Страница:
Шон опустился на колени рядом с Банни, обняв ее одной рукой; другой он провел по ботинку и щиколотке погребенного. Кожа обуви замерзла и стала твердой как камень.
Наконец, не вынеся этой безмолвной скорби, Яна коснулась плеча Шона. Он поднял на нее глаза, по его щекам катились слезы.
— Мы могли бы откопать... — начала было она.
Шон покачал головой и поднялся, бессильно уронив руки:
— Планета уже приняла его.
— Планета убила его, — выдохнул Диего и отступил, увидев выражение лица Шона.
Шон глубоко вздохнул и, шагнув к Диего, коснулся его руки.
— Нет, об этом здесь речи не идет, — тихо проговорил он.
Поднялась и Банни, вытирая слезы с лица. Диего тут же обнял ее, и девушка прижалась к его груди, вздрагивая от рыданий.
— Я это знаю, — сказал Диего Шону поверх головы Банни. — Банни показала мне, что, хотя Сурс и может быть суровым, он справедлив. Я понимаю, Банни, правда... Когда ты услышишь мою песню, то увидишь это сама.
— И мою, — мягко проговорил Шон. В широко раскрытых глазах Диего читалось уважение.
— Я хотел бы услышать, как вы поете, сэр. В раздумье он пригладил спутанные волосы Банни, отбросил сбившиеся пряди с ее лица, в этом жесте было что-то, что глубоко тронуло Яну. Шон тоже это заметил.
— Дядя... — с мольбой в голосе проговорила Банни, — значит ли это, что моя мама...
Шон посмотрел на крупного кота, который принюхивался и изредка скреб когтями лед, а потом прижался к ноге мужчины и потерся о его руку.
— Нанук говорит — нет, — наконец промолвил он, а кот-следопыт подтвердил это “нет” энергичным фырканьем.
Яна широко и беспомощно развела руки:
— Что же нам теперь делать?
— Я, — ответил Шон, — пойду дальше. Для меня это возможно. Вам троим придется вернуться.
Диего хотел было возразить, но Шон крепко сжал его плечо.
— Вы трое можете донести до людей вести о том, что случилось в Проходе Мак-Ги. Мы не можем допустить, чтобы такое случилось где-то еще. Или, если это все же случилось, — лицо Шона помрачнело еще больше, чем в тот момент, когда он узнал о смерти своего шурина, — нужно остановить процесс. Яна, не могла бы ты выяснить, чем можно растворить петрасил? Наверное, такое средство есть. Нам необходимо очистить пещеру в Проходе Мак-Ги.
— Я найду кого-нибудь, кто знает это, но.., — Яна замялась, но продолжила под настойчивым взглядом серых глаз Шона: — как быть, если Лузон узнает, что может сделать с планетой петрасил?
— Тем более нам нужно узнать, как от этого избавляться; в любом случае люди, особенно те, кто на нашей стороне, должны быть предупреждены, чтобы они могли защитить свои пещеры. Если в этом будет необходимость — ценой жизни.
— Вы можете рассчитывать на нас, дядя Шон. — Банни выпрямилась; ее лицо было решительным и суровым.
— Я это знаю. А теперь давайте поедим и немного отдохнем, — сказал Шон, уводя остальных подальше от ледяного мавзолея.
Иногда сквозь тяжелый сон в эту ночь Яна ощущала на своей щеке и на лбу прикосновение губ Шона; его руки нежно гладили ее, чуть задерживаясь на животе. Когда же она проснулась утром, рядом с ней лежала только одежда Шона.
К тому времени, когда проснулись остальные, Яна успела убрать вещи Шона: ни к чему Диего задавать вопросы, на которые она не сможет ответить. Мальчик и так был в ужасе от того, что Шон Шонгили пошел вперед один.
— Он сошел с ума. Как он сможет выжить в арктическом океане? Я не понимаю тебя, Банни. Как ты можешь вот так просто сидеть здесь и есть свой завтрак, словно ничего не произошло, когда твой дядя...
— У моего дяди есть способности, которых у нас нет, — ответила девушка.
— И что он сделает? Вызовет кита из пробирки, чтобы тот подбросил его до материка? — с сарказмом спросил Диего.
Яна и Банни обменялись взглядами.
— Что-то вроде того, — ответила Банни, прожевывая кусок вяленого мяса.
— Я наблюдала, как он это делает, — прибавила Яна, видя, что Диего уже вне себя. — Ты же знаешь, у него свой подход к животным.
— Да, но Нанука он оставил здесь. Нанук смерил Диего долгим оценивающим взглядом и тихо, успокаивающе заворчал.
— Не понимаю я вас! — в возмущении воздев руки к своду пещеры, воскликнул Диего.
— Однако же ты начинаешь догадываться, — улыбнулась Банни и приглашающе похлопала по камню, лежавшему рядом с ней. — Сядь и поешь. Нам сегодня предстоит много пройти. А тебе нужно закончить песню, прежде чем мы доберемся до Фьорда Гаррисона.
— Тебе тоже нужно сочинить песню, и ты это знаешь, — отрезал он.
— Диего! — резко бросила Яна, так, словно он был зарвавшимся солдатом.
— Прошу прощения, — пробормотал юноша и, присев на камень, принялся за свою порцию мяса.
Она не видела, куда пошла малышка, но зато заметила, когда воздушный корабль снова поднялся в небо, унося с собой только одного человека.
Ночь прошла, потом день и еще ночь. Коакстл по-прежнему ждала и наконец увидела наземную машину, которая могла бежать очень быстро и которая нравилась большой кошке не более чем те, которые умели летать. Из машины вышел человек. Она узнала его — это был тот белохвостый, с дурным запахом. Он пошел к тому месту, где играли дети и где так неподвижно, что даже зоркие глаза Коакстл не заметили ее, сидела ее малышка. Она не шевелилась — просто сидела, прислонившись к дереву, и ждала, пока другие детеныши резвились в снегу.
Через некоторое время малышка поднялась и пошла за белохвостым к машине, в которой, как разглядела Коакстл, уже сидел один человек и была масса странных предметов. Машина выехала из города, миновала убежище Коакстл и направилась в сторону равнин. Коакстл знала, не понимая, откуда идет это знание, что белохвостый везет малышку именно в то место, откуда та сбежала.
Коакстл это казалось глупым. Глуп был белохвостый, везя малышку туда, где она явно не хотела оставаться, и глупа была малышка, что этому не противилась. С точки зрения Коакстл, то, что малышка возвращалась в скверное место, откуда бежала, не имело смысла. А потому, поскольку это не имело смысла, это была не правда. Значит, малышка не хотела возвращаться. Значит, белохвостый не думал о благе малышки, и снова единственной защитой глупого котенка становилась она, Коакстл. И потому Коакстл последовала за машиной, стараясь никому не показываться на глаза. Она скользила вперед быстрее и бесшумнее, чем тени облаков, на которые Коакстл была похожа...
Девочка немногим могла помочь, поскольку была слишком невежественна и не умела пользоваться картой. Она могла только указать направление, в котором шла, когда Мэттью впервые увидел ее в обществе кошки. Однако Мэттью надеялся, что позднее девочка еще окажется ему полезной.
Теперь девочка совсем не говорила; она сжалась в комок на сиденье рядом с Мэттью, вцепившись обломанными ногтями в ремень безопасности так, словно от этого зависела ее жизнь. Это раздражало Лузона, который считал себя чрезвычайно хорошим водителем. Он сосредоточил внимание на так называемых следах, по которым ему приходилось двигаться; Брэддок следил за компасом, особенно в те моменты, когда им приходилось менять курс, огибая естественные препятствия, преодолеть которые не мог даже снегоход. Только один раз девочка вскрикнула, и Лузону послышалось в ее голосе с трудом сдерживаемое облегчение.
— В чем дело, малышка? — спросил он, стараясь вложить в эти слова всю возможную доброжелательность.
— Нет-нет-нет, ничего, добрый сэр, — ответила она, и у него возникло смутное ощущение того, что, чтобы ответить ему, ей пришлось слегка повернуть голову. Он взглянул в зеркало заднего вида, но не увидел ничего, кроме заснеженных долин и гор.
— Должно было быть что-то. Ты не сказала ли слова с тех пор, как мы уехали. Разве ты не рада быть в моем обществе?
— Вы очень добры, сэр.
— Тогда поделись со мной своими мыслями.
— О, сэр, я совершенно недостойна того, чтобы делиться чем-то с кем-либо. Я просто увидела красивую тень...
Мэттью сразу же понял, что она просто уклоняется от ответа: он нигде не видел того, что девочка определила как “красивую тень”. Однако он не намеревался загонять и без того робкого ребенка еще глубже в ее раковину — девочка и без того была необщительна, — а потому решил оставить эту тему.
Она путешествовала с доктором Лузоном не потому, что он пообещал освободить и удочерить ее. Она знала, что бесполезно питать такие надежды; кроме того, она была не из тех, по отношению к кому держат слово. Она ехала с Лузоном, потому что знала, знала всегда, что рано или поздно проснется в Долине Слез, где ей суждено будет жить до конца дней своих. Беспросветная, безнадежная уверенность. Когда она была с Коакстл в се Доме, возникла было надежда, что она станет свободной. Рядом с Коакстл, которая сама была свободной, это казалось возможным. Как только она снова оказалась среди людей — даже среди счастливых, смеющихся людей, тех людей, которые не знали, что она недостойна их жалости, людей, которые, конечно, лгали, притворяясь, что она им небезразлична, — как только она оказалась среди них, она поняла, что обречена вернуться в Долину.
И кто лучше доктора Лузона, который был похож и непохож на Пастыря Вопиющего, подходил для того, чтобы отвести ее туда? Он не бил ее, не пытался ее щупать. Он вообще не выказывал к ней интереса. Единственным вредом, который он ей причинял, были вопросы о Долине, о Пастыре, о Премудростях и Великом Звере. Он и о Коакстл ее расспрашивал, но девочка не хотела ничего говорить о большой кошке — даже доктору Лузону.
Весь день миля за милей за ветровым стеклом снегохода плыли снега — снежные горы, снежные равнины, снежные долины и снова снежные горы. Они проносились мимо полузамерзших рек, мимо проталин, которые приходилось объезжать, через леса и по тем возвышенностям, где лес просто не мог расти, мимо следов, оставленных кроликами, лосями и лошадьми. Девочка задумалась о том, были ли у этих лошадей рога — как у той, которую она мельком видела давным-давно. Сначала ей нравилось путешествовать так быстро, но вскоре она вспомнила, что стремительно летит к тому месту, где ей вовсе не хочется быть, и удовольствие сменилось безнадежным отчаянием.
Ночи были тяжелы: именно ночью начинались расспросы, и, засыпая, девочка, казалось, слышала проповеди Пастыря, отдающиеся в ушах, как это всегда бывало в Долине.
Но одна вещь”, которая была известна только девочке, помогала переносить все это: за холмом, или за ближайшим кустом, или на дереве, или вдалеке, на краю Долины, всегда присутствовала туманная фигура, похожая на тень облака. Эта тень следовала за ними, она стояла на страже, словно бы охраняя девочку. А когда малышка просыпалась среди ночи, вспотев в своей новой теплой зимней одежде, в ее голове звучало мурлыканье и песня, которой Коакстл убаюкивала ее:
Такой была и ночь перед тем, как они достигли Долины. Когда она увидела Долину, от страха у нее перехватило дыхание. Вода спала, и земля была покрыта грязью, снегом и новым льдом.
Она хотела сказать доктору Лузону: “Остановитесь!”, — но он не стал бы ее слушать. Он приказал Брэддоку ехать прямо в Долину. Когда снегоход остановился, их немедленно окружили Праведные.
В большинстве своем они никогда не видели снегохода. Кто-то в ужасе вскрикнул:
— Великий Зверь!
— Нет, ангел Компании, — отвечали другие. Но когда Праведные увидели девочку, они растерялись. Асенсьон-Вознесение, стоявшая с краю, наградила ее тяжелым взглядом и куда-то ушла, но вскоре вернулась с самим Пастырем.
Пастырь выглядел как-то более обыкновенно, он словно бы съежился, усох. Он был гладко выбрит, чтобы подчеркнуть, что, в отличие от других мужчин, которые были обязаны носить усы. Пастырь чист. По той же причине его волосы были коротко подстрижены, хотя женщины волос никогда не стригли — за исключением тех случаев, когда за дурные поступки их наказывали позором.
