Маккена Шеннон. Твой навсегда

   – Саймон, я не уверена, так ли это…
   – Тсс! Успокойся. Ты просто прокатишься на моем мотоцикле. Это такая мелочь, Эл.
   Он перекинул ногу через седло и ждал, когда она сядет. Одно его терпеливое спокойствие уже было вызовом. Все повторялось, как в былые времена. Тот же тандем. Саймон, со своими выкрутасами, бесшабашный, как всегда. И собирающаяся с духом трусишка Эл.
   Если чаепитие на крыльце представлялось ей опасным, то катание на мотоцикле при луне было куда рискованнее.
   Она подумала о своем будущем в качестве жены Брэда Митчелла. Поездка на мотоцикле под лунным светом никогда не станет частью ее жизни. Это возможно только сейчас – или никогда.
   Эллен отвергла второе. В эту ночь она не могла смириться с такой мерой времени, как никогда. Никогда… Это звучало слишком печально. Слишком прощально. Слишком пугающе.
   Так пусть у нее будет это маленькое тайное путешествие в никуда. Оно ничего не означает, ничего не меняет, и Брэд о нем никогда не узнает. Она вскарабкалась на мотоцикл.
   Саймон откинулся назад и, схватив ее руки, обернул вокруг себя, так что ее грудь оказалась вплотную прижатой к его спине, а лицо уткнулось в его атласные волосы. Он обхватил ее холодные стиснутые пальцы и положил плашмя на свой подтянутый живот, успокаивая ее похлопываниями.
   О, сейчас он чувствовал себя хорошо – возбужденный, уверенный, пышущий энергией. Его большое тело поистине пело под ее пальцами.
   Великолепный самец. Животное.
   – Держись, – предупредил ее Саймон.
   Мотоцикл рванулся вперед.

ГЛАВА 5

   Саймон был крайне возбужден. Его бурлящая кровь, гонимая неистовой эйфорией, ударила в голову. Эл прильнула к его спине, каждый раз сжимая вокруг него руки на поворотах. Интересно, она намеренно его мучила, сняв свой лифчик? Вообще на нее это было не похоже. Однако маловероятно, что по прошествии стольких лет она осталась такой же наивной, как раньше. Вряд ли она не знала, как на нее реагируют мужчины.
   Впрочем, Эл – это особый случай. Она всегда была не такая, как другие.
   Но в голове у него крутился другой вопрос. И он вызывал у Саймона еще более жгучий интерес. Может, она и трусики свои оставила дома? Что, если под этими укороченными джинсами, приспущенными на бедра, она совершенно голая? Ему вдруг захотелось взять ее холодные дрожащие пальцы и сомкнуть их вокруг своей онемевшей плоти. Он мог гарантировать, что оплот его мужской гордости будет стоять твердо, прочный, как та проклятая скала!
   Да, помыслы его были низменны. Когда-то у него были самоограничения, но он стремительно вышел за их пределы, еще много лет назад.
   Эл была так прекрасна. И вдобавок эта полная луна…
   После своего рассказа об электронном послании Саймон чувствовал себя таким обнаженным, будто с него содрали кожу. Когда они разговаривали о Гасе, Эл, конечно, видела его браваду. Эл всегда видела его насквозь.
   Она будет растрачивать себя на этого самодовольного прохвоста. Брэд Митчелл будет выставлять напоказ ее красоту как трофей и даже на минуту не задумается, какое реальное сокровище ему удалось заполучить.
   Саймон вдруг подумал о сексе. Интересно бы знать, как это выглядит у них. Он попытался отогнать эту мысль прочь, но слишком поздно. Скопившаяся в нем лютая ненависть рвалась наружу, подобно раскручивающимся кольцам змеи перед броском.
   «Дай этому пройти, – говорил он себе. – Не думай об этом». Ему принадлежала часть Эл – та часть, о которой Брэд никогда не узнает. Их детские узы. Ему принадлежала ее девственность, а его девственность – Эл. У них была ночь в цветнике, их секретное сокровище. И эта поездка под луной тоже принадлежала ему. Жизнь коротка. Боль длинна. Будущее – ад. Если бы Эл взяла его сегодня к себе в постель, он был готов отправиться в ад.
