Страница:
В этой версии история явно искажена, а состязание на предмет наиболее удачного сравнения трехцветной коровы с чем-либо едва ли имеет смысл: тем не менее присутствуют все элементы явно упоминаемого здесь грибного культа – темы смерти и возрождения, скота, змеи со знанием трав и голубовато-серого ребенка, сохранявшегося в меду. Сходный пример дают грибные культы Нового Света: по всей сфере распространения в Мезоамерике психоактивные грибы считаются малыми детьми – “лос ниньос”. “Дорогие сладкие малютки”, как называла их Мария Сабина, грибная шаманка из Уаутла де Хименес. Это примермотива алхимических детей, волшебных обитателей некоего находящегося неподалеку магического континуума, доступного лишь с помощью псилоцибина.
Мы, возможно, никогда не узнаем точно, какую роль играли в минойском мире галлюциногенные грибы и растения. Многое могло измениться по прошествии почти четырех тысячелетий, и из исследований Кереньи и других ученых нам известно, что поздняя микено-минойская цивилизация была больше зачарована опием, чем психоделическими растениями.
Можно предполагать, что к концу позднего минойского периода опий стимулировал способность к видениям и вызывал их, что ранее достигалось без опия. Искусственно вызываемый опыт трансценденции по своему характеру был способен на время заменить опыт первоначальный, подлинный. В истории религий периоды “сильнодействующих лекарственных средств” обычно встречаются в тех случаях, когда уже не удовлетворяют более простые методы. Опий был созвучен со стилем минойской культуры и помогал сохранять ее. Когда же минойская культура пришла в упадок, потребление опия постепенно сошло на нет. Для этой культуры была характерна атмосфера, которая в конечном счете требовала такого “сильнодействующего средства”. Стиль минойского “биоса” явно заметен в том, что я назвал “духом” минойского искусства. Дух этот совершенно непостижим без опия. / Kerenyi, op. cit… p. 27/
Открытость минойского общества в отношении включения опия в свои религиозные ритуалы является показателем определенной готовности связывать экстаз и поиск измененных состояний сознания с растительными алкалоидами. Следовательно, это серьезный аргумент в пользу того, что первоначально могли использоваться другие растения.
Дионис, сын Зевса и смертной Семелы, дважды рожденный, бог опьянения, приносящий безумие женщинам, никогда не был уютной фигурой в греческом пантеоне. Что-то за ним кроется более древнее, дикое и странное. Он – бог растительности, бог безумный и умирающий, бог оргий, андрогенности и опьянения и нечто большее, так как с самого его чудесного рождения история его содержит уникальные элементы. Дионис был рожден дважды, поскольку мать его умерла, погибнув от разящих молний еще до того, как смогла дать ему жизнь.
Отец не дал сыну погибнуть. Прохладные усики плюща защитили его от огня, уничтожившего его мать. Отец принял на себя роль матери. Он взял плод, еще не способный к жизни, из чрева и поместил его в свое божественное тело. И когда истекло положенное число месяцев, он произвел сына на свет. / Walter F. Otto. Dionysus Myth and Cult (Bloomington: Indiana University Press, 1965). p. 65/
Эта идея “дважды рожденного бога” предвосхищает тайну Христа, еще не исследованным учеными образом. Лишь в поздний период греческой культуры Дионис превратился в бога вина и веселья; более древний вариант истории несколько более темный и соприкасается с чем-то странным.
Согласно Грейвсу, Семела считалась одной из четырех дочерей фиванского царя Кадма. / Robert Graves, The Greek Myths, 2 vols. (Baltimore: Penguin. 1955); p. 57/ Ключом к минойским связям, касающимся Диониса, является тот факт, что Семеле, хотя и смертной, оказывались особые культовые почести как богине. Ритуалы Диониса, проводившиеся на острове Миконос, были глубоко связаны с ритуалами, почитавшими его мать. Ученые фактически/пересмотрели идею смертности Семелы и решили, что, возможно, она с самого начала была богиней. Кретчмер отмечал, что Апошлодор приравнивал Семелу к Ге (фракийская форма имени Геи).
В соответствии с этим более древним, минойским периодом, Дионис является сыном Великой Богини-Матери и полностью подчиняется ей. Взгляд, чувствительный к полярности партнерства в противовес владычеству в мире древнем и к смене одного другим, не может не заметить в этом важный ключ. Не является ли Дионис в своей андрогенности, в своем безумии, в персонифицировании экстатического опьянения образом тех духовных кризисов, что разрушили минойский архаический идеал? Бог-мужчина, но смягченный андрогенными качествами культуры Геи, умирающий бог, персонифицирующий смертельную агонию симбиотической связи с растительностью, которую в конце концов уничтожит власть мужчин, христианство и фонетический алфавит. Бог, понятный лишь посвященным этого культа, обычно женщинам, а с точки зрения патриархата – нечто дикое, древнее и потенциально опасное.
Дионисийская тема пришла в достопочтенную Грецию с юга, с островных культур с корнями, уходящими на 10 тысячелетий назад, в религию грибной Богини-Матери: она пришла из Малой Азии, но через 4 тысячи лет инкубации внутри минойской цивилизации. Мистерии, возникшие на берегах Греции в Элевсине, были самым поздним, последним, причудливым отголоском великой архаичной религии Богини, крупного рогатого скота и экстатического опьянения индольными галлюциногенами.
Каждый сентябрь в течение двух тысячелетий, то есть дольше существования классических цивилизаций Греции и Рима, близ Афин на Элевсинских полях устраивалось великое празднество. В этих, местах, согласно традиции, Деметра вновь соединилась с дочерью своей Корой, или Персефоной, которую украл в преисподнюю владыка и правитель подземного царства Плутон. Эти две богини, которые кажутся иногда скорее сестрами, чем матерью и дочерью” суть две выдающиеся фигуры, вокруг которых и вращаются темы празднеств элевсинских мистерий. Празднество мистерий устраивалось в двух случаях в течение афинского года: малые мистерии праздновались весной в знак приветствия возвращения растительности, предваряя великие мистерии, праздновавшиеся в период жатвы. Мистерии были явно связаны с минойскими обрядами.
