Страница:
– Ты думаешь, они его убили?
– Не знаю. Наверное, ему хватило здравого смысла, чтобы бежать. Удивительно, как это он не очутился в возке вместе с нами.
– Они станут искать тебя в Лунголде.
– Знаю. – Он скользнул ладонями по лицу. – Знаю. Возможно, с помощью волшебников я смогу не пустить их в город. Мне нужно побыстрее попасть туда. Мне нужно...
– Понятно. – Рэдерле сделала глубокий вдох и устало выдохнула. – Моргон, научи меня оборачиваться вороной. Это хотя бы в обычае королей Ана. И двигаться я буду быстрее – уж, во всяком случае, быстрее, чем босой и пешком.
Он поднял голову. Миг спустя он лег на прежнее место и потянул ее за собой, ища, как высказать сразу все, что крутилось у него в голове.
– Я научусь играть на арфе, – сказал он наконец и почувствовал, что Рэдерле улыбается, прижавшись головой к его груди.
Затем все его мысли смерзлись в одно воспоминание о прерывающемся рокоте арфы где-то в ночной темноте. Он не понял, что опять плачет, пока не поднес к лицу руку и не коснулся глаз. Рэдерле молчала, нежно приникнув к нему.
– Я сидел ночью около Дета не потому, что надеялся его понять, – сказал он после долгого перерыва, когда костер уже начал угасать. – Я сидел там потому, что он приманил меня, я был ему нужен. И он удерживал меня там не музыкой и не словами, но чем-то достаточно сильным, чтобы связать меня, несмотря на весь мой гнев. Я пришел к нему, потому что он позвал. Ты это понимаешь?
– Моргон, ты любил его, – тихо ответила она. – Это тебя и удерживало.
Он погрузился в думы, вспоминая неподвижное лицо в тени позади пламени, вслушиваясь в молчание арфиста, пока почти не начал слышать звук, с которым, точно паутина, плетутся в темноте загадки в великой тайной игре, которая самую его смерть обратила в загадку. Наконец какая-то трава, которую Рэдерле приложила к щеке Моргона, пронизала все его тело душистым запахом, и он уснул.
Моргон стал учить Рэдерле оборачиваться вороной на рассвете, как только они проснулись. Он проник в ее разум, нашел в его глубине образы ворон, сказания о них, воспоминания, о которых она и не догадывалась: непроницаемые, по-вороньему черные глаза ее отца, вороны в дубовом лесу над свиным стадом Райта, вороны, летящие через всю историю Ана, – пожиратели падали, вестники, стражи гробниц, вороны с голосами, полными насмешки, недобрых предостережений, полными поэзии.
– Откуда все это? – пробормотала она в изумлении.
– Это часть анского землезакона. Мощь и сердце Ана. Не более того.
Он подозвал сонную ворону с одного из деревьев, растущих вокруг полянки. Птица села ему на руку.
– Ты можешь войти в мой разум? Взглянуть через мои глаза в мои мысли?
– Не знаю.
– Попробуй. Тебе это не будет трудно.
Он раскрыл свой разум сознанию вороны, впитал в себя все его содержимое и увидел свое расплывшееся безымянное лицо глазами птицы. Он слышал звуки, точные, отдельные, словно пение флейты, – звуки, говорящие о движении под сухими листьями, под корнями дубов. Он начал понимать вороний язык. Затем ум Моргона наполнился ощущениями Рэдерле – словно она была внутри него, нежно прикасаясь и озаряя его, как солнечный свет. От изумления и радости у него перехватило горло. С минуту три души черпали мудрость друг у друга, бесстрашно, словно первопроходцы. Затем ворона каркнула; ее черные крылья распростерлись и застили Моргону свет рождающегося утра. Разум его остался в одиночестве и все еще тянулся к тому, что его покинуло. Захлопав крыльями, ворона села ему на плечо. Он заглянул в ее глаза, улыбнулся, и птица неуклюже взмыла в воздух к самой высокой ветке ближайшего дерева, но промахнулась и попала на ветку только со второй попытки. Потом ворона превратилась в Рэдерле, боязливо цепляющуюся за ствол. Она посмотрела вниз на Моргона, еле дыша.
– Прекрати смеяться, Моргон. Вот я и взлетела. А теперь, во имя Хела, скажи, как мне вернуться обратно? Как мне спуститься?..
– Лети.
– Я разучилась!
Он взлетел и сел с ней рядом, хотя одно крыло его плохо слушалось: еще не зажила рана. Обернулся человеком, и ветка угрожающе затрещала под его тяжестью. Рэдерле смотрела на него, раскрыв от удивления рот.
– Мы свалимся в реку, Моргон, ветка ломается... – И вновь, визгливо каркнув, затрепетала черными крыльями. Моргон догнал ее, и они метнулись сквозь свет зари черными линиями, воспарили высоко над лесом и увидели сотни верст бесконечной чащи и прорубленную в ней Торговую дорогу, пересекающую Обитаемый Мир. Они взмывали ввысь, пока возки торговцев не стали крохотными, словно неловкие насекомые, ползущие по ленте пыли. Вороны медленно снизились двумя спиралями, взмахивая крыльями в одинаковом неспешном ритме, описывая все меньшие и меньшие витки в лучах солнца, пока не вычертили последний черный круг над рекой. Они приземлились на самом берегу среди папоротников и обернулись людьми. Не говоря ни слова, поглядели друг на друга.
– Твои глаза полны крыльев, – прошептала Рэдерле.
– Твои глаза полны солнца...
6
7
– Не знаю. Наверное, ему хватило здравого смысла, чтобы бежать. Удивительно, как это он не очутился в возке вместе с нами.
– Они станут искать тебя в Лунголде.
– Знаю. – Он скользнул ладонями по лицу. – Знаю. Возможно, с помощью волшебников я смогу не пустить их в город. Мне нужно побыстрее попасть туда. Мне нужно...
– Понятно. – Рэдерле сделала глубокий вдох и устало выдохнула. – Моргон, научи меня оборачиваться вороной. Это хотя бы в обычае королей Ана. И двигаться я буду быстрее – уж, во всяком случае, быстрее, чем босой и пешком.
Он поднял голову. Миг спустя он лег на прежнее место и потянул ее за собой, ища, как высказать сразу все, что крутилось у него в голове.
– Я научусь играть на арфе, – сказал он наконец и почувствовал, что Рэдерле улыбается, прижавшись головой к его груди.
