Страница:
Сейчас мне кажется, что именно так сознание работает в мозгу, где материя и энергия присутствуют в более свободном и динамическом состоянии, нежели где-нибудь еще в природе. Для сознания не представляет особого труда направлять электрический ток в центральную нервную систему (хоть мы понятия не имеем, как это делается); правда, управлять движением уже не электронов, а целых атомных систем, разбросанных по всему пространству и времени, --это уже потруднее. Вот почему так легко что-то задумать, а для того, чтобы желание сбылось, нужно гораздо больше времени.
Об этом я размышлял долгими звездными ночами в Ла Чоррере, когда передо мной, казалось, вот-вот раскроется самая сердцевина тайны бытия. Золото алхимиков так и струилось сквозь мои пальцы, и я был уверен: сумей я сплавить его с надеждой и воображением, оно осталось бы со мной.
Я видел, что существует промежуточный этап между сознанием, действующим во внешнем мире, и сознанием, действующим в центральной нервной системе, чьим посредником служит тело, а промежуточной средой речь. Чтобы воспользоваться речью, сознание дает команду мозгу, чтобы он, в свою очередь, дал команду телу упорядочить случайное движение молекул воздуха перед собой. Такую упорядоченность сознание вносит в виде слова. При этом не нарушается ни один из физических законов, управляющих движением молекул воздуха, поскольку упорядоченный характер поведения молекул вызван притоком энергии - энергии, высвобождение которой обусловлено осознанным волевым актом. А воля не тот инструмент, который можно отыскать в научном багаже.
Вот и получается, что речь - своего рода парапсихологическая способность, поскольку она включает в себя действие на расстоянии и телекинез, правда, выполняемый голосом. Возможно, под влиянием псилоцибина колоссально усиленный волевой импульс можно было бы передать голосом во внешний мир, где он сумел бы найти себе лучшее применение, чем просто наложение сигнала на случайное движение молекул воздуха.
Порой случается наблюдать, как обыкновенная речь влияет на коэффициент рефракции воздуха перед ртом говорящего. Если посмотреть сбоку, то иногда можно заметить, как воздух перед ртом начинает подрагивать, напоминая колебания миража над раскаленной автострадой. Возможно, это намек на то, что скрытая потенциальная возможность речи выходит за рамки ее обычной функции - символизировать реальность - и заключается в показе этой реальности. Тогда выходит, что результатом должен стать более совершенный Логос - Логос, способный направлять деятельность "эго", поскольку он существует во всей совокупности индивидов, живущих в любое время. Он подобен Богу - это человеческий бог. Это нечто, что произойдет, значит, уже происходит. Для всего есть предвестники. Онтологический характер высших измерений, к :которым приближается человечество, предвещает неведомое, которое мы называем совершенно иным и чуждым. И это чуждое учит нас, используя режим усиления: оно готовит нас к встрече с собственной божественной гранью, которая вот-вот раскроется благодаря нашим поискам природы бытия и материи.
Вот какие застольные беседы вела наша приунывшая компания искателей приключений. Тогда нам казалось, что мы торчим в Ла Чоррере уже давным-давно.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ. ТАРЕЛКА, ПОЛНАЯ ТАЙН В которой мы готовимся к отъезду, я встречаю летающую тарелку, а по пути обратно в Беркли теории растут как грибы.
Одиннадцатого марта было полнолуние. После переполоха, который Деннис учинил с церковными колоколами, этот день прошел без особых событий - я хочу сказать, что вспомнить о нем особо нечего. Сам я по-прежнему пребывал в экстатическом состоянии полной уверенности, что все, что ни делается, только к лучшему, уверенности в том, что неведомое, с которым мы общаемся, вот-вот подтолкнет события к решающему концу.
На следующий день к вечеру из "речного дома" пришла Ив повидаться со мной. Она стала звать меня на реку, чтобы поужинать всем вместе. В ней чувствовалась напряженность, которая не миновала никого из нас. Сомнений не оставалось: происходящее подталкивало нас к самому пределу того, что мы были способны принять, не восстав против этой незримой силы. Когда мы вместе шли через выгон, атмосфера казалась еще более живой и активной, чем обычно, - облака стремительно множились, из леса наползал туман. Ив показала на юго-восток: там высоко в небе клубилась и вспухала зловещая черная масса. Мы остановились и стали наблюдать. Через несколько мгновений она стала похожа на огромное грибовидное облако - последствие ядерного взрыва. Зрелище было поразительное,, и Ив напомнила мне о том, что Деннис как-то сказал про Stropharia cubensis: это гриб в конце истории. Для него форма радиоактивного облака была физическим и биофизическим каламбуром, намеком на преобразующую способность строфарии и ее взрывное вторжение в историю человечества.
Мы продолжали наблюдать, и вдруг Ив тихо вскрикнула. Из клубящегося брюха облака вырвался сноп света. Да так и остался. Это не была вспышка молнии. Вряд ли это мог быть и солнечный луч, поскольку день клонился к вечеру и солнце находилось на западе, а туча на юго-востоке. Мы смотрели на него, наверное, около минуты. Потом он внезапно исчез. Ив была потрясена. Этот случай, даже больше, чем застывшая поверхность реки, принадлежал к разряду явлений, резко отличавшихся от всего того, что ей довелось пережить в Ла Чоррере.
Дойдя до костра, который уже горел в лагере у реки, мы узнали, что Ванесса побывала в миссии у отца Хозе Мария и там разговаривала по рации с местным пилотом, который унес от нас Дейва. Под влиянием уговоров Ванессы летчик согласился отнестись к нам как к терпящим бедствие и обещал вернуться через несколько дней, чтобы забрать нас отсюда. Такая перспектива мне ничуть не улыбалась. Я знал, что мы, чужаки, гринго, потеряем лицо в глазах местных жителей, стоит им только узнать, что мы срочно сматываемся, да еще самолетом. К тому же я не разделял уверенность Ванессы, что для возвращения к норме Деннису необходимо стать пациентом современных психиатров. Но делать было нечего. Ужинали мы в молчании, каждый был погружен в собственные думы.
На следующий день предстояло упаковать все снаряжение и перетащить его на берег: нужно было готовиться к отъезду, поскольку прилететь за нами могли в любое время, без дополнительного предупреждения. Итак, мы готовились вырваться из вихря Ла Чорреры.
