Льюис Стейплз Клайв. Кингсблад, потомок королей

рисунком из камышей и водяных лилий.
Он сытно пообедал в отеле "Суонсон-Гранд", но бабушка Жюли насильно
увела его в кухню и до отвала накормила шоколадным печеньем с орехами. Ее
кухня отнюдь не была стеклянно-эмалевым чудом из тех, какие рекламируются
в журналах. Она стряпала на заслуженной, не слишком усердно начищенной
плите, которую топила углем, свои запасы хранила в синих треснутых
чайниках и жестянках от печенья, а тарелки и чашки покупала в магазинах
подержанных вещей, где для них было самое подходящее место. Нийл вспомнил,
что его мать и дедушка Эдгар всегда гордились своей аккуратностью, в то
время как веселая пичуга Жюли была безалаберна, как цыганка.
Но он заметил, что в этом хаосе битой посуды бабушка Жюли с легкостью
находит все, что ей нужно, тогда как мать и дед, считавшие своим долгом
ставить каждый стул на заранее определенное ему место и методично
раскладывать по ящичкам адреса, письма, счета из прачечной и старые, но
еще годные к употреблению шнурки для ботинок, постоянно забывали, где что
лежит.
Они вернулись в гостиную, и Нийл, как почтительный внук, вступил в
беседу с коренастым, лысым, веселым, ворчливым янки - дедушкой Эдгаром.
Он добросовестно расспросил, какого мнения Эдгар о подоходном налоге, о
бейсбольной команде, игравшей за Миннеаполис в истекшем сезоне, и о
телефонных аппаратах нового образца. (Обо всем этом Эдгар был невысокого
мнения.) А потом Нийл коснулся той единственной темы, которая
действительно занимала его.
- Бабушка Жюли, я тут после одного разговора с папой заинтересовался
своими предками. Расскажите мне о вашей семье и о дедушкиной.
Маленькая, смешная старушка - восемьдесят три года, если верить
календарю, сорок три, если судить по ее гладкой, стройной шее и живым
глазам, не требующим очков, - смесь цыганки и ирландской феи, настоянная
на пуританстве Новой Англии, - примостясь со своим вязаньем в ветхой
камышовой качалке, всегда выводившей из терпения ее мужа, который сидел
тут же, круглолицый и краснощекий, в старомодном пенсне с полукруглыми
стеклами, курил длинную сигару и вторил ей недоверчивым сопеньем, -
бабушка Жюли клохтала, как курица, снесшая яйцо:
- Твой дедушка Саксинар - вот этот чурбан, что дымит нам в нос, -
родился в Висконсине, работал бухгалтером на лесопилке, потом служил в
Милуоки счетоводом и телеграфистом Чикагской компании, а уже потом
поступил на телефон. И родичи его - те, которых он знал, - были люди как
люди, сыровары да мелочные торговцы, все славный, глупый народ.
Эдгар брызнул слюной, как миниатюрный кит:
- Уж будет тебе! Саксинары - крепкая порода, и с отцовской стороны у
Нийла такая же родня. Мои предки, благодарение богу, почти все до единого
были добрыми просвитерианами и членами республиканской партии.
Жюли хихикнула:
- Вот и я говорю. Славный, глупый народ. А мои предки - те были
французы. Женщины ходили все в бантиках, а мужчины их развязывали.
Нийл попробовал подольститься к ней:
- А знаете, бабушка, в армии я слышал, что французы совсем не такие
легкомысленные, какими их изображают юмористические журналы. Это самые
трудолюбивые крестьяне во всей Европе и самые прижимистые торговцы.
- Может, есть и такие французы. Но мои-то предки были непоседы, они
ускакали из Европы, потому что Европа была уж больно смирная, и поселились
в Квебеке, а потом и оттуда ускакали, потому что там все были больно
набожные, а они любили крепкие вина и со смирными людьми вовсе не
водились, - им подавай волков, да рысей, да индейцев!
Вперив мысленный взор в свою бурную юность, она вспоминала вслух:
- Я тоже родилась в Висконсине, в Гайавате, - ох и бойкое это было
место, - и плясала с лесорубами да с плотовщиками, очень я была легка на
ногу, а они ходили в красных шапках.
Эдгар буркнул:
- Ну и мешанина, а?
- Что ж, и была мешанина, да такая, в какой тебе век не разобраться.
Вы, Саксинары, читали свои "Воскресные тексты для маленьких христиан", еще
когда в Америке леса вырубали и жили в картонных хибарках. А мои предки...
Мой отец, Александр Пезо, умер, когда мне было десять лет, и мама тоже, -
тогда была эпидемия оспы.
Нийл подумал, как бы отнеслась к такому колоритному лесному прошлому
Вестл, потомок первых эмигрантов из Дорсетшира, а Жюли все кудахтала,
постукивая спицами:
- Да, Александр Пезо. Я его не очень хорошо помню, только помню, что он
был высокий, статный, с большущей черной бородой - всегда щекотно было,
когда он поцелует, - и песни любил петь. Он возил почту, и в лесу одно
время работал, и был кучером на первом дилижансе; хоть по-английски он
говорил хорошо, это я помню, но на лошадей всегда орал по-французски.
Когда он и мама умерли, мне было всего десять лет, и меня взял к себе
мамин брат, дядя Эмиль Обэр. Он торговал мехами. Об отцовской семье, о
Пезо, он говорил мало.
Но я знаю, что папин отец, Луи Пезо, был и фермером и охотником и
работал в медных рудниках на Верхнем озере, а женился он на девушке,
которую звали Сидони Пик, а ее отцом был Ксавье Пик, - вот и считай:
Ксавье, значит, был твой пра-пра-прадед.
О Ксавье дядя Эмиль кое-что слышал, потому что Ксавье был замечательный
человек и знал каждую пядь земли на границе. В истории про него, наверно,
ничего нет, - богачом он не стал, а в такой глуши газет, понятно, не
издавали и записей никаких не вели. Помнится, дядя Эмиль говорил мне - о
господи, ведь семьдесят лет прошло с тех пор! - что Ксавье был одним из
лучших французских voyageurs [здесь: служащий компании по торговле
пушниной, водивший караваны на отдаленные фактории и посты (фр.)]. Может,
про него и что плохое было известно, да не стал бы дядя Эмиль рассказывать
об этом маленькой девочке.
- Брось ты говорить про Ксавье, - вмешался дедушка Эдгар.
- А я буду! Я им горжусь. Так вот, Ксавье Пик родился, должно быть,
году в тысяча семьсот девяностом. Дядя Эмиль рассказывал, что иные
уверяли, будто он родился на острове Макинак, а другие - что на озере
Пепин, или в Новом Орлеане, или даже на старой родине, во Франции, но все
сходились на том, что Ксавье был не очень высок ростом, но страшно сильный
и храбрый, и пел на удивление, и пил больше меры, а сколько языков знал!
Он, говорят, знал все языки, какие только есть, - и французский, и
английский, и испанский, и чиппева, и сиу, и кри, на всех языках говорил,
мне дядя Эмиль рассказывал, а дядя Эмиль никогда не обманывал, кроме как в
торговле. Вот Эдгар, тот возненавидел бы Ксавье Пика!
- Я и так его ненавижу, если только ты его не выдумала, - подтвердил
дедушка Эдгар.
- Вот-вот. Да, так, значит, Ксавье - сначала он был voyageur на службе
Компании Гудзонова залива, а потом стал coureur de bois [траппер, охотник
(фр.)] вольным купцом, скупщиком пушнины. Мастер был проводить лодки через
пороги. В молодости он, наверно, носил шелковый кушак, как все voyageurs,
и пел...
Постой-ка, Нийл, да я тебе, наверно, рассказывала про Ксавье, когда ты
еще под стол пешком ходил. Теперь-то ты, должно быть, забыл, а помнишь, -
я тебя учила петь песенку про voyageurs - "Dans mon chemin"? ["В пути"
(фр.)]
- И верно, бабушка, что-то припоминаю.


Из школьных учебников истории Миннесоты, из полузабытых рассказов
матери и бабушки Жюли перед Нийлом возник его предок Ксавье Пик.
Бабушка Жюли молчала, задумчиво покачивая головой, а Нийл мысленно
дорисовывал портрет этого французского авантюриста, крепкого и
жизнерадостного.
Ксавье не ходил за плугом по бурым английским полям, как почтенные
предки доктора Кеннета, которые, хоть и мнили себя королями, вернее всего
были землепашцами. Ксавье вызывал в сознании не туманный вечер и мирное
стадо с колокольчиками, а свежее утро на пенистых порогах неведомых рек.
Нийл представлял себе, как весенним утром он выступает из Монреаля, чтобы
доставить караван челнов в далекий форт, затерявшийся среди соснового бора
в устье реки Каминистиквиа.
Ксавье Пик. Был он, наверно, сквернослов и гуляка, румяный, с кудрявой
золотистой бородкой, и носил толстый голубой плащ с откинутым на спину
капюшоном, а на алом кушаке висел кисет и узкий нож. Мокасины и гетры у
него были из оленьей шкуры, а свой вязаный колпак он носил с удалью
бывалого матроса.
Бодро пускаясь в путь навстречу порогам и ночному волчьему вою в
бескрайней пустыне северных лесов, готовый к схватке с грозными бурями
Верхнего озера, не страшась ни холода, ни голода, ни коварных индейцев,
Ксавье распевал со своими товарищами:

Dans mon chenain j'ai rencontre
Trois cavaliers bien montes -
Lon, lon, laridondaine
[В пути я повстречал трех всадников
на добрых конях... (фр.)].

Так, не в словах, а в образах, сильных и ярких, Нийлу вспоминался
далекий герой, от которого он вел свое существование.


Все это, конечно, относилось к молодым годам Ксавье. Когда бабушка
Жюли, вздремнув, заговорила снова, ловя обрывки слышанных в юности
преданий, выяснилось, что Ксавье стал самостоятельным купцом. Она знала,
что он дожил до 1850 года, никогда не оставался подолгу на одном месте и,
по ее твердому убеждению, первым из белых людей обследовал огромные
пространства необитаемой земли, где теперь благодаря его ловкости и отваге
выросли фермы и деревни.
Наперекор сердитому сопению мужа она крикливо утверждала, что этот
француз-пионер был одним из основателей и первых военных царьков новых
американских и английских провинций - Миннесоты и Висконсина, Онтарио и
Манитобы.
Однако, фантазировал Нийл, англиканским пьянчугам Ксавье, наверно,
служил не по своей воле. В сердце он носил не английский флаг цвета
говядины и не полосатую, как дешевая конфета, тряпицу янки, а золотые
лилии. Может, именно этот доблестный галл, а вовсе не какой-то хлипкий
английский аристократишка и был тем предком, который дал ему право
претендовать на королевскую кровь?
Это не понравится доктору Кеннету, в чьих слабых жилах нет и капли
огненной крови Ксавье, зато Бидди, такая же отчаянная и предприимчивая,
когда-нибудь оценит такое родство.
Почему бы и нет? Как знать? Может, этот диковинный Ксавье Пик
приходился сродни королю и был изгнан из Франции как потомок какого-нибудь
герцога Пикардийского?
Но герцогское знамя было тут же вырвано у Нийла из рук.


- Ты, конечно, понимаешь, - сказала бабушка Жюли, - что Ксавье,
возможно, был не чистокровным французом. Вполне вероятно, что в нем была и
индейская кровь. И мы с тобой, возможно, немножко чиппева.
- Чиппева? - переспросил Нийл упавшим голосом.
- А что? Ты разве предубежден против индейской крови? - сказала
старуха, бросив хитрый взгляд на мужа.
- Нет, разумеется, нет! - заявил Нийл не слишком уверенно. - У меня нет
никаких расовых предрассудков. Я как-никак участвовал в Войне против
Предрассудков!
