Джон Д. Макдональд
Обреченные
Пролог
Воздух был напоен утренней свежестью. Мануэль Форно на секунду остановился на гребне холма возле своего глинобитного домика и сделал глубокий вдох. Душа его пела.
Великолепное утро! Во всяком случае, Мануэль Форно, работник коммунальных служб, другого такого не припомнит. Посмотрите направо: как радуют глаз кремовые, белые и желтые постройки Сан-Фернандо, городка, где он родился! Даже грязная лента реки Рио-Кончос, что вьется внизу, под холмом, красиво вызолочена сейчас утренним солнышком.
Мануэль нехотя поплелся вниз по склону, мурлыча себе под нос обрывки марша Аугустина Лары – «Сильверио». Этим маршем всегда открывается бой быков. Ах, как было бы здорово накопить деньжат и махнуть в один прекрасный день в столицу, в Мехико! Чем черт не шутит, вдруг удастся своими глазами увидеть самого Сильверио Переса?!
Если урезать себя во всем... Он пожал плечами. Нет, Мануэль. Даже не мечтай. Никогда, никогда тебе не хватит денег на поездку в столицу. Тебе платят жалкие гроши за то, что ты тянешь проволочный трос на пароме. Благодаря твоим усилиям работает паромная переправа через Рио-Кончос. Переправа бесплатная – подарок народу от правительства Мексиканских Соединенных Штатов. Как только паром доплывает до противоположного берега, приходится разворачиваться и тянуть чертову посудину назад, хотя каждый рейс на борту в лучшем случае две легковушки или один грузовик.
Смирись, Мануэль, тут ничего не поделаешь. Даже если тебе и удастся скопить несколько монет, Розалита наймет грузовик-камион, который за три часа домчит ее к северу, к мосту между Матаморосом и Браунсвиллом, штат Техас, перейдет мост и потратит твои кровные песо на баснословно дорогое американское барахло.
Он тяжело вздохнул – ему стало жаль себя. Туда-сюда по реке – и так целый день! Словно ослик, который возит спесивых, надменных туристов.
Но, свернув влево и обогнув спускающийся к причалу уступ, Мануэль приободрился, так как вспомнил, что им прислали новенький, свежепокрашенный паром – чтобы эль президенте мог при случае с шиком переправляться через Рио-Кончос.
Как здорово наконец-то избавиться от прежнего парома – этой старой, смешной паршивой развалюхи! Новый выкрашен свежей белой краской, будет сверкать и блестеть на солнце! А кроме того, для него нужна более внушительная команда – четыре человека будут стоять на мостике вдоль борта...
Солнце жгло плечи. Мануэль решил, что день будет жаркий. Так что не стоит слишком уж усердно трудиться – вредно для здоровья. За долгие годы работы он научился делать вид, будто усердно налегает на рычаг, зажимающий трос, однако сил при этом вовсе не тратил. Все, что нужно, – напрячь руки, чтобы было незаметно, что спинные мускулы расслаблены. В такой жаркий день, как сегодня, этот полезный навык пригодится.
За поворотом дорога шла под уклон и вскоре круто обрывалась. На причале сверкал свежей краской новый паром. Да, такую посудину не стыдно таскать от одного берега к другому! Давно было пора прислать ее на Рио-Кончос. Стоит только поразмыслить хорошенько, и любому ясно: их переправа – самая важная на самой важной реке во всей стране. Только благодаря ей можно добраться из города Виктории в Браунсвилл, штат Техас. По-другому туда никак не попасть, разве что кружным путем: вернуться в Викторию, долго тащиться на север, до Ларедо, потом пилить через весь Техас на восток до Браунсвилла.
Он бросил еще один взгляд на реку и вдруг застыл на месте, точно громом пораженный. На дальнем берегу в ряд выстроились машины, много машин. Ничего себе день начинается! А он-то размечтался, предвкушая блаженные часы ничегонеделания, когда тебя почти не прерывают для того, чтобы переправить транспорт и людей через реку!
Спустившись ниже, Мануэль увидел, что паром стоит не у причала. По какой-то причине судно замерло метрах в пяти от берега. А экипаж, стоя по бедра в мутной, грязной воде, роет дно лопатами.
Он снова остановился в нерешительности. Внутренний голос подсказал: смывайся, да поживее.
Но было поздно. Васкос уже его заметил.
– Иди сюда, Мануэль Форно! – заревел он.
Мануэль решил, что безопаснее всего прикинуться дурачком. Радостно улыбнувшись, он спустился на берег и подошел к коротышке Васкосу. Васкос – мелкий начальник. Он не стоит в воде вместе со всеми. Работает только языком.
– Васкос, чем они занимаются?
– Представь себе, работают лопатами. Лопата – такой инструмент, которым копают. Может, слышал? Я и тебе дам одну. Будь добр, иди к остальным.
Мануэль непонимающе уставился на него:
– Зачем?
Васкос зловеще нахмурился:
– Потому что вам приказано копать, сеньор! Сейчас я тебе все объясню. Мне много слов не потребуется. Будь любезен, взгляни на реку. Что ты там видишь?
– Она мельче, чем вчера.
– Совершенно верно; и отлив продолжается. Может, скоро река вообще обмелеет. Может, и ты скоро перестанешь попусту молоть языком. Хотя... на это надеяться не приходится.
Мануэль смерил глазами лопату и попятился назад.
– Я бы с радостью, но...
– Стоять! Река так обмелела, что паром не может подойти к самому берегу и принять на борт машины. Поэтому придется углубить дно, вырыть канавы. К самому берегу паром все равно не пристанет, так что вместо металлических скатов будем бросать деревянные сходни. Ты что, расстроился?
– Но ведь старый паром... – слабо возразил Мануэль.
– У старого парома осадка была меньше. Он хорошо шел и по мелководью. Но у нас теперь новый паром. А он оказался великоват для нашей Рио-Кончос. Для каждого рейса теперь придется углублять дно.
– Васкос, я себя плохо чувствую.
– Или бери лопату, или я опущу ее тебе на голову!
– Слушай, Васкос. Я, конечно, не такой умный, как ты. И все же вот что пришло мне в голову. Разве нельзя подождать, пока уровень воды не перестанет понижаться? Тогда останется только прокопать две канавы у каждого берега. Большинство из тех, кто ждет на дальнем берегу, – просто туристы. Они никуда не спешат, просто привыкли всюду носиться на огромной скорости. Пусть подождут.
Васкос выпятил грудь:
– Моя задача – обеспечивать бесперебойную работу парома!
– Такое отношение к своим обязанностям трудно переоценить, Васкос.
– Возможно. Но поговаривали, будто сегодня через реку поплывет Атагуальпа. – Васкос вытащил платок и вытер потный лоб.