Единственным забавным моментом в тот вечер был рассказ Ив. Она в лицах изображала, как Деннис, ускользнув от бдительной опеки Ванессы, посреди ночи улизнул из "речного дома" и, пробравшись в жилище колумбийских колонистов, тихонько устроился в уголке, где они, проснувшись, и обнаружили его, столь же незаметного, как какой-нибудь предмет обстановки. Когда Ив замолчала, невысказанные измерения ее истории вернулись и зашевелились в мыслях каждого из нас;
Следующий день был тринадцатое марта. От нашего лесного лагеря, благословенного места, где состоялось экспериментальное преображение, осталась одна оболочка. Все, что отличало его от десятков других витотских хижин, было сорвано и унесено, и он вернулся к своему прежнему безликому состоянию. Снаружи образовалась целая куча имущества: наша поспешная эвакуация по воздуху оставляла слишком мало места для снаряжения, и с собой мы смогли забрать только некоторые образцы растений и насекомых, камеры да записи эксперимента - вот и все. А то, что осталось, быстро станет добычей терпеливых витото, владельцев места, где состоялась наша экспериментальная встреча с гиперпространством.
Мы все собрались в "речном доме", готовые лететь, как только появится самолет. Казалось, все движется к развязке само, помимо нас. Мы плавали в реке, сидели на камнях, глядя в небо и слушая заливистые трели мелких земноводных. Так прошел день; даже Деннис утихомирился после того утреннего эпизода, когда он принялся методично выбрасывать из окна все, что было у него в комнате, и дошел до того, что чуть не отодрал оконную раму, чтобы вышвырнуть вслед за всем остальным.
Около четырех я лежал на берегу футах в двадцати от воды, размышляя о прогулке к реке, которую совершил два дня назад;
тогда каждый шаг, приближавший меня к воде, казалось, привносил в мысли все больше ритма и рифмы. Невесть откуда на память пришла старая кельтская поговорка, которую приводит Роберт Грейвс : "Поэзия творится на краю бегущей воды". Я был почти уверен: недавний случай у края воды имел к ней какое-то отношение, и задумался на эту тему. На берегу передо мной Ванесса с Ив занимались стиркой. Напротив, за рекой, вставал юго-восточный небосклон, на котором мы с Ив двадцать четыре часа назад видели облако, испускающее сноп света.
Поглядев в том же направлении, я заметил, как мне показалось сначала, блеклое основание радуги - место на небе, почти над самым горизонтом, слегка отсвечивающее всеми цветами спектра. Выждав несколько секунд, я позвал обеих женщин и спросил, видят ли они за рекой радугу. Обе бросили мимолетный взгляд через реку и сразу же заявили, что ничего не видят. Я не стал спорить и продолжал наблюдать за небом в том же месте. Я уже давно перестал навязывать свое мнение другим. Меня и так считали чокнутым - не то чтобы совсем рехнувшимся, но все же человеком, которому не стоит доверять и на которого нельзя положиться, и неудивительно: ведь я верил в такие странности. Это поневоле внушало подозрение.
Я все смотрел за реку и скоро обнаружил, что эффект усиливается. Это меня страшно заинтересовало. Казалось, в столь пасторальном обрамлении назревает какое-то великое откровение. Я продолжал наблюдать и увидел, что цвета становятся ярче и ярче; сам лук радуги так и не проявился, но в одном месте цвета виднелись совершенно отчетливо. Тут я снова задал женщинам вопрос, видят ли они за рекой радугу. Снова мимолетный взгляд... И что же? Моя взяла!
- Видим, видим. Только она не особо удалась, согласен?
Мгновение - и та гиперактивная часть моего воображения, которая вечно была занята поиском отгадок, ухватилась за эту деталь. Итак, сначала была туча, из которой выходил сноп света, а теперь в том же самом месте появилось пятно из спектральных цветов. Я остро ощущал: небесное око все ближе подбирается к моим мыслям и с удовлетворением наблюдает, как до меня постепенно доходит особое значение юго-восточного направления и необходимость сосредоточенно наблюдать именно за этой точкой. Учитель у меня в голове произнес: "Вот это место. А вот и знак. Поглядывай сюда".
Я не сказал никому ни слова, но твердо решил: хватит проводить бессонные ночи, как я это делал до сих пор, бродя по полям словно лиса-оборотень или занимаясь созерцанием у чорро. Лучше сидеть здесь, где кончается озеро и Игара-Парана продолжает свой неспешный бег. Здесь, на пристани, расположенной у подножия крутого глинистого откоса, семьюдесятью футами ниже "речного дома", сидеть всю ночь напролет и наблюдать.
Так я и просидел всю ночь, заново передумывая то, что с нами случилось. Казалось, сознание мое раздвоилось: оно уходило в прошлое, спускаясь по семейному генеалогическому древу, и одновременно устремлялось вперед, в будущее. Мне виделись все те годы, что ждали меня впереди. Виделся некий метод - следствие нынешнего контакта, виделись наши жизненные пути, их развитие во времени и в пространстве и, наконец, окончательное подтверждение, когда миру откроется истина о способности возникающих под действием строфарии. видений переносить нас в иные измерения и о том, как близки те миры, которые они распахивают перед нами. Ибо я уверовал в то, что человечество вступает в пору контакта с разумными и совершенно отличными от нас существами. Это выглядело так, будто из долгой ночи космического времени рождалось нечто абсолютно новое, неизведанное - миг контакта двух разумов, находящихся на совершенно разных уровнях.
Мы - одни из первых, кому было суждено установить контакт с этим Иным видом. И это оказалось реальностью. Мы явились в экваториальные джунгли, чтобы исследовать измерения, проблеск которых являлся нам в триптаминовых видениях, и здесь, в сумрачном сердце Амазонки, нас отыскало и коснулось это загадочное древнее существо, которое ныне пробуждается навстречу новой глобальной перспективе - установить симбиотическую связь с нашей технической цивилизацией. Всю ночь напролет меня пронизывали диковинные видения и прозрения. Передо мной, разделенные непостижимыми расстояниями и эпохами, вставали исполинские машины и планеты, населенные растительными и механическими созданиями. А мимо, агатово поблескивая, струилось время, словно живая супержидкость, населяющая края сновидений, где царят ужасающие давления и абсолютный холод. И я узрел план, величественный план. Наконец-то! На меня снизошло блаженство, экстаз, который длился несколько часов и отметил всю мою прошлую жизнь печатью завершенности; Под конец я почувствовал, что полностью переродился, вот только в кого - этого я не знал.