   Мотоцикл упорно продвигался вверх по тракту, петляя длинными ленивыми зигзагами вокруг холма. Его склоны, пирамидально расширяясь книзу, по мере приближения к Хорсхед-Блафф позволяли увеличивать обзор. Наконец мотоцикл достиг вершины и запрыгал на ухабах гравиевой дороги, проходящей вдоль гребня.
   С обеих сторон хребта перед ними открывалась великолепная панорама. С одной стороны тянулись холмы, плавно переходившие в гряду гор, с другой – простиралась широкая речная долина. Внизу лежал сверкающий треугольник Ларю. Сверху в необъятном просторе неба над ними сияла луна. Горный ветер вздымал их волосы.
   В самой высокой точке Саймон заглушил мотор и дальше пустил мотоцикл накатом, до полной остановки.
   – Это мое любимое место, – сказал он. – Отсюда ты можешь видеть все. Каждую большую сопку и каждый городок в радиусе сорока миль.
   – Здесь даже луна выглядит иначе – так много неба вокруг нее, – сказала Эллен. – Это совсем другой мир. Я никогда не поднималась сюда ночью.
   Саймон повернулся посмотреть на нее.
   – Есть множество вещей, которых ты никогда не делала, не правда ли?
   Эллен оцепенела и отодвинула от его спины свое мягкое теплое тело.
   – Что именно ты имеешь в виду? – резко спросила она.
   Саймон молча удерживал ее взгляд, позволив себе таким образом ответить ей.
   Она слезла с мотоцикла, сняла шлем и отошла назад.
   – Пусть я не путешествовала по миру, пусть я не смеялась в лицо пулям и смерти, но это не значит, что я трусиха!
   – Я и не говорил, что ты трусиха, – сказал Саймон. – Ты смелая, благородная и добрая. Ты всегда защищала меня, даже когда я этого не заслуживал.
   – Не говори глупостей. Конечно, ты этого заслуживал! – Эллен вышла на середину дороги, поворачиваясь кругом и широко раскинув руки, так же пьянея, как он, от лунного света. – Первый раз за долгое время смотрю в небо и вижу бесконечность, – сказала она, покачивая в руке шлем. – Обычно я только гляжу внутрь вазы из синего стекла.
   – Смотри, это может быть опасным, – сказал Саймон, охваченный необъяснимым тревожным предчувствием. – Заглядывать за пределы той стеклянной вазы.
   Эллен засмеялась:
   – Ты пытаешься меня запугать? Разве не ты только что намекал, что я много чего не делала? Определись, Саймон. Не все сразу. Выбери что-нибудь одно.
   Он покачал головой.
   – Просто я не хочу, чтобы тебя обижали, Эл.
   – О, продолжай. Как можно меня обидеть? – Она воздела руки к небу, взывая к луне. – Кто собирается меня обижать, Саймон?
   «Я сам», – был четкий ответ, который внезапно пришел ему в голову. Брэд – был второй ответ, почти равный первому. Саймон продолжал составлять свой список, бесконечный и безобразный. По старой привычке. Он видел так много ситуаций, когда люди могли причинить вред.
   – Я надеюсь, ты никогда этого не испытаешь, – сказал он.
   – О, не надо!
   – Что не надо?
   – Увиливать от прямого ответа и напускать туман. Этот снисходительный тон в твоем голосе говорит, что мудрый Саймон с его богатым жизненным опытом должен защитить несчастную, беспомощную Эллен. Бедняжка не в состоянии отличить зад от локтя! Избавь меня, пожалуйста, от покровительства. Я ненавижу это. Ненавижу, ненавижу!
   Саймон засмеялся. Своими словами она уменьшила его тревогу, и его настроение пошло вверх.
   – Слава Богу, наконец ты расслабилась. Вот сейчас я узнаю прежнюю Эл. Вечно ворчащую на меня. Развенчивающую мои заблуждения.
