Макдональд Джон Д.. Оранжевый для савана

   — Люди принимают тебя в соответствии с той важностью, что ты на себя напускаешь. Им так проще. Все, что тебе требуется, это мимикрировать. Принимать обычаи каждого нового племени. И стараться не слишком много говорить, потому что иначе это будет звучать так, как будто продаешь что-то. И стараться забыть о себе. Солнышко, в этом огромном мире каждый так постоянно, непрерывно озабочен тем, какое впечатление производит, что у него просто не остается времени особо поинтересоваться, как живет твой сосед. Она нахмурилась.
   — Ты хочешь все сделать быстро и разузнать поскорее как можно больше. Верно?
   — Верно.
   — Тогда мне кажется, что Бу Уаксвелл может оказаться больше по моей части.
   — У тебя уже есть одно задание и ты с ним прекрасно справляешься.
   — Ты хочешь работать эффективно! Или оберегать меня?
   — И то, и другое, Чуки.
   — Но тебе нужно найти подход к Уаксвеллу.
   — До сих пор я его не имел, но сейчас подход появился.
   — А какой?
   — Простейший в мире. Его как-то упомянул Крейн Уаттс. Он никогда не будет уверен, что не упоминал. Сейчас сообразим. Уаттс сказал, что возможно Уаксвелл знает, где найти женщину, которая им в прошлый раз помогла.
   — Но это не годится. Вильма узнает тебя.
   — Есть у меня такое предчувствие, что он не представит меня пред ее светлые очи.
   — Но свяжется с Вильмой, не так ли?
   — И поднимет шум. Мол появился новый голубок, которого можно выпотрошить. Во всяком случае, не надо заранее ничего просчитывать, это не срабатывает. Лучше расслабиться. И двигаться в том направлении, которое кажется верным.
   — Завтра?
   — Завтра я отправлюсь в Гудланд на своем верном «Рэтфинке». Один.

Глава 9

   Пролив был спокойным, когда в молочном тумане ранним воскресным утром я вышел в проход. Оглянувшись, я увидел, как «Флэш», становится все меньше и меньше, сливаясь с берегом и расплываясь в тумане.
   В некоторых случаях, особенно в праздники, Чуки спит дольше, чем можно было рассчитывать. Я знаком с ней давно и бережно храню воспоминание об одной поездке, предпринятой на досуге для участия в огромной пьянке по случаю дня рождения моего старого друга у него дома на Фернандина-Бич. На третье утро я наткнулся на маленькую коричневую девушку, загоравшую в шезлонге в очаровательном крохотном купальнике, красившую ногти на ногах и невероятно четко насвистывающую серию повторяющихся музыкальных фраз, в которых я узнал импровизацию Руби Брафра. У нее была потрясающая фигурка и очаровательно безобразная мордашка. Раньше я никогда в жизни ее не видел. Она подняла голову, взглянула на меня с дерзким вопросительным видом и поинтересовалась, кто тут хозяин этой хорошенькой яхточки, потому что она только что решила ее купить.
   И снова у меня толпа на борту. На этот раз всего из двоих пассажиров. Я велел Чуки проинструктировать Артура, когда он выйдет из душа.
   Свернув на юг, я прошел с километр вдоль берега, глядя как день становится ярче, и туман исчезает. Я захватил с собой снаряжение и одежду рыболова, и едва не стал им, увидав как вспенилась белым вода впереди и дальше, к берегу, а сверху вьются птицы. Я подъехал поближе, выключил двигатель в той точке, где можно развернуть лодку на внешнюю полосу от движущегося пятна. Вглядываясь в зеленую воду, я рассмотрел внизу, на несколько метров ниже поверхности целый отряд крупных бонито, поспешно удирающих от моей лодки. Бонито, судя исключительно по размерам, принимая во внимание искажение в воде и быстротечность наблюдения, тянут, примерно, на два с половиной килограмма. Все что они сделали бы, так это разорвали бы мое легкое спиннинговое оснащение, накинувшись на что-нибудь съедобное. Эту игривую рыбку из Мексиканского залива недооценивают. При легкой оснастке двух с половиной килограммовая бонито равносильна восьмикилограммовой королевской макрели. У всех их одинаковые повадки. Вытягиваешь рыбу с огромным усилием, подводишь к лодке, а она кинет на вас один взгляд выпученных глазок, развернется и бросится наутек, каждая клеточка тела как единый мускул. Бонито спешат так, пока не погибнут в воде. Плохая награда за такое упорство в любом живом существе, особенно когда мясо черное, с кровью, маслянистое и слишком пахучее, чтобы быть съедобным. Волосохвост прекращает погоню. Барракуда выслеживает их. Тарпон дожидается, пока они не начнут показывать брюхо, медленно переворачиваясь от усталости. Но единственный способ поймать бонито живьем — это взять достаточно тяжелое снаряжение и подтащить его к лодке до того, как он сам себя убьет.