Поток внутренних картин растаял в серой мгле, предвещающий скорый рассвет. Я встал с места, где просидел столько часов, и потянулся. Небо было ясное, но стояла такая рань, что на западе еще тускло светили звезды. На юго-востоке, куда было устремлено все мое внимание, небо было чистым, за исключением полоски жавшегося к земле тумана, который стлался за рекой параллельно горизонту, всего в полумиле от места, где я находился. Продолжая потягиваться, я стоял на плоском камне, с которого только что поднялся. И тут я заметил, что полоса тумана как будто потемнела и теперь не то клубилась, не то колыхалась, по-прежнему оставаясь на месте. Я пристально наблюдал. Вот клубящаяся полоса темнеющего на глазах тумана разорвалась пополам, потом каждое из образовавшихся облаков в свою очередь тоже разделилось надвое. Все эти метаморфозы заняли не больше минуты - и вот я уже глядел на четыре линзообразных облака одинакового размера, строем вытянувшихся над самой линией горизонта всего в полумиле от меня. На меня накатила волна тревоги, сменившаяся вполне отчетливым страхом. Я застыл на месте, не в силах пошевелиться, как это бывает во сне.
Пока я стоял и смотрел, облака снова соединились, так же быстро, как и разделились, - на это ушло еще несколько минут. Симметричность, с которой они делились и соединялись, а также то, что меньшие облака были все одинакового размера, придавали сцене какой-то неестественный вид, будто сама природа внезапно превратилась в орудие какой-то незримой движущей силы. Соединяясь, облака становились еще темнее и плотнее. Слившись воедино, они образовали тучу, которая, как мне казалось, завихрялась внутрь, наподобие торнадо или водяного смерча. У меня мелькнула мысль: это, должно быть водяной смерч, явление природы, которого мне до сих пор видеть не доводилось. Но едва эта мысль оформилась у меня в голове, как я услышал резкий, пронзительный вой, плывущий над верхушками деревьев, - очевидно, оттуда, где находился наблюдаемый мной феномен.
Я оглянулся на "речной дом", стоявший в семидесяти футах позади на крутом склоне, прикидывая, хватит ли у меня времена добежать до него и кого-нибудь разбудить, чтобы получить подтверждение, что все происходит наяву. Чтобы поднять кого-то с постели, мне пришлось бы карабкаться по склону на четвереньках, а значит, оторвать взгляд от того, за чем я так внимательно следил. Мне потребовалась доля секунды, чтобы принять решение: нет, я не могу бросить свой наблюдательный пункт. Я попробовал крикнуть, но из стиснутого страхом горла не вырвалось ни единого звука.
Тем временем похожий на сирену вой быстро набирал силу, и вместе с ним все вокруг, казалось, ускоряло темп. Движущаяся туча явно росла все быстрее, направляясь прямиком к тому месту, где я стоял. Я почувствовал, что ноги мои подкашиваются, и, трясясь как осиновый лист, сел наземь. Впервые я по-настоящему поверил во все, что с нами приключилось, и понял: эта летучая штуковина явилась, чтобы меня забрать! Казалось, чем ближе она подлетает, тем плотнее становится. Потом она пролетела прямо у меня над головой на высоте футов в двести, круто взмыла вверх и скрылась за вершиной откоса, что высился позади меня.
В последний миг перед тем, как она пропала из виду, я до отказа напряг зрение и сумел разглядеть ее совершенно отчетливо. То был 'медленно вращающийся аппарат в форме тарелки, светящийся неяркими огоньками, голубыми и оранжевыми. Когда он пролетал надо мной, я успел заметить на нижней его поверхности симметричные углубления. Он издавал прерывистое гудение, совсем как летающие тарелки из фантастических фильмов. Меня охватило смятение. Сначала я пришел в ужас, но как только понял, что этот гость с небес не собирается забирать меня с собой, сразу же почувствовал разочарование. Я был поражен и старался как можно точнее запомнить все, что увидел. "Неужели он настоящий?" - задавал я себе тот наивный вопрос, который одинаково применим к НЛО, столам и стульям. Ведь насколько мне известно, никто, кроме меня, его не видел, единственным очевидцем был я. Но я был уверен: будь там другие наблюдатели, они увидели бы в принципе то же, что и я. Что же касается вопроса, "настоящий" ли он, - кто знает? Я-то видел, как эта штука из клочка облака превратилась в утыканный заклепками летательный аппарат. Только к чему она ближе по своей сути - к облаку или к летательному аппарату? Или это просто галлюцинация? В моих свидетельских показаниях можно легко усомниться: против них говорят и всем известная моя бессонница, и увлечение растительными галлюциногенами. Хотя, как ни странно, этот последний довод может быть истолкован в мою пользу. Я испытал на себе действие галлюциногенов всех известных классов и могу сказать, что увиденное в то утро не подпадает ни под одну из категорий галлюциногенных видений.
И все же против меня была одна дурацкая деталь, от которой никуда не денешься и которая сводила весь эпизод к полнейшей нелепице. Дело в том, что когда тарелка пролетала надо мной, я разглядел ее достаточно отчетливо, чтобы понять: она как две капли воды похожа на тот НЛО с тремя полусферами на днище, который фигурировал на фотографии Джорджа Адамски, объявленной фальшивкой. Я не особо следил за всеми перипетиями дискуссии, но разделял мнение экспертов, утверждавших, что на снимке Адамски изображена заглушка гуверовского пылесоса. И теперь в небе над Ла Чоррерой я увидел тот же самый предмет! Может быть, его изображение позаимствовано из мальчишеских фантазий энтузиаста НЛО? Причем с такой же легкостью, с какой до того заимствовались другие воспоминания? Раз - ив небесах внезапно появляется мое же стандартное и уже разоблаченное представление об НЛО! Но благодаря его появлению в облике, который сам себя ставит под сомнение, достигается более полный диссонанс сознания, чем в том случае, если бы его внешняя чужеродность была бы абсолютно убедительной.
Если вы спросите меня, что это было - а кого же вам еще спрашивать? я отвечу: либо голографический мираж такого технического совершенства, которое на Земле сегодня просто недостижимо, либо явление чего-то такого, что в тот миг предпочло показаться сначала в виде облака, потом в виде машины, но вполне могло предстать в любом другом обличье: проявление всеведающей власти насмешливого нечто над миром формы и материи.
