Страница:
Беседа принимала новый оборот. Шрам на щеке Хайнтца побагровел. Я-то надеялся, что наш разговор миновал все подводные камни, но, как оказалось, ошибся. Теперь я видел: может, виной тому третья кварта "Бинтанга", только страстная воодушевленность немца сменилась откровенной слезливой сентиментальностью.
- Никто и никого так не любил на свете, как Бокерман нас. Мы его Kinder, его птенцы. Когда казалось, что нет никакой надежды, он воодушевлял нас, помогая поверить в себя.
При этих словах на глаза его навернулись слезы, но он сумел совладать с собой и продолжал:
- И что же в итоге? ДГРК, герр Маккенна! Дальневосточная горнорудная корпорация! Наше дело ширится и процветает. Из своей штаб-квартиры в Сингапуре мы руководим проектами в одиннадцати странах мира. Нефть, никель, олово, бокситы, уран - все это наше. Но у нас есть и нечто большее: любовь, товарищество, общность интересов и возможность осуществлять свои мечты.
Здесь он потерял равновесие и оперся рукой на бедро сидящей рядом жены. Я отвел глаза.
Когда я снова встретился с его бездонным голубым взглядом, настроение Хайнтца успело перемениться.
- А как насчет вас, герр Маккенна? Вы ведете цыганскую жизнь, это понятно. А у нас, цыган, всегда есть что порассказать. Ну и что же вы расскажете нам о себе?
Я напрягся. Хайнтц не был похож на человека, который отнесется 'с пониманием к моим рассказам о стычках с полицией на баррикадах Беркли плечом к плечу с такими сподвижниками, как "Персидские подонки" и ЛСД-анархисты. Упоминание об участии в тусовках хиппи или нескончаемых оргиях Лета Любви тоже было едва ли уместно. Недавний вояж в Индию в качестве контрабандного торговца наркотиками и последовавшие за ним бега ведь мне и сейчас угрожала опасность попасть в лапы агентов Интерпола тоже как-то не вписывались в наш разговор.
Я решил ограничиться обычной полуправдой, которую держал в запасе для нормальных людей: дескать, поехал в Непал изучать тибетский язык, но по ходу дела обнаружил, что лингвиста из меня не получится. И тогда вернулся к биологии - это моя первая любовь. Я энтомолог. Здесь, в Индонезии, ловлю бабочек, повторяя маршрут Альфреда Рассела Уоллеса. Уоллес - вот кто на самом деле открыл теорию естественного отбора. Только вся слава досталась Дарвину. Я-то на стороне Уоллеса, хотя он и проиграл. Викторианская наука сделала из него изгоя, потому что он происходил из низов и к тому же не умел, как Дарвин, играть, в политические игры. Уоллес исследовал бассейн Амазонки, и, если все сложится благополучно, я тоже рассчитываю попасть туда и собрать коллекцию бабочек. А потом напишу монографию о видообразовании у бабочек Амазонки и Восточной Индонезии - это и будет моя диссертация. А дальше - кто знает? Может быть, стану преподавателем. Пока трудно сказать.
- Значит, вы настоящий цыган. А если судить по одежде и бороде, к тому же свободный человек. Это мне нравится. Этот юноша нам понравился, правда. Рани? - Впервые за весь разговор обратился он к жене. Не спуская с меня взгляда, она ответила кивком:
- Ja.
Отлично. А теперь перекусим. Продолжим наш разговор утром. Надеюсь, вы позавтракаете здесь с нами. - С этими словами он с яростной целеустремленностью набросился на свой бифштекс.
Позже мы вместе возвращались в гостиницу. Электричество в этой части города уже отключили, и нам пришлось сосредоточить уже слегка рассеявшееся внимание на то, чтобы благополучно пробираться по грязным, ухабистым улицам. Так что к серьезной беседе мы так больше и не вернулись. Когда мы прощались во дворике отеля, герр Хайтнц обратился ко мне:
- Зовите меня Карл. Jetzt wir sind Freunden (Отныне мы друзья (нем.)). Понимаете? Я кивнул в знак согласия, и мы расстались.
Завтрак ознаменовался новой историей. Если пиво и подействовало на нашу вечернюю беседу, то в самой минимальной степени:
через несколько минут после того, как мы сели за стол, Хайнтц завелся снова:
- Вчера вечером вы говорили, что мечтаете попасть на Амазонку. Похвальное стремл
ение. Но поверьте мне, я отлично знаю Амазонку - это джунгли размером с целый ма
терик, не то что здешние острова. Здесь можно запросто остановиться у священника и делать вылазки в лес на неделю-две. А на Амазонке, чтобы вести серьезную полевую работу, приходится месяцами скитаться в глуши. Вам понадобятся лодка, снаряжение, носильщики. Поверьте мне, уж я-то знаю. Это занятие не для дураков. Поэтому у меня есть для вас предложение. Вы сказали, что работа ваша почти закончена и вы скоро собираетесь в Японию, зарабатывать деньги на поездку в Южную Америку. Бросьте эту затею, а взамен сделайте вот что. У ДГРК, между прочим, есть свои интересы в Бразильской Амазонии, и немалые. Два года назад я участвовал в экспедиции по оценке тамошних ресурсов, которая обнаружила много любопытного. Как раз сейчас мы снова посылаем туда людей, чтобы еще раз серьезно прикинуть возможности. В группу входят тринадцать человек, есть в ней и биологи, ваши коллеги. Команда уже почти сформирована, но если вы сумеете понравиться Бокерману, он учтет мои рекомендации и включит вас в группу тринадцатым. Платить вам будут хорошо, а потребуется от вас только одно: написать монографию, которую вы уже запланировали. Видите ли, включив в состав группы ученых, мы сможем избежать кое-каких заморочек с налогами, к тому же все мы веруем в пользу чистой науки. Этот план необходимо согласовать с Сингапуром, и, если в верхах дадут добро, вы сможете почти сразу же выехать туда. Там вы встретитесь с Бокерманом, пройдете полное медицинское обследование, включая зубного врача и окулиста - кстати, и новые очки получите, - и "поиграете пару недель в теннис, чтобы войти в форму. Через два месяца в Сингапур придет лайнер "Роттердам" - на нем мы отправляем три катера, все снаряжение и членов экспедиции. В Рио вы еще недели две потренируетесь в отеле "Краснопольски" - у них отличные теннисные корты. И вот что еще я вам должен сказать: шефом там служит старый отцовский повар! Мы вас слегка подкормим, а потом подарим вашу амазонскую мечту. Ну, что вы на это скажете? - Он откинулся на стуле, чрезвычайно довольный собой.