   – Неужели я была такая нахалка? – В голосе Эллен звучала неуверенность.
   – Мне это нравилось, – ответил Саймон. – Я понимал, что ты обо мне заботишься.
   Снова наступила тягостная тишина.
   Эллен отвернулась.
   – Ах да, я еще хотела тебя спросить, – сказала она, разглядывая горы. – Куда ты отправился, когда ушел из Ларю?
   «Снова запаниковала», – тяжко вздохнул про себя Саймон, услышав сдавленный голос хлопотливой хозяйки дома. От чего ушли, к тому пришли.
   – Когда погода стала слишком холодна для моей амуниции, я подался на юг. Я путешествовал автостопом, пока наконец не остановился в Сан-Диего.
   – Как ты жил?
   – Случайными заработками. Красил дома, работал в дорожных бригадах, собирал апельсины – все, что мог найти. Однажды я получил работу в фотолаборатории. Это был прорыв. Владелец был счастлив, увидев, что я знаком с этим делом.
   – А флот?
   Саймон пожал плечами:
   – Это взыграл зуд к путешествиям. Я участвовал в обеих войнах в Персидском заливе. В первой как солдат, во второй как журналист.
   – Однажды мне приснилось, что ты был там. – Эллен медленно побрела к обочине. Высокая, по пояс, горная трава струилась на ветру. – Я видела тебя в пыльной пустыне с оружием в руках. – Она провела рукой по траве.
   – Не сходи с дороги, Эл, – предупредил Саймон. – Сейчас сезон гремучих змей.
   – Когда я с тобой, мне не страшны гремучие змеи. Помнишь, как в тот раз я подошла близко к змее? И вдруг тот свист! Это ты швырнул свой нож и рассек ее пополам, прежде чем она успела на меня броситься.
   Он засмеялся.
   – Можешь быть абсолютно уверена, что я это запомнил.
   – Почему ты смеешься? – спросила Эллен. – Меня это тогда сильно впечатлило.
   – Я открою тебе секрет, Эл. Это было слепое везение новичка в полном смысле слова. Я тогда прикинулся, будто сделал великое дело, просто чтобы поразить тебя.
   Эллен принялась хихикать.
   – Ничего подобного! Ты великий лжец!
   – Мне жаль разрушать миф. Просто у меня появилась потребность учиться бросать нож. На тот случай, если мне когда-нибудь реально придется спасать тебя от другой змеи. Я был вынужден поддерживать мой новый имидж «мачо». Все, что я могу сказать.
   – Значит, ты можешь…
   – Да, могу. Я очень хорошо владею ножом – когда-нибудь я тебе покажу – и благодаря этому получил тебя. За это я должен сказать спасибо той змее.
   – Ну что ж, это хорошо. Реальность лучше, чем несбыточные мечты.
   – Реальность обычно ранит подобно аду, – сказал Саймон.
   Эллен перестала смеяться и отвела взгляд.
   – Это правда, – сказала она упавшим голосом. – Обычно так и бывает. Впрочем, мне завтра рано вставать. Я должна приготовить кофе и собрать все к завтраку, поэтому, наверное, мне лучше…
   – Я отвезу тебя назад, – пробормотал Саймон.
   Он мысленно пнул себя. Нет бы слукавить и сказать ей что-нибудь приятное о сбывшихся мечтах! Вместо этого ему нужно было ляпнуть о жестокой реальности.
   Эллен взобралась на мотоцикл сзади него и надела шлем. «Просто невероятно, – подумал Саймон, – до чего же она доверчива и невинна». Она стала взрослой, но суть ее, сердцевина личности осталась прежней. Это была та же неповторимая Эл, умница, хохотушка, добрая и нежная девушка, дарящая людям тепло. Похоже, что ей совершенно невдомек, какой опасности она себя подвергает в эту лунную ночь. Одна, с ним и с его неукротимой плотью. Он может в любое время остановить этот мотоцикл, повернуться кругом и… Bay!