То не был обычный мираж. Годы спустя мне пришло в голову, что, возможно, то был доселе нам неведомый мираж - временной. Обычный мираж это перевернутое изображение водоема или отдаленного пейзажа. Причина его возникновения - искажение света перемежающимися слоями холодного и нагретого воздуха. В Индии, под Бенаресом, я .видел тройное изображение города, повисшее над гладью реки Ганг. Но временной мираж - совсем другое дело: это линзообразное изображение отдаленного времени и места. Причина его возникновения неизвестна. А в один класс обычный и временной миражи объединяет то, что для существования обоим необходим посредник человеческий разум. В некоторых районах планеты есть места с особыми условиями, способствующими появлению миражей. Так, может быть, это справедливо и для временных миражей? Или, может быть, временной мираж это явление природы, а НЛО - творение разума, результат того, что некая грядущая цивилизация использует временной мираж или экспериментирует с ним?
На мой взгляд, это последнее предположение ближе всего к истине. НЛО есть отражение некоего грядущего события, которое предвещает будущее господство человечества над пространством, временем и материей. Мы же в своей неуклюжей попытке исследовать подобные тайны сумели добиться лишь того, что природа извергла эту огромную пылающую искру чистого противоречия из ? темной реторты, где она уже тысячелетия ставит свои химические опыты. И все же то, что нам удалось это сделать, исполнено глубокого смысла. Для меня это означает, что мы вышли на верный след: гриб Stropharia cubensis - это банк памяти галактической истории. Принадлежащий к совсем другому виду, но тем не менее, сулящий многое, он открывает перед нами возможность для нового понимания, которое разом положит конец представлению о том, что человечество навеки приковано к земле и к своей истории.
В Ла Чоррере я лишь однажды имел случай убедиться, что наш метод себя оправдает. Теперь, когда вокруг наших идей начинает сплачиваться группа единомышленников, я еще больше уверен:
ответ на все загадки, которые не дают нашему мировосприятию обрести равновесие, можно найти, заглянув в себя. Когда мы, призвав на помощь псилоцибин, заглядываем в себя, то обнаруживаем, что нет нужды смотреть вовне, навстречу пустым обещаниям жизни, которая вращает далекие звёзды, дабы утолить наше космическое одиночество. Смотреть нужно вовнутрь - тропы сердца ведут в сопредельные миры, полные жизни и любви к человечеству.
Встреча с НЛО стала для меня кульминационной точкой нашей работы в Ла Чоррере. Мой контакт с тарелкой произошел четырнадцатого марта, а на следующее утро, пятнадцатого марта, в одиннадцать часов, прибыл самолет неожиданный, но отнюдь не нежданный. Ванесса, например, ждала его уже третий день.
После того как мы распрощались со священниками и полицейскими - они все как один с безграничным терпением относились к нашей пестрой компании и ее необычным занятиям, - забраться на борт было минутным делом. В последнее время мне разве что в видениях грезился материал, из которого был сделан наш самолетик, - отполированный акриловый пластик, неуязвимый для сильного ультрафиолетового излучения (на Амазонке его прозвали "кожа мачете"), первое напоминание о мире, в который нам предстояло вернуться.
Деннис вел себя как нельзя лучше. Кроме отпущенного при посадке замечания, что самолет - это частичная конденсация летающей тарелки, он почти ничего не говорил. Рев двигателя, решительно взятый на себя руль - и вот уже пилот, легенда здешних мест, в воздухе, а вместе с ним и мы. Какой же это крошечный мирок, Ла Чоррера: мелькнули постройки, стадо пасущихся на зеленом лугу зебу, похожих на тающие шарики ванильного мороженого, и он скрылся за непроходимыми джунглями. "Вот и осталось позади все, с чем мы соприкасались и что соприкасалось с нами", - подумалось мне. В Летисии мы провели два дня. За это время Деннису стало явно лучше, зато другие начали в разной степени отдаляться друг от друга. Наверное, это была компенсация за излишнюю близость, следствие оторванности нашей экспедиции от всего остального мира. Самое странное, что произошло с нами в Летисии, так это встреча в аэропорту: едва мы успели спуститься по трапу, как столкнулись с Джеком и Руби, американской четой, которая пару недель снимала у Ив квартиру в Боготе. Когда я встретил их шесть недель назад, сочетание их имен показалось мне странным (Джек Руби), теперь же то, что они, можно сказать, поджидали нас в аэропорту, только усугубило эту странность. Все это как-то не укладывалось у меня в голове.
Когда мы вернулись в Боготу, Деннис почти полностью пришел в норму; он настаивал на том, что его состояние было вызвано не проявлением хронически неуравновешенной структуры личности, а неким временным нарушением химического равновесия. От любого напоминания о сверхпроводящих связях четвертого измерения, аяхуаске или шаманизме его бросало в дрожь. "Слушай, я сыт этим по горло", - говорил он. И его можно было понять.
Брат почти пришел в норму, дли меня же только начинался многолетний период нового мышления - состояние затянувшегося недоверия, породившее идеи о природе времени, которые я изложил в книге "Невидимый ландшафт".
Двадцатого марта мы пришли к единому мнению, что Деннис окончательно вернулся к нам. Все были несказанно счастливы и отпраздновали это событие в одном из лучших ресторанов Боготы. Это "было колоссальное достижение позволить обратному процессу пройти своей чередой, без пагубного воздействия методов современной психиатрии. Решающее испытание в дикой глуши, испытание, которому рано или поздно должен подвергнуться каждый шаман, закончилось успехом. Мы сделали первый шаг на пути к знанию.
Двадцать первого марта я сделал запись в своем дневнике - первую за несколько недель и единственную, что мне удалось сделать за пару следующих месяцев. Вот что я написал: 21 марта 1971 года
Прошло семнадцать дней с четвертого марта и конкретизации амперсенда. Если я более или менее верно понял этот феномен, то завтрашний - восемнадцатый - день ознаменует собой середину эксперимента. По моим прогнозам, завтра Деннис вернется к тем психологическим установкам, которые были у него до первого марта, хотя может случиться и так, что вместо остаточной амнезии относительно событий в Ла Чоррере, у него проявится растущее понимание эксперимента, авторство которого принадлежит ему. Прошедшие недели дались нам нелегко, казалось, они состояли из стольких времен, мест и умов, что изложить события рационально, в хронологическом порядке, было бы просто невозможно. Только "Поминки по Финнегану" дают некоторое понятие о парадоксе в том виде, в котором его, испытали мы, благодаря обретенной способности проникать за двуликую сущность времени. Несмотря на прежнее непонимание и неверные представления о циклах времени и чисел, оперирующих внутри этого феномена, теперь я уверен, что за эти семнадцать дней мы пережили - правда, порой с отступлениями и, разумеется, в чрезвычайно сжатом виде - достаточно полный цикл, чтобы суметь предвидеть, пусть и не вполне ясно, события следующих двадцати с лишним дней и иметь некоторое представление о приблизительной природе и направленности развития опуса.
