Страница:
– Мне казалось, что триста евро более подходящая цена.
– Не от вас ли я слышала, что это безделушки для паломников по двадцать евро? Двести.
– Наличкой.
– Наличкой.
Топалоглу соглашается на двести.
– Хафизе отдаст вам деньги. Принесите еще таких, тогда поглядим, что там с миниатюрами.
Топалоглу почти обнажает свои крестьянские зубы в улыбке.
– Приятно иметь с вами дело, госпожа Эркоч.
На ступеньках и вдоль деревянной галереи раздаются шаги. Это цокают каблуки Хафизе. Скромный хиджаб и модные каблуки. Стук в дверь. На лице Хафизе застыло выражение наполовину озадаченное, наполовину недоверчивое.
– Госпожа, к вам клиент.
– Сейчас подойду. Не могла бы ты закончить с господином Топалоглу? Мы условились на двухстах евро за эти три.
– Наличными, – добавляет Топалоглу.
Хафизе еще заберет себе двадцать процентов «комиссионных» от цены. Для молодой женщины с претензиями на респектабельность она неплохо умеет торговаться, не хуже, чем уличные торговцы, продающие на пристани Эминеню поддельные футболки.
С кругового балкончика Айше смотрит вниз, на семахане, танцевальный зал, где некогда кружились дервиши, доводя себя до религиозного исступления. Посетитель наклоняется к витрине с Торами. Его загораживает большая латунная люстра, но Айше улавливает блестящую рябь, напоминающую масляную пленку на луже в Эскикей, которая расходится по спине гостя. Наноткань. Дорогой костюм.
Пока Айше спускается по ступенькам, Аднан присылает на ее цептеп видео. Айше разглядывает широкий Босфор, белую лодочку у пристани, снижающихся чаек, медленно движущуюся полоску машин на мосту. Мимо проходит газовый танкер. Аднан позволяет камере задержаться на нем. Его мечта, его дворец, когда закроется Бирюзовая площадка. Мы все еще не на той стороне Босфора, мой анатолийский мальчик. Ей нужно попасть обратно в Европу.
– Я Айше Эркоч.
Гость пожимает протянутую руку, и электронные визитные карточки с треском перескакивают из ладони в ладонь.
– Хайдар Акгюн. Я тут рассматривал ваши еврейские рукописи. Превосходная микрография. – На его костюме на темном фоне проступал более темный муаровый узор. Серебряные запонки на манжетах. Айше обожает серебро. Серебро более сдержанное.
– На самом деле тут двойная микрография. Если присмотритесь, то увидите – внутри одной каллиграфии вторая.
Акгюн наклоняется ближе к странице. Мерцает цептеп. Лазерные лучи танцуют по поверхности глаза, рисуя на сетчатке увеличенное изображение. Это текст из Пятикнижия, шрифт помещен в декоративное обрамление из переплетающихся цветочных стеблей, решеток и фантастических геральдических существ с головами драконов и хвостами змей. Весь этот декор дразнит глаз, но если отвлечься от переднего плана, то видны очертания малюсеньких букв. И только под увеличительным стеклом появляется второй слой микрографии: оказывается, крошечные значки, в свою очередь, состоят из цепочек буковок еще меньшего размера. Глаза Акгюна расширяются.
– Очень необычно. Я видел подобное всего в двух местах. Первый раз у дилера в Париже, второй – в отделе редких рукописей Британской библиотеки. Сефарды, я полагаю? Испанцы? Португальцы?
– Угадали. Португальцы. Семья сбежала в пятнадцатом веке из Порту в Константинополь. Микрографическая окантовка воспроизводит биографию царя Давида из Книги Руфи.
– Это нечто, – говорит Акгюн, сосредоточенно изучая плетение каллиграфии.
– Спасибо, – отвечает Айше.
Это один из ее самых любимых экспонатов. Много незаметных конвертов, набитых евро, пришлось отдать, чтобы выцарапать его из отдела полиции по борьбе с преступлениями в сфере искусства. Айше захотелось заполучить Пятикнижие в тот же миг, как его показал контакт в полиции. Для кого-то антиквариат – это потенциальный престиж, острое ощущение власти, деньги, которые можно заработать. Для Айше это красота, курсив красоты, закручивающийся по спирали через арамейские и сирийские тексты к демотическому письму папирусов Оксиринхуса, скрупулезно прописанных квадратных букв еврейского письма ученых-талмудистов из Лиссабона и Милана, божественной каллиграфии переписчиков Корана из Багдада, Феса и Гранады. Красота перетекает в органичные линии рисунков к Евангелиям из монастырей от Святой Екатерины на Синае до Клюни, в божественный свет греческих и армянских икон, сквозь тончайшие ослепительные детали персидских миниатюр к горящим линиям блейковских пожаров воображения. Зачем торговать красотой, если не ради красоты?
– Вы размышляете, как далеко можно зайти, помещая одну надпись внутрь другой? – спрашивает Акгюн. – Возможно, до нанографии? Вам кажется, что это было бы нечто наподобие нанотехнологии? Чем меньше, тем мощнее? Есть ли уровни, которые мы не можем прочесть, но которые оказывают самое глубокое влияние на подсознание?
Айше поднимает глаза и смотрит на балкон, где Хафизе провожает Топалоглу к черной лестнице, а оттуда вниз, на старое кладбище текке. Она незаметно выпрямляет три пальца. Тридцатипроцентная скидка. Хорошая девочка. Галерее Эркоч пригодится каждый цент.
– Что, простите?
– Я говорю о нанографии, которая проникает прямо в мозг и заставляет нас поверить в Бога.
– Если кто и мог бы такое сделать, то только сефарды, – говорит Айше.
– Изобретательный народ, – соглашается Акгюн. Он распрямляется, отрываясь от рукописи. – Говорят, что вы можете раздобыть всякие раритеты.
– Похвалы от конкурентов нужно принимать с осторожностью, но у меня действительно есть некоторые… эээм… возможности. Вы ищете что-то конкретное? У меня есть отдельный просмотровый кабинет наверху.
– Вряд ли он есть у вас в галерее. Это очень редкий и ценный предмет и, если его вообще можно где-то найти, то в Стамбуле. Если вы сумеете отыскать его для меня, то я заплачу миллион евро.
