– Он пытался убить меня, – хриплым голосом объяснил Дитрих, убирая с покрытого испариной лица светлые волосы.
Спина болела – впрочем, ничего другого и ожидать было нельзя, такие резкие развороты никогда не оставались для него безнаказанными. Поэтому Дитрих продолжал стоять у стены, пока двое других странников с постоялого двора перевернули мертвое тело и явили присутствующим изможденное, заросшее неопрятной бородой лицо и худую одежку нападавшего. Нож его, однако, был ухожен более, нежели он сам.
– Вор! – понимающе заметил кто-то. – Пролез как-то, пока все спали.
– Мелкий мужичонка, такой в любую щель проберется, что кошка, – согласился другой.
И оба скосили глаза на ларец, край которого торчал из-под трупа. Ларец стоял рядом с тюфяком, и, лежа на животе, Дитрих прижимал его к себе.
– Польстился на рыцарево состояние, – заметил кто-то. – Решил, что-то ценное там, в ларце.
– Наверно… наверно, – бормотал Дитрих, сильно сомневаясь, что это был случайный грабитель, и с тоской думал, что и в людных местах – в родных-то краях! – теперь не придется снимать ночью доспехи. Впрочем, от подкравшегося тайком к спящему убийцы они вряд ли смогут защитить.
В этот раз Дитриха спасла мучившая его вот уже которую неделю бессонница. Скорчившись на худом ложе, он обреченно вслушивался в храп и сопение прочих постояльцев, сознавая, что надежды наконец-то выспаться, раз уж выпала возможность провести ночь под крышей, в тепле и сытости, оказались тщетными, и потому услышал легчайшие – чуть ли не тише мышиного бега – шаги. До последнего момента он надеялся, что это просто кто-то из постояльцев вернулся со двора и боится разбудить остальных, но, когда убийца склонился над ним, и невидимое во тьме лезвие коснулось его бока, Дитрих был готов к стремительному рывку в сторону. Отчаяние, страх, чувство безнадежности, боль, терзавшие его на нескончаемом пути из Палестины, выплеснулись в порыве бешеной ярости, и мгновенье спустя нападавший был мертв – только громко и сухо хрустнула шея. Лукаш всегда восторгался, какие сильные у Дитриха руки… Но теперь не спросить было, кто заплатил убийце и что именно поручил ему.
Привели заспанного хозяина. Поняв, в чем дело, тот побелел от страха и стал униженно просить прощения, ухитряясь при этом искренне возмущаться – до каких мол времен дожили, душегубы всякие просто так по ночам влезают, никогда прежде такого не бывало… Труп унесли и постель по требованию Дитриха заменили. Измученное тело требовало покоя, да и спину то и дело пронзала острая боль. Однако ясно было, что заснуть он теперь уже точно не сможет, а значит, оставалось только смотреть в пустоту, снова слушать храп и тихие разговоры о происшедшем и о том, какие тяжелые ныне времена, и час за часом ждать далекого рассвета.
22
23
Спина болела – впрочем, ничего другого и ожидать было нельзя, такие резкие развороты никогда не оставались для него безнаказанными. Поэтому Дитрих продолжал стоять у стены, пока двое других странников с постоялого двора перевернули мертвое тело и явили присутствующим изможденное, заросшее неопрятной бородой лицо и худую одежку нападавшего. Нож его, однако, был ухожен более, нежели он сам.
– Вор! – понимающе заметил кто-то. – Пролез как-то, пока все спали.
– Мелкий мужичонка, такой в любую щель проберется, что кошка, – согласился другой.
И оба скосили глаза на ларец, край которого торчал из-под трупа. Ларец стоял рядом с тюфяком, и, лежа на животе, Дитрих прижимал его к себе.
– Польстился на рыцарево состояние, – заметил кто-то. – Решил, что-то ценное там, в ларце.
– Наверно… наверно, – бормотал Дитрих, сильно сомневаясь, что это был случайный грабитель, и с тоской думал, что и в людных местах – в родных-то краях! – теперь не придется снимать ночью доспехи. Впрочем, от подкравшегося тайком к спящему убийцы они вряд ли смогут защитить.
