Макхью Морин. Дитя миссионера

   Барок очищает место на длинном и узком пиршественном столе и хлопает в ладоши. Входит Хальци, одетая в платье цвета школьной формы, но руки и голова у нее закрыты согласно приличиям. Очень приятный вид, если бы не лицо, которое в присутствии дяди кажется мрачным и полоумным.
   Она кладет на стол два свитка бумаги, оборачивает подбородок вуалью и кланяется как приличная девушка; Барок разворачивает первый свиток, и я вытягиваю шею, чтобы рассмотреть, пока головы сидящих над ним не сомкнулись. Я успеваю увидеть только волнистые каракули Хальци с какими-то надписями. Вокруг стола приглушенный оживленный говор. Человек в желтом спрашивает:
   - Что это?
   - Побережье Калгора, - показывает Барок^. Острова Лезиан и Колдор, и пролив Лилиана.
   Карты? Навигационные карты островов? Как сумел Барок… или как смогла Хальци их начертить… Но ведь она учится рисованию в Ордене… Так это Хальци начертила карты? Двоюродные ведь продали Навигационным орденам волшебство, которое гарантирует, что студенты не вынесут ни клочка бумаги. Как же она вытащила это из школы?
   Хорек плюет на деревянный настил, и я вздрагиваю.
   - А что еще у тебя есть? - спрашивает он резко и грубо.
   - Только проливы Лилиана и бухта Хеккер.
   - Бухта Хеккер! - говорит голубоглазый. Это я у любого рыбака могу купить.
   - А ты сравни вот эту карту со своими картами бухты Хеккер и посмотри, какой у меня источник. А будут и еще, это я тебя уверяю.
   Барок просто лучится честностью.
   - У этих такой вид, будто их чертил любитель, - говорит хорек. Хальци надувает верхнюю губу и морщит брови. Мать ей нужна, чтобы научила ее так не делать.
   - Хочешь красоты, пойди на рынок и купи картину, - отвечает Барок.
   - Мне не художество нужно, а точность!огрызается хорек. - Откуда я знаю, что ты не у рыбака срисовал Хеккер?
   Черный рынок навигационных карт! Может, Барок направит меня к кому-нибудь, кто их провез контрабандой или как еще добыл. Я мог бы отработать проезд отсюда…
   - Хотелось бы побольше знать о твоем источнике, Барок, - говорит хорек, постукивая себя по зубам.
   - Он из Орденов, - сообщает Барок. - Больше ничего сказать не могу.
   Тот; что в желтом, спрашивает:
   - Ты мне говоришь, что член ордена продает карты? Несмотря на наложенное заклятие?
   - Я не сказал «член ордена», - отвечает Барок. - Я сказал «человек из ордена».
   - Что-то тут нечисто, - замечает хорек, и я безмолвно соглашаюсь.
   Барок пожимает плечами:
   - Не хотите - не берите.
   Но купол его лысины блестит и лоснится в свете лампы.
   Хорек поднимает глаза на Барока. В этой комнате хорек - сила: остальные ждут, что он скажет или сделает, Барок обращается к нему, желтый у него шестеркой. Эти люди приплыли на лодках. Лодки, которые куда-то плавают, на этих островах означают деньги, а также, быть может, влияние в Навигационных орденах. А Барок - Барок живет в трущобе. Мелкое ничтожество, пытающееся что-то продать крупным хищникам. Хет, ну и влип же я!
   Хорек думает, остальные ждут.
   - Ладно, Я их возьму на проверку. Если эти окажутся точными, поговорим насчет следующего комплекта.
   -  Нет, - возражает Барок. - На проверку я даю Хеккер, за Лилиану ты мне платишь двести.
   - А если я просто заберу карты? - интересуется хорек.
   - Ты моего источника не знаешь, - в полном отчаянии отвечает Барок.
   - Да? И кому же ты их еще сможешь продать? Орденам? - спрашивает хорек скучающим голосом,
   - За Лилиану - две сотни, - упрямо повторяет Барок. Хорек сворачивает карты.
   - Это вряд ли, - отвечает он ласково.
   У меня отказывают колени. Я сражался в бою, однажды выгнал вора из склада, но такого не делал никогда. И все же я тянусь к мечу.
   - Скажи своему варвару, чтобы не лез! - резко говорит хорек. У желтого в руке нож, у других тоже. Мне не надо повторять два раза.
   - Они бесплатно не отдаются! - кричит Барок! - У меня были расходы, я… я должен заплатить людям, Стерлер! Если я не заплачу, ты никогда новых не получишь! Они точные, я клянусь, точные!
   - Насчет новых мы и поторгуемся, - говорит хорек и кивает остальным. Они встают и идут к выходу.
   Я знаю, что Барок сейчас прыгнет, хотя глупее ничего не придумаешь. И он прыгает, пытаясь скрюченными пальцами вцепиться в хорька. Я думаю, он только хочет отобрать карты - не может смотреть спокойно, как их уносят, - но желтый реагирует немедленно. Я вижу блеск металла из-под его балахона» хотя Барок, наверное, не видит. Удар не слишком хорош, потому что все пьяны, а Барок - мужчина мясистый. Рукоятка торчит из его брюха в области печени, и Барок отшатывается к столу. Он еще не знает, что это нож - иногда ножевые раны ощущаются как удар кулаком.
   - Я не отдам! - кричит он. - Я расскажу про вас Ордену! Тут он видит нож, и винного цвета пятно на темной одежде, и раскрывает рот - розовый, мокрый, беспомощный.
   - Выясни его источник, - говорит хорек.
   Хальци смотрит с тупым лицом. Я не хочу, чтобы она видела. Я помню, каково это - видеть.
   Желтый берется за нож и держится, приблизив лицо на полшага к Бароку. Слышен запах дерьма. Барок смотрит на желтого с обвисшим лицом, не веря, и начинает бессмысленно лопотать. У некоторых в момент смерти отказывает разум.
   - Кто тебе их дал? - спрашивает желтый.
   Из-под ножа хлещет артериальная кровь, смешанная с темной, желудочной. Барок молчит. Может быть, он не хочет выдавать племянницу, но я думаю, он просто потерял рассудок от страха. И кишки уже опорожнил. Желтый поворачивает нож, и Барок вопит, потом снова лопочет, и в слюне пока еще нет крови. Он хочет рухнуть на колени, но нож не пускает, и Барок повисает мясной тушей на крюке.
   Хальци скорчилась, завернувшись в вуаль. Она боком, по-крабьи, пробирается подальше от этих людей, держа руки за спиной, натыкается на мою ногу и застывает, тихо вскрикнув.
   Хорек поворачивается к нам.
   - Что тебе известно?
   Я небрежно, насколько это получается, пожимаю плечами.
   - Он нанял меня сегодня, а зачем - не сказал. Он глядит на: Хальци. Я. говорю:
   - Ее он нанял сразу после меня.
   Барок начинает повторять: «Не надо, не надо, пожалуйста, не надо», и не может остановиться, и мелкими движениями хватается за живот, но подальше от ножа, будто его боится.
   - Скажи, кто тебе их дал, - требует желтый. Барок не понимает.
   - Перестаньте, перестаньте, не надо, не надо, - лепечет он. «Умри, - думаю я..- Умри, жирный, пока еще ничего не сказал!»
   - Твою мать, - говорит хорек. - Ты все испортил. Я шепчу Хальци:
   - Кричи и беги наверх.
   Она поднимает на меня глаза, но не двигается с места.
   Желтый кричит Бароку в лицо:
   - Барок! Слушай меня! - Он дает ему пощечину. - Кто тебе их дал? Хочешь, чтобы я перестал? Скажи, кто дал тебе карты!
   - Помогите, - шепчет Барок. Теперь у него изо рта идет кровь. Тени от лампы лежат густо, большое брюхо в красном балахоне оказывается на свету, и из него начинает выступать мясо и кишки. Вонь оглушает. Один из гостей отворачивается и блюет; вонь усиливается.
   - Говори, кто дал тебе карты, и мы приведем лекаря, - обещает желтый. Врет. Для лекаря уже слишком поздно. Но умирающий ничего не теряет, если поверит. Он косит в сторону Хальци. Он понимает, что происходит, чего они требуют? Барок облизывает губы, собираясь заговорить. Этого я допустить не могу. И потому я насвистываю - пять чистых диссонансных.нот,--- пробуждая заклинание у меня в черепе - то, которое поглощает энергию, свет и тепло. Свет гаснет.
   Черно. Звездной магией легко пользоваться, это создать ее трудно.
   - ПРОКЛЯТИЕ! - кричит кто-то в. темноте, и слышен вопль Барока - высокий белый шум. Что-то падает, я толкаю Хальци к лестнице и хватаю меч. От страха я еле могу двигаться. Может быть, если бы не Хальци, я бы и не шевельнулся, но иногда ответственность берет верх над моей истинной натурой.
   Сталкиваюсь с кем-то в темноте, бью плашмя мечом по лицам, какой-то крюк рвет мне куртку, рубашку и перевязь под ней, обжигает бок. Потом становится свободно.
   - Лестницу, перекройте лестницу! - кричит хорек, но я уже взваливаюсь на нижнюю ступеньку.
   Темнота длится только несколько мгновений. Это заклинание свистунов, куда лучше действующее против настоящей энергии вроде освещения Двоюродных, чем против природных вещей вроде лампы, и оно меня всегда изматывает. Я поворачиваюсь на лестнице, как раз когда возвращается свет. Ослепленный на миг, я бью клинком по пламени и с брасы-ваю лампу. По полу разливается горящее масло, тот, что в синем, закрывает лицо, Барок - помоги ему боги - корчится на полу.
   Лодка суха как трут, и лужицы огня немедленно расходятся синими языками. Я бегу вверх по лестнице. Хальци стоит там - не у сходней, а рядом с ограждением. Там же и моя сумка, а в ней - плащ с медалью, кольчуга и наручи - все мое имущество в этом мире. Я бросаюсь к девушке и к сумке, прижимая левую руку к горящему боку. Каждую' секунду из люка могут высыпать хорек и его компания роем разъяренных земляных пчел. Заглянув через борт, я вижу парусную лодку с неярким фонарем Двоюродных на мачте, и в ее свете стоит подросток в зеленом балахоне с выбритой по-жречески головой и смотрит на меня. Схватив Хальци за руку, я кричу: «Прыгай!» - и мы обрушиваемся на этого беднягу сверху, Хальци визжит, я тяжело грохаюсь, и парень застигнут врасплох. Хальци катится по палубе, но я приземляюсь удачнее, сломав ему руку и, кажется, ключицу, и он лежит, оглушенный, выкатив глаза. Я сбрасываю его вниз, он барахтается в воде, а я отталкиваю лодку. Дай Хет, чтобы он умел плавать - я не умею.
   Лодка у нас простая, с одним парусом - прогулочное судно, а не настоящая рыбацкая лодка, но придется обойтись тем, что есть. С парусом я управляюсь неуклюже. Ветер гонит нас вниз по реке, к гавани. Других лодок я не вижу.
   Погони нет. Наверное, хорек с компанией бросились перекрывать сходни, а не к лодкам. Пригнувшись у румпеля, я осторожно пальцами исследую рану - длинную прямую царапину, где нож полоснул меня по ребрам, пока его не остановили рубашка и перевязь. Кровь течет ручьем, но порез неглубок.
   Хальци скорчилась на носу, глядя назад, на лодку своего дяди. Наверняка огонь пожирает дерево большими кусками. Когда мы подходим к мосту, я оборачиваюсь и вижу лодку, отрезанную от Швартовов. Она плывет по течению, ярко горя и испуская жирный черный дым. Две парусные лодки мчатся прочь от нее как стрекозы, черные силуэты на огненном фоне. Потом нас накрывает дым и пепел, заслоняющий от нас лодку, а нас - от всех.
   Кашляя, тяжело дыша и - прости меня Хет - отплевываясь, я стараюсь держать лодку в облаке дыма.
   Когда мы почти вышли из гавани, Хальци спрашивает:
   - Куда мы идем?
   - Не знаю, - отвечаю я. - Хотел бы я сейчас иметь твои карты.
   Ночь ясная, дует прохладный бриз, луны пока нет. Хорошая ночь для бегства. Я иду вдоль берега прочь от города. С земли на нас лает собака, лай подхватывают другие и перебрехиваются далекими одинокими голосами. Лай передается по цепочке, сопровождая нас по всему берегу.
   - Это была магия? - спрашивает Хальци.
   - Что именно? - переспрашиваю я, думая о своем. Я
   устал, и мне нехорошо. Кашлять и сплевывать сажу с пеплом больно, когда на боку открытая рана.
   - Когда стало темно. Когда ты засвистел.
   Я киваю, потом соображаю, что в темноте она этого не видит.
   - Да, небольшая магия.
   - А ты маг?
   Я что, похож на мата? Жил бы я такой жизнью, если бы умел выплавлять металл и делать звездное вещество ярких цветов, и машины, и свет?
   - Нет, лапонька, - отвечаю я ласково, поскольку мысли мои далеко не так терпеливы. - Я просто свистун. Боец без денег и с очень небольшим умением.
   - А как ты думаешь, они приведут дяде лекаря? Тут уж ничего, кроме правды, не скажешь.
   - Хальци, твой дядя убит.
   Она долго молчит, потом начинает плакать. Она устала, ей холодно и страшно. Ладно, плакать ей не вредно. Может, я тоже поплачу - не в первый раз.
   Мы плывем, ритмично покачиваясь, волны шлепаются о нос лодочки. Лают собаки, на нас и друг на друга. Слева
   все реже и реже городские огни, дома все темнее и все меньше. Здесь уже пахнет не городом, а ракитовыми зарослями. В кильватерном следе нашей лодки фосфоресцируют кракены. Интересно, почему свет у них синий, а кракеновая краска - желтая?
   Хальци из темноты Говорит:
   - А ты можешь отвезти меня к бабушке?
   - А где живет твоя бабушка, детка?
   - На той стороне пролива Лилиана. На Лезиане.
   - Если бы я знал, где это, я бы попробовал, даже без карты, но я же иностранец, лапонька.
   - Я могу начертить карту. Те карты начертила я. Говорит, как дитя неразумное..Я устало улыбаюсь в темноту.
   - Но у меня же нет, с чего срисовать,
   - Мне не надо срисовывать, - говорит она. - Они у меня, в голове. Если я хоть раз начертила карту, я ее никогда не забуду. Вот почему дядя Барок отправил меня в Орден, в школу. Но мы упражнялись только в черчении бухты Хеккер и пролива Лилиана.
   - - Значит, ты начертила эти карты из головы? - спрашиваю я.,
   - Конечно. - Она откидывает волосы, вуаль лежит,у нее на плечах, и я вижу ее на фоне неба - просто хитрая и надменная девчонка, которая хочет произвести впечатление на северного варвара. - Все думают, что карты хранятся надежно, вся бумага и все вообще под защитой заклинаний. Но я не таскаю ни бумаг, ничего - все у меня в голове.
   - Хальци, - едва выговариваю я, - ты можешь нарисовать карту?
   - У нас нет бумаги, и здесь темно.
   - Через пару часов мы пристанем к берегу и немного по спим. Потом ты моим ножом выцарапаешь ее на дне лодки.
   - На дне лодки? - Эта мысль для нее пугающе нова. Но я уже полон энтузиазма. Вдвоем, прячась от всех островов, на лодке, не предназначенной для открытого моря, полагаясь только на девичью память о карте. Но это лучше, чем так, как Барок.
   Дует ровный бриз, и лодочка идет хорошо, только иногда хлопая парусом. Вода совсем рядом, под рукой. Хальци говорит, что ей холодно. Я отвечаю, чтобы взяла у меня в сумке плащ и попробовала поспать.
   Она какое-то время спит. Я продолжаю вести лодку вперед, чтобы уйти чуть подальше перед отдыхом, миную места, где можно было бы остановиться, наконец вижу серую линию, означающую рассвет, и поворачиваю к берегу.
   - Хальци, когда лодка остановится, выпрыгивай и тащи. Мы подходим, я пытаюсь встать и чуть не падаю. Ноги
   онемели от неудобной позы, и бок закаменел.
   - Чего там? - спрашивает Хальци, держась за борт и собираясь выпрыгнуть.
   - Ничего, - отвечаю я.- Поосторожнее, когда выпрыгнешь.