Об этом я размышлял долгими звездными ночами в Ла Чоррере, когда передо мной, казалось, вот-вот раскроется самая сердцевина тайны бытия. Золото алхимиков так и струилось сквозь мои пальцы, и я был уверен: сумей я сплавить его с надеждой и воображением, оно осталось бы со мной.
Я видел, что существует промежуточный этап между сознанием, действующим во внешнем мире, и сознанием, действующим в центральной нервной системе, чьим посредником служит тело, а промежуточной средой речь. Чтобы воспользоваться речью, сознание дает команду мозгу, чтобы он, в свою очередь, дал команду телу упорядочить случайное движение молекул воздуха перед собой. Такую упорядоченность сознание вносит в виде слова. При этом не нарушается ни один из физических законов, управляющих движением молекул воздуха, поскольку упорядоченный характер поведения молекул вызван притоком энергии - энергии, высвобождение которой обусловлено осознанным волевым актом. А воля не тот инструмент, который можно отыскать в научном багаже.
Вот и получается, что речь - своего рода парапсихологическая способность, поскольку она включает в себя действие на расстоянии и телекинез, правда, выполняемый голосом. Возможно, под влиянием псилоцибина колоссально усиленный волевой импульс можно было бы передать голосом во внешний мир, где он сумел бы найти себе лучшее применение, чем просто наложение сигнала на случайное движение молекул воздуха.
Порой случается наблюдать, как обыкновенная речь влияет на коэффициент рефракции воздуха перед ртом говорящего. Если посмотреть сбоку, то иногда можно заметить, как воздух перед ртом начинает подрагивать, напоминая колебания миража над раскаленной автострадой. Возможно, это намек на то, что скрытая потенциальная возможность речи выходит за рамки ее обычной функции - символизировать реальность - и заключается в показе этой реальности. Тогда выходит, что результатом должен стать более совершенный Логос - Логос, способный направлять деятельность "эго", поскольку он существует во всей совокупности индивидов, живущих в любое время. Он подобен Богу - это человеческий бог. Это нечто, что произойдет, значит, уже происходит. Для всего есть предвестники. Онтологический характер высших измерений, к :которым приближается человечество, предвещает неведомое, которое мы называем совершенно иным и чуждым. И это чуждое учит нас, используя режим усиления: оно готовит нас к встрече с собственной божественной гранью, которая вот-вот раскроется благодаря нашим поискам природы бытия и материи.
Вот какие застольные беседы вела наша приунывшая компания искателей приключений. Тогда нам казалось, что мы торчим в Ла Чоррере уже давным-давно.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ. ТАРЕЛКА, ПОЛНАЯ ТАЙН В которой мы готовимся к отъезду, я встречаю летающую тарелку, а по пути обратно в Беркли теории растут как грибы.
Одиннадцатого марта было полнолуние. После переполоха, который Деннис учинил с церковными колоколами, этот день прошел без особых событий - я хочу сказать, что вспомнить о нем особо нечего. Сам я по-прежнему пребывал в экстатическом состоянии полной уверенности, что все, что ни делается, только к лучшему, уверенности в том, что неведомое, с которым мы общаемся, вот-вот подтолкнет события к решающему концу.
На следующий день к вечеру из "речного дома" пришла Ив повидаться со мной. Она стала звать меня на реку, чтобы поужинать всем вместе. В ней чувствовалась напряженность, которая не миновала никого из нас. Сомнений не оставалось: происходящее подталкивало нас к самому пределу того, что мы были способны принять, не восстав против этой незримой силы. Когда мы вместе шли через выгон, атмосфера казалась еще более живой и активной, чем обычно, - облака стремительно множились, из леса наползал туман. Ив показала на юго-восток: там высоко в небе клубилась и вспухала зловещая черная масса. Мы остановились и стали наблюдать. Через несколько мгновений она стала похожа на огромное грибовидное облако - последствие ядерного взрыва. Зрелище было поразительное,, и Ив напомнила мне о том, что Деннис как-то сказал про Stropharia cubensis: это гриб в конце истории. Для него форма радиоактивного облака была физическим и биофизическим каламбуром, намеком на преобразующую способность строфарии и ее взрывное вторжение в историю человечества.
Мы продолжали наблюдать, и вдруг Ив тихо вскрикнула. Из клубящегося брюха облака вырвался сноп света. Да так и остался. Это не была вспышка молнии. Вряд ли это мог быть и солнечный луч, поскольку день клонился к вечеру и солнце находилось на западе, а туча на юго-востоке. Мы смотрели на него, наверное, около минуты. Потом он внезапно исчез. Ив была потрясена. Этот случай, даже больше, чем застывшая поверхность реки, принадлежал к разряду явлений, резко отличавшихся от всего того, что ей довелось пережить в Ла Чоррере.
Дойдя до костра, который уже горел в лагере у реки, мы узнали, что Ванесса побывала в миссии у отца Хозе Мария и там разговаривала по рации с местным пилотом, который унес от нас Дейва. Под влиянием уговоров Ванессы летчик согласился отнестись к нам как к терпящим бедствие и обещал вернуться через несколько дней, чтобы забрать нас отсюда. Такая перспектива мне ничуть не улыбалась. Я знал, что мы, чужаки, гринго, потеряем лицо в глазах местных жителей, стоит им только узнать, что мы срочно сматываемся, да еще самолетом. К тому же я не разделял уверенность Ванессы, что для возвращения к норме Деннису необходимо стать пациентом современных психиатров. Но делать было нечего. Ужинали мы в молчании, каждый был погружен в собственные думы.
На следующий день предстояло упаковать все снаряжение и перетащить его на берег: нужно было готовиться к отъезду, поскольку прилететь за нами могли в любое время, без дополнительного предупреждения. Итак, мы готовились вырваться из вихря Ла Чорреры.