В этот раз Дитриха спасла мучившая его вот уже которую неделю бессонница. Скорчившись на худом ложе, он обреченно вслушивался в храп и сопение прочих постояльцев, сознавая, что надежды наконец-то выспаться, раз уж выпала возможность провести ночь под крышей, в тепле и сытости, оказались тщетными, и потому услышал легчайшие – чуть ли не тише мышиного бега – шаги. До последнего момента он надеялся, что это просто кто-то из постояльцев вернулся со двора и боится разбудить остальных, но, когда убийца склонился над ним, и невидимое во тьме лезвие коснулось его бока, Дитрих был готов к стремительному рывку в сторону. Отчаяние, страх, чувство безнадежности, боль, терзавшие его на нескончаемом пути из Палестины, выплеснулись в порыве бешеной ярости, и мгновенье спустя нападавший был мертв – только громко и сухо хрустнула шея. Лукаш всегда восторгался, какие сильные у Дитриха руки… Но теперь не спросить было, кто заплатил убийце и что именно поручил ему.
Привели заспанного хозяина. Поняв, в чем дело, тот побелел от страха и стал униженно просить прощения, ухитряясь при этом искренне возмущаться – до каких мол времен дожили, душегубы всякие просто так по ночам влезают, никогда прежде такого не бывало… Труп унесли и постель по требованию Дитриха заменили. Измученное тело требовало покоя, да и спину то и дело пронзала острая боль. Однако ясно было, что заснуть он теперь уже точно не сможет, а значит, оставалось только смотреть в пустоту, снова слушать храп и тихие разговоры о происшедшем и о том, какие тяжелые ныне времена, и час за часом ждать далекого рассвета.
22
Ждать час за часом.
Сунув руки в карманы расстегнутой короткой куртки из тонкой кожи, Аксель мерил широкими шагами улицы Йоханнесталя, делая уже далеко не первый круг по центру города.
Хайди не было на Лютагассе, значит, она, как и все нормальные люди, спокойно спала в своей маленькой квартирке – он не знал, где это, да и не собирался тревожить ее. Как и Хайнца, на которого все еще злился. В конце концов, со своими фобиями надо разбираться самому, не мучая окружающих.
Можно было надраться или уходить себя так, чтобы, придя в гостиницу, рухнуть в постель полумертвым от усталости. Проверенный способ. Обычно ему хватало нескольких часов на рассвете, чтобы выспаться. В молодости случалось отсыпаться время от времени по несколько суток, но с годами эта необходимость отпала – приспособился.
Аксель вышел на набережную, долго стоял, глядя на спокойно текущие воды Шпрее. Ноги гудели после нескольких часов быстрого хода, и Аксель, опершись руками о парапет, втянул себя на холодный мрамор, поставил рядом банку пива и скинул туфли.
От реки веяло прохладой. Дурные голуби, под влиянием цивилизации тоже разучившиеся спать по ночам, метались в свете фонаря у старинного каменного моста – как мухи у лампы. Центральная площадь за темными квадратами домов была подсвечена; купол собора и колокольня возвышались над спящим городом, сияя во тьме холодным голубоватым светом, немного нереально и загадочно и в то же время ярко и празднично, как рождественская елка. И от яркости света в центре еще темнее казался противоположный берег, где спал во мраке обреченный на скорую гибель Штадтранд, с покорным фатализмом ожидающий своего часа, а за ним прятались за непроницаемой завесой мглы Свати, укрывшись колючим одеялом хвойного леса и пряча от всего мира свое коварное, переменчивое нутро.
Аксель забрался на парапет с ногами, повернулся боком к реке и обхватил руками колени. Остывший за вечер мрамор холодил сквозь носки усталые ступни.
– Самое мне место здесь, между, – решил Аксель. – Шаттенгланц. Создание света и тьмы.
Как раз когда он начал задумываться, не грозит ли ему этот приятный отдых простудой и прочими сопутствующими радостями жизни, и не без извращенного удовольствия представил себе, что скажут в театре, если завтра он окажется без голоса, послышалось спокойное, уверенное ворчание мотора. На набережную выехала машина с полицейскими значками, хотя явно не патрульная. Кто-то из местного полицейского начальства ехал домой, задержавшись на работе или в гостях. Они ведь, наверно, тоже ходят в кино или в гости.
Аксель на всякий случай отдал честь. Машина затормозила, и сидевший за рулем пожилой мужчина, высунувшись из окошка, смерил артиста подозрительным взглядом.
– У вас все в порядке? – спросил он.
– Все просто замечательно! – с большим убеждением ответствовал Аксель, глядя на полицейского в тихом восторге: у него кончики усов закручивались вверх, как на картинке. В порыве внезапного вдохновения Аксель предложил: – Может быть, составите компанию?
– Что, простите? – Брови полицейского поползли вверх.
– Ну так… прекрасная майская ночь… Красивый город, Шпрее. Можно посидеть, поболтать…
– Да вы пьяны! – сообразил полицейский.
– Только самую малость, – признал Аксель.
– Не знаю, как там у вас, – полицейский окинул неприязненным взглядом лоснящуюся кожаную куртку Акселя с вызывающе блестящими серебристыми заклепками, – а в Йоханнестале не принято сидеть ночами… вот так над Шпрее…
– Но ведь и не запрещено, верно? – резонно заметил Аксель.
– Немедленно приведите себя в порядок и отправляйтесь домой спать!
Аксель тяжело вздохнул.
– И не сидите так, еще в воду свалитесь!
Аксель кинул равнодушный взгляд вниз и покачал головой.
– Это исключено.
– Знаете что… – Полицейский приоткрыл дверцу автомобиля и сунулся вперед, видимо, собираясь выйти, однако остался на месте. Ход его мыслей и ощущения легко было представить: он устал после долгого дня, чем бы этот день ни был занят, больше всего ему хотелось наконец-то попасть домой, и он плохо представлял себе, что, собственно, делать со странным чужаком. Кроме того, окинув Акселя профессионально-изучающим взглядом, полицейский оценил ширину его плеч и обтянутую футболкой мускулистую грудь под курткой – дело могло закончиться никому не нужными осложнениями, и было б из-за чего…
– Слезайте оттуда, – более спокойным тоном посоветовал он. – И наденьте, в самом деле, туфли! Простудиться хотите?
Аксель покорно кивнул, бросил последний взгляд на ночные красоты вокруг – все равно, кроме зарева над площадью, ничего не было видно в темноте, – спрыгнул с парапета, обулся и застегнул молнию куртки. Взяв свою банку с пивом, Аксель счел, что она слишком холодная, и с поразительной меткостью отправил ее в ближайшую урну, находившуюся в нескольких метрах от него.
Полицейский моргнул.
– Вы, наверно, знаете, где можно достать немного шнапса в такое время? – вежливо спросил Аксель, блеснув располагающей улыбкой.
Полицейский плюнул, захлопнул дверцу и тронулся с места.
Аксель хотел снова отдать ему честь, но решил, что этот жест недостаточно ясно выразит его почтительное отношение к представителям охраны порядка, и послал вслед полицейскому воздушный поцелуй. Автомобиль резко затормозил (вероятно, полицейский увидел это в зеркальце заднего вида), но по размышлении тронулся снова, раздраженно урча.
Артист посмотрел в небо, попытался определить время по звездам (ничего у него не вышло, потому что в звездах он ни черта не понимал) и направился в сторону центральной площади – на свет.
А ведь Дитриху тоже не спится, – мелькнула у него странная мысль. – Интересно, что он делает? Продолжает путь в тиши ночных дорог, под звездами? Надеюсь, ему хватает утренних часов, чтобы отдохнуть… – Аксель сунул озябшие руки в карманы куртки – становилось все холоднее – и ускорил шаг.
Сунув руки в карманы расстегнутой короткой куртки из тонкой кожи, Аксель мерил широкими шагами улицы Йоханнесталя, делая уже далеко не первый круг по центру города.
Хайди не было на Лютагассе, значит, она, как и все нормальные люди, спокойно спала в своей маленькой квартирке – он не знал, где это, да и не собирался тревожить ее. Как и Хайнца, на которого все еще злился. В конце концов, со своими фобиями надо разбираться самому, не мучая окружающих.
Можно было надраться или уходить себя так, чтобы, придя в гостиницу, рухнуть в постель полумертвым от усталости. Проверенный способ. Обычно ему хватало нескольких часов на рассвете, чтобы выспаться. В молодости случалось отсыпаться время от времени по несколько суток, но с годами эта необходимость отпала – приспособился.
Аксель вышел на набережную, долго стоял, глядя на спокойно текущие воды Шпрее. Ноги гудели после нескольких часов быстрого хода, и Аксель, опершись руками о парапет, втянул себя на холодный мрамор, поставил рядом банку пива и скинул туфли.
От реки веяло прохладой. Дурные голуби, под влиянием цивилизации тоже разучившиеся спать по ночам, метались в свете фонаря у старинного каменного моста – как мухи у лампы. Центральная площадь за темными квадратами домов была подсвечена; купол собора и колокольня возвышались над спящим городом, сияя во тьме холодным голубоватым светом, немного нереально и загадочно и в то же время ярко и празднично, как рождественская елка. И от яркости света в центре еще темнее казался противоположный берег, где спал во мраке обреченный на скорую гибель Штадтранд, с покорным фатализмом ожидающий своего часа, а за ним прятались за непроницаемой завесой мглы Свати, укрывшись колючим одеялом хвойного леса и пряча от всего мира свое коварное, переменчивое нутро.
Аксель забрался на парапет с ногами, повернулся боком к реке и обхватил руками колени. Остывший за вечер мрамор холодил сквозь носки усталые ступни.
– Самое мне место здесь, между, – решил Аксель. – Шаттенгланц. Создание света и тьмы.
Как раз когда он начал задумываться, не грозит ли ему этот приятный отдых простудой и прочими сопутствующими радостями жизни, и не без извращенного удовольствия представил себе, что скажут в театре, если завтра он окажется без голоса, послышалось спокойное, уверенное ворчание мотора. На набережную выехала машина с полицейскими значками, хотя явно не патрульная. Кто-то из местного полицейского начальства ехал домой, задержавшись на работе или в гостях. Они ведь, наверно, тоже ходят в кино или в гости.
Аксель на всякий случай отдал честь. Машина затормозила, и сидевший за рулем пожилой мужчина, высунувшись из окошка, смерил артиста подозрительным взглядом.
– У вас все в порядке? – спросил он.
– Все просто замечательно! – с большим убеждением ответствовал Аксель, глядя на полицейского в тихом восторге: у него кончики усов закручивались вверх, как на картинке. В порыве внезапного вдохновения Аксель предложил: – Может быть, составите компанию?
– Что, простите? – Брови полицейского поползли вверх.
– Ну так… прекрасная майская ночь… Красивый город, Шпрее. Можно посидеть, поболтать…
– Да вы пьяны! – сообразил полицейский.
– Только самую малость, – признал Аксель.
– Не знаю, как там у вас, – полицейский окинул неприязненным взглядом лоснящуюся кожаную куртку Акселя с вызывающе блестящими серебристыми заклепками, – а в Йоханнестале не принято сидеть ночами… вот так над Шпрее…
– Но ведь и не запрещено, верно? – резонно заметил Аксель.
– Немедленно приведите себя в порядок и отправляйтесь домой спать!
Аксель тяжело вздохнул.
– И не сидите так, еще в воду свалитесь!
Аксель кинул равнодушный взгляд вниз и покачал головой.
– Это исключено.
– Знаете что… – Полицейский приоткрыл дверцу автомобиля и сунулся вперед, видимо, собираясь выйти, однако остался на месте. Ход его мыслей и ощущения легко было представить: он устал после долгого дня, чем бы этот день ни был занят, больше всего ему хотелось наконец-то попасть домой, и он плохо представлял себе, что, собственно, делать со странным чужаком. Кроме того, окинув Акселя профессионально-изучающим взглядом, полицейский оценил ширину его плеч и обтянутую футболкой мускулистую грудь под курткой – дело могло закончиться никому не нужными осложнениями, и было б из-за чего…
– Слезайте оттуда, – более спокойным тоном посоветовал он. – И наденьте, в самом деле, туфли! Простудиться хотите?
Аксель покорно кивнул, бросил последний взгляд на ночные красоты вокруг – все равно, кроме зарева над площадью, ничего не было видно в темноте, – спрыгнул с парапета, обулся и застегнул молнию куртки. Взяв свою банку с пивом, Аксель счел, что она слишком холодная, и с поразительной меткостью отправил ее в ближайшую урну, находившуюся в нескольких метрах от него.
Полицейский моргнул.
– Вы, наверно, знаете, где можно достать немного шнапса в такое время? – вежливо спросил Аксель, блеснув располагающей улыбкой.
Полицейский плюнул, захлопнул дверцу и тронулся с места.