   Холодная вода по пояс захватывает дыхание, но Хальци у носа! Стоит всего по щиколотку. Я стискиваю зубы и толкаю лодку, Осколъзаясь на неровном дне, и Хальци тянет, и вместе мы вытаскиваем лодку. Я ее привязываю к дереву - прилив ещё нарастает, и я не Хочу, чтобы лодку унесло, - потом хватаю сумку и выбираюсь на берег.
   Надо бы осмотреться, но у меня все болит и сил нет ни на что. Голова кружится, И я говорю себе, что вот сейчас только минутку отдохну. Кладу голову на сумку, закрываю глаза, и весь мир вокруг вертится.
   Герой дурацкий, думаю я и смеюсь. Вот эта роль меня никогда не привлекала.
   Мы среди Густых деревьев, высокие желтые метлы ракитника, в это время года густо покрытые сережками. Я весь покусан чукками, и порез на боку горит; чувствуется, как в нем бьется пульс.
   И Хальци нигде не видно.
   Я приподнимаюсь на локте, превозмогая боль, и прислушиваюсь. Ничего. Ушла и заблудилась?
   - Хальци! - шепотом зову я. Ответа нет.
   - Хальци! - говорю я громче.
   - Я здесь! - доносится голос с берега, и высовывается голова над светло-лимонной порослью, будто она сидит в кусте. Может быть, у меня бред.
   - Ты в воде? - спрашиваю я.
   - Нет, я в лодке. И вообще, как тебя зовут?
   - Яхан, - отвечаю я.
   - Я взяла твой нож, но ты не проснулся. - Она мнется, потом спрашивает: - Ты сильно ранен?
   - Нет, - говорю я, пытаясь сесть как ни в чем не бывало. Это не получается.
   - Я начертила карту на дне лодки, а потом грязью сделала линии потемнее. - Она качает головой. - Чертить ножом - это совсем не то, что пером.
   Она выходит на берег, и мы едим фрукты-коробочки и красный арахис из моей сумки. От еды и воды у меня резко повышается настроение. Я смотрю на то, что начертила Хальци. Она нервно теребит руки, пока я изучаю ее работу. Мелкие волны, гуляющие на дне лодки, размывают грязь, и мне трудно судить, насколько карта была точной, но я говорю, что она чудесна.
   Она отворачивается, чтобы скрыть радость, и деловито сплевывает в ручей. Я вздрагиваю, но молчу.
   У нас не в чем запасти воду.
   - Сколько отсюда до Лезиана? - спрашиваю я. Она думает, что дня два.
   - Яхан, - спрашивает она, тщательно выговаривая мое имя, - где ты научился магии?
   - Один Двоюродный заложил в кости моего черепа медь и стекло, - отвечаю я. Не совсем точно, но близко к правде.
   Такой ответ на время прекращает вопросы.
   Мы как следует напиваемся водой, облегчаемся, а она, быть может, молится своим божествам - не знаю. Потом мы поднимаем зеленый парус и отходим.
   Она все время что-то болтает о своей школе, и мне нравится слушать ее болтовню. Когда в полдень становится жарко, я велю ей натянуть на носу мой плащ и заползти под него в тень. Сам я остаюсь у румпеля и только жалею, что у меня нет шляпы. Я давно уже почернел под солнцем, но блеск зеленой воды слепит глаза, и нос припекает.
   Она спит всю жаркую пору дня, а я клюю носом. Мы держим курс на мыс, указывающий вход в пролив. После полудня мы достаем из моей сумки помятые фрукты-коробочки, которые чуть помогают утолить жажду. Путь нам перегораживает выступ суши; если,.верить карте Хальци, это и есть наш мыс. Карта указывает, что здесь высаживаться плохо, иначе я бы попытался - ради пресной воды, Мы идем в открытое море, и я только молюсь, чтобы ветер не упал. У меня онемело тело, и аккуратно провести лодку через весь пролив - это, боюсь, выше моих навигационных умений.
   Меня одолевает жажда, Хальци, наверное, тоже. Чем дальше мы уходим в пролив, тем она тише. Я спрашиваю один раз, как она проходила пролив, когда приехала жить к дяде. «На большом судне», - только и отвечает она.