Самые старые телестерии (культовые структуры) – до-эллинские; само наименование Элевсин намекает на доэллинский Крит; некоторые культовые сосуды (kernoi) и кубки для возлияний являются общими для элевсинского и минойского культов; форма телестерии, вполне возможно, является дальнейшим развитием так называемого минойского театра; anaktoron— то же самое, что склепы Крита и так называемые домашние молельни; очищения элевсинского культа пришли с Крита, где они первоначально принадлежали минойской религии; сущность мистерий – культ плодородия, являющийся также сущностью минойской религии; двоякая древняя традиция прослеживает мистерии эти до острова Крит: с одной стороны, это Диодор, выступающий совершенно независимо, с другой – Гомеров “Гимн Деметре”… Эти заключения, сделанные лет 20 назад, были с тех пор приняты ведущими религиоведами. Корректность этой интерпретации, достигнутой без более тесного знакомства с основным содержанием минойской религии, каким мы теперь располагаем, подтверждается современными исследованиями. / Persson, op. cit., p. 150/
Хотя Элевсин привлекал внимание многих ученых, мы тем не менее так и не имеем точного представления о том, чем же именно эта мистерия настолько привлекла эллинов, что почти две тысячи лет буквально каждый, кто бы он ни был, спешил на великие празднества урожая, проходившие на полях Афин.
Французский религиовед Ле Клерк де Септшень в конце XVIII века выразил это так.
Согласно Цицерону, люди прибывали со всего света для того, чтобы пройти там посвящение. “Найдется ли хоть один грек, хоть один варвар столь невежественный, столь неблагочестивый, чтоб не считать Элевсин всеобщим храмом всего мира?!” – восклицает Аристид. Храм этот был построен в городке по соседству с Афинами, на земле, которая первой принесла щедроты Цереры. Он бы замечателен великолепием своей архитектуры, а также своими огромными размерами. Страбон замечает, что он мог вместить столько народу, сколько крупнейший амфитеатр. / Le Clerc de Septchenes, The Religion of the Ancient Greeks (Umdon: Elliot andT. Kay. 1788), p. 180/
Влияние элевсинских мистерий скрывается в том факте, что в них не было догмы. Скорее они включали в себя некоторые священные действия, вызывающие религиозное чувство, на которое каждая последующая эпоха могла проецировать желаемую символику. Ортодоксальные ученые, не испытавшие на себе способность растительных галлюциногенов преображать реальность, пали жертвой предубежденного отношения к экстазу, что характерно для твердолобого патриархального академизма, а потому были сбиты с толку этим таинством. И их замешательство вызвало некоторые из самых бессовестных спекуляций.
Альбрехт Дитерих предполагал, что объект, который мисты {Мисты – инициируемые в мистерии, в буквальном переводе, закрытые покрывалом, – что означает, что великий покров мистерии распростерся с этого мига на вновь вступивших. – Прим. пер.} доставали из ящичка и каким-то образом им манипулировали, был фаллос. Это, однако, встречало возражение: ведь Деметра в конце концов женское божество. А потому заявление Альфреда Корте о том, что это, должно быть, женский сексуальный символ, было воспринято положительно. Теперь все казалось ясным как день. Касаясь “чрева”, как наименовали этот сексуальный символ, мист рождался вновь; а поскольку подобный акт должен был, помимо всего прочего, составлять кульминационный момент мистерий, Людвиг Ноак дошел до того, что предположил, будто иерофант демонстрировал это “чрево” всей пастве в сиянии света и будто, узрев его, инициируемые не могли более сомневаться в блаженной своей участи – участи детей Богини. Трудно без улыбки говорить о подобных представлениях. / Walter F. Otto, “The Meaning of the Eleusinian Mysteries”, in Joseph Campbell. Eranos Yearbook Number Two: The Mysteries (New York: Pantheon. 1955). p. 23/
В самом деле, демонстрация символа вагины вполне могла привлечь внимание целого собрания мужчин – представителей викторианского классицизма, но хочется думать, что мистическим источником классического мира было нечто большее, чем развлекательное зрелище.
Можно почти с уверенностью сказать, что каждый посвящаемый в Элевсине что-то выпивал и во время инициации видел нечто, что было крайне неожиданным, преображающим и способным сохраниться у каждого участника мистерии ярким воспоминанием на всю оставшуюся жизнь. Свидетельством невероятной ограниченности ученых мужей общества владычества является тот факт, что вплоть до 1964 года никто не осмелился допустить, что тут должно быть замешано какое-то галлюциногенное растение. Это сделал английский поэт Роберт Грейвс в своем очерке “Два рождения Диониса”.
Секретом, который Деметра разослала по свету из Элевсина через протеже Триптолема, было, как говорят, искусство сеять зерно и собирать урожай… Что-то здесь не то. Триптолем имеет отношение к концу II в. до н. э.; а зерно, как нам сейчас известно, культивировали в Иерихоне и других местах где-то с седьмого тысячелетия до и. э. Так что новшества Триптолема не были новыми… Поэтому секрет Триптолема представляется связанным с какими-то галлюциногенными грибами, и, по-моему, жрецы в Элевсине обнаружили какой-то другой галлюциногенный гриб, с которым легче управиться, чем с Аmаnitа muscaria: его можно запекать в священных лепешках, нарезать в виде брусочков, или phalloi, и он не утрачивает при этом своих галлюциногенных свойств. / Robert Graves, Difficult Questions, Easy Answers (Garden City. N. Y.: Doubleday. 1964). pp. 106-107/
Это были первые из множества наблюдений Грейвса по: поводу скрытой традиции потребления грибов во времена предыстории. Он навел Уоссонов на мысль посетить мексиканских масатеков в поисках доказательств, подтверждающих их теорию о влиянии опьяняющих грибов на культуру. Грейвс полагал, что рецепты в классических источниках по изготовлению ритуального элевсинского напитка содержат ингредиенты, первые буквы которых можно расположить так, что получится слово “гриб” – тайный ингредиент. Такой шифр называется “огам” по аналогии со сходным поэтическим приемом, использовавшимся в ирландских загадках и поэтическом творчестве. Грейвс с готовностью допускает: “Вы вольны назвать меня безумным”, а затем продолжает довольно удачно защищать свой тезис.
