Страница:
– Разве смерть – неведомое?
– А ты иного мнения? Тем более неведомое, чем слаще жизнь.
– Наверное – иногда… Корнелия Сципион откашлялась.
– Почему бы тебе не называть меня «мамой»?
– Зачем? Ты оставила нас, когда мне было десять лет, а сестре – пять.
– Потому что я больше ни минуты не могла жить с этим человеком.
– Что неудивительно, – сухо отозвался Друз. – Он был не из тех, кому в гнездо можно подбросить кукушонка.
– Ты имеешь в виду Мамерка?
– А кого же еще?
– Он – твой родной брат, Марк Ливий.
– То же самое всегда твердит своей дочери о своем сыне моя сестра, – молвил Друз. – Но достаточно всего раз взглянуть на маленького Цепиона, чтобы даже круглый дурак сообразил, чей он отпрыск.
– Тогда тебе стоит взглянуть на Мамерка повнимательнее. Он – настоящий Ливий Друз, а не Корнелий Сципион. – Помявшись, она добавила: – И не Эмилий Лепид.
Перед ними вырос дом Друза. Войдя, Корнелия Сципион растерянно огляделась.
– Никогда не видела этого дома. Твой отец и впрямь обладал безупречным вкусом.
– Но ему недоставало безупречного человеческого тепла – а жаль, – горько ответил Друз.
Мать искоса взглянула на сына, но промолчала.
Повлияло ли проклятие Сервилий на планы судьбы и Фортуны или нет, но Ливия Друза поверила в злой глаз дочери. Она уже понимала, что умирает, и не могла найти иной причины, кроме проклятия. Она произвела на свет четырех детей без малейших затруднений, почему же пятое дитя должно ее погубить? Всякому известно, что каждый последующий плод вынашивается легче предыдущего.
При появлении в дверях полной старухи Ливия Друза широко раскрыла глаза, недоумевая, кому пришло в голову заставлять ее расходовать угасающую энергию на общение с какой-то незнакомкой. Но незнакомка кинулась к ней, широко раскинув руки.
– Я – твоя мать, Ливия Друза… – проговорила она и, присев на кровать, заключила свою девочку в жаркие объятия.
Обе зарыдали, не вынеся неожиданности встречи и мысли о стольких потерянных годах; затем, устроив дочь поудобнее, Корнелия Сципион пересела в придвинутое к самой кровати кресло. Уже начавший туманиться взор дочери впился в простоватое лицо, свойственное всем Сципионам, старушечий наряд, неухоженную прическу. В этом взоре сквозило недоумение.
– Я-то представляла тебя красавицей, мама, – призналась она.
– Ты хочешь сказать, заправской погубительницей мужчин.
– Отец, даже брат…
Корнелия Сципион погладила ее худую руку и улыбнулась.
– О, они – Ливий Друзы, что тут еще скажешь? А я люблю жизнь, девочка! И всегда любила. Люблю смеяться, не слишком серьезно отношусь ко всему окружающему.
Среди моих друзей хватало и мужчин, и женщин. Но – друзей! Однако в Риме у женщины не может быть друзей-мужчин без того, чтобы полгорода не решило, что у нее на уме нечто иное, кроме простого общения. Как оказалось, того же мнения придерживался твой отец. Мой муж. А я все равно не хотела отказываться от друзей – и мужчин, и женщин. При этом я не могла смириться со сплетнями и с тем, что твой отец неизменно верил всему, что болтали о его жене. Он ни разу не принял мою сторону!
– Значит, у тебя так и не было любовников? – спросила Ливия Друза.
– Не было, когда я жила с твоим отцом. Я стала жертвой злых сплетен, сама же отнюдь не была злодейкой. И все-таки я поняла, что, оставшись с твоим отцом, я погибну. Поэтому после рождения Мамерка я не стала разубеждать его, когда он вообразил, будто мальчик приходится сыном старому Мамерку Эмилию Лепиду, одному из моих ближайших друзей. Однако и он не был моим любовником, как и все остальные. Когда старый Мамерк предложил усыновить мое дитя, твой отец немедленно согласился – при условии, что и я покину его дом. Однако он так и не развелся со мной – не странно ли? Старый Мамерк был вдовцом, поэтому он с радостью принял у себя мать усыновленного им ребенка. Я попала в гораздо более счастливый дом, Ливия Друза, где прожила со старым Мамерком как его жена, пока он не умер.
Ливия Друза заставила себя приподнять голову от подушки.
– А я была уверена, что ты потеряла счет любовникам!
– Так оно и было, милое дитя, но уже после смерти старого Мамерка. Целые дюжины! Однако, да будет тебе известно, любовники надоедают. Они – всегда лишь способ изучения человеческой натуры в отсутствие сильной привязанности, как оно в большинстве случаев и бывает. Ищущий да обрящет. Однако наступает день просветления, и ты осознаешь, что любовная связь доставляет больше хлопот, чем она того стоит, что то неуловимое, чего тебе недостает, так и не найдено. С последним любовником я рассталась уже несколько лет назад. Я чувствую себя гораздо счастливее, просто живя со своим сыном Мамерком и наслаждаясь обществом друзей. Во всяком случае, так обстояло дело до его женитьбы. – Она скривилась. – Невестка мне не по нраву.
– Мама, я умираю! Теперь я тебя никогда не узнаю!
– Лучше что-то, чем совсем ничего, Ливия Друза. Не стоит во всем винить твоего брата, – Корнелия Сципион не испытывала колебаний, говоря чистую правду. – Оставив твоего отца, я не делала попыток увидеться с тобой или с твоим братом Марком. Могла бы, но не делала… – Она выпрямилась и ободряюще улыбнулась дочери. – Кто это сказал, что ты умираешь? С тех пор как ты родила своего ребеночка, минуло уже почти два месяца. Что-то долго он тебя убивает!
– Я умираю не из-за него, – прошептала Ливия Друза. – Меня прокляли. Я стала жертвой дурного глаза.
Корнелия Сципион разинула от удивления рот.
– Дурной глаз? О, Ливия Друза, это же небылицы! Ничего подобного не существует.
– Нет, существует.
– Не существует, дитя мое! И кто способен так люто ненавидеть тебя? Уж не бывший ли твой муженек?
– Нет, он обо мне даже не вспоминает.
– Тогда кто же?
Однако Ливия Друза затряслась, не желая отвечать.
– Нет, скажи! – Повелительные нотки в голосе матери лучше всего остального выдавали в ней продолжительницу рода Сципионов.
– Сервилия… – Больная скорее выдохнула, нежели произнесла вслух имя дочери.
– Сервилия? – Корнелия Сципион усиленно соображала, сведя на переносице брови. – А-а, дочь от первого мужа?
– Да.
– Понятно. – Она потрепала Ливию Друзу по руке. – Не стану наносить тебе оскорбление, обвиняя в этой беде единственно твое воображение, однако тебе следует побороть страх. Зачем доставлять девчонке столько удовольствия?
Заметив на полу тень, Корнелия Сципион обернулась и, узрев в дверях высокого рыжеволосого мужчину, одарила его приветливой улыбкой.
– Ты, наверное, Марк Порций, – сказала она, вставая. – Я – мать Ливий Друзы. Только что мы беседовали с твоей женой по душам. Пригляди-ка за ней, а я схожу за ее братом.
Проходя между колонн, она, наконец, наткнулась на старшего сына, который сидел, пригорюнившись, у фонтанчика.
– Марк Ливий! – решительно окликнула она его. – Знал ли ты, что твоя сестра считает себя жертвой сглаза?
– Не может быть! – Друз был потрясен.
– Еще как может! Будто бы ее сглазила ее собственная дочь по имени Сервилия…
Он поджал губы.
– Понимаю…
– Ты как будто не удивлен, сын мой?
– Уже нет. Этот ребенок представляет нешуточную опасность. Держать ее в этом доме – все равно, что оказывать гостеприимство Сфинксу – чудовищу, способному осуществить самые зловредные замыслы.
– Неужели Ливия Друза и впрямь может умереть, поверив, что ее прокляли?
Друз покачал головой.
– Мама, – произнес он, сам не замечая, как с его губ сорвалось это слово, – Ливия Друза умирает от повреждения, нанесенного ее внутренностям во время рождения последнего ребенка. Таково мнение лекарей, которым я верю. Повреждение не зажило, а разрастается. Ты не почувствовала, какой запах стоит в ее комнате?
– Конечно, заметила. Однако она, по-моему, относит все на счет проклятия.
– Сейчас приведу девчонку, – решил Друз и встал.
– Признаюсь, мне хочется на нее взглянуть, – молвила Корнелия Сципион, усаживаясь на место сына. Ей было о чем подумать в ожидании внучки: нечаянно сорвавшееся с губ сына слово «мама» занимало сейчас все ее мысли.
Маленькая, очень смуглая, красивая какой-то загадочной красотой, при этом горящая таким огнем, наполненная такой силой, что бабушка сравнила ее с домиком, построенном на жерле огнедышащего вулкана… В один прекрасный день раздастся взрыв, крыша взовьется в воздух, и она предстанет миру во всей своей истинной красе. Яд и ураган! Что же послужило причиной ее несчастья?
– Сервилия, познакомься со своей бабушкой, Корнелией Сципион, – сказал Друз, не отпуская плечо племянницы.
Сервилия фыркнула и ничего не ответила.
– Я только что побывала у твоей матери, – сказала бабушка. – Ты знаешь, что она воображает, будто ты ее прокляла?
– Да? Вот и хорошо, – ответила Сервилия. – Я ее действительно прокляла.
– Так. Спасибо, – ответила бабушка и махнула рукой без всякого выражения на лице. – Возвращайся в детскую!
Отведя племянницу и вернувшись к теще, Друз не смог скрыть удовлетворения.
– Блестяще! – сказал он, садясь. – Ты раздавила ее!
– Сервилию никогда никто не сможет раздавить, – в задумчивости откликнулась Корнелия Сципион. – Разве что мужчина…
– Это уже получилось у ее отца.
– А, понимаю… Я слыхала, что он отказался признавать своих детей.
– Так и есть. Остальные были еще слишком малы, чтобы это на них повлияло. Зато для Сервилий это стало ударом – во всяком случае, так мне кажется. С ней никогда ничего не знаешь наверняка, мама: она так же скрытна, как и опасна.
– Бедненькая! – посочувствовала бабушка.
– Ха! – отозвался Друз.
В этот момент перед ними предстал Кратипп, объявивший о визите Мамерка Эмилия Лепида Ливиана.
Мамерк очень походил внешностью на Друза, однако ему недоставало властности, которую все замечали в Друзе. Ему исполнилось всего двадцать семь лет, в отличие от тридцатисемилетнего Друза; за его плечами не было блестящей адвокатской карьеры, ему не предсказывали громкого политического будущего. Зато в нем была притягательная флегматичность, которая отсутствовала в старшем брате. То, что бедняге Друзу пришлось постигать без посторонней помощи после битвы при Араузионе, было при Мамерке с самого его рождения благодаря его матери, истинной Корнелии из ветви Сципионов – незашоренной, образованной, пытливой.
Корнелия Сципион подвинулась, освобождая местечко для Мамерка, который поник, видя, что Друз не обращается к нему с приветствием, а только испытующе смотрит на него.
– Не хмурься, Марк Ливий, – обратилась к Друзу мать. – Вы – родные братья. Поэтому вам суждено стать хорошими друзьями.
– Я никогда не сомневался в степени нашего родства, – проговорил Мамерк.
– Зато я сомневался, – мрачно бросил Друз. – Где же правда, мама? В твоих сегодняшних словах или в уверениях отца?
– В моих сегодняшних словах. Я ввела вашего отца в заблуждение, чтобы обрести свободу. Я не оправдываю своего поведения: наверное, я была именно такой, какой ты меня считал, Марк Ливий, если не хуже, хотя ты не видел истинных причин этого. – Она пожала плечами. – У меня нет привычки роптать, я живу в настоящем и в будущем, в прошлом же – никогда.
Друз протянул брату правую руку и улыбнулся.
– Добро пожаловать в мой дом, Мамерк Эмилий. Мамерк стиснул его руку, а потом поцеловал брата в губы.
– Мамерк, – проговорил он срывающимся голосом, – просто Мамерк… Я – единственный римлянин, носящий это имя, так что зови меня просто Мамерком.
– Наша сестра умирает, – молвил Друз, не отпуская руки брата и усаживая его рядом с собой.
– О, какое несчастье… Я ничего не знал!
– Разве Клавдия тебе ничего не говорила? – взвилась мать. – А ведь я все подробно ей растолковала.
– Нет, просто сказала, что ты убежала с Марком Ливием.
У Корнелии Сципион созрело важное решение: она понимала, что необходимо новое бегство.
– Марк Ливий, – заговорила она, не обращая внимания на наворачивающиеся на ее глаза слезы, – все последние двадцать семь лет я целиком отдавала себя твоему брату. Мне не суждено было знать свою дочь. Теперь я вижу, что ты и Марк Порций остаетесь с шестью детьми и без единой женщины в доме – разве что ты замыслил новую женитьбу…
Друз выразительно покрутил головой.