Айше часто размышляла, что она почувствует, если в галерее запахнет деньгами, способными кардинально изменить жизнь. Аднан рассказывает о дрожи в кулаках, когда миллионные кредиты в газовых торгах начинают кристаллизоваться в прибыль. Нельзя дать этому ощущению соблазнить тебя, говорит он. Это верный путь к погибели. А теперь гость в костюме за тысячу евро в понедельник утром предлагает ей миллион евро, как тут не соблазниться?
– Это большая сумма, господин Акгюн.
– Да, и я не думаю, что вы возьметесь за подобный проект без аванса.
Он достает из внутреннего кармана пиджака белый конверт и передает Айше. Конверт распух от денег. Айше берет конверт и приказывает пальцам удержаться от того, чтобы ощупать толщину конверта и количество купюр.
– Но вы так и не сказали, что же я должна найти.
Хафизе вернулась, выпроводив господина Топалоглу. Обычная спешка, с которой она готовит чай, чай для каждого рядового посетителя, срублена на корню цифрой «один миллион евро».
– Все очень просто, – говорит Акгюн. – Я хочу купить Медового кадавра[29].
Лейла в элегантном костюме «специально для собеседований» и на высоких каблуках прижата к перилам в трамвае № 19. Ее подбородок практически упирается в грудь высокого парня, от которого пахнет молоком, а сзади стоит толстый мужик средних лет, чьи руки под напором общественности то и дело соскальзывают на ее ягодицы. Если это повторится еще раз, то Лейла пнет его по яйцам. Что такое с этим трамваем? Пять минут назад он встал намертво посреди проспекта Неджатибей. Они что, в этом своем управлении муниципального транспорта, не понимают, что ей надо попасть на собеседование? Жарко и становится еще жарче. Лейла потеет в своем единственном приличном костюме.
Вагоновожатый объявляет о том, что в трамвае впереди произошел несчастный случай. Обычно это означает самоубийство. В Стамбуле предпочитают сводить счеты с жизнью в темной бездне Босфора, но, если просто упасть на колени и положить голову на гильотину рельсов, все произойдет быстро и гладко. В Демре, где солнце ярко светит с бесконечных пластиковых крыш, принято вставлять выхлопной шланг в окно автомобиля.
– Это бомба! – верещит женщина, чей деловой костюм подороже, чем у Лейлы. На ее глазу цептеп. Она читает заголовки утренних новостей. Бомба в трамвае.
Этот крик производит масштабный эффект на пассажиров трамвая № 19. Внезапное волнение жителей пригородов, едущих в трамвае, отрывает миниатюрную Лейлу Гюльташлы от пола и бросает в объятия похотливого мужика с такой силой, что он довольно хрюкает. Люди рвутся к дверям, но двери по-прежнему закрыты. Теперь всех снова сбивает с ног, поскольку трамвай резко начинает двигаться. Он едет назад. Колеса со скрипом и скрежетом движутся по рельсам.
– Эй, у меня собеседование! – кричит Лейла.
Трамвай резко останавливается. Двери открываются. Толпа выносит ее на той же самой остановке, где она села. До собеседования тридцать пять минут. Ноги в туфлях отдавлены, костюм помят, волосы взъерошены, сама вся потная, но с лицом полный порядок, поэтому она опускает голову и проходит через турникет на улицу.
Лейла готовилась к собеседованию, как к свадьбе. Как только за пределами балкона душная ночь сменилась серым рассветом, Лейла начала носиться туда-сюда в нижнем белье, разбирая гладильную доску, брызгая водой на единственный приличный костюм и блузку, прежде чем прикоснуться к ним горячим утюгом. С тех пор как Зехра объявила, что уезжает обратно в Анталию, у нее появились ужасные привычки. Пока костюм отвисал на вешалке, теряя запах кондиционера для белья, который проявился после глажки, Лейла приняла душ. Вода, как обычно, шла плохо и прерывисто. Лейла извивалась под тоненькой еле теплой струйкой. Семьдесят секунд, включая шампунь. Не более. Домовладелец на прошлой неделе подсунул под каждую дверь уведомление о том, что городские тарифы на воду снова выросли. Ненасытный Стамбул. Утюжок для волос уже был включен в розетку и нагревался. Лейла Гюльташлы размахивала феном и повторяла свою речь.
Игрушки «Генчлер». Игрушки для мальчиков от шести до одиннадцати. Основная линейка: Боевые Коты, а их коллекционная карточная игра[30] для цептепов была признана лучшей в Евросоюзе два года назад. Их успех зиждется на битботах. У противного мальчишки, что живет наверху, такие есть. Лейла уверена, что он с помощью битботов подглядывает за ней. Но в компании освободилась вакансия в отделе маркетинга, а Лейла – специалист по маркетингу, а значит, будет говорить о битботах и Боевых Котах в превосходной степени.
Костюм, потом макияж на скорую руку. Добираться до офиса «Генчлер» час двадцать. Куча времени. Так, сумка брендовая, но без претензий, чтобы не показаться очевидной подделкой, коей она и является. Деловой девушке нужен хоть один убедительный аксессуар в гардеробе. Теперь туфли, и в путь.
А сейчас до собеседования остаются двадцать две минуты, и Лейла проклинает себя за то, что не додумалась надеть кроссовки. Хорошие туфли надо было положить в пакет и переобуться в дамской комнате, поправляя в последний раз макияж. Она могла бы бежать и в этих туфлях, но толпа на проспекте Неджатибей становится все более плотной, и вот она уже прорывается через ленту оцепления, и перед ее глазами возникает трамвай с выбитыми стеклами и сорванной крышей, вокруг которого люди стоят между машин служб спасения с их красными и синими мигалками. На дороге образовалась пробка. Лейла издает крик разочарования.
– Пропустите меня, пропустите меня!
Полицейский орет в ответ:
– Куда это вы?
Но Лейла прорывается через толпу.
– Эй!
Ей остается только узкий проулок, больше ступеней, чем можно преодолеть по такой жаре и в таких туфлях. Пятнадцать минут. Лейла Гюльташлы делает глубокий вдох, закидывает сумку на плечо и начинает карабкаться вверх по лестнице.
