Страница:
- Рэдерле, тебе пора нас покинуть. Она отрицательно покачала головой.
- Нет. - Голос её был очень спокойным. - Я наполовину из Властелинов Земли. Будет хотя бы кто-то один сродни тебе, на твоей стороне после всех этих столетий. Я ни тебя, ни его не оставлю.
- Здесь ты на виду, это небезопасно.
- Я решила прийти. И быть с теми, кого люблю. Он молчал, ибо в этот миг был просто арфистом - не знающим возраста, подавленным, одиноким.
- Тебя, - сказал он мягко, - я здесь не ожидал. Такую прекрасную, такую могучую, такую любящую. Ты подобна нашим детям, которые вошли в силу перед самой войной.
Он взял её руку и поцеловал, затем повернул её ладонью к себе и посмотрел на белый многоугольник.
- Вот двенадцать ветров, - сказал он Моргону. - Ветров связанных и обузданных. Оружие более верное и грозное, чем любой клинок или волшебные чары Обитаемого Мира. Если дать им полную свободу, они разрушат все. Они также мои глаза и уши, ибо все и вся облекают, слышат всякое движение и слово, проникают повсюду... Самоцвет, который попал тогда к Рэдерле, был огранен и отшлифован ветрами. Однажды я занялся этим, когда играл с ним. Задолго до того, как использовал их для войны. Воспоминания об этом запечатлены в этом камне.
- Для чего ты мне об этом говоришь? - Голос Моргона взлетел и разметался по палате. - Я не могу управлять ветрами!
- Пока что нет. И все-таки не беспокойся. Послушай... В этой палате ты можешь услышать голоса всех ветров Обитаемого Мира. Прислушайся к моему разуму.
Моргон распахнул свое сознание и открыл его безмолвию Высшего. Смутные и невнятные ропоты вне стен преломлялись в мозгу Высшего в чистые и прекрасные тона звездной арфы. Ее плеск наполнил сердце Моргона легкими и ласковыми летними ветрами - и теми грозными и неистовыми, которые он особенно любил; медленное густое колыханье совпадало с пульсированием его крови. Ему внезапно захотелось удержать при себе этот волшебный миг с дивным арфистом и его музыкой прежде, чем белое зимнее небо не разорвет ещё раз ослепительная вспышка.
Арфист умолк. Моргон молчал, он не хотел, чтобы Высший хотя бы пошевелился. Но рука, обнимающая плечи Моргона, сдвинулась, Высший бережно обнял Звездоносца и заглянул ему в лицо.
- А теперь, - сказал он, - нам предстоит бой. Я хочу, чтобы ты нашел Хьюриу Имриса. На этот раз я предостерегу тебя: едва ты коснешься его сознания, придет в действие капкан, поставленный на тебя. Властелины Земли узнают, где ты, и поймут, что Высший рядом с тобой. Ты вновь разожжешь войну на Равнине Ветров. У них сейчас очень мало собственной мощи - я сковал её и держу, - но в их распоряжении мощь Гистеслухлома, и они могут прибегнуть к его волшебству для того, чтобы достать тебя. Я разорву любые козни, которые он выстроит.
Моргон повернул голову и взглянул на Рэдерле. Глаза её поведали ему о том, что он уже знал: что бы он ни сказал, что бы ни сделал, ничто не заставит её его покинуть. В знак безмолвного согласия он склонил голову - в знак согласия с ней и с Высшим. Затем позволил своим мыслям устремиться за пределы безмолвия к сырой земле вокруг башни, коснулся случайной былинки и объял её от корня до верхушки своим сознанием. Поскольку она была укоренена в том, что составляло землезакон Хьюриу, то и связала его с королем Имриса.
Он уловил непрерывную ноющую боль, вихрь бессильного гнева и отчаяния и услышал отдаленный гул волнующегося моря. Он знал теперь каждую скалу и каждый каменный обломок на побережье - и легко определил этот участок Меремонтского берега. Пахнуло сырым деревом и золой; король лежал в полусожженной рыбачьей хибарке среди песков, не более чем в версте-другой от равнины.
Хьюриу попытался было поднять голову, заговорить, но тут море накатило на него, заливая все его мысли. И показалось, что он всматривается вдоль длинного темного прохода, в конце которого - недобрые, золотисто поблескивающие глаза Гистеслухлома.
Он ощутил, как вздрогнул, узнавая его, недобрый, скованный ум. Затем чужая мысль ринулась на него, точно змея, и глаза чародея вперились в него, пытаясь отыскать свою жертву. Мысленная хватка внезапно разорвалась, и Моргон отпрянул, чтобы больше не возвращаться. Высший вцепился в его плечо, удерживая на месте. Моргон порывался заговорить, но взгляд сокола его остановил.
Он ждал, и удары сердца сотрясали все его тело. Рэдерле, пребывавшая в ожидании, опять показалась далекой, словно их разделяли полмира. Моргон отчаянно захотел подать голос, нарушить молчание, которое удерживало в неподвижности всех троих, превращая в подобие каменных изваяний, но продолжал стоять, зачарованный и не властный над собой, крупица разума и воли Высшего. Что-то прочертило воздух - раз, другой. Смуглая, утонченно-прекрасная Властительница Земли, которую Моргон знал как Эриэл, стояла перед ним, а подле неё - Гистеслухлом.
Изумление и страх наполнили глаза женщины, едва она узнала арфиста. Чародей, очутившись лицом к лицу с Высшим, которого так долго искал, едва не разрушил его мысленный захват. Слабая улыбка тронула соколиные очи, ледяные, как сердце пустошей севера.
- Даже смерть - загадка, Мастер Ом, - произнес Высший.
Глаза волшебника потемнели от ярости. Что-то отбросило Моргона в дальний угол палаты, он ударился о темную стену; и тут же стена раздалась, и Моргон упал в светящийся, иссиня-черный туман наваждения.
Он услышал крик Рэдерле, и почти сразу же перед его глазами мелькнула ворона. Он простер к ней руки, но она выпорхнула прямо из его пальцев. Разум его угодил в мысленную ловушку, и в следующий миг связь разрушилась. Мощь, которой: он не ощутил, полыхнула и оказалась поглощена. Вновь возникло лицо Гистеслухлома, размытое в неестественном, невиданном прежде Моргоном свете. Он почувствовал слабое движение сбоку и вскричал, так и не поняв, что же у него отобрали, затем обернулся и увидел у себя за спиной звездный меч - и Гистеслухлома, бесконечно долго поднимающего его; три звезды вбирали свет и тени, пока не взорвались огнем и тьмой над головой Моргона. Он оказался обездвижен: звезды завладели его глазами, его помыслами. Он наблюдал, как они достигли вершины подъема и задержались, а затем, словно три горящие стрелы, понеслись вниз, прямо на него. Тут он снова увидел арфиста, стоящего под ними так же спокойно, как в королевском зале Ануйна минувшей весной.