Аксель хотел снова отдать ему честь, но решил, что этот жест недостаточно ясно выразит его почтительное отношение к представителям охраны порядка, и послал вслед полицейскому воздушный поцелуй. Автомобиль резко затормозил (вероятно, полицейский увидел это в зеркальце заднего вида), но по размышлении тронулся снова, раздраженно урча.
Артист посмотрел в небо, попытался определить время по звездам (ничего у него не вышло, потому что в звездах он ни черта не понимал) и направился в сторону центральной площади – на свет.
А ведь Дитриху тоже не спится, – мелькнула у него странная мысль. – Интересно, что он делает? Продолжает путь в тиши ночных дорог, под звездами? Надеюсь, ему хватает утренних часов, чтобы отдохнуть… – Аксель сунул озябшие руки в карманы куртки – становилось все холоднее – и ускорил шаг.
23
– Это должно выглядеть like magic! – снова завел режиссер свою любимую песню. – Плащ внезапно распускается в полете, как гигантский… цветок!
– Знаю, знаю, – проворчал Аксель и добавил под нос: – Кич!
Он страдальчески закатил глаза, когда ассистент туго затянул ремень у него под грудью, подергал на всякий случай остальные ремни, проверяя их надежность, и защелкнул карабин.
– А дышать я как буду? – выдавил Аксель.
– Обойдешься, в этой сцене тебе петь не надо! – отрезал ассистент. Несколько человек, стоявших рядом, засмеялись.
Аксель, поджав узкие губы, расстегнул и ослабил ремень, снова щелкнул карабином, заодно удостоверившись, что он держит прочно, застегнул поверх ремней жилет, чтобы их не было видно, и, состроив комическую рожицу, с вызовом взглянул на окружающих.
Хайнц бросил на него жалобный взгляд, но Аксель сделал вид, что не заметил: он предпочитал не афишировать свои интрижки перед труппой. Во всяком случае, пока речь шла не более чем об интрижке.
– Ну, вперед! – скомандовали ему.
Аксель, и сам уловивший соответствующий пассаж пианиста, кивнул. Красавица Тереза подбежала, обняла его, прижавшись на миг пышным бюстом к его затянутой в жилет и сложную конструкцию из ремней груди, и звонко поцеловала. Она каждый раз провожала его в полет, как в последний путь.
Не прошло и минуты, как он уже поднимался над сценой на крохотном пятачке из нескольких деревянных плашек. Кое-кто из артистов пробовал просто постоять на этой площадке на полной высоте и сразу же просился вниз, жалуясь, что закружилась голова. Аксель страхом высоты не страдал ни в малейшей степени. Тем не менее, его подташнивало, и сердце уже заранее замирало и готовилось ухнуть вниз с бешеным приливом адреналина, когда площадка внезапно исчезнет из-под ног, подтолкнув его в плавный полет по широкой дуге. Полет завершался над оркестровой ямой, после чего зал погружался в полную темноту, а по ходу дела требовалось еще удерживать изящную позу и помнить о чертовом плаще, которому полагалось «расцветать» вокруг него, и стараться не зацепиться за какую-нибудь штуковину, летящую рядом (а их было полно, и носились они по самым диким траекториям), и к тому же сохранять каменное выражение лица, сознавая, что зрителям его будет отлично видно. Однако не только из-за эффектности зрелища Аксель никому не отдал бы этот трюк – он и самому себе не признался бы в том, насколько ему нравились и ощущение полета, и ощущение контроля над собственным тренированным, все еще надежным и послушным телом.
К резкому толчку и внезапному ощущению пустоты под собой подготовиться было нельзя. Всегда это происходило в какой-то мере неожиданно, но в этот раз получилось еще более неожиданно, чем обычно. Площадка не подтолкнула его вперед и вверх, как должна была, а просто убралась из-под ног, да еще на несколько секунд раньше, чем следовало. Ох уж эта сценическая машинерия!
Несколько растерявшись, когда доски под ним внезапно исчезли, Аксель в первый момент инстинктивно вцепился в державшие его тросы, хотя прекрасно знал, что делать это нельзя: сложная сеть тросов перекрещивалась над ним, поддерживая множество разных «небесных тварей», включая пару штук полноценных, любовно вырезанных из дерева крылатых драконов, и, учитывая их стремительное перемещение, можно было легко запутаться, а то и вовсе остаться без рук. И, как будто одной накладки было мало, на животе под тускло поблескивающим, как мокрый асфальт, жилетом задорно щелкнуло, и Аксель почувствовал, что стягивавший ребра ремень резко ослаб. Другие ремни врезались в плечи и уверенно заскользили вверх.
