Говорят, это одно из самых святых мест на земле», – сказал я.
Я прибыл в Афины несколькими днями раньше, ровно за неделю до очередного запланированного бунта и спустя несколько дней после того, как немецкие политики предложили греческому правительству для погашения долгов продать свои острова и, возможно, присовокупить к сделке какие-нибудь древние руины. Новый премьер-министр Греции социалист Георгиос Папандреу был даже вынужден отрицать, что намеревался продавать некоторые острова. Рейтинговое агентство Moody’s только что понизило кредитный рейтинг Греции до уровня, при котором все греческие правительственные облигации превратились в хлам – и, следовательно, стали ненужными многочисленным держателям. В результате выброс греческих облигаций на рынок не стал большим событием в краткосрочной перспективе, потому что Международный валютный фонд и Европейский центральный банк договорились между собой предоставить Греции – стране с населением около 11 млн человек, что на два миллиона меньше Большого Лос-Анджелеса, – до $145 млрд. Вскоре Греция была изгнана со свободных финансовых рынков и перешла под опеку других государств.
Это были хорошие новости. Долгосрочная же картина была куда безрадостнее. Греческие счетоводы как раз подсчитали, что помимо непогашенного (и постоянно растущего) государственного долга в размере $400 млрд правительство задолжало еще не менее $800 млрд в виде пенсий. Сложите эти суммы и получите около $1,2 трлн, или более четверти миллиона долларов на каждого работающего грека. На фоне долгов на $1,2 трлн помощь в размере $145 млрд была скорее красивым жестом, чем решением проблемы. Такова была официальная статистика, в действительности же все, безусловно, обстояло намного хуже. «Когда наши люди вникли в суть дела, они не могли поверить своим глазам, – рассказал мне ответственный работник МВФ по возвращении из первой греческой миссии МВФ. – Учет финансов у них сводился к тому, что они знали лишь согласованную сумму расходов, но никто не следил за реальными тратами. Это даже нельзя назвать развивающейся экономикой. Это страна третьего мира».
– В какой церкви? – спросил я монаха.
– Просто идите за монахами, когда они проснутся, – ответил он. Затем он внимательно осмотрел меня с головы до ног. У него была невероятно длинная черная растрепанная борода, на нем – длинные черные одежды и клобук, в руках – четки. На мне были белые кроссовки, светлые хаки и сиреневая рубашка фирмы Brooks Brothers, в руках – пластиковый пакет из прачечной отеля с надписью гигантскими буквами: EAGLES PALACE HOTEL. «Зачем вы приехали?» – спросил он.
Это был хороший вопрос. Не ради церкви; я приехал ради денег. Гигантский вал дешевых кредитов, который прокатился по планете в 2002–2007 гг., породил новый вид путешествий: туры с целью изучения причин финансового краха. Кредит означал не просто деньги – это было искушение. Целые общества получили шанс проявить такие черты характера, которым они не могли дать волю в обычных условиях. Целым странам было сказано: «Свет погас, теперь можете делать что хотите – никто никогда об этом не узнает». Хотели они разного. Американцы хотели иметь большие дома, намного больше, чем могли позволить себе, и позволять сильным эксплуатировать слабых. Исландцы хотели бросить рыбную ловлю и стать инвестиционными банкирами, а также позволить своим альфа-самцам не сдерживать ранее подавляемую манию величия. Немцы хотели стать немцами в еще большей степени; ирландцы хотели перестать быть ирландцами. Каждое из этих обществ по-своему отреагировало на затронувшее их всех событие. Реакция греков, однако, была особенно своеобразной: в этом мог убедиться любой, кто провел там несколько дней в беседах с руководящими лицами страны. А для того, чтобы убедиться в своеобразии реакции, необходимо было побывать в этом монастыре.
Я приехал сюда не просто так. Но было совершенно ясно, если рассказать о моих целях монаху, он даст мне от ворот поворот. И поэтому я солгал. «Говорят, это одно из самых святых мест на земле», – сказал я.
Я прибыл в Афины несколькими днями раньше, ровно за неделю до очередного запланированного бунта и спустя несколько дней после того, как немецкие политики предложили греческому правительству для погашения долгов продать свои острова и, возможно, присовокупить к сделке какие-нибудь древние руины. Новый премьер-министр Греции социалист Георгиос Папандреу был даже вынужден отрицать, что намеревался продавать некоторые острова. Рейтинговое агентство Moody’s только что понизило кредитный рейтинг Греции до уровня, при котором все греческие правительственные облигации превратились в хлам – и, следовательно, стали ненужными многочисленным держателям. В результате выброс греческих облигаций на рынок не стал большим событием в краткосрочной перспективе, потому что Международный валютный фонд и Европейский центральный банк договорились между собой предоставить Греции – стране с населением около 11 млн человек, что на два миллиона меньше Большого Лос-Анджелеса, – до $145 млрд. Вскоре Греция была изгнана со свободных финансовых рынков и перешла под опеку других государств.
Это были хорошие новости. Долгосрочная же картина была куда безрадостнее. Греческие счетоводы как раз подсчитали, что помимо непогашенного (и постоянно растущего) государственного долга в размере $400 млрд правительство задолжало еще не менее $800 млрд в виде пенсий. Сложите эти суммы и получите около $1,2 трлн, или более четверти миллиона долларов на каждого работающего грека. На фоне долгов на $1,2 трлн помощь в размере $145 млрд была скорее красивым жестом, чем решением проблемы. Такова была официальная статистика, в действительности же все, безусловно, обстояло намного хуже. «Когда наши люди вникли в суть дела, они не могли поверить своим глазам, – рассказал мне ответственный работник МВФ по возвращении из первой греческой миссии МВФ. – Учет финансов у них сводился к тому, что они знали лишь согласованную сумму расходов, но никто не следил за реальными тратами. Это даже нельзя назвать развивающейся экономикой. Это страна третьего мира».
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента