Страница:
— И какие сборы вы ожидаете?
— Если мы переберемся в нижний город — вы хотите сказать? А мы таки переберемся, если пьеса будет пользоваться успехом. Тогда мы перейдем в театр на Стеме, на пятьсот мест. Самые дорогие билеты на обычную пьесу идут по пятьдесят баксов. С мюзиклами немного не так, там цена может доходить до шестидесяти пяти — семидесяти баксов, в зависимости от обстоятельств. Договоримся считать по пятьдесят баксов, тогда в среднем... Слушайте, что я морочу себе голову? У меня же все это посчитано.
— Посчитано?
— Да, мой менеджер делал для меня подсчеты на тот случай, если мы переберемся на Стем.
— Думаю, вы это предвидели.
— Ну, теперь я действительно это предвижу.
— Когда он сделал для вас эти расчеты?
— Вчера. Сразу после того, как Мишель была ранена.
— Ясно.
— Угу. Если вам понадобится копия этих расчетов, я вам ее вручу, когда вы соберетесь уходить.
— Был бы вам признателен.
— К вашим услугам, — ответил Моргенштерн.
— Ну так что показали расчеты вашего менеджера на тот случай, если вы переберетесь в Стем?
— В зал на пятьсот мест? Сборы могут составлять семьдесят тысяч в неделю.
— Другими словами, мистер Моргенштерн, если пьеса станет хитом, вы сможете загрести неплохой куш.
— Да, довольно неплохой.
— И сколько времени понадобится на то, чтобы компенсировать ваши затраты?
— При таких сборах? Тринадцать недель.
— После чего вы сможете получать пятьдесят процентов от прибыли.
— Да.
— А кто получает остальные пятьдесят процентов?
— Мои вкладчики.
— И сколько же их?
— Двенадцать. Если хотите, я могу дать вам их список.
— Сколько получает автор пьесы?
— Фредди? Шесть процентов.
— От какой суммы? За вычетом расходов или без оного?
— Безо всякого. Просто шесть процентов от сборов.
— Прибыльное дело, — хмыкнул Карелла.
— Если не считать того, что на каждую пьесу, пользующуюся успехом, приходится десяток провалившихся. Честно вам говорю — лучше вкладывайте деньги в кассу взаимопомощи.
— Я учту ваш совет, — сказал Карелла.
— Берите еще тост.
— Спасибо. Еще несколько вопросов, и я перестану компостировать вам мозги.
— А теперь вернемся к нашим баранам, — сказал Моргенштерн и снова улыбнулся.
— Насколько я понимаю, — начал Карелла, — вчера вечером...
— Ну, что я говорил?
Карелла улыбнулся. Он взял еще один тост, снова намазал и откусил. Прожевав, он сказал:
— Вчера вечером Мишель задержалась в театре на пятнадцать-двадцать минут. Все остальные уже ушли на обед, а она...
— Ну да, насколько я понимаю, так оно и было.
— Вас там не было?
— Нет. С чего вы взяли, что я там был?
— Я думал...
— Раньше — может быть, но не тогда, когда они...
— Я думал, что вы присутствовали на репетиции.
— Я пришел в театр в пять, а ушел не то в шесть, не то без четверти шесть. Сразу после свары.
— Какой свары? — заинтересовался Карелла.
— Да обычное дерьмо.
— А в чем это обычное дерьмо заключалось?
— Актриса желала знать, почему она должна делать то или это, а режиссер требовал, чтобы она не выпендривалась, а делала.
— То есть это была ссора между Мишель и Кендаллом, так?
— Да, так. Только это не было ссорой, это была обычная грызня. Вы знаете эту знаменитую историю насчет телефонного звонка?
— Нет, не знаю.
— В какой-то пьесе присутствует сцена, во время которой звонит телефон. Актер должен снять трубку и поговорить с человеком на другом конце провода. Согласно этому методу актер хочет знать мотивации поступка — почему он должен снимать трубку? А режиссер ему говорит: «Да потому, черт бы тебя побрал, что телефон звонит!» Это происходит все время — грызня между режиссером и актерами. Не стоит придавать этому значения.
— Кто еще при этом присутствовал? Фредди Корбин там был?
— Нет. Только актеры и подсобные рабочие.
— Когда вы уходили, они все еще были там?
— Да.
— Но они ушли из театра раньше Мишель — так?
— Да, она отправилась на примерку. Она минут на пятнадцать-двадцать нужна была художнице по костюмам.
— Итак, все остальные в половине седьмого ушли на обед...
— Мне кажется, Эшли так рассчитывал. Да, я уверен, что он сказал «половина седьмого».
— И в театре остались только Мишель и художница по костюмам.
— Ну, там должен был оставаться еще Тори.
— Тори?
— Наш охранник. Он стоит на служебном входе.
— Его так зовут? Тори?
— Ну, на самом деле его настоящее имя Сальваторе Андруччи. Но он выступал под именем Тори Эндрюс. Вы не помните Тори Эндрюса? Лет двадцать — двадцать пять назад он показывал очень неплохие результаты в среднем весе. Это и есть Тори.
— Не знаете, где я могу его найти?
— В театре. Хотите еще кофе? Я попрошу, чтобы эта чернушка принесла свежего.
— Спасибо, нет, — отказался Карелла. — С меня хватит.
— Тогда позвольте, я отыщу эти расчеты. Если, конечно, они вам все еще нужны.
— Они мне все еще нужны, — подтвердил Карелла.
— Да, пожалуйста, пусть он поднимется.
Женщине, открывшей дверь, на вид было сорок с небольшим. Это была хрупкая брюнетка с буйной гривой волос, одетая в зеленую тунику из шелка и парчи, расклешенные пижамные брюки и зеленые тапочки с золотой отделкой. Она прямо с порога сообщила Клингу, что на полдень у нее назначена встреча — а уже было десять минут двенадцатого, — и потому она надеется, что детектив будет краток. Клинг пообещал постараться.
Хозяйка провела его в гостиную. По стенам ее были развешаны в рамочках рисунки костюмов, которых, похоже, хватило бы на сотню разных пьес, — но Джиллиан заявила, что они относятся всего лишь к десяти постановкам.
— Моей любимой работой была «Двенадцатая ночь», я ее делала для Марвина. — Хозяйка лучезарно улыбнулась и провела Клинга мимо серии эскизов, на которых были изображены люди в ярких нарядах. В углу каждого эскиза карандашом было написано имя персонажа: сэр Тоби Белч. Сэр Эндрю Агвичек. Мальволио. Оливия. Виола...
— Мне нравятся имена, которые он им дал, — кивнула в сторону своих творений художница. — Вы знаете полное название этой пьесы?
— Нет, — сказал Клинг.
— Шекспир назвал ее «Двенадцатая ночь, или Что угодно». Я восприняла это как намек на костюмы. Я решила, что взгляд должен беспрепятственно проникать повсюду.
— Думаю, вам это удалось, — проронил Клинг.
— Да, вполне, — согласилась Джиллиан, изучая рисунок. — Ну да ладно, — сказала она, внезапно повернувшись и подойдя к мягкому уголку, состоявшему из дивана, обтянутого красным бархатом, и двух кресел по бокам, обтянутых черным. Женщина уселась в одно из черных кресел — возможно, потому, что ей не хотелось слишком уж напоминать новогоднюю елку — зеленый наряд на красном фоне. Клингу стало любопытно, делает ли она наряды и для себя тоже.