При одном упоминании грозного имени лопаты быстрее замелькали в руках рабочих.
– А, – протянул Мануэль, – наш знаменитый политик! Когда настанет час, Васкос, к тебе от страха вернутся силы. Ты вскинешь паром на спину и легко перебежишь через реку.
Мгновение Васкос молча смотрел на Мануэля. Потом наклонился, поднял лопату и с поклоном вручил ему:
– Сеньор, будьте так любезны...
– Хотелось бы мне ответить, что для меня это удовольствие, – проворчал Мануэль. Затем медленно побрел к будочке, служившей Васкосу кабинетом и конторой, и начал неторопливо стягивать с себя чистую белую рубашку. Рабочие, стоящие в воде, закричали на Мануэля, торопя его. Мануэль наградил их грустной, усталой улыбкой. Такой прекрасный день и так плохо начинается! Три машины на этом берегу и целая куча на том. Он поднял лопату, осмотрел ее – сантиметр за сантиметром – и снова положил на землю. Снял сандалии, поставил их рядом с аккуратно сложенной рубашкой.
Потом Мануэль взял лопату и медленно вошел в теплую, грязную воду. Грязь просочилась через носки. Остальные с радостью расступились, освобождая ему место.
– Помяните мое слово, – заметил Мануэль, втыкая лопату в илистое дно, – нам предстоит долгий и неприятный день. – Поскольку бежать было уже поздно, он начал усердно копать. На его смуглых плечах выступила испарина.
"Для глупых туристов с их пустыми лицами и лучезарными улыбками, – говорил он себе, – я – просто живописный мексиканец, мехикано; они будут наставлять на меня свои маленькие черные ящички и щелкать, снимать, как я орудую лопатой.
Раз работа неизбежна, ее необходимо выполнять. За работу платят деньги, песо. За деньги можно купить еду. Поев, человек снова способен работать. Это ловушка. Но от еды Розалита становится теплой и кругленькой; при взгляде на нее появляется сила делать то, что нужно и должно делать с ее теплой и круглой смуглотой. Наверное, она исполняет роль приманки в ловушке".
Мануэль копал, не забывая, однако, беречь силы. Когда через реку поплывет Атагуальпа, придется работать изо всех сил, взбивая мутную коричневую воду в кремовую пену. Интересно, что будет, если бросить в физиономию Атагуальпы полную лопату грязи? Сомнения нет, через три дня труп Мануэля Форно поднимется к устью реки.
Всякий раз, выпрямляясь, он замечал на себе недовольный взгляд Васкоса, который следил за тем, чтобы никто не отлынивал от работы. Мануэль экспериментировал до тех пор, пока не выбрал оптимальный темп. Пусть Васкос тоже не расслабляется, но не стоит давать ему повода придираться.
Великолепное утро! Во всяком случае, Мануэль Форно, работник коммунальных служб, другого такого не припомнит. Посмотрите направо: как радуют глаз кремовые, белые и желтые постройки Сан-Фернандо, городка, где он родился! Даже грязная лента реки Рио-Кончос, что вьется внизу, под холмом, красиво вызолочена сейчас утренним солнышком.
Мануэль нехотя поплелся вниз по склону, мурлыча себе под нос обрывки марша Аугустина Лары – «Сильверио». Этим маршем всегда открывается бой быков. Ах, как было бы здорово накопить деньжат и махнуть в один прекрасный день в столицу, в Мехико! Чем черт не шутит, вдруг удастся своими глазами увидеть самого Сильверио Переса?!
Если урезать себя во всем... Он пожал плечами. Нет, Мануэль. Даже не мечтай. Никогда, никогда тебе не хватит денег на поездку в столицу. Тебе платят жалкие гроши за то, что ты тянешь проволочный трос на пароме. Благодаря твоим усилиям работает паромная переправа через Рио-Кончос. Переправа бесплатная – подарок народу от правительства Мексиканских Соединенных Штатов. Как только паром доплывает до противоположного берега, приходится разворачиваться и тянуть чертову посудину назад, хотя каждый рейс на борту в лучшем случае две легковушки или один грузовик.
Смирись, Мануэль, тут ничего не поделаешь. Даже если тебе и удастся скопить несколько монет, Розалита наймет грузовик-камион, который за три часа домчит ее к северу, к мосту между Матаморосом и Браунсвиллом, штат Техас, перейдет мост и потратит твои кровные песо на баснословно дорогое американское барахло.
Он тяжело вздохнул – ему стало жаль себя. Туда-сюда по реке – и так целый день! Словно ослик, который возит спесивых, надменных туристов.
Но, свернув влево и обогнув спускающийся к причалу уступ, Мануэль приободрился, так как вспомнил, что им прислали новенький, свежепокрашенный паром – чтобы эль президенте мог при случае с шиком переправляться через Рио-Кончос.
Как здорово наконец-то избавиться от прежнего парома – этой старой, смешной паршивой развалюхи! Новый выкрашен свежей белой краской, будет сверкать и блестеть на солнце! А кроме того, для него нужна более внушительная команда – четыре человека будут стоять на мостике вдоль борта...
Солнце жгло плечи. Мануэль решил, что день будет жаркий. Так что не стоит слишком уж усердно трудиться – вредно для здоровья. За долгие годы работы он научился делать вид, будто усердно налегает на рычаг, зажимающий трос, однако сил при этом вовсе не тратил. Все, что нужно, – напрячь руки, чтобы было незаметно, что спинные мускулы расслаблены. В такой жаркий день, как сегодня, этот полезный навык пригодится.
За поворотом дорога шла под уклон и вскоре круто обрывалась. На причале сверкал свежей краской новый паром. Да, такую посудину не стыдно таскать от одного берега к другому! Давно было пора прислать ее на Рио-Кончос. Стоит только поразмыслить хорошенько, и любому ясно: их переправа – самая важная на самой важной реке во всей стране. Только благодаря ей можно добраться из города Виктории в Браунсвилл, штат Техас. По-другому туда никак не попасть, разве что кружным путем: вернуться в Викторию, долго тащиться на север, до Ларедо, потом пилить через весь Техас на восток до Браунсвилла.
Он бросил еще один взгляд на реку и вдруг застыл на месте, точно громом пораженный. На дальнем берегу в ряд выстроились машины, много машин. Ничего себе день начинается! А он-то размечтался, предвкушая блаженные часы ничегонеделания, когда тебя почти не прерывают для того, чтобы переправить транспорт и людей через реку!
Спустившись ниже, Мануэль увидел, что паром стоит не у причала. По какой-то причине судно замерло метрах в пяти от берега. А экипаж, стоя по бедра в мутной, грязной воде, роет дно лопатами.