   Продолжая плыть на юг мимо Биг-Марко-Пасс, я надел темные очки от усиливающегося солнечного блеска. У меня достаточно пигмента в коже, но маловато в радужной оболочке. Бледные глаза — это большая помеха в тропиках. Я проехал мимо того места, где когда-то стоял Коппьер-сити, потом обогнул Каксамбас. Бульдозеры работали даже в воскресное утро: оранжевые пчелы, строящие дорогие соты на головокружительных высотах южных земель Иммокали, вздымающихся на пятнадцать — восемнадцать метров над уровнем моря. Сверившись с картой, я обогнул отмеченные острова и увидел вдали тихую суету Гудланда: дома, трейлеры, коттеджи, лачуги, разбросанные безо всякого плана вдоль защищенного дамбой берега за узкой полосой темного песчаного пляжа, скал и утесов.
   Я снизил скорость и вырулил к шаткой заправочной пристани. За ней помещался непроизвольно возникший лодочный дворик, где было разбросано столько обломков старых корпусов, что, казалось, люди провели здесь годы, пытаясь построить судно методом проб и ошибок, но до сих пор не преуспели в этом.
   Я привязал лодку. Помпы были заперты. Старый грубоватого вида субъект сидел и штопал сеть узловатыми, как корни ризофоры, руками.
   — Что хорошего? — спросил он.
   — Все, что я видел, это стайку бонито. Не стал с ними связываться.
   Он поглядел на небо, сплюнул.
   — Сейчас уже особого лова почти до самого заката не будет. Сюда, прямо под эту пристань вчера ночью огромный робало заплыл, бился хвостом, как человек в ладоши. Джо Брадли поймал тут одного такого, на восемь килограммов потянул.
   — Хорош...
   — Знали бы вы, как здесь в прежние времена бывало. Заправиться хотите? У Стакера по воскресеньям до десяти не открывают.
   — Я тут одного человека отыскать хочу. Ничего с моими вещами не случится, если я их прямо тут оставлю!
   — Конечно. А кого вы ищете?
   — Человек по имени Уаксвелл.
   Он заворчал, затянул узел потуже и снова сплюнул.
   — Да тут Уаксвеллов везде поразбросано, отсюда и до самого Форти-Майл-Бенд. И в Эверглейдз-Сити Уаксвеллы есть, и в Копланде, и в Эчопи, и, насколько мне известно, парочка там, повыше, у Ла-Белль. Когда они плодятся, то рожают все время мальчишек, а плодятся они часто.
   — Мне нужен Бу Уаксвелл?
   Его широкая ухмылка открывала больше десен, нежели зубов.
   — Тогда это тот Уаксвелл, что из Гудланда, и он может быть у себя. Хотя вряд ли он дома в воскресное утро. А если он и у себя, то, весьма вероятно, дамочка у него гостит. Ну, если уж он там, и один, то все равно в это время суток может разозлиться на любого, кому вздумается его навестить. Хотя, если подумать, нет ничего такого, из-за чего он не пришел бы в ярость, будь это одно время суток или другое.
   — Ничего, я не дам себя в обиду.
   — При ваших-то размерах, похоже, и удастся его чуть поохладить. Но будьте осторожны, а не то ваш рост ни хрена вам не поможет. Он ведь что делает, выходит улыбающийся, сладкий, ну, ровно пирог, подходит достаточно близко и сбивает человека с ног, а потом уже во всю лежачего молотит. Несколько раз он это так здорово проделывал, что приходилось уезжать в Парк, пока все тут не уляжется. Пару раз все считали, что мы от него освободились на несколько лет, но окружной суд больше девяноста дней ни разу ему не давал. Он по четырем округам колесит в этой роскошной машине, что у него сейчас, но здесь, у нас, живет сам по себе. Впрочем, всех это прекрасно устраивает.
   — Я вам очень благодарен за информацию, а как мне отыскать его?
   — Идите до вершины, а потом спускайтесь вниз, туда где дорога делает петлю. Там от поворота две грязные дороги отходят. К нему ведет та, что подальше от берега. Идти оттуда километра полтора. А всего — километра три. Единственный дом на дороге.