Из горла Моргона вырвался крик. Меч упал с бешеной скоростью и поразил Высшего. Он вошел в сердце, затем раскололся в руках Гистеслухлома. Моргон, почувствовав неожиданную свободу, поймал его высоко на лету.
У него перехватило дыхание - горе, словно клинок, пронзило его сердце. Высший ухватил его за плечо - изуродованными руками арфиста, покрытыми шрамами руками волшебника. Он порывался что-то сказать, лицо его колебалось в пелене Моргоновых слез - то одно, то другое...
Моргон прижал его к себе, чувствуя, как в нем зреет ярость и страдание, но Высший уже начинал исчезать. Он протянул руку, изваянную из алого камня и пламени, и коснулся звезд во лбу у Моргона.
Высший прошептал его имя. Рука его скользнула к сердцу Моргона.
- Освободи ветры.
16
Крик, который был даже не криком, а зовом ветра, вырвался из самого сердца Моргона. Высший в его руках обратился в пламя, а затем - в воспоминание.
Эхо раскатилось по всей башне - низкое, густое, оно все нарастало и нарастало, пока вдруг не задрожали древние камни. Ветры били в башню, как молоты, - удар за ударом, точно по гигантской струне арфы, на полуразрушенные стены обрушивалась скорбь. Моргон не знал, какой голос в неистовом разгуле прекрасных звуков принадлежит ему. Он потянулся к своей арфе. Звезды на ней стали черны, словно ночь. Моргон провел по ней рукой - или острым лезвием ветра. Струны лопнули. Когда с воем разорвалась самая низкая, камни, истинные и мнимые, дрогнули и начали падать.
Ветры цвета камней, огня, золота, ночи полетели вокруг него витками, а затем - прочь, вниз. Башня взревела и обратилась в огромную груду обломков, и Моргон рухнул на траву рядом с ней.
Он нигде не ощущал мощь Гистеслухлома и Эриэл, словно Высший сковал их в последний, предсмертный миг. Снег, падающий с мертвенно-белого неба, взвихривался вокруг него и таял, едва касаясь земли.
Голова его шла кругом от мощи землезакона. Он слышал безмолвие корешков травы под своими ладонями; он взирал на разрушенную Башню Ветров немигающими глазами призрака из Ана на краю равнины. Могучее дерево склонилось под дождем на Задворках Мира, почти касаясь ветвями мокрого косогора; он почувствовал, как сместились и вывернулись из почвы корни при падении гиганта. Сигнальщик в войсках Астрина поднес к губам свою золотую трубу. Мысли землеправителей заклубились в сознании Моргона - мысли, полные скорби и страха, хотя никто не понимал почему. Весь Обитаемый Мир, казалось, возник между его руками и травой, пронзив все его тело, протянувшееся от диких холодных пустошей до изысканного двора в Ануйне. Он был камнем, водой, опустошенным полем, птицей, рвущейся против ветра, раненым королем, предающимся отчаянию на песках чуть ниже Равнины Ветров, турами, призраками и тысячей хрупких тайн робких ведьм, говорящих свиней и уединенных башен, которым требовалось найти место в его душе. Трубач набрал в грудь побольше воздуху и заиграл. В то же мгновение Великий Крик воинств Ана огласил равнину. Звуки, стремительный натиск знания, утрата, снедающая сердце Моргона, внезапно захлестнули его. Он снова закричал, упал наземь лицом вниз и зарылся в мокрую траву.
Могучая рябь пробегала через его разум, колебля мысленные связи с землей, которые он выстроил. Он понял, что смерть Высшего освободила всю мощь Властелинов Земли. Он ощущал их души - древние, неистовые, словно огонь и море, прекрасные и беспощадные, намеренные его сокрушить. Он не знал, как с ними биться. Не двигаясь, он видел их внутренним зрением, разверзнувшихся и летящих по всей Равнине Ветров со стороны моря, подобно волне, в образах людей и животных, - и мысли их мчались впереди этой волны, словно разведывательный отряд. Они коснулись его раз, другой - коснулись, исторгая знание из его мозга, разрывая связи, которые он унаследовал, пока его сознание дубов из зеленой дубравы, туров, пахарских лошадок, рунских земледельцев, всех крупинок Обитаемого Мира не начало его покидать.
Он ощутил это как новую утрату, страшную и пронзительную. Он пытался ей противиться, следя, как все ближе и ближе подступает роковая волна, но это было все равно что желать помешать морю унести песчинки из его ладоней. Войска Астрина и Мэтома громыхали по равнине с севера и юга, их знамена, словно последние листья, полыхали в зимнем небе. Моргон понимал, что их всех истребят, даже мертвых. Ни сознание живого, ни воспоминания мертвеца не смогли бы сохраниться после натиска мощи, которая пожирала даже его чудесную силу. Мэтом скакал во главе своих войск. За деревьями Хар готовился выпустить на равнину туров. Рудокопы Данана, поддерживаемые справа и слева стражами Моргол, потянулись вслед за имрисцами. Моргон не ведал, чем им помочь. Тут он осознал, что с юго-восточного края равнины упорно стремятся ему на выручку Элиард и хедские земледельцы, вооруженные, пожалуй, лишь молотами, ножами и кулачищами.
Он поднял голову; ощущение их близости внезапно поколебалось, едва неизвестный разум нахлынул на его сознание. Весь Обитаемый Мир стал темнеть частицы его жизни откалывались и исчезали... Он хватался за них, пальцы его оплетала трава, и он понял, что не оправдал надежды Высшего. Затем в некоем туманном уголке его "я" отворилась дверь, и он увидел, как Тристан выходит на крылечко в Акрене, слегка дрожа на холодном ветру, и глазами, потемневшими от страха, смотрит в сторону материка, где беснуется буря.
Он поднялся на колени, а затем и на ноги - со всем своим неистребимым упрямством, которым наделил его маленький остров. Ветер хлестнул его по лицу, и Моргон едва сумел устоять под его диким порывом. Он стоял в сердце хаоса. Живые, мертвые, Властелины Земли вот-вот готовы были начать вокруг него битву; землезакон Обитаемого Мира вырывали из его власти - он освободил ветры. Они разгулялись по всему Обитаемому Миру и говорили ему о лесах, которые гнутся и вот-вот станут ломаться в щепки, о деревнях, где рассыпаются домишки и в воздухе кружат камыш и дранка. Море вздымалось - вот-вот оно затопит хибару с лежащим в ней королем Хьюриу, если Моргон ничего не предпримет. Элиард падет, если Моргон не остановит его. Он попытался дотянуться до мыслей брата, но, ища его на равнине, лишь запутался в паутине неведомо чьих "я".