Он снова остановился в нерешительности. Внутренний голос подсказал: смывайся, да поживее.
Но было поздно. Васкос уже его заметил.
– Иди сюда, Мануэль Форно! – заревел он.
Мануэль решил, что безопаснее всего прикинуться дурачком. Радостно улыбнувшись, он спустился на берег и подошел к коротышке Васкосу. Васкос – мелкий начальник. Он не стоит в воде вместе со всеми. Работает только языком.
– Васкос, чем они занимаются?
– Представь себе, работают лопатами. Лопата – такой инструмент, которым копают. Может, слышал? Я и тебе дам одну. Будь добр, иди к остальным.
Мануэль непонимающе уставился на него:
– Зачем?
Васкос зловеще нахмурился:
– Потому что вам приказано копать, сеньор! Сейчас я тебе все объясню. Мне много слов не потребуется. Будь любезен, взгляни на реку. Что ты там видишь?
– Она мельче, чем вчера.
– Совершенно верно; и отлив продолжается. Может, скоро река вообще обмелеет. Может, и ты скоро перестанешь попусту молоть языком. Хотя... на это надеяться не приходится.
Мануэль смерил глазами лопату и попятился назад.
– Я бы с радостью, но...
– Стоять! Река так обмелела, что паром не может подойти к самому берегу и принять на борт машины. Поэтому придется углубить дно, вырыть канавы. К самому берегу паром все равно не пристанет, так что вместо металлических скатов будем бросать деревянные сходни. Ты что, расстроился?
– Но ведь старый паром... – слабо возразил Мануэль.
– У старого парома осадка была меньше. Он хорошо шел и по мелководью. Но у нас теперь новый паром. А он оказался великоват для нашей Рио-Кончос. Для каждого рейса теперь придется углублять дно.
– Васкос, я себя плохо чувствую.
– Или бери лопату, или я опущу ее тебе на голову!
– Слушай, Васкос. Я, конечно, не такой умный, как ты. И все же вот что пришло мне в голову. Разве нельзя подождать, пока уровень воды не перестанет понижаться? Тогда останется только прокопать две канавы у каждого берега. Большинство из тех, кто ждет на дальнем берегу, – просто туристы. Они никуда не спешат, просто привыкли всюду носиться на огромной скорости. Пусть подождут.
Васкос выпятил грудь:
– Моя задача – обеспечивать бесперебойную работу парома!
– Такое отношение к своим обязанностям трудно переоценить, Васкос.
– Возможно. Но поговаривали, будто сегодня через реку поплывет Атагуальпа. – Васкос вытащил платок и вытер потный лоб.
При одном упоминании грозного имени лопаты быстрее замелькали в руках рабочих.
– А, – протянул Мануэль, – наш знаменитый политик! Когда настанет час, Васкос, к тебе от страха вернутся силы. Ты вскинешь паром на спину и легко перебежишь через реку.
Мгновение Васкос молча смотрел на Мануэля. Потом наклонился, поднял лопату и с поклоном вручил ему:
– Сеньор, будьте так любезны...
– Хотелось бы мне ответить, что для меня это удовольствие, – проворчал Мануэль. Затем медленно побрел к будочке, служившей Васкосу кабинетом и конторой, и начал неторопливо стягивать с себя чистую белую рубашку. Рабочие, стоящие в воде, закричали на Мануэля, торопя его. Мануэль наградил их грустной, усталой улыбкой. Такой прекрасный день и так плохо начинается! Три машины на этом берегу и целая куча на том. Он поднял лопату, осмотрел ее – сантиметр за сантиметром – и снова положил на землю. Снял сандалии, поставил их рядом с аккуратно сложенной рубашкой.
Потом Мануэль взял лопату и медленно вошел в теплую, грязную воду. Грязь просочилась через носки. Остальные с радостью расступились, освобождая ему место.
– Помяните мое слово, – заметил Мануэль, втыкая лопату в илистое дно, – нам предстоит долгий и неприятный день. – Поскольку бежать было уже поздно, он начал усердно копать. На его смуглых плечах выступила испарина.
"Для глупых туристов с их пустыми лицами и лучезарными улыбками, – говорил он себе, – я – просто живописный мексиканец, мехикано; они будут наставлять на меня свои маленькие черные ящички и щелкать, снимать, как я орудую лопатой.
Раз работа неизбежна, ее необходимо выполнять. За работу платят деньги, песо. За деньги можно купить еду. Поев, человек снова способен работать. Это ловушка. Но от еды Розалита становится теплой и кругленькой; при взгляде на нее появляется сила делать то, что нужно и должно делать с ее теплой и круглой смуглотой. Наверное, она исполняет роль приманки в ловушке".
Мануэль копал, не забывая, однако, беречь силы. Когда через реку поплывет Атагуальпа, придется работать изо всех сил, взбивая мутную коричневую воду в кремовую пену. Интересно, что будет, если бросить в физиономию Атагуальпы полную лопату грязи? Сомнения нет, через три дня труп Мануэля Форно поднимется к устью реки.
Всякий раз, выпрямляясь, он замечал на себе недовольный взгляд Васкоса, который следил за тем, чтобы никто не отлынивал от работы. Мануэль экспериментировал до тех пор, пока не выбрал оптимальный темп. Пусть Васкос тоже не расслабляется, но не стоит давать ему повода придираться.
Глава 1
Бело-голубой «кадиллак» с техасскими номерами несся по пустыне. Дарби Гарон гнал машину на скорости сто сорок пять километров в час. Его загорелые руки легко лежали на руле. Зря они в Виктории ели энчиладас и пили пиво. Теперь съеденное и выпитое тяжелым комом давило на желудок. Все стекла были опущены; волны знойного воздуха обдували его и девицу, которая сидела рядом, закрыв глаза. Девица – такая же ошибка, как и завтрак в Виктории, – вся разница лишь в размерах. Переперченная и неудобоваримая, как мексиканская еда.
От Виктории до Матамороса – триста двадцать километров. Потом они переедут границу и попадут в Браунсвилл, откуда предстоит нелегкий путь на север. В Сан-Антонио он наконец-то сможет избавиться от нее. Последние три недели прошли как в кошмарном сне. Его ошибка обошлась ему дорого. Скорее бы распрощаться с ней навсегда! Дарби Гарону ничего так не хотелось, как вычеркнуть Бетти Муни из своей памяти, но он понимал, что никогда ее не забудет. Потому что запятнан и опозорен навсегда.
Сверкающие стальные иглы палящего полуденного солнца проникали сквозь темные стекла его солнцезащитных очков. Хлопчатобумажная рубашка с короткими рукавами, выпущенная поверх шортов цвета хаки, была полностью расстегнута. Теплый воздух высушил пот на груди, превратив его в кристаллики соли, но всякий раз, когда он откидывался на спинку сиденья, спина мгновенно становилась мокрой.