Затем все его мысли смерзлись в одно воспоминание о прерывающемся рокоте арфы где-то в ночной темноте. Он не понял, что опять плачет, пока не поднес к лицу руку и не коснулся глаз. Рэдерле молчала, нежно приникнув к нему.
– Я сидел ночью около Дета не потому, что надеялся его понять, – сказал он после долгого перерыва, когда костер уже начал угасать. – Я сидел там потому, что он приманил меня, я был ему нужен. И он удерживал меня там не музыкой и не словами, но чем-то достаточно сильным, чтобы связать меня, несмотря на весь мой гнев. Я пришел к нему, потому что он позвал. Ты это понимаешь?
– Моргон, ты любил его, – тихо ответила она. – Это тебя и удерживало.
Он погрузился в думы, вспоминая неподвижное лицо в тени позади пламени, вслушиваясь в молчание арфиста, пока почти не начал слышать звук, с которым, точно паутина, плетутся в темноте загадки в великой тайной игре, которая самую его смерть обратила в загадку. Наконец какая-то трава, которую Рэдерле приложила к щеке Моргона, пронизала все его тело душистым запахом, и он уснул.
Моргон стал учить Рэдерле оборачиваться вороной на рассвете, как только они проснулись. Он проник в ее разум, нашел в его глубине образы ворон, сказания о них, воспоминания, о которых она и не догадывалась: непроницаемые, по-вороньему черные глаза ее отца, вороны в дубовом лесу над свиным стадом Райта, вороны, летящие через всю историю Ана, – пожиратели падали, вестники, стражи гробниц, вороны с голосами, полными насмешки, недобрых предостережений, полными поэзии.
– Откуда все это? – пробормотала она в изумлении.
– Это часть анского землезакона. Мощь и сердце Ана. Не более того.
Он подозвал сонную ворону с одного из деревьев, растущих вокруг полянки. Птица села ему на руку.
– Ты можешь войти в мой разум? Взглянуть через мои глаза в мои мысли?
– Не знаю.
– Попробуй. Тебе это не будет трудно.
Он раскрыл свой разум сознанию вороны, впитал в себя все его содержимое и увидел свое расплывшееся безымянное лицо глазами птицы. Он слышал звуки, точные, отдельные, словно пение флейты, – звуки, говорящие о движении под сухими листьями, под корнями дубов. Он начал понимать вороний язык. Затем ум Моргона наполнился ощущениями Рэдерле – словно она была внутри него, нежно прикасаясь и озаряя его, как солнечный свет. От изумления и радости у него перехватило горло. С минуту три души черпали мудрость друг у друга, бесстрашно, словно первопроходцы. Затем ворона каркнула; ее черные крылья распростерлись и застили Моргону свет рождающегося утра. Разум его остался в одиночестве и все еще тянулся к тому, что его покинуло. Захлопав крыльями, ворона села ему на плечо. Он заглянул в ее глаза, улыбнулся, и птица неуклюже взмыла в воздух к самой высокой ветке ближайшего дерева, но промахнулась и попала на ветку только со второй попытки. Потом ворона превратилась в Рэдерле, боязливо цепляющуюся за ствол. Она посмотрела вниз на Моргона, еле дыша.
– Прекрати смеяться, Моргон. Вот я и взлетела. А теперь, во имя Хела, скажи, как мне вернуться обратно? Как мне спуститься?..
– Лети.
– Я разучилась!
Он взлетел и сел с ней рядом, хотя одно крыло его плохо слушалось: еще не зажила рана. Обернулся человеком, и ветка угрожающе затрещала под его тяжестью. Рэдерле смотрела на него, раскрыв от удивления рот.
– Мы свалимся в реку, Моргон, ветка ломается... – И вновь, визгливо каркнув, затрепетала черными крыльями. Моргон догнал ее, и они метнулись сквозь свет зари черными линиями, воспарили высоко над лесом и увидели сотни верст бесконечной чащи и прорубленную в ней Торговую дорогу, пересекающую Обитаемый Мир. Они взмывали ввысь, пока возки торговцев не стали крохотными, словно неловкие насекомые, ползущие по ленте пыли. Вороны медленно снизились двумя спиралями, взмахивая крыльями в одинаковом неспешном ритме, описывая все меньшие и меньшие витки в лучах солнца, пока не вычертили последний черный круг над рекой. Они приземлились на самом берегу среди папоротников и обернулись людьми. Не говоря ни слова, поглядели друг на друга.
– Твои глаза полны крыльев, – прошептала Рэдерле.
– Твои глаза полны солнца...
6
В последующие две недели они летели. Безмолвный золотой дубовый лес растаял на краю Задворок Мира. Дорога сворачивала и забирала к северу через густые темные сосновые леса, покой которых, казалось, не нарушался столетиями. Она огибала скалистые возвышенности, которые полуденное солнце окрасило медью, бежала по мостам над ущельями, по дну которых струились от Лунголда серебряные прожилки воды. У крутых каменных стен расплескивались озера. Скопления деревьев до бесконечности расплывались в вороньих глазах и пропадали лишь у самых голубых туманных гор, высящихся на дальних западных окраинах Задворок Мира.
Днем солнце заливало небо безупречной металлической синевой, а ночь рассыпала звезды от края до края неба, до самой кромки мира. Голоса земли, камня и неукротимого ветра здесь были настолько громкими, что их не было слышно. А внизу лежала тишина, неумолимая, как гранит.
Моргон чувствовал ее во время полета – она проникала в самые его кости и непривычно, холодно прикасалась к сердцу. Сперва ему хотелось укрыться от нее, войдя в душу Рэдерле, подхватив ее неясную и нечеткую речь. Но в какой-то момент тишина приноровилась к ритму его полета и мало-помалу стала песней. Наконец, когда он уже едва помнил прежний язык и воспринимал Рэдерле лишь как темную, обточенную ветрами форму, он увидел, как бесконечные деревья далеко впереди расступаются. Их взорам предстал раскинувшийся по берегам первого из Лунголдских озер великий город, блистающий медью, бронзой и золотом в последних лучах солнца.