Дедушка Эдгар заныл:
- Не в том суть, что мальчику неохота быть индейцем, из тех, что ходят
голыми да с малых детей скальпы снимают. Главное, ты не все выбалтывай,
что знаешь!
Жюли смерила его взглядом:
- Чего ты дурачком прикидываешься? Я-то не боюсь говорить о своей
родне. Мои предки не торговали деревянными часами как некоторые другие.
Пусть кто меня спросит: "Это верно, что ты индианка, из тех, что
томагавком дерутся?" Я скажу: "Верно", - и как дам ему этим томагавком!
Пока старики препирались между собой с мастерством, выработанным
шестидесятилетней практикой, Нийл пытался собраться с мыслями. Вообще-то
он считал, что индейцы - прекрасный народ: они так хорошо управляют
лодками и дубят оленьи кожи. Но нелегко было перескочить из замка герцога
Пикардийского в закопченный вигвам.
А Жюли, бодро обозвав предков Эдгара ханжами и скаредами-янки,
продолжала:
- Когда Ксавье женился, а он, насколько я знаю, только раз и допустил
такую оплошность, то женился он на скво из племени чиппева, так что в нас
все равно есть индейская кровь. И по мне - лучше иметь предков, которые
ели ягоды и свежую щуку, чем вот у него в семье только и питались что
сушеной треской, потому и сами все вышли такие сухари.
- У нас в роду хоть вареную собачину не ели, как твои чиппева, - сказал
Эдгар. - А что до Нийла, так треска треской, а мои родственники ему, надо
думать, такая же родня, как и твои.
- Это ты так считаешь! А ты, Нийл, - хоть ты дикий индеец, хоть нет, а
произошел ты от Ксавье Пика, самого бедового человека на границе, и это
неплохо, а?
- Конечно, бабушка, это очень хорошо!
Но неожиданно объявившаяся в нем индейская кровь занимала его мысли
больше, чем "бедовость" мсье Пика.
Он вспомнил, что мальчиком после каких-то слов, мимоходом брошенных
бабушкой Жюли, он одно время считал себя потомком краснокожего вождя. Он
похвастался этим Экли Уоргейту, и сей бледнолицый юнец ему завидовал. Да,
наследие королей, отвага индейцев чиппева - племени, которое не боялось ни
голых скал, ни ночной темноты, ни притаившегося в чаще врага.
А все же...
Это могло порадовать кого угодно, но не достойного супруга Вестл
Бихаус. Его очень расстроило, что бабками его несравненной Бидди - этого
серебристо-розового создания - были не английские принцессы и знатные
француженки в пышных нарядах, расшитых золотыми лилиями, а немытые скво в
рубашках из клейменой мешковины.
"Интересно, сколько вшивых ребятишек в резервациях могут претендовать
на родство с Бидди?
А, пусть себе претендуют! Может, нам с ней и пошла на пользу кровь
первобытных американцев. "Мистер и миссис Нийл Индианблад сообщают о
помолвке своей дочери Элизабет Быстроногой Куницы с Джоном Пирпонтом
Морганом Уоргейтом..." И счастлив будет этот щенок, если она ему
достанется!"
Он вспомнил календарь бакалейной лавки с картинкой, изображавшей юную
индианку, в которую он мальчиком был влюблен: стройная девица со всеми
северными атрибутами - ленты, оленья доха, расшитая бисером, челн,
водопад, сосновый лес и лунный свет, - и ему подумалось, что как
символическая фигура она не менее убедительна, чем прекрасная, но
глупенькая Элейн, жеманно тоскующая под ивами Камелота.
Наконец он заговорил с деланной веселостью:
- Хорошо, бабушка, считаем, что я - индеец. А выпить индейцу можно?
Дедушка Эдгар ответил:
- Нельзя. Они после огненной воды на людей бросаются, им дают только
жареные бобровые хвосты. А вот внуку Эда Саксинара выпить можно. Это -
сколько угодно.