   У меня чуть кружится голова от солнца, жажды и лихорадки, и когда наступает вечер, прохлада приносит облегчение. Солнце уходит под воду неожиданно, как всегда на юге. Я вытаскиваю из сумки клецки из голубиных яиц, но они соленые, и от них жажда только усиливается. Хальци голодна, и она съедает свою порцию и половину моей.
   - Яхан! - говорит она. -Да?
   - Почему Двоюродных так называют?
   - Потому что мы все родня, - отвечаю я. - У меня на родине, когда народу становится слишком много и пастбищ не хватает для стабосов, часть рода уходит на другое место и там устраивается. И Двоюродные были нашими дальними предками. Звезды для них как острова. Некоторые прилетели жить сюда, но была война, и корабли перестали прилетать, и корабли наших предков состарились и не могли больше летать, и мы забыли о них, остались только легенды. Теперь они нас снова нашли.
   - Й они нам помогают? - спрашивает она.
   - На самом деле нет. Они помогают почти что только верхним людям.
   - Верхние люди - кто это? - спрашивает она. У южан нет слова для этого понятия, и потому я всегда говорю эти два.
   - Верхние люди, старики, которые всем правят и у которых есть серебро. Гильдейцы, они вроде верхних людей.
   - И ты тоже был верхним человеком? - спрашивает она. Я смеюсь, и бок отзывается болью.
   - Нет, деточка. Я - невезучее дитя невезучих родителей. Они верили, что некоторые из Двоюродных нам помогут, нас научат. Но верхние люди не любят, когда еще у кого-нибудь есть сила. И они послали армию и убили мой род. Пока не пришли Двоюродные, было лучше.
   - Орден говорит, что Двоюродные - это хорошо; они приносят дары.
   - За эти дары мы платим, - отвечаю я. - Кракеновой краской, рудами и землей. И нашим образом жизни. Там, куда приходят Двоюродные, становится плохо.
   Темнеет. Хальци заворачивается в мой плащ, а я съеживаюсь возле румпеля. Не то чтобы лодка требует слишком пристального внимания: дует легкий ветерок, и море спокойно (кажется, кто-то нам ворожит, хотя мы и напали на мальчика в зеленом балахоне, чтобы завладеть лодкой), но она все равно слишком мала, и другого места для меня нет, так что я остаюсь у румпеля.
   От брызг все время мокнет левое плечо, ветер высасывает из меня остатки тепла.
   - Хальци!
   - Чего? - бормочет она с носа сквозь сон.
   - Мне что-то нехорошо, детка. Ты не могла бы сесть рядом и поделиться со мной плащом?
   Она колеблется - я этого в темноте не вижу, но чувствую. Она меня боится, и мне это неприятно» А если подумать, даже смешно.
   - Мне нужно только согреться, - уверяю я ее. Она ощупью движется к корме.
   - Плащ твой, - говорит она. - Можешь забрать его, когда хочешь.
   - Я думаю, его нам хватит на двоих, - говорю я. - Садись рядом, румпель будет между нами, и ты можешь прислониться ко мне и поспать.
   Она осторожно садится рядом (лодка чуть качается от ее движений) и набрасывает плащ на плечи нам обоим. Прикоснувшись к моей руке, она отдергивается.
   - Ты горячий, - говорит она. И неожиданно трогает мой лоб. - У тебя жар!
   - Ты не волнуйся, - отвечаю я, почему-то смутившись. - Просто сядь вот здесь.
   Она садится рядом, а потом кладет голову мне на плечо. От ее волос идет приятный запах, и становится уютно. Я стараюсь держать созвездие, которое южане называют Короной, по правую руку от себя.
   - Сколько тебе лет? - спрашивает она.
   - Тридцать один.
   - Так ты же еще не старый! Я смеюсь.
   - Волосы у тебя седые, - оправдывается она. - Зато лицо не старое.
   Но иногда я чувствую себя глубоким стариком - и сейчас больше, чем когда-либо.