– Нет, мама, ничего подобного я не замышляю.
– Тогда, если ты этого хочешь, я переберусь сюда, чтобы присматривать за детьми!
– Хочу! – ответил Друз и снова улыбнулся брату. – Я рад прибавлению в семействе.
Ливия Друза умерла в тот день, когда Катону-младшему исполнилось два месяца. В некотором смысле это была безмятежная кончина, ибо, зная о приближающейся смерти, она делала все, что было в ее убывающих силах, чтобы ее уход не был трагедией для остающихся жить. Присутствие матери стало для нее огромным успокоением, так как она знала, что ее дети будут расти, окруженные любовью и заботой. Черпая у Корнелии Сципион силы (та не давала Сервилий попадаться на глаза матери), она смирилась с неминуемой кончиной и больше не думала о проклятии и сглазе. Куда важнее была судьба обреченных на жизнь.
Она непрестанно осыпала Катона Салониана словами любви и утешения, поручениями и пожеланиями. Его лицо она видела перед собой в последние минуты жизни, его руку она сжимала из последних сил, его любовью успокаивалась навеки ее душа. Не забыла она проститься и с братом Друзом, которому также адресовала слова любви и ободрения. Из детей она захотела взглянуть перед смертью только на маленького Цепиона.
– Позаботься о своем братике Катоне, – прошептала она и поцеловала мальчугана пылающими губами.
– Позаботься о моих детях, – попросила она напоследок мать.
Катону же Салониану она сказала:
– Я только сейчас поняла, что Пенелопа умерла прежде Одиссея.
Это были ее последние слова.
Часть III
Глава 1
– А ты иного мнения? Тем более неведомое, чем слаще жизнь.
– Наверное – иногда… Корнелия Сципион откашлялась.
– Почему бы тебе не называть меня «мамой»?
– Зачем? Ты оставила нас, когда мне было десять лет, а сестре – пять.
– Потому что я больше ни минуты не могла жить с этим человеком.
– Что неудивительно, – сухо отозвался Друз. – Он был не из тех, кому в гнездо можно подбросить кукушонка.
– Ты имеешь в виду Мамерка?
– А кого же еще?
– Он – твой родной брат, Марк Ливий.
– То же самое всегда твердит своей дочери о своем сыне моя сестра, – молвил Друз. – Но достаточно всего раз взглянуть на маленького Цепиона, чтобы даже круглый дурак сообразил, чей он отпрыск.
– Тогда тебе стоит взглянуть на Мамерка повнимательнее. Он – настоящий Ливий Друз, а не Корнелий Сципион. – Помявшись, она добавила: – И не Эмилий Лепид.
Перед ними вырос дом Друза. Войдя, Корнелия Сципион растерянно огляделась.
– Никогда не видела этого дома. Твой отец и впрямь обладал безупречным вкусом.
– Но ему недоставало безупречного человеческого тепла – а жаль, – горько ответил Друз.
Мать искоса взглянула на сына, но промолчала.
Повлияло ли проклятие Сервилий на планы судьбы и Фортуны или нет, но Ливия Друза поверила в злой глаз дочери. Она уже понимала, что умирает, и не могла найти иной причины, кроме проклятия. Она произвела на свет четырех детей без малейших затруднений, почему же пятое дитя должно ее погубить? Всякому известно, что каждый последующий плод вынашивается легче предыдущего.
При появлении в дверях полной старухи Ливия Друза широко раскрыла глаза, недоумевая, кому пришло в голову заставлять ее расходовать угасающую энергию на общение с какой-то незнакомкой. Но незнакомка кинулась к ней, широко раскинув руки.
– Я – твоя мать, Ливия Друза… – проговорила она и, присев на кровать, заключила свою девочку в жаркие объятия.
Обе зарыдали, не вынеся неожиданности встречи и мысли о стольких потерянных годах; затем, устроив дочь поудобнее, Корнелия Сципион пересела в придвинутое к самой кровати кресло. Уже начавший туманиться взор дочери впился в простоватое лицо, свойственное всем Сципионам, старушечий наряд, неухоженную прическу. В этом взоре сквозило недоумение.
– Я-то представляла тебя красавицей, мама, – призналась она.
– Ты хочешь сказать, заправской погубительницей мужчин.
– Отец, даже брат…
Корнелия Сципион погладила ее худую руку и улыбнулась.
– О, они – Ливий Друзы, что тут еще скажешь? А я люблю жизнь, девочка! И всегда любила. Люблю смеяться, не слишком серьезно отношусь ко всему окружающему.
Среди моих друзей хватало и мужчин, и женщин. Но – друзей! Однако в Риме у женщины не может быть друзей-мужчин без того, чтобы полгорода не решило, что у нее на уме нечто иное, кроме простого общения. Как оказалось, того же мнения придерживался твой отец. Мой муж. А я все равно не хотела отказываться от друзей – и мужчин, и женщин. При этом я не могла смириться со сплетнями и с тем, что твой отец неизменно верил всему, что болтали о его жене. Он ни разу не принял мою сторону!
– Значит, у тебя так и не было любовников? – спросила Ливия Друза.
– Не было, когда я жила с твоим отцом. Я стала жертвой злых сплетен, сама же отнюдь не была злодейкой. И все-таки я поняла, что, оставшись с твоим отцом, я погибну. Поэтому после рождения Мамерка я не стала разубеждать его, когда он вообразил, будто мальчик приходится сыном старому Мамерку Эмилию Лепиду, одному из моих ближайших друзей. Однако и он не был моим любовником, как и все остальные. Когда старый Мамерк предложил усыновить мое дитя, твой отец немедленно согласился – при условии, что и я покину его дом. Однако он так и не развелся со мной – не странно ли? Старый Мамерк был вдовцом, поэтому он с радостью принял у себя мать усыновленного им ребенка. Я попала в гораздо более счастливый дом, Ливия Друза, где прожила со старым Мамерком как его жена, пока он не умер.
Ливия Друза заставила себя приподнять голову от подушки.
– А я была уверена, что ты потеряла счет любовникам!
– Так оно и было, милое дитя, но уже после смерти старого Мамерка. Целые дюжины! Однако, да будет тебе известно, любовники надоедают. Они – всегда лишь способ изучения человеческой натуры в отсутствие сильной привязанности, как оно в большинстве случаев и бывает. Ищущий да обрящет. Однако наступает день просветления, и ты осознаешь, что любовная связь доставляет больше хлопот, чем она того стоит, что то неуловимое, чего тебе недостает, так и не найдено. С последним любовником я рассталась уже несколько лет назад. Я чувствую себя гораздо счастливее, просто живя со своим сыном Мамерком и наслаждаясь обществом друзей. Во всяком случае, так обстояло дело до его женитьбы. – Она скривилась. – Невестка мне не по нраву.