Между тем, остальная машинерия исправно выполняла свои обязанности, и его решительно повлекло вперед. Аксель сочно выругался в приклеенный к щеке микрофон. Упасть ему, впрочем, пока не грозило: ремни удерживал жилет, сползший под мышки и уже трещавший по швам. Хуже было то, что на спину давило в самом неподходящем месте, и оставалось только отчаянно извиваться, пытаясь подтянуться повыше и перенести вес собственного тела на плечи и пресс.
Вдобавок техники, естественно, растерялись, пытались остановить процесс, и вместо того, чтобы спокойно завершить положенную дугу, тросы лихорадочно заметались в воздухе и грозили перепутаться.
Почувствовав, что один из тросов повело куда-то в сторону, Аксель выпустил его к чертям собачьим и, смерив взглядом расстояние до сцены – не такое уж большое, по правде говоря, – свободной рукой сорвал с горла запутавшийся в тросах плащ и рванул жилет так, что вниз градом посыпались пуговицы.
Ощутив, что его опять потянуло наверх, он отпустил вторую руку и торопливо выпутался из жилета и ремней, чтобы с грохотом приземлиться на сцену – увы, далеко не так аккуратно, как хотелось бы. Аксель было встал на ноги, но, не сумев удержать равновесие, завалился навзничь. К счастью, ударился он не сильно – актерская выучка помогла вовремя подставить бедро и более-менее мягко перекатиться. Однако, когда Аксель лежал на спине, ему требовалось немалое усилие, чтобы подняться, и, оглушенный всем происшедшим, несколько мгновений он просто прислушивался к собственным ощущениям. Горели плечи, натертые ремнями и краями жилета, но, помимо этого, он как будто остался невредим.
Он сделал слабую попытку приподняться, но тут же послышался тяжелый топот и чей-то вскрик: Хайнц, рванувшись к Акселю, отшвырнул в сторону оказавшегося на пути статиста. В следующее мгновенье руки Хайнца осторожно обхватили Акселя за плечи, помогая встать, горячие губы прошлись по щеке с дрожащим шепотом:
– Боже, как ты меня напугал…
– Я цел, я в полном порядке! – прорычал Аксель, высвобождаясь из его рук. – Но я хочу сказать этому кретину-технику… – Он запнулся и посмотрел в глаза Хайнца, полные искренней тревоги, облегчения и испуга одновременно… Но ведь Хайнц был актером, пусть начинающим, но актером… Так или иначе, Аксель удержал готовое вырваться со злости: «Не твоя ли это работа?»
Не успел он сделать шаг, как на шее у него всем весом повисла Тереза, что-то испуганно лепеча, их обступила толпа, кто-то хлопал его по плечам, другие оглядывали не без опаски, словно удостоверяясь в том, что он не собирается рассыпаться на части. Постепенно люди отступили, и показался неуверенно топтавшийся на месте бледный Питер, смотревший на него, как кролик на удава.
– В следующий раз, – спокойно произнес Аксель, стараясь, чтобы голос не дрожал, – когда ваша машинерия свихнется, и не думайте хвататься за рычаги! Пусть все идет как идет, и всем тогда будет гораздо проще.
Питер испуганно кивнул. Аксель провел трясущейся рукой по лбу, оглядел стоявших рядом.
– Я думаю, распространяться об этом незачем, – предложил он. – И так уже слухи дурацкие ходят… И директору лишний стресс…
– Это от какого стресса ты хотел меня избавить? – холодно поинтересовался Яновка. Он стоял в стороне, держа в руках мятый ком из разорванного жилета и ремней.
– Упс, – сказал Аксель.
Толпа расступилась, и Яновка подошел к Акселю, на ходу стряхнув с ремней останки жилета. Остановившись прямо перед артистом, он молча защелкнул карабин, потянул ремни в стороны, подергал, показывая их надежность.
Аксель сунул руки в карманы брюк, глядя в глаза директору, на щеках его ходили желваки, тяжелый подбородок выдвинулся вперед. Вокруг молчали, над сценой повисла напряженная тишина, только с колосников доносился стук и даже скрежет – там пытались распутать завязавшийся наверху узел.