Дорога впереди клубилась в темном мареве зноя и словно растворялась. Вдоль нее, по обочинам, бежали дикие лошади. Слева, далеко в вышине, на фоне ослепительно яркого неба, описывали медленные, роковые круги канюки. Дарби Гарон поморщился: по ногам стекали струйки пота. Наверное, ад – такое место, где ты принужден вечно Гнать машину под недвижным палящим солнцем... И сидеть рядом с крупной девицей в желтом платье, девицей с закрытыми глазами.
Дарби покосился на свою спутницу. Подол желтого платья задрался; массивные бедра расслабились. Поев, животное спит.
Он посмотрел на дорогу и снова нахмурился. Безумие, бессмыслица какая-то! Но что сделано, того уже не воротишь. Сделано – и точка. Прожил на свете сорок четыре года, а ума не нажил. Конечно, не назовешь неудачником человека, у которого двое детишек учатся в колледже, ухоженная, очаровательная жена, солидный пост в нефтяной компании, хороший дом в Хьюстоне. Но теперь все сооружение шатается. Может, уже даже рухнуло. Работа, дом, жена, дети...
Наверное, ему уже давно подспудно хотелось что-то изменить. Он давно начал испытывать некое бесцельное беспокойство. Помнил и тревожный «первый звоночек» – дрожь внутри при взгляде на молодых девушек в легких платьях.
Гори она синим пламенем, его кредитная карточка! С ней все оказалось намного проще. Даже слишком просто. Он ведь приехал в Сан-Антонио, чтобы разобраться с путаницей, возникшей с арендой земельных участков. Обычная деловая поездка. За свою жизнь тысячу раз выполнял подобные поручения. Уладил все дела за двое суток, а потом, в синеющих сумерках долгого июльского дня, ощутил привычную неохоту возвращаться в Хьюстон, к обыденным делам, к хорошо налаженной жизни, в которой отказ съесть на завтрак яйцо становился целым событием.
Дарби бродил по вечернему городу, и вдруг – он сам не понял, как это вышло, – увязался за высокой, пышной девицей, медленно бредущей по улице. Он плелся за ней с виноватым видом, словно собака с высунутым языком, которая помимо воли бредет за тележкой мясника. Нагнал ее на переходе через улицу. Снял шляпу, платком вытер пот со лба и сказал:
– Ну и жара!
Она медленно повернулась, оглядела его с ног до головы, потом посмотрела прямо в глаза и кивнула. В лучах заходящего солнца девица показалась ему -прекрасной; он застыл на месте, беззвучно умоляя о приключении, наполовину испуганный собственным безрассудством. Странно, куда подевались его смелость и находчивость? В молодости знакомство с девушками не составляло никакого труда. Эта же довольно долго молчала, оглядывая его длинное лицо с резкими, грубоватыми чертами и глубоко посаженными глазами – типичная внешность уроженца Новой Англии.
– Да уж, жарковато, – хрипловато согласилась она.
Дарби почему-то вспомнил младшего сына в те месяцы, когда у него ломался голос.
– В такой вечерок неплохо выпить лимонада где-нибудь в холодке, – продолжал Дарби Гарон, сгорая от стыда. Он напоминал себе нищего, который выклянчивает милостыню.
– Я шла в кино.
– Одна?
– Послушайте, мистер, за кого вы меня принимаете? Я не снимаюсь.
– Разумеется, это сразу видно. Просто, видите ли, я не местный. Вот и подумал...
– Хотите сказать, размечтались?
– Прошу прощения, мисс.
– Ладно уж, прощаю. Если у вас машина, можно прокатиться. Проветриться немножко.
– Моя машина осталась сзади, примерно в трех кварталах отсюда.
Девица пошла к машине вместе с ним. По дороге сообщила, что ее зовут Бетти Муни и что она работает телефонисткой. Он сказал, что его зовут Дарби Гарон, что он работает в нефтяной компании. Рядом с ним она казалась высокой. Длинные густые волосы, выкрашенные в светло-рыжий цвет. Черты ее смазливого лица удивили его какой-то грубой хищностью. Далее Бетти молча шагала рядом. Дарби Гарон украдкой косился на нее. Тяжелая грудь подпрыгивала, бедра виляли при ходьбе. В неподвижном воздухе ее запах ощущался особенно явственно, от этого у него ослабли колени. Он почти заболел – так страстно ее хотел.
Когда Дарби открыл перед нею дверцу длинного бело-голубого «кадиллака», она слегка оживилась, стала чуть разговорчивее.
– Куда-то направляешься, а, Дарби? – спросила Бетти, заметив на заднем сиденье чемодан.
– Да я в общем-то все дела сделал и почти собрался возвращаться в Хьюстон. – Он нервно хохотнул.
Дарби поехал на юг по 181-му шоссе. Она придвинулась ближе.
– Бетти, сколько тебе лет?
– Двадцать три. А тебе сколько? Небось лет тридцать пять, точно?
– Примерно.
Старый козел, подумал он про себя, наслаждаясь мускусным ароматом ее плоти. У него взмокли руки. Это Мойре следовало бы сидеть с ним рядом. Мойра никогда не придвигалась так близко. От Мойры шел легкий, бодрящий, свежий аромат духов с мятной нотой. А флюиды, исходящие от Бетти Муни, заставляли его страстно желать смятой постели.
Она мурлыкала под нос какую-то песенку, а последние слова пропела вслух: «Давай от всего убежим».
– Вот уж не подумал бы, что ты знаешь эту песню.
– По-твоему, старье? Ее часто Куп ставит. Он мой любимый диск-жокей. Ты тоже его слушаешь?
– Нет. Мне просто понравились слова. «Давай от всего убежим». Как ты думаешь, Бетти? Может, правда убежим?
– Куда это?
– В Мексику. Устроим себе каникулы. Как тебе мое предложение?
– Полный отпад. Только мне нельзя. И ты это знаешь.
– Да и я не могу увезти тебя туда. Я просто пошутил.
– А вдруг бы я согласилась? Что бы ты тогда делал? Небось обделался бы со страху?
– Если бы ты согласилась, я бы, наверное, довел дело до конца. – К своему удивлению, он понял, что так оно и есть. Работа, семья, долг как-то отдалились. Стали чем-то несущественным и нереальным, маячили далеко-далеко. Вот она, настоящая жизнь – Бетти Муни, которая сидит рядом! Все остальное – лишь искусная иллюзия.
– Дальше по дороге, налево, есть одно местечко. Видишь? Бар Сэнди. Спиртное официально не продают, но не отравят, и у них есть кондиционер.