Хайнтц застал меня врасплох. Спору нет, одному на Амазонке приходится туго. Сам Уоллес говорил об этом. Чтобы отправиться в экспедицию на Амазонку, ему пришлось взять в компанию ботаника Ричарда Спруса и Уолтера Генри Бейтса, исследователя мимикрии у животных. Но ведь я был совсем не тот, за кого принимал меня Хайнтц. Я не был настоящим ученым. Зато был международным преступником, за поимку которого было объявлено вознаграждение. И еще, подумал я, как же быть с моей подружкой-хиппи, которая изучает на Бали народные танцы и уверена, что мы едем в Японию вместе? Но упоминать об обещаниях, данных кому-то другому, - в данной ситуации это выглядело бы почти что неблагодарностью. А как насчет нацистских связей? Хочу ли я отправиться в джунгли Амазонки в обществе бывших эсэсовцев? С другой стороны, деньги у меня были на исходе. А подружка моя имела слабость заводить в мое отсутствие бурные романы. Что же касается нацистских делишек, тут я не знал, что и думать. Я слышал, что Макс Планк был чуть ли не единственным человеком, который решился перечить Гитлеру и заявить ему, чтобы тот оставил в покое институт и чистую науку. К тому же Хайнтц доверительно сообщил мне, что жена его брата, тоже сотрудница ДГРК, как он выразился, "дама из Нигерии, до того черная, что почти синяя", да и сам он явно предпочитал женщин ненордического происхождения.
"Вот тебе и зов судьбы, и благоприятный случай, - подумал я про себя. - И что же ты на это скажешь, Теренс Маккенна?" - Я перевел взгляд с Хайнтца на его жену. Оба смотрели на меня с искренним ожиданием.
- Что ж, предложение заманчивое, даже очень.
- Значит, вы согласны?
-Да.
- Вот и отлично. Вы сделали правильный выбор. Вы не дурак. Это мне по душе.
- Благодарю. Как вы знаете, сегодня я возвращаюсь на Бали. У меня там остались коллекции и кое-какие дела, которые надо уладить. И еще, должен признаться, с деньгами у меня не густо.
- Это пустяк. Приводите в порядок свои дела на Бали. Я телеграфирую в Сингапур, чтобы они перевели вам деньги на проезд от Бали до нашей штаб-квартиры. Есть только одно "но", - его стальной взгляд уперся в меня с леденящей душу пронзительностью, - вы должны пройти собеседование в самим Бокерманом, Он видит людей насквозь. Если в вашей душе или в вашем рассказе есть хотя капля лжи, он сразу это поймет. Тогда ничего не выйдет. Это неимоверно важно - мошенники нам не нужны. - Его шрам снова превратился в грозную морщину.
От этих слов сердце у меня упало.
- Не выйдет, понимаю, - промямлил я, а сам тем временем подумал: "Ну и в дерьмовое же дельце я вляпался". На этом мы распрощались, и я отправился в гостиницу укладывать вещи, а оттуда поспешил в аэропорт.
Пока я летел на Бали, в голове у меня царила полная неразбериха. Подо мной один за другим проплывали Малые Зондские острова и, подобно им, уплывали мои сомнения и возражения по поводу предложения Хайнтца. "Похоже, это судьба, - думал я. - Не сопротивляйся, доверься ей, а там будет видно".
Всю следующую неделю я улаживал дела. Когда я поведал свою историю хиппарям с Кута-Бич, большинство из них меня одобрило. Подружка моя тоже меня поддержала. Мы с ней еще несколько месяцев назад пришли к выводу, что на Бали наши пути могут разойтись. Каждый день я наведывался на почту в Денпасаре, надеясь, что там меня ожидают обещанные Хайнтцем билеты и пятьсот долларов на дорожные расходы. Так прошло три дня, пять и наконец семь.
Наутро седьмого дня я проснулся с уверенностью, что меня надули. Все это было какой-то непонятной выдумкой. "Должно быть, этот Хайнтц просто псих, - решил я, - придурок, который забавляется тем, что ловит хиппарей-американцев на удочку своих фантазий о тайной нацистской корпорации, а потом окунает с головой в реальность и смотрит, как они будут барахтаться". Существовала, конечно, и другая версия: каким-то образом они ухитрились навести обо мне справки и обнаружили, что моя история - сплошное вранье. В этом случае можно не сомневаться, что я сразу попадал в разряд мошенников - и конец моим планам! Так или иначе, нужно было быть полным идиотом, чтобы разболтать всем на Бали, будто я отплываю на "Роттердаме" в путешествие на Амазонку, да еще и за счет корпорации.
Следующую пару недель мне пришлось сносить беззлобное подтрунивание знакомых, после чего я. вернулся к первоначальному плану и стал готовиться к заключительному этапу индонезийской экспедиции за насекомыми: в Амбон и Серам на Молуккских островах.
На этом история закончилась. Я похоронил весь этот эпизод на задворках памяти вместе с другими подобными случаями под общей рубрикой "Чудики, с которыми сводит судьба". Только неспокойная это получилась могилка. Через год после событий в Ла Чоррере я решил, что та встреча была обратным отражением, предвестником настоящего безумия, которое наконец настигло меня на Амазонке, неким предчувствием, колебанием временного поля, своего рода ^пророческим сном наяву, мгновением космического смеха. Но впереди меня ожидала еще одна встреча с герром Хайнтцем.
Весной 1972 года, через год после событий в Ла Чоррере и через два после путешествия на Тимор, я был в Боулдере, штат Колорадо. Я вернулся из Южной Америки, чтобы уладить отношения с законом и вообще разобраться в своей жизни. Мы с Деннисом работали над рукописью "Невидимого ландшафта" и много времени проводили в университетской библиотеке, штудируя разнообразные дисциплины, которыми нам предстояло овладеть, если мы хотели, чтобы наши идеи принимали всерьез.
Однажды, просматривая студенческую газету, я наткнулся на поразившее меня объявление. Оно занимало целую страницу и гласило: Колорадский университет совместно с Институтом нейрофизиологии Макса Планка выступят в роли соучредителей следующего заседания Всемирного конгресса неврологов. При виде слов "Институт Макса Планка" я насторожился и стал читать дальше. Семьсот ученых со всего света съедутся в Боулдер, чтобы в течение десяти дней принять участие в чтениях и семинарах. Будут присутствовать все великие: сэр Джон Экклз, Джон Смите, Соломон Снайдер и все остальные, боги той самой Валгаллы, которую мы мечтали завоевать. Правда, мешало одно "но": все заседания будут закрытыми, за исключением вступительного слова, которое будет называться "Автокаталитические гиперциклы", и прочтет его тогдашняя звезда первой величины в мире неврологии Манфред Эйген из Института Макса Планка.