   Но Саймон этого не сделал. Он наслаждался ощущением ее мягкого тепла у себя на спине и ее маленькими руками, вцепившимися в него. Ее доверие было самой сладкой из всех вещей на свете.
   Когда они подъезжали к ее дому, в начале аллеи Эллен похлопала Саймона по плечу. Он затормозил.
   – Позволь я заберу почту. Я так замоталась сегодня с делами, что совсем про нее забыла. – Она вынула из почтового ящика конверты.
   – Садись впереди, – приказал Саймон, когда она подошла.
   Эллен заколебалась:
   – Но я не знаю, как…
   – Не бойся, тебе не придется управлять, – уговаривал он. – Мы просто скатимся под уклон на холостом ходу.
   Она села впереди. Ее грудь встрепенулась в беззвучном вздохе, когда Саймон притянул ее спину к себе. Они молча съехали вниз по дорожке в тень кленов.
   Большой дом стоял темный и тихий. Шуршащие листья трепетали от ветра, устраивая танец теней и лунного света. Эллен хотела соскользнуть с мотоцикла, но Саймон обвил руку вокруг ее тонкой талии, удерживая ее возле себя.
   – Одну секунду, Эл.
   Эллен оцепенела.
   – Что? – спросила она нервным шепотом.
   Саймон поднял шлем с ее головы и повесил на руль мотоцикла. Потом мягко убрал назад волосы с ее лица.
   – Я хочу какую-то мзду для себя за показ хребта в лунном свете.
   Он услышал ее судорожный вздох.
   – О, Саймон, я не могу…
   – Пожалуйста. – Он сдвинул волосы с ее щеки на одну сторону и наклонился ближе. – Я прошу так немного. Просто скажи мне одну вещь.
   – Какую вещь?
   – Помнишь ту ночь, когда я ушел? Ну, когда я пришел проститься?
   – Конечно. Как я могла забыть!
   – На тебе ничего не было под ночной рубашкой, когда я снял ее с тебя. Ты помнишь, как я положил тебя в те цветы, Эл?
   Почта выскользнула у нее из рук и упала на землю по другую сторону мотоцикла.
   – Петунии, – прошептала Эллен.
   – Что, дорогая? – переспросил Саймон. Она была так близко, что его губы почти касались восхитительной ямочки возле ее уха.
   – Это были петунии. Те цветы.
   – Петунии, – повторил Саймон. – Значит, они так называются? Один их образ делает мою плоть тверже стали. Сегодня ночью, когда ты набрасывала на себя эту одежду, ты оставила дома свой лифчик. – Он провел рукой по ее плечам и плавной изящной линии позвоночника вниз, к брюкам. Его палец быстро проник под хлопчатую ткань. – Ты сняла свои трусы тоже? Как тогда, в цветнике?
   – Нет, конечно, – сказала Эллен, замявшись на мгновение. Но мгновение оказалось слишком долгим.
   – Обманщица, – сказал Саймон, лаская ей шею своим дыханием. – Я всегда мог сказать, когда ты лжешь.
   – Считай, как тебе нравится, – сказала Эллен. – Но тебе следует думать о других вещах.
   – Я пытался, – сказал он.
   – Я тоже, – как-то вдруг обмякнув, прошептала она.
   Саймон притронулся к ее необыкновенно мягкой щеке. Она вибрировала мелкой частой дрожью. Он погладил ее глянцевитые волосы, деликатные косточки плеч, изящный изгиб талии, позволив себе скользнуть к ней под тенниску. Его пальцы распластались на нежной теплой коже ее живота.
   Пуговица ее укороченных брюк расстегнулась с легким щелчком, без всякого сопротивления. Когда он проник под толстый материал, единственным протестом был ее прерывистый шумный вздох. Рука Саймона двигалась все ниже и ниже, с осторожностью, соизмеримой только с нежностью его ласк и ответных вздохов Эллен.
   – На тебе ничего нет, – пробормотал Саймон, когда его пальцы коснулись мягкой поросли. – Никаких трусов, как я и думал.