Они вошли в бар. Стекло, хром, приглушенный свет. Бетти там знали. Выпивку им подали в кофейных чашках. Они сели друг напротив друга в кабинке, отделенной перегородкой от общего зала. Дарби Гарон жадно разглядывал свою новую знакомую. Судя по лицу и фигуре, долго она не протянет. В двадцать три уже выглядит перезрелой. Через год-другой крепко сбитое тело расползется и оплывет жиром, тяжелые черты лица начнут обвисать... Но как она притягательна! Токи, исходящие от нее, поразили его, словно удар кулаком в челюсть. У него задрожали руки.
Алкоголь начал оказывать на нее свое действие. Дарби понял, что тоже опьянел.
– Ну что, пускаемся в загул? – насмешливо спросила она и подмигнула.
– Ты серьезно?
– Если ты при деньгах и не спешишь... Мне моя работа надоела до чертиков. Сейчас работы везде навалом. Я как раз подумывала о том, чтобы пойти на завод. На авиационный. Вот где деньгу заколачивают.
Он вспомнил о своей кредитной карточке.
– С деньгами порядок.
– А как же твоя работа?
– Я прихожу и ухожу когда захочу, – солгал он.
– Большая шишка?
– Вообще-то нет. Хотя... почти. А жене давно безразлично, где я и что со мной. – «Прости меня. Мойра!»
– Одни мои знакомые ездили в Мексику. Пропуск – не проблема. Я перейду по мосту пешком. А ты получишь пропуск на себя и на машину, переедешь границу и на той стороне меня подберешь.
За ее внешним безразличием мелькнуло возбуждение. Дарби вздохнул. Кто знает, что будет завтра? Живем, как известно, один раз. Вот Хиллари не стало в прошлом году. Сердце... А ведь ей было всего сорок шесть.
В Сан-Антонио был момент, когда он чуть было не пошел на попятный. Сидя в машине, Дарби смотрел, как Бетти шла к нему с чемоданчиком в руке... Он включил зажигание. В тот момент ему больше всего захотелось развернуться и уехать прочь. Его безудержно тянуло назад, к нормальной жизни. Он больно прикусил губу. А она шагала по тротуару – высокая, пышная. Какой многообещающей была ее ленивая, неспешная походка!
Остаток ночи они провели неподалеку от городка Алиса, в каком-то мотеле, единственным достоинством которого был кондиционер; они зарегистрировались как мистер и миссис Роджер Робинсон.
Именно там, в ее душных объятиях, и началось все это безумие. Она добродушно посмеивалась над его пылом. День проходил за днем в этой безудержной, неразумной слепоте, в ненасытной жажде Бетти. Бежали дни; они переезжали из города в город, из отеля в отель. В дорогом отеле «Прадо» в Мехико лишь продолжалось то, что началось в дешевом придорожном мотеле возле городка Алиса в Техасе. Он наслаждался ее телом и никак не мог насытиться, а в перерывах между совокуплениями не было ничего – пустота, ожидание. Пока он дремал, она скупала наряды в магазинах Мехико.
А потом, однажды утром, он проснулся – и словно вышел из темного, душного кинозала на яркий свет и встал, моргая, на тротуаре, пытаясь припомнить, куда идти.
Мысленным взором Гарон посмотрел на себя и на нее. И это он принял за бессмертную любовь? Внезапно наступившее прозрение вдребезги разбило остатки иллюзий, развеяло дурман. Кто он такой? Изможденный пожилой дурак, который тратит свои сбережения на толстую, грубую девку с ограниченными умственными способностями и расширенными порами на щеках и на носу. С ней не о чем разговаривать. Она без конца повторяет одно и то же, помешана на киноактерах, телезвездах и диск-жокеях. Занимаясь любовью, тупо копирует приемчики, высмотренные ею в фильмах и вычитанные в дешевых бульварных романах. Он с изумлением уставился на ее мясистые бедра, на огромные, словно коровье вымя, груди, и вздрогнул. И ради этой твари он рискнул всем, разрушил свою жизнь?! Дарби с горечью понял, что может предсказать любое ее слово, любой вздох, любое движение. Больше он не испытывал возбуждения, когда она голышом выходила из ванной. Осталось только раздражение: почему она не прикроется? В самом начале своего приключения он послал Мойре и на работу телеграммы. В то время ему казалось, что он необычайно ловко все придумал – намекнул на некое секретное дело по поводу мексиканской нефтяной концессии. Теперь его неловкие ухищрения вызывали у него только стыд. Наверняка все всё поняли.
Ему хотелось ощутить рядом с собой свежий, бодрящий, немного вяжущий аромат с мятной нотой.
Там, в Мехико, в то утро все и кончилось. Он попытался купить ей билет на самолет. Но, даже несмотря на то, что Бетти сразу же почувствовала его охлаждение и отвращение к ней, она отказалась лететь одна.
Однажды, в дни давно прошедшего лета в Нью-Хэмпшире, он гостил на ферме у дяди. И там костлявый щенок-сеттер Джинджер задушил цыпленка. Дядя Дарби в наказание привязал дохлого цыпленка на шею щенку. Дарби помнил, как ему было жаль щенка, – в глазах Джинджера читалось очевидное унижение и отвращение к себе.
Дешевый любовный роман умер ранним солнечным утром, но Бетти продолжала висеть у него на шее. Они поехали на север, переехали Сьерра-Мадре. Их путь лежал по обожженным солнцем равнинам. В невероятно короткий срок их отношения достигли той тлеющей горечи, для которой обычно требуются годы брака без любви.
Во время долгих периодов обоюдного молчания Дарби думал о себе и о том, что сделал со своей жизнью. На протяжении двадцати лет супружества он хранил физическую верность жене. На весах – двадцатилетний брак против трех недель разврата. Мойра обязательно догадается. Но его потрясал не страх. Его потрясало чувство утраты, сознание того, что он отказался от чего-то важного, выбросил что-то ценное.
Дарби снова неприязненно покосился на Бетти Муни. Ее желтое платье потемнело под мышками и на талии. Впереди гребень холма подступал почти к самому уступу дороги. Он напряг плечи. Один раз сильно вывернуть руль, а там – взрыв и полное забвение, пустота... Дарби словно видел катастрофу острыми глазами жестокого канюка, парящего в вышине. Бело-голубая машина дымится на дороге; желтое платье – яркое пятно на фоне скалы. Каменная гряда промчалась мимо. Он с усилием расслабился. Нет, так нельзя. Это слишком дешево. Пуританская совесть требовала более сурового искупления за грех.
Внезапно дорога пошла под гору, и его взору предстала длинная вереница легковых машин и грузовиков, стоящих без движения. Девушку резко бросило вперед, когда он дал по тормозам. Машину занесло, завизжали шины, Дерби судорожно выравнивал руль. Наконец ему удалось остановить «кадиллак» сантиметрах в тридцати от заднего бампера передней машины.
