Маккаммон Роберт. Жизнь мальчишки

   Мама протянула мне письмо, и я увидел подпись.
   Леди.
   Когда папа вернулся домой, мама рассказала ему о визите мистера Лайтфута и письме Леди, наверное, раньше, чем он успел снять свою фуражку молочника.
   — Что ей нужно от нас, как ты думаешь? — спросил маму отец.
   — Не знаю, но сдается мне, что она решила оплатить услуги мистера Лайтфута, чтобы он стал нашим персональным монтером.
   Отец снова перечитал письмо Леди.
   — У нее отличный почерк, — заметил он, — для такой-то пожилой женщины. Я всегда считал, что у старух почерк становится корявым.
   Он прикусил нижнюю губу. Я понял, что настроение у него портится.
   — Знаете, я никогда не видел Леди вблизи. Я, конечно, видел ее на улице, но… Он покачал головой:
   — Нет. Не думаю, что я приму ее приглашение.
   — Но, Том, — нетерпеливо проговорила мама. — Леди сама просит, чтобы мы к ней пришли. В ее дом!
   — Для меня это не важно, — ответил отец. — Я не пойду к ней, и все тут.
   — Но почему, Том? Можешь ты мне объяснить?
   — В пятницу вечером «Филадельфия» играет с «Пиратом», будет радиотрансляция, — ответил отец, опускаясь в свое удобное кресло. — По-моему, это достаточно веская причина.
   — Мне так не кажется, — холодно отозвалась мама. Этот эпизод стал одним из свидетельств того, что я не до конца знал своих родителей. До тех пор я был уверен, что мои мама и папа ладят лучше девяноста девяти процентов семей нашего городка, но, как оказалось, и они не всегда находят общий язык. Как нет ни одного идеального человека, так и брак двух несовершенных людей не может длиться всю жизнь тихо и мирно. Бывало, я слышал, как отец раздраженно кричит на маму из-за потерянного носка, тогда как истинная причина его раздражения крылась в том, что днем ему отказали в прибавке к жалованью. Я с удивлением слушал, как моя всегда такая миролюбивая мама устраивает разнос из-за грязи на ковре, а на самом деле вся беда была в том, что она повздорила с соседкой. И на этот раз в путанице крайностей благонравия и природной ярости, известной нам под названием «жизнь», между мамой и отцом зарождалось новое противоречие.
   — Это из-за того, что она цветная, да? — сделала свой первый выпад мама. — Из-за этого ты не хочешь к ней идти?
   — Нет, конечно, нет.
   — Ты в точности похож на своего отца. Том, копия. Клянусь, Том…
   — Замолчи! — внезапно сорвался отец. Даже я вздрогнул. Упоминание дедушки Джейберда, который относился к расизму точно так же, как рыба к воде, определенно было ударом ниже пояса. Отец никогда не страдал глупой ненавистью к цветным, в этом я был совершенно уверен. Но он был сыном человека, который всю свою жизнь каждое без исключений утро встречал поднятием флага Конфедерации и почитал темную кожу знаком, коим человека отмечает дьявол. Этот тяжкий крест отец был вынужден покорно нести, потому что любил дедушку Джейберда; вместе с тем он лелеял в душе веру — которую надеялся когда-нибудь привить и мне, — что ненавидеть любого человека, по любой причине, значит совершать противный Богу грех. Вот почему мне было понятно, что за следующими словами отца стояла только гордость и более ничего:
   — От этой женщины я милостыни не приму, ни под каким видом!
   — Кори, — наконец обратила на меня внимание мама, — по-моему, тебе нужно было заняться математикой, разве не так?
   Я отправился в свою комнату, но это совсем не означало, что я не слышал оттуда продолжение спора.
   Нельзя сказать, что дальнейший разговор мамы и отца происходил на повышенных тонах, но держать себя в руках обе стороны особенно не пытались. Как я догадывался, ссора давно уже собиралась на горизонте подобно грозовой туче и зрела словно нарыв, подогреваемая многими причинами: это была и утонувшая в озере машина, и пасхальные осы, и то, что отец не мог купить мне новый велосипед, и переживания, связанные с наводнением. Слушая, как отец объясняет маме, что она не имеет права тащить его на аркане в дом к Леди, я постепенно начал понимать истинную причину, крывшуюся за его категорическим нежеланием знаться с королевой Братона: он ее просто-напросто боялся.
   — Ни за что, даже не проси! — кричал он маме. — Я не собираюсь водить знакомство с теми, кто полагает, что эти игры, это дуракаваляние с костями и мертвыми животными — нормальное дело, и кто… — Он замолчал, и тут я уразумел, что в эту категорию людей вполне можно было зачислить и дедушку Джейберда и что отец тоже это понял. — Я просто не пойду к ней, и все тут, — бессильно закончил он.
