Она тут же зажгла вокруг черепа мнимый огонь. Фарр отпрянул. Она подхватила череп и поднялась, лицом к призраку. Он прошептал:
– Ты сотворена из огня…
Она и впрямь чувствовала огонь в своих пальцах, в корнях волос, огонь бежал ручейками под ее кожей. Она произнесла надтреснутым от усталости голосом:
– Ты принял решение? Ты вовеки не найдешь здесь Эна. Его кости покоятся на Поле Королей близ Ануйна. Если ты в состоянии вынести путешествие, можешь свершить отмщение там.
– Ты предаешь своих родных?
– Так ты дашь мне ответ? – вскричала ока, уязвленная. А он молча боролся с собой. Она почувствовала, что он сдается, прежде чем он заговорил, и прошептала:
– Поклянись твоим именем. Поклянись короной королей Хела. Поклянись, что ни ты, ни кто-либо другой не коснется ни меня, ни этого черепа, пока ты не пересечешь порог моего дома.
– Клянусь.
– Что ты соберешь королей по пути через Хел, чтобы разыскать и защитить от всего живого и от всего мертвого Странника в чужом обличье, идущего в Ануйн.
– Клянусь.
– Что ты не обмолвишься никому, кроме королей Хела, в чем мне поклялся.
– Клянусь. Моим именем, именами королей Хела и этой короной.
Спешившийся, в лучах зари и с выражением повиновения на лице, он выглядел почти живым. Она беззвучно втянула воздух и выдохнула.
– Хорошо. Я клянусь именем моего отца, а также именем того, кого ты будешь сопровождать, что, когда увижу его в королевском жилище в Ануйне, я отдам тебе твой череп и больше ни о чем тебя не попрошу. На этом все между нами будет кончено. Единственное, о чем я попрошу еще, – дай мне знать, когда найдешь его.
Он коротко кивнул. Его глаза встретились с черными, пустыми насмешливыми глазницами черепа. Затем он отвернулся и вскочил в седло. Он бросил на нее взгляд за миг до того, как уехать, и она прочла в его глазах недоверие. И тут же он ускакал, бесшумно, как влекомые ветром листья.
Выехав из лесу, она повстречала Халларда Черную Зарю и его людей, отважившихся выбраться из дому, чтобы подсчитать погибший скот на полях. Он воззрился на нее; его голос, когда он наконец обрел дар речи, прозвучал совсем вяло.
– Правая рука Эна, это ты или твой призрак?
– Не знаю. Бык Кина Крэга мертв?
– Они загнали его насмерть. Войди в мой дом. – Его глаза после того, как он справился с потрясением, смотрели странно: полузаботливо, полублагоговейно. Его голос заколебался, тронув ее:
– Войди. У тебя… Твой вид…
– Знаю. Но не могу. Я еду в Ануйн.
– Прямо сейчас? Погоди, я дам тебе свиту.
– Свита у меня есть. – Она заметила, как его взгляд упал на череп у луки ее седла. Халлард прочистил горло.
– Он приходил за ним?
Она небрежно улыбнулась:
– Приходил. Мы немного поторговались…
– Правая ру… – Он, не стесняясь, содрогнулся. – Никто никогда не торговался с Фарром. О чем? О безопасности Ануйна?
Она втянула воздух в легкие.
– Вообще-то нет. Не совсем. – Достала ожерелье и передала ему. – Благодарю. Без него я не уцелела бы.
Оглядываясь перед тем, как отворить ворота, ведущие в поле, она увидела Халларда, неподвижно стоящего подле мертвого быка, вперив недоумевающий взгляд в никчемную пригоршню потрескавшихся в огне бусин.
Она пересекла Хел и доехала до владений Райта, чувствуя, как растет ее незримая свита из королей. Они толпились вокруг, и она обшаривала их разумы, пока они не открывали своих имен: Акор, третий король Хела, который силой и убеждением привел к послушанию последних из своевольных вождей; Охрэ Проклятый, который видел, как семеро из его девяти сыновей пали один за другим в семи сражениях между Хелом и Аном; Немир Король Свиней, который равно хорошо изъяснялся на людском и свинском языках, вырастил борова Полуденного Хегдиса и держал в свинарках ведьму Мадир; Эверн Сокольничий, который обучал соколов для битвы против людей; и другие, все короли, как поклялся Фарр, которые примкнули к нему, последнему из них, в его путешествии к твердыне королей Ана. Она лишь изредка видела их, а больше чувствовала, как они выстраиваются впереди и позади нее и разумы их объединяются в сеть мыслей, преданий, заговоров, воспоминаний о Хеле во время их жизни и после смерти. Они все еще были связаны с землей Ана, даже больше, нежели сами сознавали; их души легко совмещались с различными формами, с которыми срослись их кости, и столь же легко их покидали. То были корни, листья, насекомые, мелкие зверушки. Именно благодаря этому глубокому бессловесному знанию Ана они должны были распознать Звездоносца – путника, в котором нет ничего от сущности Ана.