   Он принялся дразнить кончиками пальцев шелковистые завитки. Эллен извивалась и тихо стонала. Ее бедра уже оседлали сиденье, так что он просто притянул ее спину к себе, чтобы дать своей руке больше пространства. Его пальцы переместились ниже и обнаружили горячий скользкий рай. Она была такая влажная. Ее тело качнулось навстречу прикосновению и выгнулось дугой, содрогаясь от напряжения.
   – Эл, я хочу тебя трогать, – пробормотал Саймон возле ее уха. – Я хочу сделать тебе приятное. Ты так прекрасна. – Он подождал, тычась носом ей в шею.
   Эллен двинулась против его ласкающих пальцев и протяжно заныла. Саймон дал ей возможность оттолкнуть прочь его руку и сказать, чтобы он остановился. Но она не сделала ни того ни другого.
   Она откинула голову назад и повернула к нему лицо. И Саймон сделал наконец то, что до смерти хотел сделать с того момента, когда увидел ее в кухне. Он провел губами поверх ее дрожащих губ, пробуя их шелковую чувственную мягкость, вкушая их сладкий аромат, испивая чудесный нектар. Пока он продолжал ласкать ее ртом и языком, его пальцы прокладывали путь к тайникам ее тела, поглаживая влажные складки.
   Саймон резко вбросил язык ей в рот ровно в тот момент, когда его длинный палец скользнул глубоко внутрь. Это вторжение заставило ее вскрикнуть, ее маленькие мышцы крепко сцепились вокруг него. Успокаивая ее поцелуями, он гладил большим пальцем ее маленький дрожащий узелок. Она была такая открытая, такая отзывчивая на ласки. Саймон дал волю своему чувству, в котором слились воедино внимание, сопереживание и страсть. Это чувство росло и ширилось, превращаясь в глубокое, непостижимое осознание получаемого ею удовольствия.
   Большой палец по-прежнему обводил кругами ее деликатный бугорок. Одновременно другой палец массировал ее тугой влажный чехольчик, сокращавшийся внутри каждым своим крошечным мускулом. Это было восхитительное ощущение.
   Саймон избрал умеренный ритм, заботясь о том, чтобы не напугать ее и дать ей достаточное время приноровиться к его погружающемуся пальцу. Так они двигались вместе в медленном интуитивном танце. Тем временем другая рука Саймона прокралась к ней на живот, поглаживая ямочку в центре. Потом поднялась вверх, исследуя выступ ребер и выше – две нежные округлости. Когда ей было шестнадцать, она была еще бутоном. Теперь бутон распустился, превратившись в роскошный, совершенный цветок. Саймон благоговейно прикасался кончиками пальцев к тонкой коже и маленьким упругим соскам. Эллен корчилась вокруг его руки, пытаясь приглушить рыдания, щадя свою скромность и ради этого углубляя поцелуй.
   Она была близка к завершению прямо здесь и сейчас. При желании можно было ей это позволить, а потом отнести ее наверх. Положить на кровать, стянуть с нее одежду и показать, чему он обучился за семнадцать лет. Саймон прижал к ее крестцу свою отвердевшую плоть, пока его пальцы продолжали доставлять сладкие муки ее извивающемуся телу.
   Паниковать и бороться было уже слишком поздно. Путь к отступлению для нее был отрезан. Теперь Саймон нуждался в этом так же сильно, как она. Он настойчиво подвигал ее к пику наслаждения. С началом первых спазмов удовольствия он резко погрузил палец вглубь, чувствуя, как его захватывают ритмично сжимающиеся тиски, и держал в своих объятиях, пока спадали пульсирующие волны. И все это время целовал ей шею, щеку и бормотал одобряющие слова, как прекрасна она, как сладка, как горяча.
   Саймон слизал с пальцев скользкую жидкость. Она была такая теплая, такая сладкая.
   – Я хочу поедать тебя, Эл, – сказал он. – Облизывать тебя, как тающее мороженое. Всю ночь напролет. Давай пойдем наверх.