– Мне сказали, что последним его застегивал ты, – наконец произнес Яновка.
– Последним его застегивал я, – повторил Аксель без всякого выражения.
– Тебе непременно надо было ослабить ремень, – сказал Яновка.
Аксель промолчал, сжав узкие губы и по-прежнему двигая мускулами на щеках. Яновка уронил ремни на пол и отвел взгляд.
– Знаю, знаю, – проворчал Аксель и добавил под нос: – Кич!
Он страдальчески закатил глаза, когда ассистент туго затянул ремень у него под грудью, подергал на всякий случай остальные ремни, проверяя их надежность, и защелкнул карабин.
– А дышать я как буду? – выдавил Аксель.
– Обойдешься, в этой сцене тебе петь не надо! – отрезал ассистент. Несколько человек, стоявших рядом, засмеялись.
Аксель, поджав узкие губы, расстегнул и ослабил ремень, снова щелкнул карабином, заодно удостоверившись, что он держит прочно, застегнул поверх ремней жилет, чтобы их не было видно, и, состроив комическую рожицу, с вызовом взглянул на окружающих.
Хайнц бросил на него жалобный взгляд, но Аксель сделал вид, что не заметил: он предпочитал не афишировать свои интрижки перед труппой. Во всяком случае, пока речь шла не более чем об интрижке.
– Ну, вперед! – скомандовали ему.
Аксель, и сам уловивший соответствующий пассаж пианиста, кивнул. Красавица Тереза подбежала, обняла его, прижавшись на миг пышным бюстом к его затянутой в жилет и сложную конструкцию из ремней груди, и звонко поцеловала. Она каждый раз провожала его в полет, как в последний путь.
Не прошло и минуты, как он уже поднимался над сценой на крохотном пятачке из нескольких деревянных плашек. Кое-кто из артистов пробовал просто постоять на этой площадке на полной высоте и сразу же просился вниз, жалуясь, что закружилась голова. Аксель страхом высоты не страдал ни в малейшей степени. Тем не менее, его подташнивало, и сердце уже заранее замирало и готовилось ухнуть вниз с бешеным приливом адреналина, когда площадка внезапно исчезнет из-под ног, подтолкнув его в плавный полет по широкой дуге. Полет завершался над оркестровой ямой, после чего зал погружался в полную темноту, а по ходу дела требовалось еще удерживать изящную позу и помнить о чертовом плаще, которому полагалось «расцветать» вокруг него, и стараться не зацепиться за какую-нибудь штуковину, летящую рядом (а их было полно, и носились они по самым диким траекториям), и к тому же сохранять каменное выражение лица, сознавая, что зрителям его будет отлично видно. Однако не только из-за эффектности зрелища Аксель никому не отдал бы этот трюк – он и самому себе не признался бы в том, насколько ему нравились и ощущение полета, и ощущение контроля над собственным тренированным, все еще надежным и послушным телом.
К резкому толчку и внезапному ощущению пустоты под собой подготовиться было нельзя. Всегда это происходило в какой-то мере неожиданно, но в этот раз получилось еще более неожиданно, чем обычно. Площадка не подтолкнула его вперед и вверх, как должна была, а просто убралась из-под ног, да еще на несколько секунд раньше, чем следовало. Ох уж эта сценическая машинерия!
Несколько растерявшись, когда доски под ним внезапно исчезли, Аксель в первый момент инстинктивно вцепился в державшие его тросы, хотя прекрасно знал, что делать это нельзя: сложная сеть тросов перекрещивалась над ним, поддерживая множество разных «небесных тварей», включая пару штук полноценных, любовно вырезанных из дерева крылатых драконов, и, учитывая их стремительное перемещение, можно было легко запутаться, а то и вовсе остаться без рук. И, как будто одной накладки было мало, на животе под тускло поблескивающим, как мокрый асфальт, жилетом задорно щелкнуло, и Аксель почувствовал, что стягивавший ребра ремень резко ослаб. Другие ремни врезались в плечи и уверенно заскользили вверх.