12

Дома он ничего не сказал об индейцах чиппева. То, что у бабушки Жюли
казалось интересной темой разговора, никак не отвечало духу Лиги
Образованных Молодых Женщин. Он попробовал выведать что-нибудь у
родителей, но убедился, что они ничего не знают о родословной его матери.
Все, что сама Фэйт когда-нибудь и могла услышать, она, мирно разойдясь с
бабушкой Жюли, сочла за благо забыть.
А Жюли, собственно, ничем не доказала, что Ксавье Пик или его жена были
индейцами, убеждал себя Нийл, убеждал слишком часто и слишком прилежно.
Он все старался представить себе свою драгоценную Бидди как существо, в
чьих тоненьких жилах течет индейская кровь. По-новому, тревожно смотрел он
на это англосаксонское дитя и сравнивал ее с подругами. Он решил, что
Бидди более энергична и самостоятельна, чем другие дети, а в сумерках, при
свете настольной лампы, ему мерещилось, что ее бело-розовые щечки отливают
медью.
Бидди, как никто, умела превращать диван в лодку и грести теннисной
ракеткой - отчего ракетка не становилась новее; она любила бесшумно
красться на цыпочках и вдруг испускать воинственные крики; когда же они в
конце апреля разводили костер в честь первой оттепели, он заметил, что оба
они отлично управляются с топориком и растопкой.
"Может быть, это не просто игра. Я, право же, начинаю подмечать и в
себе и в ней индейские черточки".
А однажды, когда Вестл нашивала бисер на крошечные мокасины для Бидди,
он сказал, не подумав:
- Только индианке мог бы прийти в голову такой узор.
И тут же сообразил, что ведь это не в Вестл Бихаус ему нужно выискивать
сходство с индианкой, и сразу понял, как надуманны и глупы были все его
умозаключения. И назло всякой логике возликовал, - значит, ни в нем, ни в
Бидди нет "индейской крови"!
Но даже если есть... да, да, теперь он вспомнил, кто-то говорил, что
среди предков всеми уважаемого судьи Кэсса Тимберлейна были сиу и что
расовые признаки передаются не с кровью, а с какими-то "генами".
Научные выводы Нийла свелись к тому, что 1) по всей вероятности, в нем
нет ни индейской крови, ни индейских генов, или как оно там называется, а
2) если и есть, это не важно, но 3) Вестл об этом говорить не стоит, и 4)
когда вспомнишь смуглую грацию бабушки Жюли, то ясно, как день, что и он и
Бидди - прямые потомки Соколиного Глаза, а 5) в общем, все это совершенно
перестало его интересовать и 6) он при первой же возможности окончательно
выяснит, есть ли в нем индейская кровь и (или) эти самые гены.


Его вторая командировка в Миннеаполис пришлась на понедельник 7 мая,
когда всю страну облетело преждевременное, но подтвердившееся через день
известие о капитуляции Германии. Во всех деревнях вдоль железной дороги
орали клаксоны и гудели церковные колокола, и в вагоне "Борап" громко
торжествовали победу. Незнакомые люди жали друг другу руки, вместе пили из
карманных фляжек, хлопали по плечу проводника Мака и стоя пели нестройным
хором "За счастье прежних дней".
Теперь вернутся домой и Джад, и Элиот, и Род Олдвик, радостно думал
Нийл. Будет с кем поговорить, посоветоваться. Он уже уверил себя, что
только потому и принял всерьез "эту индейскую чепуху", что заскучал без
друзей.
А Джейми Уоргейт не вернется домой. Он навсегда остался где-то в
Германии, погребенный под мотором своего самолета, красивые его руки
раздроблены и перемешались с обломками стали.
И не вернется домой капитан Эллертон, с которым Нийл подружился на пути
в Италию. Капитан Эллертон, самый нестандартный из людей, лежит в
стандартной позе под стандартным крестом на кладбище, скучном, как
городской палисадник.


Закончив переговоры с миннеаполисскими банкирами и политиками, Нийл в
среду утром отправился в Сент-Пол к доктору Вервейсу, научному сотруднику
Исторического общества Миннесоты, здание которого высилось рядом с круглой
шапкой Капитолия штата.