Быть может, мы никогда не узнаем, какого характера галлюциногенные растения скрываются за тайной элевсинских мистерий и какие растения вызывали безумие у служителей культа Диониса, то безумие, которое было опасно испытать на себе и страшно видеть. Грейвс, открыв путь спекуляциям на тему о ботанической реальности за элевсинским таинством, имел затем удовольствие видеть, как друг его Уоссон уверенно пошел по этому только что проторенному пути со смелой и убедительной теорией.
Точка зрения Уоссона, выработанная в сотрудничестве с товарищами по поиску Альбертом Хофманом и Карлом Раком и обнародованная на “грибной” конференции в Сан-Франциско в 1977 году, состоит в том, что Элевсин был ритуалом визионерского опьянения, но грибы непосредственно в этом не участвовали. Уоссон придал убедительность многому из того, что прежде было неясным, заявив, что источником опьянения было эрготизированное пиво, сваренное из вытяжки грибка спорыньи (ergot).
Необходима некоторая подоплека, чтобы оценить, насколько удачно это утверждение. Зерно так или иначе было важным для культа в Элевсине. Празднование мистерий было праздником урожая, а равно и почитанием великой тайны земледелия и мистерией Богини-Матери и Диониса. Claviceps purpurea — маленький грибок, поражающий съедобные зерна, производит спорынью – источник сильных алкалоидов, способных вызывать галлюцинации (а также начало схваток и сильное суживание сосудов). Пурпур, традиционно связанный с одеянием Деметры, может означать характерный пурпурный цвет “склеротии”, рыночной спорыньи – пурпурной по цвету и представляющей 'асексуальную, дремлющую стадию жизненного цикла этого организма. Из этих склеротий прорастает мицелий и собирается в одно целое, чтобы образовать споросодержащие “аски”, которые выглядят как крошечные грибы, но они не пурпурные, а скорее светло-голубоватые.
Доказывая свою теорию, Уоссон и его коллеги писали.
Очевидно, именно ячменная спорынья является возможным психотропным ингредиентом в элевсинском напитке. Ее видимая симбиотическая связь с ячменем означала соответствующее случаю отчуждение и преображение дионисийского духа, для которого зерно, дочь Деметры, утрачивалось в брачном объятии с землей. Кроме того, зерно и спорынья были соединены в бисексуальное единство как брат и сестра, уже вынашивая ко времени утраты девственности потенциал для возвращения и рождения фаллоидного сына (гриба), который вырастет из тела ее. Подобный гермафродитизм встречается в мифических традициях о гротескно-плодовитой женщине, чьи непристойные жесты, как утверждается, отвлекали Деметру от ее горя, как раз перед тем, как она выпила это зелье. / R. Gordon Wasson, Albert Hofmann. and Carl Ruck. The Road to Eleusis (New York: Harcourt Brace Jovanovich. 1978)/
Теория Уоссона и Хофмана смела и хорошо аргументирована. Несомненно, их обсуждение скандала 415 г. до н. э., в котором афинский аристократ Алкивиад был оштрафован за то, что у него в доме оказалось элевсинское таинство и он пользовался им для угощения друзей, делает очевидным даже для самого упорного скептика, что чем бы ни был катализатор экстаза в Элевсине, он был вполне осязаемым.
Представление о том, что элевсинские обряды совершались с эрготизированным пивом, вполне согласуется с представлением о том, что они имели исторические корни на минойском Крите. В 1900 году сэр Артур Эванс во время раскопок вблизи Кносского дворца извлек из земли сосуды, украшенные колосьями ячменя в рельефном изображении. Из этого он предположил, что пиво какого-то вида предшествовало на Крите вину. Кереньи считает, что малый размер сосудов указывает на использование их для особого ячменного напитка – визионерского таинства элевсинских мистерий – в ритуалах, “будто бы проводившихся в Кноссе без всякой секретности”. / Kerenyi, op. cit… p. 53/
Конечно, “бремя доказательств лежит на тех, кто утверждает”, и, насколько мне известно, никто не подвергал теорию Уоссона– Хофмана серьезной проверке. А такая проверка означала бы факт действительного получения (варки) сильного галлюциногена из злаковых культур, пораженных каким-то видом спорыньи. До сих пор эта теория остается не чем иным, как хорошо аргументированной спекуляцией. Одна проблема особенно нуждается в разбирательстве: в документированных случаях, в которых множество людей потребляли пораженное спорыньей зерно, исход был далеко не благоприятный. Спорынья токсична. В 994 году н. э. случай отравления спорыньей через пораженное зерно погубил во Франции около 40 000 человек. Подобный же случай в 1129 году явился причиной гибели примерно 1200 человек. Недавно историк Мэри Килбурн Матосян приводила аргументированные доводы, что Великий страх 1789 года – крестьянское восстание, наиболее серьезное во Французской революции, вспыхнуло из-за пораженного спорыньей ржаного хлеба, составлявшего основу пищи сельских жителей того периода. Предполагается также, что пораженная спорыньей мука была одним из факторов упадка Римской империи, а также Салемского сожжения ведьм. / Mary Allerton Kilbourne Matossian. Poisons of the Past: Molds, Epidemics, and History (New Haven: Yale University Press, 1989)/ Ниже следует краткое резюме эффектов отравления спорыньей.