   Саймон почувствовал, как дрожь пронеслась сквозь ее тело. Ее хрупкие плечи вдруг затряслись, как будто она рассмеялась или… О Боже! Нет! Он отвел в сторону ее волосы.
   – Эл? Что с тобой? Я не навредил тебе? Я что-то не так сделал?
   Она покачала головой и отвернулась. Потом убрала его руку со своего бедра и несколько секунд крепко сжимала ее обеими руками, словно не зная, что с ней делать.
   – Позволь мне уйти. Прошу тебя, Саймон.
   Она поднесла к губам его руку и поцеловала в косточку.
   Ликование победы улетучилось. Он никогда не выносил Эл плачущую.
   Саймон отодвинулся назад, освободив для нее часть сиденья. Эллен слезла с мотоцикла и застегнула брюки. Она нагнулась и стала собирать с земли рассыпанные конверты, продолжая хлюпать носом и вытирать лицо.
   – Я не думал, что это заставит тебя плакать, – беспомощно сказал Саймон. – Я просто хотел доставить тебе удовольствие. Извини, Эл.
   – Это я должна извиняться, – сказала она. – Прости, Саймон, но я дала обещание. И я не могу отбросить его ради одного кувыркания, наспех, в отсвете старого пламени. – Ее голос лился как стремительный поток. – Не могу поверить, что я позволила себе зайти так далеко.
   Саймон был взбешен ее словами. Он обхватил ее запястье и притянул обратно к себе.
   – Со мной это не было бы наспех, – сказал он. – Это было бы самое длинное, самое страстное кувыркание, которое ты когда-либо знала.
   – Не надо. Это не в моем характере. Извини, что я… ввела тебя в искушение. Мне не нужно было спускаться вниз. Я не должна была выходить на крыльцо. Не должна была соглашаться на эту поездку на мотоцикле…
   – Ты не должна была пускать меня в свой дом, Эл.
   Ее молчание было выражением согласия.
   – Извини, – прошептала она снова.
   Саймон отпустил ее руку.
   – Не надо извиняться. Я проявил излишний энтузиазм. Я вел себя как глупец. – Он сорвал с рукоятки шлем, надел его на голову и нажал педаль стартера.
   – Куда ты собираешься? – спросила Эллен.
   – Какая тебе забота? Твоя кровать полностью укомплектована, детка.
   Она вздрогнула от его острого как нож тона.
   – Саймон…
   – Я получил сигнал, – сказал он. – Не тревожься, Эл. Запиши это на счет полной луны.
   Мотоцикл развернулся на дорожке и, набрав скорость, вылетел на шоссе.
   Саймон чувствовал себя последним негодяем. Он так резко обошелся с ней. Поверг ее в смятение. Сделал несчастной. Заставил плакать. Презренный эгоист. Даже не стал утруждать себя пресловутой беседой по поводу свободы от обязательств, как он делал это со всеми женщинами. Ответ был заведомо известен. Эл сказала бы ему, чтобы он сунул свое кредо в одно место. Разумеется, она облекла бы это в самую изящную форму, но суть приговора осталась бы неизменной.
   Ничего удивительного, мелькнуло где-то на задворках сознания. В самом деле, согласился Саймон. Он пробыл здесь только шесть часов, а уже успел ввязаться в драку и довел Эл до слез. Неприятности преследовали его всю жизнь. Не зря мать в шутку сравнивала его с фальшивой монетой. Тогда это был первый знак.
   Гас тоже никогда не давал забыть об этом. Если Саймон находился в комнате, где было что-то бьющееся, эта вещь обязательно падала, независимо от того, пройдет он мимо или нет. Стоило ему появиться около часов, как они по необъяснимой причине переставали ходить. Взрывающиеся предметы, разбивающиеся автомобили, непроизвольные возгорания – все это возникало, когда он находился поблизости. Даже если он не поднимал головы. Если где-то просыпался вулкан и накрывал три штата удушающим облаком с тоннами пепла, Саймон был убежден, что это его вина.