Он увидел сердитые взгляды, услышал смех.
– Ты в порядке? – спросил он Бетти. Руки его от напряжения стали ватными, колени дрожали.
– Пальцы ушибла, – вяло пожаловалась она. – И куда было так гнать?
Дарби ничего не ответил. Выйдя из машины, посмотрел вперед. Внизу, под крутым обрывом, змеилась грязная речушка шириной метров в тридцать, не больше. Вода словно делила дорогу на две части: видно было, как на противоположном берегу она снова начинала петлять вверх по склону. Вдали виднелись кремовые и белые здания какого-то городишки. Почему-то все мексиканские городки похожи на кладбища; на полуденной жаре их вид навевает тоску и сонливость.
Дарби просунул руку в салон и, вытащив дорожную карту, развернул ее.
– На том берегу – Сан-Фернандо. А это река Рио-Кончос. Мы переправимся через нее на пароме. До Матамороса остается сто тридцать – сто сорок километров. Кажется, с паромом что-то случилось.
– Да что ты говоришь! – язвительно произнесла Бетти.
– Я спущусь и попытаюсь выяснить, в чем дело.
– Валяй!
Спускаясь по склону, он считал легковушки и грузовики. Внутри большинства машин никого не было. Справа от дороги, на обочине, стояли две лавчонки да росли несколько пыльных деревьев, отбрасывавших скудную тень. Перед ними – двадцать одна машина. Странно! А на дороге почти никого не было. За последние полтораста километров им навстречу попались всего две машины. Американские туристы, мексиканцы-путешественники.
Самой первой стояла маленькая зеленая английская машинка «эм-джи» с луизианскими номерными знаками. В тени, отбрасываемой ею, на кожаной подушке сидел, скрестив ноги, молодой человек с бронзовым загаром, золотыми волосами, в красной шелковой рубашке.
– И долго вы здесь загораете? – грубовато спросил Дарби Гарон.
Юноша оглядел его с ног до головы. Потом поднес сигарету к губам с томной грацией, которая лучше всяких слов говорила о его нетрадиционных сексуальных пристрастиях.
– С половины одиннадцатого утра, – ответил он нежным, почти девичьим, голоском.
– То есть... больше четырех часов? – изумленно переспросил Дарби.
– На самом деле впечатление такое, что мы торчим тут уже целую вечность. Парень, с которым я путешествую, ужасно расстроен, поверьте мне. Видите ли, недавно здесь проезжали члены их правительства, и эти болваны купили новый паром, чтобы произвести впечатление на своего эль президенте. Но новый паром слишком велик для речушки, к тому же сейчас уровень воды понижается, и перед каждым рейсом матросы прыгают в воду, вычерпывают лопатами грязь со дна, чтобы паром мог подойти поближе к берегу, – тогда они бросают длинные дощатые сходни, машины въезжают на борт...
От Виктории до Матамороса – триста двадцать километров. Потом они переедут границу и попадут в Браунсвилл, откуда предстоит нелегкий путь на север. В Сан-Антонио он наконец-то сможет избавиться от нее. Последние три недели прошли как в кошмарном сне. Его ошибка обошлась ему дорого. Скорее бы распрощаться с ней навсегда! Дарби Гарону ничего так не хотелось, как вычеркнуть Бетти Муни из своей памяти, но он понимал, что никогда ее не забудет. Потому что запятнан и опозорен навсегда.
Сверкающие стальные иглы палящего полуденного солнца проникали сквозь темные стекла его солнцезащитных очков. Хлопчатобумажная рубашка с короткими рукавами, выпущенная поверх шортов цвета хаки, была полностью расстегнута. Теплый воздух высушил пот на груди, превратив его в кристаллики соли, но всякий раз, когда он откидывался на спинку сиденья, спина мгновенно становилась мокрой.
Дорога впереди клубилась в темном мареве зноя и словно растворялась. Вдоль нее, по обочинам, бежали дикие лошади. Слева, далеко в вышине, на фоне ослепительно яркого неба, описывали медленные, роковые круги канюки. Дарби Гарон поморщился: по ногам стекали струйки пота. Наверное, ад – такое место, где ты принужден вечно Гнать машину под недвижным палящим солнцем... И сидеть рядом с крупной девицей в желтом платье, девицей с закрытыми глазами.
Дарби покосился на свою спутницу. Подол желтого платья задрался; массивные бедра расслабились. Поев, животное спит.
Он посмотрел на дорогу и снова нахмурился. Безумие, бессмыслица какая-то! Но что сделано, того уже не воротишь. Сделано – и точка. Прожил на свете сорок четыре года, а ума не нажил. Конечно, не назовешь неудачником человека, у которого двое детишек учатся в колледже, ухоженная, очаровательная жена, солидный пост в нефтяной компании, хороший дом в Хьюстоне. Но теперь все сооружение шатается. Может, уже даже рухнуло. Работа, дом, жена, дети...
Наверное, ему уже давно подспудно хотелось что-то изменить. Он давно начал испытывать некое бесцельное беспокойство. Помнил и тревожный «первый звоночек» – дрожь внутри при взгляде на молодых девушек в легких платьях.
Гори она синим пламенем, его кредитная карточка! С ней все оказалось намного проще. Даже слишком просто. Он ведь приехал в Сан-Антонио, чтобы разобраться с путаницей, возникшей с арендой земельных участков. Обычная деловая поездка. За свою жизнь тысячу раз выполнял подобные поручения. Уладил все дела за двое суток, а потом, в синеющих сумерках долгого июльского дня, ощутил привычную неохоту возвращаться в Хьюстон, к обыденным делам, к хорошо налаженной жизни, в которой отказ съесть на завтрак яйцо становился целым событием.
Дарби бродил по вечернему городу, и вдруг – он сам не понял, как это вышло, – увязался за высокой, пышной девицей, медленно бредущей по улице. Он плелся за ней с виноватым видом, словно собака с высунутым языком, которая помимо воли бредет за тележкой мясника. Нагнал ее на переходе через улицу. Снял шляпу, платком вытер пот со лба и сказал:
– Ну и жара!
Она медленно повернулась, оглядела его с ног до головы, потом посмотрела прямо в глаза и кивнула. В лучах заходящего солнца девица показалась ему -прекрасной; он застыл на месте, беззвучно умоляя о приключении, наполовину испуганный собственным безрассудством. Странно, куда подевались его смелость и находчивость? В молодости знакомство с девушками не составляло никакого труда. Эта же довольно долго молчала, оглядывая его длинное лицо с резкими, грубоватыми чертами и глубоко посаженными глазами – типичная внешность уроженца Новой Англии.