Описаны два клинических вида подобного отравления: гангренозный и конвульсивный. Гангренозное отравление начинается с покалывания в пальцах, затем рвоты и поноса, а через несколько дней сопровождается гангреной пальцев на руках и ногах. Все конечности полностью поражаются сухой гангреной, после чего следует их разложение. Конвульсивная форма начинается точно так же, но сопровождается мучительными спазмами мышц конечностей, кульминирующими в эпилептических конвульсиях. Многие пациенты бредят. / A. Hoffer and H. Osmond, The Hallucinogens (New York: Academic Press, 1967), p. 84/
Явно малоприятные переживания могут ждать тех, кто вознамерится испытать на себе теорию Уоссона-Хофмана относительно Элевсина. Есть микологи старые, а есть микологи храбрые, но старых и храбрых микологов не бывает. Что касается теории Уоссона об идентичности сомы, то проблема состоит в том, чтобы добиться надежного опьянения от доступного источника данного снадобья. Если источником элевсинских мистерий было эрготизированное пиво, то как же его могли принимать столько веков без неприятных побочных эффектов, которые так же вошли бы в легенду?
Эти трудности можно как-то обойти. Та Claviceps paspali, которая преимущественно поражает ячмень, а не рожь, возможно, имеет более высокую пропорцию психоактивных, но менее токсичных “простых” алкалоидов спорыньи (подобных алкалоидам вьюнка) и более низкую пропорцию токсичных пептидосодержащих алкалоидов. К тому же, как отмечали Уоссон и Хофман в книге “Дорога в Элевсин”, вымачивание эрготизированного зерна в воде будет способствовать эффективному отделению водорастворимых психоактивных алкалоидов от жирорастворимых токсичных алкалоидов.
Если будущие исследования покажут, что спорынья не играла никакой роли в Элевсине, то настойчивое утверждение Грейвса, будто тайну составляли псилоцибиновые грибы, необходимо будет рассмотреть весьма тщательно. Быть может, знание Пра-растения-Богини,Stropharia cubensis или какого-то иного содержащего псилоцибин гриба, сохранилось не только в микено-минойские времена, но даже и вплоть до окончательного разрушения Элевсина.
Какова бы ни была его природа, элевсинское таинство снискало величайшее уважение и даже любовь писателей-классиков, взывавших к нему: “Счастлив тот, кто узнает ритуалы эти и сойдет в глухую землю; ибо он знает конец жизни и знает ее богом ниспосланное начало”, – писал греческий поэт Пиндар. С концом Элевсина великая и широкая река партнерства, культа Богини и галлюциногенного экстаза, что текла свыше 10 000 лет, ушла наконец в ту хтоническую сферу, которая предназначена для забытых религий. Триумф христианства означал конец прославления природы и планеты как высших духовных сил. Все заполнило то, что Эйслер назвала “триумфом клинка” владыческой социальной модели патернализма и патриархата. Продолжало звучать лишь смутное эхо древних путей в форме таких подпольных занятий, как алхимия, герметизм, акушерство у повивальных бабок и травничество.
С закатом минойского Крита и его мистерий человечество шагнуло за водораздел – во все более праздный, более руководимый “эго” мир, энергии которого срастались в монотеизм, патриархат и владычество мужчин. И теперь великие, формирующие общество связи с растениями, связи прошлого Старого Света будут впредь низводиться до статуса “мистерий”, эзотерических изысканий богатых путешественников и религиозно одержимых, а позднее циничных деятелей из интеллигенции.
Когда мистерии угасли, фонетический алфавит помог подвигнуть сознание в мир, акцентирующий высказанное и письменное слово, и увести его из мира пиктографического образного понимания. Эти нововведения повысили возможность возникновения антивизионерского стиля культуры владычества. Настала темная ночь планетарной души – то, что мы зовем западной цивилизацией.
9. АЛКОГОЛЬ И ХИМИЯ ДУХА
Мы, возможно, никогда не узнаем точно, какую роль играли в минойском мире галлюциногенные грибы и растения. Многое могло измениться по прошествии почти четырех тысячелетий, и из исследований Кереньи и других ученых нам известно, что поздняя микено-минойская цивилизация была больше зачарована опием, чем психоделическими растениями.
Можно предполагать, что к концу позднего минойского периода опий стимулировал способность к видениям и вызывал их, что ранее достигалось без опия. Искусственно вызываемый опыт трансценденции по своему характеру был способен на время заменить опыт первоначальный, подлинный. В истории религий периоды “сильнодействующих лекарственных средств” обычно встречаются в тех случаях, когда уже не удовлетворяют более простые методы. Опий был созвучен со стилем минойской культуры и помогал сохранять ее. Когда же минойская культура пришла в упадок, потребление опия постепенно сошло на нет. Для этой культуры была характерна атмосфера, которая в конечном счете требовала такого “сильнодействующего средства”. Стиль минойского “биоса” явно заметен в том, что я назвал “духом” минойского искусства. Дух этот совершенно непостижим без опия. / Kerenyi, op. cit… p. 27/
Открытость минойского общества в отношении включения опия в свои религиозные ритуалы является показателем определенной готовности связывать экстаз и поиск измененных состояний сознания с растительными алкалоидами. Следовательно, это серьезный аргумент в пользу того, что первоначально могли использоваться другие растения.
СВЯЗЬ С ДИОНИСОМ
Дионис, сын Зевса и смертной Семелы, дважды рожденный, бог опьянения, приносящий безумие женщинам, никогда не был уютной фигурой в греческом пантеоне. Что-то за ним кроется более древнее, дикое и странное. Он – бог растительности, бог безумный и умирающий, бог оргий, андрогенности и опьянения и нечто большее, так как с самого его чудесного рождения история его содержит уникальные элементы. Дионис был рожден дважды, поскольку мать его умерла, погибнув от разящих молний еще до того, как смогла дать ему жизнь.