   Коттеджа не было видно, пока я не прошел последний изгиб дороги, а потом он показался между деревьями, метрах в пятидесяти. Видимо он был раньше окрашен в желтый цвет с белой отделкой, но теперь большая его часть посерела от плохой погоды, доски перекосились и разошлись. Покрытая гонтом^[8] крыша покосилась, двор зарос. Но над всем этим ярко сверкала блестящая телевизионная антенна, вытянувшаяся в голубое небо. На верхушке сидел, покачиваясь, пересмешник, выводя мелодичные трели. Большой «ландровер», новенький, но весь покрытый сухой грязью, стоял под навесом.
   Там же я увидел красивую моторную лодку на тяжелом, специальном лодочном трейлере. Под углом к нему и почти напротив ступенек осевшего крыльца был припаркован белый открытый «линкольн-континенталь» с четырьмя дверьми. Последняя модель, но пыльный, с помятым крылом и выбитыми задними фарами. Вокруг валялась такая коллекция железа, словно великовозрастное дитя устроило себе счастливое Рождество. Чем ближе я подходил, тем больше наблюдал явных признаков запущенности. Приблизившись, я заглянул в скиф. Он был дополнительно оснащен одной из лучших моделей береговых радиопередатчиков. Но птицы покрыли круглыми пятнами по-королевски голубой пластик сидений, а грязной дождевой воды в нем скопилось столько, что она заполняла днище и виднелась над досками настила.
   Я и не представлял себе, что Бу Уаксвелл может располагать такими большими кредитами. По моим оценкам, игрушек у него во дворе набиралось по меньшей мере на двадцать пять тысяч долларов. И, видимо, еще больше было в доме. Дети, у которых много игрушек, забывают о них.
   Вскрикивал пересмешник, гудели насекомые, нарушая утреннюю тишину. Я прибавил к ним свой зычный голос, встав в десяти метрах от парадной двери:
   — Уаксвелл! Эй! Бу Уаксвелл!
   Через несколько минут я услыхал внутри грохот и увидал смуглое лицо в грязном окошке. Потом дверь открылась и на крыльцо вышел мужчина. Он был в грязных штанах цвета хаки, босой, голый до пояса. Черные густые, курчавые волосы, черная подушка шерсти на груди. Голубые глаза, желтоватое лицо. Татуировка, как и описал Артур. Но его информация не передавала главной сущности этого человека. Возможно потому, что Артур просто не знал, как обозначить особенности его внешнего вида. У Уаксвелла вздымались бугры мощных мускулов на плечах. Талия располнела и уже начала приобретать мягкость. Его поза, повадки, выражение лица имели тот упрямый вид, что присущ забавной театральной смеси иронии и нахальства. Богарт, Гейбл, Флинн,^[9] — у них был тот же аромат, та же потрепанная праздная напыщенность, безмерность плоти. Женщины, инстинктивно чувствуя характер этих мужчин и понимая, как небрежно их используют, все равно принимают их и соглашаются на связь лишь по той простой причине, что не могут ни дать им точного определения, ни противостоять.
   Он держал автомат, так, как другой держал бы пистолет, направив дуло в доски крыльца в метре от своих босых ног.
   — Какого черта тебе тут потребовалось, сволочь?
   — Да вот, поговорить с тобой хочу, Уаксвелл.
   — И теперь захочешь говорить? — Он слегка приподнял дуло. — Проваливай с моего участка, а не то я тебе ноги отстрелю, а тебя в клочья разнесу.
   Не успел я сказать что-нибудь, чтобы привлечь его внимание, как понял, что дело зашло далеко. Но следовало рискнуть, особенно не раздумывая. Правда, мне трудно было представить, чтобы Уаксвелл был особо близок с адвокатом. Или доверял ему. Или вообще кому-нибудь доверял.
   — Крейн Уаттс сказал, Бу, что ты можешь помочь сварганить одно дельце! — выкрикнул я.
   Он уставился на меня со слабым наигранным удивлением.
   — Это чего, адвокат что ли тот, парень из Неаполя?
   — Да брось ты свою пушку, Бога ради! Я тут кое-что провернуть затеял, так может и для тебя местечко найдется, как и в прошлый раз. Такая же помощь нужна. Сам понимаешь. Но только на этот раз никто, по-видимому, денег в Тампу не увезет. Мы можем тебя привлечь и, думаю, использовать ту же женщину. Уаттс говорил, тебе должно быть известно, как связаться с Вильмой.