Вороны, порядочно уставшие, приближаясь к концу своего пути, забили крыльями. Лес не доходил до города на несколько верст – жителям Лунголда требовались поля для того, чтобы разбивать там пастбища и огороды. Прохладный аромат сосен сменился запахом обработанной земли и посевов, который раздразнил воронье нутро Моргона. Торговая дорога, вся в полосах теней, пробежав последний разбитый участок, влилась в город, ворота которого из темного полированного дерева не производили впечатления прочных, во всяком случае издали. Стены же города – огромные, толстые, с опорами также из камня и дерева, вздымались высоко над крышами домов, выплеснувшихся за прежнюю городскую черту. Новые улицы там и сям прорезали древние стены, в которых возникали новые ворота – поменьше главных; дома и лавочки лепились к городской стене и даже стояли на ней, ибо строители их позабыли ужас, побудивший возвести эти стены семь столетий назад.
Долетев до главных ворот, обе птицы сели на стену. По всему было видно, что ворота из толстых дубовых досок, окованных бронзой и державшихся на бронзовых же петлях, не запирались уже не одну сотню лет – в тени их на бронзовых выступах сидели пташки, а за стеной, во всех направлениях, разбегались лабиринтом булыжные улочки, вдоль которых стояли зазывно раскрашенные трактиры, общественные здания, купеческие лавки, мастерские ремесленников, дома, за окнами которых угадывались стенные ковры и цветы. Моргон благодаря своей вороньей зоркости видел все крыши и трубы до самой северной окраины города. Заходящее солнце в полную силу ударило по озеру, залив его огнем, так что казалось, будто сотни рыбачьих лодчонок, пришвартовавшихся у причалов, обуглились в озерном пламени.
Моргон спикировал наземь в уголочке между открытой створкой и стеной и там вновь принял человеческий облик. Рэдерле последовала его примеру. Теперь они стояли, разглядывая друг друга: лица их исхудали и приобрели отпечаток первозданности и безмолвия Задворок Мира. Моргон, вспомнив, что у него есть руки, обвил ими плечи Рэдерле и осторожно поцеловал свою спутницу. Лицо девушки начало приобретать прежнее, привычное и любимее им выражение.
– Во имя Хела, что с нами было? – прошептала она. – Моргон, я чувствую себя так, словно проспала сотню лет.
– Прошло всего лишь две недели. Мы в Лунголде.
– Домой бы... – В глазах ее появилось недоумение. – А что мы ели в пути?
– Не думай об этом.
Моргон прислушался. Движение через ворота почти прекратилось, он услышал лишь стук копыт лошади одного неторопливого всадника, вступившего в город, опередив сумерки. Моргон взял девушку за руку.
– Пошли.
– Куда?
– А разве ты не чуешь? Вон оттуда буквально смердит мощью...
Запах повлек их за собой по извилистым улочкам. В городе было тихо, ибо настал час ужина; густые ароматы, струившиеся из каждого встречного трактира, вызывали у путников тихое урчание в желудках, но у них не было денег, к тому же они мало чем отличались от нищих. Источник пришедшей в упадок, неверно примененной когда-то мощи тянул Моргона в сердца города по широким теперь уже улицам с великолепными лавками и домами преуспевающих купцов. В центре города улицы забирали немного вверх. Там, где заканчивался подъем, роскошные здания отступали и сами улицы внезапно кончились. Среди огромной, изуродованной немыслимой силой площади высились руины древней школы, средоточия чародейского искусства и могущества, пустые, с черными провалами стены отсвечивали в закатных лучах.
Моргон остановился, почувствовав непонятную жажду, какую вызывает вид чего-либо, чем жаждущий никогда не обладал и чего не знал, ко мог пожелать получить.
– Неудивительно, что волшебники сюда пришли, – произнес он с благоговением.
Он знал толк в красоте – огромные, полуразрушенные помещения, просматриваемые снаружи, свидетельствовали о богатствах Обитаемого Мира. Полувыломанные рамы с осколками стекол, сияющих подобно самоцветам, были обиты золотом. В почерневших от огня внутренних покоях угадывались обугленные останки светлого ясеня и черного дерева, дуба и кедра. Там и сям на исцарапанной, упавшей балке блестели переплетения меди и бронзы. Высокие арочные окна, точно призмы, преломлявшие свет, напоминали, как обманчивый мир убаюкивал беспокойные пылкие умы, которые привлекала к себе школа. Семь веков спустя Моргон чувствовал, сколь велико было наваждение, сколь много оно обещало. Собрать самые могущественные дарования Обитаемого Мира, с тем чтобы они делились познаниями, чтобы исследовали и обуздывали свою мощь. Неясная тоска вновь ранила его сердце, и он не мог дать ей имени. Он стоял, не отрывая глаз от развалин школы до тех пор, пока Рэдерле не прикоснулась к нему.
– Что с тобой?
– Не знаю... Хотел бы... Да, хотел бы я здесь учиться. Единственное могущество, которое я постиг, – это Гистеслухломово.
– Волшебники помогут тебе, – сказала девушка, но Моргона продолжали мучить сомнения. Он посмотрел на Рэдерле.
– Можно тебя кое о чем попросить? Обернись снова вороной. Я посажу тебя на плечо, и ты будешь там сидеть все время, пока я буду находиться здесь. А то я не знаю, какие ловушки могут нас подстерегать в этом месте.
Она кивнула, воздержавшись от замечаний, и через миг обернулась черной птицей. Ворона уткнулась Моргону в шею, касаясь головой уха, и он шагнул на землю древней школы. Вокруг не было ни единого деревца; трава лишь случайными редкими пучками пробивалась через израненную, добела опаленную землю. Каменное крошево лежало там, куда рухнули стены, и в нем по-прежнему полыхало воспоминание о древней мощи. Сотни лет здесь никто ничего не касался – Моргон почувствовал это, когда подступил к самой школе. Жуткий запах запустения навис над былым богатством, словно предостерегая от неосторожных действий. Моргон шагал, раскрыв разум, прислушиваясь и принюхиваясь.
Залы пахли знакомым, недобрым именем. Во многих из них обнаруживались кости, переломанные упавшими сверху камнями, образовавшими погребальные пирамидки. Воспоминания о надежде, устремленности, отчаянии собрались близ них, словно привидения. Моргон вспотел, пораженный тенями – легкими и тонкими, как слой древней пыли, оставшимися здесь после сокрушительного безнадежного боя. Вступив в огромный круглый зал в самом центре школы, он почувствовал, что в стены его до сих пор бьют отголоски жуткого взрыва ненависти и муки. Он услышал хриплое гортанное брюзжание вороны; когти ее впились в его плечо. Моргон стал пробираться среди рассыпанных на полу обломков потолка к двери в глубине зала. За болтавшимися в медных петлях деревянными обломками располагалась громадная библиотека. Бесценные книги, разодранные и опаленные, валялись на полу. Огонь, пронесшийся некогда по рядам полок, почти ничего не оставил от древних сочинений по волшебству. Здесь все еще висел запах горелой кожи, словно ничто не колебало воздух в зале библиотеки последние семь веков.
