Синяя металлическая дверь пункта была раскрыта, и за нею был виден коридор, ярко освещенный желтым светом, идущим от мутных лампочек, запачканных побелкой и паутиной.
Крячко прошел в коридор. Пахло свежей побелкой и масляной краской. Стараясь не задевать за подозрительно блестящие стены. Стас двинулся вперед в поисках местного руководства.
В середине коридора два пацаненка лет тринадцати, не больше, сопя от старания, мазали кисточкой стены, выкрашивая их в тот же ядовито-синий цвет, в какой была уже покрашена входная дверь.
Двери кабинетов были распахнуты, и, пройдя мимо двух или трех пустых, Крячко подумал, что проблемы начались раньше, чем хотелось, – участковых не было.
Он уже собрался обратиться за помощью к юным художникам, но тут расслышал, что из-за последней раскрытой двери раздавался мерный стук пишущей машинки.
В этом кабинете в одиночестве сидел худой сорокалетний мужчина с реденькими волосиками на голове, аккуратно, впрочем, зализанными.
Мужчина медленно и упорно стучал пальцами по клавишам пишущей машинки, постоянно заглядывая в рукописный текст, лежащий слева от него.
– Вы ко мне? – тихо спросил он у Стаса, не прекращая работы. – Проходите, садитесь, я слушаю вас внимательно.
Крячко вошел, осмотрел голые стены, блестящие от свежей краски, и сел рядом с мужчиной на стул.
Стул качнулся, но не сломался. Несколько минут прошло в молчании.
– А компьютеров у вас нет? – наконец-то заинтересованно спросил Крячко, разглядывая машинку. – Это «Ундервуд»? Раритет, антиквариат, памятник ушедших эпох? А компьютер в сейфе спрятан?
– Какие еще компьютеры! – Мужчина, не повышая голоса и не отвлекаясь, продолжал настойчиво щелкать клавишами. – Что у вас произошло? Рассказывайте, я вас слушаю внимательно.
– Не у меня произошло, а у вас. – Крячко вынул удостоверение и показал его мужчине.
Тот отвлекся сперва только на секунду, потом, заметив, что показывают ему что-то серьезное, убрал руки с клавиш машинки и взял удостоверение.
– Понятно, – сказал он, возвращая документ Стасу. – Это по поводу убийства Николаева. Не вовремя его убили, надо признаться. Однако, с другой стороны, – мужчина по инерции заглянул в бумагу, заправленную в пишущую машинку, и, вздохнув, закончил: – С другой стороны, хорошо, что дело ушло к вам, а не осталось у нас.
– Хорошо, конечно, – согласился Крячко. – Ведь успех, он общий, а провал только наш. Вы кто, извините за настойчивость?
– Участковый капитан Балков Юрий Тимофеевич. – Мужчина уже сообразил, что дощелкать свою депешу ему не удастся, и смирился с этим.
Крячко, тоже заметив, что участковый готов к разговору, начал без вступлений:
– Как я знаю, свидетелей преступления не обнаружено.
– Работаем не покладая рук, – тот с готовностью показал на свой недопечатанный доклад, или что там у него было, и спросил: – Что нужно-то, товарищ полковник?
И Крячко, тоже оценив дружеский деловой тон, так же просто задал вопрос:
– А кто, в принципе, мог оказаться в то время в том месте? Алкаши какие-то расположились на природе, например…
– Холодно и далеко, – ответил участковый. – Алкаши – тоже люди, и им удобств хочется.
– Бомжи… – не сдавался Крячко.
– По той же причине… – отверг Балков и это предположение.
– Влюбленные… – Стас уже понял, что дело дохлое, но смиряться с этим не желал.
– Да не сезон же для влюбленных. Как и для алкашей, впрочем. Ну как вы не понимаете, товарищ полковник. – Балков пошарил в кармане пиджака и вынул пачку «Честерфилда». – Курить будете?
– У меня есть свои. Спасибо. – Крячко вынул пачку из кармана, выбил из нее сигарету, прикурил от зажигалки и уточнил: – Не сезон влюбляться, говорите?
– Не сезон, – повторил участковый. – Пик влюбленности приходится согласно сводкам на вторую половину весны.
– Когда начинают собирать урожай заявлений об изнасиловании? – понятливо кивнул Стас.
– Ну конечно! Но основная причина отсутствия свидетелей – ноябрь все-таки. Кто потащится в такое место?
– А как насчет рыбаков и охотников? – Крячко понял, что участковый сел в глухую защиту и помогать крупному московскому деятелю, каким в его глазах является Стас, не собирается.
– А ты сам рыбак? – хитро прищурившись, спросил Балков.
– Я профессионально умею нарезать колбаску и разлить по сто семьдесят пять граммов. Наверное, рыбак. А ты как думаешь, капитан?
Стас переглянулся с участковым.