   Мама поняла, что нет смысла загонять лошадей. Я скорее вообразил, чем услышал ее тяжкий вздох:
   — Тогда я отправлюсь к ней с визитом одна — это тебя устроит? Нельзя же просто так взять и отказать ей. Это будет неприлично, а она ничего плохого нам не сделала.
   Отец немного помолчал, потом ответил:
   — Хорошо, можешь отправляться.
   — Кори я тоже возьму с собой.
   Эти мамины слова послужили поводом для новой вспышки.
   — Зачем он там тебе? Ты что, хочешь, чтобы он увидел все эти скелеты, которых, я не сомневаюсь, немало заперто по шкафам у этой женщины? Ребекка, я не знаю, чего она от нас хочет, и честно тебе скажу: мне на это наплевать. Но эта женщина занимается всякими глупостями с восковыми куклами и дохлыми черными кошками и бог еще знает с чем, о чем и думать противно! Я уверен, что Кори не место в ее доме; ему нечего там делать!
   — Но Леди в своем письме просила нас прийти вместе с Кори. Вот, сам посмотри!
   — Я уже видел письмо. Я не знаю, что она задумала и что ей от нас нужно, но одно я знаю твердо — Леди не та женщина, с которой стоит водить близкое знакомство. С ней вообще не стоит связываться. Ты помнишь Барка Хатчета? Помнишь, что с ним стало? Тот самый Барк Хатчет, что был помощником управляющего в молочной в пятьдесят восьмом?
   — Я знаю, о ком ты говоришь.
   — Этот Барк Хатчет жевал табак. А когда жуешь табак, то, само собой, сплевываешь, не без этого. Дурная привычка; он уже внимания на нее не обращал. Доходило до того — только не смей никому об этом говорить, — доходило до того, что он забывался и сплевывал прямо в бидоны с молоком.
   — Том, ну к чему ты завел этот разговор…
   — Все к тому, сейчас узнаешь. Так вот, однажды шел Барк Хатчет по Мерчантс-стрит, он только-только подстригся у мистера Доллара в парикмахерской — а нужно сказать, что у Барка была роскошная шевелюра и такие густые волосы, что их ни один гребешок не брал, — так вот, он опять забылся, повернул голову и сплюнул прямо на мостовую. Только на мостовую его табак не попал, а угодил прямо на ботинок Человеку-Луне. Ботинки у того были белые, а табачная жвачка Барка вся по ним размазалась. Не хотел он на Человека-Луну плевать, я в этом и тогда был уверен, и теперь. А Человек-Луна и ухом не повел, просто прошел мимо, и все. Но этого Барку показалось мало. У него было странное чувство юмора. Как на грех, потянуло его рассмеяться, может, от смущения, а может, по другой какой причине. Рассмеялся он прямо в лицо Человеку-Луне. И знаешь, что после этого случилось?
   — Что? — устало спросила мама.
   — Через неделю Барк стал лысеть. У него стали выпадать волосы.
   — И ты в это веришь?
   — Так и было, я точно знаю! По голосу отца было ясно, что он уверен в своих словах на все сто — Всего через месяц после того, как Барк сплюнул табачную жвачку на ботинок Человеку-Луне, он был лыс как коленка! Ему даже пришлось носить парик! Именно парик! Он едва от этого не спятил!
   Я словно увидел, как отец подался вперед в своем кресле с таким серьезным и мрачным видом, что маме, наверное, нужно было собрать все силы, чтобы не рассмеяться.
   — Если ты считаешь, что Леди не приложила к этому руку, то ты просто не хочешь смотреть правде в глаза!
   — Вот уж не знала. Том, что ты так веришь в колдовство!
   — Веришь, не веришь! Я видел Барка сначала волосатым, как медведь, а потом лысым как коленка! А кроме «того, я могу еще столько всего порассказать об этой женщине, что у тебя голова кругом пойдет! Вроде лягушек, которые выпрыгивали у людей прямо изо рта, или змей в кастрюлях с супом и еще столько всего… да что там! Ноги моей в ее доме не будет!
   — Но если мы не придем к Леди, как она хочет, она может на нас рассердиться, — заметила мама. Ее слова повисли в воздухе.
   — Может ли случиться так, что, если я не приведу Кори с собой, она нашлет на него порчу?
   Я отлично понимал, в чем дело: мама ловко блефовала, заманивая отца в ловушку, это было ясно слышно по ее голосу. Отец долго обдумывал мамины слова, размышлял над опасностью, которую мы могли на себя навлечь, пойди мы против воли Леди.