Отец не дал сыну погибнуть. Прохладные усики плюща защитили его от огня, уничтожившего его мать. Отец принял на себя роль матери. Он взял плод, еще не способный к жизни, из чрева и поместил его в свое божественное тело. И когда истекло положенное число месяцев, он произвел сына на свет. / Walter F. Otto. Dionysus Myth and Cult (Bloomington: Indiana University Press, 1965). p. 65/
Эта идея “дважды рожденного бога” предвосхищает тайну Христа, еще не исследованным учеными образом. Лишь в поздний период греческой культуры Дионис превратился в бога вина и веселья; более древний вариант истории несколько более темный и соприкасается с чем-то странным.
Согласно Грейвсу, Семела считалась одной из четырех дочерей фиванского царя Кадма. / Robert Graves, The Greek Myths, 2 vols. (Baltimore: Penguin. 1955); p. 57/ Ключом к минойским связям, касающимся Диониса, является тот факт, что Семеле, хотя и смертной, оказывались особые культовые почести как богине. Ритуалы Диониса, проводившиеся на острове Миконос, были глубоко связаны с ритуалами, почитавшими его мать. Ученые фактически/пересмотрели идею смертности Семелы и решили, что, возможно, она с самого начала была богиней. Кретчмер отмечал, что Апошлодор приравнивал Семелу к Ге (фракийская форма имени Геи).
В соответствии с этим более древним, минойским периодом, Дионис является сыном Великой Богини-Матери и полностью подчиняется ей. Взгляд, чувствительный к полярности партнерства в противовес владычеству в мире древнем и к смене одного другим, не может не заметить в этом важный ключ. Не является ли Дионис в своей андрогенности, в своем безумии, в персонифицировании экстатического опьянения образом тех духовных кризисов, что разрушили минойский архаический идеал? Бог-мужчина, но смягченный андрогенными качествами культуры Геи, умирающий бог, персонифицирующий смертельную агонию симбиотической связи с растительностью, которую в конце концов уничтожит власть мужчин, христианство и фонетический алфавит. Бог, понятный лишь посвященным этого культа, обычно женщинам, а с точки зрения патриархата – нечто дикое, древнее и потенциально опасное.
Дионисийская тема пришла в достопочтенную Грецию с юга, с островных культур с корнями, уходящими на 10 тысячелетий назад, в религию грибной Богини-Матери: она пришла из Малой Азии, но через 4 тысячи лет инкубации внутри минойской цивилизации. Мистерии, возникшие на берегах Греции в Элевсине, были самым поздним, последним, причудливым отголоском великой архаичной религии Богини, крупного рогатого скота и экстатического опьянения индольными галлюциногенами.
МИСТЕРИИ В ЭЛЕВСИНЕ
Каждый сентябрь в течение двух тысячелетий, то есть дольше существования классических цивилизаций Греции и Рима, близ Афин на Элевсинских полях устраивалось великое празднество. В этих, местах, согласно традиции, Деметра вновь соединилась с дочерью своей Корой, или Персефоной, которую украл в преисподнюю владыка и правитель подземного царства Плутон. Эти две богини, которые кажутся иногда скорее сестрами, чем матерью и дочерью” суть две выдающиеся фигуры, вокруг которых и вращаются темы празднеств элевсинских мистерий. Празднество мистерий устраивалось в двух случаях в течение афинского года: малые мистерии праздновались весной в знак приветствия возвращения растительности, предваряя великие мистерии, праздновавшиеся в период жатвы. Мистерии были явно связаны с минойскими обрядами.
Самые старые телестерии (культовые структуры) – до-эллинские; само наименование Элевсин намекает на доэллинский Крит; некоторые культовые сосуды (kernoi) и кубки для возлияний являются общими для элевсинского и минойского культов; форма телестерии, вполне возможно, является дальнейшим развитием так называемого минойского театра; anaktoron— то же самое, что склепы Крита и так называемые домашние молельни; очищения элевсинского культа пришли с Крита, где они первоначально принадлежали минойской религии; сущность мистерий – культ плодородия, являющийся также сущностью минойской религии; двоякая древняя традиция прослеживает мистерии эти до острова Крит: с одной стороны, это Диодор, выступающий совершенно независимо, с другой – Гомеров “Гимн Деметре”… Эти заключения, сделанные лет 20 назад, были с тех пор приняты ведущими религиоведами. Корректность этой интерпретации, достигнутой без более тесного знакомства с основным содержанием минойской религии, каким мы теперь располагаем, подтверждается современными исследованиями. / Persson, op. cit., p. 150/
Хотя Элевсин привлекал внимание многих ученых, мы тем не менее так и не имеем точного представления о том, чем же именно эта мистерия настолько привлекла эллинов, что почти две тысячи лет буквально каждый, кто бы он ни был, спешил на великие празднества урожая, проходившие на полях Афин.
Французский религиовед Ле Клерк де Септшень в конце XVIII века выразил это так.
Согласно Цицерону, люди прибывали со всего света для того, чтобы пройти там посвящение. “Найдется ли хоть один грек, хоть один варвар столь невежественный, столь неблагочестивый, чтоб не считать Элевсин всеобщим храмом всего мира?!” – восклицает Аристид. Храм этот был построен в городке по соседству с Афинами, на земле, которая первой принесла щедроты Цереры. Он бы замечателен великолепием своей архитектуры, а также своими огромными размерами. Страбон замечает, что он мог вместить столько народу, сколько крупнейший амфитеатр. / Le Clerc de Septchenes, The Religion of the Ancient Greeks (Umdon: Elliot andT. Kay. 1788), p. 180/
Влияние элевсинских мистерий скрывается в том факте, что в них не было догмы. Скорее они включали в себя некоторые священные действия, вызывающие религиозное чувство, на которое каждая последующая эпоха могла проецировать желаемую символику. Ортодоксальные ученые, не испытавшие на себе способность растительных галлюциногенов преображать реальность, пали жертвой предубежденного отношения к экстазу, что характерно для твердолобого патриархального академизма, а потому были сбиты с толку этим таинством. И их замешательство вызвало некоторые из самых бессовестных спекуляций.