Единственным забавным моментом в тот вечер был рассказ Ив. Она в лицах изображала, как Деннис, ускользнув от бдительной опеки Ванессы, посреди ночи улизнул из "речного дома" и, пробравшись в жилище колумбийских колонистов, тихонько устроился в уголке, где они, проснувшись, и обнаружили его, столь же незаметного, как какой-нибудь предмет обстановки. Когда Ив замолчала, невысказанные измерения ее истории вернулись и зашевелились в мыслях каждого из нас;
Следующий день был тринадцатое марта. От нашего лесного лагеря, благословенного места, где состоялось экспериментальное преображение, осталась одна оболочка. Все, что отличало его от десятков других витотских хижин, было сорвано и унесено, и он вернулся к своему прежнему безликому состоянию. Снаружи образовалась целая куча имущества: наша поспешная эвакуация по воздуху оставляла слишком мало места для снаряжения, и с собой мы смогли забрать только некоторые образцы растений и насекомых, камеры да записи эксперимента - вот и все. А то, что осталось, быстро станет добычей терпеливых витото, владельцев места, где состоялась наша экспериментальная встреча с гиперпространством.
Мы все собрались в "речном доме", готовые лететь, как только появится самолет. Казалось, все движется к развязке само, помимо нас. Мы плавали в реке, сидели на камнях, глядя в небо и слушая заливистые трели мелких земноводных. Так прошел день; даже Деннис утихомирился после того утреннего эпизода, когда он принялся методично выбрасывать из окна все, что было у него в комнате, и дошел до того, что чуть не отодрал оконную раму, чтобы вышвырнуть вслед за всем остальным.
Около четырех я лежал на берегу футах в двадцати от воды, размышляя о прогулке к реке, которую совершил два дня назад;
тогда каждый шаг, приближавший меня к воде, казалось, привносил в мысли все больше ритма и рифмы. Невесть откуда на память пришла старая кельтская поговорка, которую приводит Роберт Грейвс : "Поэзия творится на краю бегущей воды". Я был почти уверен: недавний случай у края воды имел к ней какое-то отношение, и задумался на эту тему. На берегу передо мной Ванесса с Ив занимались стиркой. Напротив, за рекой, вставал юго-восточный небосклон, на котором мы с Ив двадцать четыре часа назад видели облако, испускающее сноп света.
Поглядев в том же направлении, я заметил, как мне показалось сначала, блеклое основание радуги - место на небе, почти над самым горизонтом, слегка отсвечивающее всеми цветами спектра. Выждав несколько секунд, я позвал обеих женщин и спросил, видят ли они за рекой радугу. Обе бросили мимолетный взгляд через реку и сразу же заявили, что ничего не видят. Я не стал спорить и продолжал наблюдать за небом в том же месте. Я уже давно перестал навязывать свое мнение другим. Меня и так считали чокнутым - не то чтобы совсем рехнувшимся, но все же человеком, которому не стоит доверять и на которого нельзя положиться, и неудивительно: ведь я верил в такие странности. Это поневоле внушало подозрение.
Я все смотрел за реку и скоро обнаружил, что эффект усиливается. Это меня страшно заинтересовало. Казалось, в столь пасторальном обрамлении назревает какое-то великое откровение. Я продолжал наблюдать и увидел, что цвета становятся ярче и ярче; сам лук радуги так и не проявился, но в одном месте цвета виднелись совершенно отчетливо. Тут я снова задал женщинам вопрос, видят ли они за рекой радугу. Снова мимолетный взгляд... И что же? Моя взяла!
- Видим, видим. Только она не особо удалась, согласен?
Мгновение - и та гиперактивная часть моего воображения, которая вечно была занята поиском отгадок, ухватилась за эту деталь. Итак, сначала была туча, из которой выходил сноп света, а теперь в том же самом месте появилось пятно из спектральных цветов. Я остро ощущал: небесное око все ближе подбирается к моим мыслям и с удовлетворением наблюдает, как до меня постепенно доходит особое значение юго-восточного направления и необходимость сосредоточенно наблюдать именно за этой точкой. Учитель у меня в голове произнес: "Вот это место. А вот и знак. Поглядывай сюда".
Я не сказал никому ни слова, но твердо решил: хватит проводить бессонные ночи, как я это делал до сих пор, бродя по полям словно лиса-оборотень или занимаясь созерцанием у чорро. Лучше сидеть здесь, где кончается озеро и Игара-Парана продолжает свой неспешный бег. Здесь, на пристани, расположенной у подножия крутого глинистого откоса, семьюдесятью футами ниже "речного дома", сидеть всю ночь напролет и наблюдать.
Так я и просидел всю ночь, заново передумывая то, что с нами случилось. Казалось, сознание мое раздвоилось: оно уходило в прошлое, спускаясь по семейному генеалогическому древу, и одновременно устремлялось вперед, в будущее. Мне виделись все те годы, что ждали меня впереди. Виделся некий метод - следствие нынешнего контакта, виделись наши жизненные пути, их развитие во времени и в пространстве и, наконец, окончательное подтверждение, когда миру откроется истина о способности возникающих под действием строфарии. видений переносить нас в иные измерения и о том, как близки те миры, которые они распахивают перед нами. Ибо я уверовал в то, что человечество вступает в пору контакта с разумными и совершенно отличными от нас существами. Это выглядело так, будто из долгой ночи космического времени рождалось нечто абсолютно новое, неизведанное - миг контакта двух разумов, находящихся на совершенно разных уровнях.
Мы - одни из первых, кому было суждено установить контакт с этим Иным видом. И это оказалось реальностью. Мы явились в экваториальные джунгли, чтобы исследовать измерения, проблеск которых являлся нам в триптаминовых видениях, и здесь, в сумрачном сердце Амазонки, нас отыскало и коснулось это загадочное древнее существо, которое ныне пробуждается навстречу новой глобальной перспективе - установить симбиотическую связь с нашей технической цивилизацией. Всю ночь напролет меня пронизывали диковинные видения и прозрения. Передо мной, разделенные непостижимыми расстояниями и эпохами, вставали исполинские машины и планеты, населенные растительными и механическими созданиями. А мимо, агатово поблескивая, струилось время, словно живая супержидкость, населяющая края сновидений, где царят ужасающие давления и абсолютный холод. И я узрел план, величественный план. Наконец-то! На меня снизошло блаженство, экстаз, который длился несколько часов и отметил всю мою прошлую жизнь печатью завершенности; Под конец я почувствовал, что полностью переродился, вот только в кого - этого я не знал.