– Ну что скажешь-то?
– Насчет граммов? – осторожно уточнил капитан.
– Конечно.
– Пойдем поговорим с народом. Раз надо, так надо, – предложил участковый, отодвигая от себя свой допотопный «Ундервуд».
– Так я же об этом битый час талдычу. – Крячко широко улыбнулся, и участковый, снова бросив печальный взгляд на свою пишущую машинку, почесал в затылке.
– А почему по сто семьдесят пять граммов, а не по сто восемьдесят?
– Договоримся, – пообещал Стас и рассмеялся. Улыбнулся и Балков.
Контакт был налажен.
Они вышли вместе из опорного пункта. Перед выходом Балков, остановившись около мажущих стены мальчишек, строгим голосом сделал им ненужные внушения.
– Малолетние правонарушители? – тихо поинтересовался у него Стас на улице.
– Ну! Безотцовщина. А ребята нормальные. – Балков сплюнул себе под ноги. – Если бы их всех, разгильдяев, можно было занять делом – половину проблем решили бы.
Они пошли по улице мимо старых деревянных домов. Несколько собак с деловым видом, не обращая никакого внимания на прохожих, пробежали по своим собачьим делам.
– Сейчас заглянем к одному моему знакомцу, – пояснил участковый. – Он хотя и не рыбак, но, как говорится, видит издалека. Может, что и скажет дельного.
Стас молча кивнул.
– Но не поручусь, – тут же подстраховался Балков. – Дело это шуму кое-какого наделало, но убили ведь не местного, поэтому и прошло оно как-то мимо внимания. Как новость по телевизору.
Они свернули с улицы в какой-то неровный переулок, потом еще раз и еще.
Последний поворот оказался настолько узким и кривым, что пришлось пробираться, отталкиваясь от деревянного серого покосившегося забора слева и забора из сетки справа.
Целью похода оказался черно-серый домик, стоящий в глубине квартала за собранным из всякой металлической рухляди забором. Несколько секций были сделаны даже из сеток старых кроватей.
– Если он дома, то говорить буду я, а ты помолчи пока, – вполголоса сказал участковый, и Крячко с готовностью кивнул:
– Договорились, начальник.
Балков хмыкнул и подошел к калитке.
Калитка представляла собой тоже довольно прихотливое сооружение, состряпанное местным умельцем из самых разных деталей. Все это было бы, наверное, и интересно, если бы не было таким старым и ржавым.
Участковый, привычно приподняв калитку, толкнул ее и вошел во двор. Калитка повисла на одной петле и завалилась за забор.
Маленькая, лохматая с одного бока и абсолютно лысая с другого, собачонка, выползшая из-под дома, растерянно помотала хвостом, понюхала воздух, зевнула и снова заползла в свою нору, не проявляя интереса к непрошеным гостям.
Подойдя к крыльцу, участковый постучал несколько раз в ближайшее окно, занавешенное изнутри рыжим одеялом.
– Дома, хозяин?! – крикнул Балков.
– Какого хрена барабанишь, урод?! – послышался недовольный мужской голос из дома.
Одеяло на окне задергалось, заколыхалось и отодвинулось в сторону. Наружу вытаращилась изможденная физиономия испитого мужика неопределенного возраста.
– Кто? Ну кто там?.. О, Тимофеич пришел! – изумленно воскликнул хозяин дома, и дверь через несколько минут, подчиняясь сильным толчкам и громкому мату, доносившемуся из дома, отворилась.
Выглянул хозяин.
– А что это ты не один-то? – хрипловато спросил он, не выходя, впрочем, наружу.
– Ну ты что же, Нахимыч, подводишь меня? – спросил участковый, не отвечая и заходя в дом. Для этого пришлось несильно ткнуть хозяина пальцем в грудь. Мужик отшатнулся, но не обиделся, а разулыбался во всю свою беззубую пасть и несколько раз хихикнул, обшаривая встревоженными глазками Балкова и Крячко.
Крячко вошел следом и сразу же полез за сигаретами. Запашок в доме, начинавшемся маленькой загаженной кухней, был таким неприятным, острым и назойливым, что нужно было срочно перебить его хотя бы сигаретным дымом.
– Тимофеич! Да когда я тебя подводил?! – завопил хозяин домика, сутулый, поистрепанный жизнью и алкоголем мужичок средненького роста. Одет он был в грязную телогрейку, в вытянутые на коленях и на заднице трикотажные штаны и в прорванные напротив больших пальцев ног тряпичные тапочки.
– А хозяйка твоя где, Нахимыч? – спросил Балков. Он прошел через кухню в комнату и сел на шатающуюся табуретку, стоящую около тумбочки, на которой громоздился старый черно-белый телевизор.
Помимо этой мебели в комнате стояла еще панцирная двуспальная кровать, покрытая лоснившимся матрацем.