Он терял знание и мощь - точно волна подтачивала скалу, и казалось, нет от неё избавления, нет иного образа, который он мог бы сотворить в уме, чтобы отбить её удар. И тут он увидел, как на траве перед ним что-то блестит, - на траве лежала его разбитая арфа и её порванные струны молча посверкивали, развеваясь на ветру.
Мощная и чистая ярость - не его, неведомо чья - обволокла его и сожгла все, что сковывало его разум, и сознание его стало ясным, как пламя. Он увидел себя близ Рэдерле - это она освободила его на миг всем своим гневом - он готов был ползти к ней на коленях, ибо она все ещё жива, ибо она здесь, с ним. В единый миг она подсказала ему, что ему надлежит делать, а затем схлестнулись все силы Обитаемого Мира. Как раз перед ним. Мертвые кости, мерцающие кольчуги, яркие щиты живых, туры, белые, как первый снег, стражи Моргол с их стройными копьями из ясеня с серебром, и против них - безжалостная и бесчеловечная мощь Властелинов Земли.
Он впервые услышал скорбный крик, который, умирая, испускают туры, жалобно взывая к своим близким. Он ощущал, как разрываются имена мертвецов, подобно языкам пламени в его разуме. Мужчины и женщины бились мечами и копьями, кирками и боевыми секирами против врага, который не имел постоянного обличья, но непрерывно преображался, перетекая во все новые формы, ввергая противника в отчаяние и сея смерть. Моргон чувствовал: то умирают крупицы его самого. Рудокопы Данана валились, как огромные крепкие деревья; хедские земледельцы перед лицом врага, не вмещающегося в их представления, не похожего ни на что, известного им из их мирной истории, настолько оторопели, что даже не пытались защищаться. Их жизни исторгались из души Моргона с особой болью. Равнина перед его глазами была живым клубящимся созданием, частицей его, борющейся за жизнь без всякой надежды спастись от темного, острозубого, гибкого чудовища, которое решило, что мир сгинет. Через несколько кратких мгновений боя он почувствовал, что пали первые из землеправителей.
Моргон ощущал борьбу в душе Хьюриу Имриса, раненого и одинокого, пытающегося понять, что за вихрь бушует на его земле. Его телу недоставало сил для такой муки, и он умер, всеми покинутый, слыша грохот валов и вопли умирающих на равнине. Моргон ощутил, как жизненная сила короля вернулась в землю Имриса. А на поле битвы Астрин, оборонявшийся не жалея сил, вдруг попал под удар безмерной скорби и того неведомого, что пробуждалось вокруг.
Его скорбь вновь пробудила горе Моргона и его память о Высшем, о Хьюриу, о самом Обитаемом Мире, доверенном его заботе и гибнущем вместе с ним. Разум его сосредоточился на звуке арфы, который также был призывом к южному ветру, обжигающему Задворки Мира. Звук за звуком, всем существом настроенный на печаль, он созвал освобожденные ветры обратно на Равнину Ветров.
Они явились с пустошей севера, пылая холодом; напитанные дождем - с Задворок Мира; отдающие солью и снегом - с моря; пропахшие сырой землей - с Хеда. Они были сокрушительны. Трава легла плашмя от края до края равнины. Они сорвали с неба все цвета, они выворотили с корнем огромный дуб на границе великого поля. Они рыдали во тьме его горя, раздирали воздух своими яростными острыми когтями. Они, словно мякину, разметали великие воинства. Перед ними бежали кони с опустевшими седлами; мертвецы растворялись среди воспоминаний; щиты взлетали в воздух, точно листья; мужчины и женщины простирались по земле, пытаясь найти укрытие. Даже Властелины Земли были остановлены - ни в одном из обличий они не могли одолеть бешенство ветров.
Моргон, разум которого раскололся на отдельные ноты, порывался все привести в порядок. Басовый северный ветер гудел в нем, Моргон наполнил этим звуком свой разум, пока не стал содрогаться, точно самая низкая из басовых струн арфы. Когда он смог совладать с собой, потянулся к иному голосу, тонкому и страстному, зовущему с отдаленных Задворок Мира. И тот прожег его ум пугающе и пряно, и Моргон запылал вместе с этим голосом, впитал его в себя. Третий ветер, проносящийся над морем, сотряс его своей бурной песней. Моргон выплеснул эту песнь обратно, преобразовал голоса в себе, насыщая ветра нежностью. Валы, вздыбившиеся у берегов Хеда, стали униматься. Новый ветер пел в его душе о зимней тишине на Исигском перевале и музыке арфы, все ещё эхом отдающейся во мраке горы Эрленстар. И он создал из тишины и мрака собственную песнь.
Едва ли он следил за умами Властелинов Земли, пока бился за господство над ветрами. Мощь ветров заполняла его, бросала ему вызов - и все-таки защищала. Ни один разум на равнине вокруг него не мог коснуться того, кого окутали все ветры мира. Какая-то далекая его частица обозревала мир, с которым он был связан. Воины бежали в окрестные леса, бросая оружие, будучи не в силах даже унести раненых. До самых Кэйтнарда, Кэруэддина и Хеда доносился шум его борьбы с ветрами. Волшебники оставили равнину; он ощущал теперь, как пролетают мимо волны их мыслей, вызванные их изумлением и страхом. Над равниной поплыли сумерки, пришла ночь, а он продолжал бороться с холодными, могучими, воющими по-волчьи ветрами тьмы.
И вот он стал управлять их силой с большей точностью. Теперь он мог вознести восточный ветер на вершину каменного кургана близ себя и пустить камни по всей равнине. Мог подобрать с земли одну-единственную снежинку или перевернуть какую-нибудь из упавших на землю стражей Моргол, чтобы рассмотреть её лицо. Вдоль обеих границ равнины всю ночь горели сотни костров, вокруг которых обессиленные мужчины и женщины ждали, пока он, миг за мигом, вырывал их судьбы из проходящих ч?. сов. Они ухаживали за ранеными и думали о том, суждено ли им вообще пережить переход власти от Высшего к его наследнику. И наконец он послал им зарю.
Она явилась как единственный глаз, взирающий на него сквозь белый туман. Он отпрянул с руками, полными ветров. Он был один в тихой-тихой равнине. Властелины Земли перенесли свои силы на восток и двигались через Рун. С мгновение он стоял не двигаясь, задаваясь вопросом, прошла ли для него единственная ночь или целая сотня лет. Затем отвратил свой разум от ночи, чтобы взять след Властелинов Земли.
Да, они шли через Рун. Бежали. Города и усадьбы, дома знати лежали в развалинах; поля, сады и леса были разворочены и спалены грозной мощью. Взрослые, дети, животные, угодившие под их мысленный натиск, были убиты. Когда его сознание двигалось пустошами, он чувствовал, как назревает в его существе песнь арфы. Ветры, которые он обуздал, отозвались на нее, гневные, опасные, выбивающие его из собственного облика до тех пор, пока он не стал получеловеком-полуветром, арфистом, выводящим гибельную песнь на арфе без струн.