Альбрехт Дитерих предполагал, что объект, который мисты {Мисты – инициируемые в мистерии, в буквальном переводе, закрытые покрывалом, – что означает, что великий покров мистерии распростерся с этого мига на вновь вступивших. – Прим. пер.} доставали из ящичка и каким-то образом им манипулировали, был фаллос. Это, однако, встречало возражение: ведь Деметра в конце концов женское божество. А потому заявление Альфреда Корте о том, что это, должно быть, женский сексуальный символ, было воспринято положительно. Теперь все казалось ясным как день. Касаясь “чрева”, как наименовали этот сексуальный символ, мист рождался вновь; а поскольку подобный акт должен был, помимо всего прочего, составлять кульминационный момент мистерий, Людвиг Ноак дошел до того, что предположил, будто иерофант демонстрировал это “чрево” всей пастве в сиянии света и будто, узрев его, инициируемые не могли более сомневаться в блаженной своей участи – участи детей Богини. Трудно без улыбки говорить о подобных представлениях. / Walter F. Otto, “The Meaning of the Eleusinian Mysteries”, in Joseph Campbell. Eranos Yearbook Number Two: The Mysteries (New York: Pantheon. 1955). p. 23/
В самом деле, демонстрация символа вагины вполне могла привлечь внимание целого собрания мужчин – представителей викторианского классицизма, но хочется думать, что мистическим источником классического мира было нечто большее, чем развлекательное зрелище.
МИСТЕРИЯ ПСИХОДЕЛИЧЕСКАЯ?
Можно почти с уверенностью сказать, что каждый посвящаемый в Элевсине что-то выпивал и во время инициации видел нечто, что было крайне неожиданным, преображающим и способным сохраниться у каждого участника мистерии ярким воспоминанием на всю оставшуюся жизнь. Свидетельством невероятной ограниченности ученых мужей общества владычества является тот факт, что вплоть до 1964 года никто не осмелился допустить, что тут должно быть замешано какое-то галлюциногенное растение. Это сделал английский поэт Роберт Грейвс в своем очерке “Два рождения Диониса”.
Секретом, который Деметра разослала по свету из Элевсина через протеже Триптолема, было, как говорят, искусство сеять зерно и собирать урожай… Что-то здесь не то. Триптолем имеет отношение к концу II в. до н. э.; а зерно, как нам сейчас известно, культивировали в Иерихоне и других местах где-то с седьмого тысячелетия до и. э. Так что новшества Триптолема не были новыми… Поэтому секрет Триптолема представляется связанным с какими-то галлюциногенными грибами, и, по-моему, жрецы в Элевсине обнаружили какой-то другой галлюциногенный гриб, с которым легче управиться, чем с Аmаnitа muscaria: его можно запекать в священных лепешках, нарезать в виде брусочков, или phalloi, и он не утрачивает при этом своих галлюциногенных свойств. / Robert Graves, Difficult Questions, Easy Answers (Garden City. N. Y.: Doubleday. 1964). pp. 106-107/
Это были первые из множества наблюдений Грейвса по: поводу скрытой традиции потребления грибов во времена предыстории. Он навел Уоссонов на мысль посетить мексиканских масатеков в поисках доказательств, подтверждающих их теорию о влиянии опьяняющих грибов на культуру. Грейвс полагал, что рецепты в классических источниках по изготовлению ритуального элевсинского напитка содержат ингредиенты, первые буквы которых можно расположить так, что получится слово “гриб” – тайный ингредиент. Такой шифр называется “огам” по аналогии со сходным поэтическим приемом, использовавшимся в ирландских загадках и поэтическом творчестве. Грейвс с готовностью допускает: “Вы вольны назвать меня безумным”, а затем продолжает довольно удачно защищать свой тезис.
Быть может, мы никогда не узнаем, какого характера галлюциногенные растения скрываются за тайной элевсинских мистерий и какие растения вызывали безумие у служителей культа Диониса, то безумие, которое было опасно испытать на себе и страшно видеть. Грейвс, открыв путь спекуляциям на тему о ботанической реальности за элевсинским таинством, имел затем удовольствие видеть, как друг его Уоссон уверенно пошел по этому только что проторенному пути со смелой и убедительной теорией.
ТЕОРИЯ ЭРГОТИЗИРОВАННОГО ПИВА
Точка зрения Уоссона, выработанная в сотрудничестве с товарищами по поиску Альбертом Хофманом и Карлом Раком и обнародованная на “грибной” конференции в Сан-Франциско в 1977 году, состоит в том, что Элевсин был ритуалом визионерского опьянения, но грибы непосредственно в этом не участвовали. Уоссон придал убедительность многому из того, что прежде было неясным, заявив, что источником опьянения было эрготизированное пиво, сваренное из вытяжки грибка спорыньи (ergot).
Необходима некоторая подоплека, чтобы оценить, насколько удачно это утверждение. Зерно так или иначе было важным для культа в Элевсине. Празднование мистерий было праздником урожая, а равно и почитанием великой тайны земледелия и мистерией Богини-Матери и Диониса. Claviceps purpurea — маленький грибок, поражающий съедобные зерна, производит спорынью – источник сильных алкалоидов, способных вызывать галлюцинации (а также начало схваток и сильное суживание сосудов). Пурпур, традиционно связанный с одеянием Деметры, может означать характерный пурпурный цвет “склеротии”, рыночной спорыньи – пурпурной по цвету и представляющей 'асексуальную, дремлющую стадию жизненного цикла этого организма. Из этих склеротий прорастает мицелий и собирается в одно целое, чтобы образовать споросодержащие “аски”, которые выглядят как крошечные грибы, но они не пурпурные, а скорее светло-голубоватые.
Доказывая свою теорию, Уоссон и его коллеги писали.
Очевидно, именно ячменная спорынья является возможным психотропным ингредиентом в элевсинском напитке. Ее видимая симбиотическая связь с ячменем означала соответствующее случаю отчуждение и преображение дионисийского духа, для которого зерно, дочь Деметры, утрачивалось в брачном объятии с землей. Кроме того, зерно и спорынья были соединены в бисексуальное единство как брат и сестра, уже вынашивая ко времени утраты девственности потенциал для возвращения и рождения фаллоидного сына (гриба), который вырастет из тела ее. Подобный гермафродитизм встречается в мифических традициях о гротескно-плодовитой женщине, чьи непристойные жесты, как утверждается, отвлекали Деметру от ее горя, как раз перед тем, как она выпила это зелье. / R. Gordon Wasson, Albert Hofmann. and Carl Ruck. The Road to Eleusis (New York: Harcourt Brace Jovanovich. 1978)/
Теория Уоссона и Хофмана смела и хорошо аргументирована. Несомненно, их обсуждение скандала 415 г. до н. э., в котором афинский аристократ Алкивиад был оштрафован за то, что у него в доме оказалось элевсинское таинство и он пользовался им для угощения друзей, делает очевидным даже для самого упорного скептика, что чем бы ни был катализатор экстаза в Элевсине, он был вполне осязаемым.
Представление о том, что элевсинские обряды совершались с эрготизированным пивом, вполне согласуется с представлением о том, что они имели исторические корни на минойском Крите. В 1900 году сэр Артур Эванс во время раскопок вблизи Кносского дворца извлек из земли сосуды, украшенные колосьями ячменя в рельефном изображении. Из этого он предположил, что пиво какого-то вида предшествовало на Крите вину. Кереньи считает, что малый размер сосудов указывает на использование их для особого ячменного напитка – визионерского таинства элевсинских мистерий – в ритуалах, “будто бы проводившихся в Кноссе без всякой секретности”. / Kerenyi, op. cit… p. 53/
Конечно, “бремя доказательств лежит на тех, кто утверждает”, и, насколько мне известно, никто не подвергал теорию Уоссона– Хофмана серьезной проверке. А такая проверка означала бы факт действительного получения (варки) сильного галлюциногена из злаковых культур, пораженных каким-то видом спорыньи. До сих пор эта теория остается не чем иным, как хорошо аргументированной спекуляцией. Одна проблема особенно нуждается в разбирательстве: в документированных случаях, в которых множество людей потребляли пораженное спорыньей зерно, исход был далеко не благоприятный. Спорынья токсична. В 994 году н. э. случай отравления спорыньей через пораженное зерно погубил во Франции около 40 000 человек. Подобный же случай в 1129 году явился причиной гибели примерно 1200 человек. Недавно историк Мэри Килбурн Матосян приводила аргументированные доводы, что Великий страх 1789 года – крестьянское восстание, наиболее серьезное во Французской революции, вспыхнуло из-за пораженного спорыньей ржаного хлеба, составлявшего основу пищи сельских жителей того периода. Предполагается также, что пораженная спорыньей мука была одним из факторов упадка Римской империи, а также Салемского сожжения ведьм. / Mary Allerton Kilbourne Matossian. Poisons of the Past: Molds, Epidemics, and History (New Haven: Yale University Press, 1989)/ Ниже следует краткое резюме эффектов отравления спорыньей.
Описаны два клинических вида подобного отравления: гангренозный и конвульсивный. Гангренозное отравление начинается с покалывания в пальцах, затем рвоты и поноса, а через несколько дней сопровождается гангреной пальцев на руках и ногах. Все конечности полностью поражаются сухой гангреной, после чего следует их разложение. Конвульсивная форма начинается точно так же, но сопровождается мучительными спазмами мышц конечностей, кульминирующими в эпилептических конвульсиях. Многие пациенты бредят. / A. Hoffer and H. Osmond, The Hallucinogens (New York: Academic Press, 1967), p. 84/
Явно малоприятные переживания могут ждать тех, кто вознамерится испытать на себе теорию Уоссона-Хофмана относительно Элевсина. Есть микологи старые, а есть микологи храбрые, но старых и храбрых микологов не бывает. Что касается теории Уоссона об идентичности сомы, то проблема состоит в том, чтобы добиться надежного опьянения от доступного источника данного снадобья. Если источником элевсинских мистерий было эрготизированное пиво, то как же его могли принимать столько веков без неприятных побочных эффектов, которые так же вошли бы в легенду?
Эти трудности можно как-то обойти. Та Claviceps paspali, которая преимущественно поражает ячмень, а не рожь, возможно, имеет более высокую пропорцию психоактивных, но менее токсичных “простых” алкалоидов спорыньи (подобных алкалоидам вьюнка) и более низкую пропорцию токсичных пептидосодержащих алкалоидов. К тому же, как отмечали Уоссон и Хофман в книге “Дорога в Элевсин”, вымачивание эрготизированного зерна в воде будет способствовать эффективному отделению водорастворимых психоактивных алкалоидов от жирорастворимых токсичных алкалоидов.
ПСИЛОЦИБИНОВАЯ ТЕОРИЯ ГРЕЙВСА
Если будущие исследования покажут, что спорынья не играла никакой роли в Элевсине, то настойчивое утверждение Грейвса, будто тайну составляли псилоцибиновые грибы, необходимо будет рассмотреть весьма тщательно. Быть может, знание Пра-растения-Богини,Stropharia cubensis или какого-то иного содержащего псилоцибин гриба, сохранилось не только в микено-минойские времена, но даже и вплоть до окончательного разрушения Элевсина.