На исцарапанной побеленной стене напротив двери висела страница журнала с портретом Эдиты Пьехи. Как видно, обитателям этого жилища были не чужды понятия о прекрасном. Но Пьеха все-таки смотрелась здесь странно.
Крячко вошел следом за Балковым, но присаживаться не стал, потому что, кроме кровати, садиться тут больше было не на что.
– Чего? – переспросил Нахимыч, беспокойно перебегая глазами с Балкова на Крячко и обратно. – Хозяйка-то… а хрен ее знает, где она. Если не завалилась куда-то, значит, к соседке пошла. Сам знаешь ведь, бабы языками работают, как змеи жалом раздвоенным… А как я тебя подвел, Тимофеич? – Нахимыч потоптался, пошмыгал носом, подумал и присел на свою кровать. Она под ним протяжно скрипнула. – Ты же меня знаешь, я всегда… как это?.. Гражданин и человек! – выпалил Нахимыч непонятную фразу и замер в ожидании.
– Да знаю, знаю, – Балков покрутил носом. – Ну и духан у тебя здесь, человек, блин. Бене Ладену не фига думать тебя газом травить – бесполезняк, в натуре!
– А как же! – чему-то обрадовался Нахимыч. – Пусть только сунется, гаденыш бородатый, и мы его это… – Нахимыч помахал рукой, не досказал свою мысль и снова замер.
– Слышь, Нахимыч, – голос Балкова стал жестким. – Что ты мне тут про гражданина лепишь? А вот люди говорят немножко другое про тебя!
– Врут, козлы драные! – заорал Нахимыч, даже не дождавшись сути обвинений. – Точно врут, Тимофеич! Я даже знаю, кто! Ты мне скажи, что они придумали, а я скажу тебе, кто. Что говорят-то?
Балков хитро посмотрел на Нахимыча, потом сделал вид, что он немного подумал и отмахнулся от возникших у него подозрений, будничным тоном спросил:
– В общем, так, Нахимыч. Помнишь, вчера крутого грохнули у нас на дороге в дачный поселок?
– А как же! В новостях еще что-то лепили. Не помню что, но говорили. – Нахимыч активно поддержал разговор. Он почесался, сморкнулся на пол и, засунув руку в карман телогрейки, зашуршал там пачкой «Примы». – Из автомата вроде или гранатой. Плохо помню, Тимофеич. А надо?
– Короче, Нахимыч, вот приехал человек из столицы, они там знают, что кто-то из наших все это дело видел, и даже уже слух идет! В Москве знают, а я не знаю! Почему так? Ты же мне вешал лапшу, что никто да ничего! – Последнюю фразу Балков почти прокричал, и Нахимыч ссутулился и вжался в спинку своей кровати. – Врешь мне, получается? А, Нахимыч?!
– Да это же, Тимофеич, это же… – Нахимыч покрутил головой и задумался. – Ну, в общем, и не знаю даже, кто мог-то… Место уж больно не наше. Это с дач кто-то мог…
– Не бубни! – прервал его Балков. – Дачи там еще дальше и до них чалить и чалить! А из наших никто не мог там шастать? Рыбаки, может, какие?
– Не клюет теперя! – убежденно заявил Нахимыч. – Не сезон ей, суке, это верняк.
– А кто видел? – продолжал наседать Балков на Нахимыча. – Давай соображай!
– А может, эти… – Нахимыч подался вперед и доверительным тоном, чуть понизив голос, быстро, взахлеб проговорил: – Может быть, патриоты наши хреновы? Молодняк этот фашистский? Вот они запросто и могли, а кроме них, и некому больше! Дело говорю, Тимофеич! Кроме них, дураков, там никто и не лазает. Только вот не знаю, вчера были они там или нет, не знаю. Но всю неделю они бродят, бродят, как уроды. Это они! – убежденно закончил Нахимыч. – Точно! Я чувствую!
– Какие еще патриоты? – тихо спросил Крячко у Балкова.
Балков, вздохнув, обернулся к нему.
– Да молодежь у нас тут есть такая продвинутая или сдвинутая, не знаю даже, как правильно, – пояснил он. – В Лимонова, писателя, влюбленная. «Лимонку» распространяют, короче, дурью маются от избытка энергии. – Балков снова повернулся к Нахимычу. – А я вот про патриотов-то и не подумал как-то. Почему думаешь, что они? Что им там делать?
– Да они же, как придурки, походы какие-то свои пионерские устраивают. Кроме них, некому там ошиваться. Если бабы по делам на дачи шли, так это раньше было.
– Бабы точно не видали ничего? – спросил Балков.
– Не! – Нахимыч убежденно махнул рукой. – Я же тебе говорил, они, дуры, еще жалели, что рано по этой дороге прошли. Я им объяснял, что и их бы положили, – не понимают, овцы.
– Значит, патриоты, – задумчиво повторил Балков.