Жили-были четыре девушки с юга. Все они родились на расстоянии пятидесяти километров друг от друга в окружении ароматов моря, но узнали об этом, только попав в дом дервиша. Лейла перебралась из пластикового края Демре в Стамбул на том условии, что о ней позаботится двоюродная бабушка Сезен. Раньше Лейла никогда не встречалась с двоюродной бабушкой Сезен или с кем-то еще из дальних стамбульских родственников. Их квартирка на третьем этаже располагалась в зоне шумового следа аэропорта Ататюрк, с балкона там свисал турецкий флаг, под кухонным столом стоял двигатель «Хонда», в самой квартире шумели и галдели различные ветви и поколения семейства, которым намеками, тумаками и кивками правила двоюродная бабушка Сезен, матриарх семидесяти с гаком лет. Девушка с побережья Средиземного моря оказалась втянутой в невольную мыльную оперу с участием мужей, жен и детей, молодых людей и подружек, партнеров, и соперников, и врагов, с бранью и драками, а потом со слезливыми примирениями, сопровождающимися шумным сексом. Посреди этого урагана страстей Лейла Гюльташлы пыталась заниматься, сидя за кухонным столом, пока коленки замасливались об двигатель, а вокруг буйствовали многочисленные родственники. Родня считала ее скучной, Лейлу прозвали Помидоркой, поскольку родной город славился в первую очередь экспортом томатов. Да, томатами и еще Сантой[31], другим всемирно известным брендом. Учеба страдала. Лейла начала получать неуды по основным предметам.
Тогда Лейла отправилась к тетушке Кевсер, великому визирю семьи Гюльташлы, которая позвонила матери Лейлы в Демре. Женщины проговорили целый час и все решили: Лейла может снять квартиру вскладчину с хорошими девочками при условии, что она каждую пятницу будет отчитываться тетушке Кевсер. Разумеется, никаких мальчиков. Одна приличная девочка из Анталии, которая училась в бизнес-колледже, снимала отличную квартирку в самом центре, в Бейоглу. Так Лейла попала в дом дервиша и обнаружила, что «самый центр» означал обшарпанный и унылый Эскикей, а «отличный» применительно к дому означало, что его не ремонтировали со времен провозглашения республики сто лет назад. Рядом с тремя студентками, изучавшими маркетинг и бизнес, Лейла обрела даже меньше покоя, чем на кухне по соседству с двигателем «Хонда». Ее все так же звали Помидоркой, но в устах девчонок прозвище ей нравилось. Тетушка Кевсер честно звонила каждую пятницу. Лейла добросовестно отчитывалась. Через два года она получила диплом с отличием. Родители приехали на автобусе на выпускную церемонию. Стамбульские родственники рассредоточились по комнатам, словно фишки в какой-то игре, чтобы найди в квартире с видом на взлетно-посадочную полосу место для родственников-помидороводов из Демре. Пока шла церемония в кампусе, мать мертвой хваткой вцепилась в отца. Родители подарили дочери золото, а на каждой без исключения фотографии у них были закрыты глаза.
Итак, четыре девушки с юга делили маленькую вонючую квартиру в текке Адема Деде. Все они закончили бизнес-колледж Мармара в один день. Затем одна уехала во Франкфурт в инвестиционный банк. Вторая перешла работать на стройку огромного гипермаркета, который возводили на голом склоне близ Анкары. Пять недель назад Зехра объявила, что возвращается обратно в Анталью, чтобы выйти замуж за бойфренда, о котором до этих пор никто и слыхом не слыхивал, и Лейла осталась одна-одинешенька, без наличных денег и работы, в рассыпающемся старом доме дервиша, единственная, у кого не было никаких определенных планов на будущее. В Стамбуле переизбыток ярких юных девушек с дипломами в области маркетинга. День за днем, счет за счетом деньги утекали, но одно было совершенно ясно – она никогда не вернется в квартиру, полную вопящих родственников и реактивных двигателей.
Лейла считала ступеньки: тридцать одна, тридцать две, тридцать три. Расположение улиц знакомо: вон уже конец Киноварного переулка. Она в паре сотен метров от дома. Лейла снова сможет надеть удобные туфли. Двенадцать минут. Если ей удастся добраться до проспекта Иненю, оттуда уже ходят автобусы, долмуши и даже такси, хотя ей тогда придется потратить последнюю наличность, но все должно получиться, это же Стамбул. Ее пальцы трясутся от напряжения. В ушах что-то бряцает. Боже, она никуда не годится. Во всем виноваты проведенные перед телевизором вечера, множество вечеров, к тому же в квартире постоянно кто-то болтает и шумит. Потом Лейла понимает, что это бренчание издает вовсе не ее тело, а что-то извне. Она оказалась в облаке комаров. Лейла отгоняет рукой рой, кыш, мерзкие твари. Черное облако отскакивает от ее руки и собирается в парящую стрекозу. У девушки перехватывает дыхание от страха. Даже Лейла Гюльташлы слышала о подобных штуках. По всему Киноварному переулку утренние прохожие застыли на месте, пока роботы-стрекозы устанавливали их личности. Механизм парит на крыльях-вентиляторах. Торопись, торопись, торопись. У нее собеседование через десять минут, де-сять. Лейла могла бы раздавить эту штуковину и бежать дальше, но она напугана. Солдатам можно построить глазки, слегка пофлиртовать, чтобы их день прошел не зря, и они тебе кивнут. Солдаты – люди. А эти штуковины, как она слышала, иногда вооружены ядовитыми стрелами, маленькими злыми наножальцами. Бросить им вызов означает рискнуть. Но все так медленно, медленно, медленно, а она опаздывает, опаздывает, опаздывает. Лейла мигает от вспышки лазера, это беспилотный летательный аппарат считывает ее радужку. Стрекоза-бот поднимается на своих крылышках и рассыпается, превращаясь в облако более мелких механизмов. А вот теперь пора. Лейла бежит вверх, а потом вниз по лестнице до конца Киноварного переулка, а стрекозы над ней рассыпаются в дым. Лейла миновала их, но она ужасно, просто смертельно опаздывает.
Весь транспортный поток, который развернулся из-за взрыва бомбы, переместился на проспект Иненю. Лейла воет, глядя на огромное скопление автомобилей, которые стоят плотно, передние фары вплотную к задней части кузова впереди стоящего автомобиля, дверь к двери. Гудки не смолкают. Лейла протискивается между стоящих машин. Внезапно рядом с ней останавливается маленький пузатый ситикар, и Лейла в нерешительности мнется. Водитель бьет рукой по клаксону, но девушка отгоняет его бесцеремонным взмахом руки. Там автобус, автобус, автобус. Лейла танцует смертельный танец тореадора в пробке, пробираясь все ближе к автобусу. Очередь пассажиров становится короче. Двери закрываются. Черт бы побрал эти идиотские туфли, зачем она вообще их нацепила? Мужики вообще никогда не смотрят на туфли. Автобус отъезжает от остановки, но она сделает это, она сделает это. Лейла колотит по двери. На нее косятся два школьника. Девушка бежит вдоль медленно ползущего автобуса и бьет кулаком по его боку. «Стой! Стой! Стой!» Перед автобусом образуется свободное пространство, и он скользит прочь, обдав ее ароматами биодизеля. Лейла стоит и ругается, а поток автомобилей обтекает ее, пока хорошая девочка из семьи помидороводов с юга проклинает все на свете последними словами.
Долмуши, долмуши, долмуши. Вон целый рой этих микроавтобусов, которые жмутся друг к другу, словно набожные женщины, но они слишком далеко от остановки, и, даже если ей удалось бы сесть на одно из этих маршрутных такси, ему придется нестись со скоростью света, чтобы вовремя добраться до места. А то и быстрее. Даже пророку на Бураке[32] не удалось бы успеть в офис «Генчлер» на собеседование. Лейла воет, в отчаянии простирая над головой руки, прямо посреди пробки на проспекте Иненю. Напоминание на цептепе звучит, усиливая ощущение провала. Опоздала. Все кончено. Даже звонить смысла нет. В Стамбуле слишком много таких, как она.
– Но я справилась бы с этой работой! – орет она на всю улицу. – Я справилась бы с легкостью!
Ее тошнит, тошнит от внезапно глупого костюма и туфель, от дешевой сумки-подделки. Ей нужна эта работа, нужны деньги, она не хочет возвращаться в квартиру с видом на взлетную полосу, но больше всего ей не хочется видеть, как солнце отражается от бесконечных километров пластиковых крыш над полями и садами Демре, и вдыхать надоедливый и дурманящий запах томатов. Лейла практически готова разрыдаться посреди транспортного затора на проспекте Иненю. Нет уж. Нельзя, чтобы ее видели такой. Домой. Завтра оправишься, принарядишься, поедешь туда снова и продемонстрируешь им, насколько ты хороша. А сегодня можешь рвать и метать, плакать и пинать предметы вокруг себя там, где тебя никто не увидит. Ну почему террорист-смертник решил отправиться на тот свет именно сегодня? Это так эгоистично, как и любое самоубийство в принципе.
Лейла почти добирается до площади Адема Деде, когда звонит цептеп. Это тетушка Кевсер. Последний человек, с кем она хочет сейчас говорить. Палец зависает над кнопкой «отклонить вызов». Нет, нельзя. Ты всегда на связи. Эту мантру вбили ей в голову в бизнес-школе.
– Что-то ты долго, – как всегда, разговаривая с Лейлой, тетя напоминает школьную учительницу.
– Ну, я просто была занята кое-чем…
– Занята? – Считается, что желаниями Лейлы вполне можно пренебречь. Женщины от всего отказываются ради семьи, так было принято в Демре, так принято и в Стамбуле.
– Да нет, ничего особенного.
– Хорошо. Напомни мне, какую специальность ты получила.
Ты же отлично знаешь, какую специальность я получила, думает Лейла. Я не вижу этого, но наверняка за твоей спиной двоюродная бабушка Сезен руководит разговором со своего кресла.
– Маркетинг.
– Это включает в себя привлечение инвестиций и поиски инвесторов?
– Да.
– Хмм.
Говори уже, тупая старая ворона.
Тетя Кевсер продолжает:
– Ты знакома с Яшаром Джейланом?
– А кто это?
– Твой троюродный брат. Умный мальчик. Университет закончил.
Ага, давай, тверди об этом постоянно, бесплодная старая дева, я-то только в колледже отучилась.
– Он тут затеял какой-то новый бизнес-проект в районе Фенербахче с парнем, с которым учится в докторантуре. Понятия не имею, что там конкретно, какие-то новые технологии. Короче, они очень умные и сообразительные парни, но теоретики. Яшар хочет расширяться, но не знает, как найти людей с деньгами. Ему нужен кто-то, кто привлек бы инвесторов.
Ага, я так и знала.
– И когда ему нужен этот кто-то?
– Прямо сейчас. Но ты вроде сказала, что чем-то занята, поэтому я не знаю…
– А деньги у него есть? – Это всегда проблема, когда работаешь с родственниками.
– Он тебе заплатит. Ну так что, берешься?
– Берусь. Дай мне его номер.
Лицо тетушки Кевсер исчезает, появляется номер цептепа. Лейла быстро сохраняет его. Слава Всевышнему! Иногда семья – твой друг. Она практически перепрыгивает через последние ступеньки, ведущие к площади. От отчаяния до ликования за семь ступеней. Фенербахче. Новый бизнес-проект. Новые технологии. Свежеиспеченные выпускники университета. Это означает только одно. Речь пойдет о том, что построит будущее и изменит мир, о том, что может принести настоящую славу.
О нанотехнологиях.
2
– Не от вас ли я слышала, что это безделушки для паломников по двадцать евро? Двести.
– Наличкой.
– Наличкой.
Топалоглу соглашается на двести.
– Хафизе отдаст вам деньги. Принесите еще таких, тогда поглядим, что там с миниатюрами.
Топалоглу почти обнажает свои крестьянские зубы в улыбке.
– Приятно иметь с вами дело, госпожа Эркоч.
На ступеньках и вдоль деревянной галереи раздаются шаги. Это цокают каблуки Хафизе. Скромный хиджаб и модные каблуки. Стук в дверь. На лице Хафизе застыло выражение наполовину озадаченное, наполовину недоверчивое.
– Госпожа, к вам клиент.
– Сейчас подойду. Не могла бы ты закончить с господином Топалоглу? Мы условились на двухстах евро за эти три.
– Наличными, – добавляет Топалоглу.
Хафизе еще заберет себе двадцать процентов «комиссионных» от цены. Для молодой женщины с претензиями на респектабельность она неплохо умеет торговаться, не хуже, чем уличные торговцы, продающие на пристани Эминеню поддельные футболки.
С кругового балкончика Айше смотрит вниз, на семахане, танцевальный зал, где некогда кружились дервиши, доводя себя до религиозного исступления. Посетитель наклоняется к витрине с Торами. Его загораживает большая латунная люстра, но Айше улавливает блестящую рябь, напоминающую масляную пленку на луже в Эскикей, которая расходится по спине гостя. Наноткань. Дорогой костюм.
Пока Айше спускается по ступенькам, Аднан присылает на ее цептеп видео. Айше разглядывает широкий Босфор, белую лодочку у пристани, снижающихся чаек, медленно движущуюся полоску машин на мосту. Мимо проходит газовый танкер. Аднан позволяет камере задержаться на нем. Его мечта, его дворец, когда закроется Бирюзовая площадка. Мы все еще не на той стороне Босфора, мой анатолийский мальчик. Ей нужно попасть обратно в Европу.
– Я Айше Эркоч.
Гость пожимает протянутую руку, и электронные визитные карточки с треском перескакивают из ладони в ладонь.
– Хайдар Акгюн. Я тут рассматривал ваши еврейские рукописи. Превосходная микрография. – На его костюме на темном фоне проступал более темный муаровый узор. Серебряные запонки на манжетах. Айше обожает серебро. Серебро более сдержанное.
– На самом деле тут двойная микрография. Если присмотритесь, то увидите – внутри одной каллиграфии вторая.
Акгюн наклоняется ближе к странице. Мерцает цептеп. Лазерные лучи танцуют по поверхности глаза, рисуя на сетчатке увеличенное изображение. Это текст из Пятикнижия, шрифт помещен в декоративное обрамление из переплетающихся цветочных стеблей, решеток и фантастических геральдических существ с головами драконов и хвостами змей. Весь этот декор дразнит глаз, но если отвлечься от переднего плана, то видны очертания малюсеньких букв. И только под увеличительным стеклом появляется второй слой микрографии: оказывается, крошечные значки, в свою очередь, состоят из цепочек буковок еще меньшего размера. Глаза Акгюна расширяются.
– Очень необычно. Я видел подобное всего в двух местах. Первый раз у дилера в Париже, второй – в отделе редких рукописей Британской библиотеки. Сефарды, я полагаю? Испанцы? Португальцы?
– Угадали. Португальцы. Семья сбежала в пятнадцатом веке из Порту в Константинополь. Микрографическая окантовка воспроизводит биографию царя Давида из Книги Руфи.
– Это нечто, – говорит Акгюн, сосредоточенно изучая плетение каллиграфии.
– Спасибо, – отвечает Айше.
Это один из ее самых любимых экспонатов. Много незаметных конвертов, набитых евро, пришлось отдать, чтобы выцарапать его из отдела полиции по борьбе с преступлениями в сфере искусства. Айше захотелось заполучить Пятикнижие в тот же миг, как его показал контакт в полиции. Для кого-то антиквариат – это потенциальный престиж, острое ощущение власти, деньги, которые можно заработать. Для Айше это красота, курсив красоты, закручивающийся по спирали через арамейские и сирийские тексты к демотическому письму папирусов Оксиринхуса, скрупулезно прописанных квадратных букв еврейского письма ученых-талмудистов из Лиссабона и Милана, божественной каллиграфии переписчиков Корана из Багдада, Феса и Гранады. Красота перетекает в органичные линии рисунков к Евангелиям из монастырей от Святой Екатерины на Синае до Клюни, в божественный свет греческих и армянских икон, сквозь тончайшие ослепительные детали персидских миниатюр к горящим линиям блейковских пожаров воображения. Зачем торговать красотой, если не ради красоты?
– Вы размышляете, как далеко можно зайти, помещая одну надпись внутрь другой? – спрашивает Акгюн. – Возможно, до нанографии? Вам кажется, что это было бы нечто наподобие нанотехнологии? Чем меньше, тем мощнее? Есть ли уровни, которые мы не можем прочесть, но которые оказывают самое глубокое влияние на подсознание?
Айше поднимает глаза и смотрит на балкон, где Хафизе провожает Топалоглу к черной лестнице, а оттуда вниз, на старое кладбище текке. Она незаметно выпрямляет три пальца. Тридцатипроцентная скидка. Хорошая девочка. Галерее Эркоч пригодится каждый цент.
– Что, простите?
– Я говорю о нанографии, которая проникает прямо в мозг и заставляет нас поверить в Бога.
– Если кто и мог бы такое сделать, то только сефарды, – говорит Айше.
– Изобретательный народ, – соглашается Акгюн. Он распрямляется, отрываясь от рукописи. – Говорят, что вы можете раздобыть всякие раритеты.
– Похвалы от конкурентов нужно принимать с осторожностью, но у меня действительно есть некоторые… эээм… возможности. Вы ищете что-то конкретное? У меня есть отдельный просмотровый кабинет наверху.
– Вряд ли он есть у вас в галерее. Это очень редкий и ценный предмет и, если его вообще можно где-то найти, то в Стамбуле. Если вы сумеете отыскать его для меня, то я заплачу миллион евро.
Айше часто размышляла, что она почувствует, если в галерее запахнет деньгами, способными кардинально изменить жизнь. Аднан рассказывает о дрожи в кулаках, когда миллионные кредиты в газовых торгах начинают кристаллизоваться в прибыль. Нельзя дать этому ощущению соблазнить тебя, говорит он. Это верный путь к погибели. А теперь гость в костюме за тысячу евро в понедельник утром предлагает ей миллион евро, как тут не соблазниться?
– Это большая сумма, господин Акгюн.
– Да, и я не думаю, что вы возьметесь за подобный проект без аванса.
Он достает из внутреннего кармана пиджака белый конверт и передает Айше. Конверт распух от денег. Айше берет конверт и приказывает пальцам удержаться от того, чтобы ощупать толщину конверта и количество купюр.
– Но вы так и не сказали, что же я должна найти.
Хафизе вернулась, выпроводив господина Топалоглу. Обычная спешка, с которой она готовит чай, чай для каждого рядового посетителя, срублена на корню цифрой «один миллион евро».
– Все очень просто, – говорит Акгюн. – Я хочу купить Медового кадавра[29].
Лейла в элегантном костюме «специально для собеседований» и на высоких каблуках прижата к перилам в трамвае № 19. Ее подбородок практически упирается в грудь высокого парня, от которого пахнет молоком, а сзади стоит толстый мужик средних лет, чьи руки под напором общественности то и дело соскальзывают на ее ягодицы. Если это повторится еще раз, то Лейла пнет его по яйцам. Что такое с этим трамваем? Пять минут назад он встал намертво посреди проспекта Неджатибей. Они что, в этом своем управлении муниципального транспорта, не понимают, что ей надо попасть на собеседование? Жарко и становится еще жарче. Лейла потеет в своем единственном приличном костюме.
Вагоновожатый объявляет о том, что в трамвае впереди произошел несчастный случай. Обычно это означает самоубийство. В Стамбуле предпочитают сводить счеты с жизнью в темной бездне Босфора, но, если просто упасть на колени и положить голову на гильотину рельсов, все произойдет быстро и гладко. В Демре, где солнце ярко светит с бесконечных пластиковых крыш, принято вставлять выхлопной шланг в окно автомобиля.
– Это бомба! – верещит женщина, чей деловой костюм подороже, чем у Лейлы. На ее глазу цептеп. Она читает заголовки утренних новостей. Бомба в трамвае.
Этот крик производит масштабный эффект на пассажиров трамвая № 19. Внезапное волнение жителей пригородов, едущих в трамвае, отрывает миниатюрную Лейлу Гюльташлы от пола и бросает в объятия похотливого мужика с такой силой, что он довольно хрюкает. Люди рвутся к дверям, но двери по-прежнему закрыты. Теперь всех снова сбивает с ног, поскольку трамвай резко начинает двигаться. Он едет назад. Колеса со скрипом и скрежетом движутся по рельсам.
– Эй, у меня собеседование! – кричит Лейла.
Трамвай резко останавливается. Двери открываются. Толпа выносит ее на той же самой остановке, где она села. До собеседования тридцать пять минут. Ноги в туфлях отдавлены, костюм помят, волосы взъерошены, сама вся потная, но с лицом полный порядок, поэтому она опускает голову и проходит через турникет на улицу.
Лейла готовилась к собеседованию, как к свадьбе. Как только за пределами балкона душная ночь сменилась серым рассветом, Лейла начала носиться туда-сюда в нижнем белье, разбирая гладильную доску, брызгая водой на единственный приличный костюм и блузку, прежде чем прикоснуться к ним горячим утюгом. С тех пор как Зехра объявила, что уезжает обратно в Анталию, у нее появились ужасные привычки. Пока костюм отвисал на вешалке, теряя запах кондиционера для белья, который проявился после глажки, Лейла приняла душ. Вода, как обычно, шла плохо и прерывисто. Лейла извивалась под тоненькой еле теплой струйкой. Семьдесят секунд, включая шампунь. Не более. Домовладелец на прошлой неделе подсунул под каждую дверь уведомление о том, что городские тарифы на воду снова выросли. Ненасытный Стамбул. Утюжок для волос уже был включен в розетку и нагревался. Лейла Гюльташлы размахивала феном и повторяла свою речь.
Игрушки «Генчлер». Игрушки для мальчиков от шести до одиннадцати. Основная линейка: Боевые Коты, а их коллекционная карточная игра[30] для цептепов была признана лучшей в Евросоюзе два года назад. Их успех зиждется на битботах. У противного мальчишки, что живет наверху, такие есть. Лейла уверена, что он с помощью битботов подглядывает за ней. Но в компании освободилась вакансия в отделе маркетинга, а Лейла – специалист по маркетингу, а значит, будет говорить о битботах и Боевых Котах в превосходной степени.
Костюм, потом макияж на скорую руку. Добираться до офиса «Генчлер» час двадцать. Куча времени. Так, сумка брендовая, но без претензий, чтобы не показаться очевидной подделкой, коей она и является. Деловой девушке нужен хоть один убедительный аксессуар в гардеробе. Теперь туфли, и в путь.
А сейчас до собеседования остаются двадцать две минуты, и Лейла проклинает себя за то, что не додумалась надеть кроссовки. Хорошие туфли надо было положить в пакет и переобуться в дамской комнате, поправляя в последний раз макияж. Она могла бы бежать и в этих туфлях, но толпа на проспекте Неджатибей становится все более плотной, и вот она уже прорывается через ленту оцепления, и перед ее глазами возникает трамвай с выбитыми стеклами и сорванной крышей, вокруг которого люди стоят между машин служб спасения с их красными и синими мигалками. На дороге образовалась пробка. Лейла издает крик разочарования.
– Пропустите меня, пропустите меня!
Полицейский орет в ответ:
– Куда это вы?
Но Лейла прорывается через толпу.
– Эй!
Ей остается только узкий проулок, больше ступеней, чем можно преодолеть по такой жаре и в таких туфлях. Пятнадцать минут. Лейла Гюльташлы делает глубокий вдох, закидывает сумку на плечо и начинает карабкаться вверх по лестнице.
Жили-были четыре девушки с юга. Все они родились на расстоянии пятидесяти километров друг от друга в окружении ароматов моря, но узнали об этом, только попав в дом дервиша. Лейла перебралась из пластикового края Демре в Стамбул на том условии, что о ней позаботится двоюродная бабушка Сезен. Раньше Лейла никогда не встречалась с двоюродной бабушкой Сезен или с кем-то еще из дальних стамбульских родственников. Их квартирка на третьем этаже располагалась в зоне шумового следа аэропорта Ататюрк, с балкона там свисал турецкий флаг, под кухонным столом стоял двигатель «Хонда», в самой квартире шумели и галдели различные ветви и поколения семейства, которым намеками, тумаками и кивками правила двоюродная бабушка Сезен, матриарх семидесяти с гаком лет. Девушка с побережья Средиземного моря оказалась втянутой в невольную мыльную оперу с участием мужей, жен и детей, молодых людей и подружек, партнеров, и соперников, и врагов, с бранью и драками, а потом со слезливыми примирениями, сопровождающимися шумным сексом. Посреди этого урагана страстей Лейла Гюльташлы пыталась заниматься, сидя за кухонным столом, пока коленки замасливались об двигатель, а вокруг буйствовали многочисленные родственники. Родня считала ее скучной, Лейлу прозвали Помидоркой, поскольку родной город славился в первую очередь экспортом томатов. Да, томатами и еще Сантой[31], другим всемирно известным брендом. Учеба страдала. Лейла начала получать неуды по основным предметам.
Тогда Лейла отправилась к тетушке Кевсер, великому визирю семьи Гюльташлы, которая позвонила матери Лейлы в Демре. Женщины проговорили целый час и все решили: Лейла может снять квартиру вскладчину с хорошими девочками при условии, что она каждую пятницу будет отчитываться тетушке Кевсер. Разумеется, никаких мальчиков. Одна приличная девочка из Анталии, которая училась в бизнес-колледже, снимала отличную квартирку в самом центре, в Бейоглу. Так Лейла попала в дом дервиша и обнаружила, что «самый центр» означал обшарпанный и унылый Эскикей, а «отличный» применительно к дому означало, что его не ремонтировали со времен провозглашения республики сто лет назад. Рядом с тремя студентками, изучавшими маркетинг и бизнес, Лейла обрела даже меньше покоя, чем на кухне по соседству с двигателем «Хонда». Ее все так же звали Помидоркой, но в устах девчонок прозвище ей нравилось. Тетушка Кевсер честно звонила каждую пятницу. Лейла добросовестно отчитывалась. Через два года она получила диплом с отличием. Родители приехали на автобусе на выпускную церемонию. Стамбульские родственники рассредоточились по комнатам, словно фишки в какой-то игре, чтобы найди в квартире с видом на взлетно-посадочную полосу место для родственников-помидороводов из Демре. Пока шла церемония в кампусе, мать мертвой хваткой вцепилась в отца. Родители подарили дочери золото, а на каждой без исключения фотографии у них были закрыты глаза.