   Он сделал вид, что ничего не понял.
   — Может, тебе какой другой Уаксвелл нужен? Что-то я тебя, налетчик, не знаю. Стой, где стоишь, а я сейчас выйду и мы поговорим.
   Он вошел в дом. Я слышал, как он с кем-то беседует, потом до меня донесся тихий женский голос. Он вернулся, улыбаясь, застегивая на ходу рубашку, в ботинках и ковбойской соломенной шляпе на курчавой макушке. Подойдя почти вплотную, Бу протянул мне руку. Едва коснувшись ее, я заметил первый проблеск того, о чем меня предупреждал старик, и отпрыгнул в сторону. Неожиданно его тяжеленный правый башмак взлетел вверх, как девичьи ножки в кабаре, и, когда он оказался в верхней точке, я врезал ему сверху в горло левой рукой, повалив на спину с глухим шумом затрещавших костей.
   Бу уставился на меня снизу вверх в невиннейшем удивлении, а потом рассмеялся. Это был заразительный, радостный и довольный хохот.
   — Ну, парень, — выдохнул он, — да ты груб и скор как аллигатор. Преподал старому Бу урок, как в воскресной школе. — Он начал подниматься и издал слабый стон. Лицо его задергалось. Бу застонал. — Чтоб тебя разорвало когда-нибудь. Помоги мне встать.
   Он протянул мне руку. Я взялся за нее. Бу ударил меня каблуками в живот и еще врезал из-за головы, но у меня хватило ума не держаться за него. Я бросился на землю, откатился, потом еще и еще, но его каблуки все равно рыхлили почву в сантиметре от моего уха, пока я не залез под трейлер со скифом. Но не успел я вытянуться там у дальней стороны, как он налетел на меня, обогнув скиф со стороны кормы. Он был по-кошачьи проворен, этот убийственный мужик. Бу выволок меня обратно из-под корпуса и, прочно встав на землю, принялся вбивать в тело крючья с каждым ударом наращивая темп.
   В таком случае лучше всего постараться выйти из игры. Это эффективнее, чем проявлять ненужную смелость и пытаться ловить руку. Мои попытки защититься придали ему уверенности в себе. Внешне я не произвожу особого впечатления. Этакий мягкотелый и долговязый верзила, неуклюжий, с торчащими локтями. Но левое плечо повернуто, надежно защищая челюсть, а правая рука поднята достаточно высоко. Лучший способ уловить ритм — беглым взглядом следить за животом противника. Тогда можно откатываться и отскакивать, не упуская его из виду, будучи всегда готов вместо мягкого бедра подставить острое колено. Он затрясся под ударами моих рук, локтей, плеч, а то, что я припал к земле, поставило меня в выгодное положение.
   В конце концов Бу получил хороший пинок под ребра и еще один, около виска, такой, от которого звенит в ушах. Каждый удар он сопровождал тяжелым и резким хрипом, и, в конце концов, сбавил темп, поняв, что большого урона он не наносит. Поэтому Бу попытался немного изменить стиль, переходя от драки в подворотне к сражению в клубе. Чуть отступив и, применяя неотработанные приемы, старался врезать мне наискось правым кулаком. Но я вырубил его, показав, что знаком с приемчиками уличных драк. Квинсберри, даже с методами Тразиано, малоприятно для косточек суставов. От того-то и вызывают такое веселье телевизионные гладиаторы. Всего один яростный удар в челюсть заставляет героя зажать свою разбитую руку между коленями, тихо поскуливая от боли.
   Припадая к земле, полуобернувшись, я чуть подался вниз, чтобы он подумал, будто теснит меня. Бу поддался на удочку и возобновил удары. Я с силой наступил ему на ногу и, сцепив руки, врезал ему снизу в челюсть правым локтем. Продолжая то же движение, разжав руки, я развернулся и залепил тыльной стороной ладони прямо ему в переносицу. Неожиданные удары, наносимые быстрой очередью в неожиданные места, деморализуют человека, вызывая у него такое ощущение, словно он угодил в пилораму. Я ударил в горловую впадину Бу, с размаху влепил доморощенным приемом в ухо, глубоко врезал под пряжку ремня — единственное традиционное место в этой краткой последовательности — и, когда он согнулся, схватив его руку за запястье и заломив назад, между лопаток, протащил два шага вперед, треснув головой о лодку. Раздался звук, напоминающий удары тамтама. Бу обмяк, сделал инстинктивное движение в попытке выпрямиться, снова обмяк и остался внизу, у трейлера, бессильно прижавшись щекой к земле около колеса.