В общих чертах мне были знакомы идеи Эйгена. Автокаталитические гиперциклы казались мне безусловно необходимым коррелятом тех идей, которые я разрабатывал, - идей о временной волне и о том, как она проявляется и отражается в живых организмах. Ясно, что мы с Деннисом и Ив просто не могли пропустить такое событие. Однако само название "Институт Планка" не особо привлек мое внимание - ведь это головное научно-исследовательское учреждение Германии, занимающееся чистой наукой, и в его штат входят сотни научных сотрудников.
Лекция должны была состояться в университетском городке, в лекционном зале физического факультета. То было помещение бочкообразной формы, где лектор находился на дне глубокого колодца, с трех сторон окруженный ярусами, - в стиле старомодных театральных залов. Похоже, перед лекцией состоялся банкет для приглашенных докладчиков, и, когда мы входили в зал, я с удивлением отметил, что обычно довольно неряшливо одетая научная публика по этому случаю расфрантилась, как никогда. Вокруг звучала разноязыковая речь. Со своего места я сумел разобрать немецкий, итальянский, японский, русский, обрывки хинди и китайского.
Блуждая взглядом по аудитории, я вдруг ощутил нечто похожее на физический толчок. Впереди, меньше чем в пятидесяти футах от меня, сидел доктор Карл Хайнтц! Нас разделяло только пустое пространство незанятых кресел. Я был поражен до глубины души. Хайнтц! Здесь! Возможно ли это? Должно быть, я каким-то образом выдал свое волнение: продолжая недоверчиво глядеть на немца, я увидел, как рука его потянулась к карману пиджака и незаметным, плавным движением отстегнув жетон участника, опустила его в карман. Он даже не прервал разговора, который оживленно вел по-немецки со своим соседом справа. Я отвел взгляд, стараясь сделать вид, будто не вижу его, будто ничего не заметил. Свет в зале померк, и Манфред Эйген, тряхнув зачесанной назад копной белоснежных волос, начал лекцию.
Мысли мои беспорядочно метались. Так значит, все это правда? Ведь вот он, здесь! Конференцию проводит Институт Планка. Значит, все это правда. И он меня узнал! И постарался скрыть свое истинное лицо! В полном смятении я нацарапал записку, в которой кратко обрисовал ситуацию и передал ее Деннису и Ив. Во взглядах обоих я безошибочно прочитал: "Ты что, спятил? Или, может, решил пошутить?" Сидя в темноте, я думал, как мне поступить. О чем бы сейчас ни говорил Эйген, это можно будет прослушать позже, благо Деннис записывает на магнитофон. Наконец я решился: была не была, попробую подойти к нему сразу после доклада, это единственная возможность.
Выступление Эйгена близилось к блистательному завершению. Я беспокойно ерзал на месте. Вот аплодисменты стихли, зажегся ..свет, и публика потянулась к выходу. Хайнтц был футах в пятидесяти от меня стоял, непринужденно беседуя с двумя коллегами, напоминающими толстых жаб. Но я видел, что он следит за мной. Как только я двинулся в его сторону, он извинился и стал пробираться мне навстречу. У меня не было ни малейших сомнений: он предпринял этот маневр, чтобы встретиться и переговорить со мной без свидетелей. Я направился прямо к нему.
- Доктор Хайнтц, по-моему мы с вами встречались на Тиморе, - я протянул руку.
Не удостоив вниманием мой приветственный жест, он широко улыбнулся, но шрам его явственно побагровел.
- Хайнтц? При чем тут Хайнтц? Моя фамилия вовсе не Хайнтц. Да и в Купанге я никогда не бывал.
На этом он быстро повернулся ко мне спиной и поспешил за своими выходящими из зала коллегами, чтобы присоединиться к их оживленному обсуждению доклада Эйгена. А у меня в ушах продолжало звенеть слово "Купанг". Этот сукин сын неприкрыто издевался надо мной!
Как сказал Моцарту король, вот ты и получил, чего хотел. Кто же он, этот Карл Хайнтц? Безумец? Порождение моих бредовых фантазий? Обыкновенный шарлатан? Или часть верхушки нацистского айсберга, один из шайки бывших эсэсовцев, вынашивающих коварные замыслы? Ответ неизвестен мне и по сию пору. Вот как оно бывает с космическим смехом.
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ. СКАЖИ, ЧТО ЭТО ЗНАЧИТ? В которой я делаю попытку связать то, что с нами произошло, с наукой, которая к обычной науке не имеет никакого отношения.
Хотя мы и простились с Амазонкой, но наша странная история на этом не кончается. Пришла пора сделать попытку извлечь кое-какие выводы из тех идей, которые зародились в Ла Чоррере. Модель мира - это то, как мы его видим, и принять теорию временной волны, которая была нам внушена на Амазонке, - значит увидеть мир другими глазами. Я все больше склонялся к тому, чтобы допустить вероятность этой теории. Может, когда-нибудь ее и опровергнут, а пока буду в нее верить, хотя и с некоторой долей иронии. Может быть, если эту идею обнародовать, найдутся . люди, которые ее поддержат и свяжут с действительностью. Многие хорошие идеи пропадают впустую только из-за отсутствия практического выхода. Что же до нашей теории, то она предлагает нам коренным образом перестроить взгляд на реальность. И этому можно научиться. Она утоляет мою духовную жажду, ибо являет собой знание, чистое знание и ничего больше.
Теория, разработанная вслед за экспериментом в Ла Чоррере, не отрицает ни одной из областей науки, а лишь дополняет их. На физическом уровне есть доказательства, говорящие в ее пользу, несмотря на то что сама идея чрезвычайно сложна, поскольку затрагивает смежные области, в том числе квантовую физику, субмолекулярную биологию и строение ДНК. Мы постарались как можно тщательнее и подробнее изложить эти вопросы в "Невидимом ландшафте".