Тогда он взял свою мощь, погребенную некогда под руинами великих городов по всему Имрису. Он ощущал её в разуме Высшего, и теперь понял наконец, почему Властелины Земли боролись за взятие этих городов. То были каменные курганы, разрушенные памятники их мертвых. Великая мощь лежала и дремала под землей тысячи лет. Но, как и мертвецов Ана, эти души можно было призвать воспоминаниями, и Моргон, мысль которого скользила под камнями, внезапно разбудил их своей скорбью. Он не видел их. Но на Равнине Ветрев и на Равнине Королевских Уст, в развалинах по всему Руну и восточному Умберу собиралась мощь, нависавшая над камнями, точно зловещее, невыносимое стеснение в воздухе перед грозой. Его ощутили в Кэруэддине и в городах, до сих пор не обращенных в руины. Никто не говорил ни слова на той заре. Все ждали.
Моргон начал двигаться через Равнину Ветров. Воинство мертвых Властелинов Земли шло с ним, текло через Имрис, разыскивая живых Властелинов, чтобы покончить с войной. Ветры, выследив того или иного врага, выгоняли его из образа камня или листа, где он скрывался; мертвые же молча, безжалостно и целеустремленно вели их прочь из страны, которую они когда-то любили. Они рассеялись по Задворкам Мира в сырых темных лесах, по нагим холмам, по заледенелым Лунголдским озерам. Моргон, впереди которого бежали ветра, а позади шагали мертвые, преследовал их на пороге зимы. И он гнал их, гнал столь же неотвратимо, как когда-то они его к горе Эрленстар.
Они попытались дать ему последний бой перед тем, как он заставил их войти в гору. Но мертвые обступили его, точно каменные стены, а ветра разыгрались, как никогда. Он мог бы истребить их, лишить могущества, как пытались обойтись и с ним. Но отблеск их красоты сохранился в Рэдерле, напоминая ему, какими они, возможно, были когда-то; и у него не поднялась рука для того, чтобы уничтожить Властелинов. Он даже не тронул их мощь. Он загнал их в гору, и они тут же бежали от него в образах воды и самоцветных камней. Он запечатал все входы и выходы, все лазейки, все пещеры и тоннели, все шахты и скрытые ручьи, поверхность земли и недра скалы - запечатал своим именем. Среди камней и деревьев, света и ветра, вокруг горы - всюду он расставил мертвецов, повелев неусыпно охранять все подступы к горе. Затем он выпустил ветры из своей песни, и они повлекли зиму из северного края по всему Обитаемому Миру.
И тогда он вернулся на Равнину Ветров - туда, куда тянули его воспоминания. Снег лежал по всей равнине и на всех иззубренных и громоздких лицах камней. Вокруг равнины за деревьями курились дымки, ибо никто из воинов не покинул своих становищ. Толпы мужчин, женщин, стада животных все ещё были здесь и ждали его возвращения.
Они похоронили мертвых и послали отряды за припасами; они устраивались здесь на зиму, привязанные к равнине.
Моргон принял свой образ, выйдя из ветра близ разру шенной башни. Он услышал, как Моргол беседует с Гох; увидел Хара, налагающего лубки на сломанную ногу тура. Он не знал, жив ли Элиард. Окинув взглядом громадный каменный курган, он шагнул вперед в горькой печали. Вновь приложив лицо к одному из холодных, прекрасных камней, он распростер руки, словно желая обнять весь курган и удержать его в своем сердце, но внезапно ощутил, что связан, как если бы он был призраком и все его прошлое лежало под этими камнями. Пока он предавался скорби, люди стали двигаться по равнине. Он видел их внутренним взором, не думая о них, - крохотные создания, тянущиеся по нетронутым белым снегам. Когда он наконец обернулся, то увидел воочию, что люди обступили его молчаливым кольцом.
Их повлекло к нему, как когда-то его к арфисту - безо всяких причин, безо всяких вопросов, одним лишь необъяснимым чутьем. Землеправители Обитаемого Мира и четверо волшебников тихо стояли перед ним. Они не знали, что сказать Звездоносцу, представшему перед ними во всей его мощи и скорби; они просто отзывались на что-то в нем, на то, что принесло мир на древнюю равнину.
Он посмотрел на лица, которые так прекрасно знал. Они были искажены горем и страданием, горем о Высшем и об их собственных мертвых. Отыскав среди них Элиарда, он почувствовал, как забилось его сердце, - забилось быстро и болезненно. Такого лица у Элиарда он не видел никогда - бесцветным и суровым, как голая зимняя земля, было это лицо. Треть хедских земледельцев увезли с равнины домой, на остров, чтобы похоронить их на родных, промерзших холмах. Моргон не знал, как утешить брата, но когда тот, храня молчание, посмотрел на него, что-то новое появилось в его глазах, чего не было прежде в неизменном многовековом наследии князей Хеда, - казалось, Великая Тайна прикоснулась к нему.
Моргон перевел взгляд на Астрина. Тот казался все ещё ошеломленным смертью Хьюриу и внезапно свалившейся на него немалой властью.
- Прости, - сказал Моргон. Это слово показалось ему столь же легким и ничего не значащим, как снег, лежащий на каменных глыбах за его спиной. - Я чувствовал, как он умирает. Но я не мог... Ничем не мог ему помочь. Я перечувствовал столько смертей...
Единственный белый глаз, казалось, заглянул в самую его душу.
- Ты жив, - прошептал Астрин. - Высший. Ты уцелел, чтобы наконец назвать себя по имени, и этим утром ты принес нам мир.
- Мир. - Он ощутил спиной камни, холодные как лед.
- Моргон, - негромко произнес Данан, - когда мы увидели падение башни, никто из нас не надеялся дожить до новой зари.
- И сколько из вас не дожили... Погибло столько твоих рудокопов.
- Да, многие не дожили. Я владею огромной горой, поросшей деревьями. Ты вернул её нам - вернул наш дом, куда мы скоро снова придем.
- Мы дожили до того, что увидели, как переходит власть от Высшего к его наследнику, - сказал Хар. - Мы заплатили за то, что видели, но... Но мы уцелели.
Глаза его были до странности теплыми. Он поправил плащ, свисающий с исхудавших плеч, - старый жилистый король, сберегший в сердце воспоминания о начале мира.
- Ты вступил в поразительную игру и выиграл. Не сокрушайся о Высшем. Он был стар, и власть его близилась к концу. Он оставил тебе Обитаемый Мир, охваченный войной, почти невыносимое наследие и все свои надежды. Ты не подвел его. Теперь мы можем разойтись по домам в мире, не страшась чужих у наших порогов. Когда дверь внезапно распахнется навстречу зимним ветрам и мы обернемся от наших теплых очагов, ища Высшего в доме, - им будешь ты. Он оставил нам щедрый дар.