   Рывком просыпаюсь от сна - мне снилось, что я снова на лодке Барока. Уже рассвет. Хальци ворочается у меня на плече и снова успокаивается. Я думаю о море, о нашем плавании. Навигация по созвездиям -не из главных моих умений, я только надеюсь, что нас не сильно снесло. И еще надеюсь, что карта у Хальци хороша, и думаю, какую бы плату получил Барок за лодку с начерченной на ней картой, даже если карта не слишком четкая, но тут карту лижет синее пламя, и я снова на лодке Барока…
   Снова просыпаюсь рывком. Лихорадка отступила - наверное, потому что сейчас утро. Я пытаюсь открыть сумку, не побеспокоив Хальци, но она спит у меня на правом плече, а левой рукой я не слишком владею и бок окоченел, так что она все же просыпается и садится прямо. У нас осталось пять фруктов-коробочек, и мы одну вскрываем. Меня слишком мучает жажда, чтобы я мог есть арахис, но Хальци съедает немного.
   Солнце поднимается на небе, и точно так же поднимается у меня жар, и я начинаю видеть сны даже с открытыми глазами. Тревин оказывается в лодке вместе с нами, сидит в своей синей безрукавке с серой меховой оторочкой, отвернутой на плечи, и я, наверное, с ним говорю, потому что Хальци спрашивает:
   - Кто такой ТревиН?
   Я моргаю, перегибаюсь через борт и плещу холодной водой в обожженное солнцем лицо. Сажусь Снова, и голова кружится от Прилива крови, но зато я знаю, где я.
   - Тревин - это был мой друг. Его уже нет в живых.
   -  А, - говорит она и добавляет с юношеским бесчувствием: - А как он умер?
   А как умер Тревин? - приходится мне подумать.
   - От поноса, - говорю я. - Мы шли на Баштой, мы отступали, мы с Тревином решили биться против Верхнего Скаталоса за то, что он сжег Скарлин. Была зима, и есть было нечего, и люди болели, а многие умерли. Я из-за Тревина пошел в этот поход, - добавляю я, и не добавляю: «У меня была любовь».
   Когда становится жарко, Хальци смачивает вуаль водой и кладет мне на голову. Я вцепляюсь в румпель. Кажется, не столько я правлю лодкой, сколько она мною. Хальци чистит еще одну коробочку, обдирая кожицу и деля мякоть на багровые дольки.
   - Наверное, мне стоит посмотреть на твой бок, -говорит она.
   - Нет.
   - Ты не бойся, - говорит она и перебирается ко мне поближе.
   - Нет! - отрезаю я.
   - Я бы смочила его морской водой, - говорит она. - Она хорошо лечит раны.
   - Я не снимаю рубашку, - отвечаю я.
   Да, я знаю, что это глупо, но рубашку снимать не собираюсь. В чьем бы то ни было присутствии. Мы наконец пришли в Баштой, и все почти, кого я знал, уже погибли, а тогда командир ополчения говорит: «Мальчик, как тебя зовут?» - а я не знал, что он обращается ко мне, а он еще, раз как гаркнет: «Мальчик! Как тебя зовут?»- и я сказал, заикаясь: «Яхан, господин». «Так вот, -сказал он, - ты теперь в моей группе, будешь у нас Умник Яхан», и все заржали, и я долго был Умник Яхан, пока они не убедились, что я на самом деле не дурак, но рубашку я все равно снимать не собираюсь.
   Мысли прыгают, как белки в клетке, иногда я говорю вслух. Возвращается Тревин и спрашивает:
   - А не хотел бы ты вырасти в другом месте, не в Скарлине? Хальци мочит вуаль в воде и пытается охладить мне лицо.
   - Вандзи нам говорила о юродах, - отвечаю я Тревину, - и она была права. - Я возвышаю голос. - Куда приходят Двоюродные, там они нас используют, они живут как Верхние Скаталосы, а мы убираем их дома и благодарны за свет и веселые палочки вечером шестого дня. Люди забывают свой род, они забывают все. Вандзи говорила нам о .столкновении культур, когда слабейшая культура растворяется.
   - Вандзи и Анеал, Айюдещ и Кумар - они жизнь свою посвятили, чтобы помочь нам, - говорит мне Тревин.
   - Анеал извинялась передо мной, Тревин, - говорю я ему. - Извинялась за страшное зло, которое они сделали! Она говорила, что лучше бы они не прилетали!
   - Я знаю, - говорит он мне.
   - Яхан! -говорит Хальци. - Яхан, здесь никого нет, только я! Говори со мной! Не умирай!