Он переходил из одного помещения в другое. В одном обнаружились лужицы расплавленного застывшего золота и серебра, истолченные в пыль драгоценные камни, с которыми работали учащиеся. В другой – обломки костей маленьких, неизвестных Моргону зверьков. В третьей – постели, вернее, то, что от них осталось. Под одним из покрывал Моргон обнаружил кучку детских косточек... Тогда он повернулся и стал пробираться обратно – через пролом в стене, в вечерние сумерки. Но воздух вдруг наполнился немыми криками, а земля под ногами его мертвела с каждым шагом.
Он присел на груду камня, рухнувшего в углу зала. Ниже бесплодного гребня холма сбегала к искрошенным стенам россыпь городских крыш. Все дома здесь были деревянные. Моргон живо представил себе море огня, змеящегося берегом озера к лесам, сохнущим под жарким летним небом, – дождя не было уже несколько месяцев. Он уронил голову на руки и прошептал:
– И зачем меня сюда принесло?! Основатель уже однажды разрушил Лунголд; теперь он вместе со мной разрушит его снова. Волшебники явились обратно не для того, чтобы бросить вызов; они явились, чтобы умереть.
Ворона что-то прокаркала. Он снова встал, не сводя взгляда с грозных развалин, темной массой громоздящихся в прозрачном послезакатном воздухе. Мысленно окидывая взглядом руины, он уловил лишь воспоминания. Вслушавшись – только эхо имени, молчаливо проклинаемого все эти столетия. Плечи его поникли.
– Если они здесь, то хорошо спрятались... Я не знаю, как их найти.
Голос Рэдерле прорвался через вороний разум, что-то кратко заметив. Он повернул голову и встретился с темным, испытующим взглядом.
– Ладно-ладно. Я знаю, что могу их найти. Я могу проникнуть взглядом за их наваждения и разрушить их чары. Но, Рэдерле... Они великие волшебники. Они обрели свою мощь благодаря любознательности, трудолюбию, целеустремленности... Возможно, даже благодаря умению радоваться. А не получили ее, вопя не своим голосом в недрах горы Эрленстар. Они никогда не влезали в землезакон и не преследовали арфиста с одного конца Обитаемого Мира до другого, чтобы убить его. Может быть, я пригожусь им, чтобы сражаться за них здесь, но вот вопрос: доверяют ли они мне?
Ворона хранила молчание, и он погладил ее пальцами по груди.
– Знаю, – продолжил он. – Есть только один способ проверить это.
Днем солнце заливало небо безупречной металлической синевой, а ночь рассыпала звезды от края до края неба, до самой кромки мира. Голоса земли, камня и неукротимого ветра здесь были настолько громкими, что их не было слышно. А внизу лежала тишина, неумолимая, как гранит.
Моргон чувствовал ее во время полета – она проникала в самые его кости и непривычно, холодно прикасалась к сердцу. Сперва ему хотелось укрыться от нее, войдя в душу Рэдерле, подхватив ее неясную и нечеткую речь. Но в какой-то момент тишина приноровилась к ритму его полета и мало-помалу стала песней. Наконец, когда он уже едва помнил прежний язык и воспринимал Рэдерле лишь как темную, обточенную ветрами форму, он увидел, как бесконечные деревья далеко впереди расступаются. Их взорам предстал раскинувшийся по берегам первого из Лунголдских озер великий город, блистающий медью, бронзой и золотом в последних лучах солнца.
Вороны, порядочно уставшие, приближаясь к концу своего пути, забили крыльями. Лес не доходил до города на несколько верст – жителям Лунголда требовались поля для того, чтобы разбивать там пастбища и огороды. Прохладный аромат сосен сменился запахом обработанной земли и посевов, который раздразнил воронье нутро Моргона. Торговая дорога, вся в полосах теней, пробежав последний разбитый участок, влилась в город, ворота которого из темного полированного дерева не производили впечатления прочных, во всяком случае издали. Стены же города – огромные, толстые, с опорами также из камня и дерева, вздымались высоко над крышами домов, выплеснувшихся за прежнюю городскую черту. Новые улицы там и сям прорезали древние стены, в которых возникали новые ворота – поменьше главных; дома и лавочки лепились к городской стене и даже стояли на ней, ибо строители их позабыли ужас, побудивший возвести эти стены семь столетий назад.
Долетев до главных ворот, обе птицы сели на стену. По всему было видно, что ворота из толстых дубовых досок, окованных бронзой и державшихся на бронзовых же петлях, не запирались уже не одну сотню лет – в тени их на бронзовых выступах сидели пташки, а за стеной, во всех направлениях, разбегались лабиринтом булыжные улочки, вдоль которых стояли зазывно раскрашенные трактиры, общественные здания, купеческие лавки, мастерские ремесленников, дома, за окнами которых угадывались стенные ковры и цветы. Моргон благодаря своей вороньей зоркости видел все крыши и трубы до самой северной окраины города. Заходящее солнце в полную силу ударило по озеру, залив его огнем, так что казалось, будто сотни рыбачьих лодчонок, пришвартовавшихся у причалов, обуглились в озерном пламени.
Моргон спикировал наземь в уголочке между открытой створкой и стеной и там вновь принял человеческий облик. Рэдерле последовала его примеру. Теперь они стояли, разглядывая друг друга: лица их исхудали и приобрели отпечаток первозданности и безмолвия Задворок Мира. Моргон, вспомнив, что у него есть руки, обвил ими плечи Рэдерле и осторожно поцеловал свою спутницу. Лицо девушки начало приобретать прежнее, привычное и любимее им выражение.
– Во имя Хела, что с нами было? – прошептала она. – Моргон, я чувствую себя так, словно проспала сотню лет.
– Прошло всего лишь две недели. Мы в Лунголде.
– Домой бы... – В глазах ее появилось недоумение. – А что мы ели в пути?
– Не думай об этом.
Моргон прислушался. Движение через ворота почти прекратилось, он услышал лишь стук копыт лошади одного неторопливого всадника, вступившего в город, опередив сумерки. Моргон взял девушку за руку.
– Пошли.
– Куда?
– А разве ты не чуешь? Вон оттуда буквально смердит мощью...