- Нет. - Голос её был очень спокойным. - Я наполовину из Властелинов Земли. Будет хотя бы кто-то один сродни тебе, на твоей стороне после всех этих столетий. Я ни тебя, ни его не оставлю.
- Здесь ты на виду, это небезопасно.
- Я решила прийти. И быть с теми, кого люблю. Он молчал, ибо в этот миг был просто арфистом - не знающим возраста, подавленным, одиноким.
- Тебя, - сказал он мягко, - я здесь не ожидал. Такую прекрасную, такую могучую, такую любящую. Ты подобна нашим детям, которые вошли в силу перед самой войной.
Он взял её руку и поцеловал, затем повернул её ладонью к себе и посмотрел на белый многоугольник.
- Вот двенадцать ветров, - сказал он Моргону. - Ветров связанных и обузданных. Оружие более верное и грозное, чем любой клинок или волшебные чары Обитаемого Мира. Если дать им полную свободу, они разрушат все. Они также мои глаза и уши, ибо все и вся облекают, слышат всякое движение и слово, проникают повсюду... Самоцвет, который попал тогда к Рэдерле, был огранен и отшлифован ветрами. Однажды я занялся этим, когда играл с ним. Задолго до того, как использовал их для войны. Воспоминания об этом запечатлены в этом камне.
- Для чего ты мне об этом говоришь? - Голос Моргона взлетел и разметался по палате. - Я не могу управлять ветрами!
- Пока что нет. И все-таки не беспокойся. Послушай... В этой палате ты можешь услышать голоса всех ветров Обитаемого Мира. Прислушайся к моему разуму.
Моргон распахнул свое сознание и открыл его безмолвию Высшего. Смутные и невнятные ропоты вне стен преломлялись в мозгу Высшего в чистые и прекрасные тона звездной арфы. Ее плеск наполнил сердце Моргона легкими и ласковыми летними ветрами - и теми грозными и неистовыми, которые он особенно любил; медленное густое колыханье совпадало с пульсированием его крови. Ему внезапно захотелось удержать при себе этот волшебный миг с дивным арфистом и его музыкой прежде, чем белое зимнее небо не разорвет ещё раз ослепительная вспышка.
Арфист умолк. Моргон молчал, он не хотел, чтобы Высший хотя бы пошевелился. Но рука, обнимающая плечи Моргона, сдвинулась, Высший бережно обнял Звездоносца и заглянул ему в лицо.
- А теперь, - сказал он, - нам предстоит бой. Я хочу, чтобы ты нашел Хьюриу Имриса. На этот раз я предостерегу тебя: едва ты коснешься его сознания, придет в действие капкан, поставленный на тебя. Властелины Земли узнают, где ты, и поймут, что Высший рядом с тобой. Ты вновь разожжешь войну на Равнине Ветров. У них сейчас очень мало собственной мощи - я сковал её и держу, - но в их распоряжении мощь Гистеслухлома, и они могут прибегнуть к его волшебству для того, чтобы достать тебя. Я разорву любые козни, которые он выстроит.
Моргон повернул голову и взглянул на Рэдерле. Глаза её поведали ему о том, что он уже знал: что бы он ни сказал, что бы ни сделал, ничто не заставит её его покинуть. В знак безмолвного согласия он склонил голову - в знак согласия с ней и с Высшим. Затем позволил своим мыслям устремиться за пределы безмолвия к сырой земле вокруг башни, коснулся случайной былинки и объял её от корня до верхушки своим сознанием. Поскольку она была укоренена в том, что составляло землезакон Хьюриу, то и связала его с королем Имриса.
Он уловил непрерывную ноющую боль, вихрь бессильного гнева и отчаяния и услышал отдаленный гул волнующегося моря. Он знал теперь каждую скалу и каждый каменный обломок на побережье - и легко определил этот участок Меремонтского берега. Пахнуло сырым деревом и золой; король лежал в полусожженной рыбачьей хибарке среди песков, не более чем в версте-другой от равнины.
Хьюриу попытался было поднять голову, заговорить, но тут море накатило на него, заливая все его мысли. И показалось, что он всматривается вдоль длинного темного прохода, в конце которого - недобрые, золотисто поблескивающие глаза Гистеслухлома.
Он ощутил, как вздрогнул, узнавая его, недобрый, скованный ум. Затем чужая мысль ринулась на него, точно змея, и глаза чародея вперились в него, пытаясь отыскать свою жертву. Мысленная хватка внезапно разорвалась, и Моргон отпрянул, чтобы больше не возвращаться. Высший вцепился в его плечо, удерживая на месте. Моргон порывался заговорить, но взгляд сокола его остановил.
Он ждал, и удары сердца сотрясали все его тело. Рэдерле, пребывавшая в ожидании, опять показалась далекой, словно их разделяли полмира. Моргон отчаянно захотел подать голос, нарушить молчание, которое удерживало в неподвижности всех троих, превращая в подобие каменных изваяний, но продолжал стоять, зачарованный и не властный над собой, крупица разума и воли Высшего. Что-то прочертило воздух - раз, другой. Смуглая, утонченно-прекрасная Властительница Земли, которую Моргон знал как Эриэл, стояла перед ним, а подле неё - Гистеслухлом.
Изумление и страх наполнили глаза женщины, едва она узнала арфиста. Чародей, очутившись лицом к лицу с Высшим, которого так долго искал, едва не разрушил его мысленный захват. Слабая улыбка тронула соколиные очи, ледяные, как сердце пустошей севера.
- Даже смерть - загадка, Мастер Ом, - произнес Высший.
Глаза волшебника потемнели от ярости. Что-то отбросило Моргона в дальний угол палаты, он ударился о темную стену; и тут же стена раздалась, и Моргон упал в светящийся, иссиня-черный туман наваждения.
Он услышал крик Рэдерле, и почти сразу же перед его глазами мелькнула ворона. Он простер к ней руки, но она выпорхнула прямо из его пальцев. Разум его угодил в мысленную ловушку, и в следующий миг связь разрушилась. Мощь, которой: он не ощутил, полыхнула и оказалась поглощена. Вновь возникло лицо Гистеслухлома, размытое в неестественном, невиданном прежде Моргоном свете. Он почувствовал слабое движение сбоку и вскричал, так и не поняв, что же у него отобрали, затем обернулся и увидел у себя за спиной звездный меч - и Гистеслухлома, бесконечно долго поднимающего его; три звезды вбирали свет и тени, пока не взорвались огнем и тьмой над головой Моргона. Он оказался обездвижен: звезды завладели его глазами, его помыслами. Он наблюдал, как они достигли вершины подъема и задержались, а затем, словно три горящие стрелы, понеслись вниз, прямо на него. Тут он снова увидел арфиста, стоящего под ними так же спокойно, как в королевском зале Ануйна минувшей весной.