— Не хотите присесть? — спросила Джиллиан, указав на софу.
Клинг сел.
Хозяйка посмотрела на часы.
— Я по поводу мисс Кассиди, — начал детектив.
— Ох, бедное дитя! — воскликнула Джиллиан.
— Насколько я понимаю, вы были вместе с ней вчера вечером. Как раз перед тем, как она подверглась нападению.
— Да. Мы примеряли один из ее костюмов.
— А сколько их у нее?
— Она трижды переодевается по ходу пьесы. Это был костюм для первого действия. Белый наряд — он создает ощущение невинности, девственности. Предполагается, что она приходит в театр совсем юной девушкой. Вы знакомы с пьесой?
— На самом деле нет.
— Дрянь редкостная, — сказала Джиллиан. — Если уж начистоту, Марвин должен благодарить Бога за это нападение — такая реклама!
— Я уверен, что он и вправду его благодарит, — согласился Клинг.
Хозяйка посмотрела на детектива и хмыкнула.
— Ну, я бы не удивилась. В общем, в пьесе три действия и, соответственно, три наряда. Один девичий — белый, второй — серый, когда она, так сказать, теряет невинность (полная чушь, на самом деле) и красный наряд для третьего действия, после того, как она подверглась нападению — Бог его знает, что это должно означать. И кто ее ранил, тоже, кстати, непонятно. Вот вам случай, когда жизнь подражает искусству, не так ли?
— Полагаю, что так.
— Вы кого-нибудь подозреваете?
— Пока что нет.
— Жизнь точь-в-точь следует за искусством, — сказала Джиллиан. — В пьесе так и остается неизвестным, кто ее ранил.
— Ну, мы ведем расследование.
— Но ведь это означает, что человек, который ранил Мишель, все еще неизвестен, разве нет? И он может так и остаться неизвестным. И это не будет таким уж нетипичным случаем для нашего города, ведь так?
— Увы, да, — согласился Клинг.
— Это я не в обиду.
— Где происходила примерка, мисс Пек?
— У Мишель в уборной.
— Во сколько она началась?
— В половине седьмого, может, в тридцать пять минут.
— И сколько она продлилась?
— О, не больше десяти минут.
— То есть до без двадцати семь?
— Я бы сказала — до без четверти.
— И что потом?
— Что вы имеете в виду?
— Что вы делали после примерки?
— Ну, мы ушли.
— Из театра?
— Нет, из уборной.
— Вы ушли вместе?
— Нет. Я отправилась в костюмерную, чтобы повесить наряд на место, а Мишель пошла в туалет.
— Вы еще видели ее тем вечером?
— Да, перед выходом из театра.
— И где вы ее видели?
— Рядом со служебным выходом на стене висит телефон-автомат. Когда я выходила из театра, Мишель там стояла.
— Она с кем-нибудь разговаривала?
— Нет. В тот момент она просто набирала номер.
— Во сколько это было?
— Э-э... где-то без десяти семь.
— И что было потом?
— Я попрощалась с Тори и вышла.
— Кто такой Тори?
— Наш охранник.
— А где он находился?
— Сидел у выхода. Он всегда там сидит. Там его стул.
— Далеко от телефона?
— Не то пять, не то шесть футов. Точнее не скажу.
— Видели ли вы кого-либо в переулке, когда вышли из театра?
— Ни единой души.
— Когда Мишель вышла, вас уже не было в переулке, так?
— Да, так.
— То есть вы не видели, как она выходила?
— Нет, не видела.
— И, конечно же, вы не видели, кто ее ранил?
— Совершенно верно.
— Куда вы отправились, выйдя из театра?
— На встречу с одним моим другом.
— Где она происходила?
— В городе, в ресторане. Я прямо у театра поймала такси.
— Во сколько это было?
— Без пяти семь.
— Вы помните точное время?
— Да, я как раз посмотрела на часы. Мы с моим другом должны были встретиться в четверть восьмого, и я смотрела, не опаздываю ли я. До этого ресторана довольно далеко добираться.
— Что это за ресторан, мисс Пек?
— «Да Луиджи», на Мерси-стрит.
— Ну и как, вы опоздали?
— Нет, я добралась одновременно с Дороти.
Клинг посмотрел на Джиллиан.
— Все, точка, — сказала она.
Тори Эндрюс, он же Сальваторе Андруччи, внимательно изучил жетон Кареллы, потом еще раз проверил его удостоверение и только после этого спросил:
— Вы по поводу Мишель?
— Да.
— Я думал, что вы уже поймали эту сволочь.
— Мы ведем расследование.
— Надеюсь, меня вы не подозреваете? — хмыкнул Тори. Во рту у него недоставало нескольких зубов.
В мистере Эндрюсе было примерно пять футов десять дюймов роста, и весил он около двухсот сорока фунтов. Теперь он уже вряд ли смог бы выступать в среднем весе. Его левый глаз был частично закрыт старым шрамом, а нос свернут набок, и поэтому его голос был похож на голоса забияк, подравшихся по пьяной лавочке, с которыми Карелле приходилось время от времени иметь дело. Но в живых зеленых глазах Тори Эндрюса светился несомненный ум, и Карелла понадеялся, что мистер Эндрюс ушел с ринга до того, как ему вышибли мозги.
Он был одет в манере, которую Карелла называл «свитер булочника», поскольку именно такой свитер надевал каждое утро отец Кареллы, отправляясь на работу. В данном случае свитер оказался коричневым кардиганом без воротника, со слегка обтрепанными рукавами и отсутствием одной пуговицы. Тори носил его с вельветовыми брюками и коричневыми мокасинами. Он сидел на стуле прямо у служебного выхода. Футах в семи-восьми от стула на выкрашенной в черный цвет кирпичной стене висел телефон-автомат. Из-за кулис долетали голоса не то двух, не то трех актеров, репетирующих очередную сцену. Настенные часы показывали половину первого.
— Тори, не могли бы вы рассказать мне о вчерашнем происшествии? — спросил Карелла.
— Да, конечно. Это я вызвал полицию. Я услышал, как она закричала, и выскочил на улицу. Она лежала на земле и кричала.
— И больше вы никого не увидели в переулке?
— Нет. Только ее. Вы имеете в виду — того, кто напал? Нет. Хотел бы я его увидеть.
— Что вы стали делать?
— Я оставил ее лежать там, где она лежала. Если человек получил травму, его лучше не шевелить лишний раз. Я научился этому на ринге. Если человеку плохо, а вы начнете его тормошить, то можете сделать еще хуже. Потому я оставил ее лежать, а сам побежал в театр и позвонил девять-один-один. Прямо вон с того телефона. Они тут же приехали. Для нашего города это можно считать чудом.
— Вы не помните, не видели ли вы кого-нибудь подозрительного до того, как мисс Кассиди вышла из театра?
— Я не выходил на улицу.
— Я имею в виду — в самом театре. После того, как все остальные ушли.
— В смысле — после того, как мисс Пек тоже ушла?
— Да. Вы не видели в театре кого-нибудь подозрительного? Кого-нибудь, кто не должен был там находиться?
— Нет, не видел. Мисс Пек ушла, несколько минут спустя Мишель подошла позвонить по телефону, потом...