Сначала Пастырь смотрел на доктора Лузона не слишком дружелюбно, хотя на первый взгляд он и выглядел совершенно спокойным, умиротворенным и отрешенным — как и всегда, когда не проповедовал, — пока не впал в ярость. Однако и после этого он заговорил мягко:
— Мы — одинокий и отверженный народ, живущий вдали от всех на спине Великого Зверя, который есть этот мир. Зачем вы тревожите нас?
Когда Мэттью Лузон ответил, в его голосе прозвучали нотки нетерпения, которых Козий Навоз раньше не слышала:
— Конечно же, мы пришли к вам за мудростью, добрый Пастырь. Я — доктор Мэттью Лузон, следователь Компании; это мой ассистент, Брэддок Макем. Ребенка вы знаете.
— Я знаю ее, — подтвердил Пастырь; его голос стал ледяным, когда взгляд остановился на лице девочки. — Она — предательница, бежавшая пред лицом света. Что за дело следователю Компании до нее или до меня?
— Я — следователь особого сорта. Пастырь, — объяснил Мэттью. — Моя работа состоит в том, чтобы очистить владения Компании от лжи, которая ввергает людей в заблуждение и развращает их. Многие в этом мире измышляют ложь о его природе и пытаются заставить нас поверить в то, что это не просто планета, но разумный организм и что за явлениями природы здесь стоят осознанное намерение и интеллект. Девочка рассказала мне о вашем учении. Я полагаю, что вы знаете правду, и хотел бы узнать ее от вас. Я также хотел бы, чтобы вы засвидетельствовали правду перед Компанией.
— Компании нужно мое свидетельство? — спросил Пастырь. Козий Навоз полагала, что он чрезвычайно рад этому предложению. В конце концов, в его Учении Компания выглядела могучей силой, изменившей их жизни и отдавшей их на страдания и на милость Зверя.
Пастырь ответил медленно, словно бы взвешивая каждое слово:
— Я должен многое обдумать. Сегодня вечером я прочту проповедь. Вы можете присутствовать. Однако у нас есть еще одно дело. Эта девочка...
— Она рассказала мне о вашем учении. Пастырь. Она произвела на меня благоприятное впечатление, и мне хотелось бы оставить ее при себе в качестве помощницы в моих исследованиях.
— Это невозможно. Мы помолвлены. Сегодня наступит наша брачная ночь, которую мы вынуждены были отложить. После проповеди будет празднество, а затем она соединится со мной, как ее мать прежде нее.
Мэттью повернулся к девочке, изобразив на лице мину радостного удивления:
— О, Козий Навоз! Мои поздравления!
Она опустила голову.
Снова появилась Асенсьон-Вознесение и повела девочку в заново отстроенный дом свадеб, на что самозваный спаситель девочки не обратил внимания: он был занят тем, что пытался очаровать ее главного мучителя. Тащась следом за Асенсьон, она услышала, как Пастырь говорил Мэттью:
— После свадьбы ее больше не будут звать Козий Навоз. Все должны будут обращаться к ней как моей жене по новому ее имени Долорес.
Долорес, Исполненная скорби.., какое имя подошло бы ей больше? Но в глубине души, про себя, она всегда будет звать себя Китой...
Она позволила одеть себя в церемониальное “Облачение Предназначенной” — широкое платье-рясу, какое надевали все избранные, когда Пастырь брал их в жены. После этого ее оставили одну, и она принялась обреченно ждать свадьбы, пока с дальнего конца Долины не раздались крики и голос Коакстл не проговорил:
"Идет еще один! Не бойся его, но позаботься о нем и перевяжи его раны. От его безопасности зависит моя и твоя безопасность, а также и безопасность всех людей, потому что Дом сильно любит его”.
Глава 11
Наконец, не вынеся этой безмолвной скорби, Яна коснулась плеча Шона. Он поднял на нее глаза, по его щекам катились слезы.
— Мы могли бы откопать... — начала было она.
Шон покачал головой и поднялся, бессильно уронив руки:
— Планета уже приняла его.
— Планета убила его, — выдохнул Диего и отступил, увидев выражение лица Шона.
Шон глубоко вздохнул и, шагнув к Диего, коснулся его руки.
— Нет, об этом здесь речи не идет, — тихо проговорил он.
Поднялась и Банни, вытирая слезы с лица. Диего тут же обнял ее, и девушка прижалась к его груди, вздрагивая от рыданий.
— Я это знаю, — сказал Диего Шону поверх головы Банни. — Банни показала мне, что, хотя Сурс и может быть суровым, он справедлив. Я понимаю, Банни, правда... Когда ты услышишь мою песню, то увидишь это сама.
— И мою, — мягко проговорил Шон. В широко раскрытых глазах Диего читалось уважение.
— Я хотел бы услышать, как вы поете, сэр. В раздумье он пригладил спутанные волосы Банни, отбросил сбившиеся пряди с ее лица, в этом жесте было что-то, что глубоко тронуло Яну. Шон тоже это заметил.
— Дядя... — с мольбой в голосе проговорила Банни, — значит ли это, что моя мама...
Шон посмотрел на крупного кота, который принюхивался и изредка скреб когтями лед, а потом прижался к ноге мужчины и потерся о его руку.
— Нанук говорит — нет, — наконец промолвил он, а кот-следопыт подтвердил это “нет” энергичным фырканьем.
Яна широко и беспомощно развела руки:
— Что же нам теперь делать?
— Я, — ответил Шон, — пойду дальше. Для меня это возможно. Вам троим придется вернуться.
Диего хотел было возразить, но Шон крепко сжал его плечо.
— Вы трое можете донести до людей вести о том, что случилось в Проходе Мак-Ги. Мы не можем допустить, чтобы такое случилось где-то еще. Или, если это все же случилось, — лицо Шона помрачнело еще больше, чем в тот момент, когда он узнал о смерти своего шурина, — нужно остановить процесс. Яна, не могла бы ты выяснить, чем можно растворить петрасил? Наверное, такое средство есть. Нам необходимо очистить пещеру в Проходе Мак-Ги.
— Я найду кого-нибудь, кто знает это, но.., — Яна замялась, но продолжила под настойчивым взглядом серых глаз Шона: — как быть, если Лузон узнает, что может сделать с планетой петрасил?
— Тем более нам нужно узнать, как от этого избавляться; в любом случае люди, особенно те, кто на нашей стороне, должны быть предупреждены, чтобы они могли защитить свои пещеры. Если в этом будет необходимость — ценой жизни.