Из горла Моргона вырвался крик. Меч упал с бешеной скоростью и поразил Высшего. Он вошел в сердце, затем раскололся в руках Гистеслухлома. Моргон, почувствовав неожиданную свободу, поймал его высоко на лету.
У него перехватило дыхание - горе, словно клинок, пронзило его сердце. Высший ухватил его за плечо - изуродованными руками арфиста, покрытыми шрамами руками волшебника. Он порывался что-то сказать, лицо его колебалось в пелене Моргоновых слез - то одно, то другое...
Моргон прижал его к себе, чувствуя, как в нем зреет ярость и страдание, но Высший уже начинал исчезать. Он протянул руку, изваянную из алого камня и пламени, и коснулся звезд во лбу у Моргона.
Высший прошептал его имя. Рука его скользнула к сердцу Моргона.
- Освободи ветры.
16
Крик, который был даже не криком, а зовом ветра, вырвался из самого сердца Моргона. Высший в его руках обратился в пламя, а затем - в воспоминание.
Эхо раскатилось по всей башне - низкое, густое, оно все нарастало и нарастало, пока вдруг не задрожали древние камни. Ветры били в башню, как молоты, - удар за ударом, точно по гигантской струне арфы, на полуразрушенные стены обрушивалась скорбь. Моргон не знал, какой голос в неистовом разгуле прекрасных звуков принадлежит ему. Он потянулся к своей арфе. Звезды на ней стали черны, словно ночь. Моргон провел по ней рукой - или острым лезвием ветра. Струны лопнули. Когда с воем разорвалась самая низкая, камни, истинные и мнимые, дрогнули и начали падать.
Ветры цвета камней, огня, золота, ночи полетели вокруг него витками, а затем - прочь, вниз. Башня взревела и обратилась в огромную груду обломков, и Моргон рухнул на траву рядом с ней.
Он нигде не ощущал мощь Гистеслухлома и Эриэл, словно Высший сковал их в последний, предсмертный миг. Снег, падающий с мертвенно-белого неба, взвихривался вокруг него и таял, едва касаясь земли.
Голова его шла кругом от мощи землезакона. Он слышал безмолвие корешков травы под своими ладонями; он взирал на разрушенную Башню Ветров немигающими глазами призрака из Ана на краю равнины. Могучее дерево склонилось под дождем на Задворках Мира, почти касаясь ветвями мокрого косогора; он почувствовал, как сместились и вывернулись из почвы корни при падении гиганта. Сигнальщик в войсках Астрина поднес к губам свою золотую трубу. Мысли землеправителей заклубились в сознании Моргона - мысли, полные скорби и страха, хотя никто не понимал почему. Весь Обитаемый Мир, казалось, возник между его руками и травой, пронзив все его тело, протянувшееся от диких холодных пустошей до изысканного двора в Ануйне. Он был камнем, водой, опустошенным полем, птицей, рвущейся против ветра, раненым королем, предающимся отчаянию на песках чуть ниже Равнины Ветров, турами, призраками и тысячей хрупких тайн робких ведьм, говорящих свиней и уединенных башен, которым требовалось найти место в его душе. Трубач набрал в грудь побольше воздуху и заиграл. В то же мгновение Великий Крик воинств Ана огласил равнину. Звуки, стремительный натиск знания, утрата, снедающая сердце Моргона, внезапно захлестнули его. Он снова закричал, упал наземь лицом вниз и зарылся в мокрую траву.
Могучая рябь пробегала через его разум, колебля мысленные связи с землей, которые он выстроил. Он понял, что смерть Высшего освободила всю мощь Властелинов Земли. Он ощущал их души - древние, неистовые, словно огонь и море, прекрасные и беспощадные, намеренные его сокрушить. Он не знал, как с ними биться. Не двигаясь, он видел их внутренним зрением, разверзнувшихся и летящих по всей Равнине Ветров со стороны моря, подобно волне, в образах людей и животных, - и мысли их мчались впереди этой волны, словно разведывательный отряд. Они коснулись его раз, другой - коснулись, исторгая знание из его мозга, разрывая связи, которые он унаследовал, пока его сознание дубов из зеленой дубравы, туров, пахарских лошадок, рунских земледельцев, всех крупинок Обитаемого Мира не начало его покидать.
Он ощутил это как новую утрату, страшную и пронзительную. Он пытался ей противиться, следя, как все ближе и ближе подступает роковая волна, но это было все равно что желать помешать морю унести песчинки из его ладоней. Войска Астрина и Мэтома громыхали по равнине с севера и юга, их знамена, словно последние листья, полыхали в зимнем небе. Моргон понимал, что их всех истребят, даже мертвых. Ни сознание живого, ни воспоминания мертвеца не смогли бы сохраниться после натиска мощи, которая пожирала даже его чудесную силу. Мэтом скакал во главе своих войск. За деревьями Хар готовился выпустить на равнину туров. Рудокопы Данана, поддерживаемые справа и слева стражами Моргол, потянулись вслед за имрисцами. Моргон не ведал, чем им помочь. Тут он осознал, что с юго-восточного края равнины упорно стремятся ему на выручку Элиард и хедские земледельцы, вооруженные, пожалуй, лишь молотами, ножами и кулачищами.
Он поднял голову; ощущение их близости внезапно поколебалось, едва неизвестный разум нахлынул на его сознание. Весь Обитаемый Мир стал темнеть частицы его жизни откалывались и исчезали... Он хватался за них, пальцы его оплетала трава, и он понял, что не оправдал надежды Высшего. Затем в некоем туманном уголке его "я" отворилась дверь, и он увидел, как Тристан выходит на крылечко в Акрене, слегка дрожа на холодном ветру, и глазами, потемневшими от страха, смотрит в сторону материка, где беснуется буря.
Он поднялся на колени, а затем и на ноги - со всем своим неистребимым упрямством, которым наделил его маленький остров. Ветер хлестнул его по лицу, и Моргон едва сумел устоять под его диким порывом. Он стоял в сердце хаоса. Живые, мертвые, Властелины Земли вот-вот готовы были начать вокруг него битву; землезакон Обитаемого Мира вырывали из его власти - он освободил ветры. Они разгулялись по всему Обитаемому Миру и говорили ему о лесах, которые гнутся и вот-вот станут ломаться в щепки, о деревнях, где рассыпаются домишки и в воздухе кружат камыш и дранка. Море вздымалось - вот-вот оно затопит хибару с лежащим в ней королем Хьюриу, если Моргон ничего не предпримет. Элиард падет, если Моргон не остановит его. Он попытался дотянуться до мыслей брата, но, ища его на равнине, лишь запутался в паутине неведомо чьих "я".