   Пока я ощупывал особо чувствительные места, оценивая повреждения и чувствуя себя приятно расслабленным, проворным и в нужной форме, с крыльца послышался стук высоких каблуков. Повернувшись, я увидел девушку, сбросившую белый свитер и большую белую сумку на верхней ступеньке. Она пересекла вытоптанный дворик, покачиваясь на высоких каблуках выпачканных белых туфелек. На ней была прозрачная бледно-желтая блузка, сквозь которую просвечивал лифчик, и обтягивающая зеленая юбка очень яркого и неприятного оттенка. Девушка выглядела так, как будто была из той компании, что я встретил в аптеке. Ей было лет пятнадцать, я думаю. Уж наверняка не старше шестнадцати, еще округлая от детского жирка. Широкие и мягкие бедра, начинающая тяжелеть грудь, маленький толстый выступ над тугой в талии юбкой. Круглое, тестообразное личико, по-детски симпатичное, небольшие пухлые, только что подкрашенные губки. Подойдя, она спокойно взглянула на Уаксвелла, не переставая расчесывать свои льняные волосы ярко-красной расческой, свободной рукой придерживая пряди. Остановившись рядом со мной, посмотрела на Бу. Ее детская кожа была так чудесна, что даже с близкого расстояния при утреннем освещении я не замечал ни пор, ни морщинок. Когда она проводила расческой по прямым, густым, светлым волосам, до меня доносился слабый треск.
   — Сделайте одолжение, убейте его, — сказала она тоненьким детским голоском.
   — Вот он, пред вами. Можете прикончить.
   Продолжая расчесываться, она перешла на другую сторону и посмотрела на меня, покачав головой. Я ожидал, что девичьи глаза окажутся столь же уязвимыми, как и все ее молодое существо. Но ее газельи глаза оказались старыми и холодными. Слабое усилие памяти пробудило во мне воспоминание о глазах мальчиков Льюзана, глазах, не меняющихся от попрошайничества, жалоб и голодных улыбок, которыми они встречали американских солдат.
   — Можно было бы сделать это прямо сейчас, — сказала она. — Или, может, кто другой сделает. Это единственный для меня способ перестать приходить сюда. Ха! У него и моего папы всего три месяца разница в возрасте. Но Уаксвеллов не убивают. Здесь с ними поступают иначе.
   Бу Уаксвелл зарычал и медленно перевел себя в сидячее положение, опустив голову между коленями и аккуратно придерживая затылок ладонями. Он поглядывал сквозь ресницы, которые я не заметил раньше, черные, густые и по-девичьи длинные.
   — Я ухожу. Ты меня слышишь? — сказала девушка.
   — Значит, уходи, Синди.
   Она поглядела на него, пожала плечами и направилась обратно к своей сумке и свитеру. На полпути она остановилась и крикнула мне.
   — Мистер, он будет все время думать, как бы врезать вам в тот момент, когда вы меньше всего ожидаете.
   — Не собираюсь я этого парня обрабатывать. Ступай домой, девочка, — сказал он.
   Обхватил колени, Бу прислонился к борту. Покачав головой, он сунул палец в ухо.
   — Я из-за тебя оглох на эту сторону, словно водопад внутри. И голос хрипит. Дзюдо, что ли?
   — Курс заочного обучения в Обезьяньем питомнике, Бу.
   Синди со скрипом открыла дверь гаража и выкатила красно-белый мотороллер «Веспа». Положила на руль, убрала сумку и свитер в ящик, на багажнике, вытащила белый шарф и тщательно замотала волосы. В нашу сторону она даже не поглядела. Сняла белые туфли и убрала их в одно из отделений. Потом нажала на стартер, подняла руль с земли, задрала юбку до середины, обнажив толстые белые ноги, оттолкнулась и скользнула на сидение, слегка приподнявшись. Покачиваясь, она постепенно установила равновесие, мотороллер чихнул, и девица укатила по залитой солнечным светом дороге. Дым повисел немного в воздухе и растаял.
   — Молода она для тебя немного, разве не так?
   — Да нет, уже подросла и созрела. Я ей одолжил бабки на этот мотороллер. Синди моя соседочка на этот год. Живет тут рядом, в конце Марко Велладж. Стоит заскочить в эту старую дыру и дать длинный автомобильный гудок, потом короткий, потом опять длинный. И вернуться в этот дом. Усядусь в кресло, и уже слышу, мотороллер жужжит там в ночи, как трутень. Она сколько раз мне говорила, что в жизни больше не придет, но каждый раз вся в мыле и пене появляется, словно всю дорогу бежала, а не ехала.