Запах повлек их за собой по извилистым улочкам. В городе было тихо, ибо настал час ужина; густые ароматы, струившиеся из каждого встречного трактира, вызывали у путников тихое урчание в желудках, но у них не было денег, к тому же они мало чем отличались от нищих. Источник пришедшей в упадок, неверно примененной когда-то мощи тянул Моргона в сердца города по широким теперь уже улицам с великолепными лавками и домами преуспевающих купцов. В центре города улицы забирали немного вверх. Там, где заканчивался подъем, роскошные здания отступали и сами улицы внезапно кончились. Среди огромной, изуродованной немыслимой силой площади высились руины древней школы, средоточия чародейского искусства и могущества, пустые, с черными провалами стены отсвечивали в закатных лучах.
Моргон остановился, почувствовав непонятную жажду, какую вызывает вид чего-либо, чем жаждущий никогда не обладал и чего не знал, ко мог пожелать получить.
– Неудивительно, что волшебники сюда пришли, – произнес он с благоговением.
Он знал толк в красоте – огромные, полуразрушенные помещения, просматриваемые снаружи, свидетельствовали о богатствах Обитаемого Мира. Полувыломанные рамы с осколками стекол, сияющих подобно самоцветам, были обиты золотом. В почерневших от огня внутренних покоях угадывались обугленные останки светлого ясеня и черного дерева, дуба и кедра. Там и сям на исцарапанной, упавшей балке блестели переплетения меди и бронзы. Высокие арочные окна, точно призмы, преломлявшие свет, напоминали, как обманчивый мир убаюкивал беспокойные пылкие умы, которые привлекала к себе школа. Семь веков спустя Моргон чувствовал, сколь велико было наваждение, сколь много оно обещало. Собрать самые могущественные дарования Обитаемого Мира, с тем чтобы они делились познаниями, чтобы исследовали и обуздывали свою мощь. Неясная тоска вновь ранила его сердце, и он не мог дать ей имени. Он стоял, не отрывая глаз от развалин школы до тех пор, пока Рэдерле не прикоснулась к нему.
– Что с тобой?
– Не знаю... Хотел бы... Да, хотел бы я здесь учиться. Единственное могущество, которое я постиг, – это Гистеслухломово.
– Волшебники помогут тебе, – сказала девушка, но Моргона продолжали мучить сомнения. Он посмотрел на Рэдерле.
– Можно тебя кое о чем попросить? Обернись снова вороной. Я посажу тебя на плечо, и ты будешь там сидеть все время, пока я буду находиться здесь. А то я не знаю, какие ловушки могут нас подстерегать в этом месте.
Она кивнула, воздержавшись от замечаний, и через миг обернулась черной птицей. Ворона уткнулась Моргону в шею, касаясь головой уха, и он шагнул на землю древней школы. Вокруг не было ни единого деревца; трава лишь случайными редкими пучками пробивалась через израненную, добела опаленную землю. Каменное крошево лежало там, куда рухнули стены, и в нем по-прежнему полыхало воспоминание о древней мощи. Сотни лет здесь никто ничего не касался – Моргон почувствовал это, когда подступил к самой школе. Жуткий запах запустения навис над былым богатством, словно предостерегая от неосторожных действий. Моргон шагал, раскрыв разум, прислушиваясь и принюхиваясь.
Залы пахли знакомым, недобрым именем. Во многих из них обнаруживались кости, переломанные упавшими сверху камнями, образовавшими погребальные пирамидки. Воспоминания о надежде, устремленности, отчаянии собрались близ них, словно привидения. Моргон вспотел, пораженный тенями – легкими и тонкими, как слой древней пыли, оставшимися здесь после сокрушительного безнадежного боя. Вступив в огромный круглый зал в самом центре школы, он почувствовал, что в стены его до сих пор бьют отголоски жуткого взрыва ненависти и муки. Он услышал хриплое гортанное брюзжание вороны; когти ее впились в его плечо. Моргон стал пробираться среди рассыпанных на полу обломков потолка к двери в глубине зала. За болтавшимися в медных петлях деревянными обломками располагалась громадная библиотека. Бесценные книги, разодранные и опаленные, валялись на полу. Огонь, пронесшийся некогда по рядам полок, почти ничего не оставил от древних сочинений по волшебству. Здесь все еще висел запах горелой кожи, словно ничто не колебало воздух в зале библиотеки последние семь веков.
Он переходил из одного помещения в другое. В одном обнаружились лужицы расплавленного застывшего золота и серебра, истолченные в пыль драгоценные камни, с которыми работали учащиеся. В другой – обломки костей маленьких, неизвестных Моргону зверьков. В третьей – постели, вернее, то, что от них осталось. Под одним из покрывал Моргон обнаружил кучку детских косточек... Тогда он повернулся и стал пробираться обратно – через пролом в стене, в вечерние сумерки. Но воздух вдруг наполнился немыми криками, а земля под ногами его мертвела с каждым шагом.
Он присел на груду камня, рухнувшего в углу зала. Ниже бесплодного гребня холма сбегала к искрошенным стенам россыпь городских крыш. Все дома здесь были деревянные. Моргон живо представил себе море огня, змеящегося берегом озера к лесам, сохнущим под жарким летним небом, – дождя не было уже несколько месяцев. Он уронил голову на руки и прошептал:
– И зачем меня сюда принесло?! Основатель уже однажды разрушил Лунголд; теперь он вместе со мной разрушит его снова. Волшебники явились обратно не для того, чтобы бросить вызов; они явились, чтобы умереть.
Ворона что-то прокаркала. Он снова встал, не сводя взгляда с грозных развалин, темной массой громоздящихся в прозрачном послезакатном воздухе. Мысленно окидывая взглядом руины, он уловил лишь воспоминания. Вслушавшись – только эхо имени, молчаливо проклинаемого все эти столетия. Плечи его поникли.
– Если они здесь, то хорошо спрятались... Я не знаю, как их найти.
Голос Рэдерле прорвался через вороний разум, что-то кратко заметив. Он повернул голову и встретился с темным, испытующим взглядом.
– Ладно-ладно. Я знаю, что могу их найти. Я могу проникнуть взглядом за их наваждения и разрушить их чары. Но, Рэдерле... Они великие волшебники. Они обрели свою мощь благодаря любознательности, трудолюбию, целеустремленности... Возможно, даже благодаря умению радоваться. А не получили ее, вопя не своим голосом в недрах горы Эрленстар. Они никогда не влезали в землезакон и не преследовали арфиста с одного конца Обитаемого Мира до другого, чтобы убить его. Может быть, я пригожусь им, чтобы сражаться за них здесь, но вот вопрос: доверяют ли они мне?