Он терял знание и мощь - точно волна подтачивала скалу, и казалось, нет от неё избавления, нет иного образа, который он мог бы сотворить в уме, чтобы отбить её удар. И тут он увидел, как на траве перед ним что-то блестит, - на траве лежала его разбитая арфа и её порванные струны молча посверкивали, развеваясь на ветру.
Мощная и чистая ярость - не его, неведомо чья - обволокла его и сожгла все, что сковывало его разум, и сознание его стало ясным, как пламя. Он увидел себя близ Рэдерле - это она освободила его на миг всем своим гневом - он готов был ползти к ней на коленях, ибо она все ещё жива, ибо она здесь, с ним. В единый миг она подсказала ему, что ему надлежит делать, а затем схлестнулись все силы Обитаемого Мира. Как раз перед ним. Мертвые кости, мерцающие кольчуги, яркие щиты живых, туры, белые, как первый снег, стражи Моргол с их стройными копьями из ясеня с серебром, и против них - безжалостная и бесчеловечная мощь Властелинов Земли.
Он впервые услышал скорбный крик, который, умирая, испускают туры, жалобно взывая к своим близким. Он ощущал, как разрываются имена мертвецов, подобно языкам пламени в его разуме. Мужчины и женщины бились мечами и копьями, кирками и боевыми секирами против врага, который не имел постоянного обличья, но непрерывно преображался, перетекая во все новые формы, ввергая противника в отчаяние и сея смерть. Моргон чувствовал: то умирают крупицы его самого. Рудокопы Данана валились, как огромные крепкие деревья; хедские земледельцы перед лицом врага, не вмещающегося в их представления, не похожего ни на что, известного им из их мирной истории, настолько оторопели, что даже не пытались защищаться. Их жизни исторгались из души Моргона с особой болью. Равнина перед его глазами была живым клубящимся созданием, частицей его, борющейся за жизнь без всякой надежды спастись от темного, острозубого, гибкого чудовища, которое решило, что мир сгинет. Через несколько кратких мгновений боя он почувствовал, что пали первые из землеправителей.
Моргон ощущал борьбу в душе Хьюриу Имриса, раненого и одинокого, пытающегося понять, что за вихрь бушует на его земле. Его телу недоставало сил для такой муки, и он умер, всеми покинутый, слыша грохот валов и вопли умирающих на равнине. Моргон ощутил, как жизненная сила короля вернулась в землю Имриса. А на поле битвы Астрин, оборонявшийся не жалея сил, вдруг попал под удар безмерной скорби и того неведомого, что пробуждалось вокруг.
Его скорбь вновь пробудила горе Моргона и его память о Высшем, о Хьюриу, о самом Обитаемом Мире, доверенном его заботе и гибнущем вместе с ним. Разум его сосредоточился на звуке арфы, который также был призывом к южному ветру, обжигающему Задворки Мира. Звук за звуком, всем существом настроенный на печаль, он созвал освобожденные ветры обратно на Равнину Ветров.
Они явились с пустошей севера, пылая холодом; напитанные дождем - с Задворок Мира; отдающие солью и снегом - с моря; пропахшие сырой землей - с Хеда. Они были сокрушительны. Трава легла плашмя от края до края равнины. Они сорвали с неба все цвета, они выворотили с корнем огромный дуб на границе великого поля. Они рыдали во тьме его горя, раздирали воздух своими яростными острыми когтями. Они, словно мякину, разметали великие воинства. Перед ними бежали кони с опустевшими седлами; мертвецы растворялись среди воспоминаний; щиты взлетали в воздух, точно листья; мужчины и женщины простирались по земле, пытаясь найти укрытие. Даже Властелины Земли были остановлены - ни в одном из обличий они не могли одолеть бешенство ветров.
Моргон, разум которого раскололся на отдельные ноты, порывался все привести в порядок. Басовый северный ветер гудел в нем, Моргон наполнил этим звуком свой разум, пока не стал содрогаться, точно самая низкая из басовых струн арфы. Когда он смог совладать с собой, потянулся к иному голосу, тонкому и страстному, зовущему с отдаленных Задворок Мира. И тот прожег его ум пугающе и пряно, и Моргон запылал вместе с этим голосом, впитал его в себя. Третий ветер, проносящийся над морем, сотряс его своей бурной песней. Моргон выплеснул эту песнь обратно, преобразовал голоса в себе, насыщая ветра нежностью. Валы, вздыбившиеся у берегов Хеда, стали униматься. Новый ветер пел в его душе о зимней тишине на Исигском перевале и музыке арфы, все ещё эхом отдающейся во мраке горы Эрленстар. И он создал из тишины и мрака собственную песнь.
Едва ли он следил за умами Властелинов Земли, пока бился за господство над ветрами. Мощь ветров заполняла его, бросала ему вызов - и все-таки защищала. Ни один разум на равнине вокруг него не мог коснуться того, кого окутали все ветры мира. Какая-то далекая его частица обозревала мир, с которым он был связан. Воины бежали в окрестные леса, бросая оружие, будучи не в силах даже унести раненых. До самых Кэйтнарда, Кэруэддина и Хеда доносился шум его борьбы с ветрами. Волшебники оставили равнину; он ощущал теперь, как пролетают мимо волны их мыслей, вызванные их изумлением и страхом. Над равниной поплыли сумерки, пришла ночь, а он продолжал бороться с холодными, могучими, воющими по-волчьи ветрами тьмы.
И вот он стал управлять их силой с большей точностью. Теперь он мог вознести восточный ветер на вершину каменного кургана близ себя и пустить камни по всей равнине. Мог подобрать с земли одну-единственную снежинку или перевернуть какую-нибудь из упавших на землю стражей Моргол, чтобы рассмотреть её лицо. Вдоль обеих границ равнины всю ночь горели сотни костров, вокруг которых обессиленные мужчины и женщины ждали, пока он, миг за мигом, вырывал их судьбы из проходящих ч?. сов. Они ухаживали за ранеными и думали о том, суждено ли им вообще пережить переход власти от Высшего к его наследнику. И наконец он послал им зарю.
Она явилась как единственный глаз, взирающий на него сквозь белый туман. Он отпрянул с руками, полными ветров. Он был один в тихой-тихой равнине. Властелины Земли перенесли свои силы на восток и двигались через Рун. С мгновение он стоял не двигаясь, задаваясь вопросом, прошла ли для него единственная ночь или целая сотня лет. Затем отвратил свой разум от ночи, чтобы взять след Властелинов Земли.
Да, они шли через Рун. Бежали. Города и усадьбы, дома знати лежали в развалинах; поля, сады и леса были разворочены и спалены грозной мощью. Взрослые, дети, животные, угодившие под их мысленный натиск, были убиты. Когда его сознание двигалось пустошами, он чувствовал, как назревает в его существе песнь арфы. Ветры, которые он обуздал, отозвались на нее, гневные, опасные, выбивающие его из собственного облика до тех пор, пока он не стал получеловеком-полуветром, арфистом, выводящим гибельную песнь на арфе без струн.