– Да уж, жарковато, – хрипловато согласилась она.
Дарби почему-то вспомнил младшего сына в те месяцы, когда у него ломался голос.
– В такой вечерок неплохо выпить лимонада где-нибудь в холодке, – продолжал Дарби Гарон, сгорая от стыда. Он напоминал себе нищего, который выклянчивает милостыню.
– Я шла в кино.
– Одна?
– Послушайте, мистер, за кого вы меня принимаете? Я не снимаюсь.
– Разумеется, это сразу видно. Просто, видите ли, я не местный. Вот и подумал...
– Хотите сказать, размечтались?
– Прошу прощения, мисс.
– Ладно уж, прощаю. Если у вас машина, можно прокатиться. Проветриться немножко.
– Моя машина осталась сзади, примерно в трех кварталах отсюда.
Девица пошла к машине вместе с ним. По дороге сообщила, что ее зовут Бетти Муни и что она работает телефонисткой. Он сказал, что его зовут Дарби Гарон, что он работает в нефтяной компании. Рядом с ним она казалась высокой. Длинные густые волосы, выкрашенные в светло-рыжий цвет. Черты ее смазливого лица удивили его какой-то грубой хищностью. Далее Бетти молча шагала рядом. Дарби Гарон украдкой косился на нее. Тяжелая грудь подпрыгивала, бедра виляли при ходьбе. В неподвижном воздухе ее запах ощущался особенно явственно, от этого у него ослабли колени. Он почти заболел – так страстно ее хотел.
Когда Дарби открыл перед нею дверцу длинного бело-голубого «кадиллака», она слегка оживилась, стала чуть разговорчивее.
– Куда-то направляешься, а, Дарби? – спросила Бетти, заметив на заднем сиденье чемодан.
– Да я в общем-то все дела сделал и почти собрался возвращаться в Хьюстон. – Он нервно хохотнул.
Дарби поехал на юг по 181-му шоссе. Она придвинулась ближе.
– Бетти, сколько тебе лет?
– Двадцать три. А тебе сколько? Небось лет тридцать пять, точно?
– Примерно.
Старый козел, подумал он про себя, наслаждаясь мускусным ароматом ее плоти. У него взмокли руки. Это Мойре следовало бы сидеть с ним рядом. Мойра никогда не придвигалась так близко. От Мойры шел легкий, бодрящий, свежий аромат духов с мятной нотой. А флюиды, исходящие от Бетти Муни, заставляли его страстно желать смятой постели.
Она мурлыкала под нос какую-то песенку, а последние слова пропела вслух: «Давай от всего убежим».
– Вот уж не подумал бы, что ты знаешь эту песню.
– По-твоему, старье? Ее часто Куп ставит. Он мой любимый диск-жокей. Ты тоже его слушаешь?
– Нет. Мне просто понравились слова. «Давай от всего убежим». Как ты думаешь, Бетти? Может, правда убежим?
– Куда это?
– В Мексику. Устроим себе каникулы. Как тебе мое предложение?
– Полный отпад. Только мне нельзя. И ты это знаешь.
– Да и я не могу увезти тебя туда. Я просто пошутил.
– А вдруг бы я согласилась? Что бы ты тогда делал? Небось обделался бы со страху?
– Если бы ты согласилась, я бы, наверное, довел дело до конца. – К своему удивлению, он понял, что так оно и есть. Работа, семья, долг как-то отдалились. Стали чем-то несущественным и нереальным, маячили далеко-далеко. Вот она, настоящая жизнь – Бетти Муни, которая сидит рядом! Все остальное – лишь искусная иллюзия.
– Дальше по дороге, налево, есть одно местечко. Видишь? Бар Сэнди. Спиртное официально не продают, но не отравят, и у них есть кондиционер.
Они вошли в бар. Стекло, хром, приглушенный свет. Бетти там знали. Выпивку им подали в кофейных чашках. Они сели друг напротив друга в кабинке, отделенной перегородкой от общего зала. Дарби Гарон жадно разглядывал свою новую знакомую. Судя по лицу и фигуре, долго она не протянет. В двадцать три уже выглядит перезрелой. Через год-другой крепко сбитое тело расползется и оплывет жиром, тяжелые черты лица начнут обвисать... Но как она притягательна! Токи, исходящие от нее, поразили его, словно удар кулаком в челюсть. У него задрожали руки.
Алкоголь начал оказывать на нее свое действие. Дарби понял, что тоже опьянел.
– Ну что, пускаемся в загул? – насмешливо спросила она и подмигнула.
– Ты серьезно?
– Если ты при деньгах и не спешишь... Мне моя работа надоела до чертиков. Сейчас работы везде навалом. Я как раз подумывала о том, чтобы пойти на завод. На авиационный. Вот где деньгу заколачивают.
Он вспомнил о своей кредитной карточке.
– С деньгами порядок.
– А как же твоя работа?
– Я прихожу и ухожу когда захочу, – солгал он.
– Большая шишка?
– Вообще-то нет. Хотя... почти. А жене давно безразлично, где я и что со мной. – «Прости меня. Мойра!»
– Одни мои знакомые ездили в Мексику. Пропуск – не проблема. Я перейду по мосту пешком. А ты получишь пропуск на себя и на машину, переедешь границу и на той стороне меня подберешь.
За ее внешним безразличием мелькнуло возбуждение. Дарби вздохнул. Кто знает, что будет завтра? Живем, как известно, один раз. Вот Хиллари не стало в прошлом году. Сердце... А ведь ей было всего сорок шесть.
В Сан-Антонио был момент, когда он чуть было не пошел на попятный. Сидя в машине, Дарби смотрел, как Бетти шла к нему с чемоданчиком в руке... Он включил зажигание. В тот момент ему больше всего захотелось развернуться и уехать прочь. Его безудержно тянуло назад, к нормальной жизни. Он больно прикусил губу. А она шагала по тротуару – высокая, пышная. Какой многообещающей была ее ленивая, неспешная походка!
Остаток ночи они провели неподалеку от городка Алиса, в каком-то мотеле, единственным достоинством которого был кондиционер; они зарегистрировались как мистер и миссис Роджер Робинсон.
Именно там, в ее душных объятиях, и началось все это безумие. Она добродушно посмеивалась над его пылом. День проходил за днем в этой безудержной, неразумной слепоте, в ненасытной жажде Бетти. Бежали дни; они переезжали из города в город, из отеля в отель. В дорогом отеле «Прадо» в Мехико лишь продолжалось то, что началось в дешевом придорожном мотеле возле городка Алиса в Техасе. Он наслаждался ее телом и никак не мог насытиться, а в перерывах между совокуплениями не было ничего – пустота, ожидание. Пока он дремал, она скупала наряды в магазинах Мехико.