И они быстро нашли его. Фарр нарушил молчание, чтобы сообщить ей об этом. Короли обступили его, движущегося, свободным кольцом. Она не спросила, в каком он облике. Возможно, оленя, который, ужасаясь их присутствию, несся по залитому лунным светом полю, возможно, в испуге выпорхнувшей птицы; полевой мыши, шнырявшей среди сломанных стебельков. Она догадывалась, что Странник не осмеливается слишком надолго остаться в каком-либо одном обличье, но ее поразило, что короли ни разу не упустили его след. Ее также поразило, что волшебник не угрожал ей, пока она ехала одна через взбаламученную страну; возможно, видя череп у ее седла, наблюдая, как она спит по ночам в лесах, безучастная к смятению вокруг нее, он решил, что она безумна.
Она избегала людей и поэтому не получала известий о размахе поднявшейся смуты, но снова и снова замечала пустые поля, запертые и охраняемые амбары и конюшни; владетелей, едущих к Ануйну с вооруженными отрядами; она знала, что их терпение иссякает из-за постоянного беспокойства; со временем они обратят свои дома в небольшие надежные крепости, замкнутся в себе и скоро перестанут доверять кому угодно, живому или мертвому. Всеобщее недоверие и гнев на отсутствующего короля Ана выльются в открытую войну, в грандиозную схватку живых и мертвых, с которой не смог бы справиться даже Мэтом. И она, ведущая в Ануйн королей Хела, может ускорить это.
Она много думала об этом, лежа без сна по ночам и положив рядом с собой череп. Она пыталась подготовиться к самому худшему, но слишком невелик был ее опыт. Она смутно догадывалась о том, что в состоянии совершить, о своих собственных дремлющих силах, неосязаемых, как тени, о силах, которые ей пока не постичь и не обуздать. В Ануйне она сделает все, что сможет; Моргон, если он вправе рисковать, придет на выручку. Возможно, вернется Мэтом; возможно, короли уйдут из Ануйна, так как при них нет войска. Возможно, ей удастся найти кого-то другого и заключить новую сделку. Она надеялась, что Дуак хотя бы отчасти ее поймет. Но при этом сомневалась.
Она достигла Ануйна через девять дней после того, как оставила земли Халларда. Короли начали обретать зримый облик, прежде чем вступили в ворота, едучи мрачным, ошеломляющим эскортом вокруг того, кого охраняли. Городские улицы казались ничуть не встревоженными; на них было совсем немного зевак, изумленных и подавленных видом конного отряда на недобрых норовистых скакунах, состоящего из воителей в коронах, с поручами и пряжками из золота, своим оружием, броней и богатыми нарядами воссоздающих едва ли не всю историю страны. И среди них, запахнув плащ и надвинув капюшон, несмотря на теплый день, ехал тот, кого они охраняли. Казалось, он смирился со своим сверхъестественным эскортом, он ехал, ни на кого из них не глядя, медленно и твердо по улицам Ануйна, вверх, пологим склоном к жилищу королей. Ворота были открыты; никем не окликнутые, они вступили во двор. Они спешились, к смятению грумов, у которых не было намерения, даже под жгучим взглядом Фарра, принимать их коней. Рэдерле, в одиночестве проехавшая в ворота позади призраков, увидела, как они следуют за человеком, закутанным в плащ, по ступеням в зал. Лица грумов, которые переминались с ноги на ногу вокруг нее, свидетельствовали о том, что они сомневаются, а не призрак ли и она. Один с робостью вышел вперед, чтобы взять поводья и придержать стремя, пока она спешится. Она сняла с луки седла череп и внесла его в зал.