— Мисс Кассиди звонила по телефону?
— Да. Вон по тому телефону-автомату, который висит на стене.
— Вы не слышали, о чем она говорила?
— Ну, это был очень короткий разговор.
— Но вы его слышали?
— Да, слышал.
— И что она сказала?
— Она сказала... Вам нужно дословно? Я не уверен, что повторю ее слова совершенно точно.
— Настолько точно, насколько вы сможете вспомнить.
— Ну... она сказала: «Это я, я выхожу», — что-то в этом духе. Потом она послушала, потом просто сказала «о'кей» и повесила трубку.
— Она называла какое-нибудь имя?
— Нет.
— Что она стала делать после этого?
— Она подошла ко мне, и мы немного поболтали.
— И долго?
— Минут пять, наверное. Мишель посматривала на часы... Я подумал, что она договорилась с кем-то встретиться. Мы поговорили несколько минут, потом она снова посмотрела на часы и сказала: «Ну ладно, Тори, уже поздно» — что-то такое, и вышла.
— Во сколько это было?
— В начале восьмого.
— Откуда вам это известно?
— Так вон же часы висят, — объяснил Тори и показал на настенные часы у себя над головой. — Я все время на них смотрю. Забавно, — сказал он, — на ринге три минуты — это целая вечность. А здесь, в театре, я сижу себе на стуле, смотрю на часы и вспоминаю прежние годы, будто старый фильм. Мне иногда кажется, что я просто не успею просмотреть все фильмы, которые крутятся у меня в голове. Как вам кажется, успею я их просмотреть?
— Надеюсь, что успеете, — мягко сказал Карелла.
— Кому она звонила? — спросил Клинг.
— Существенный вопрос.
— Дай-ка мне посмотреть эти расчеты Моргенштерна, — попросил Клинг. Карелла протянул ему листок бумаги.
ЕЖЕНЕДЕЛЬНЫЙ БЮДЖЕТ ПЬЕСЫ «ЛЮБОВНАЯ ИСТОРИЯ»
ДЛЯ 500-МЕСТНОГО ТЕАТРА «МИДДЛ»
ИЗ РАСЧЕТА СБОРОВ В 100 000 $
ЗАРПЛАТА:
МИШЕЛЬ КАССИДИ 3000 $
АНДРЕА ПАРКЕР 2400 $
КУПЕР ХАЙНЕС 2400 $
МАРК РИГАНТИ 2400 $
4 СТАТИСТА ПО 1000 S, ВСЕГО 4000 $
— Слушай, а статисты нехило зарабатывают?
— Хочешь стать актером?
— Нет, спасибо.
ПОМОЩНИК РЕЖИССЕРА 1400 $
ВТОРОЙ ПОМОЩНИК РЕЖИССЕРА 1150 $
ОТЧИСЛЕНИЯ НА А.Е.А., ОТПУСКА И БОЛЬНИЧНЫЕ 990 $
— Что такое А.Е.А.?
— Понятия не имею.
ХУДОЖНИК ПО КОСТЮМАМ 900 $
ОТЧИСЛЕНИЯ НА ОТПУСКНЫЕ
Т.В.А.У./МУ И ХС 63 $
— Т.В.А.У?
— Спорим — это какой-нибудь профсоюз?
— А МУ и ХС?
— Понятия не имею.
ГЛАВНЫЙ МЕНЕДЖЕР 1500 $
МЕНЕДЖЕР КОМПАНИИ 977 $
АГЕНТ ПО СВЯЗЯМ С ПРЕССОЙ 1085 $
ПОМОЩНИК ПРОДЮСЕРА 500 $
АДВОКАТ 350 $
СТАРШИЙ БУХГАЛТЕР 250 $
БУХГАЛТЕР 200 $
МЕНЕДЖЕР ПО ПОДБОРУ АКТЕРОВ 250 $
ХУДОЖНИКИ ДВОЕ ПО 175-350 $
ИТОГО: 24 165 $
ТЕАТР:
АРЕНДНАЯ ПЛАТА 6500 $
ПОСТОЯННЫЙ ПЕРСОНАЛ ТЕАТРА 22 500 $
ДОП. РАБОЧИЕ СЦЕНЫ 1195 $
ИТОГО: 30 195 $
РЕКЛАМА:
РЕКЛАМА В ГАЗЕТАХ 9000 $
РЕКЛАМА ПО РАДИО 3000 $
РЕКЛАМА ПО ТЕЛЕВИДЕНИЮ 0
— Это что получается — они не верят в силу электронного ящика?
— Получается, что не верят.
АФИШИ 200 $
РЕКЛАМА НА АВТОБУСАХ, ТЕЛЕФОННЫХ
БУДКАХ и т. п. 3000 $
ПЕЧАТЬ И РАССЫЛКА ФОТОГРАФИЙ
ФОТОРЕПОРТЕРАМ 150 $
РАСХОДЫ АГЕНТА ПО СВЯЗЯМ С ПРЕССОЙ 250 $
ОСОБАЯ РЕКЛАМА 400 $
— Что такое особая реклама?
— Пусть меня подстрелят, если я знаю.
ИТОГО: 16 000 $
АДМИНИСТРАТИВНЫЕ
И ОБЩИЕ РАСХОДЫ
РАЗМЕЩЕНИЕ ПРОГРАММ и т. д. 80 $
ПРОФСОЮЗНЫЕ ВЗНОСЫ 500 $
— Дорогое удовольствие, однако...
— Как сказала обезьяна, подтершись сотенной купюрой, — продолжил фразу Карелла, и оба детектива захихикали, словно мальчишки.
АДМИНИСТРАТИВНЫЕ РАСХОДЫ
ПРОДЮСЕРА 750 $
АДМИНИСТРАТИВНЫЕ РАСХОДЫ
ГЛАВНОГО МЕНЕДЖЕРА 400 $
— Остальную часть административных расходов можешь пропустить, — сказал Карелла. — Давай следующий раздел.
Клинг перевернул листок.
АВТОРСКИЕ ОТЧИСЛЕНИЯ И ГОНОРАРЫ
(ИСХОДЯ ИЗ СБОРОВ В 100 000 $)
АВТОРУ 6.00%-6000 $
ЗВЕЗДАМ 0
— Значит, Мишель не причитается ни кусочка от этого пирога.
— Да никому из актеров не причитается.
— Больше всего получает автор.
— Не автор, а Моргенштерн.
— Ну, по этим расчетам так не скажешь.
РЕЖИССЕРУ 2.00%-2000 $
ПРОДЮСЕРУ 2.00%-2000 $
ВСЕГО: 10 000 $
— Моргенштерн, кроме этого, получает пятьдесят процентов от прибыли.
— Недурно. А театр тоже принадлежит ему?
— Вряд ли. Не думаю.
ОТЧИСЛЕНИЯ ТЕАТРУ
(в процентном отношении) 5.00% — 5000 $
— Ну и что у нас получается?
— Добавь еще вот это.
ОБЩАЯ СМЕТА ЕЖЕНЕДЕЛЬНЫХ ТЕКУЩИХ
РАСХОДОВ 99 897 $
РЕЗЮМЕ.
ДЛЯ 500-МЕСТНОГО ТЕАТРА
С САМЫМИ ДОРОГИМИ БИЛЕТАМИ ПО 50.00 $
И СРЕДНЕЙ ЦЕНОЙ БИЛЕТОВ — 45.75 $
ПРЕДПОЛАГАЕМЫЕ СБОРЫ 183 000 $
ПРЕДПОЛАГАЕМЫЕ РАСХОДЫ 112 925 $
ПРЕДПОЛАГАЕМАЯ ПРИБЫЛЬ 70 075 $
— Моргенштерн получает половину, — сказал Карелла. — Плюс два процента и административные расходы.
— Ты думаешь, это он?
— Нет.
— А кто тогда?
— Тот, кому Мишель звонила перед выходом из театра.
Глава 5
— Если мы переберемся в нижний город — вы хотите сказать? А мы таки переберемся, если пьеса будет пользоваться успехом. Тогда мы перейдем в театр на Стеме, на пятьсот мест. Самые дорогие билеты на обычную пьесу идут по пятьдесят баксов. С мюзиклами немного не так, там цена может доходить до шестидесяти пяти — семидесяти баксов, в зависимости от обстоятельств. Договоримся считать по пятьдесят баксов, тогда в среднем... Слушайте, что я морочу себе голову? У меня же все это посчитано.
— Посчитано?
— Да, мой менеджер делал для меня подсчеты на тот случай, если мы переберемся на Стем.
— Думаю, вы это предвидели.
— Ну, теперь я действительно это предвижу.
— Когда он сделал для вас эти расчеты?
— Вчера. Сразу после того, как Мишель была ранена.
— Ясно.
— Угу. Если вам понадобится копия этих расчетов, я вам ее вручу, когда вы соберетесь уходить.
— Был бы вам признателен.
— К вашим услугам, — ответил Моргенштерн.
— Ну так что показали расчеты вашего менеджера на тот случай, если вы переберетесь в Стем?
— В зал на пятьсот мест? Сборы могут составлять семьдесят тысяч в неделю.
— Другими словами, мистер Моргенштерн, если пьеса станет хитом, вы сможете загрести неплохой куш.
— Да, довольно неплохой.
— И сколько времени понадобится на то, чтобы компенсировать ваши затраты?
— При таких сборах? Тринадцать недель.
— После чего вы сможете получать пятьдесят процентов от прибыли.
— Да.
— А кто получает остальные пятьдесят процентов?
— Мои вкладчики.
— И сколько же их?
— Двенадцать. Если хотите, я могу дать вам их список.
— Сколько получает автор пьесы?
— Фредди? Шесть процентов.
— От какой суммы? За вычетом расходов или без оного?
— Безо всякого. Просто шесть процентов от сборов.
— Прибыльное дело, — хмыкнул Карелла.
— Если не считать того, что на каждую пьесу, пользующуюся успехом, приходится десяток провалившихся. Честно вам говорю — лучше вкладывайте деньги в кассу взаимопомощи.
— Я учту ваш совет, — сказал Карелла.
— Берите еще тост.
— Спасибо. Еще несколько вопросов, и я перестану компостировать вам мозги.
— А теперь вернемся к нашим баранам, — сказал Моргенштерн и снова улыбнулся.
— Насколько я понимаю, — начал Карелла, — вчера вечером...
— Ну, что я говорил?
Карелла улыбнулся. Он взял еще один тост, снова намазал и откусил. Прожевав, он сказал:
— Вчера вечером Мишель задержалась в театре на пятнадцать-двадцать минут. Все остальные уже ушли на обед, а она...
— Ну да, насколько я понимаю, так оно и было.
— Вас там не было?
— Нет. С чего вы взяли, что я там был?
— Я думал...
— Раньше — может быть, но не тогда, когда они...
— Я думал, что вы присутствовали на репетиции.
— Я пришел в театр в пять, а ушел не то в шесть, не то без четверти шесть. Сразу после свары.
— Какой свары? — заинтересовался Карелла.
— Да обычное дерьмо.
— А в чем это обычное дерьмо заключалось?
— Актриса желала знать, почему она должна делать то или это, а режиссер требовал, чтобы она не выпендривалась, а делала.
— То есть это была ссора между Мишель и Кендаллом, так?
— Да, так. Только это не было ссорой, это была обычная грызня. Вы знаете эту знаменитую историю насчет телефонного звонка?
— Нет, не знаю.
— В какой-то пьесе присутствует сцена, во время которой звонит телефон. Актер должен снять трубку и поговорить с человеком на другом конце провода. Согласно этому методу актер хочет знать мотивации поступка — почему он должен снимать трубку? А режиссер ему говорит: «Да потому, черт бы тебя побрал, что телефон звонит!» Это происходит все время — грызня между режиссером и актерами. Не стоит придавать этому значения.
— Кто еще при этом присутствовал? Фредди Корбин там был?
— Нет. Только актеры и подсобные рабочие.
— Когда вы уходили, они все еще были там?
— Да.
— Но они ушли из театра раньше Мишель — так?
— Да, она отправилась на примерку. Она минут на пятнадцать-двадцать нужна была художнице по костюмам.
— Итак, все остальные в половине седьмого ушли на обед...
— Мне кажется, Эшли так рассчитывал. Да, я уверен, что он сказал «половина седьмого».
— И в театре остались только Мишель и художница по костюмам.
— Ну, там должен был оставаться еще Тори.
— Тори?
— Наш охранник. Он стоит на служебном входе.
— Его так зовут? Тори?
— Ну, на самом деле его настоящее имя Сальваторе Андруччи. Но он выступал под именем Тори Эндрюс. Вы не помните Тори Эндрюса? Лет двадцать — двадцать пять назад он показывал очень неплохие результаты в среднем весе. Это и есть Тори.
— Не знаете, где я могу его найти?
— В театре. Хотите еще кофе? Я попрошу, чтобы эта чернушка принесла свежего.
— Спасибо, нет, — отказался Карелла. — С меня хватит.
— Тогда позвольте, я отыщу эти расчеты. Если, конечно, они вам все еще нужны.
— Они мне все еще нужны, — подтвердил Карелла.
* * *
Джиллиан Пек жила в верхней части города, в солидном доме со швейцаром. Швейцар позвонил по домофону и сообщил о госте. Клинг услышал, как женский голос произнес с британским акцентом:— Да, пожалуйста, пусть он поднимется.
Женщине, открывшей дверь, на вид было сорок с небольшим. Это была хрупкая брюнетка с буйной гривой волос, одетая в зеленую тунику из шелка и парчи, расклешенные пижамные брюки и зеленые тапочки с золотой отделкой. Она прямо с порога сообщила Клингу, что на полдень у нее назначена встреча — а уже было десять минут двенадцатого, — и потому она надеется, что детектив будет краток. Клинг пообещал постараться.
Хозяйка провела его в гостиную. По стенам ее были развешаны в рамочках рисунки костюмов, которых, похоже, хватило бы на сотню разных пьес, — но Джиллиан заявила, что они относятся всего лишь к десяти постановкам.
— Моей любимой работой была «Двенадцатая ночь», я ее делала для Марвина. — Хозяйка лучезарно улыбнулась и провела Клинга мимо серии эскизов, на которых были изображены люди в ярких нарядах. В углу каждого эскиза карандашом было написано имя персонажа: сэр Тоби Белч. Сэр Эндрю Агвичек. Мальволио. Оливия. Виола...
— Мне нравятся имена, которые он им дал, — кивнула в сторону своих творений художница. — Вы знаете полное название этой пьесы?
— Нет, — сказал Клинг.
— Шекспир назвал ее «Двенадцатая ночь, или Что угодно». Я восприняла это как намек на костюмы. Я решила, что взгляд должен беспрепятственно проникать повсюду.
— Думаю, вам это удалось, — проронил Клинг.
— Да, вполне, — согласилась Джиллиан, изучая рисунок. — Ну да ладно, — сказала она, внезапно повернувшись и подойдя к мягкому уголку, состоявшему из дивана, обтянутого красным бархатом, и двух кресел по бокам, обтянутых черным. Женщина уселась в одно из черных кресел — возможно, потому, что ей не хотелось слишком уж напоминать новогоднюю елку — зеленый наряд на красном фоне. Клингу стало любопытно, делает ли она наряды и для себя тоже.
— Не хотите присесть? — спросила Джиллиан, указав на софу.
Клинг сел.
Хозяйка посмотрела на часы.
— Я по поводу мисс Кассиди, — начал детектив.
— Ох, бедное дитя! — воскликнула Джиллиан.
— Насколько я понимаю, вы были вместе с ней вчера вечером. Как раз перед тем, как она подверглась нападению.
— Да. Мы примеряли один из ее костюмов.
— А сколько их у нее?
— Она трижды переодевается по ходу пьесы. Это был костюм для первого действия. Белый наряд — он создает ощущение невинности, девственности. Предполагается, что она приходит в театр совсем юной девушкой. Вы знакомы с пьесой?
— На самом деле нет.
— Дрянь редкостная, — сказала Джиллиан. — Если уж начистоту, Марвин должен благодарить Бога за это нападение — такая реклама!
— Я уверен, что он и вправду его благодарит, — согласился Клинг.
Хозяйка посмотрела на детектива и хмыкнула.
— Ну, я бы не удивилась. В общем, в пьесе три действия и, соответственно, три наряда. Один девичий — белый, второй — серый, когда она, так сказать, теряет невинность (полная чушь, на самом деле) и красный наряд для третьего действия, после того, как она подверглась нападению — Бог его знает, что это должно означать. И кто ее ранил, тоже, кстати, непонятно. Вот вам случай, когда жизнь подражает искусству, не так ли?
— Полагаю, что так.
— Вы кого-нибудь подозреваете?
— Пока что нет.
— Жизнь точь-в-точь следует за искусством, — сказала Джиллиан. — В пьесе так и остается неизвестным, кто ее ранил.
— Ну, мы ведем расследование.
— Но ведь это означает, что человек, который ранил Мишель, все еще неизвестен, разве нет? И он может так и остаться неизвестным. И это не будет таким уж нетипичным случаем для нашего города, ведь так?
— Увы, да, — согласился Клинг.
— Это я не в обиду.
— Где происходила примерка, мисс Пек?
— У Мишель в уборной.
— Во сколько она началась?
— В половине седьмого, может, в тридцать пять минут.
— И сколько она продлилась?
— О, не больше десяти минут.
— То есть до без двадцати семь?
— Я бы сказала — до без четверти.
— И что потом?
— Что вы имеете в виду?
— Что вы делали после примерки?
— Ну, мы ушли.
— Из театра?
— Нет, из уборной.
— Вы ушли вместе?
— Нет. Я отправилась в костюмерную, чтобы повесить наряд на место, а Мишель пошла в туалет.
— Вы еще видели ее тем вечером?
— Да, перед выходом из театра.
— И где вы ее видели?
— Рядом со служебным выходом на стене висит телефон-автомат. Когда я выходила из театра, Мишель там стояла.
— Она с кем-нибудь разговаривала?
— Нет. В тот момент она просто набирала номер.
— Во сколько это было?
— Э-э... где-то без десяти семь.
— И что было потом?
— Я попрощалась с Тори и вышла.
— Кто такой Тори?
— Наш охранник.
— А где он находился?
— Сидел у выхода. Он всегда там сидит. Там его стул.
— Далеко от телефона?
— Не то пять, не то шесть футов. Точнее не скажу.
— Видели ли вы кого-либо в переулке, когда вышли из театра?
— Ни единой души.
— Когда Мишель вышла, вас уже не было в переулке, так?
— Да, так.
— То есть вы не видели, как она выходила?
— Нет, не видела.
— И, конечно же, вы не видели, кто ее ранил?
— Совершенно верно.
— Куда вы отправились, выйдя из театра?
— На встречу с одним моим другом.
— Где она происходила?
— В городе, в ресторане. Я прямо у театра поймала такси.
— Во сколько это было?
— Без пяти семь.
— Вы помните точное время?
— Да, я как раз посмотрела на часы. Мы с моим другом должны были встретиться в четверть восьмого, и я смотрела, не опаздываю ли я. До этого ресторана довольно далеко добираться.
— Что это за ресторан, мисс Пек?
— «Да Луиджи», на Мерси-стрит.
— Ну и как, вы опоздали?
— Нет, я добралась одновременно с Дороти.
Клинг посмотрел на Джиллиан.
— Все, точка, — сказала она.
Тори Эндрюс, он же Сальваторе Андруччи, внимательно изучил жетон Кареллы, потом еще раз проверил его удостоверение и только после этого спросил:
— Вы по поводу Мишель?
— Да.
— Я думал, что вы уже поймали эту сволочь.
— Мы ведем расследование.
— Надеюсь, меня вы не подозреваете? — хмыкнул Тори. Во рту у него недоставало нескольких зубов.
В мистере Эндрюсе было примерно пять футов десять дюймов роста, и весил он около двухсот сорока фунтов. Теперь он уже вряд ли смог бы выступать в среднем весе. Его левый глаз был частично закрыт старым шрамом, а нос свернут набок, и поэтому его голос был похож на голоса забияк, подравшихся по пьяной лавочке, с которыми Карелле приходилось время от времени иметь дело. Но в живых зеленых глазах Тори Эндрюса светился несомненный ум, и Карелла понадеялся, что мистер Эндрюс ушел с ринга до того, как ему вышибли мозги.
Он был одет в манере, которую Карелла называл «свитер булочника», поскольку именно такой свитер надевал каждое утро отец Кареллы, отправляясь на работу. В данном случае свитер оказался коричневым кардиганом без воротника, со слегка обтрепанными рукавами и отсутствием одной пуговицы. Тори носил его с вельветовыми брюками и коричневыми мокасинами. Он сидел на стуле прямо у служебного выхода. Футах в семи-восьми от стула на выкрашенной в черный цвет кирпичной стене висел телефон-автомат. Из-за кулис долетали голоса не то двух, не то трех актеров, репетирующих очередную сцену. Настенные часы показывали половину первого.
— Тори, не могли бы вы рассказать мне о вчерашнем происшествии? — спросил Карелла.
— Да, конечно. Это я вызвал полицию. Я услышал, как она закричала, и выскочил на улицу. Она лежала на земле и кричала.
— И больше вы никого не увидели в переулке?
— Нет. Только ее. Вы имеете в виду — того, кто напал? Нет. Хотел бы я его увидеть.
— Что вы стали делать?
— Я оставил ее лежать там, где она лежала. Если человек получил травму, его лучше не шевелить лишний раз. Я научился этому на ринге. Если человеку плохо, а вы начнете его тормошить, то можете сделать еще хуже. Потому я оставил ее лежать, а сам побежал в театр и позвонил девять-один-один. Прямо вон с того телефона. Они тут же приехали. Для нашего города это можно считать чудом.
— Вы не помните, не видели ли вы кого-нибудь подозрительного до того, как мисс Кассиди вышла из театра?
— Я не выходил на улицу.
— Я имею в виду — в самом театре. После того, как все остальные ушли.
— В смысле — после того, как мисс Пек тоже ушла?
— Да. Вы не видели в театре кого-нибудь подозрительного? Кого-нибудь, кто не должен был там находиться?
— Нет, не видел. Мисс Пек ушла, несколько минут спустя Мишель подошла позвонить по телефону, потом...
— Мисс Кассиди звонила по телефону?
— Да. Вон по тому телефону-автомату, который висит на стене.
— Вы не слышали, о чем она говорила?
— Ну, это был очень короткий разговор.
— Но вы его слышали?
— Да, слышал.
— И что она сказала?
— Она сказала... Вам нужно дословно? Я не уверен, что повторю ее слова совершенно точно.
— Настолько точно, насколько вы сможете вспомнить.
— Ну... она сказала: «Это я, я выхожу», — что-то в этом духе. Потом она послушала, потом просто сказала «о'кей» и повесила трубку.
— Она называла какое-нибудь имя?
— Нет.
— Что она стала делать после этого?
— Она подошла ко мне, и мы немного поболтали.
— И долго?
— Минут пять, наверное. Мишель посматривала на часы... Я подумал, что она договорилась с кем-то встретиться. Мы поговорили несколько минут, потом она снова посмотрела на часы и сказала: «Ну ладно, Тори, уже поздно» — что-то такое, и вышла.
— Во сколько это было?
— В начале восьмого.
— Откуда вам это известно?
— Так вон же часы висят, — объяснил Тори и показал на настенные часы у себя над головой. — Я все время на них смотрю. Забавно, — сказал он, — на ринге три минуты — это целая вечность. А здесь, в театре, я сижу себе на стуле, смотрю на часы и вспоминаю прежние годы, будто старый фильм. Мне иногда кажется, что я просто не успею просмотреть все фильмы, которые крутятся у меня в голове. Как вам кажется, успею я их просмотреть?
— Надеюсь, что успеете, — мягко сказал Карелла.
* * *
Висевшие в дежурке часы показывали двадцать минут второго. Они сходили поесть, а теперь, после обеда, сели сводить воедино полученные результаты.— Кому она звонила? — спросил Клинг.
— Существенный вопрос.
— Дай-ка мне посмотреть эти расчеты Моргенштерна, — попросил Клинг. Карелла протянул ему листок бумаги.
ЕЖЕНЕДЕЛЬНЫЙ БЮДЖЕТ ПЬЕСЫ «ЛЮБОВНАЯ ИСТОРИЯ»
ДЛЯ 500-МЕСТНОГО ТЕАТРА «МИДДЛ»
ИЗ РАСЧЕТА СБОРОВ В 100 000 $
ЗАРПЛАТА:
МИШЕЛЬ КАССИДИ 3000 $
АНДРЕА ПАРКЕР 2400 $
КУПЕР ХАЙНЕС 2400 $
МАРК РИГАНТИ 2400 $
4 СТАТИСТА ПО 1000 S, ВСЕГО 4000 $
— Слушай, а статисты нехило зарабатывают?
— Хочешь стать актером?
— Нет, спасибо.
ПОМОЩНИК РЕЖИССЕРА 1400 $
ВТОРОЙ ПОМОЩНИК РЕЖИССЕРА 1150 $
ОТЧИСЛЕНИЯ НА А.Е.А., ОТПУСКА И БОЛЬНИЧНЫЕ 990 $
— Что такое А.Е.А.?
— Понятия не имею.
ХУДОЖНИК ПО КОСТЮМАМ 900 $
ОТЧИСЛЕНИЯ НА ОТПУСКНЫЕ
Т.В.А.У./МУ И ХС 63 $
— Т.В.А.У?
— Спорим — это какой-нибудь профсоюз?
— А МУ и ХС?
— Понятия не имею.
ГЛАВНЫЙ МЕНЕДЖЕР 1500 $
МЕНЕДЖЕР КОМПАНИИ 977 $
АГЕНТ ПО СВЯЗЯМ С ПРЕССОЙ 1085 $
ПОМОЩНИК ПРОДЮСЕРА 500 $
АДВОКАТ 350 $
СТАРШИЙ БУХГАЛТЕР 250 $
БУХГАЛТЕР 200 $
МЕНЕДЖЕР ПО ПОДБОРУ АКТЕРОВ 250 $
ХУДОЖНИКИ ДВОЕ ПО 175-350 $
ИТОГО: 24 165 $
ТЕАТР:
АРЕНДНАЯ ПЛАТА 6500 $
ПОСТОЯННЫЙ ПЕРСОНАЛ ТЕАТРА 22 500 $
ДОП. РАБОЧИЕ СЦЕНЫ 1195 $
ИТОГО: 30 195 $
РЕКЛАМА:
РЕКЛАМА В ГАЗЕТАХ 9000 $
РЕКЛАМА ПО РАДИО 3000 $
РЕКЛАМА ПО ТЕЛЕВИДЕНИЮ 0
— Это что получается — они не верят в силу электронного ящика?
— Получается, что не верят.
АФИШИ 200 $
РЕКЛАМА НА АВТОБУСАХ, ТЕЛЕФОННЫХ
БУДКАХ и т. п. 3000 $
ПЕЧАТЬ И РАССЫЛКА ФОТОГРАФИЙ
ФОТОРЕПОРТЕРАМ 150 $
РАСХОДЫ АГЕНТА ПО СВЯЗЯМ С ПРЕССОЙ 250 $
ОСОБАЯ РЕКЛАМА 400 $
— Что такое особая реклама?
— Пусть меня подстрелят, если я знаю.
ИТОГО: 16 000 $
АДМИНИСТРАТИВНЫЕ
И ОБЩИЕ РАСХОДЫ
РАЗМЕЩЕНИЕ ПРОГРАММ и т. д. 80 $
ПРОФСОЮЗНЫЕ ВЗНОСЫ 500 $
— Дорогое удовольствие, однако...
— Как сказала обезьяна, подтершись сотенной купюрой, — продолжил фразу Карелла, и оба детектива захихикали, словно мальчишки.
АДМИНИСТРАТИВНЫЕ РАСХОДЫ
ПРОДЮСЕРА 750 $
АДМИНИСТРАТИВНЫЕ РАСХОДЫ
ГЛАВНОГО МЕНЕДЖЕРА 400 $
— Остальную часть административных расходов можешь пропустить, — сказал Карелла. — Давай следующий раздел.
Клинг перевернул листок.
АВТОРСКИЕ ОТЧИСЛЕНИЯ И ГОНОРАРЫ
(ИСХОДЯ ИЗ СБОРОВ В 100 000 $)
АВТОРУ 6.00%-6000 $
ЗВЕЗДАМ 0
— Значит, Мишель не причитается ни кусочка от этого пирога.
— Да никому из актеров не причитается.
— Больше всего получает автор.
— Не автор, а Моргенштерн.
— Ну, по этим расчетам так не скажешь.
РЕЖИССЕРУ 2.00%-2000 $
ПРОДЮСЕРУ 2.00%-2000 $
ВСЕГО: 10 000 $
— Моргенштерн, кроме этого, получает пятьдесят процентов от прибыли.
— Недурно. А театр тоже принадлежит ему?
— Вряд ли. Не думаю.
ОТЧИСЛЕНИЯ ТЕАТРУ
(в процентном отношении) 5.00% — 5000 $
— Ну и что у нас получается?
— Добавь еще вот это.
ОБЩАЯ СМЕТА ЕЖЕНЕДЕЛЬНЫХ ТЕКУЩИХ
РАСХОДОВ 99 897 $
РЕЗЮМЕ.
ДЛЯ 500-МЕСТНОГО ТЕАТРА
С САМЫМИ ДОРОГИМИ БИЛЕТАМИ ПО 50.00 $
И СРЕДНЕЙ ЦЕНОЙ БИЛЕТОВ — 45.75 $
ПРЕДПОЛАГАЕМЫЕ СБОРЫ 183 000 $
ПРЕДПОЛАГАЕМЫЕ РАСХОДЫ 112 925 $
ПРЕДПОЛАГАЕМАЯ ПРИБЫЛЬ 70 075 $
— Моргенштерн получает половину, — сказал Карелла. — Плюс два процента и административные расходы.
— Ты думаешь, это он?
— Нет.
— А кто тогда?
— Тот, кому Мишель звонила перед выходом из театра.
Глава 5
Когда в три часа пополудни, во вторник, детективы вошли в маленькую приемную Джонни Мильтона, находившуюся на углу Стеммлер-авеню и Локуст-стрит, его секретарша разговаривала по телефону. Она бросила взгляд на вошедших, жестом указала им на скамью, стоявшую у противоположной стены, еще некоторое время послушала, потом произнесла:
— Я понимаю ваши чувства, Майк, но патрон сейчас действительно уехал в агентство по найму актеров, и я не знаю, сколько он там пробудет.
Она снова выслушала слова своего невидимого собеседника, закатила глаза и ответила:
— Нет, Майк, это неправда, он постоянно о вас помнит. Когда? Что значит — когда? — Секретарша снова закатила глаза. — Как только у него появится о чем сообщить, он сразу вам позвонит. И это тоже неправда. Он всегда находит что-нибудь для вас. Майк, вы же только что вернулись после выступлений в бостонском клубе — как по-вашему, кто нашел для вас этот контракт, если не Джонни? Что? Нет, я уверена, что это было раньше. В феврале? Как, в самом деле? Это было в феврале? Гм, значит, действительно прошло уже два месяца. Вот так так! Но даже если так, он все равно постоянно продолжает подыскивать для вас подходящий контракт, Майк, я вас клятвенно заверяю. Ой, простите, у меня звонит другой телефон, — сказала она, хотя никакого другого звонка не было. — Я передам ему, что вы звонили, и он обязательно с вами свяжется. До свиданья! — Секретарша повесила трубку и испустила раздраженный вздох.
— Эти актеры! — вырвалось у нее. Потом, сообразив, что двое мужчин, сидящих рядом с ее столом, выглядят достаточно эффектно, чтобы оказаться актерами, и что, возможно, они и вправду актеры, секретарша добавила: — Хичкок был прав, — и решила, что удачно вывернулась, хотя ни один из посетителей, похоже, не понял, о чем она говорит. Секретарша, собственно, имела в виду известное высказывание Хичкока о том, что все актеры — это необъезженные лошади; с Хичкоком лично она знакома не была, но вычитала это в журнале, когда сидела в приемной у врача.
— Чем могу служить? — спросила секретарша, обворожительно улыбаясь. Она подтянулась и выпрямилась, стремясь произвести впечатление своими формами, вырисовывающимися под обтягивающим свитером. Блондин переместился от стены, увешанной фотографиями — восемь на десять, в рамочках, — клиентов Джонни, к столу и протянул секретарше кожаный чехольчик, из которого свешивался золотистый жетон. На жетоне красовалось название города и городской герб, нарисованный золотом по голубой эмали. Под гербом было написано слово «ДЕТЕКТИВ», а еще ниже — «87-й УЧАСТОК».
— Детектив Клинг, — представился блондин. — А это мой напарник, детектив Карелла, — кивнул он на второго мужчину, который также подошел к столу. — Мы хотели бы поговорить с мистером Мильтоном.
— О, конечно! — сказала секретарша, тут же сняла трубку телефона и нажала какую-то кнопку, разоблачая тем самым лживость истории о поездке в бюро по найму актеров, которую она только что рассказывала актеру по имени Майк. — Мистер Мильтон, к вам пришли из полиции. — Она послушала, кивнула и сказала: — Да, сэр, сейчас. — И положила трубку обратно. — Проходите прямо туда, — сказала она и указала на обшитую деревом дверь, располагавшуюся справа от ее стола.
Наряд Джонни Мильтона соответствовал солнечному весеннему дню, хотя окна кабинета по-прежнему продолжал заливать дождь. На нем был пастельно-голубой свитер с V-образной горловиной, под ним — желтая рубашка, расстегнутая у горла, бежевые свободные брюки и кожаные мокасины с кисточками. Мильтон выглядел скорее как голливудский продюсер, чем как мелкий импресарио. Кабинет у него был того же размера, что и кабинет лейтенанта в старом добром восемьдесят седьмом участке, только вместо морд, объявленных в розыск, стены этого кабинета были увешаны афишами различных шоу, в которых, вероятно, выступали клиенты Мильтона. Некоторые из этих шоу Карелла знал или хотя бы слышал о них, но большая часть названий ни о чем ему не говорила. Мильтон вышел из-за стола, протягивая руку для приветствия.
— Рад вас видеть, джентльмены, — сказал он, пожимая руку сперва Карелле, потом Клингу. — Присаживайтесь, пожалуйста. Просто сдвиньте весь этот хлам. Давайте я его уберу, — с этими словами Мильтон подошел к дивану, заваленному разноцветными папками — как предположил Карелла, с разными сценариями. Мильтон перенес папки на стол, бесцеремонно свалил их там, еще раз предложил полицейским присаживаться и сам уселся за стол. Диван был одним из тех узких маленьких сидений, обтянутых зеленым бархатом, которые обычно стоят в приемных. Детективы сели, почти касаясь друг друга плечами.
— Мишель чувствует себя хорошо, — наконец сказал Мильтон. — Если, конечно, вас это интересует. — Он посмотрел на часы: — В настоящий момент она находится на репетиции.
— Отлично, — сказал Карелла. — Мистер Мильтон, она говорила вам что-нибудь об этих угрожающих звонках?
— До вчерашнего дня — ничего. Это я посоветовал ей обратиться в полицию.
— Ага, — сказал Карелла.
— Да.
— Говорила ли она вам, что голос звонившего похож на голос Джека Николсона?
— Да. Но, само собой разумеется...
— Конечно.
— ...что это не Джек Николсон. Вы ведь сами понимаете, не так ли?
— Да, мы понимаем.
— Кроме того, Джек Николсон сейчас уехал на съемки в Европу.
— Так что он никак не может быть тем человеком, который напал на Мишель, — невозмутимо констатировал Карелла.
— Именно это я и говорю, — подтвердил Мильтон.
— Вы не знаете, кто бы это мог быть? — спросил Карелла.
— Понятия не имею.
— Не подражает ли кто-нибудь из ваших клиентов Джеку Николсону?
— Нет. По крайней мере, мне об этом неизвестно, — улыбнулся Мильтон.
— Мистер Мильтон, — подал голос Клинг, — вы не припомните, где вы находились вчера вечером, когда услышали, что Мишель ранена?
— Да, естественно, помню. А в чем дело?
— Так где вы находились, сэр?
— В одной забегаловке на Стеме. На Стеммлер-авеню, — пояснил он, словно детективы не были местными жителями, а явились откуда-нибудь из Перу.
— Вы не помните, как называется эта забегаловка? — спросил Карелла.
— Заведение О'Лири.
— На углу Стема и Северной Одиннадцатой?
— Да.
— Как раз по дороге в верхний город, да?
— Я понимаю ваши чувства, Майк, но патрон сейчас действительно уехал в агентство по найму актеров, и я не знаю, сколько он там пробудет.
Она снова выслушала слова своего невидимого собеседника, закатила глаза и ответила:
— Нет, Майк, это неправда, он постоянно о вас помнит. Когда? Что значит — когда? — Секретарша снова закатила глаза. — Как только у него появится о чем сообщить, он сразу вам позвонит. И это тоже неправда. Он всегда находит что-нибудь для вас. Майк, вы же только что вернулись после выступлений в бостонском клубе — как по-вашему, кто нашел для вас этот контракт, если не Джонни? Что? Нет, я уверена, что это было раньше. В феврале? Как, в самом деле? Это было в феврале? Гм, значит, действительно прошло уже два месяца. Вот так так! Но даже если так, он все равно постоянно продолжает подыскивать для вас подходящий контракт, Майк, я вас клятвенно заверяю. Ой, простите, у меня звонит другой телефон, — сказала она, хотя никакого другого звонка не было. — Я передам ему, что вы звонили, и он обязательно с вами свяжется. До свиданья! — Секретарша повесила трубку и испустила раздраженный вздох.
— Эти актеры! — вырвалось у нее. Потом, сообразив, что двое мужчин, сидящих рядом с ее столом, выглядят достаточно эффектно, чтобы оказаться актерами, и что, возможно, они и вправду актеры, секретарша добавила: — Хичкок был прав, — и решила, что удачно вывернулась, хотя ни один из посетителей, похоже, не понял, о чем она говорит. Секретарша, собственно, имела в виду известное высказывание Хичкока о том, что все актеры — это необъезженные лошади; с Хичкоком лично она знакома не была, но вычитала это в журнале, когда сидела в приемной у врача.
— Чем могу служить? — спросила секретарша, обворожительно улыбаясь. Она подтянулась и выпрямилась, стремясь произвести впечатление своими формами, вырисовывающимися под обтягивающим свитером. Блондин переместился от стены, увешанной фотографиями — восемь на десять, в рамочках, — клиентов Джонни, к столу и протянул секретарше кожаный чехольчик, из которого свешивался золотистый жетон. На жетоне красовалось название города и городской герб, нарисованный золотом по голубой эмали. Под гербом было написано слово «ДЕТЕКТИВ», а еще ниже — «87-й УЧАСТОК».
— Детектив Клинг, — представился блондин. — А это мой напарник, детектив Карелла, — кивнул он на второго мужчину, который также подошел к столу. — Мы хотели бы поговорить с мистером Мильтоном.
— О, конечно! — сказала секретарша, тут же сняла трубку телефона и нажала какую-то кнопку, разоблачая тем самым лживость истории о поездке в бюро по найму актеров, которую она только что рассказывала актеру по имени Майк. — Мистер Мильтон, к вам пришли из полиции. — Она послушала, кивнула и сказала: — Да, сэр, сейчас. — И положила трубку обратно. — Проходите прямо туда, — сказала она и указала на обшитую деревом дверь, располагавшуюся справа от ее стола.
Наряд Джонни Мильтона соответствовал солнечному весеннему дню, хотя окна кабинета по-прежнему продолжал заливать дождь. На нем был пастельно-голубой свитер с V-образной горловиной, под ним — желтая рубашка, расстегнутая у горла, бежевые свободные брюки и кожаные мокасины с кисточками. Мильтон выглядел скорее как голливудский продюсер, чем как мелкий импресарио. Кабинет у него был того же размера, что и кабинет лейтенанта в старом добром восемьдесят седьмом участке, только вместо морд, объявленных в розыск, стены этого кабинета были увешаны афишами различных шоу, в которых, вероятно, выступали клиенты Мильтона. Некоторые из этих шоу Карелла знал или хотя бы слышал о них, но большая часть названий ни о чем ему не говорила. Мильтон вышел из-за стола, протягивая руку для приветствия.
— Рад вас видеть, джентльмены, — сказал он, пожимая руку сперва Карелле, потом Клингу. — Присаживайтесь, пожалуйста. Просто сдвиньте весь этот хлам. Давайте я его уберу, — с этими словами Мильтон подошел к дивану, заваленному разноцветными папками — как предположил Карелла, с разными сценариями. Мильтон перенес папки на стол, бесцеремонно свалил их там, еще раз предложил полицейским присаживаться и сам уселся за стол. Диван был одним из тех узких маленьких сидений, обтянутых зеленым бархатом, которые обычно стоят в приемных. Детективы сели, почти касаясь друг друга плечами.
— Мишель чувствует себя хорошо, — наконец сказал Мильтон. — Если, конечно, вас это интересует. — Он посмотрел на часы: — В настоящий момент она находится на репетиции.
— Отлично, — сказал Карелла. — Мистер Мильтон, она говорила вам что-нибудь об этих угрожающих звонках?
— До вчерашнего дня — ничего. Это я посоветовал ей обратиться в полицию.
— Ага, — сказал Карелла.
— Да.
— Говорила ли она вам, что голос звонившего похож на голос Джека Николсона?
— Да. Но, само собой разумеется...
— Конечно.
— ...что это не Джек Николсон. Вы ведь сами понимаете, не так ли?
— Да, мы понимаем.
— Кроме того, Джек Николсон сейчас уехал на съемки в Европу.
— Так что он никак не может быть тем человеком, который напал на Мишель, — невозмутимо констатировал Карелла.
— Именно это я и говорю, — подтвердил Мильтон.
— Вы не знаете, кто бы это мог быть? — спросил Карелла.
— Понятия не имею.
— Не подражает ли кто-нибудь из ваших клиентов Джеку Николсону?
— Нет. По крайней мере, мне об этом неизвестно, — улыбнулся Мильтон.
— Мистер Мильтон, — подал голос Клинг, — вы не припомните, где вы находились вчера вечером, когда услышали, что Мишель ранена?
— Да, естественно, помню. А в чем дело?
— Так где вы находились, сэр?
— В одной забегаловке на Стеме. На Стеммлер-авеню, — пояснил он, словно детективы не были местными жителями, а явились откуда-нибудь из Перу.
— Вы не помните, как называется эта забегаловка? — спросил Карелла.
— Заведение О'Лири.
— На углу Стема и Северной Одиннадцатой?
— Да.
— Как раз по дороге в верхний город, да?