Какова бы ни была его природа, элевсинское таинство снискало величайшее уважение и даже любовь писателей-классиков, взывавших к нему: “Счастлив тот, кто узнает ритуалы эти и сойдет в глухую землю; ибо он знает конец жизни и знает ее богом ниспосланное начало”, – писал греческий поэт Пиндар. С концом Элевсина великая и широкая река партнерства, культа Богини и галлюциногенного экстаза, что текла свыше 10 000 лет, ушла наконец в ту хтоническую сферу, которая предназначена для забытых религий. Триумф христианства означал конец прославления природы и планеты как высших духовных сил. Все заполнило то, что Эйслер назвала “триумфом клинка” владыческой социальной модели патернализма и патриархата. Продолжало звучать лишь смутное эхо древних путей в форме таких подпольных занятий, как алхимия, герметизм, акушерство у повивальных бабок и травничество.
ВОДОРАЗДЕЛ ИСТОРИИ
С закатом минойского Крита и его мистерий человечество шагнуло за водораздел – во все более праздный, более руководимый “эго” мир, энергии которого срастались в монотеизм, патриархат и владычество мужчин. И теперь великие, формирующие общество связи с растениями, связи прошлого Старого Света будут впредь низводиться до статуса “мистерий”, эзотерических изысканий богатых путешественников и религиозно одержимых, а позднее циничных деятелей из интеллигенции.
Когда мистерии угасли, фонетический алфавит помог подвигнуть сознание в мир, акцентирующий высказанное и письменное слово, и увести его из мира пиктографического образного понимания. Эти нововведения повысили возможность возникновения антивизионерского стиля культуры владычества. Настала темная ночь планетарной души – то, что мы зовем западной цивилизацией.
9. АЛКОГОЛЬ И ХИМИЯ ДУХА
Экстатические и оргиастические, визионерские и растворяющие всяческие границы переживания – главная тайна грибной религии – и были теми факторами, которые сохраняли в наших предках человеческое начало. Чувство общности, вызываемое грибами, сохраняло общину. Божественная, вдохновляющая сила гриба выражалась через бардов и певцов. Обитающим в грибе духом движима была рука резчика по кости и художника, расписывающего камень. Такие вещи были обычным явлением Эдемского мира Богини. Жизнь протекала не так, как мы обычно представляли, – на грани тупого скотства, – а скорее происходила в области спонтанного магического и лингвистического выражения, которое сегодня возникает у нас лишь краткими проблесками в кульминационные моменты экспериментального опьянения, а тогда было полномочной и всеобъемлющей реальностью: присутствием Великой Богини.
Наша история – это история какой-то неопределенной, мучительной боли, связанной с утратой этого совершенного человеческого мира, затем нашего полного его забвения, отрицания и в конечном счете отрицания какой-то части нас самих. Это история отношений с растениями, напоминающих соглашения о симбиозе, которые были установлены и разорваны. Последствием утраты ощущения себя частью зеленого инструмента растительной природы является то отчуждение и отчаяние, которые окружают нас и грозят сделать наше будущее невыносимым.
Много веков ушло на то, чтобы загасить пламя Элевсина, утратить партнерство, стереть освященное ореолом Богини-Матери видение общности и общества. Затем прошло еще много веков ностальгии по раю и его рекам небесной сомы, ностальгии, принимавшей все новые разнообразные формы в поисках удовлетворения присущего человеку стремления к опьяненности.
Все природные наркотики, стимуляторы, релаксанты и галлюциногены, известные современным ботаникам и фармакологам, были открыты первобытный человеком и употреблялись с незапамятных времен. Одна из первых вещей, которую Homo sapiens сделал со своими только что развитыми рациональностью и самосознанием, состояла в том, что он направил их на поиск того, как обойти аналитическое мышление и преодолеть его, или, в крайнем случае, хотя бы на время стереть изолирующее осознание себя. Пробуя все, что росло в полях и лесах, он твердо придерживался того, что в данном контексте казалось хорошим, то есть меняло качество сознания, делало его иным, отличным – неважно как – от повседневного ощущения, восприятия и мышления. / Aldous Huxley, Moksha: Writings on Psychedelics and the Visionary Experience, Michael Horowitz and Cynthia Palmer, eds. (Los Angeles: Tarcher, 1977), p. 97/
НОСТАЛЬГИЯ ПО РАЮ
Наша история – это история какой-то неопределенной, мучительной боли, связанной с утратой этого совершенного человеческого мира, затем нашего полного его забвения, отрицания и в конечном счете отрицания какой-то части нас самих. Это история отношений с растениями, напоминающих соглашения о симбиозе, которые были установлены и разорваны. Последствием утраты ощущения себя частью зеленого инструмента растительной природы является то отчуждение и отчаяние, которые окружают нас и грозят сделать наше будущее невыносимым.
Много веков ушло на то, чтобы загасить пламя Элевсина, утратить партнерство, стереть освященное ореолом Богини-Матери видение общности и общества. Затем прошло еще много веков ностальгии по раю и его рекам небесной сомы, ностальгии, принимавшей все новые разнообразные формы в поисках удовлетворения присущего человеку стремления к опьяненности.
Все природные наркотики, стимуляторы, релаксанты и галлюциногены, известные современным ботаникам и фармакологам, были открыты первобытный человеком и употреблялись с незапамятных времен. Одна из первых вещей, которую Homo sapiens сделал со своими только что развитыми рациональностью и самосознанием, состояла в том, что он направил их на поиск того, как обойти аналитическое мышление и преодолеть его, или, в крайнем случае, хотя бы на время стереть изолирующее осознание себя. Пробуя все, что росло в полях и лесах, он твердо придерживался того, что в данном контексте казалось хорошим, то есть меняло качество сознания, делало его иным, отличным – неважно как – от повседневного ощущения, восприятия и мышления. / Aldous Huxley, Moksha: Writings on Psychedelics and the Visionary Experience, Michael Horowitz and Cynthia Palmer, eds. (Los Angeles: Tarcher, 1977), p. 97/