Итак, четыре девушки с юга делили маленькую вонючую квартиру в текке Адема Деде. Все они закончили бизнес-колледж Мармара в один день. Затем одна уехала во Франкфурт в инвестиционный банк. Вторая перешла работать на стройку огромного гипермаркета, который возводили на голом склоне близ Анкары. Пять недель назад Зехра объявила, что возвращается обратно в Анталью, чтобы выйти замуж за бойфренда, о котором до этих пор никто и слыхом не слыхивал, и Лейла осталась одна-одинешенька, без наличных денег и работы, в рассыпающемся старом доме дервиша, единственная, у кого не было никаких определенных планов на будущее. В Стамбуле переизбыток ярких юных девушек с дипломами в области маркетинга. День за днем, счет за счетом деньги утекали, но одно было совершенно ясно – она никогда не вернется в квартиру, полную вопящих родственников и реактивных двигателей.
Лейла считала ступеньки: тридцать одна, тридцать две, тридцать три. Расположение улиц знакомо: вон уже конец Киноварного переулка. Она в паре сотен метров от дома. Лейла снова сможет надеть удобные туфли. Двенадцать минут. Если ей удастся добраться до проспекта Иненю, оттуда уже ходят автобусы, долмуши и даже такси, хотя ей тогда придется потратить последнюю наличность, но все должно получиться, это же Стамбул. Ее пальцы трясутся от напряжения. В ушах что-то бряцает. Боже, она никуда не годится. Во всем виноваты проведенные перед телевизором вечера, множество вечеров, к тому же в квартире постоянно кто-то болтает и шумит. Потом Лейла понимает, что это бренчание издает вовсе не ее тело, а что-то извне. Она оказалась в облаке комаров. Лейла отгоняет рукой рой, кыш, мерзкие твари. Черное облако отскакивает от ее руки и собирается в парящую стрекозу. У девушки перехватывает дыхание от страха. Даже Лейла Гюльташлы слышала о подобных штуках. По всему Киноварному переулку утренние прохожие застыли на месте, пока роботы-стрекозы устанавливали их личности. Механизм парит на крыльях-вентиляторах. Торопись, торопись, торопись. У нее собеседование через десять минут, де-сять. Лейла могла бы раздавить эту штуковину и бежать дальше, но она напугана. Солдатам можно построить глазки, слегка пофлиртовать, чтобы их день прошел не зря, и они тебе кивнут. Солдаты – люди. А эти штуковины, как она слышала, иногда вооружены ядовитыми стрелами, маленькими злыми наножальцами. Бросить им вызов означает рискнуть. Но все так медленно, медленно, медленно, а она опаздывает, опаздывает, опаздывает. Лейла мигает от вспышки лазера, это беспилотный летательный аппарат считывает ее радужку. Стрекоза-бот поднимается на своих крылышках и рассыпается, превращаясь в облако более мелких механизмов. А вот теперь пора. Лейла бежит вверх, а потом вниз по лестнице до конца Киноварного переулка, а стрекозы над ней рассыпаются в дым. Лейла миновала их, но она ужасно, просто смертельно опаздывает.
Весь транспортный поток, который развернулся из-за взрыва бомбы, переместился на проспект Иненю. Лейла воет, глядя на огромное скопление автомобилей, которые стоят плотно, передние фары вплотную к задней части кузова впереди стоящего автомобиля, дверь к двери. Гудки не смолкают. Лейла протискивается между стоящих машин. Внезапно рядом с ней останавливается маленький пузатый ситикар, и Лейла в нерешительности мнется. Водитель бьет рукой по клаксону, но девушка отгоняет его бесцеремонным взмахом руки. Там автобус, автобус, автобус. Лейла танцует смертельный танец тореадора в пробке, пробираясь все ближе к автобусу. Очередь пассажиров становится короче. Двери закрываются. Черт бы побрал эти идиотские туфли, зачем она вообще их нацепила? Мужики вообще никогда не смотрят на туфли. Автобус отъезжает от остановки, но она сделает это, она сделает это. Лейла колотит по двери. На нее косятся два школьника. Девушка бежит вдоль медленно ползущего автобуса и бьет кулаком по его боку. «Стой! Стой! Стой!» Перед автобусом образуется свободное пространство, и он скользит прочь, обдав ее ароматами биодизеля. Лейла стоит и ругается, а поток автомобилей обтекает ее, пока хорошая девочка из семьи помидороводов с юга проклинает все на свете последними словами.
Долмуши, долмуши, долмуши. Вон целый рой этих микроавтобусов, которые жмутся друг к другу, словно набожные женщины, но они слишком далеко от остановки, и, даже если ей удалось бы сесть на одно из этих маршрутных такси, ему придется нестись со скоростью света, чтобы вовремя добраться до места. А то и быстрее. Даже пророку на Бураке[32] не удалось бы успеть в офис «Генчлер» на собеседование. Лейла воет, в отчаянии простирая над головой руки, прямо посреди пробки на проспекте Иненю. Напоминание на цептепе звучит, усиливая ощущение провала. Опоздала. Все кончено. Даже звонить смысла нет. В Стамбуле слишком много таких, как она.
– Но я справилась бы с этой работой! – орет она на всю улицу. – Я справилась бы с легкостью!
Ее тошнит, тошнит от внезапно глупого костюма и туфель, от дешевой сумки-подделки. Ей нужна эта работа, нужны деньги, она не хочет возвращаться в квартиру с видом на взлетную полосу, но больше всего ей не хочется видеть, как солнце отражается от бесконечных километров пластиковых крыш над полями и садами Демре, и вдыхать надоедливый и дурманящий запах томатов. Лейла практически готова разрыдаться посреди транспортного затора на проспекте Иненю. Нет уж. Нельзя, чтобы ее видели такой. Домой. Завтра оправишься, принарядишься, поедешь туда снова и продемонстрируешь им, насколько ты хороша. А сегодня можешь рвать и метать, плакать и пинать предметы вокруг себя там, где тебя никто не увидит. Ну почему террорист-смертник решил отправиться на тот свет именно сегодня? Это так эгоистично, как и любое самоубийство в принципе.