   И его не удивляло, когда Гас входил в пьяный раж. Он был отчаявшийся несчастный подросток – да, но не удивленный.
   После побега из Ларю он воображал, что в каком-нибудь неизвестном месте его способность приносить несчастье будет не так заметна. Поэтому он стремился в большие города, где в общем хаосе эта вероятность была меньше. По той же причине он примкнул к морякам, что было даже лучше. Там люди нередко оказывались в настолько тяжелых ситуациях, что на их фоне его собственное невезение почти нивелировалось. За время пребывания в горячих точках он освоил прекрасную профессию. Войны, государственные перевороты и природные катаклизмы, за которыми он неотступно и энергично следовал, не имели шанса докучать ему в ответ.
   Саймон никогда не задерживался на одном месте настолько долго, чтобы дождаться обвинения в причинении ущерба чьей-то собственности, сердцу или жизни. Пока ты охотишься за опасностью или катастрофой, ни опасность, ни катастрофа не настигнут тебя самого.
   Этим эмпирическим путем он обрел свое собственное странное равновесие. Он играл с огнем, зная, что если его уронить, пламя может перекинуться на него. Когда он увидел Эллен на кухне, его кровь в ту же секунду бросилась из мозга в нижнюю часть тела. Огонь выскользнул на свободу.
   Теперь это был уже только вопрос времени.
 
    Сердце Рея забилось в сладостном предвкушении. Все были мертвы, за исключением двух раненых вьетконговцев, распростертых у его ног,–  старика и юной девушки. Все вокруг выгорело дотла. Пламя оставило после себя дым и смрад. Этот бездарный пилот несущим винтом снес кокосовую пальму и вывел из строя поршень насоса. Вертолет рухнул прямо на хижину, крытую соломой, и взорвался. Команда Рея разбилась, а вьетконговцы были зажарены внутри своего бунгало. Все, кроме этих двух.
    Стрелок-пулеметчик, сидевший у люка, получил пулю в глотку. Радист был погребен под грудой камней, и только его сломанная рука с расщепленной костью торчала из обломков. Рей мог даже порыдать над своей командой, благо у него была банальная простуда с насморком. Но сейчас на него никто не смотрел. Так что не было нужды притворяться. Придет время – и он раскроет о них всю правду.
    Он откачал из баллона бензин, предназначенный для дозаправки их вертолета, и вылил на своих пленников. За время участия в этой бойне он перестрелял их в джунглях столько, что не сосчитать, но огонь был им особо почитаем. В детстве он любил сжигать ящериц и кошек, но ни одна душа не знала об этом. Он всегда был так осторожен и так терпелив, выжидая свой шанс. Рей улыбнулся пленникам, помахал им рукой на прощание и чиркнул спичкой…
   Зуммер сотового телефона в кармане пижамы прервал его сон, если это можно было назвать сном. Это были скорее грезы. Рей что-то читал о посттравматическом синдроме, когда возврат к прошлым переживаниям считается обычным явлением, особенно в периоды стресса. Приятные воспоминания, например, о том, как он сделал дырку в голове Гаса Райли, определенно следовало квалифицировать тоже как стрессовые.
   Рей проверил сообщение на дисплее, откуда явствовало, что он должен вытащить себя из постели на рандеву с одним из своих агентов.
   Грезы посещали его слишком часто, нарушая сон. Бессонница и снотворные, вместе взятые, снижали его способность сохранять прочность маски.
   После каждой акции, проведенной в соответствии с его тайным хобби, восстанавливать маску раз от разу становилось все труднее. Временами у него появлялось ощущение, что она коробится от давления изнутри. Покрывается тонкими, как волоски, трещинками. Рассыпается в порошок. Он чувствовал, что начинает сдавать – и физически, и умственно. Это вынудило его удалиться от должности прокурора округа, о чем он ужасно жалел. Но слишком уж много людей вопрошали, все ли с ним в порядке. Слишком часто он и сам замечал за собой промахи, приводившие его в замешательство. Такие, как отсутствующее выражение лица или потеря контроля над собственными словами.