Доктор Вервейс оказался у себя в кабинете; это был любезный,
профессорского вида человек; и Нийл заговорил с ним легко и естественно,
не вполне сознавая, что приготовился лгать:
- Я командовал ротой в Италии, а сейчас вернулся с фронта один мой
солдат, раненый, и просит меня разузнать здесь что-нибудь о его
предке-пионере Ксавье Пике; жил в этих краях лет сто назад, торговал с
индейцами.
- Что-то не припоминаю. Как пишется, с двумя "к"?
- Нет, кажется, просто П-И-К. Может, это имеет отношение к Пикардии? -
спросил Нийл с надеждой.
- Д-да, возможно.
- Так вот, этот мой солдат очень интересуется, нет ли в ваших архивах
достоверных записей об этом самом Ксавье. Родился он, по-видимому, около
тысяча семьсот девяностого года, может быть, во Франции. Насколько я
понимаю, моему солдату особенно интересно узнать, был ли Ксавье
чистокровным французом или с примесью индейской крови, иначе говоря - кем
ему считать себя.
- А как вам показалось, мистер Кингсблад, ваш солдат был бы доволен,
если бы выяснилось, что в нем есть индейская кровь, или он принадлежит к
числу узколобых расистов типа "Огненных крестов"?
- К числу кого? Ах да, он... Что? Право, не знаю. Мы с ним, сколько
помнится, этого не обсуждали, во всяком случае, не вдавались в
подробности.
- Можете вы немного подождать, мистер Кингсблад?
Доктор Вервейс вернулся, неся в руках старинную рукописную книгу:
- Кажется, я напал на след мсье Пика.
- Да? - Так подсудимый ждет приговора.
Доктор Вервейс не торопился.
- Я разыскал его в дневниках Талиаферро. Да. Ксавье Пик. Возможно, что
этот самый, вот видите - помог арестовать непокорного индейца. Но майор
Талиаферро не упоминает о том, был ли сам Пик метисом. Конечно, если он
родился во Франции, это маловероятно, разве что его отец вывез из Канады
жену-индианку. Такие случаи бывали, но редко.
Нийл почувствовал облегчение, и устыдился этого, и снова вздохнул
свободно при мысли, что Бидди и отец Бидди - чистокровные арийцы.
- Впрочем, - продолжал доктор Вервейс, - кем бы ни был этот Пик,
женился он на индианке чиппева.
"О черт! Я и позабыл о краснокожей прапрапрабабушке, будь она неладна.
Ну что бы этому Ксавье сидеть дома, во Франции или в Новом Орлеане, так
нет же, понадобилось ему странствовать! Что я ему сделал сто двадцать лет
назад, что он вздумал мне так отомстить?"
И тут благожелательный доктор Вервейс, сам того не подозревая, ударил
его обухом по голове.
- Нет, едва ли в жилах Ксавье Пика текла индейская кровь, потому что...
вот не знаю, сочтете ли вы нужным говорить это вашему любознательному
ветерану; в расовых вопросах столько еще всякой косности и предрассудков;
но так или иначе, майор Талиаферро пишет, что предок вашего знакомого,
Ксавье Пик, был чистокровный негр.
Очевидно, Нийл не изменился в лице, потому что доктор Вервейс продолжал
бодрым тоном:
- Вы, конечно, знаете, что в большинстве Южных штатов и в некоторых
Северных негром по закону считается всякий, в ком есть хоть "одна капля
негритянской крови", и по этой варварской логике выходит, что ваш
приятель-ветеран и его дети, если они у него есть, как бы они ни были
белокожи, являются в глазах закона стопроцентными неграми.
Нийл думал не столько о себе, сколько о своей золотистой Бидди.

13

Каким-то образом он очутился в закусочной - он сидел и внимательно
разглядывал плохо вытертый столик, банку кетчупа, узорный металлический
стаканчик с бумажными салфетками. В голове у него стоял туман, но все же
он помнил, что доктор Вервейс обещал поискать для него еще материалов, что
нужно зайти к нему в два часа и что он ничем себя не выдал.