Хотя то, чем Деннис занимался на Амазонке, могло и не привести к возникновению идеи, которую я впоследствии разработал, тем не менее интуиция настойчиво убеждает меня в обратном. Сразу же после эксперимента мои ничем не примечательные мысли уступили место до того странным раздумьям, что я никак не могу признать в них порождение моей собственной личности. Деннис поставил свой эксперимент, а я, похоже, получил нечто вроде информационного отклика от своей ДНК или какого-то другого молекулярного банка данных. А случилось это потому, что молекулы психоделика, соединившись с ДНК, повели себя именно так, как мы ожидали: стали передавать символ универсальности, структура которого выражает организационные принципы молекул самой жизни. И эта универсальность проникла в линейное время замаскированно, в присутствии обыденного сознания, под видом диалога с Логосом. Логос дал ей повествовательный голос, способный структурировать и связно излагать поток новых прозрений, - в противном случае он бы просто-напросто захлестнул меня с головой. Моей же задачей стало обнаружить и повторить скрытую за голосом символическую структуру и выяснить, имеет ли она смысл для кого-нибудь кроме меня самого и узкого круга моих знакомых. У меня было такое ощущение, будто я составляю каталог только что открытого бесконечно разнообразного мира. Временная волна- это как бы математическая мандала, изображающая организацию времени и пространства. Это картина, на которой образы и цели заключены внутри ДНК. А ДНК разворачивает эти тайны во времени, как летопись или песню. Песня эта - наша жизнь, она целиком соткана из жизни. Но мелодию ее невозможно понять, не имея хотя бы общего представления о замысле. Теория временной волны напоминает партитуру биокосмической симфонии.
Лично я был бы только заинтересован в том, чтобы эту теорию кто-то опроверг. Хорошая идея не должна быть хлипкой - она способна вынести большую нагрузку. От того, что произошло в Ла Чоррере, нельзя отделаться поверхностными отговорками. Напротив, случившееся ждет вразумительных объяснений. Если оно вовсе не то, что я утверждаю, так что же оно тогда, это сращение, эта вспышка, эта встреча с абсолютно Иным? Что же оно являет собой в действительности?..
А может быть, оно именно то, чем кажется, - наступление эпохи высшего измерения, чьи отзвуки пронизывают всю историю? Или это ударная волна, порожденная неким эсхатологическим событием в конце времени? Законы природы бывает легче понять, если предположить, что они не универсальные константы, а скорее постепенно развивающиеся во времени, непрерывно изменяющиеся феномены. В конце концов, принятая в качестве универсальной константы, скорость света была измерена в последние сто лет. И экстраполировать принцип неизменности скорости света на все места и времена - это чисто индуктивный способ мышления. Но любой добросовестный ученый знает: индукция - не что иное, как полет воображения. И тем не менее вся наука базируется на принципе индукции. Этот принцип и есть то, чему бросает вызов временная волна. Индукция предполагает: из факта, что следствием действия А явился результат Б, вытекает, что следствием действия А всегда будет результат Б. Но в действительности ни А, ни Б не происходят в вакууме - это очевидно. В любую реальную ситуацию могут вмешаться другие факторы, приведя ее к иному, может быть, совершенно непредвиденному итогу.
До Эйнштейна все считали, что пространство - это некое место, куда мы помещаем всевозможные вещи. Оно рассматривалось как аналог пустоты. Эйнштейн доказал, что пространство - это вещь, обладающая вращающим моментом, на которую влияют материя и гравитационные поля. Свет, проходя через гравитационные поля в пространстве, искривляется, поскольку пространство, в котором он движется, искривлено само. Иными словами, пространство само есть вещь, а не место, куда мы помещаем вещи.
Выдвигаемая мною идея представляет собой вкратце следующее:
время, которое раньше считалось неизбежной абстракцией, - тоже вещь. Оно не только подвержено изменениям - существуют разные виды времени. И эти разновидности времени приходят и уходят в циклической последовательности на многих уровнях - ситуации
развиваются по мере реакции материи на обусловливающее влияние времени и пространства. Эти два фактора обусловливают материю. Факторы пространства давно известны науке. Мы называем их "законами природы". А факторы времени? Это уже совершенно другие понятия.
Всегда считалось, что материя есть олицетворение реальности;
но в действительности она обладает некоторыми качествами, которые больше сродни мысли. Изменения материи определяются двумя взаимосвязанными динамическими формирующими факторами - пространством и временем. Эта идея включает в себя некоторые аксиомы, одна из которых позаимствована у философа Готфрида Вильгельма фон Лейбница, мастера по изготовлению линз. Лейбницу принадлежит описание монад - он представлял их в виде мельчайших частиц, которые бесконечно повторяются во всей Вселенной и содержат в себе все сущее. Монады существуют не просто здесь и теперь - они везде и всегда или заключают в себе все время и пространство: все зависит от того, как посмотреть. Все монады идентичны, но, будучи взаимосвязанны, они образуют более крупный континуум и в то же время сохраняют индивидуальные, свойственные только им перспективы. Эти идеи Лейбница явились предвестниками новой области фрактальной математики", одним из диковинных примеров которой может служить моя теория временного фактора.
Теории, подобные этой, предлагают возможные объяснения механизма памяти и воспоминаний, который в противном случае оставался бы неразрешимой загадкой. Повреждение даже девяноста пяти процентов мозга не нарушает функций памяти. Выходит, что память не хранится где-то конкретно, но пронизывает весь мозг целиком. Как и в голограмме, вся совокупность памяти, очевидно, заключена в каждой его частице. Точно так же можно сделать голографический снимок горы Фудзи и разрезать его пополам; осветите любую половину, и возникнет вся картина. Этот процесс можно повторять до бесконечности - голограмма состоит из почти бесчисленного множества крошечных изображений, каждое из которых в сочетании со своими двойниками дает целое.
Этому голографическому аспекту памяти такие мыслители, как Дэвид Бом и Карл Прибрам, придавали огромное значение. Но только мы с Деннисом дошли до того, чтобы предположить: такую форму организации можно распространить за пределы мозга, включив в нее весь космос.
Квантовая физика делает сходное заявление, когда утверждает:
электрон не находится ни в пространстве, ни во времени - он есть облако вероятностей, и это все, что о нем можно сказать. Похожее качество отличает и мою идею о времени и сравнении его с предметом. Если время -^предмет, то сам собой напрашивается вопрос: какова же наименьшая продолжительность, релевантная физическому процессу? Взяв на вооружение научный метод, мы бы стали расчленять время на все более мелкие отрезки, чтобы выяснить, существует ли его неделимая единица. Цель этой процедуры поиск хронона, или частицы времени. Я полагаю, что хронон существует, но неотличим от атома. Атомные системы и есть хрононы, просто атомы гораздо сложнее, чем думают. Я уверен, что атомы обладают еще не открытыми свойствами, которые помогут объяснить не только свойства материи, но и характеристики пространства-времени.