Ворона хранила молчание, и он погладил ее пальцами по груди.
– Знаю, – продолжил он. – Есть только один способ проверить это.
7
Он вернулся в развалины. На этот раз он полностью открылся всей муке разрушения и задержавшимся тут воспоминаниям об утраченном мире. Разум его, словно многогранный самоцвет, отразил все тени древней мощи – от треснувших камней, от нетронутой страницы из книги заклинаний, от самых разных орудий, которые он нашел близ мертвых, – колец, прихотливо вырезанных посохов, кристаллов, в которых застыл свет, скелетов неведомых крылатых зверьков. Он разобрал все уровни древней мощи, отыскал источник для каждого из них. Один раз, прослеживая происхождение тлеющего огонька и найдя лужицу расплавленного железа, он нечаянно разбудил его и понял, что само это железо было средоточием опасного знания. Взрыв подбросил ворону на шесть локтей в воздух и сбил несколько камней с потолка. Моргон машинально подчинился неведомой силе, удерживаясь от борьбы; ворона, возбужденно покаркивая, наблюдала, как он возвращается к своему облику из мощной глыбы, в которую вынужден был превратиться, повинуясь неведомым, уснувшим в разрушенном зале чарам.
Он взял птицу на руки, чтобы успокоить, дивясь одновременно хитросплетениям древнего волшебства. Чего ни касался его ум – дерева, стекла, пергамента, кости, – всюду таились частицы древнего могущества. Он продолжал исследования, терпеливо, дотошно, засветив обломок стропила, когда стало совсем темно. Наконец около полуночи, когда ворона задремала на его плече, разум его наткнулся на поверхность невидимой двери.
То было мощное наваждение; он и прежде замечал в подсознании эту дверь, но не видел сквозь нее и не испытывал побуждения ее отворить. Дверь была толстой, сделанной из дуба и железа, с запорами и засовами. Ему пришлось проложить себе путь через груды каменных осколков и обугленного дерева, чтобы открыть ее. Стены вокруг двери осыпались почти до земли; казалось, она разделяет лишь два опаленных участка между двумя разрушенными зданиями. Но сотворила ее с таинственной целью некая живая сила. Чтобы добраться до двери, Моргон вскарабкался по груде щебня, помедлил с минуту и приложил к ней ладонь. Неизвестный разум преградил ему дорогу – Моргон чувствовал под пальцами лишь мертвую древесину. Он попробовал еще и еще и наконец прорвался сквозь волшебную дверь, еще раз придя в смущение от всесилия своего дара. Он шел вперед, вдыхая запахи изъеденного червями дерева, заржавевших запоров и постигая мощь, которая утвердила их здесь.
Внезапно он шагнул вниз, во тьму. Ступени, скрытые мнимым образом опаленной земли, вели куда-то вглубь. Огонь его факела заколыхался и стал угасать – и тут Моргон понял, что за сила вступила сейчас в действие. Он сохранил свое пламя, ясное и ровное, подпитав его огнем из глубин своего разума.
Истертые каменные ступени, крутые и скользкие, вели вниз по узкому подземному ходу. Постепенно они делались все более плоскими, затем и вовсе пропали, и пустое, непроницаемое лицо тьмы поднялось позади тени Моргона, оттуда снова понесло гнилой древесиной и сырым камнем. Моргон дал своему факелу разгореться ярче; но тот был слишком слаб для здешних масштабов, для здешней сырости и мрака. Прохлада, подобная той, что бывает по ночам в горах, пронизала его. Ворона снова хрипло каркнула, и Моргон почувствовал, что она начала оборачиваться женщиной. Он покачал головой. Птица затихла.
В то время как Моргон пытался разжечь огонь поярче, ища, где находятся границы темной пещеры, что-то постороннее начало просачиваться в его мысли. Он учуял поблизости силу, не имеющую ничего общего с огромным подземельем, и озадаченно подумал, а не является ли наваждением и сама пещера.
Осторожно вдохнув, он задержал воздух в легких. Ему пришло в голову лишь одно предположение – парадокс волшебства. Либо принять его, либо повернуться и бежать.
Он уронил факел и дал ему угаснуть. Моргон не знал, сколько он простоял в полной темноте, безрезультатно пытаясь бороться с нею, но чем сильнее он тщился что-то увидеть, тем явственнее сознавал, насколько слеп. Наконец Моргон поднял руки и соединил их перед глазами. Снова его начала бить дрожь; тьма сгустилась над ним, как будто огромное могущественное, неизвестное ему создание. Но уйти он уже не мог. Моргон стоял – молча, упрямо, надеясь на чью-либо помощь.
– Ночь, – сказал рядом с ним неведомый голос, – это не время, когда ждут зари. Это такая же стихия, как ветер и огонь. Тьма – наше королевство; она подвластна своим законам, и многое живое обитает в ней. Ты пытаешься отделить от нее свой разум. Пустое. Прими законы тьмы.
– Не могу. – Моргон уронил руки, сжал кулаки и ждал, замерев на месте.
– Попробуй.
Кулаки его сжались еще сильнее, пот застилал глаза.
– Я могу биться с Основателем, но так и не научился у него побеждать тьму.
– Ты одолел мое наваждение, словно его и не было вовсе. – Голос был спокоен, но выразителен. – А я удерживал его из последних сил. Только двое других могли бы с ним справиться. И ты – сильнее каждого из них. Звездоносец, я Ифф. – Затем он произнес свое полное имя: последовательность резких слогов с неуловимой певучей интонацией. – Ты освободил меня из-под власти Основателя, и я стану служить тебе до конца своих дней. Ты видишь меня?
– Нет, – прошептал Моргон. – Покажись.
Внезапно его окружили звезды факельных огней, поддерживавших высокий светящийся свод. Ощущение безграничности пропало. Мягкое, бессловесное осознание чего-то не вполне подлинного, подобное навязчивому, но полузабытому воспоминанию, было очень сильным. Затем он увидел мертвую голову. За ней – другую. И вокруг них – тщательно разобранные кости. Помещение, в котором он находился, оказалось круглым, со множеством глубоких борозд на земляных стенах. Волосы Моргона поднялись дыбом. Он стоял в тайном склепе, вырытом под прославленной школой, и вторгся он туда в час, когда последние из волшебников Лунголда хоронили своих мертвых.