Лейла почти добирается до площади Адема Деде, когда звонит цептеп. Это тетушка Кевсер. Последний человек, с кем она хочет сейчас говорить. Палец зависает над кнопкой «отклонить вызов». Нет, нельзя. Ты всегда на связи. Эту мантру вбили ей в голову в бизнес-школе.
– Что-то ты долго, – как всегда, разговаривая с Лейлой, тетя напоминает школьную учительницу.
– Ну, я просто была занята кое-чем…
– Занята? – Считается, что желаниями Лейлы вполне можно пренебречь. Женщины от всего отказываются ради семьи, так было принято в Демре, так принято и в Стамбуле.
– Да нет, ничего особенного.
– Хорошо. Напомни мне, какую специальность ты получила.
Ты же отлично знаешь, какую специальность я получила, думает Лейла. Я не вижу этого, но наверняка за твоей спиной двоюродная бабушка Сезен руководит разговором со своего кресла.
– Маркетинг.
– Это включает в себя привлечение инвестиций и поиски инвесторов?
– Да.
– Хмм.
Говори уже, тупая старая ворона.
Тетя Кевсер продолжает:
– Ты знакома с Яшаром Джейланом?
– А кто это?
– Твой троюродный брат. Умный мальчик. Университет закончил.
Ага, давай, тверди об этом постоянно, бесплодная старая дева, я-то только в колледже отучилась.
– Он тут затеял какой-то новый бизнес-проект в районе Фенербахче с парнем, с которым учится в докторантуре. Понятия не имею, что там конкретно, какие-то новые технологии. Короче, они очень умные и сообразительные парни, но теоретики. Яшар хочет расширяться, но не знает, как найти людей с деньгами. Ему нужен кто-то, кто привлек бы инвесторов.
Ага, я так и знала.
– И когда ему нужен этот кто-то?
– Прямо сейчас. Но ты вроде сказала, что чем-то занята, поэтому я не знаю…
– А деньги у него есть? – Это всегда проблема, когда работаешь с родственниками.
– Он тебе заплатит. Ну так что, берешься?
– Берусь. Дай мне его номер.
Лицо тетушки Кевсер исчезает, появляется номер цептепа. Лейла быстро сохраняет его. Слава Всевышнему! Иногда семья – твой друг. Она практически перепрыгивает через последние ступеньки, ведущие к площади. От отчаяния до ликования за семь ступеней. Фенербахче. Новый бизнес-проект. Новые технологии. Свежеиспеченные выпускники университета. Это означает только одно. Речь пойдет о том, что построит будущее и изменит мир, о том, что может принести настоящую славу.
О нанотехнологиях.
2
Чужой робот, словно неуклюжий паук, прячется за буквами вывески «Коммерцбанка». Джан наблюдает за ним из укрытия в тени вывески «Альянс Страхования». Этот уродливый квадратный агрегат желтого цвета или «Сюйси», или сделан на заказ компанией «Дженерал Роботикс», серийный номер заклеен скотчем. Если бы это было контрольное устройство, то у него имелись бы специальные предупредительные знаки и мигалки. Джан Дурукан разбирается в роботах так, как другие дети разбираются в машинках, футболе или китайских комиксах. Бот промышленного производства и глазом бы не моргнул, даже если бы наступил конец света. Но что еще это могло бы быть? Во время странствий по крышам над районом Эскикей Джану доводилось встречать фотолеты: механизмы, которые молодые художники отправляли в путешествие длиной в месяц, чтобы сделать случайные и спонтанные фотографии. Эти штуки зависают, фотографируют и гордо летят дальше. Еще над крышами ему встречались неофициальные боты газетчиков: тайные системы слежения, которые журналисты и фотографы используют, чтобы получить какие-то данные помимо тех, что публикуют в пресс-релизах. Эти роботы-привидения сжигают собственную память до состояния пепла, если их обнаружат госслужбы. Спорная версия. Если это такой агрегат, фотограф блестяще рассчитал время. Слишком уж блестяще. Да, бывают еще так называемые «темнолеты», о которых так любят перешептываться на явочных квартирах. Эти механизмы невидимы для полицейских роботов, слежка за слежкой. Но если эта громыхающая глыба желтого пластика и есть легендарный «темнолет», то он слишком уж замаскировался. И зачем тогда прятать серийный номер? Нет, все не то. Вот уж загадка так загадка. Обезьяна Джана подползает поближе, осторожно перебирая лапами, цепкий хвост то обвивается вокруг чего-то, то снова разворачивается, и все ради того, чтобы рассмотреть получше, но остаться незамеченным. Загадочный робот сканирует свидетелей взрыва за полицейским кордоном. Его фасеточные линзы разворачиваются и двигаются от одного выжившего к другому, находя новый фокус. Щелк! Ж-ж-ж! Щелк! Ж-ж-ж! Женщина, лицо которой покрыто брызгами крови, словно веснушками. Дрожащие дети в синих формах со школьными рюкзаками такого размера, что они могли бы спрятаться внутри. Обалдевший бизнесмен, сжимающий в руках свой портфель. Какой-то парень отделяется от основной группы и уходит потихоньку, пробираясь между машин скорой помощи, явно не желая быть замеченным. Джан видит, как Крысиная Морда, тот самый парень из текке, медленно движется, смешиваясь с толпой за пределами полицейского ограждения с грозной надписью «За ограждение не входить». Джан всматривается так пристально и так сильно задерживает дыхание от волнения, что чуть было не упускает из виду момент, когда робот-ниндзя медленно и плавно, без резких движений, чтобы не привлечь внимание полицейских роботов, снимается со своего насеста и ползет вверх по крыше здания «Коммерцбанка». Джан видит, как желтая вспышка скрывается за перилами. Разочарованно присвистнув, Джан тоже направляет Обезьяну на крышу здания банка. Ага, загадочный шпион перебирается по крышам вдоль проспекта Неджатибей. Джан следует за ним, медленно, крадучись. Глаза мальчика расширились, язык прилип к нёбу, а сердце громко стучит от волнения. Это загадка. Это приключение. То, чего хочется каждому мальчишке и его роботу.