- Никто и никого так не любил на свете, как Бокерман нас. Мы его Kinder, его птенцы. Когда казалось, что нет никакой надежды, он воодушевлял нас, помогая поверить в себя.
При этих словах на глаза его навернулись слезы, но он сумел совладать с собой и продолжал:
- И что же в итоге? ДГРК, герр Маккенна! Дальневосточная горнорудная корпорация! Наше дело ширится и процветает. Из своей штаб-квартиры в Сингапуре мы руководим проектами в одиннадцати странах мира. Нефть, никель, олово, бокситы, уран - все это наше. Но у нас есть и нечто большее: любовь, товарищество, общность интересов и возможность осуществлять свои мечты.
Здесь он потерял равновесие и оперся рукой на бедро сидящей рядом жены. Я отвел глаза.
Когда я снова встретился с его бездонным голубым взглядом, настроение Хайнтца успело перемениться.
- А как насчет вас, герр Маккенна? Вы ведете цыганскую жизнь, это понятно. А у нас, цыган, всегда есть что порассказать. Ну и что же вы расскажете нам о себе?
Я напрягся. Хайнтц не был похож на человека, который отнесется 'с пониманием к моим рассказам о стычках с полицией на баррикадах Беркли плечом к плечу с такими сподвижниками, как "Персидские подонки" и ЛСД-анархисты. Упоминание об участии в тусовках хиппи или нескончаемых оргиях Лета Любви тоже было едва ли уместно. Недавний вояж в Индию в качестве контрабандного торговца наркотиками и последовавшие за ним бега ведь мне и сейчас угрожала опасность попасть в лапы агентов Интерпола тоже как-то не вписывались в наш разговор.
Я решил ограничиться обычной полуправдой, которую держал в запасе для нормальных людей: дескать, поехал в Непал изучать тибетский язык, но по ходу дела обнаружил, что лингвиста из меня не получится. И тогда вернулся к биологии - это моя первая любовь. Я энтомолог. Здесь, в Индонезии, ловлю бабочек, повторяя маршрут Альфреда Рассела Уоллеса. Уоллес - вот кто на самом деле открыл теорию естественного отбора. Только вся слава досталась Дарвину. Я-то на стороне Уоллеса, хотя он и проиграл. Викторианская наука сделала из него изгоя, потому что он происходил из низов и к тому же не умел, как Дарвин, играть, в политические игры. Уоллес исследовал бассейн Амазонки, и, если все сложится благополучно, я тоже рассчитываю попасть туда и собрать коллекцию бабочек. А потом напишу монографию о видообразовании у бабочек Амазонки и Восточной Индонезии - это и будет моя диссертация. А дальше - кто знает? Может быть, стану преподавателем. Пока трудно сказать.
- Значит, вы настоящий цыган. А если судить по одежде и бороде, к тому же свободный человек. Это мне нравится. Этот юноша нам понравился, правда. Рани? - Впервые за весь разговор обратился он к жене. Не спуская с меня взгляда, она ответила кивком:
- Ja.
Отлично. А теперь перекусим. Продолжим наш разговор утром. Надеюсь, вы позавтракаете здесь с нами. - С этими словами он с яростной целеустремленностью набросился на свой бифштекс.
Позже мы вместе возвращались в гостиницу. Электричество в этой части города уже отключили, и нам пришлось сосредоточить уже слегка рассеявшееся внимание на то, чтобы благополучно пробираться по грязным, ухабистым улицам. Так что к серьезной беседе мы так больше и не вернулись. Когда мы прощались во дворике отеля, герр Хайтнц обратился ко мне:
- Зовите меня Карл. Jetzt wir sind Freunden (Отныне мы друзья (нем.)). Понимаете? Я кивнул в знак согласия, и мы расстались.
Завтрак ознаменовался новой историей. Если пиво и подействовало на нашу вечернюю беседу, то в самой минимальной степени:
через несколько минут после того, как мы сели за стол, Хайнтц завелся снова:
- Вчера вечером вы говорили, что мечтаете попасть на Амазонку. Похвальное стремл
ение. Но поверьте мне, я отлично знаю Амазонку - это джунгли размером с целый ма
терик, не то что здешние острова. Здесь можно запросто остановиться у священника и делать вылазки в лес на неделю-две. А на Амазонке, чтобы вести серьезную полевую работу, приходится месяцами скитаться в глуши. Вам понадобятся лодка, снаряжение, носильщики. Поверьте мне, уж я-то знаю. Это занятие не для дураков. Поэтому у меня есть для вас предложение. Вы сказали, что работа ваша почти закончена и вы скоро собираетесь в Японию, зарабатывать деньги на поездку в Южную Америку. Бросьте эту затею, а взамен сделайте вот что. У ДГРК, между прочим, есть свои интересы в Бразильской Амазонии, и немалые. Два года назад я участвовал в экспедиции по оценке тамошних ресурсов, которая обнаружила много любопытного. Как раз сейчас мы снова посылаем туда людей, чтобы еще раз серьезно прикинуть возможности. В группу входят тринадцать человек, есть в ней и биологи, ваши коллеги. Команда уже почти сформирована, но если вы сумеете понравиться Бокерману, он учтет мои рекомендации и включит вас в группу тринадцатым. Платить вам будут хорошо, а потребуется от вас только одно: написать монографию, которую вы уже запланировали. Видите ли, включив в состав группы ученых, мы сможем избежать кое-каких заморочек с налогами, к тому же все мы веруем в пользу чистой науки. Этот план необходимо согласовать с Сингапуром, и, если в верхах дадут добро, вы сможете почти сразу же выехать туда. Там вы встретитесь с Бокерманом, пройдете полное медицинское обследование, включая зубного врача и окулиста - кстати, и новые очки получите, - и "поиграете пару недель в теннис, чтобы войти в форму. Через два месяца в Сингапур придет лайнер "Роттердам" - на нем мы отправляем три катера, все снаряжение и членов экспедиции. В Рио вы еще недели две потренируетесь в отеле "Краснопольски" - у них отличные теннисные корты. И вот что еще я вам должен сказать: шефом там служит старый отцовский повар! Мы вас слегка подкормим, а потом подарим вашу амазонскую мечту. Ну, что вы на это скажете? - Он откинулся на стуле, чрезвычайно довольный собой.