Поток внутренних картин растаял в серой мгле, предвещающий скорый рассвет. Я встал с места, где просидел столько часов, и потянулся. Небо было ясное, но стояла такая рань, что на западе еще тускло светили звезды. На юго-востоке, куда было устремлено все мое внимание, небо было чистым, за исключением полоски жавшегося к земле тумана, который стлался за рекой параллельно горизонту, всего в полумиле от места, где я находился. Продолжая потягиваться, я стоял на плоском камне, с которого только что поднялся. И тут я заметил, что полоса тумана как будто потемнела и теперь не то клубилась, не то колыхалась, по-прежнему оставаясь на месте. Я пристально наблюдал. Вот клубящаяся полоса темнеющего на глазах тумана разорвалась пополам, потом каждое из образовавшихся облаков в свою очередь тоже разделилось надвое. Все эти метаморфозы заняли не больше минуты - и вот я уже глядел на четыре линзообразных облака одинакового размера, строем вытянувшихся над самой линией горизонта всего в полумиле от меня. На меня накатила волна тревоги, сменившаяся вполне отчетливым страхом. Я застыл на месте, не в силах пошевелиться, как это бывает во сне.
Пока я стоял и смотрел, облака снова соединились, так же быстро, как и разделились, - на это ушло еще несколько минут. Симметричность, с которой они делились и соединялись, а также то, что меньшие облака были все одинакового размера, придавали сцене какой-то неестественный вид, будто сама природа внезапно превратилась в орудие какой-то незримой движущей силы. Соединяясь, облака становились еще темнее и плотнее. Слившись воедино, они образовали тучу, которая, как мне казалось, завихрялась внутрь, наподобие торнадо или водяного смерча. У меня мелькнула мысль: это, должно быть водяной смерч, явление природы, которого мне до сих пор видеть не доводилось. Но едва эта мысль оформилась у меня в голове, как я услышал резкий, пронзительный вой, плывущий над верхушками деревьев, - очевидно, оттуда, где находился наблюдаемый мной феномен.
Я оглянулся на "речной дом", стоявший в семидесяти футах позади на крутом склоне, прикидывая, хватит ли у меня времена добежать до него и кого-нибудь разбудить, чтобы получить подтверждение, что все происходит наяву. Чтобы поднять кого-то с постели, мне пришлось бы карабкаться по склону на четвереньках, а значит, оторвать взгляд от того, за чем я так внимательно следил. Мне потребовалась доля секунды, чтобы принять решение: нет, я не могу бросить свой наблюдательный пункт. Я попробовал крикнуть, но из стиснутого страхом горла не вырвалось ни единого звука.
Тем временем похожий на сирену вой быстро набирал силу, и вместе с ним все вокруг, казалось, ускоряло темп. Движущаяся туча явно росла все быстрее, направляясь прямиком к тому месту, где я стоял. Я почувствовал, что ноги мои подкашиваются, и, трясясь как осиновый лист, сел наземь. Впервые я по-настоящему поверил во все, что с нами приключилось, и понял: эта летучая штуковина явилась, чтобы меня забрать! Казалось, чем ближе она подлетает, тем плотнее становится. Потом она пролетела прямо у меня над головой на высоте футов в двести, круто взмыла вверх и скрылась за вершиной откоса, что высился позади меня.
В последний миг перед тем, как она пропала из виду, я до отказа напряг зрение и сумел разглядеть ее совершенно отчетливо. То был 'медленно вращающийся аппарат в форме тарелки, светящийся неяркими огоньками, голубыми и оранжевыми. Когда он пролетал надо мной, я успел заметить на нижней его поверхности симметричные углубления. Он издавал прерывистое гудение, совсем как летающие тарелки из фантастических фильмов. Меня охватило смятение. Сначала я пришел в ужас, но как только понял, что этот гость с небес не собирается забирать меня с собой, сразу же почувствовал разочарование. Я был поражен и старался как можно точнее запомнить все, что увидел. "Неужели он настоящий?" - задавал я себе тот наивный вопрос, который одинаково применим к НЛО, столам и стульям. Ведь насколько мне известно, никто, кроме меня, его не видел, единственным очевидцем был я. Но я был уверен: будь там другие наблюдатели, они увидели бы в принципе то же, что и я. Что же касается вопроса, "настоящий" ли он, - кто знает? Я-то видел, как эта штука из клочка облака превратилась в утыканный заклепками летательный аппарат. Только к чему она ближе по своей сути - к облаку или к летательному аппарату? Или это просто галлюцинация? В моих свидетельских показаниях можно легко усомниться: против них говорят и всем известная моя бессонница, и увлечение растительными галлюциногенами. Хотя, как ни странно, этот последний довод может быть истолкован в мою пользу. Я испытал на себе действие галлюциногенов всех известных классов и могу сказать, что увиденное в то утро не подпадает ни под одну из категорий галлюциногенных видений.
И все же против меня была одна дурацкая деталь, от которой никуда не денешься и которая сводила весь эпизод к полнейшей нелепице. Дело в том, что когда тарелка пролетала надо мной, я разглядел ее достаточно отчетливо, чтобы понять: она как две капли воды похожа на тот НЛО с тремя полусферами на днище, который фигурировал на фотографии Джорджа Адамски, объявленной фальшивкой. Я не особо следил за всеми перипетиями дискуссии, но разделял мнение экспертов, утверждавших, что на снимке Адамски изображена заглушка гуверовского пылесоса. И теперь в небе над Ла Чоррерой я увидел тот же самый предмет! Может быть, его изображение позаимствовано из мальчишеских фантазий энтузиаста НЛО? Причем с такой же легкостью, с какой до того заимствовались другие воспоминания? Раз - ив небесах внезапно появляется мое же стандартное и уже разоблаченное представление об НЛО! Но благодаря его появлению в облике, который сам себя ставит под сомнение, достигается более полный диссонанс сознания, чем в том случае, если бы его внешняя чужеродность была бы абсолютно убедительной.
Если вы спросите меня, что это было - а кого же вам еще спрашивать? я отвечу: либо голографический мираж такого технического совершенства, которое на Земле сегодня просто недостижимо, либо явление чего-то такого, что в тот миг предпочло показаться сначала в виде облака, потом в виде машины, но вполне могло предстать в любом другом обличье: проявление всеведающей власти насмешливого нечто над миром формы и материи.
То не был обычный мираж. Годы спустя мне пришло в голову, что, возможно, то был доселе нам неведомый мираж - временной. Обычный мираж это перевернутое изображение водоема или отдаленного пейзажа. Причина его возникновения - искажение света перемежающимися слоями холодного и нагретого воздуха. В Индии, под Бенаресом, я .видел тройное изображение города, повисшее над гладью реки Ганг. Но временной мираж - совсем другое дело: это линзообразное изображение отдаленного времени и места. Причина его возникновения неизвестна. А в один класс обычный и временной миражи объединяет то, что для существования обоим необходим посредник человеческий разум. В некоторых районах планеты есть места с особыми условиями, способствующими появлению миражей. Так, может быть, это справедливо и для временных миражей? Или, может быть, временной мираж это явление природы, а НЛО - творение разума, результат того, что некая грядущая цивилизация использует временной мираж или экспериментирует с ним?