Он немедленно узнал Нун – высокую и худую, с длинными седыми волосами и проницательным, угловатым лицом. Она курила трубочку, украшенную самоцветами; глаза ее, изучавшие его с некоторым смешением удивления и беспокойства, были немногим темнее дыма. Позади нее в свете факелов стоял огромного роста сухощавый волшебник. Его широкое, изящно вылепленное лицо было покрыто шрамами, точно у древних королей. В седых волосах мелькало серебро и золото; глаза же были живые, и в них плясали синие огоньки. Он смотрел на Моргона из прошлого, как если бы три звезды вспыхнули на миг перед ним во тьме позабытых столетий. Рядом, у одной из глубоких расселин в стене, преклонил колени темноглазый волшебник с лицом хищной птицы. Он казался грозным, не способным даже улыбнуться, но вот Моргон повстречался с ним взглядом и увидел слабую улыбку, словно по поводу чего-то несообразного. Чуть поодаль от него стоял длинный и хрупкий чародей с голосом кэйтнардского Мастера. Лицо – изнуренное, аскетическое. Он шагнул вперед, и Моргон ощутил в его тощем теле неожиданную силу.
– Ифф? – спросил он не очень уверенно.
– Да. – Рука чародея очень мягко скользнула на плечо Моргона и сняла с него ворону. Моргон внезапно подумал о книгах с изображениями полевых цветов на изящных полях, которые привезла в Кэйтнард Моргол Херунская.
– Ты мудрец, который любит все живое.
Чародей оторвал взгляд от вороны, его спокойное лицо от внезапно нахлынувшего на него изумления обнаружило ранимость волшебника. Ворона таинственно смотрела на него, не шевеля ни единым перышком. Волшебник с лицом ястреба сунул в расселину череп, который до этого держал в руках, и пересек склеп.
– Не так уж давно мы отослали ворону, весьма похожую на эту, домой, в Ануйн.
Глаза его были одновременно страстными и терпеливыми.
– Рэдерле! – воскликнула Нун. Голос ее и напоминал, и не напоминал о временах, когда она пасла хедских свиней. – Что ты здесь делаешь?!
Ифф был ошеломлен не меньше, чем Нун. Он посадил ворону обратно на плечо Моргона и сказал ей:
– Прошу меня простить. – И добавил, обращаясь к Моргону: – Это твоя жена?
– Нет. Она отказалась вступить со мной в брак. И вернуться домой тоже отказалась. Но она способна о себе позаботиться.
– И ей не страшен Гистеслухлом?
На миг ястребиные глаза встретились с вороньими. Затем ворона суетливо переступила лапами и покрепче вцепилась когтями в плечо Моргона. Ему вдруг захотелось укрыть птицу под рубахой, у самого сердца. Тонкие брови волшебника забавно сдвинулись.
– Я не одну сотню лет прослужил королям Ана и Аума. После разрушения Лунголда я стал соколом, постоянно попадавшимся, стареющим и снова вырывающимся на волю, чтобы омолодиться. Я носил путы и колокольчики, я кружил с ветром, чтобы вернуться в руки анских королей. Столетиями. Никому из них, даже Мэтому Анскому, не было дано увидеть то, что я скрывал в своих глазах. Она напоминает мне кого-то из тех, соколиных дней...
Моргон ласково прикоснулся к вороне, не уверенный, что скрывается за ее молчанием.
– Она тебе скажет, – произнес он наконец, и выражение гордого древнего лица изменилось.
– Неужели она боится нас? Почему бы вдруг? Когда я был соколом, я брал мясо из рук ее отца.
– Ты Талиес, – догадался Моргон, и волшебник кивнул. – Историк. Я читал в Кэйтнарде то, что ты написал о Хеде.
– Что же. – В острых глазах промелькнула улыбка. – Я написал о нем много столетий назад. Вне сомнений, Хед с тех пор изменился, коли дал миру помимо пахарских лошадей и пива Звездоносца.
Он взял птицу на руки, чтобы успокоить, дивясь одновременно хитросплетениям древнего волшебства. Чего ни касался его ум – дерева, стекла, пергамента, кости, – всюду таились частицы древнего могущества. Он продолжал исследования, терпеливо, дотошно, засветив обломок стропила, когда стало совсем темно. Наконец около полуночи, когда ворона задремала на его плече, разум его наткнулся на поверхность невидимой двери.
То было мощное наваждение; он и прежде замечал в подсознании эту дверь, но не видел сквозь нее и не испытывал побуждения ее отворить. Дверь была толстой, сделанной из дуба и железа, с запорами и засовами. Ему пришлось проложить себе путь через груды каменных осколков и обугленного дерева, чтобы открыть ее. Стены вокруг двери осыпались почти до земли; казалось, она разделяет лишь два опаленных участка между двумя разрушенными зданиями. Но сотворила ее с таинственной целью некая живая сила. Чтобы добраться до двери, Моргон вскарабкался по груде щебня, помедлил с минуту и приложил к ней ладонь. Неизвестный разум преградил ему дорогу – Моргон чувствовал под пальцами лишь мертвую древесину. Он попробовал еще и еще и наконец прорвался сквозь волшебную дверь, еще раз придя в смущение от всесилия своего дара. Он шел вперед, вдыхая запахи изъеденного червями дерева, заржавевших запоров и постигая мощь, которая утвердила их здесь.
Внезапно он шагнул вниз, во тьму. Ступени, скрытые мнимым образом опаленной земли, вели куда-то вглубь. Огонь его факела заколыхался и стал угасать – и тут Моргон понял, что за сила вступила сейчас в действие. Он сохранил свое пламя, ясное и ровное, подпитав его огнем из глубин своего разума.
Истертые каменные ступени, крутые и скользкие, вели вниз по узкому подземному ходу. Постепенно они делались все более плоскими, затем и вовсе пропали, и пустое, непроницаемое лицо тьмы поднялось позади тени Моргона, оттуда снова понесло гнилой древесиной и сырым камнем. Моргон дал своему факелу разгореться ярче; но тот был слишком слаб для здешних масштабов, для здешней сырости и мрака. Прохлада, подобная той, что бывает по ночам в горах, пронизала его. Ворона снова хрипло каркнула, и Моргон почувствовал, что она начала оборачиваться женщиной. Он покачал головой. Птица затихла.