– Мама, я умираю! Теперь я тебя никогда не узнаю!
– Лучше что-то, чем совсем ничего, Ливия Друза. Не стоит во всем винить твоего брата, – Корнелия Сципион не испытывала колебаний, говоря чистую правду. – Оставив твоего отца, я не делала попыток увидеться с тобой или с твоим братом Марком. Могла бы, но не делала… – Она выпрямилась и ободряюще улыбнулась дочери. – Кто это сказал, что ты умираешь? С тех пор как ты родила своего ребеночка, минуло уже почти два месяца. Что-то долго он тебя убивает!
– Я умираю не из-за него, – прошептала Ливия Друза. – Меня прокляли. Я стала жертвой дурного глаза.
Корнелия Сципион разинула от удивления рот.
– Дурной глаз? О, Ливия Друза, это же небылицы! Ничего подобного не существует.
– Нет, существует.
– Не существует, дитя мое! И кто способен так люто ненавидеть тебя? Уж не бывший ли твой муженек?
– Нет, он обо мне даже не вспоминает.
– Тогда кто же?
Однако Ливия Друза затряслась, не желая отвечать.
– Нет, скажи! – Повелительные нотки в голосе матери лучше всего остального выдавали в ней продолжительницу рода Сципионов.
– Сервилия… – Больная скорее выдохнула, нежели произнесла вслух имя дочери.
– Сервилия? – Корнелия Сципион усиленно соображала, сведя на переносице брови. – А-а, дочь от первого мужа?
– Да.
– Понятно. – Она потрепала Ливию Друзу по руке. – Не стану наносить тебе оскорбление, обвиняя в этой беде единственно твое воображение, однако тебе следует побороть страх. Зачем доставлять девчонке столько удовольствия?
Заметив на полу тень, Корнелия Сципион обернулась и, узрев в дверях высокого рыжеволосого мужчину, одарила его приветливой улыбкой.
– Ты, наверное, Марк Порций, – сказала она, вставая. – Я – мать Ливий Друзы. Только что мы беседовали с твоей женой по душам. Пригляди-ка за ней, а я схожу за ее братом.
Проходя между колонн, она, наконец, наткнулась на старшего сына, который сидел, пригорюнившись, у фонтанчика.
– Марк Ливий! – решительно окликнула она его. – Знал ли ты, что твоя сестра считает себя жертвой сглаза?
– Не может быть! – Друз был потрясен.
– Еще как может! Будто бы ее сглазила ее собственная дочь по имени Сервилия…
Он поджал губы.
– Понимаю…
– Ты как будто не удивлен, сын мой?
– Уже нет. Этот ребенок представляет нешуточную опасность. Держать ее в этом доме – все равно, что оказывать гостеприимство Сфинксу – чудовищу, способному осуществить самые зловредные замыслы.
– Неужели Ливия Друза и впрямь может умереть, поверив, что ее прокляли?
Друз покачал головой.
– Мама, – произнес он, сам не замечая, как с его губ сорвалось это слово, – Ливия Друза умирает от повреждения, нанесенного ее внутренностям во время рождения последнего ребенка. Таково мнение лекарей, которым я верю. Повреждение не зажило, а разрастается. Ты не почувствовала, какой запах стоит в ее комнате?
– Конечно, заметила. Однако она, по-моему, относит все на счет проклятия.
– Сейчас приведу девчонку, – решил Друз и встал.
– Признаюсь, мне хочется на нее взглянуть, – молвила Корнелия Сципион, усаживаясь на место сына. Ей было о чем подумать в ожидании внучки: нечаянно сорвавшееся с губ сына слово «мама» занимало сейчас все ее мысли.
Маленькая, очень смуглая, красивая какой-то загадочной красотой, при этом горящая таким огнем, наполненная такой силой, что бабушка сравнила ее с домиком, построенном на жерле огнедышащего вулкана… В один прекрасный день раздастся взрыв, крыша взовьется в воздух, и она предстанет миру во всей своей истинной красе. Яд и ураган! Что же послужило причиной ее несчастья?
– Сервилия, познакомься со своей бабушкой, Корнелией Сципион, – сказал Друз, не отпуская плечо племянницы.
Сервилия фыркнула и ничего не ответила.
– Я только что побывала у твоей матери, – сказала бабушка. – Ты знаешь, что она воображает, будто ты ее прокляла?
– Да? Вот и хорошо, – ответила Сервилия. – Я ее действительно прокляла.
– Так. Спасибо, – ответила бабушка и махнула рукой без всякого выражения на лице. – Возвращайся в детскую!
Отведя племянницу и вернувшись к теще, Друз не смог скрыть удовлетворения.
– Блестяще! – сказал он, садясь. – Ты раздавила ее!
– Сервилию никогда никто не сможет раздавить, – в задумчивости откликнулась Корнелия Сципион. – Разве что мужчина…
– Это уже получилось у ее отца.
– А, понимаю… Я слыхала, что он отказался признавать своих детей.
– Так и есть. Остальные были еще слишком малы, чтобы это на них повлияло. Зато для Сервилий это стало ударом – во всяком случае, так мне кажется. С ней никогда ничего не знаешь наверняка, мама: она так же скрытна, как и опасна.
– Бедненькая! – посочувствовала бабушка.
– Ха! – отозвался Друз.
В этот момент перед ними предстал Кратипп, объявивший о визите Мамерка Эмилия Лепида Ливиана.
Мамерк очень походил внешностью на Друза, однако ему недоставало властности, которую все замечали в Друзе. Ему исполнилось всего двадцать семь лет, в отличие от тридцатисемилетнего Друза; за его плечами не было блестящей адвокатской карьеры, ему не предсказывали громкого политического будущего. Зато в нем была притягательная флегматичность, которая отсутствовала в старшем брате. То, что бедняге Друзу пришлось постигать без посторонней помощи после битвы при Араузионе, было при Мамерке с самого его рождения благодаря его матери, истинной Корнелии из ветви Сципионов – незашоренной, образованной, пытливой.
Корнелия Сципион подвинулась, освобождая местечко для Мамерка, который поник, видя, что Друз не обращается к нему с приветствием, а только испытующе смотрит на него.
– Не хмурься, Марк Ливий, – обратилась к Друзу мать. – Вы – родные братья. Поэтому вам суждено стать хорошими друзьями.
– Я никогда не сомневался в степени нашего родства, – проговорил Мамерк.
– Зато я сомневался, – мрачно бросил Друз. – Где же правда, мама? В твоих сегодняшних словах или в уверениях отца?
– В моих сегодняшних словах. Я ввела вашего отца в заблуждение, чтобы обрести свободу. Я не оправдываю своего поведения: наверное, я была именно такой, какой ты меня считал, Марк Ливий, если не хуже, хотя ты не видел истинных причин этого. – Она пожала плечами. – У меня нет привычки роптать, я живу в настоящем и в будущем, в прошлом же – никогда.
Друз протянул брату правую руку и улыбнулся.
– Добро пожаловать в мой дом, Мамерк Эмилий. Мамерк стиснул его руку, а потом поцеловал брата в губы.
– Мамерк, – проговорил он срывающимся голосом, – просто Мамерк… Я – единственный римлянин, носящий это имя, так что зови меня просто Мамерком.
– Наша сестра умирает, – молвил Друз, не отпуская руки брата и усаживая его рядом с собой.
– О, какое несчастье… Я ничего не знал!
– Разве Клавдия тебе ничего не говорила? – взвилась мать. – А ведь я все подробно ей растолковала.
– Нет, просто сказала, что ты убежала с Марком Ливием.
У Корнелии Сципион созрело важное решение: она понимала, что необходимо новое бегство.
– Марк Ливий, – заговорила она, не обращая внимания на наворачивающиеся на ее глаза слезы, – все последние двадцать семь лет я целиком отдавала себя твоему брату. Мне не суждено было знать свою дочь. Теперь я вижу, что ты и Марк Порций остаетесь с шестью детьми и без единой женщины в доме – разве что ты замыслил новую женитьбу…
Друз выразительно покрутил головой.
– Нет, мама, ничего подобного я не замышляю.
– Тогда, если ты этого хочешь, я переберусь сюда, чтобы присматривать за детьми!
– Хочу! – ответил Друз и снова улыбнулся брату. – Я рад прибавлению в семействе.
Ливия Друза умерла в тот день, когда Катону-младшему исполнилось два месяца. В некотором смысле это была безмятежная кончина, ибо, зная о приближающейся смерти, она делала все, что было в ее убывающих силах, чтобы ее уход не был трагедией для остающихся жить. Присутствие матери стало для нее огромным успокоением, так как она знала, что ее дети будут расти, окруженные любовью и заботой. Черпая у Корнелии Сципион силы (та не давала Сервилий попадаться на глаза матери), она смирилась с неминуемой кончиной и больше не думала о проклятии и сглазе. Куда важнее была судьба обреченных на жизнь.
Она непрестанно осыпала Катона Салониана словами любви и утешения, поручениями и пожеланиями. Его лицо она видела перед собой в последние минуты жизни, его руку она сжимала из последних сил, его любовью успокаивалась навеки ее душа. Не забыла она проститься и с братом Друзом, которому также адресовала слова любви и ободрения. Из детей она захотела взглянуть перед смертью только на маленького Цепиона.
– Позаботься о своем братике Катоне, – прошептала она и поцеловала мальчугана пылающими губами.
– Позаботься о моих детях, – попросила она напоследок мать.
Катону же Салониану она сказала:
– Я только сейчас поняла, что Пенелопа умерла прежде Одиссея.
Это были ее последние слова.
Часть III
Глава 1
Невзирая на скудость познаний в римском праве и неискушенность в интригах, Луций Корнелий Сулла чувствовал себя в должности городского претора как рыба в воде. Во-первых, он был наделен интуицией; во-вторых, он окружил себя опытными советниками, к мнению которых внимательно прислушивался; и, в-третьих, ему был дан редкий дар умного властителя. Что в основном его радовало в этом назначении, так это то, что он не был более связан с Гаем Марием. Наконец-то судьба предоставила ему возможность проявить себя. Его ближайшее окружение постепенно разрасталось; его привычка всегда и во всем посвящать в свои дела сына была оценена свитой и признана мудрой; его сын, горячо любимый Сулла-младший, приобрел ранний и ценный опыт как в управлении людьми, так и в военном искусстве.
В свои молодые годы юноша выглядел как Цезарь, но он еще и унаследовал внешнюю привлекательность Юлианского рода. Он сразу располагал к себе, имел много друзей и умел ценить дружбу, так как был не только привлекателен, но и справедлив. Лидером среди друзей Суллы-младшего был бледный, худой юноша пятью месяцами старше него, по имени Марк Туллий Цицерон. Случайно выяснилось, что Цицерон происходит из родного города Гая Мария, Арпина. Ею дед приходился родственником брату Гая Мария, Марку: они были женаты на двух сестрах. Сулла никогда не узнал бы об этом, не приди Цицерон в их дом. Гость был словоохотлив. К примеру, не успел Сулла-старший спросить, что юноша из Арпина ищет в Риме, как тут же получил пространный ответ.
– Мой отец – давний друг Марка Эмилия Скавра, – с важностью отвечал Цицерон, – а также друг Квинта Муция Сцеволы Авгура. А тот – сподвижник Луция Лициния Красса Оратора! Стоило отцу понять, что я слишком одарен и умен, чтобы прозябать в Арпине, он послал нас в Рим. Это было в прошлом году. Теперь у нас прекрасный дом по соседству с Публием Рутилием Руфом. Я учился у Квинта Муция и Луция Красса. Я начал занятия, когда мне было восемь лет. Мы – не деревенщина, Луций Корнелий! Мы – гораздо лучшего воспитания, чем Гай Марий!
Оглушенный обилием информации, Луций Корнелий сел и предоставил тринадцатилетнему подростку трещать дальше, опасаясь только, казалось бы, неизбежного: когда огромная голова, отягощающая слишком тонкую шею Цицерона, перевесит и покатится, все так же треща.
– А знаете ли вы, – безыскусно продолжал Цицерон, – что меня собиралась слушать целая аудитория, когда я упражнялся в риторике? Нет сомнения, что мои наставники гордятся мною!
– Я полагаю, что ты намереваешься сделать карьеру адвоката? – со скрытой насмешкой спросил Сулла-старший.
– Конечно! Но не так, как великий Апулей. Мое происхождение достаточно благородно, чтобы рассчитывать на консульство. Конечно, первая ступень – это сенат. У меня будет публичная известность. Все мне прочат это! – огромная голова Цицерона горделиво поднялась. – По моему опыту, Луций Корнелий, выборная юридическая должность гораздо выгоднее, чем должность начальника в нашей старушке-армии.
С любопытством глядя на юношу, Сулла мягко заметил ему:
– Я добился всего в жизни благодаря этой старушке, Марк Туллий. У меня никогда не было карьеры законника, но теперь я – городской претор.
Цицерон пропустил замечание мимо ушей:
– У вас просто не было моих преимуществ, Луций Корнелий. Я стану претором в свои сорок лет.
Сулла сдался:
– Охотно верю, Марк Туллий.
– Да, tata, – проговорил Сулла-младший позже, после ухода Цицерона, пользуясь наедине с отцом детским обращением «tata», – он, конечно, в высшей степени тщеславен, – но мне он нравится. А тебе?
– Мне кажется, твой Цицерон ужасен, но, согласен, в нем есть что-то привлекательное. Он и в самом деле так талантлив, как о нем говорят?
– Суди сам, tata.
Сулла-старший энергично встряхнул головой.
– Нет, спасибо! В другой раз я не позволю ему так самонадеянно красоваться. Напыщенный арпинский гриб!
– Принцепс сената Скавр чрезвычайно внимателен к нему, – заметил Сулла-младший, облокачиваясь на плечо отца с фамильярностью, которая никогда не будет дана бедному Цицерону, ибо юный Цицерон уже начинал догадываться, что его отец в глазах римской знати просто провинциальный дворянин, которого как родственника Гая Мария начинают избегать. И тогда Цицерон стал невольно открещиваться от родного отца, слишком ясно понимая, что близость к Гаю Марию не послужит на пользу его будущей блестящей карьере.
– Принцепс сената Скавр, – ответил Луций Корнелий Сулла поучительно, – сейчас слишком озабочен, чтобы интересоваться каким-то Марком Туллием Цицероном.
Последнее было совершенной правдой. Принцепс сената Марк Эмилий Скавр обычно занимался делами колоний, когда они не были чреваты войной. Сенаторы считали отношения колоний с метрополией недостаточно важными, чтобы тратить на них время, поэтому глава государства был вечно озабочен поиском чиновников, которые взвалили бы на себя бремя разрешения национальных конфликтов без чрезмерных государственных издержек, – а таковые встречались редко. Вследствие этого ответ Сократу, младшему сыну почившего в бозе царя Вифинского, задержался на десять месяцев. Впрочем, ответ этот не утешил Сократа, так как решительно пресекал его притязания на трон и подтверждал законность власти третьего по счету царя Никомедии.
Пока гонец скакал в Никомедию, принцепс сената Скавр получил известия о еще одной междоусобице, касающейся притязаний на трон. Царица Лаодика и царь Каппадокии Ариобарзан искали у Рима защиты от царя Армении Тиграна и его тестя, царя Митридата Понтийского. Пресытившись правлением сына Митрадата и внука его ставленника, Гордия, каппадокийцы пытались отыскать достойного наследника каппадокийского трона. Один из вероятных преемников, по слухам, был отравлен по приказу Гордия, после чего тщательно проследили генеалогии других претендентов, и в результате выявили чистоту царского происхождения в некоем Ариобарзане. Его мать – по имени Лаодика – приходилась сестрой последнему царю истинно каппадокийского рода, Ариарату. Юный царь Ариарат Эзеб, внук Гордия, был смещен с трона. Но хитроумный Митридат, опасаясь открытой вражды с Римом, начал действовать через своего агента, армянского царя Тиграна. Таким образом, Армения захватила Каппадокию, а Тигран посадил на трон нового царя – на сей раз не малолетнего юнца, а самого Гордия.
Лаодика и Ариобарзан появились в Риме той весной, когда Сулла был городским претором. Их присутствие было чрезвычайно тягостно для Скавра, который ранее неоднократно (письменно и устно) провозглашал, что судьба каппадокийского трона должна быть отдана в руки народа Каппадокии. И хотя происки царя Митридата не были полностью доказаны, не внять сейчас мольбам Лаодики и Ариобарзана – значило отказаться от своих слов.
Скавр и Луций Корнелий Сулла вышли из сената, только что вяло дебатировавшего по поводу событий в Каппадокии.
– Тебе нужно поехать и увидеть все своими глазами, – посоветовал Сулла.
– Ерунда! – проскрежетал Скавр. – Я не могу оставить Рим.
– Тогда назначь кого-нибудь вместо себя, – сказал Сулла.
Скавр выпятил костлявый подбородок и, привыкший брать все на себя, произнес:
– Нет, Луций Корнелий, я еду сам.
И он поехал, но не в Каппадокию, а в Амазею, вотчину Митридата. Превозносимый и повсюду встречаемый с пышностью и роскошью, Марк Эмилий Скавр провел в Понтии незабываемое время. Он охотился на льва и медведя; он преследовал дельфина и тунца в водах Понта Эвксинского; он любовался красотами гор, водопадов и равнин; ему подносили деликатесы и диковинные фрукты.
Заверенный, что Понтия не имеет притязаний на Каппадокию, Скавр быстро сменил гнев на милость. А найдя двор Митридата вполне эллинизированным и говорящим по-гречески, Скавр вовсе забыл о цели своего визита, принял дары и отплыл восвояси на одном из кораблей Митридата.
– Мы уладили дело, – сказал Митридат Архелаю, широко и довольно улыбаясь.
– Я полагаю, в немалой степени благодаря твоим хвалебным письмам к нему в течение последних двух лет, – проговорил Архелай. – Продолжай писать ему, о Светлейший! Это лучшая из дипломатий.
– Так же, как и мешок с золотом, который я дал ему в дорогу.
– Ты как всегда прав, о Светлейший!
Пользуясь выгодами своего поста городского претора, Сулла постепенно начал обработку Скавра, а через него – других лидеров сената, поставив себе цель склонить их к своей кандидатуре для управления одной из двух испанских колоний. В целом его тактика была удачной, и к началу июня он уже имел виды на наместничество в богатой Дальней Испании.
Но дотоле благосклонная к нему Фортуна внезапно повела себя на манер уличной потаскушки и отвернулась от него. Из Ближней Испании вернулся с победой Тит Дидий, оставив наместником Испании до конца года своего квестора. А двумя днями позже Публий Лициний Красс отпраздновал свой триумф в Дальней Испании; его квестор также оставался там до окончания года. Тит Дидий уверил сенат, что Ближняя Испания пребывает в спокойствии и верна метрополии благодаря его уверенной победе над кельтиберскими племенами. Между тем Публий Красс приехал из испанской провинции, не приняв должных мер предосторожности. Он прибрал к рукам оловянные рудники, которыми была богата провинция; посетил Касситериды – Оловянные острова – и внушил всем такие страх и благоговение, какие способен внушить настоящий римлянин со свойственным ему величием, после чего гарантировал хорошее вознаграждение за добычу олова. Отец троих сыновей, он использовал свою власть для улучшения семейного благосостояния, но оставил провинцию далекой от полного подчинения Риму.
Вскоре после триумфа Публия Красса пришла весть, что Лузитания восстала с новой силой и решимостью. Но претор Публий Корнелий Сципион Насика, посланный туда в качестве временного наместника, так решительно повел дела, что стали поговаривать о продлении его полномочий на следующий год. Таким образом, Сулла не мог более рассчитывать и на Дальнюю Испанию.
В октябре от квестора, оставленного Титом Дидием в Ближней Испании, пришла срочная просьба о помощи: все местные племена – васконцы, кантабрийцы, и иллергеты восстали. Будучи городским претором, Сулла не мог вызваться добровольцем и был вынужден следить за ходом событий, когда консул Гай Валерий Флакк был срочно послан для усмирения восставших и управления Ближней Испанией.
Что же оставляла судьба ему? Македонию? Но это была консульская провинция, управление которой едва ли доверили бы претору. Разве что в прошлом году управляющим был назначен прошлогодний городской претор Гай Сентий. Последний быстро зарекомендовал себя талантливым организатором кампании, и потому надежд на то, что вскоре он будет смещен, не оставалось. Азия? Эта провинция (Сулла знал об этом) уже обещана Луцию Валерию Флакку. Африка? Нищета и захолустье. Сардиния с Корсикой в придачу? Еще одно захолустье.
В полнейшем безденежье, Сулла был вынужден созерцать, как у него под носом растаскивают одну богатейшую провинцию за другой. Он был намертво прикован к судам и Риму. Должность консула будет разыграна через какую-то пару лет. А среди соискателей были могущественный Публий Сципион Насика и Луций Флакк (у последнего уже хватило влияния, чтобы получить пост наместника в Азии на следующий год). Третий претендент, богач Публий Рутилий Лупус, мог раздавать еще более щедрые взятки. Если не сделать состояние за пределами римских владений – прощай всякие надежды.
В свои молодые годы юноша выглядел как Цезарь, но он еще и унаследовал внешнюю привлекательность Юлианского рода. Он сразу располагал к себе, имел много друзей и умел ценить дружбу, так как был не только привлекателен, но и справедлив. Лидером среди друзей Суллы-младшего был бледный, худой юноша пятью месяцами старше него, по имени Марк Туллий Цицерон. Случайно выяснилось, что Цицерон происходит из родного города Гая Мария, Арпина. Ею дед приходился родственником брату Гая Мария, Марку: они были женаты на двух сестрах. Сулла никогда не узнал бы об этом, не приди Цицерон в их дом. Гость был словоохотлив. К примеру, не успел Сулла-старший спросить, что юноша из Арпина ищет в Риме, как тут же получил пространный ответ.
– Мой отец – давний друг Марка Эмилия Скавра, – с важностью отвечал Цицерон, – а также друг Квинта Муция Сцеволы Авгура. А тот – сподвижник Луция Лициния Красса Оратора! Стоило отцу понять, что я слишком одарен и умен, чтобы прозябать в Арпине, он послал нас в Рим. Это было в прошлом году. Теперь у нас прекрасный дом по соседству с Публием Рутилием Руфом. Я учился у Квинта Муция и Луция Красса. Я начал занятия, когда мне было восемь лет. Мы – не деревенщина, Луций Корнелий! Мы – гораздо лучшего воспитания, чем Гай Марий!
Оглушенный обилием информации, Луций Корнелий сел и предоставил тринадцатилетнему подростку трещать дальше, опасаясь только, казалось бы, неизбежного: когда огромная голова, отягощающая слишком тонкую шею Цицерона, перевесит и покатится, все так же треща.
– А знаете ли вы, – безыскусно продолжал Цицерон, – что меня собиралась слушать целая аудитория, когда я упражнялся в риторике? Нет сомнения, что мои наставники гордятся мною!
– Я полагаю, что ты намереваешься сделать карьеру адвоката? – со скрытой насмешкой спросил Сулла-старший.
– Конечно! Но не так, как великий Апулей. Мое происхождение достаточно благородно, чтобы рассчитывать на консульство. Конечно, первая ступень – это сенат. У меня будет публичная известность. Все мне прочат это! – огромная голова Цицерона горделиво поднялась. – По моему опыту, Луций Корнелий, выборная юридическая должность гораздо выгоднее, чем должность начальника в нашей старушке-армии.
С любопытством глядя на юношу, Сулла мягко заметил ему:
– Я добился всего в жизни благодаря этой старушке, Марк Туллий. У меня никогда не было карьеры законника, но теперь я – городской претор.
Цицерон пропустил замечание мимо ушей:
– У вас просто не было моих преимуществ, Луций Корнелий. Я стану претором в свои сорок лет.
Сулла сдался:
– Охотно верю, Марк Туллий.
– Да, tata, – проговорил Сулла-младший позже, после ухода Цицерона, пользуясь наедине с отцом детским обращением «tata», – он, конечно, в высшей степени тщеславен, – но мне он нравится. А тебе?
– Мне кажется, твой Цицерон ужасен, но, согласен, в нем есть что-то привлекательное. Он и в самом деле так талантлив, как о нем говорят?
– Суди сам, tata.
Сулла-старший энергично встряхнул головой.
– Нет, спасибо! В другой раз я не позволю ему так самонадеянно красоваться. Напыщенный арпинский гриб!
– Принцепс сената Скавр чрезвычайно внимателен к нему, – заметил Сулла-младший, облокачиваясь на плечо отца с фамильярностью, которая никогда не будет дана бедному Цицерону, ибо юный Цицерон уже начинал догадываться, что его отец в глазах римской знати просто провинциальный дворянин, которого как родственника Гая Мария начинают избегать. И тогда Цицерон стал невольно открещиваться от родного отца, слишком ясно понимая, что близость к Гаю Марию не послужит на пользу его будущей блестящей карьере.
– Принцепс сената Скавр, – ответил Луций Корнелий Сулла поучительно, – сейчас слишком озабочен, чтобы интересоваться каким-то Марком Туллием Цицероном.
Последнее было совершенной правдой. Принцепс сената Марк Эмилий Скавр обычно занимался делами колоний, когда они не были чреваты войной. Сенаторы считали отношения колоний с метрополией недостаточно важными, чтобы тратить на них время, поэтому глава государства был вечно озабочен поиском чиновников, которые взвалили бы на себя бремя разрешения национальных конфликтов без чрезмерных государственных издержек, – а таковые встречались редко. Вследствие этого ответ Сократу, младшему сыну почившего в бозе царя Вифинского, задержался на десять месяцев. Впрочем, ответ этот не утешил Сократа, так как решительно пресекал его притязания на трон и подтверждал законность власти третьего по счету царя Никомедии.