Между тем, остальная машинерия исправно выполняла свои обязанности, и его решительно повлекло вперед. Аксель сочно выругался в приклеенный к щеке микрофон. Упасть ему, впрочем, пока не грозило: ремни удерживал жилет, сползший под мышки и уже трещавший по швам. Хуже было то, что на спину давило в самом неподходящем месте, и оставалось только отчаянно извиваться, пытаясь подтянуться повыше и перенести вес собственного тела на плечи и пресс.
Вдобавок техники, естественно, растерялись, пытались остановить процесс, и вместо того, чтобы спокойно завершить положенную дугу, тросы лихорадочно заметались в воздухе и грозили перепутаться.
Почувствовав, что один из тросов повело куда-то в сторону, Аксель выпустил его к чертям собачьим и, смерив взглядом расстояние до сцены – не такое уж большое, по правде говоря, – свободной рукой сорвал с горла запутавшийся в тросах плащ и рванул жилет так, что вниз градом посыпались пуговицы.
Ощутив, что его опять потянуло наверх, он отпустил вторую руку и торопливо выпутался из жилета и ремней, чтобы с грохотом приземлиться на сцену – увы, далеко не так аккуратно, как хотелось бы. Аксель было встал на ноги, но, не сумев удержать равновесие, завалился навзничь. К счастью, ударился он не сильно – актерская выучка помогла вовремя подставить бедро и более-менее мягко перекатиться. Однако, когда Аксель лежал на спине, ему требовалось немалое усилие, чтобы подняться, и, оглушенный всем происшедшим, несколько мгновений он просто прислушивался к собственным ощущениям. Горели плечи, натертые ремнями и краями жилета, но, помимо этого, он как будто остался невредим.
Он сделал слабую попытку приподняться, но тут же послышался тяжелый топот и чей-то вскрик: Хайнц, рванувшись к Акселю, отшвырнул в сторону оказавшегося на пути статиста. В следующее мгновенье руки Хайнца осторожно обхватили Акселя за плечи, помогая встать, горячие губы прошлись по щеке с дрожащим шепотом:
– Боже, как ты меня напугал…
– Я цел, я в полном порядке! – прорычал Аксель, высвобождаясь из его рук. – Но я хочу сказать этому кретину-технику… – Он запнулся и посмотрел в глаза Хайнца, полные искренней тревоги, облегчения и испуга одновременно… Но ведь Хайнц был актером, пусть начинающим, но актером… Так или иначе, Аксель удержал готовое вырваться со злости: «Не твоя ли это работа?»
Не успел он сделать шаг, как на шее у него всем весом повисла Тереза, что-то испуганно лепеча, их обступила толпа, кто-то хлопал его по плечам, другие оглядывали не без опаски, словно удостоверяясь в том, что он не собирается рассыпаться на части. Постепенно люди отступили, и показался неуверенно топтавшийся на месте бледный Питер, смотревший на него, как кролик на удава.
– В следующий раз, – спокойно произнес Аксель, стараясь, чтобы голос не дрожал, – когда ваша машинерия свихнется, и не думайте хвататься за рычаги! Пусть все идет как идет, и всем тогда будет гораздо проще.
Питер испуганно кивнул. Аксель провел трясущейся рукой по лбу, оглядел стоявших рядом.
– Я думаю, распространяться об этом незачем, – предложил он. – И так уже слухи дурацкие ходят… И директору лишний стресс…
– Это от какого стресса ты хотел меня избавить? – холодно поинтересовался Яновка. Он стоял в стороне, держа в руках мятый ком из разорванного жилета и ремней.
– Упс, – сказал Аксель.
Толпа расступилась, и Яновка подошел к Акселю, на ходу стряхнув с ремней останки жилета. Остановившись прямо перед артистом, он молча защелкнул карабин, потянул ремни в стороны, подергал, показывая их надежность.
Аксель сунул руки в карманы брюк, глядя в глаза директору, на щеках его ходили желваки, тяжелый подбородок выдвинулся вперед. Вокруг молчали, над сценой повисла напряженная тишина, только с колосников доносился стук и даже скрежет – там пытались распутать завязавшийся наверху узел.
– Мне сказали, что последним его застегивал ты, – наконец произнес Яновка.
– Последним его застегивал я, – повторил Аксель без всякого выражения.
– Тебе непременно надо было ослабить ремень, – сказал Яновка.
Аксель промолчал, сжав узкие губы и по-прежнему двигая мускулами на щеках. Яновка уронил ремни на пол и отвел взгляд.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента