Страница:
Минут через десять О'Брайен распахнул дверь кабинета, выглянул в коридор, улыбнулся в седые усы и позвал:
— Миссис Бранд! Мы вас ждем.
Все снова набились в кабинет лейтенанта.
— Не могли бы вы изложить мне свои соображения по этому делу? — попросил О'Брайен.
— С удовольствием, — ответила Нелли. Она сообщила, что отпечатки пальцев Мильтона совпали с отпечатками пальцев на ноже, найденном в его конторе, что частицы вещества, обнаруженного на рукояти ножа, действительно оказались кровью, и более того — кровью той же самой группы, что и кровь Мишель Кассиди, зверски зарезанной вчера ночью. Она указала на тот факт, что мистер Мильтон жил вместе с мисс Кассиди в ее квартире на Картер-авеню и что детективы из восемьдесят восьмого участка не обнаружили никаких следов взлома. Она предположила, что мистер Мильтон имел свой ключ от квартиры. Если она ошибается, пусть мистер Мильтон ее поправит, когда этот вопрос снова всплывет. Если, конечно, он всплывет.
— Вот так вот! — заключила Нелли.
— Мой клиент признает, что вечером шестого апреля он совершил нападение на Мишель Кассиди, — сказал О'Брайен. — Но он не имеет ничего общего с ее убийством.
— Так уж ничего? — спросила Нелли.
— Ничего, — повторил О'Брайен.
— Вы пытаетесь перевести преступление класса «А-1» в класс "Д"? — спросила Нелли и изумленно покачала головой.
— Более того, — сказал О'Брайен. — Я полагаю, что это нападение третьей степени, а вовсе не класс "А".
— С какой стати я должна в это верить?
— Потому, что вы не обнаружили никаких улик, которые свидетельствовали бы, что вчера вечером мой клиент находился в этой квартире.
— А где же он был?
— Почему бы вам не спросить об этом у него самого?
— Это означает, что я могу перейти к допросу?
— Да, конечно. Я только что познакомился с этим человеком, но я убежден, что он не станет ничего скрывать.
Нелли кивнула. Видеотехник снова включила камеру. Мильтону еще раз зачитали его права, на этот раз в присутствии адвоката, и удостоверились, что он хочет отвечать на вопросы. Цирк начался заново.
— Мистер Мильтон, признаете ли вы, что шестого апреля, примерно в семь вечера, вы напали на Мишель Кассиди и ранили ее?
— Да, признаю.
Отлично. Обвинение готово.
— Перед этим вы сообщили детективам Карелле и Клингу, что в это время вы находились в ресторане О'Лири. Это так?
— Да, так.
— Значит, в прошлый раз вы сказали им неправду — верно?
— Да, верно.
— На самом деле вы находились в переулке рядом с театром «Сьюзен Грейнджер», где совершили нападение на мисс Кассиди.
— Да.
— Вы ранили ее этим ножом? — спросила Нелли и продемонстрировала ему нож в прозрачном пакете.
— Да, этим самым ножом.
— Тогда, вопреки вашему первоначальному заявлению, этот нож принадлежит вам.
— Да, это мой нож.
— И именно вы спрятали его в вашем кабинете, за книгами?
— Да.
— В таком случае, когда вы говорили... поправьте меня, если я неправильно процитирую ваши слова... когда вы сказали об этом ноже: «Я не знаю, как он туда попал. Должно быть, его кто-нибудь подсунул», — вы говорили неправду?
— Да.
— Вы снова солгали.
— Да, я солгал.
— Этот нож — ваш, и именно вы спрятали его за книгами на вашей книжной полке.
— Да.
— Теперь вы утверждаете, что именно этим ножом вечером шестого апреля вы ранили Мишель Кассиди.
— Да.
— А как насчет вчерашней ночи? Использовали ли вы этот нож, чтобы напасть на нее прошлой ночью?
— Нет, не использовал.
— Значит ли это, что вы использовали для нападения какой-нибудь другой нож?
— Я не нападал на Мишель вчера вечером.
— Вы напали на нее в понедельник вечером, но не вчера.
— Да, верно.
— Не хотите ли вы дать какие-нибудь объяснения, мистер Мильтон?
Мильтон повернулся и посмотрел на адвоката. О'Брайен кивнул.
— Ну... — протянул Мильтон.
И он рассказал Нелли и присутствующим детективам об идее, появившейся у Мишель... ну, толчком послужил их разговор в ночь на воскресенье, когда они вместе лежали в постели. Она жаловалась, какая это глупая пьеса — «Любовная история», — в которой она репетирует, а Джонни упомянул, что эта пьеса пытается казаться чем-то таким, чего вообще не бывает, потому что просто невозможно превратить детектив в философскую пьесу. Он пустился в объяснения насчет того, что как только кого-то пырнут ножом, так все внимание тут же сосредоточивается на жертве и зрители желают знать, кто же преступник.
Потом он подумал, что это неплохая идея.
В смысле, привлечь внимание к жертве.
И он сказал об этом вслух.
Сказал Мишель.
Он сказал: «А было бы неплохо привлечь внимание к тебе самой, раз уж эта пьеса такая занудная».
Ну если актрисы что-нибудь и любят, так это чтобы все обращали на них внимание. Как только он высказал свою мысль вслух — на самом деле это была просто мимолетная мысль, минутная прихоть, не более того, — Мишель сразу же захотела узнать, что он имел в виду, когда сказал, что можно привлечь внимание к ней самой. Он объяснил ей, что все бы заинтересовались, если бы на нее и вправду напали, как в пьесе. Мишель тут же подхватила эту идею и сказала, что было бы неплохо, если бы ее и вправду ранили. Это точно привлекло бы к ней внимание, да и пьесе не повредило бы. Все эти чертовы зрители сидели бы и ждали сцены, в которой на актрису нападают, если бы знали, что Мишель вправду была ранена — только не так сильно, как та девушка в пьесе, она же едва не умерла. Хотя с той минуты, как героиня пьесы поднимается с пола и отвечает на вопросы Детектива, пьеса становится еще более дурацкой.
— Она слишком скверная, в ней нет никакой изюминки, — сказала тогда Мишель. Некоторое время они лежали, обнявшись, а потом она предложила: — А почему бы не создать эту изюминку?
— Ты о чем? — спросил он.
— Почему бы нам и вправду этого не сделать? Пырнуть меня ножом. Только не очень сильно. Розно настолько, чтобы привлечь ко мне внимание. Как к жертве.
Ну, некоторое время они спорили, и в конце концов Мишель согласилась, что, если даже найти подходящего человека и он это сделает, всегда остается опасность, что все выплывет наружу. Нападающего всегда рано или поздно находят, он наведет полицию на них самих, и результат получится прямо противоположный.
— А нет ли у нас на примете человека, которого мы действительно хорошо знаем? — спросила Мишель. — В смысле, такого, который взялся бы пырнуть меня.
Они поговорили еще и об этом, перебирая всех своих знакомых — нет ли среди них настолько надежного человека, чтобы он сперва пырнул Мишель — не слишком сильно, — а потом еще и помалкивал...
— Не обязательно «он». Это может быть и женщина, — сказала Мишель.
...но так и не припомнили ни мужчины, ни женщины, в ком они могли бы быть всецело уверены, настолько надежных, чтобы они выполнили работу, а потом не втянули их в неприятности.
— А может, ты сам это сделаешь? — предложила Мишель.
Он не сразу согласился с этой идеей. Прежде всего, он не был уверен, что сможет пырнуть ее «не слишком сильно», как она хотела, потому что он же не врач, в конце-то концов, он понятия не имеет, где там в груди или в плече проходят все эти артерии и вены. Вдруг он попадет в артерию и Мишель истечет кровью и умрет? Тогда она спустила свою багряную ночнушку и показала ему плечо, и они принялись вместе нажимать и щупать, пытаясь рассчитать, как нужно ударить, чтобы не нанести слишком опасную рану. В конце концов они решили, что он может просто порезать ее, а не пырять, и решили провернуть все на следующий вечер, когда труппа разойдется на перерыв.
— Но это она придумала, — сказал Мильтон.
— Сосредоточить внимание на ней.
— Да. Сперва пойти к копам и сказать, что ей угрожают...
— Что она и сделала.
— Да. И это она придумала сказать, что у человека, который ей угрожает, голос как у Джека Николсона.
— Понятно, — сказала Нелли.
— Да. Потому что у Николсона голос всегда звучит угрожающе, даже если он никому на самом деле не грозит. Все это было рассчитано, чтобы привлечь внимание прессы.
— Что на самом деле и произошло, — сказала Нелли.
— Да. Мы добились большого внимания.
— Тогда почему вы ее убили?
— Позвольте, я, как адвокат... — попытался вмешаться О'Брайен.
— Почему вы ее убили, мистер Мильтон?
— Я не убивал.
— Когда вы последний раз видели Мишель, мистер Мильтон?
— Вчера утром, когда я уходил из дому.
— Кстати — у вас есть ключи от квартиры?
— Да, конечно.
— Во сколько вы вчера ушли из дому?
— Около девяти.
— Вы заперли дверь за собой?
— Нет. Мишель еще оставалась дома.
— Куда вы пошли?
— К себе в контору. Около одиннадцати ко мне туда пришли детективы.
— Во сколько вы ушли из своей конторы?
— Я пошел пообедать примерно в половине второго.
— Вы обедали один?
— С продюсером Эллиотом Маклменом.
— Вернулись ли вы после обеда в контору?
— Да, вернулся.
— Во сколько это было?
— В начале четвертого.
— Когда вы снова увидели Мишель?
— Я больше ее не видел.
— Вы не видели ее с того самого момента, как вчера в девять утра ушли из...
— Да, не видел.
— Так что получается, вы не стали возвращаться в эту квартиру, мистер Мильтон? Или вы живете не там?
— Там, но вчера вечером я туда не пошел.
— Почему же?
— Потому что мы поссорились при разговоре по телефону.
— В самом деле? — спросила Нелли, перехватив предостерегающий взгляд, брошенный О'Брайеном на Мильтона. — Во сколько это было? — тут же спросила она.
— Где-то около шести вечера. Я попытался позвонить ей в театр, как только вернулся с деловой встречи, но они уже перестали репетировать, так что мне пришлось минут десять звонить домой, прежде чем Мишель сняла трубку.
— Вы говорите, это было около шести вечера?
— Да. Она только-только пришла домой.
— Из-за чего вы поссорились, мистер Мильтон?
— Я сказал ей, что ко мне приходили детективы, а она разволновалась, решив, что они что-то заподозрили.
— На мой взгляд, это еще не ссора.
— Да, но в конце концов она сказала, что, если полицейские придут к ней домой и начнут ее расспрашивать, она скажет, что ничего об этом не знала, что я задумал все это сам, без ее ведома. Она заявила, что не собирается идти ко дну вместе со мной, что она хочет стать звездой.
— И что потом?
— Я сказал, что ведь это же она все это придумала, Господи Боже ты мой! Тогда она сказала: «Попробуй докажи» — и положила трубку.
— Какие чувства вы испытывали в тот момент?
— Мне было очень неприятно.
— А не испытывали ли вы, скажем, гнев?
— Нет, мне просто было мерзко на душе. Я подумал, что ведь мы вроде бы любили друг друга. Я не стал бы ввязываться во всю эту историю, если бы я ее не любил. Я сделал это ради нее. Потому что она действительно могла стать звездой. Я познакомился с ней, еще когда она была десятилетней девочкой, и все это время опекал ее.
— А теперь она сказала вам, чтобы вы выбирались сами, — так?
— В сущности, да.
— Если полицейские арестуют вас...
— Да.
— ...то она знать об этом не знает.
— Да.
— Значит, она получила толчок для карьеры и собралась его использовать...
— Ну да.
— ...в то время как вы должны были пойти в тюрьму за нападение.
— Я не думал о тюрьме. Я просто думал о том, что ведь мы же вроде бы любили друг друга.
— И потому вы решили убить ее.
— Я ее не убивал.
— Вам больше нечего было терять...
— Нет.
— ...и потому вы вернулись домой...
— Нет, я не возвращался домой. Я остался в конторе. Я заказал себе сандвич и бутылку пива...
— Во сколько?
— Около шести.
— Вам доставили заказ около шести?
— Нет, его принесли минут в пятнадцать-двадцать седьмого.
— Кто доставил заказ?
— Какой-то чернокожий парень. Я делал заказ в кафе на Стеме.
— Как называется кафе?
— Название осталось в конторе. Это одно из рекламных меню, ну, из тех, которые подсовывают под дверь.
— Но сейчас вы названия вспомнить не можете?
— Нет, не могу.
— А парень, который принес заказ? Вы его знаете?
— Только в лицо.
— Вы сказали, что он принес вам сандвич и пиво...
— И еще жаркое.
— ...и это было минут в пятнадцать-двадцать седьмого.
— Да, около того.
— И что потом?
— Я поел.
— А потом?
— Пошел спать.
— Вы пошли спать домой?
— Нет. Я спал в конторе.
— Кто-нибудь видел, что вы спали там?
— Нет. Но я был там сегодня утром, когда Лиззи пришла на работу. Моя секретарша, Элизабет Камприери.
— Она застала вас спящим?
— Нет, я уже встал к этому времени.
— То есть никто не может подтвердить, что всю прошлую ночь вы провели у себя в конторе?
— Нет, но...
— Может ли кто-нибудь подтвердить, что вы не вышли из конторы после того, как в двадцать минут седьмого вам был доставлен заказ, не пошли в квартиру Мишель Кассиди, не открыли дверь своим ключом и не...
— Яне...
— ...и не зарезали ее? Может ли кто-нибудь подтвердить, что вы находились именно там, где говорите? Или это алиби того же рода, которое у вас было на тот вечер, когда вы ранили Мишель в переулке у театра? Не лжете ли вы в очередной раз, мистер Мильтон?
— Я говорю чистую правду, как перед Богом. Я не убивал Мишель.
Их знакомство было крайне поверхностным — так, сталкивались иногда в коридорах суда или еще где-нибудь, — но тем не менее он всегда называл ее просто Нелли. И кроме того, он, похоже, вообще не имел привычки купаться. Но в данном случае она была согласна с ним.
— Он признался, что совершил нападение, — сказала Нелли. — Дело ясное как Божий день. Я думаю, у нас достаточно оснований и для того, чтобы арестовать его за убийство.
— А я так не думаю, — возразил Карелла.
Все присутствующие повернулись к нему.
Полицейские попросили О'Брайена и Мильтона подождать за дверью, пока они будут совещаться. Лейтенант Бернс по-прежнему сидел за своим столом. Олли восседал на стуле, стоявшем у окна, с трудом на нем умещаясь. Нелли перебралась в противоположный угол — как можно дальше от Олли. Карелла и Клинг стояли рядом с книжным шкафом, напротив стола Бернса.
— Что тебя беспокоит? — спросил Бернс.
— Мотивы, — лаконично ответил Карелла.
— Она грозилась заложить его, — сказал Олли. — Чем тебе не мотив?
— Думаю, он прав, — сказал Бернс.
— Что он выигрывал, убив ее? — спросил Карелла.
— Если бы он ее не убил, его загребли бы за нападение.
— Но мы и так собирались его взять.
— Он убил ее до того, как узнал об этом, — пояснил Олли. — Он тогда еще рассчитывал, что если он ее уберет, то сможет вывернуться.
— Если я выдвину оба обвинения в одном обвинительном акте, — размышляя вслух, сказала Нелли, — О'Брайен может использовать это как предлог и придраться.
— А почему бы просто не выдвинуть против Мильтона обвинение в нападении? — предложил Карелла.
— Ага, ясно, — сказал Олли. — Вы получите раскрытое нападение, а я — шиш с маслом.
— Ты можешь раскрыть хоть оба дела, — сказал Карелла.
— Между прочим, оба эти дела относятся к нашему участку, — сказал Бернс.
— Давайте не будем тут обсуждать, кто круче, — сказала Нелли. — Если никаких весомых улик, подтверждающих обвинение в убийстве, нет, то одно лишь нападение может пройти по минимуму. Но я все-таки думаю, что это Мильтон ее убил. А вы как считаете?
— Гип-гип, ура, леди! — выразил одобрение Олли.
— Если мы посадим его за нападение второй степени, — сказал Карелла, — мы можем объяснить суду, что мы еще продолжаем расследовать убийство...
— Да, пожалуй, это придаст делу значимость, — задумчиво протянула Нелли.
— Если нам удастся обнаружить улики, которые поддерживают нашу версию.
— Ты что, хочешь сказать, что улик нет?
— Не думаю. Кровь на ноже была засохшей. Девушка была убита...
— А сколько времени требуется крови, чтобы засохнуть? — спросил Олли. — Если он прикончил ее ночью, что, по-вашему, утром кровь все еще будет влажной?
— Нет, но...
— Кровь будет засохшей, — сказал Олли. — Точно так же, как если бы она появилась на ноже два или три дня назад. Засохшая кровь есть засохшая кровь, никаких степеней ее сухости не существует. Мы что тут, о мартини говорим?
— Ну ладно, тогда почему он не отделался от ножа, а оставил его у себя?
— Так всегда бывает, — взмахом руки отметая вопрос, изрек Олли. — Кто сказал, что преступники должны быть умными, как доктора наук?
— Человека разыскивают за убийство второй степени, а он продолжает цепляться за оружие?
— Я бы его выбросил в первую же канализационную трубу, — сказал Клинг.
— А почему тогда он не выбросил нож после нападения? — спросил Бернс.
— Да, вот именно, — поддержал его Олли. — Если он не выбросил нож после того, как он пырнул ее в первый раз, почему он должен был выбросить его после второго раза?
— Потому что на этот раз попытка оставить нож у себя могла обойтись гораздо дороже, — пояснил Карелла.
— Это только профи так думают, — сказал Олли.
— В любом случае, за нападение ему светит пятнадцать лет, — сказала Нелли. — Если он не выбросил нож, то...
— Пятнадцать лет — это еще не вся жизнь.
— Но и не фунт изюму. И кроме того, этот парень — импресарио, — презрительно сказал Олли. — Откуда ему знать, сколько за что он может получить? Он же не профи, а так, любитель.
— Стив, — сказала Нелли, — мне хотелось бы согласиться с тобой...
— Просто дай нам возможность проработать это дело, больше я ни о чем тебя не прошу. Если мы скажем судье, что продолжаем расследование убийства, связанного с этим делом, он установит нехилый залог за поручительство. То есть Мильтон будет сидеть за решеткой, а мы тем временем доведем дело до конца. Если, конечно, это одно и то же дело.
— Я уже получила дело, доведенное до конца, — сказала Нелли.
— А я так не считаю, — возразил Карелла.
— Мне очень жаль.
— Нелли, но если Мильтон не убивал ее, то настоящий убийца...
— Почему ты думаешь...
— ...гуляет на свободе.
— ...что он ее не убивал?
— Нутром чую.
В комнате повисло молчание.
— Чего ты хочешь? — спросила наконец Нелли.
— Я же сказал. Посади его за нападение и позволь нам продолжить расследование убийства. Если у нас ничего не выйдет, ты всегда успеешь подшить к этому второе обвинение.
— Какое у нас сегодня число? — спросила Нелли, ни к кому конкретно не обращаясь.
Бернс посмотрел на настольный календарь и ответил:
— Восьмое.
— Отлично. Мы имеем право задержать его на шесть дней, считая со дня ареста. То есть четырнадцатого числа я должна предъявить Мильтону обвинение либо отпустить его под залог. Вот что я намерена сделать. Я выдвину против него оба обвинения: и в нападении, и в убийстве...
— Правильно! — сказал Олли.
— ...но попрошу своего начальника поговорить с руководителем судебного отдела...
— О чем? — спросил Олли.
— Тогда он сможет пойти к руководителю сыскного отдела и объяснить ему ситуацию.
— Какую еще ситуацию?
— Что один из его лучших детективов сомневается в результатах и продолжает расследование убийства.
— Какого черта, я ни в чем не сомневаюсь! — не выдержал Олли.
— Стив, я даю тебе время до четырнадцатого числа. Добудь мне какой-нибудь результат, или я предъявлю Мильтону обвинение в убийстве.
— Спасибо, — сказал Карелла.
— Так это вы что, о нем говорили? — изумленно спросил Олли.
Глава 7
— Миссис Бранд! Мы вас ждем.
Все снова набились в кабинет лейтенанта.
— Не могли бы вы изложить мне свои соображения по этому делу? — попросил О'Брайен.
— С удовольствием, — ответила Нелли. Она сообщила, что отпечатки пальцев Мильтона совпали с отпечатками пальцев на ноже, найденном в его конторе, что частицы вещества, обнаруженного на рукояти ножа, действительно оказались кровью, и более того — кровью той же самой группы, что и кровь Мишель Кассиди, зверски зарезанной вчера ночью. Она указала на тот факт, что мистер Мильтон жил вместе с мисс Кассиди в ее квартире на Картер-авеню и что детективы из восемьдесят восьмого участка не обнаружили никаких следов взлома. Она предположила, что мистер Мильтон имел свой ключ от квартиры. Если она ошибается, пусть мистер Мильтон ее поправит, когда этот вопрос снова всплывет. Если, конечно, он всплывет.
— Вот так вот! — заключила Нелли.
— Мой клиент признает, что вечером шестого апреля он совершил нападение на Мишель Кассиди, — сказал О'Брайен. — Но он не имеет ничего общего с ее убийством.
— Так уж ничего? — спросила Нелли.
— Ничего, — повторил О'Брайен.
— Вы пытаетесь перевести преступление класса «А-1» в класс "Д"? — спросила Нелли и изумленно покачала головой.
— Более того, — сказал О'Брайен. — Я полагаю, что это нападение третьей степени, а вовсе не класс "А".
— С какой стати я должна в это верить?
— Потому, что вы не обнаружили никаких улик, которые свидетельствовали бы, что вчера вечером мой клиент находился в этой квартире.
— А где же он был?
— Почему бы вам не спросить об этом у него самого?
— Это означает, что я могу перейти к допросу?
— Да, конечно. Я только что познакомился с этим человеком, но я убежден, что он не станет ничего скрывать.
Нелли кивнула. Видеотехник снова включила камеру. Мильтону еще раз зачитали его права, на этот раз в присутствии адвоката, и удостоверились, что он хочет отвечать на вопросы. Цирк начался заново.
— Мистер Мильтон, признаете ли вы, что шестого апреля, примерно в семь вечера, вы напали на Мишель Кассиди и ранили ее?
— Да, признаю.
Отлично. Обвинение готово.
— Перед этим вы сообщили детективам Карелле и Клингу, что в это время вы находились в ресторане О'Лири. Это так?
— Да, так.
— Значит, в прошлый раз вы сказали им неправду — верно?
— Да, верно.
— На самом деле вы находились в переулке рядом с театром «Сьюзен Грейнджер», где совершили нападение на мисс Кассиди.
— Да.
— Вы ранили ее этим ножом? — спросила Нелли и продемонстрировала ему нож в прозрачном пакете.
— Да, этим самым ножом.
— Тогда, вопреки вашему первоначальному заявлению, этот нож принадлежит вам.
— Да, это мой нож.
— И именно вы спрятали его в вашем кабинете, за книгами?
— Да.
— В таком случае, когда вы говорили... поправьте меня, если я неправильно процитирую ваши слова... когда вы сказали об этом ноже: «Я не знаю, как он туда попал. Должно быть, его кто-нибудь подсунул», — вы говорили неправду?
— Да.
— Вы снова солгали.
— Да, я солгал.
— Этот нож — ваш, и именно вы спрятали его за книгами на вашей книжной полке.
— Да.
— Теперь вы утверждаете, что именно этим ножом вечером шестого апреля вы ранили Мишель Кассиди.
— Да.
— А как насчет вчерашней ночи? Использовали ли вы этот нож, чтобы напасть на нее прошлой ночью?
— Нет, не использовал.
— Значит ли это, что вы использовали для нападения какой-нибудь другой нож?
— Я не нападал на Мишель вчера вечером.
— Вы напали на нее в понедельник вечером, но не вчера.
— Да, верно.
— Не хотите ли вы дать какие-нибудь объяснения, мистер Мильтон?
Мильтон повернулся и посмотрел на адвоката. О'Брайен кивнул.
— Ну... — протянул Мильтон.
И он рассказал Нелли и присутствующим детективам об идее, появившейся у Мишель... ну, толчком послужил их разговор в ночь на воскресенье, когда они вместе лежали в постели. Она жаловалась, какая это глупая пьеса — «Любовная история», — в которой она репетирует, а Джонни упомянул, что эта пьеса пытается казаться чем-то таким, чего вообще не бывает, потому что просто невозможно превратить детектив в философскую пьесу. Он пустился в объяснения насчет того, что как только кого-то пырнут ножом, так все внимание тут же сосредоточивается на жертве и зрители желают знать, кто же преступник.
Потом он подумал, что это неплохая идея.
В смысле, привлечь внимание к жертве.
И он сказал об этом вслух.
Сказал Мишель.
Он сказал: «А было бы неплохо привлечь внимание к тебе самой, раз уж эта пьеса такая занудная».
Ну если актрисы что-нибудь и любят, так это чтобы все обращали на них внимание. Как только он высказал свою мысль вслух — на самом деле это была просто мимолетная мысль, минутная прихоть, не более того, — Мишель сразу же захотела узнать, что он имел в виду, когда сказал, что можно привлечь внимание к ней самой. Он объяснил ей, что все бы заинтересовались, если бы на нее и вправду напали, как в пьесе. Мишель тут же подхватила эту идею и сказала, что было бы неплохо, если бы ее и вправду ранили. Это точно привлекло бы к ней внимание, да и пьесе не повредило бы. Все эти чертовы зрители сидели бы и ждали сцены, в которой на актрису нападают, если бы знали, что Мишель вправду была ранена — только не так сильно, как та девушка в пьесе, она же едва не умерла. Хотя с той минуты, как героиня пьесы поднимается с пола и отвечает на вопросы Детектива, пьеса становится еще более дурацкой.
— Она слишком скверная, в ней нет никакой изюминки, — сказала тогда Мишель. Некоторое время они лежали, обнявшись, а потом она предложила: — А почему бы не создать эту изюминку?
— Ты о чем? — спросил он.
— Почему бы нам и вправду этого не сделать? Пырнуть меня ножом. Только не очень сильно. Розно настолько, чтобы привлечь ко мне внимание. Как к жертве.
Ну, некоторое время они спорили, и в конце концов Мишель согласилась, что, если даже найти подходящего человека и он это сделает, всегда остается опасность, что все выплывет наружу. Нападающего всегда рано или поздно находят, он наведет полицию на них самих, и результат получится прямо противоположный.
— А нет ли у нас на примете человека, которого мы действительно хорошо знаем? — спросила Мишель. — В смысле, такого, который взялся бы пырнуть меня.
Они поговорили еще и об этом, перебирая всех своих знакомых — нет ли среди них настолько надежного человека, чтобы он сперва пырнул Мишель — не слишком сильно, — а потом еще и помалкивал...
— Не обязательно «он». Это может быть и женщина, — сказала Мишель.
...но так и не припомнили ни мужчины, ни женщины, в ком они могли бы быть всецело уверены, настолько надежных, чтобы они выполнили работу, а потом не втянули их в неприятности.
— А может, ты сам это сделаешь? — предложила Мишель.
Он не сразу согласился с этой идеей. Прежде всего, он не был уверен, что сможет пырнуть ее «не слишком сильно», как она хотела, потому что он же не врач, в конце-то концов, он понятия не имеет, где там в груди или в плече проходят все эти артерии и вены. Вдруг он попадет в артерию и Мишель истечет кровью и умрет? Тогда она спустила свою багряную ночнушку и показала ему плечо, и они принялись вместе нажимать и щупать, пытаясь рассчитать, как нужно ударить, чтобы не нанести слишком опасную рану. В конце концов они решили, что он может просто порезать ее, а не пырять, и решили провернуть все на следующий вечер, когда труппа разойдется на перерыв.
— Но это она придумала, — сказал Мильтон.
— Сосредоточить внимание на ней.
— Да. Сперва пойти к копам и сказать, что ей угрожают...
— Что она и сделала.
— Да. И это она придумала сказать, что у человека, который ей угрожает, голос как у Джека Николсона.
— Понятно, — сказала Нелли.
— Да. Потому что у Николсона голос всегда звучит угрожающе, даже если он никому на самом деле не грозит. Все это было рассчитано, чтобы привлечь внимание прессы.
— Что на самом деле и произошло, — сказала Нелли.
— Да. Мы добились большого внимания.
— Тогда почему вы ее убили?
— Позвольте, я, как адвокат... — попытался вмешаться О'Брайен.
— Почему вы ее убили, мистер Мильтон?
— Я не убивал.
— Когда вы последний раз видели Мишель, мистер Мильтон?
— Вчера утром, когда я уходил из дому.
— Кстати — у вас есть ключи от квартиры?
— Да, конечно.
— Во сколько вы вчера ушли из дому?
— Около девяти.
— Вы заперли дверь за собой?
— Нет. Мишель еще оставалась дома.
— Куда вы пошли?
— К себе в контору. Около одиннадцати ко мне туда пришли детективы.
— Во сколько вы ушли из своей конторы?
— Я пошел пообедать примерно в половине второго.
— Вы обедали один?
— С продюсером Эллиотом Маклменом.
— Вернулись ли вы после обеда в контору?
— Да, вернулся.
— Во сколько это было?
— В начале четвертого.
— Когда вы снова увидели Мишель?
— Я больше ее не видел.
— Вы не видели ее с того самого момента, как вчера в девять утра ушли из...
— Да, не видел.
— Так что получается, вы не стали возвращаться в эту квартиру, мистер Мильтон? Или вы живете не там?
— Там, но вчера вечером я туда не пошел.
— Почему же?
— Потому что мы поссорились при разговоре по телефону.
— В самом деле? — спросила Нелли, перехватив предостерегающий взгляд, брошенный О'Брайеном на Мильтона. — Во сколько это было? — тут же спросила она.
— Где-то около шести вечера. Я попытался позвонить ей в театр, как только вернулся с деловой встречи, но они уже перестали репетировать, так что мне пришлось минут десять звонить домой, прежде чем Мишель сняла трубку.
— Вы говорите, это было около шести вечера?
— Да. Она только-только пришла домой.
— Из-за чего вы поссорились, мистер Мильтон?
— Я сказал ей, что ко мне приходили детективы, а она разволновалась, решив, что они что-то заподозрили.
— На мой взгляд, это еще не ссора.
— Да, но в конце концов она сказала, что, если полицейские придут к ней домой и начнут ее расспрашивать, она скажет, что ничего об этом не знала, что я задумал все это сам, без ее ведома. Она заявила, что не собирается идти ко дну вместе со мной, что она хочет стать звездой.
— И что потом?
— Я сказал, что ведь это же она все это придумала, Господи Боже ты мой! Тогда она сказала: «Попробуй докажи» — и положила трубку.
— Какие чувства вы испытывали в тот момент?
— Мне было очень неприятно.
— А не испытывали ли вы, скажем, гнев?
— Нет, мне просто было мерзко на душе. Я подумал, что ведь мы вроде бы любили друг друга. Я не стал бы ввязываться во всю эту историю, если бы я ее не любил. Я сделал это ради нее. Потому что она действительно могла стать звездой. Я познакомился с ней, еще когда она была десятилетней девочкой, и все это время опекал ее.
— А теперь она сказала вам, чтобы вы выбирались сами, — так?
— В сущности, да.
— Если полицейские арестуют вас...
— Да.
— ...то она знать об этом не знает.
— Да.
— Значит, она получила толчок для карьеры и собралась его использовать...
— Ну да.
— ...в то время как вы должны были пойти в тюрьму за нападение.
— Я не думал о тюрьме. Я просто думал о том, что ведь мы же вроде бы любили друг друга.
— И потому вы решили убить ее.
— Я ее не убивал.
— Вам больше нечего было терять...
— Нет.
— ...и потому вы вернулись домой...
— Нет, я не возвращался домой. Я остался в конторе. Я заказал себе сандвич и бутылку пива...
— Во сколько?
— Около шести.
— Вам доставили заказ около шести?
— Нет, его принесли минут в пятнадцать-двадцать седьмого.
— Кто доставил заказ?
— Какой-то чернокожий парень. Я делал заказ в кафе на Стеме.
— Как называется кафе?
— Название осталось в конторе. Это одно из рекламных меню, ну, из тех, которые подсовывают под дверь.
— Но сейчас вы названия вспомнить не можете?
— Нет, не могу.
— А парень, который принес заказ? Вы его знаете?
— Только в лицо.
— Вы сказали, что он принес вам сандвич и пиво...
— И еще жаркое.
— ...и это было минут в пятнадцать-двадцать седьмого.
— Да, около того.
— И что потом?
— Я поел.
— А потом?
— Пошел спать.
— Вы пошли спать домой?
— Нет. Я спал в конторе.
— Кто-нибудь видел, что вы спали там?
— Нет. Но я был там сегодня утром, когда Лиззи пришла на работу. Моя секретарша, Элизабет Камприери.
— Она застала вас спящим?
— Нет, я уже встал к этому времени.
— То есть никто не может подтвердить, что всю прошлую ночь вы провели у себя в конторе?
— Нет, но...
— Может ли кто-нибудь подтвердить, что вы не вышли из конторы после того, как в двадцать минут седьмого вам был доставлен заказ, не пошли в квартиру Мишель Кассиди, не открыли дверь своим ключом и не...
— Яне...
— ...и не зарезали ее? Может ли кто-нибудь подтвердить, что вы находились именно там, где говорите? Или это алиби того же рода, которое у вас было на тот вечер, когда вы ранили Мишель в переулке у театра? Не лжете ли вы в очередной раз, мистер Мильтон?
— Я говорю чистую правду, как перед Богом. Я не убивал Мишель.
* * *
— Это он, — сказал Олли. — Передавай дело в суд, Нелли.Их знакомство было крайне поверхностным — так, сталкивались иногда в коридорах суда или еще где-нибудь, — но тем не менее он всегда называл ее просто Нелли. И кроме того, он, похоже, вообще не имел привычки купаться. Но в данном случае она была согласна с ним.
— Он признался, что совершил нападение, — сказала Нелли. — Дело ясное как Божий день. Я думаю, у нас достаточно оснований и для того, чтобы арестовать его за убийство.
— А я так не думаю, — возразил Карелла.
Все присутствующие повернулись к нему.
Полицейские попросили О'Брайена и Мильтона подождать за дверью, пока они будут совещаться. Лейтенант Бернс по-прежнему сидел за своим столом. Олли восседал на стуле, стоявшем у окна, с трудом на нем умещаясь. Нелли перебралась в противоположный угол — как можно дальше от Олли. Карелла и Клинг стояли рядом с книжным шкафом, напротив стола Бернса.
— Что тебя беспокоит? — спросил Бернс.
— Мотивы, — лаконично ответил Карелла.
— Она грозилась заложить его, — сказал Олли. — Чем тебе не мотив?
— Думаю, он прав, — сказал Бернс.
— Что он выигрывал, убив ее? — спросил Карелла.
— Если бы он ее не убил, его загребли бы за нападение.
— Но мы и так собирались его взять.
— Он убил ее до того, как узнал об этом, — пояснил Олли. — Он тогда еще рассчитывал, что если он ее уберет, то сможет вывернуться.
— Если я выдвину оба обвинения в одном обвинительном акте, — размышляя вслух, сказала Нелли, — О'Брайен может использовать это как предлог и придраться.
— А почему бы просто не выдвинуть против Мильтона обвинение в нападении? — предложил Карелла.
— Ага, ясно, — сказал Олли. — Вы получите раскрытое нападение, а я — шиш с маслом.
— Ты можешь раскрыть хоть оба дела, — сказал Карелла.
— Между прочим, оба эти дела относятся к нашему участку, — сказал Бернс.
— Давайте не будем тут обсуждать, кто круче, — сказала Нелли. — Если никаких весомых улик, подтверждающих обвинение в убийстве, нет, то одно лишь нападение может пройти по минимуму. Но я все-таки думаю, что это Мильтон ее убил. А вы как считаете?
— Гип-гип, ура, леди! — выразил одобрение Олли.
— Если мы посадим его за нападение второй степени, — сказал Карелла, — мы можем объяснить суду, что мы еще продолжаем расследовать убийство...
— Да, пожалуй, это придаст делу значимость, — задумчиво протянула Нелли.
— Если нам удастся обнаружить улики, которые поддерживают нашу версию.
— Ты что, хочешь сказать, что улик нет?
— Не думаю. Кровь на ноже была засохшей. Девушка была убита...
— А сколько времени требуется крови, чтобы засохнуть? — спросил Олли. — Если он прикончил ее ночью, что, по-вашему, утром кровь все еще будет влажной?
— Нет, но...
— Кровь будет засохшей, — сказал Олли. — Точно так же, как если бы она появилась на ноже два или три дня назад. Засохшая кровь есть засохшая кровь, никаких степеней ее сухости не существует. Мы что тут, о мартини говорим?
— Ну ладно, тогда почему он не отделался от ножа, а оставил его у себя?
— Так всегда бывает, — взмахом руки отметая вопрос, изрек Олли. — Кто сказал, что преступники должны быть умными, как доктора наук?
— Человека разыскивают за убийство второй степени, а он продолжает цепляться за оружие?
— Я бы его выбросил в первую же канализационную трубу, — сказал Клинг.
— А почему тогда он не выбросил нож после нападения? — спросил Бернс.
— Да, вот именно, — поддержал его Олли. — Если он не выбросил нож после того, как он пырнул ее в первый раз, почему он должен был выбросить его после второго раза?
— Потому что на этот раз попытка оставить нож у себя могла обойтись гораздо дороже, — пояснил Карелла.
— Это только профи так думают, — сказал Олли.
— В любом случае, за нападение ему светит пятнадцать лет, — сказала Нелли. — Если он не выбросил нож, то...
— Пятнадцать лет — это еще не вся жизнь.
— Но и не фунт изюму. И кроме того, этот парень — импресарио, — презрительно сказал Олли. — Откуда ему знать, сколько за что он может получить? Он же не профи, а так, любитель.
— Стив, — сказала Нелли, — мне хотелось бы согласиться с тобой...
— Просто дай нам возможность проработать это дело, больше я ни о чем тебя не прошу. Если мы скажем судье, что продолжаем расследование убийства, связанного с этим делом, он установит нехилый залог за поручительство. То есть Мильтон будет сидеть за решеткой, а мы тем временем доведем дело до конца. Если, конечно, это одно и то же дело.
— Я уже получила дело, доведенное до конца, — сказала Нелли.
— А я так не считаю, — возразил Карелла.
— Мне очень жаль.
— Нелли, но если Мильтон не убивал ее, то настоящий убийца...
— Почему ты думаешь...
— ...гуляет на свободе.
— ...что он ее не убивал?
— Нутром чую.
В комнате повисло молчание.
— Чего ты хочешь? — спросила наконец Нелли.
— Я же сказал. Посади его за нападение и позволь нам продолжить расследование убийства. Если у нас ничего не выйдет, ты всегда успеешь подшить к этому второе обвинение.
— Какое у нас сегодня число? — спросила Нелли, ни к кому конкретно не обращаясь.
Бернс посмотрел на настольный календарь и ответил:
— Восьмое.
— Отлично. Мы имеем право задержать его на шесть дней, считая со дня ареста. То есть четырнадцатого числа я должна предъявить Мильтону обвинение либо отпустить его под залог. Вот что я намерена сделать. Я выдвину против него оба обвинения: и в нападении, и в убийстве...
— Правильно! — сказал Олли.
— ...но попрошу своего начальника поговорить с руководителем судебного отдела...
— О чем? — спросил Олли.
— Тогда он сможет пойти к руководителю сыскного отдела и объяснить ему ситуацию.
— Какую еще ситуацию?
— Что один из его лучших детективов сомневается в результатах и продолжает расследование убийства.
— Какого черта, я ни в чем не сомневаюсь! — не выдержал Олли.
— Стив, я даю тебе время до четырнадцатого числа. Добудь мне какой-нибудь результат, или я предъявлю Мильтону обвинение в убийстве.
— Спасибо, — сказал Карелла.
— Так это вы что, о нем говорили? — изумленно спросил Олли.
Глава 7
Берт Клинг танцевал, как белый человек.
Боже милостивый, он был наихудшим партнером, с каким только ей приходилось танцевать за всю свою жизнь, хотя это именно он предложил пойти сегодня вечером потанцевать. Она сказала: «А почему бы нет?» Если мужчина приглашает вас на танцы, вы полагаете, что он окажется хорошим танцором, разве не так? Если человек танцует паршиво, он пригласит вас на прогулку, а не на танцы. Но Берт Клинг был просто кошмарен!
Она оделась в платье из гладкой скользкой ткани того самого дымчато-синего цвета, который понравился ему в прошлый раз, другое платье, но того же самого оттенка, удачно сочетающегося с ее тенями, — от добра добра не ищут. Платье было очень коротким и обтягивающим — ее единственное настолько бесстыдное платье. Когда она еще училась в университете в округе Колумбия и пыталась привлечь внимание хоть какого-нибудь пристойного чернокожего парня, она называла такой фасон «трахни меня»; в этом городе на каждого мужчину приходилось пять женщин; ты только прикинь, радость моя, пять к одному, а? Бесстыдное там это платье или не бесстыдное, но раз мужчина сказал, что ей идет этот цвет, то почему бы не воспользоваться им еще раз? Кроме того, помимо этого платья, ее единственным дымчато-синим нарядом был костюм, который она надевала на первое свидание, так что ничего другого просто не оставалось...
— Ох, простите!
— Ничего, я сама виновата.
Еще ей идут некоторые оттенки зеленого. Может, стоило сегодня вечером одеться в зеленое? Но одеваться в зеленое непросто, слишком легко можно сделаться похожей на шлюху из верхнего города. Да, в конце концов, можно подумать, что все дело в цвете! Хотя если не в цвете, то в чем же еще? Особенно если учесть, что непонятно, стояло ли за этим что-либо, помимо того, что он белый, а она черная.
И возможно, только этим они друг друга и привлекают. Уж конечно, Берт Клинг привлекателен не тем, что танцует, как Фред Астер.
Оркестр был на редкость хорош. Половина музыкантов были белыми, включая бас-гитариста, которого Шарин всегда считала сердцем и душой любого оркестра, а всего на эстраде находилось шестеро музыкантов. В помещении было слишком сильно накурено, чтобы врач мог себя уютно чувствовать, но, похоже, Берта это беспокоило не меньше, чем ее. Возможно, это он из-за табачного дыма так скверно танцует. Ведь что-то должно было на него повлиять, потому что — ну правда же — она ни разу в жизни не встречала мужчину, который танцевал бы настолько скованно и неуклюже, как Берт Клинг. Интересно, он считает про себя? Да или нет? Шарин боялась заговорить из страха, что из-за нее он собьется со счета. Она надела синие туфли на высоком каблуке, состоящие из полосок кожи. Тонкая подошва, а все остальное — полоски, полоски, полоски. В этих туфлях ее ноги выглядели просто обалденно.
Шарин подумала, что это даже по-своему мило, что Берт так скверно танцует, но ей очень хотелось, чтобы он пореже наступал ей на ноги, особенно если учесть, что на ней были эти туфли из полосочек. Он каждый раз говорил: «Ох, простите», — а она отвечала: «Ничего, я сама виновата». В конце концов она заподозрила, не думает ли он на самом деле, что это виновата она — ведь тогда получилось бы, что он считает ее паршивой танцоршей. Да нет, конечно же, он должен знать о своей неуклюжести. Но тогда почему он пригласил ее на танцы?
Когда они снова уселись за столик — дым медленно плыл в их сторону, оркестр наигрывал негромкую мелодию, скользящую в воздухе, саксофон пугливо вел свою тему, — Шарин мягко подвела разговор к интересовавшему ее вопросу. Она не стала спрашивать: «Как это тебя угораздило пригласить меня на танцы, дурень ты мой ненаглядный?», а вместо этого поинтересовалась, как так получилось, что он выбрал именно это место.
— Я подумал, что здесь должно быть неплохо, — сказал Клинг и махнул рукой, указывая на зал, в котором, как заметила Шарин, было необычайно много черно-белых пар. Интересно, а он об этом знал, когда выбирал это место?
— Где вы учились танцевать? — поинтересовалась Шарин.
— А, в компании... это еще когда я был мальчишкой.
— Ага, ясно.
— Я вырос в Риверхеде. Тогда это был довольно приличный район.
«Что он имеет в виду? — возмутилась Шарин. — Что теперь это негритянский район? И что теперь его нельзя считать приличным?»
— У одного парня, Фрэнка, был в доме большой подвал, нормально отделанный, и мы туда собирались и танцевали.
— В смысле — ребята и девочки?
— Если бы! Нет, только парни. Фрэнк классно танцевал, и он учил остальных. Мы танцевали друг с другом. Это была неплохая тренировка.
«Оно и заметно», — подумала Шарин.
— А где именно в Риверхеде вы жили? — спросила она.
— На Кэннон-роуд. Когда я рос, там жили вперемешку негры, ирландцы и итальянцы, и никогда не было никаких скандалов. Даже когда в Даймондбеке случались стычки, у нас всегда было тихо. А теперь все переменилось.
Шарин кивнула.
— Я помню, как отец мне говорил... это было во время крупных беспорядков, я тогда был совсем еще зеленым пацаном... так вот, помнится, он говорил: «Только попробуй влезть в эту дрянь, Берт, — я тебя так выдеру, что ты неделю сесть не сможешь. Я тебе таких пропишу, что будешь радоваться, если вообще сможешь ходить».
«Это потому ты и пошел на свидание с чернокожей женщиной?» — подумала Шарин.
— Хотя прежние беспорядки не идут ни в какое сравнение с тем, что случилось в прошлую субботу, — сказал Клинг. — Никогда этого не забуду.
— Вы по-прежнему живете в Риверхеде? — спросила она.
Боже милостивый, он был наихудшим партнером, с каким только ей приходилось танцевать за всю свою жизнь, хотя это именно он предложил пойти сегодня вечером потанцевать. Она сказала: «А почему бы нет?» Если мужчина приглашает вас на танцы, вы полагаете, что он окажется хорошим танцором, разве не так? Если человек танцует паршиво, он пригласит вас на прогулку, а не на танцы. Но Берт Клинг был просто кошмарен!
Она оделась в платье из гладкой скользкой ткани того самого дымчато-синего цвета, который понравился ему в прошлый раз, другое платье, но того же самого оттенка, удачно сочетающегося с ее тенями, — от добра добра не ищут. Платье было очень коротким и обтягивающим — ее единственное настолько бесстыдное платье. Когда она еще училась в университете в округе Колумбия и пыталась привлечь внимание хоть какого-нибудь пристойного чернокожего парня, она называла такой фасон «трахни меня»; в этом городе на каждого мужчину приходилось пять женщин; ты только прикинь, радость моя, пять к одному, а? Бесстыдное там это платье или не бесстыдное, но раз мужчина сказал, что ей идет этот цвет, то почему бы не воспользоваться им еще раз? Кроме того, помимо этого платья, ее единственным дымчато-синим нарядом был костюм, который она надевала на первое свидание, так что ничего другого просто не оставалось...
— Ох, простите!
— Ничего, я сама виновата.
Еще ей идут некоторые оттенки зеленого. Может, стоило сегодня вечером одеться в зеленое? Но одеваться в зеленое непросто, слишком легко можно сделаться похожей на шлюху из верхнего города. Да, в конце концов, можно подумать, что все дело в цвете! Хотя если не в цвете, то в чем же еще? Особенно если учесть, что непонятно, стояло ли за этим что-либо, помимо того, что он белый, а она черная.
И возможно, только этим они друг друга и привлекают. Уж конечно, Берт Клинг привлекателен не тем, что танцует, как Фред Астер.
Оркестр был на редкость хорош. Половина музыкантов были белыми, включая бас-гитариста, которого Шарин всегда считала сердцем и душой любого оркестра, а всего на эстраде находилось шестеро музыкантов. В помещении было слишком сильно накурено, чтобы врач мог себя уютно чувствовать, но, похоже, Берта это беспокоило не меньше, чем ее. Возможно, это он из-за табачного дыма так скверно танцует. Ведь что-то должно было на него повлиять, потому что — ну правда же — она ни разу в жизни не встречала мужчину, который танцевал бы настолько скованно и неуклюже, как Берт Клинг. Интересно, он считает про себя? Да или нет? Шарин боялась заговорить из страха, что из-за нее он собьется со счета. Она надела синие туфли на высоком каблуке, состоящие из полосок кожи. Тонкая подошва, а все остальное — полоски, полоски, полоски. В этих туфлях ее ноги выглядели просто обалденно.
Шарин подумала, что это даже по-своему мило, что Берт так скверно танцует, но ей очень хотелось, чтобы он пореже наступал ей на ноги, особенно если учесть, что на ней были эти туфли из полосочек. Он каждый раз говорил: «Ох, простите», — а она отвечала: «Ничего, я сама виновата». В конце концов она заподозрила, не думает ли он на самом деле, что это виновата она — ведь тогда получилось бы, что он считает ее паршивой танцоршей. Да нет, конечно же, он должен знать о своей неуклюжести. Но тогда почему он пригласил ее на танцы?
Когда они снова уселись за столик — дым медленно плыл в их сторону, оркестр наигрывал негромкую мелодию, скользящую в воздухе, саксофон пугливо вел свою тему, — Шарин мягко подвела разговор к интересовавшему ее вопросу. Она не стала спрашивать: «Как это тебя угораздило пригласить меня на танцы, дурень ты мой ненаглядный?», а вместо этого поинтересовалась, как так получилось, что он выбрал именно это место.
— Я подумал, что здесь должно быть неплохо, — сказал Клинг и махнул рукой, указывая на зал, в котором, как заметила Шарин, было необычайно много черно-белых пар. Интересно, а он об этом знал, когда выбирал это место?
— Где вы учились танцевать? — поинтересовалась Шарин.
— А, в компании... это еще когда я был мальчишкой.
— Ага, ясно.
— Я вырос в Риверхеде. Тогда это был довольно приличный район.
«Что он имеет в виду? — возмутилась Шарин. — Что теперь это негритянский район? И что теперь его нельзя считать приличным?»
— У одного парня, Фрэнка, был в доме большой подвал, нормально отделанный, и мы туда собирались и танцевали.
— В смысле — ребята и девочки?
— Если бы! Нет, только парни. Фрэнк классно танцевал, и он учил остальных. Мы танцевали друг с другом. Это была неплохая тренировка.
«Оно и заметно», — подумала Шарин.
— А где именно в Риверхеде вы жили? — спросила она.
— На Кэннон-роуд. Когда я рос, там жили вперемешку негры, ирландцы и итальянцы, и никогда не было никаких скандалов. Даже когда в Даймондбеке случались стычки, у нас всегда было тихо. А теперь все переменилось.
Шарин кивнула.
— Я помню, как отец мне говорил... это было во время крупных беспорядков, я тогда был совсем еще зеленым пацаном... так вот, помнится, он говорил: «Только попробуй влезть в эту дрянь, Берт, — я тебя так выдеру, что ты неделю сесть не сможешь. Я тебе таких пропишу, что будешь радоваться, если вообще сможешь ходить».
«Это потому ты и пошел на свидание с чернокожей женщиной?» — подумала Шарин.
— Хотя прежние беспорядки не идут ни в какое сравнение с тем, что случилось в прошлую субботу, — сказал Клинг. — Никогда этого не забуду.
— Вы по-прежнему живете в Риверхеде? — спросила она.