— Вы можете рассчитывать на нас, дядя Шон. — Банни выпрямилась; ее лицо было решительным и суровым.
— Я это знаю. А теперь давайте поедим и немного отдохнем, — сказал Шон, уводя остальных подальше от ледяного мавзолея.
Иногда сквозь тяжелый сон в эту ночь Яна ощущала на своей щеке и на лбу прикосновение губ Шона; его руки нежно гладили ее, чуть задерживаясь на животе. Когда же она проснулась утром, рядом с ней лежала только одежда Шона.
К тому времени, когда проснулись остальные, Яна успела убрать вещи Шона: ни к чему Диего задавать вопросы, на которые она не сможет ответить. Мальчик и так был в ужасе от того, что Шон Шонгили пошел вперед один.
— Он сошел с ума. Как он сможет выжить в арктическом океане? Я не понимаю тебя, Банни. Как ты можешь вот так просто сидеть здесь и есть свой завтрак, словно ничего не произошло, когда твой дядя...
— У моего дяди есть способности, которых у нас нет, — ответила девушка.
— И что он сделает? Вызовет кита из пробирки, чтобы тот подбросил его до материка? — с сарказмом спросил Диего.
Яна и Банни обменялись взглядами.
— Что-то вроде того, — ответила Банни, прожевывая кусок вяленого мяса.
— Я наблюдала, как он это делает, — прибавила Яна, видя, что Диего уже вне себя. — Ты же знаешь, у него свой подход к животным.
— Да, но Нанука он оставил здесь. Нанук смерил Диего долгим оценивающим взглядом и тихо, успокаивающе заворчал.
— Не понимаю я вас! — в возмущении воздев руки к своду пещеры, воскликнул Диего.
— Однако же ты начинаешь догадываться, — улыбнулась Банни и приглашающе похлопала по камню, лежавшему рядом с ней. — Сядь и поешь. Нам сегодня предстоит много пройти. А тебе нужно закончить песню, прежде чем мы доберемся до Фьорда Гаррисона.
— Тебе тоже нужно сочинить песню, и ты это знаешь, — отрезал он.
— Диего! — резко бросила Яна, так, словно он был зарвавшимся солдатом.
— Прошу прощения, — пробормотал юноша и, присев на камень, принялся за свою порцию мяса.
***
Коакстл не перестала присматривать за своим “котенком”. Воздушный корабль был похож на те, которые она внимательно изучала раньше. В них часто были люди, которые оказывались опасными для ее народа. Она последовала за машиной, подойдя близко к тому месту, где жили люди, и тут, на скальном уступе, с которого были видны людские жилища, нашла себе местечко, где она и Дом казались одним; она наблюдала и ждала.Она не видела, куда пошла малышка, но зато заметила, когда воздушный корабль снова поднялся в небо, унося с собой только одного человека.
Ночь прошла, потом день и еще ночь. Коакстл по-прежнему ждала и наконец увидела наземную машину, которая могла бежать очень быстро и которая нравилась большой кошке не более чем те, которые умели летать. Из машины вышел человек. Она узнала его — это был тот белохвостый, с дурным запахом. Он пошел к тому месту, где играли дети и где так неподвижно, что даже зоркие глаза Коакстл не заметили ее, сидела ее малышка. Она не шевелилась — просто сидела, прислонившись к дереву, и ждала, пока другие детеныши резвились в снегу.
Через некоторое время малышка поднялась и пошла за белохвостым к машине, в которой, как разглядела Коакстл, уже сидел один человек и была масса странных предметов. Машина выехала из города, миновала убежище Коакстл и направилась в сторону равнин. Коакстл знала, не понимая, откуда идет это знание, что белохвостый везет малышку именно в то место, откуда та сбежала.
Коакстл это казалось глупым. Глуп был белохвостый, везя малышку туда, где она явно не хотела оставаться, и глупа была малышка, что этому не противилась. С точки зрения Коакстл, то, что малышка возвращалась в скверное место, откуда бежала, не имело смысла. А потому, поскольку это не имело смысла, это была не правда. Значит, малышка не хотела возвращаться. Значит, белохвостый не думал о благе малышки, и снова единственной защитой глупого котенка становилась она, Коакстл. И потому Коакстл последовала за машиной, стараясь никому не показываться на глаза. Она скользила вперед быстрее и бесшумнее, чем тени облаков, на которые Коакстл была похожа...
***
Лузон направлялся в сторону Долины Слез, прямо на восход, что, несмотря на солнечные очки, делало вождение крайне сложным.Девочка немногим могла помочь, поскольку была слишком невежественна и не умела пользоваться картой. Она могла только указать направление, в котором шла, когда Мэттью впервые увидел ее в обществе кошки. Однако Мэттью надеялся, что позднее девочка еще окажется ему полезной.
Теперь девочка совсем не говорила; она сжалась в комок на сиденье рядом с Мэттью, вцепившись обломанными ногтями в ремень безопасности так, словно от этого зависела ее жизнь. Это раздражало Лузона, который считал себя чрезвычайно хорошим водителем. Он сосредоточил внимание на так называемых следах, по которым ему приходилось двигаться; Брэддок следил за компасом, особенно в те моменты, когда им приходилось менять курс, огибая естественные препятствия, преодолеть которые не мог даже снегоход. Только один раз девочка вскрикнула, и Лузону послышалось в ее голосе с трудом сдерживаемое облегчение.
— В чем дело, малышка? — спросил он, стараясь вложить в эти слова всю возможную доброжелательность.
— Нет-нет-нет, ничего, добрый сэр, — ответила она, и у него возникло смутное ощущение того, что, чтобы ответить ему, ей пришлось слегка повернуть голову. Он взглянул в зеркало заднего вида, но не увидел ничего, кроме заснеженных долин и гор.
— Должно было быть что-то. Ты не сказала ли слова с тех пор, как мы уехали. Разве ты не рада быть в моем обществе?
— Вы очень добры, сэр.
— Тогда поделись со мной своими мыслями.
— О, сэр, я совершенно недостойна того, чтобы делиться чем-то с кем-либо. Я просто увидела красивую тень...
Мэттью сразу же понял, что она просто уклоняется от ответа: он нигде не видел того, что девочка определила как “красивую тень”. Однако он не намеревался загонять и без того робкого ребенка еще глубже в ее раковину — девочка и без того была необщительна, — а потому решил оставить эту тему.