   — А почему ее родители не остановят?
   Он заговорщицки усмехнулся и подмигнул.
   — Да лет десять назад побеседовали мы тут с ее папашей, Клитом Ингерфельдом насчет его бабы. Что-то мне очень захотелось отстегать его кнутом по заднице. Он это помнит хорошо, начинает слюни пускать, стоит мне поздороваться. А эта толстуха, я тебе скажу, еще лучше все просекает, чем ее мамаша. — Он посмотрел на меня с видом потрясенной невинности. — Ты что сюда ехал про мою личную жизнь разузнать?
   — Да нет. Хотел поговорить насчет возможности деньжат подзаработать. Примерно таким же способом, как и в случае с Артуром Уилкинсоном.
   — Ну, я бы сказал, что на нем мы и гроша не заработали. Если бы та сделка выгорела, то мы должны были получить неплохие бабки. Но весь доход — это вложенные деньги минус накладные расходы, а их выше головы было.
   — Бу, что-то у тебя вдруг стало получше с речью.
   Он ухмыльнулся.
   — Приходилось пару раз грамоте обучаться. Когда нужно было меня высшим и знатным представлять. Да и чтобы со мной образованные женщины знакомились.
   — Дай мне еще один шанс, и я тоже с тобой познакомлюсь. Это я тебе обещаю. Если еще раз начнешь выпендриваться, то я тебе такие же яркие воспоминания оставлю, как ты отцу Синди. Долго будешь как глубокий старик по округе ковылять.
   Он пристально изучал меня.
   — Господи Боже, ну и размерчики у тебя. Мне бы присмотреться получше прежде, чем за тебя браться. С такими ручищами ты килограмм на восемь больше тянешь, чем я думал. Но я не Клит Ингерфельд. Можешь мне половину костей переломать, а все равно найду, как подняться да достать тебя, так что лучше помни об этом. Знай, я тебя как-нибудь безопасным образом уберу, увезу к Реке утопленников и засуну там под корни ризофоры на пищу крабам. Учти, я не первый раз свои проблемы так решаю.
   И он не блефовал. Просто абсолютно хладнокровное и конкретное утверждение своей власти.
   — Тогда я поставлю вопрос по-другому, Бу. Если ты попытаешься что-нибудь подобное сделать, а это не сработает, то я уверен в том, что ты не сможешь ни в одну лодку ни влезть, ни вылезти.
   Наблюдая за ним, я заметил, как в голубых глазах мелькнуло уважение к праву сильного, хотя и наполовину скрытое длинными ресницами. Он зацепился большими пальцами за ремень. Потом молниеносно, что достигается только долгой и интенсивной тренировкой, рывком расстегнул пряжку, высвободил ее, обнажив яркое, гибкое лезвие, скрытое кожей пояса. Его рука мелькнула так быстро, что у меня не оставалось надежды перехватить ее. Лезвие вошло в землю в сантиметре от моего левого ботинка, так глубоко, что лишь латунная пряжка виднелась на поверхности, раскачиваясь над землей. Лениво усмехаясь, он прислонился к борту. Я нагнулся, взялся за пряжку, высвободил лезвие, стер с него землю, проведя между большим и указательным пальцем. Рукоятка была усилена посредине, чтобы облегчить удар. Я протянул нож ему. Бу засунул его обратно и застегнул ремень.
   — Так что там ты хотел сообщить мне, приятель? — спросил он.
   — Да предпочел бы больше не наблюдать за тобой. Впрочем, скоро и ты сам заговоришь только о деньгах.
   — Пойдем в дом. А то я сух, как песок на пляже.
   В доме у него было еще больше игрушек. Большой мешок нового спортивного оружия, уже начинающего покрываться пятнышками ржавчины. Цветной телевизор. Дорогое походное и рыболовное снаряжение беспечно разбросанное по углам. На кухне у него стоял огромный, как в отеле, холодильник, новенькая эмаль которого была покрыта отпечатками грязных пальцев, набитый первоклассным пивом. В углу кухни я заметил ящики очень хороших спиртных напитков.
   Все не новое, все грязное и заляпанное. Я заглянул через дверь в крохотную спальню. Двуспальная кровать была покрыта ворохом грязных простынь, пятнистых как леопардовая шкура. По виду они напоминали шелковые. В спальне стоял едкий запах, как в клетке хищника или в норе плотоядного кота.