Ничто уже не могло его удивить: он был во власти безмолвного ужаса, как
лунатик, узнавший, что накануне вечером он во сне убил человека и что его
ищет полиция.
В руке у него был надкусанный сандвич. Он с удивлением посмотрел на
него. Зачем он заказал эту гадость - кусок лежалой ветчины между двумя
грязными ломтями хлеба? И закусочная премерзкая - какая-то насмешка над
богом и ясным майским днем.
"Как я сюда попал? А впрочем, надо привыкать. Теперь это для меня самое
подходящее место. Да нет, наверно, здесь считают, что и это заведение
слишком хорошо для нас - ниггеров".
Впервые он дал название тому, чем он теперь стал, и ему было так тошно,
что даже не пришла на ум более мягкая форма "негры", да и что значило
слово по сравнению с фактом? Все в нем возмущалось при мысли, что его
можно назвать черным, желтым, или зеленым, или еще каким-нибудь, когда он,
Нийл Кингсблад, всегда был и всегда будет самым обыкновенным, разноцветным
человеком.
Но _они_ скажут, что он черный человек, негр.
Негры, думал Нийл, это Белфрида Грэй и Борус Багдолл; это проводник
Мак, лебезящий перед белыми ростовщиками; это потный черный грузчик в
неапольском порту, он носит американский мундир, но ему запрещено носить
оружие, ему разрешается только таскать огромные ящики, от которых дрожат
колени и ноет спина; это батрак под палящим солнцем Луизианы и в свете
факелов на молитвенных оргиях; это животное, но не свободное, как другие
животные, от чувства стыда; это убийца с Бил-стрит или шут, за гроши
танцующий в кабаке на потеху людям.
Негры - это те, что живут в дырявых лачугах или в полусгнивших бараках,
тесных, как ящик для яиц, и носят разбитые, стоптанные башмаки или
остроносые штиблеты сводника; они спят на вонючих простынях, которых
никогда не меняют, а духовным пастырем имеют распутного горлодера и
жулика.
Других негров не бывает. Разве не так говорил ему военный врач из
Джорджии?
Негры, если светлая кожа не спасла их от разоблачения, работают в
кухнях - в чужих, неприветливых кухнях, - или в душных прачечных, или в
раскаленном воздухе литейных, или чистят на улицах обувь, готовые к тому,
что белый господин презрительно сплюнет им на голову.
Негры не способны - биологически, органически, непоправимо не способны
постичь какую-либо науку, кроме сложения и вычитания, немудреной стряпни и
управления автомобилем, а вся их философия укладывается в сонник. По
каким-то таинственным причинам они также не способны мыться и поэтому -
противнее животных, ведь те как-никак вылизывают свою шкуру.
У всех без исключения негров такие скверные манеры, что их никогда не
приглашают ни в приличные дома, ни на собрания большинства рабочих союзов,
ибо даже в этих организациях, к которым Нийл, как добропорядочный
банковский деятель, относился с неодобрением, и то каждому ясно, что негры
- это сплошь бездельники, штрейкбрехеры и шпионы.
Негры - это животные в физическом смысле. И в культурном смысле - для
них все равно, что Бетховен, что св.Августин. И в нравственном смысле -
они не могут удержаться от воровства и насилия, от лжи и предательства.
Да, это самые настоящие животные - нечто среднее между человеком и
обезьяной.
Если ты негр, ты знаешь, что и твои дети - как бы ты их ни любил и ни
заботился о них, как бы ни были они белокуры и светлокожи - обречены стать
такими же уродами и обманщиками, тупицами и кретинами, как и ты, и их дети
тоже, и дети их детей - до скончания века, по проклятию Иезекииля.
"Но я же не такой, и мама не такая, и Бидди, и бабушка Жюли. Мы
обыкновенные порядочные люди. Значит, это ошибка. Мы вовсе не негры,
просто было два разных Ксавье Пика.
Не валяй дурака, Кингсблад. В глубине души ты отлично знаешь, что он