***
На то, чтобы добраться до Долины на снегоходе, ушло четыре дня. Козий Навоз выглядела несчастной и, когда ей это позволялось, молчала. Это путешествие было для нее тем же, чем был в Долине сон: отдыхом, краткими мгновениями, когда ей казалось, что она где-то далеко, но при этом ей ни на миг не удавалось забыть, что она проснется в Долине.Она путешествовала с доктором Лузоном не потому, что он пообещал освободить и удочерить ее. Она знала, что бесполезно питать такие надежды; кроме того, она была не из тех, по отношению к кому держат слово. Она ехала с Лузоном, потому что знала, знала всегда, что рано или поздно проснется в Долине Слез, где ей суждено будет жить до конца дней своих. Беспросветная, безнадежная уверенность. Когда она была с Коакстл в се Доме, возникла было надежда, что она станет свободной. Рядом с Коакстл, которая сама была свободной, это казалось возможным. Как только она снова оказалась среди людей — даже среди счастливых, смеющихся людей, тех людей, которые не знали, что она недостойна их жалости, людей, которые, конечно, лгали, притворяясь, что она им небезразлична, — как только она оказалась среди них, она поняла, что обречена вернуться в Долину.
И кто лучше доктора Лузона, который был похож и непохож на Пастыря Вопиющего, подходил для того, чтобы отвести ее туда? Он не бил ее, не пытался ее щупать. Он вообще не выказывал к ней интереса. Единственным вредом, который он ей причинял, были вопросы о Долине, о Пастыре, о Премудростях и Великом Звере. Он и о Коакстл ее расспрашивал, но девочка не хотела ничего говорить о большой кошке — даже доктору Лузону.
Весь день миля за милей за ветровым стеклом снегохода плыли снега — снежные горы, снежные равнины, снежные долины и снова снежные горы. Они проносились мимо полузамерзших рек, мимо проталин, которые приходилось объезжать, через леса и по тем возвышенностям, где лес просто не мог расти, мимо следов, оставленных кроликами, лосями и лошадьми. Девочка задумалась о том, были ли у этих лошадей рога — как у той, которую она мельком видела давным-давно. Сначала ей нравилось путешествовать так быстро, но вскоре она вспомнила, что стремительно летит к тому месту, где ей вовсе не хочется быть, и удовольствие сменилось безнадежным отчаянием.
Ночи были тяжелы: именно ночью начинались расспросы, и, засыпая, девочка, казалось, слышала проповеди Пастыря, отдающиеся в ушах, как это всегда бывало в Долине.
Но одна вещь”, которая была известна только девочке, помогала переносить все это: за холмом, или за ближайшим кустом, или на дереве, или вдалеке, на краю Долины, всегда присутствовала туманная фигура, похожая на тень облака. Эта тень следовала за ними, она стояла на страже, словно бы охраняя девочку. А когда малышка просыпалась среди ночи, вспотев в своей новой теплой зимней одежде, в ее голове звучало мурлыканье и песня, которой Коакстл убаюкивала ее:
Когда это случалось, бывало, что плохие сны не возвращались; иногда она просыпалась без страха перед светом солнца.
Спи, малышка,
Пусть тебе приснится
День, когда ты в первый раз глаза откроешь.
Спи, малышка,
Пусть тебе приснится
День, когда твой хвост будет длинным.
Спи, малышка,
Сладко, сладко спи
В Доме, где тебя никто не тронет,
В Доме, что всегда тебя укроет,
Спи, малышка,
Сладко, сладко спи:
На рассвете выйдем на охоту...
Такой была и ночь перед тем, как они достигли Долины. Когда она увидела Долину, от страха у нее перехватило дыхание. Вода спала, и земля была покрыта грязью, снегом и новым льдом.
Она хотела сказать доктору Лузону: “Остановитесь!”, — но он не стал бы ее слушать. Он приказал Брэддоку ехать прямо в Долину. Когда снегоход остановился, их немедленно окружили Праведные.
В большинстве своем они никогда не видели снегохода. Кто-то в ужасе вскрикнул:
— Великий Зверь!
— Нет, ангел Компании, — отвечали другие. Но когда Праведные увидели девочку, они растерялись. Асенсьон-Вознесение, стоявшая с краю, наградила ее тяжелым взглядом и куда-то ушла, но вскоре вернулась с самим Пастырем.
Пастырь выглядел как-то более обыкновенно, он словно бы съежился, усох. Он был гладко выбрит, чтобы подчеркнуть, что, в отличие от других мужчин, которые были обязаны носить усы. Пастырь чист. По той же причине его волосы были коротко подстрижены, хотя женщины волос никогда не стригли — за исключением тех случаев, когда за дурные поступки их наказывали позором.
Сначала Пастырь смотрел на доктора Лузона не слишком дружелюбно, хотя на первый взгляд он и выглядел совершенно спокойным, умиротворенным и отрешенным — как и всегда, когда не проповедовал, — пока не впал в ярость. Однако и после этого он заговорил мягко:
— Мы — одинокий и отверженный народ, живущий вдали от всех на спине Великого Зверя, который есть этот мир. Зачем вы тревожите нас?
Когда Мэттью Лузон ответил, в его голосе прозвучали нотки нетерпения, которых Козий Навоз раньше не слышала:
— Конечно же, мы пришли к вам за мудростью, добрый Пастырь. Я — доктор Мэттью Лузон, следователь Компании; это мой ассистент, Брэддок Макем. Ребенка вы знаете.
— Я знаю ее, — подтвердил Пастырь; его голос стал ледяным, когда взгляд остановился на лице девочки. — Она — предательница, бежавшая пред лицом света. Что за дело следователю Компании до нее или до меня?
— Я — следователь особого сорта. Пастырь, — объяснил Мэттью. — Моя работа состоит в том, чтобы очистить владения Компании от лжи, которая ввергает людей в заблуждение и развращает их. Многие в этом мире измышляют ложь о его природе и пытаются заставить нас поверить в то, что это не просто планета, но разумный организм и что за явлениями природы здесь стоят осознанное намерение и интеллект. Девочка рассказала мне о вашем учении. Я полагаю, что вы знаете правду, и хотел бы узнать ее от вас. Я также хотел бы, чтобы вы засвидетельствовали правду перед Компанией.
— Компании нужно мое свидетельство? — спросил Пастырь. Козий Навоз полагала, что он чрезвычайно рад этому предложению. В конце концов, в его Учении Компания выглядела могучей силой, изменившей их жизни и отдавшей их на страдания и на милость Зверя.