А потом, однажды утром, он проснулся – и словно вышел из темного, душного кинозала на яркий свет и встал, моргая, на тротуаре, пытаясь припомнить, куда идти.
Мысленным взором Гарон посмотрел на себя и на нее. И это он принял за бессмертную любовь? Внезапно наступившее прозрение вдребезги разбило остатки иллюзий, развеяло дурман. Кто он такой? Изможденный пожилой дурак, который тратит свои сбережения на толстую, грубую девку с ограниченными умственными способностями и расширенными порами на щеках и на носу. С ней не о чем разговаривать. Она без конца повторяет одно и то же, помешана на киноактерах, телезвездах и диск-жокеях. Занимаясь любовью, тупо копирует приемчики, высмотренные ею в фильмах и вычитанные в дешевых бульварных романах. Он с изумлением уставился на ее мясистые бедра, на огромные, словно коровье вымя, груди, и вздрогнул. И ради этой твари он рискнул всем, разрушил свою жизнь?! Дарби с горечью понял, что может предсказать любое ее слово, любой вздох, любое движение. Больше он не испытывал возбуждения, когда она голышом выходила из ванной. Осталось только раздражение: почему она не прикроется? В самом начале своего приключения он послал Мойре и на работу телеграммы. В то время ему казалось, что он необычайно ловко все придумал – намекнул на некое секретное дело по поводу мексиканской нефтяной концессии. Теперь его неловкие ухищрения вызывали у него только стыд. Наверняка все всё поняли.
Ему хотелось ощутить рядом с собой свежий, бодрящий, немного вяжущий аромат с мятной нотой.
Там, в Мехико, в то утро все и кончилось. Он попытался купить ей билет на самолет. Но, даже несмотря на то, что Бетти сразу же почувствовала его охлаждение и отвращение к ней, она отказалась лететь одна.
Однажды, в дни давно прошедшего лета в Нью-Хэмпшире, он гостил на ферме у дяди. И там костлявый щенок-сеттер Джинджер задушил цыпленка. Дядя Дарби в наказание привязал дохлого цыпленка на шею щенку. Дарби помнил, как ему было жаль щенка, – в глазах Джинджера читалось очевидное унижение и отвращение к себе.
Дешевый любовный роман умер ранним солнечным утром, но Бетти продолжала висеть у него на шее. Они поехали на север, переехали Сьерра-Мадре. Их путь лежал по обожженным солнцем равнинам. В невероятно короткий срок их отношения достигли той тлеющей горечи, для которой обычно требуются годы брака без любви.
Во время долгих периодов обоюдного молчания Дарби думал о себе и о том, что сделал со своей жизнью. На протяжении двадцати лет супружества он хранил физическую верность жене. На весах – двадцатилетний брак против трех недель разврата. Мойра обязательно догадается. Но его потрясал не страх. Его потрясало чувство утраты, сознание того, что он отказался от чего-то важного, выбросил что-то ценное.
Дарби снова неприязненно покосился на Бетти Муни. Ее желтое платье потемнело под мышками и на талии. Впереди гребень холма подступал почти к самому уступу дороги. Он напряг плечи. Один раз сильно вывернуть руль, а там – взрыв и полное забвение, пустота... Дарби словно видел катастрофу острыми глазами жестокого канюка, парящего в вышине. Бело-голубая машина дымится на дороге; желтое платье – яркое пятно на фоне скалы. Каменная гряда промчалась мимо. Он с усилием расслабился. Нет, так нельзя. Это слишком дешево. Пуританская совесть требовала более сурового искупления за грех.
Внезапно дорога пошла под гору, и его взору предстала длинная вереница легковых машин и грузовиков, стоящих без движения. Девушку резко бросило вперед, когда он дал по тормозам. Машину занесло, завизжали шины, Дерби судорожно выравнивал руль. Наконец ему удалось остановить «кадиллак» сантиметрах в тридцати от заднего бампера передней машины.
Он увидел сердитые взгляды, услышал смех.
– Ты в порядке? – спросил он Бетти. Руки его от напряжения стали ватными, колени дрожали.
– Пальцы ушибла, – вяло пожаловалась она. – И куда было так гнать?
Дарби ничего не ответил. Выйдя из машины, посмотрел вперед. Внизу, под крутым обрывом, змеилась грязная речушка шириной метров в тридцать, не больше. Вода словно делила дорогу на две части: видно было, как на противоположном берегу она снова начинала петлять вверх по склону. Вдали виднелись кремовые и белые здания какого-то городишки. Почему-то все мексиканские городки похожи на кладбища; на полуденной жаре их вид навевает тоску и сонливость.
Дарби просунул руку в салон и, вытащив дорожную карту, развернул ее.
– На том берегу – Сан-Фернандо. А это река Рио-Кончос. Мы переправимся через нее на пароме. До Матамороса остается сто тридцать – сто сорок километров. Кажется, с паромом что-то случилось.
– Да что ты говоришь! – язвительно произнесла Бетти.
– Я спущусь и попытаюсь выяснить, в чем дело.
– Валяй!
Спускаясь по склону, он считал легковушки и грузовики. Внутри большинства машин никого не было. Справа от дороги, на обочине, стояли две лавчонки да росли несколько пыльных деревьев, отбрасывавших скудную тень. Перед ними – двадцать одна машина. Странно! А на дороге почти никого не было. За последние полтораста километров им навстречу попались всего две машины. Американские туристы, мексиканцы-путешественники.
Самой первой стояла маленькая зеленая английская машинка «эм-джи» с луизианскими номерными знаками. В тени, отбрасываемой ею, на кожаной подушке сидел, скрестив ноги, молодой человек с бронзовым загаром, золотыми волосами, в красной шелковой рубашке.
– И долго вы здесь загораете? – грубовато спросил Дарби Гарон.
Юноша оглядел его с ног до головы. Потом поднес сигарету к губам с томной грацией, которая лучше всяких слов говорила о его нетрадиционных сексуальных пристрастиях.
– С половины одиннадцатого утра, – ответил он нежным, почти девичьим, голоском.
– То есть... больше четырех часов? – изумленно переспросил Дарби.
– На самом деле впечатление такое, что мы торчим тут уже целую вечность. Парень, с которым я путешествую, ужасно расстроен, поверьте мне. Видите ли, недавно здесь проезжали члены их правительства, и эти болваны купили новый паром, чтобы произвести впечатление на своего эль президенте. Но новый паром слишком велик для речушки, к тому же сейчас уровень воды понижается, и перед каждым рейсом матросы прыгают в воду, вычерпывают лопатами грязь со дна, чтобы паром мог подойти поближе к берегу, – тогда они бросают длинные дощатые сходни, машины въезжают на борт...