Тогда он взял свою мощь, погребенную некогда под руинами великих городов по всему Имрису. Он ощущал её в разуме Высшего, и теперь понял наконец, почему Властелины Земли боролись за взятие этих городов. То были каменные курганы, разрушенные памятники их мертвых. Великая мощь лежала и дремала под землей тысячи лет. Но, как и мертвецов Ана, эти души можно было призвать воспоминаниями, и Моргон, мысль которого скользила под камнями, внезапно разбудил их своей скорбью. Он не видел их. Но на Равнине Ветрев и на Равнине Королевских Уст, в развалинах по всему Руну и восточному Умберу собиралась мощь, нависавшая над камнями, точно зловещее, невыносимое стеснение в воздухе перед грозой. Его ощутили в Кэруэддине и в городах, до сих пор не обращенных в руины. Никто не говорил ни слова на той заре. Все ждали.
Моргон начал двигаться через Равнину Ветров. Воинство мертвых Властелинов Земли шло с ним, текло через Имрис, разыскивая живых Властелинов, чтобы покончить с войной. Ветры, выследив того или иного врага, выгоняли его из образа камня или листа, где он скрывался; мертвые же молча, безжалостно и целеустремленно вели их прочь из страны, которую они когда-то любили. Они рассеялись по Задворкам Мира в сырых темных лесах, по нагим холмам, по заледенелым Лунголдским озерам. Моргон, впереди которого бежали ветра, а позади шагали мертвые, преследовал их на пороге зимы. И он гнал их, гнал столь же неотвратимо, как когда-то они его к горе Эрленстар.
Они попытались дать ему последний бой перед тем, как он заставил их войти в гору. Но мертвые обступили его, точно каменные стены, а ветра разыгрались, как никогда. Он мог бы истребить их, лишить могущества, как пытались обойтись и с ним. Но отблеск их красоты сохранился в Рэдерле, напоминая ему, какими они, возможно, были когда-то; и у него не поднялась рука для того, чтобы уничтожить Властелинов. Он даже не тронул их мощь. Он загнал их в гору, и они тут же бежали от него в образах воды и самоцветных камней. Он запечатал все входы и выходы, все лазейки, все пещеры и тоннели, все шахты и скрытые ручьи, поверхность земли и недра скалы - запечатал своим именем. Среди камней и деревьев, света и ветра, вокруг горы - всюду он расставил мертвецов, повелев неусыпно охранять все подступы к горе. Затем он выпустил ветры из своей песни, и они повлекли зиму из северного края по всему Обитаемому Миру.
И тогда он вернулся на Равнину Ветров - туда, куда тянули его воспоминания. Снег лежал по всей равнине и на всех иззубренных и громоздких лицах камней. Вокруг равнины за деревьями курились дымки, ибо никто из воинов не покинул своих становищ. Толпы мужчин, женщин, стада животных все ещё были здесь и ждали его возвращения.
Они похоронили мертвых и послали отряды за припасами; они устраивались здесь на зиму, привязанные к равнине.
Моргон принял свой образ, выйдя из ветра близ разру шенной башни. Он услышал, как Моргол беседует с Гох; увидел Хара, налагающего лубки на сломанную ногу тура. Он не знал, жив ли Элиард. Окинув взглядом громадный каменный курган, он шагнул вперед в горькой печали. Вновь приложив лицо к одному из холодных, прекрасных камней, он распростер руки, словно желая обнять весь курган и удержать его в своем сердце, но внезапно ощутил, что связан, как если бы он был призраком и все его прошлое лежало под этими камнями. Пока он предавался скорби, люди стали двигаться по равнине. Он видел их внутренним взором, не думая о них, - крохотные создания, тянущиеся по нетронутым белым снегам. Когда он наконец обернулся, то увидел воочию, что люди обступили его молчаливым кольцом.
Их повлекло к нему, как когда-то его к арфисту - безо всяких причин, безо всяких вопросов, одним лишь необъяснимым чутьем. Землеправители Обитаемого Мира и четверо волшебников тихо стояли перед ним. Они не знали, что сказать Звездоносцу, представшему перед ними во всей его мощи и скорби; они просто отзывались на что-то в нем, на то, что принесло мир на древнюю равнину.
Он посмотрел на лица, которые так прекрасно знал. Они были искажены горем и страданием, горем о Высшем и об их собственных мертвых. Отыскав среди них Элиарда, он почувствовал, как забилось его сердце, - забилось быстро и болезненно. Такого лица у Элиарда он не видел никогда - бесцветным и суровым, как голая зимняя земля, было это лицо. Треть хедских земледельцев увезли с равнины домой, на остров, чтобы похоронить их на родных, промерзших холмах. Моргон не знал, как утешить брата, но когда тот, храня молчание, посмотрел на него, что-то новое появилось в его глазах, чего не было прежде в неизменном многовековом наследии князей Хеда, - казалось, Великая Тайна прикоснулась к нему.
Моргон перевел взгляд на Астрина. Тот казался все ещё ошеломленным смертью Хьюриу и внезапно свалившейся на него немалой властью.
- Прости, - сказал Моргон. Это слово показалось ему столь же легким и ничего не значащим, как снег, лежащий на каменных глыбах за его спиной. - Я чувствовал, как он умирает. Но я не мог... Ничем не мог ему помочь. Я перечувствовал столько смертей...
Единственный белый глаз, казалось, заглянул в самую его душу.
- Ты жив, - прошептал Астрин. - Высший. Ты уцелел, чтобы наконец назвать себя по имени, и этим утром ты принес нам мир.
- Мир. - Он ощутил спиной камни, холодные как лед.
- Моргон, - негромко произнес Данан, - когда мы увидели падение башни, никто из нас не надеялся дожить до новой зари.
- И сколько из вас не дожили... Погибло столько твоих рудокопов.
- Да, многие не дожили. Я владею огромной горой, поросшей деревьями. Ты вернул её нам - вернул наш дом, куда мы скоро снова придем.
- Мы дожили до того, что увидели, как переходит власть от Высшего к его наследнику, - сказал Хар. - Мы заплатили за то, что видели, но... Но мы уцелели.
Глаза его были до странности теплыми. Он поправил плащ, свисающий с исхудавших плеч, - старый жилистый король, сберегший в сердце воспоминания о начале мира.
- Ты вступил в поразительную игру и выиграл. Не сокрушайся о Высшем. Он был стар, и власть его близилась к концу. Он оставил тебе Обитаемый Мир, охваченный войной, почти невыносимое наследие и все свои надежды. Ты не подвел его. Теперь мы можем разойтись по домам в мире, не страшась чужих у наших порогов. Когда дверь внезапно распахнется навстречу зимним ветрам и мы обернемся от наших теплых очагов, ища Высшего в доме, - им будешь ты. Он оставил нам щедрый дар.