Пастырь ответил медленно, словно бы взвешивая каждое слово:
— Я должен многое обдумать. Сегодня вечером я прочту проповедь. Вы можете присутствовать. Однако у нас есть еще одно дело. Эта девочка...
— Она рассказала мне о вашем учении. Пастырь. Она произвела на меня благоприятное впечатление, и мне хотелось бы оставить ее при себе в качестве помощницы в моих исследованиях.
— Это невозможно. Мы помолвлены. Сегодня наступит наша брачная ночь, которую мы вынуждены были отложить. После проповеди будет празднество, а затем она соединится со мной, как ее мать прежде нее.
Мэттью повернулся к девочке, изобразив на лице мину радостного удивления:
— О, Козий Навоз! Мои поздравления!
Она опустила голову.
Снова появилась Асенсьон-Вознесение и повела девочку в заново отстроенный дом свадеб, на что самозваный спаситель девочки не обратил внимания: он был занят тем, что пытался очаровать ее главного мучителя. Тащась следом за Асенсьон, она услышала, как Пастырь говорил Мэттью:
— После свадьбы ее больше не будут звать Козий Навоз. Все должны будут обращаться к ней как моей жене по новому ее имени Долорес.
Долорес, Исполненная скорби.., какое имя подошло бы ей больше? Но в глубине души, про себя, она всегда будет звать себя Китой...
Она позволила одеть себя в церемониальное “Облачение Предназначенной” — широкое платье-рясу, какое надевали все избранные, когда Пастырь брал их в жены. После этого ее оставили одну, и она принялась обреченно ждать свадьбы, пока с дальнего конца Долины не раздались крики и голос Коакстл не проговорил:
"Идет еще один! Не бойся его, но позаботься о нем и перевяжи его раны. От его безопасности зависит моя и твоя безопасность, а также и безопасность всех людей, потому что Дом сильно любит его”.
Глава 11
Яна, Диего и Банни отдыхали после чреватого опасностями возвращения к выходу из пещеры во Фьорде Гаррисона. Ардис рассказала им, что они пропустили возвращение Джонни Грина; они провели два дня в тревожном ожидании, пока наконец не появился его вертолет. Все трое выбежали навстречу, подныривая под еще вращающиеся винты. Джонни выглядел очень усталым, словно не спал несколько дней.
Когда шум винтов затих, Джонни заговорил:
— Я знаю, что опоздал, но мне нужно было кое-что сделать — pronto, shnell — быстро. Еще у меня есть новости...
Он вытащил из-под сиденья пилота вещевой мешок.
— Сперва дайте мне забраться в горячую ванну, а потом поспать часов восемь.
— А приличная еда в твои планы входит? — нахмурившись, поинтересовалась Ардис.
— Пока я сижу в ванне, Ардис, дорогуша, и не трудись, все, что у тебя есть готового, вполне сойдет, — с очаровательной улыбкой ответил Джонни.
— Вы уже вернулись или еще никуда не ходили? — спросил он у Яны, когда они вместе с Диего и Банни направились вниз к дому Соник; но тут же прибавил:
— Ox, — и замолчал, заметив, что глаза Банни внезапно наполнились слезами. Джонни обнял ее за плечи.
— Мой отец, — сдавленно проговорила девушка.
— Обвал, — прибавила Яна.
— Мои соболезнования, Баника, — проговорил Джонни.
— Я в общем-то и не знала его как отца... — Банни еле заметно пожала плечами.
— Шон пошел дальше: он надеется найти следы Эйфы, — сказала Яна.
Тут Джонни расплылся в хитрой улыбке:
— Мармион Алджемен повела своих ребят и пятерых ассистентов Мэттью, которых тот умудрился не взять с собой, в пещеру, где планета говорила с нами после извержения вулкана.
— Что?
Джонни снова усмехнулся, услышав этот вопрос, заданный всеми троими почти одновременно: они были явно ошеломлены новостью.
— Ага.
— Ну, так их не было тридцать часов... — сказал Джонни, потом помолчал, намеренно выдерживая паузу и оттягивая продолжение рассказа. — Шимус Рурк и Рик О'Ши сказали, что это было одно из самых лучших посещений в их жизни.
— Да, но что случилось с парнями Лузона? С Мармион? С Салли и...
— Мармион взяла с собой Милларда и Салли. Фабера не было — он куда-то отлучался по делам, — подсказал Джонни, заметив заминку Яны. — Шимус клянется, что во всех них произошли небольшие изменения. Я сам не мог их различить, но Шимус настроен в унисон планете гораздо больше, чем я. Он говорит, что их сердца изменились, даже если мысли остались неизменными и даже если сами они так не считают. Говорит, нам нужно только подождать и мы увидим, что произойдет.
Джонни окончательно расплылся в улыбке; его глаза сузились в щелочки.
— В этом мне приходится ему верить. На этот раз Сурс оказался слишком хитер даже для меня.
— Ничего такого, что можно было бы заметить? Они не видели Сон? — спросила Яна. “Сном” планета как бы рассказывала о своих чувствах и переживаниях, передавала людям историю своей, еще не такой долгой, жизни. Яна видела Сон вместе с Джонни, Шоном, Фиске и несколькими другими вскоре после того, как их спасли; Сон стал бы настоящим откровением для крепких парней Лузона. Яна была бы рада услышать, что они в полной мере пережили это и узнали, что чувствует планета и как она откликается на то, что с ней делают.
— Я бы не стал волноваться, Яна, — сказал Джонни; Банни, все еще в его объятиях, тоже мудро покивала головой:
— Надеюсь, ты прав. Потому что... Джонни потряс головой, отпустил плечи Банни и остановился.
— Дайте мне сначала вымыться, поесть и поспать. Мы поговорим, когда у меня в голове немного прояснится. Идет?
Яна, Диего и Банни согласились и попытались найти себе какое-нибудь занятие, пока Джонни отдыхал. Ардис клялась, что после того, как Джонни упал на постель, он даже ни разу не пошевелился во сне.
Нужно было позаботиться о лошадях — это заняло не менее полутора часов. Нанук в это время валялся на террасе и грелся на солнышке. Судя по всему, там собирались все кошки Фьорда Гаррисона. Пришла даже Тишь Спасшаяся, которую все время ласкали, гладили и вылизывали.