В то время как Моргон пытался разжечь огонь поярче, ища, где находятся границы темной пещеры, что-то постороннее начало просачиваться в его мысли. Он учуял поблизости силу, не имеющую ничего общего с огромным подземельем, и озадаченно подумал, а не является ли наваждением и сама пещера.
Осторожно вдохнув, он задержал воздух в легких. Ему пришло в голову лишь одно предположение – парадокс волшебства. Либо принять его, либо повернуться и бежать.
Он уронил факел и дал ему угаснуть. Моргон не знал, сколько он простоял в полной темноте, безрезультатно пытаясь бороться с нею, но чем сильнее он тщился что-то увидеть, тем явственнее сознавал, насколько слеп. Наконец Моргон поднял руки и соединил их перед глазами. Снова его начала бить дрожь; тьма сгустилась над ним, как будто огромное могущественное, неизвестное ему создание. Но уйти он уже не мог. Моргон стоял – молча, упрямо, надеясь на чью-либо помощь.
– Ночь, – сказал рядом с ним неведомый голос, – это не время, когда ждут зари. Это такая же стихия, как ветер и огонь. Тьма – наше королевство; она подвластна своим законам, и многое живое обитает в ней. Ты пытаешься отделить от нее свой разум. Пустое. Прими законы тьмы.
– Не могу. – Моргон уронил руки, сжал кулаки и ждал, замерев на месте.
– Попробуй.
Кулаки его сжались еще сильнее, пот застилал глаза.
– Я могу биться с Основателем, но так и не научился у него побеждать тьму.
– Ты одолел мое наваждение, словно его и не было вовсе. – Голос был спокоен, но выразителен. – А я удерживал его из последних сил. Только двое других могли бы с ним справиться. И ты – сильнее каждого из них. Звездоносец, я Ифф. – Затем он произнес свое полное имя: последовательность резких слогов с неуловимой певучей интонацией. – Ты освободил меня из-под власти Основателя, и я стану служить тебе до конца своих дней. Ты видишь меня?
– Нет, – прошептал Моргон. – Покажись.
Внезапно его окружили звезды факельных огней, поддерживавших высокий светящийся свод. Ощущение безграничности пропало. Мягкое, бессловесное осознание чего-то не вполне подлинного, подобное навязчивому, но полузабытому воспоминанию, было очень сильным. Затем он увидел мертвую голову. За ней – другую. И вокруг них – тщательно разобранные кости. Помещение, в котором он находился, оказалось круглым, со множеством глубоких борозд на земляных стенах. Волосы Моргона поднялись дыбом. Он стоял в тайном склепе, вырытом под прославленной школой, и вторгся он туда в час, когда последние из волшебников Лунголда хоронили своих мертвых.
Он немедленно узнал Нун – высокую и худую, с длинными седыми волосами и проницательным, угловатым лицом. Она курила трубочку, украшенную самоцветами; глаза ее, изучавшие его с некоторым смешением удивления и беспокойства, были немногим темнее дыма. Позади нее в свете факелов стоял огромного роста сухощавый волшебник. Его широкое, изящно вылепленное лицо было покрыто шрамами, точно у древних королей. В седых волосах мелькало серебро и золото; глаза же были живые, и в них плясали синие огоньки. Он смотрел на Моргона из прошлого, как если бы три звезды вспыхнули на миг перед ним во тьме позабытых столетий. Рядом, у одной из глубоких расселин в стене, преклонил колени темноглазый волшебник с лицом хищной птицы. Он казался грозным, не способным даже улыбнуться, но вот Моргон повстречался с ним взглядом и увидел слабую улыбку, словно по поводу чего-то несообразного. Чуть поодаль от него стоял длинный и хрупкий чародей с голосом кэйтнардского Мастера. Лицо – изнуренное, аскетическое. Он шагнул вперед, и Моргон ощутил в его тощем теле неожиданную силу.
– Ифф? – спросил он не очень уверенно.
– Да. – Рука чародея очень мягко скользнула на плечо Моргона и сняла с него ворону. Моргон внезапно подумал о книгах с изображениями полевых цветов на изящных полях, которые привезла в Кэйтнард Моргол Херунская.
– Ты мудрец, который любит все живое.
Чародей оторвал взгляд от вороны, его спокойное лицо от внезапно нахлынувшего на него изумления обнаружило ранимость волшебника. Ворона таинственно смотрела на него, не шевеля ни единым перышком. Волшебник с лицом ястреба сунул в расселину череп, который до этого держал в руках, и пересек склеп.
– Не так уж давно мы отослали ворону, весьма похожую на эту, домой, в Ануйн.
Глаза его были одновременно страстными и терпеливыми.
– Рэдерле! – воскликнула Нун. Голос ее и напоминал, и не напоминал о временах, когда она пасла хедских свиней. – Что ты здесь делаешь?!
Ифф был ошеломлен не меньше, чем Нун. Он посадил ворону обратно на плечо Моргона и сказал ей:
– Прошу меня простить. – И добавил, обращаясь к Моргону: – Это твоя жена?
– Нет. Она отказалась вступить со мной в брак. И вернуться домой тоже отказалась. Но она способна о себе позаботиться.
– И ей не страшен Гистеслухлом?
На миг ястребиные глаза встретились с вороньими. Затем ворона суетливо переступила лапами и покрепче вцепилась когтями в плечо Моргона. Ему вдруг захотелось укрыть птицу под рубахой, у самого сердца. Тонкие брови волшебника забавно сдвинулись.
– Я не одну сотню лет прослужил королям Ана и Аума. После разрушения Лунголда я стал соколом, постоянно попадавшимся, стареющим и снова вырывающимся на волю, чтобы омолодиться. Я носил путы и колокольчики, я кружил с ветром, чтобы вернуться в руки анских королей. Столетиями. Никому из них, даже Мэтому Анскому, не было дано увидеть то, что я скрывал в своих глазах. Она напоминает мне кого-то из тех, соколиных дней...
Моргон ласково прикоснулся к вороне, не уверенный, что скрывается за ее молчанием.
– Она тебе скажет, – произнес он наконец, и выражение гордого древнего лица изменилось.
– Неужели она боится нас? Почему бы вдруг? Когда я был соколом, я брал мясо из рук ее отца.
– Ты Талиес, – догадался Моргон, и волшебник кивнул. – Историк. Я читал в Кэйтнарде то, что ты написал о Хеде.
– Что же. – В острых глазах промелькнула улыбка. – Я написал о нем много столетий назад. Вне сомнений, Хед с тех пор изменился, коли дал миру помимо пахарских лошадей и пива Звездоносца.