На мой взгляд, это последнее предположение ближе всего к истине. НЛО есть отражение некоего грядущего события, которое предвещает будущее господство человечества над пространством, временем и материей. Мы же в своей неуклюжей попытке исследовать подобные тайны сумели добиться лишь того, что природа извергла эту огромную пылающую искру чистого противоречия из ? темной реторты, где она уже тысячелетия ставит свои химические опыты. И все же то, что нам удалось это сделать, исполнено глубокого смысла. Для меня это означает, что мы вышли на верный след: гриб Stropharia cubensis - это банк памяти галактической истории. Принадлежащий к совсем другому виду, но тем не менее, сулящий многое, он открывает перед нами возможность для нового понимания, которое разом положит конец представлению о том, что человечество навеки приковано к земле и к своей истории.
В Ла Чоррере я лишь однажды имел случай убедиться, что наш метод себя оправдает. Теперь, когда вокруг наших идей начинает сплачиваться группа единомышленников, я еще больше уверен:
ответ на все загадки, которые не дают нашему мировосприятию обрести равновесие, можно найти, заглянув в себя. Когда мы, призвав на помощь псилоцибин, заглядываем в себя, то обнаруживаем, что нет нужды смотреть вовне, навстречу пустым обещаниям жизни, которая вращает далекие звёзды, дабы утолить наше космическое одиночество. Смотреть нужно вовнутрь - тропы сердца ведут в сопредельные миры, полные жизни и любви к человечеству.
Встреча с НЛО стала для меня кульминационной точкой нашей работы в Ла Чоррере. Мой контакт с тарелкой произошел четырнадцатого марта, а на следующее утро, пятнадцатого марта, в одиннадцать часов, прибыл самолет неожиданный, но отнюдь не нежданный. Ванесса, например, ждала его уже третий день.
После того как мы распрощались со священниками и полицейскими - они все как один с безграничным терпением относились к нашей пестрой компании и ее необычным занятиям, - забраться на борт было минутным делом. В последнее время мне разве что в видениях грезился материал, из которого был сделан наш самолетик, - отполированный акриловый пластик, неуязвимый для сильного ультрафиолетового излучения (на Амазонке его прозвали "кожа мачете"), первое напоминание о мире, в который нам предстояло вернуться.
Деннис вел себя как нельзя лучше. Кроме отпущенного при посадке замечания, что самолет - это частичная конденсация летающей тарелки, он почти ничего не говорил. Рев двигателя, решительно взятый на себя руль - и вот уже пилот, легенда здешних мест, в воздухе, а вместе с ним и мы. Какой же это крошечный мирок, Ла Чоррера: мелькнули постройки, стадо пасущихся на зеленом лугу зебу, похожих на тающие шарики ванильного мороженого, и он скрылся за непроходимыми джунглями. "Вот и осталось позади все, с чем мы соприкасались и что соприкасалось с нами", - подумалось мне. В Летисии мы провели два дня. За это время Деннису стало явно лучше, зато другие начали в разной степени отдаляться друг от друга. Наверное, это была компенсация за излишнюю близость, следствие оторванности нашей экспедиции от всего остального мира. Самое странное, что произошло с нами в Летисии, так это встреча в аэропорту: едва мы успели спуститься по трапу, как столкнулись с Джеком и Руби, американской четой, которая пару недель снимала у Ив квартиру в Боготе. Когда я встретил их шесть недель назад, сочетание их имен показалось мне странным (Джек Руби), теперь же то, что они, можно сказать, поджидали нас в аэропорту, только усугубило эту странность. Все это как-то не укладывалось у меня в голове.
Когда мы вернулись в Боготу, Деннис почти полностью пришел в норму; он настаивал на том, что его состояние было вызвано не проявлением хронически неуравновешенной структуры личности, а неким временным нарушением химического равновесия. От любого напоминания о сверхпроводящих связях четвертого измерения, аяхуаске или шаманизме его бросало в дрожь. "Слушай, я сыт этим по горло", - говорил он. И его можно было понять.
Брат почти пришел в норму, дли меня же только начинался многолетний период нового мышления - состояние затянувшегося недоверия, породившее идеи о природе времени, которые я изложил в книге "Невидимый ландшафт".
Двадцатого марта мы пришли к единому мнению, что Деннис окончательно вернулся к нам. Все были несказанно счастливы и отпраздновали это событие в одном из лучших ресторанов Боготы. Это "было колоссальное достижение позволить обратному процессу пройти своей чередой, без пагубного воздействия методов современной психиатрии. Решающее испытание в дикой глуши, испытание, которому рано или поздно должен подвергнуться каждый шаман, закончилось успехом. Мы сделали первый шаг на пути к знанию.
Двадцать первого марта я сделал запись в своем дневнике - первую за несколько недель и единственную, что мне удалось сделать за пару следующих месяцев. Вот что я написал: 21 марта 1971 года
Прошло семнадцать дней с четвертого марта и конкретизации амперсенда. Если я более или менее верно понял этот феномен, то завтрашний - восемнадцатый - день ознаменует собой середину эксперимента. По моим прогнозам, завтра Деннис вернется к тем психологическим установкам, которые были у него до первого марта, хотя может случиться и так, что вместо остаточной амнезии относительно событий в Ла Чоррере, у него проявится растущее понимание эксперимента, авторство которого принадлежит ему. Прошедшие недели дались нам нелегко, казалось, они состояли из стольких времен, мест и умов, что изложить события рационально, в хронологическом порядке, было бы просто невозможно. Только "Поминки по Финнегану" дают некоторое понятие о парадоксе в том виде, в котором его, испытали мы, благодаря обретенной способности проникать за двуликую сущность времени. Несмотря на прежнее непонимание и неверные представления о циклах времени и чисел, оперирующих внутри этого феномена, теперь я уверен, что за эти семнадцать дней мы пережили - правда, порой с отступлениями и, разумеется, в чрезвычайно сжатом виде - достаточно полный цикл, чтобы суметь предвидеть, пусть и не вполне ясно, события следующих двадцати с лишним дней и иметь некоторое представление о приблизительной природе и направленности развития опуса.