Яна, расчесывавшая свалявшуюся шерсть на брюхе своего конька, на минуту выпрямилась и, заметив знаки внимания, которыми одаряли Тишь, поинтересовалась у Банни:
— Они так поступают со всеми новоприбывшими? За последнюю неделю, живя во Фьорде, Тишь явно прибавила в весе; прежде она была страшно худой — кожа да кости, оранжевый мех и трагические глаза.
Банни взглянула на террасу и улыбнулась:
— Нет, они ее обучают. Нанук сказал, что это нужно сделать: некому было научить бедную кошку передавать сообщения. Ее мать убили раньше. Теперь ей придется пройти ускоренный курс обучения среди кошек Клодах. И... — тут Банни нахмурилась: кошек было много больше, чем раньше. — Похоже, у нас будут новости.
Она отложила скребницу, которой чистила кудряша, и направилась к Нануку.
— Что такое? — поинтересовалась девушка, присаживаясь рядом с ним; многочисленным оранжевым кошкам пришлось потесниться, чтобы дать ей место.
— Лайэм Малони недоволен тем, что случилось с Диной, — сказал ей Нанук. Он сидел совершенно неподвижно, глядя прямо в глаза Банни своими горящими золотыми глазами, и сообщение перетекало в ее мозг, как это бывало со всеми более сложными сообщениями. “Сказать” кошки могли только несколько человеческих слов, довольно коротких и не превышающих возможностей их речевого аппарата. Более длинные разговоры требовали несколько большей концентрации — в особенности от таких новичков, как Банни и Яна Мэддок. С Шоном Шонгили все было совершенно по-другому. Банни вздохнула:
— Я знала, что Лайэм будет огорчен, но ведь он знает, что она выздоравливает и что за ней хорошо ухаживают.
Нанук лизнул переднюю лапу, выразив этим подтверждение слов Банни.
— Он передает, что в Мертвом Коне те же проблемы, что и в Проходе Мак-Ги. Он говорит, что в Веллингтоне и Савойе тоже ждет беда.
Банни задумалась. Эти четыре поселка находились дальше всего от Килкула; именно в них, как докладывали кошки, люди были за рытье шахт. Банни невольно захотелось спросить, не сменились ли и в них шаначи. Она содрогнулась. Если Саток был не единственным, проблема была гораздо серьезнее, чем ей казалось. И если во всех четырех поселениях пещеры были покрыты петрасилом...
Банни снова передернуло.
— Что еще? — спросила она, поняв, что Нанук ждет, пока она переварит информацию.
— Саток побывал в этих поселениях. Во всех них у Сатока есть друзья. Кстати, все сведения были от котов и диких кошек. Таких, как Тишь, в этих поселениях больше нет.
— Черт побери!..
— Что случилось, Банни? — спросила Яна, удивленная яростным восклицанием Банни.
— Но что мы можем сделать? — быстро спросила Банни, махнув Яне рукой, чтобы та продолжала свою работу.
Нанук задумчиво лизнул кончик своего хвоста.
— Клодах уже обо всем знает. И не только это. Когда пилот полетит на юг, нам нужно отправиться с ним.
— Но с Шоном все в порядке?.. Нанук моргнул.
— Мы тоже отправляемся на юг. — Он потянулся всем телом и улегся у нагретой солнцем скальной стены. Банни поняла, что разговор окончен.
Она вернулась к Дарби и снова принялась скрести и чистить его.
— В чем дело? — спросила Яна, прислонившись к крупу Дарби.
— Нанук говорит, что нам лучше отправиться на юг с Джонни, — ответила Банни и добавила поспешно:
— Нет, он не думает, что с Шоном случилась беда. Он просто думает, что мы должны отправиться на юг.
— Мне пришлось бы вернуться, даже если бы я не чувствовал себя обязанным проверить, как там девочка, — говорил он. — Вит хочет, чтобы я присматривал за Лузоном. Собственно, я должен был забрать его из Сьерра-Падре пару дней назад. — Джонни ухмыльнулся без малейшего раскаяния. — Но у меня были проблемы с двигателем.
Банни взглянула на него, вопросительно подняв бровь.
— О, доктору Лузону я представлю доказательства, — заметив ее скептицизм, сказал Джонни. — Но у меня было странное предчувствие, а поскольку такое сильное предчувствие у меня появлялось нечасто, я решил к нему прислушаться. Попросил кое-кого и уладил проблему. Вот так.
Когда шум винтов затих, Джонни заговорил:
— Я знаю, что опоздал, но мне нужно было кое-что сделать — pronto, shnell — быстро. Еще у меня есть новости...
Он вытащил из-под сиденья пилота вещевой мешок.
— Сперва дайте мне забраться в горячую ванну, а потом поспать часов восемь.
— А приличная еда в твои планы входит? — нахмурившись, поинтересовалась Ардис.
— Пока я сижу в ванне, Ардис, дорогуша, и не трудись, все, что у тебя есть готового, вполне сойдет, — с очаровательной улыбкой ответил Джонни.
— Вы уже вернулись или еще никуда не ходили? — спросил он у Яны, когда они вместе с Диего и Банни направились вниз к дому Соник; но тут же прибавил:
— Ox, — и замолчал, заметив, что глаза Банни внезапно наполнились слезами. Джонни обнял ее за плечи.
— Мой отец, — сдавленно проговорила девушка.
— Обвал, — прибавила Яна.
— Мои соболезнования, Баника, — проговорил Джонни.
— Я в общем-то и не знала его как отца... — Банни еле заметно пожала плечами.
— Шон пошел дальше: он надеется найти следы Эйфы, — сказала Яна.
Тут Джонни расплылся в хитрой улыбке:
— Мармион Алджемен повела своих ребят и пятерых ассистентов Мэттью, которых тот умудрился не взять с собой, в пещеру, где планета говорила с нами после извержения вулкана.
— Что?
Джонни снова усмехнулся, услышав этот вопрос, заданный всеми троими почти одновременно: они были явно ошеломлены новостью.
— Ага.
— Ну, так их не было тридцать часов... — сказал Джонни, потом помолчал, намеренно выдерживая паузу и оттягивая продолжение рассказа. — Шимус Рурк и Рик О'Ши сказали, что это было одно из самых лучших посещений в их жизни.
— Да, но что случилось с парнями Лузона? С Мармион? С Салли и...