Хайнтц застал меня врасплох. Спору нет, одному на Амазонке приходится туго. Сам Уоллес говорил об этом. Чтобы отправиться в экспедицию на Амазонку, ему пришлось взять в компанию ботаника Ричарда Спруса и Уолтера Генри Бейтса, исследователя мимикрии у животных. Но ведь я был совсем не тот, за кого принимал меня Хайнтц. Я не был настоящим ученым. Зато был международным преступником, за поимку которого было объявлено вознаграждение. И еще, подумал я, как же быть с моей подружкой-хиппи, которая изучает на Бали народные танцы и уверена, что мы едем в Японию вместе? Но упоминать об обещаниях, данных кому-то другому, - в данной ситуации это выглядело бы почти что неблагодарностью. А как насчет нацистских связей? Хочу ли я отправиться в джунгли Амазонки в обществе бывших эсэсовцев? С другой стороны, деньги у меня были на исходе. А подружка моя имела слабость заводить в мое отсутствие бурные романы. Что же касается нацистских делишек, тут я не знал, что и думать. Я слышал, что Макс Планк был чуть ли не единственным человеком, который решился перечить Гитлеру и заявить ему, чтобы тот оставил в покое институт и чистую науку. К тому же Хайнтц доверительно сообщил мне, что жена его брата, тоже сотрудница ДГРК, как он выразился, "дама из Нигерии, до того черная, что почти синяя", да и сам он явно предпочитал женщин ненордического происхождения.
"Вот тебе и зов судьбы, и благоприятный случай, - подумал я про себя. - И что же ты на это скажешь, Теренс Маккенна?" - Я перевел взгляд с Хайнтца на его жену. Оба смотрели на меня с искренним ожиданием.
- Что ж, предложение заманчивое, даже очень.
- Значит, вы согласны?
-Да.
- Вот и отлично. Вы сделали правильный выбор. Вы не дурак. Это мне по душе.
- Благодарю. Как вы знаете, сегодня я возвращаюсь на Бали. У меня там остались коллекции и кое-какие дела, которые надо уладить. И еще, должен признаться, с деньгами у меня не густо.
- Это пустяк. Приводите в порядок свои дела на Бали. Я телеграфирую в Сингапур, чтобы они перевели вам деньги на проезд от Бали до нашей штаб-квартиры. Есть только одно "но", - его стальной взгляд уперся в меня с леденящей душу пронзительностью, - вы должны пройти собеседование в самим Бокерманом, Он видит людей насквозь. Если в вашей душе или в вашем рассказе есть хотя капля лжи, он сразу это поймет. Тогда ничего не выйдет. Это неимоверно важно - мошенники нам не нужны. - Его шрам снова превратился в грозную морщину.
От этих слов сердце у меня упало.
- Не выйдет, понимаю, - промямлил я, а сам тем временем подумал: "Ну и в дерьмовое же дельце я вляпался". На этом мы распрощались, и я отправился в гостиницу укладывать вещи, а оттуда поспешил в аэропорт.
Пока я летел на Бали, в голове у меня царила полная неразбериха. Подо мной один за другим проплывали Малые Зондские острова и, подобно им, уплывали мои сомнения и возражения по поводу предложения Хайнтца. "Похоже, это судьба, - думал я. - Не сопротивляйся, доверься ей, а там будет видно".
Всю следующую неделю я улаживал дела. Когда я поведал свою историю хиппарям с Кута-Бич, большинство из них меня одобрило. Подружка моя тоже меня поддержала. Мы с ней еще несколько месяцев назад пришли к выводу, что на Бали наши пути могут разойтись. Каждый день я наведывался на почту в Денпасаре, надеясь, что там меня ожидают обещанные Хайнтцем билеты и пятьсот долларов на дорожные расходы. Так прошло три дня, пять и наконец семь.
Наутро седьмого дня я проснулся с уверенностью, что меня надули. Все это было какой-то непонятной выдумкой. "Должно быть, этот Хайнтц просто псих, - решил я, - придурок, который забавляется тем, что ловит хиппарей-американцев на удочку своих фантазий о тайной нацистской корпорации, а потом окунает с головой в реальность и смотрит, как они будут барахтаться". Существовала, конечно, и другая версия: каким-то образом они ухитрились навести обо мне справки и обнаружили, что моя история - сплошное вранье. В этом случае можно не сомневаться, что я сразу попадал в разряд мошенников - и конец моим планам! Так или иначе, нужно было быть полным идиотом, чтобы разболтать всем на Бали, будто я отплываю на "Роттердаме" в путешествие на Амазонку, да еще и за счет корпорации.
Следующую пару недель мне пришлось сносить беззлобное подтрунивание знакомых, после чего я. вернулся к первоначальному плану и стал готовиться к заключительному этапу индонезийской экспедиции за насекомыми: в Амбон и Серам на Молуккских островах.
На этом история закончилась. Я похоронил весь этот эпизод на задворках памяти вместе с другими подобными случаями под общей рубрикой "Чудики, с которыми сводит судьба". Только неспокойная это получилась могилка. Через год после событий в Ла Чоррере я решил, что та встреча была обратным отражением, предвестником настоящего безумия, которое наконец настигло меня на Амазонке, неким предчувствием, колебанием временного поля, своего рода ^пророческим сном наяву, мгновением космического смеха. Но впереди меня ожидала еще одна встреча с герром Хайнтцем.
Весной 1972 года, через год после событий в Ла Чоррере и через два после путешествия на Тимор, я был в Боулдере, штат Колорадо. Я вернулся из Южной Америки, чтобы уладить отношения с законом и вообще разобраться в своей жизни. Мы с Деннисом работали над рукописью "Невидимого ландшафта" и много времени проводили в университетской библиотеке, штудируя разнообразные дисциплины, которыми нам предстояло овладеть, если мы хотели, чтобы наши идеи принимали всерьез.
Однажды, просматривая студенческую газету, я наткнулся на поразившее меня объявление. Оно занимало целую страницу и гласило: Колорадский университет совместно с Институтом нейрофизиологии Макса Планка выступят в роли соучредителей следующего заседания Всемирного конгресса неврологов. При виде слов "Институт Макса Планка" я насторожился и стал читать дальше. Семьсот ученых со всего света съедутся в Боулдер, чтобы в течение десяти дней принять участие в чтениях и семинарах. Будут присутствовать все великие: сэр Джон Экклз, Джон Смите, Соломон Снайдер и все остальные, боги той самой Валгаллы, которую мы мечтали завоевать. Правда, мешало одно "но": все заседания будут закрытыми, за исключением вступительного слова, которое будет называться "Автокаталитические гиперциклы", и прочтет его тогдашняя звезда первой величины в мире неврологии Манфред Эйген из Института Макса Планка.
В общих чертах мне были знакомы идеи Эйгена. Автокаталитические гиперциклы казались мне безусловно необходимым коррелятом тех идей, которые я разрабатывал, - идей о временной волне и о том, как она проявляется и отражается в живых организмах. Ясно, что мы с Деннисом и Ив просто не могли пропустить такое событие. Однако само название "Институт Планка" не особо привлек мое внимание - ведь это головное научно-исследовательское учреждение Германии, занимающееся чистой наукой, и в его штат входят сотни научных сотрудников.
Лекция должны была состояться в университетском городке, в лекционном зале физического факультета. То было помещение бочкообразной формы, где лектор находился на дне глубокого колодца, с трех сторон окруженный ярусами, - в стиле старомодных театральных залов. Похоже, перед лекцией состоялся банкет для приглашенных докладчиков, и, когда мы входили в зал, я с удивлением отметил, что обычно довольно неряшливо одетая научная публика по этому случаю расфрантилась, как никогда. Вокруг звучала разноязыковая речь. Со своего места я сумел разобрать немецкий, итальянский, японский, русский, обрывки хинди и китайского.
Блуждая взглядом по аудитории, я вдруг ощутил нечто похожее на физический толчок. Впереди, меньше чем в пятидесяти футах от меня, сидел доктор Карл Хайнтц! Нас разделяло только пустое пространство незанятых кресел. Я был поражен до глубины души. Хайнтц! Здесь! Возможно ли это? Должно быть, я каким-то образом выдал свое волнение: продолжая недоверчиво глядеть на немца, я увидел, как рука его потянулась к карману пиджака и незаметным, плавным движением отстегнув жетон участника, опустила его в карман. Он даже не прервал разговора, который оживленно вел по-немецки со своим соседом справа. Я отвел взгляд, стараясь сделать вид, будто не вижу его, будто ничего не заметил. Свет в зале померк, и Манфред Эйген, тряхнув зачесанной назад копной белоснежных волос, начал лекцию.
Мысли мои беспорядочно метались. Так значит, все это правда? Ведь вот он, здесь! Конференцию проводит Институт Планка. Значит, все это правда. И он меня узнал! И постарался скрыть свое истинное лицо! В полном смятении я нацарапал записку, в которой кратко обрисовал ситуацию и передал ее Деннису и Ив. Во взглядах обоих я безошибочно прочитал: "Ты что, спятил? Или, может, решил пошутить?" Сидя в темноте, я думал, как мне поступить. О чем бы сейчас ни говорил Эйген, это можно будет прослушать позже, благо Деннис записывает на магнитофон. Наконец я решился: была не была, попробую подойти к нему сразу после доклада, это единственная возможность.
Выступление Эйгена близилось к блистательному завершению. Я беспокойно ерзал на месте. Вот аплодисменты стихли, зажегся ..свет, и публика потянулась к выходу. Хайнтц был футах в пятидесяти от меня стоял, непринужденно беседуя с двумя коллегами, напоминающими толстых жаб. Но я видел, что он следит за мной. Как только я двинулся в его сторону, он извинился и стал пробираться мне навстречу. У меня не было ни малейших сомнений: он предпринял этот маневр, чтобы встретиться и переговорить со мной без свидетелей. Я направился прямо к нему.
- Доктор Хайнтц, по-моему мы с вами встречались на Тиморе, - я протянул руку.
Не удостоив вниманием мой приветственный жест, он широко улыбнулся, но шрам его явственно побагровел.
- Хайнтц? При чем тут Хайнтц? Моя фамилия вовсе не Хайнтц. Да и в Купанге я никогда не бывал.
На этом он быстро повернулся ко мне спиной и поспешил за своими выходящими из зала коллегами, чтобы присоединиться к их оживленному обсуждению доклада Эйгена. А у меня в ушах продолжало звенеть слово "Купанг". Этот сукин сын неприкрыто издевался надо мной!
Как сказал Моцарту король, вот ты и получил, чего хотел. Кто же он, этот Карл Хайнтц? Безумец? Порождение моих бредовых фантазий? Обыкновенный шарлатан? Или часть верхушки нацистского айсберга, один из шайки бывших эсэсовцев, вынашивающих коварные замыслы? Ответ неизвестен мне и по сию пору. Вот как оно бывает с космическим смехом.
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ. СКАЖИ, ЧТО ЭТО ЗНАЧИТ? В которой я делаю попытку связать то, что с нами произошло, с наукой, которая к обычной науке не имеет никакого отношения.
Хотя мы и простились с Амазонкой, но наша странная история на этом не кончается. Пришла пора сделать попытку извлечь кое-какие выводы из тех идей, которые зародились в Ла Чоррере. Модель мира - это то, как мы его видим, и принять теорию временной волны, которая была нам внушена на Амазонке, - значит увидеть мир другими глазами. Я все больше склонялся к тому, чтобы допустить вероятность этой теории. Может, когда-нибудь ее и опровергнут, а пока буду в нее верить, хотя и с некоторой долей иронии. Может быть, если эту идею обнародовать, найдутся . люди, которые ее поддержат и свяжут с действительностью. Многие хорошие идеи пропадают впустую только из-за отсутствия практического выхода. Что же до нашей теории, то она предлагает нам коренным образом перестроить взгляд на реальность. И этому можно научиться. Она утоляет мою духовную жажду, ибо являет собой знание, чистое знание и ничего больше.
Теория, разработанная вслед за экспериментом в Ла Чоррере, не отрицает ни одной из областей науки, а лишь дополняет их. На физическом уровне есть доказательства, говорящие в ее пользу, несмотря на то что сама идея чрезвычайно сложна, поскольку затрагивает смежные области, в том числе квантовую физику, субмолекулярную биологию и строение ДНК. Мы постарались как можно тщательнее и подробнее изложить эти вопросы в "Невидимом ландшафте".
Хотя то, чем Деннис занимался на Амазонке, могло и не привести к возникновению идеи, которую я впоследствии разработал, тем не менее интуиция настойчиво убеждает меня в обратном. Сразу же после эксперимента мои ничем не примечательные мысли уступили место до того странным раздумьям, что я никак не могу признать в них порождение моей собственной личности. Деннис поставил свой эксперимент, а я, похоже, получил нечто вроде информационного отклика от своей ДНК или какого-то другого молекулярного банка данных. А случилось это потому, что молекулы психоделика, соединившись с ДНК, повели себя именно так, как мы ожидали: стали передавать символ универсальности, структура которого выражает организационные принципы молекул самой жизни. И эта универсальность проникла в линейное время замаскированно, в присутствии обыденного сознания, под видом диалога с Логосом. Логос дал ей повествовательный голос, способный структурировать и связно излагать поток новых прозрений, - в противном случае он бы просто-напросто захлестнул меня с головой. Моей же задачей стало обнаружить и повторить скрытую за голосом символическую структуру и выяснить, имеет ли она смысл для кого-нибудь кроме меня самого и узкого круга моих знакомых. У меня было такое ощущение, будто я составляю каталог только что открытого бесконечно разнообразного мира. Временная волна- это как бы математическая мандала, изображающая организацию времени и пространства. Это картина, на которой образы и цели заключены внутри ДНК. А ДНК разворачивает эти тайны во времени, как летопись или песню. Песня эта - наша жизнь, она целиком соткана из жизни. Но мелодию ее невозможно понять, не имея хотя бы общего представления о замысле. Теория временной волны напоминает партитуру биокосмической симфонии.
Лично я был бы только заинтересован в том, чтобы эту теорию кто-то опроверг. Хорошая идея не должна быть хлипкой - она способна вынести большую нагрузку. От того, что произошло в Ла Чоррере, нельзя отделаться поверхностными отговорками. Напротив, случившееся ждет вразумительных объяснений. Если оно вовсе не то, что я утверждаю, так что же оно тогда, это сращение, эта вспышка, эта встреча с абсолютно Иным? Что же оно являет собой в действительности?..
А может быть, оно именно то, чем кажется, - наступление эпохи высшего измерения, чьи отзвуки пронизывают всю историю? Или это ударная волна, порожденная неким эсхатологическим событием в конце времени? Законы природы бывает легче понять, если предположить, что они не универсальные константы, а скорее постепенно развивающиеся во времени, непрерывно изменяющиеся феномены. В конце концов, принятая в качестве универсальной константы, скорость света была измерена в последние сто лет. И экстраполировать принцип неизменности скорости света на все места и времена - это чисто индуктивный способ мышления. Но любой добросовестный ученый знает: индукция - не что иное, как полет воображения. И тем не менее вся наука базируется на принципе индукции. Этот принцип и есть то, чему бросает вызов временная волна. Индукция предполагает: из факта, что следствием действия А явился результат Б, вытекает, что следствием действия А всегда будет результат Б. Но в действительности ни А, ни Б не происходят в вакууме - это очевидно. В любую реальную ситуацию могут вмешаться другие факторы, приведя ее к иному, может быть, совершенно непредвиденному итогу.
До Эйнштейна все считали, что пространство - это некое место, куда мы помещаем всевозможные вещи. Оно рассматривалось как аналог пустоты. Эйнштейн доказал, что пространство - это вещь, обладающая вращающим моментом, на которую влияют материя и гравитационные поля. Свет, проходя через гравитационные поля в пространстве, искривляется, поскольку пространство, в котором он движется, искривлено само. Иными словами, пространство само есть вещь, а не место, куда мы помещаем вещи.
Выдвигаемая мною идея представляет собой вкратце следующее:
время, которое раньше считалось неизбежной абстракцией, - тоже вещь. Оно не только подвержено изменениям - существуют разные виды времени. И эти разновидности времени приходят и уходят в циклической последовательности на многих уровнях - ситуации
развиваются по мере реакции материи на обусловливающее влияние времени и пространства. Эти два фактора обусловливают материю. Факторы пространства давно известны науке. Мы называем их "законами природы". А факторы времени? Это уже совершенно другие понятия.
Всегда считалось, что материя есть олицетворение реальности;
но в действительности она обладает некоторыми качествами, которые больше сродни мысли. Изменения материи определяются двумя взаимосвязанными динамическими формирующими факторами - пространством и временем. Эта идея включает в себя некоторые аксиомы, одна из которых позаимствована у философа Готфрида Вильгельма фон Лейбница, мастера по изготовлению линз. Лейбницу принадлежит описание монад - он представлял их в виде мельчайших частиц, которые бесконечно повторяются во всей Вселенной и содержат в себе все сущее. Монады существуют не просто здесь и теперь - они везде и всегда или заключают в себе все время и пространство: все зависит от того, как посмотреть. Все монады идентичны, но, будучи взаимосвязанны, они образуют более крупный континуум и в то же время сохраняют индивидуальные, свойственные только им перспективы. Эти идеи Лейбница явились предвестниками новой области фрактальной математики", одним из диковинных примеров которой может служить моя теория временного фактора.
Теории, подобные этой, предлагают возможные объяснения механизма памяти и воспоминаний, который в противном случае оставался бы неразрешимой загадкой. Повреждение даже девяноста пяти процентов мозга не нарушает функций памяти. Выходит, что память не хранится где-то конкретно, но пронизывает весь мозг целиком. Как и в голограмме, вся совокупность памяти, очевидно, заключена в каждой его частице. Точно так же можно сделать голографический снимок горы Фудзи и разрезать его пополам; осветите любую половину, и возникнет вся картина. Этот процесс можно повторять до бесконечности - голограмма состоит из почти бесчисленного множества крошечных изображений, каждое из которых в сочетании со своими двойниками дает целое.
Этому голографическому аспекту памяти такие мыслители, как Дэвид Бом и Карл Прибрам, придавали огромное значение. Но только мы с Деннисом дошли до того, чтобы предположить: такую форму организации можно распространить за пределы мозга, включив в нее весь космос.
Квантовая физика делает сходное заявление, когда утверждает:
электрон не находится ни в пространстве, ни во времени - он есть облако вероятностей, и это все, что о нем можно сказать. Похожее качество отличает и мою идею о времени и сравнении его с предметом. Если время -^предмет, то сам собой напрашивается вопрос: какова же наименьшая продолжительность, релевантная физическому процессу? Взяв на вооружение научный метод, мы бы стали расчленять время на все более мелкие отрезки, чтобы выяснить, существует ли его неделимая единица. Цель этой процедуры поиск хронона, или частицы времени. Я полагаю, что хронон существует, но неотличим от атома. Атомные системы и есть хрононы, просто атомы гораздо сложнее, чем думают. Я уверен, что атомы обладают еще не открытыми свойствами, которые помогут объяснить не только свойства материи, но и характеристики пространства-времени.