   — Думаю, будет лучше, если я сделаю так, как она хочет, и возьму Кори с собой. — заговорила мама. — Хотя бы для того, чтобы оказать ей уважение. Разве тебе не хочется узнать, что ей от нас нужно и зачем она зовет нас к себе?
   — Нет! Совершенно!
   — Совсем-совсем?
   — Господи, — вздохнул отец, поразмыслив еще несколько минут. — Ты кому угодно голову заморочишь, не хуже самой Леди. У тебя, случайно, не припрятано в буфете приворотное зелье или порошок, натертый из руки мумии? Как насчет крылышек летучей мыши?
   В результате этого спора вечером в пятницу, как только солнце покатилось к земле и по улицам Зефира задул прохладный ветерок, мы с мамой уселись в наш пикап и поехали к дому Леди, а папа остался у радио слушать бейсбольный матч, которого он так давно дожидался. В душе он был с нами, я был в этом уверен. Может быть, он опасался совершить ошибку и как-то оскорбить Леди, словами или поведением, не знаю. Должен сказать, что сам я тоже не слишком был уверен в себе; под галстуком-бабочкой на резинке и белой рубашкой, которые мама заставила меня надеть, я вовсе не был спокоен, как прохладный гранитный утес. Мои коленки подрагивали.
   Работа в Братоне шла вовсю — негры орудовали пилами и молотками, возводили себе новые дома взамен испорченных водами Текумсы. Мы проехали через центр Братона, где имелись парикмахерская, зеленная и продуктовая лавки, магазинчик одежды и обуви и другие лавочки, принадлежавшие выходцам из этого района. Мама свернула на Джиссамин-стрит и, добравшись до конца улицы, остановила машину перед домом, во всех окнах которого горел свет.
   Это был совсем скромный небольшой щитовой домик, забавно выкрашенный в различные оттенки оранжевого, темно-красного и желтого. Сбоку от домика имелся гараж-пристройка, где, как я догадывался, стоял до срока знаменитый «понтиак». Кусты и трава во дворике Леди были аккуратно пострижены, а от дороги к крыльцу вела прямая дорожка из гравия. Вид у домика был самый обычный. Глядя на него, нельзя было сказать, что в нем живет, к примеру, особа королевской крови или что в нем вершатся темные дела; дом как дом — и все тут не хуже и не лучше остальных, разве что выкрашен ярче, чем люди обычно красят свои жилища.
   Все же, когда мама открыла передо мной дверцу, я помедлил, прежде чем выйти наружу.
   — Ну, давай выбирайся, — позвала она.
   Голос мамы был чуть напряженный, хотя лицо ее оставалось абсолютно спокойным. Для визита к Леди она надела лучшее выходное платье и новые туфли.
   — Нужно поторопиться, уже почти семь. Семь часов, пронеслось у меня в голове. Может, это одно из чисел вуду?
   — Может быть, папа прав? — спросил я ее. — Может, нам не стоит туда идти?
   — Все будет хорошо, не бойся. Видишь, там всюду горит свет.
   Она хотела успокоить меня, но у нее ничего не вышло — я по-прежнему дрожал.
   — Прошу тебя. Кори, не нужно бояться, — снова повторила мама.
   И это говорила мне женщина, которая незадолго до того утверждала, что побелка, которой недавно покрыли потолки нашей школы, испускает пары, вредные для здоровья!
   Сам не знаю, как я выбрался из машины и поднялся на крыльцо дома Леди. Крыльцо было выкрашено в желтый цвет, для того чтобы отгонять жуков. По моим представлениям, вместо звонка на входную дверь Леди пристало повесить череп с костями. Как ни странно, полагалось стучать изящной серебряной ручкой.
   — Вот мы и на месте, — проговорила мама и дважды постучала серебряной ручкой.
   Из-за двери донеслись приглушенные шаги и голоса. Мне подумалось, что настало самое время дать тягу, потому что потом будет поздно что-либо предпринимать. Мама положила руку мне на шею, и я почувствовал биение своего пульса у нее в ладони. Наконец дверная ручка повернулась, перед нами отворилась дверь: вход в дом Леди для нас был открыт. В дверном проеме, занимая его весь, высился рослый широкоплечий негр, облаченный в синий строгий костюм, белую сорочку и галстук. С первого взгляда негр показался мне не ниже векового черного дуба. У негра были здоровенные ручищи, которыми он вполне мог бы давить шары для боулинга. С его носом было что-то странное: кончик словно был срезан бритвой. Кроме того, у негра были густющие сросшиеся брови, делавшие его похожим на оборотня. В пять магических слов: негр испугал меня до смерти.
   — Э-э-э… — попыталась начать мама, — э-э-э…
   — Прошу вас, входите, миссис Мэкинсон, — улыбнулся нам негр, отчего его лицо стало гораздо менее страшным и куда приветливее.