— Мармион взяла с собой Милларда и Салли. Фабера не было — он куда-то отлучался по делам, — подсказал Джонни, заметив заминку Яны. — Шимус клянется, что во всех них произошли небольшие изменения. Я сам не мог их различить, но Шимус настроен в унисон планете гораздо больше, чем я. Он говорит, что их сердца изменились, даже если мысли остались неизменными и даже если сами они так не считают. Говорит, нам нужно только подождать и мы увидим, что произойдет.
Джонни окончательно расплылся в улыбке; его глаза сузились в щелочки.
— В этом мне приходится ему верить. На этот раз Сурс оказался слишком хитер даже для меня.
— Ничего такого, что можно было бы заметить? Они не видели Сон? — спросила Яна. “Сном” планета как бы рассказывала о своих чувствах и переживаниях, передавала людям историю своей, еще не такой долгой, жизни. Яна видела Сон вместе с Джонни, Шоном, Фиске и несколькими другими вскоре после того, как их спасли; Сон стал бы настоящим откровением для крепких парней Лузона. Яна была бы рада услышать, что они в полной мере пережили это и узнали, что чувствует планета и как она откликается на то, что с ней делают.
— Я бы не стал волноваться, Яна, — сказал Джонни; Банни, все еще в его объятиях, тоже мудро покивала головой:
— Надеюсь, ты прав. Потому что... Джонни потряс головой, отпустил плечи Банни и остановился.
— Дайте мне сначала вымыться, поесть и поспать. Мы поговорим, когда у меня в голове немного прояснится. Идет?
Яна, Диего и Банни согласились и попытались найти себе какое-нибудь занятие, пока Джонни отдыхал. Ардис клялась, что после того, как Джонни упал на постель, он даже ни разу не пошевелился во сне.
Нужно было позаботиться о лошадях — это заняло не менее полутора часов. Нанук в это время валялся на террасе и грелся на солнышке. Судя по всему, там собирались все кошки Фьорда Гаррисона. Пришла даже Тишь Спасшаяся, которую все время ласкали, гладили и вылизывали.
Яна, расчесывавшая свалявшуюся шерсть на брюхе своего конька, на минуту выпрямилась и, заметив знаки внимания, которыми одаряли Тишь, поинтересовалась у Банни:
— Они так поступают со всеми новоприбывшими? За последнюю неделю, живя во Фьорде, Тишь явно прибавила в весе; прежде она была страшно худой — кожа да кости, оранжевый мех и трагические глаза.
Банни взглянула на террасу и улыбнулась:
— Нет, они ее обучают. Нанук сказал, что это нужно сделать: некому было научить бедную кошку передавать сообщения. Ее мать убили раньше. Теперь ей придется пройти ускоренный курс обучения среди кошек Клодах. И... — тут Банни нахмурилась: кошек было много больше, чем раньше. — Похоже, у нас будут новости.
Она отложила скребницу, которой чистила кудряша, и направилась к Нануку.
— Что такое? — поинтересовалась девушка, присаживаясь рядом с ним; многочисленным оранжевым кошкам пришлось потесниться, чтобы дать ей место.
— Лайэм Малони недоволен тем, что случилось с Диной, — сказал ей Нанук. Он сидел совершенно неподвижно, глядя прямо в глаза Банни своими горящими золотыми глазами, и сообщение перетекало в ее мозг, как это бывало со всеми более сложными сообщениями. “Сказать” кошки могли только несколько человеческих слов, довольно коротких и не превышающих возможностей их речевого аппарата. Более длинные разговоры требовали несколько большей концентрации — в особенности от таких новичков, как Банни и Яна Мэддок. С Шоном Шонгили все было совершенно по-другому. Банни вздохнула:
— Я знала, что Лайэм будет огорчен, но ведь он знает, что она выздоравливает и что за ней хорошо ухаживают.
Нанук лизнул переднюю лапу, выразив этим подтверждение слов Банни.
— Он передает, что в Мертвом Коне те же проблемы, что и в Проходе Мак-Ги. Он говорит, что в Веллингтоне и Савойе тоже ждет беда.
Банни задумалась. Эти четыре поселка находились дальше всего от Килкула; именно в них, как докладывали кошки, люди были за рытье шахт. Банни невольно захотелось спросить, не сменились ли и в них шаначи. Она содрогнулась. Если Саток был не единственным, проблема была гораздо серьезнее, чем ей казалось. И если во всех четырех поселениях пещеры были покрыты петрасилом...
Банни снова передернуло.
— Что еще? — спросила она, поняв, что Нанук ждет, пока она переварит информацию.
— Саток побывал в этих поселениях. Во всех них у Сатока есть друзья. Кстати, все сведения были от котов и диких кошек. Таких, как Тишь, в этих поселениях больше нет.
— Черт побери!..
— Что случилось, Банни? — спросила Яна, удивленная яростным восклицанием Банни.
— Но что мы можем сделать? — быстро спросила Банни, махнув Яне рукой, чтобы та продолжала свою работу.
Нанук задумчиво лизнул кончик своего хвоста.
— Клодах уже обо всем знает. И не только это. Когда пилот полетит на юг, нам нужно отправиться с ним.
— Но с Шоном все в порядке?.. Нанук моргнул.
— Мы тоже отправляемся на юг. — Он потянулся всем телом и улегся у нагретой солнцем скальной стены. Банни поняла, что разговор окончен.
Она вернулась к Дарби и снова принялась скрести и чистить его.
— В чем дело? — спросила Яна, прислонившись к крупу Дарби.
— Нанук говорит, что нам лучше отправиться на юг с Джонни, — ответила Банни и добавила поспешно:
— Нет, он не думает, что с Шоном случилась беда. Он просто думает, что мы должны отправиться на юг.
***
Так же думал и Джонни Грин.— Мне пришлось бы вернуться, даже если бы я не чувствовал себя обязанным проверить, как там девочка, — говорил он. — Вит хочет, чтобы я присматривал за Лузоном. Собственно, я должен был забрать его из Сьерра-Падре пару дней назад. — Джонни ухмыльнулся без малейшего раскаяния. — Но у меня были проблемы с двигателем.
Банни взглянула на него, вопросительно подняв бровь.
— О, доктору Лузону я представлю доказательства, — заметив ее скептицизм, сказал Джонни. — Но у меня было странное предчувствие, а поскольку такое сильное предчувствие у меня появлялось нечасто, я решил к нему прислушаться. Попросил кое-кого и уладил проблему. Вот так.