Пока гонец скакал в Никомедию, принцепс сената Скавр получил известия о еще одной междоусобице, касающейся притязаний на трон. Царица Лаодика и царь Каппадокии Ариобарзан искали у Рима защиты от царя Армении Тиграна и его тестя, царя Митридата Понтийского. Пресытившись правлением сына Митрадата и внука его ставленника, Гордия, каппадокийцы пытались отыскать достойного наследника каппадокийского трона. Один из вероятных преемников, по слухам, был отравлен по приказу Гордия, после чего тщательно проследили генеалогии других претендентов, и в результате выявили чистоту царского происхождения в некоем Ариобарзане. Его мать – по имени Лаодика – приходилась сестрой последнему царю истинно каппадокийского рода, Ариарату. Юный царь Ариарат Эзеб, внук Гордия, был смещен с трона. Но хитроумный Митридат, опасаясь открытой вражды с Римом, начал действовать через своего агента, армянского царя Тиграна. Таким образом, Армения захватила Каппадокию, а Тигран посадил на трон нового царя – на сей раз не малолетнего юнца, а самого Гордия.
Лаодика и Ариобарзан появились в Риме той весной, когда Сулла был городским претором. Их присутствие было чрезвычайно тягостно для Скавра, который ранее неоднократно (письменно и устно) провозглашал, что судьба каппадокийского трона должна быть отдана в руки народа Каппадокии. И хотя происки царя Митридата не были полностью доказаны, не внять сейчас мольбам Лаодики и Ариобарзана – значило отказаться от своих слов.
Скавр и Луций Корнелий Сулла вышли из сената, только что вяло дебатировавшего по поводу событий в Каппадокии.
– Тебе нужно поехать и увидеть все своими глазами, – посоветовал Сулла.
– Ерунда! – проскрежетал Скавр. – Я не могу оставить Рим.
– Тогда назначь кого-нибудь вместо себя, – сказал Сулла.
Скавр выпятил костлявый подбородок и, привыкший брать все на себя, произнес:
– Нет, Луций Корнелий, я еду сам.
И он поехал, но не в Каппадокию, а в Амазею, вотчину Митридата. Превозносимый и повсюду встречаемый с пышностью и роскошью, Марк Эмилий Скавр провел в Понтии незабываемое время. Он охотился на льва и медведя; он преследовал дельфина и тунца в водах Понта Эвксинского; он любовался красотами гор, водопадов и равнин; ему подносили деликатесы и диковинные фрукты.
Заверенный, что Понтия не имеет притязаний на Каппадокию, Скавр быстро сменил гнев на милость. А найдя двор Митридата вполне эллинизированным и говорящим по-гречески, Скавр вовсе забыл о цели своего визита, принял дары и отплыл восвояси на одном из кораблей Митридата.
– Мы уладили дело, – сказал Митридат Архелаю, широко и довольно улыбаясь.
– Я полагаю, в немалой степени благодаря твоим хвалебным письмам к нему в течение последних двух лет, – проговорил Архелай. – Продолжай писать ему, о Светлейший! Это лучшая из дипломатий.
– Так же, как и мешок с золотом, который я дал ему в дорогу.
– Ты как всегда прав, о Светлейший!
Пользуясь выгодами своего поста городского претора, Сулла постепенно начал обработку Скавра, а через него – других лидеров сената, поставив себе цель склонить их к своей кандидатуре для управления одной из двух испанских колоний. В целом его тактика была удачной, и к началу июня он уже имел виды на наместничество в богатой Дальней Испании.
Но дотоле благосклонная к нему Фортуна внезапно повела себя на манер уличной потаскушки и отвернулась от него. Из Ближней Испании вернулся с победой Тит Дидий, оставив наместником Испании до конца года своего квестора. А двумя днями позже Публий Лициний Красс отпраздновал свой триумф в Дальней Испании; его квестор также оставался там до окончания года. Тит Дидий уверил сенат, что Ближняя Испания пребывает в спокойствии и верна метрополии благодаря его уверенной победе над кельтиберскими племенами. Между тем Публий Красс приехал из испанской провинции, не приняв должных мер предосторожности. Он прибрал к рукам оловянные рудники, которыми была богата провинция; посетил Касситериды – Оловянные острова – и внушил всем такие страх и благоговение, какие способен внушить настоящий римлянин со свойственным ему величием, после чего гарантировал хорошее вознаграждение за добычу олова. Отец троих сыновей, он использовал свою власть для улучшения семейного благосостояния, но оставил провинцию далекой от полного подчинения Риму.
Вскоре после триумфа Публия Красса пришла весть, что Лузитания восстала с новой силой и решимостью. Но претор Публий Корнелий Сципион Насика, посланный туда в качестве временного наместника, так решительно повел дела, что стали поговаривать о продлении его полномочий на следующий год. Таким образом, Сулла не мог более рассчитывать и на Дальнюю Испанию.
В октябре от квестора, оставленного Титом Дидием в Ближней Испании, пришла срочная просьба о помощи: все местные племена – васконцы, кантабрийцы, и иллергеты восстали. Будучи городским претором, Сулла не мог вызваться добровольцем и был вынужден следить за ходом событий, когда консул Гай Валерий Флакк был срочно послан для усмирения восставших и управления Ближней Испанией.
Что же оставляла судьба ему? Македонию? Но это была консульская провинция, управление которой едва ли доверили бы претору. Разве что в прошлом году управляющим был назначен прошлогодний городской претор Гай Сентий. Последний быстро зарекомендовал себя талантливым организатором кампании, и потому надежд на то, что вскоре он будет смещен, не оставалось. Азия? Эта провинция (Сулла знал об этом) уже обещана Луцию Валерию Флакку. Африка? Нищета и захолустье. Сардиния с Корсикой в придачу? Еще одно захолустье.
В полнейшем безденежье, Сулла был вынужден созерцать, как у него под носом растаскивают одну богатейшую провинцию за другой. Он был намертво прикован к судам и Риму. Должность консула будет разыграна через какую-то пару лет. А среди соискателей были могущественный Публий Сципион Насика и Луций Флакк (у последнего уже хватило влияния, чтобы получить пост наместника в Азии на следующий год). Третий претендент, богач Публий Рутилий Лупус, мог раздавать еще более щедрые взятки. Если не сделать состояние за пределами римских владений – прощай всякие надежды.