Она нашла Дуака в зале одного, немо воззрившегося на сборище королей. Его рот был открыт; когда она вошла, глаза его сверкнули в ее сторону, и тут же с вполне слышимым щелчком закрылись. Кровь отхлынула от его лица и оно стало цвета Фаррова черепа. Подходя к человеку в капюшоне, она удивилась, почему он не поворачивается и не заговаривает с ней. Тут он повернулся, словно угадав ее мысли, и тогда у нее самой отвисла челюсть. Человек, которого короли сопровождали, не был Моргоном. То был Дет.
10
– Ты сотворена из огня…
Она и впрямь чувствовала огонь в своих пальцах, в корнях волос, огонь бежал ручейками под ее кожей. Она произнесла надтреснутым от усталости голосом:
– Ты принял решение? Ты вовеки не найдешь здесь Эна. Его кости покоятся на Поле Королей близ Ануйна. Если ты в состоянии вынести путешествие, можешь свершить отмщение там.
– Ты предаешь своих родных?
– Так ты дашь мне ответ? – вскричала ока, уязвленная. А он молча боролся с собой. Она почувствовала, что он сдается, прежде чем он заговорил, и прошептала:
– Поклянись твоим именем. Поклянись короной королей Хела. Поклянись, что ни ты, ни кто-либо другой не коснется ни меня, ни этого черепа, пока ты не пересечешь порог моего дома.
– Клянусь.
– Что ты соберешь королей по пути через Хел, чтобы разыскать и защитить от всего живого и от всего мертвого Странника в чужом обличье, идущего в Ануйн.
– Клянусь.
– Что ты не обмолвишься никому, кроме королей Хела, в чем мне поклялся.
– Клянусь. Моим именем, именами королей Хела и этой короной.
Спешившийся, в лучах зари и с выражением повиновения на лице, он выглядел почти живым. Она беззвучно втянула воздух и выдохнула.
– Хорошо. Я клянусь именем моего отца, а также именем того, кого ты будешь сопровождать, что, когда увижу его в королевском жилище в Ануйне, я отдам тебе твой череп и больше ни о чем тебя не попрошу. На этом все между нами будет кончено. Единственное, о чем я попрошу еще, – дай мне знать, когда найдешь его.
Он коротко кивнул. Его глаза встретились с черными, пустыми насмешливыми глазницами черепа. Затем он отвернулся и вскочил в седло. Он бросил на нее взгляд за миг до того, как уехать, и она прочла в его глазах недоверие. И тут же он ускакал, бесшумно, как влекомые ветром листья.
Выехав из лесу, она повстречала Халларда Черную Зарю и его людей, отважившихся выбраться из дому, чтобы подсчитать погибший скот на полях. Он воззрился на нее; его голос, когда он наконец обрел дар речи, прозвучал совсем вяло.
– Правая рука Эна, это ты или твой призрак?
– Не знаю. Бык Кина Крэга мертв?
– Они загнали его насмерть. Войди в мой дом. – Его глаза после того, как он справился с потрясением, смотрели странно: полузаботливо, полублагоговейно. Его голос заколебался, тронув ее:
– Войди. У тебя… Твой вид…
– Знаю. Но не могу. Я еду в Ануйн.
– Прямо сейчас? Погоди, я дам тебе свиту.
– Свита у меня есть. – Она заметила, как его взгляд упал на череп у луки ее седла. Халлард прочистил горло.
– Он приходил за ним?
Она небрежно улыбнулась:
– Приходил. Мы немного поторговались…
– Правая ру… – Он, не стесняясь, содрогнулся. – Никто никогда не торговался с Фарром. О чем? О безопасности Ануйна?
Она втянула воздух в легкие.
– Вообще-то нет. Не совсем. – Достала ожерелье и передала ему. – Благодарю. Без него я не уцелела бы.
Оглядываясь перед тем, как отворить ворота, ведущие в поле, она увидела Халларда, неподвижно стоящего подле мертвого быка, вперив недоумевающий взгляд в никчемную пригоршню потрескавшихся в огне бусин.
Она пересекла Хел и доехала до владений Райта, чувствуя, как растет ее незримая свита из королей. Они толпились вокруг, и она обшаривала их разумы, пока они не открывали своих имен: Акор, третий король Хела, который силой и убеждением привел к послушанию последних из своевольных вождей; Охрэ Проклятый, который видел, как семеро из его девяти сыновей пали один за другим в семи сражениях между Хелом и Аном; Немир Король Свиней, который равно хорошо изъяснялся на людском и свинском языках, вырастил борова Полуденного Хегдиса и держал в свинарках ведьму Мадир; Эверн Сокольничий, который обучал соколов для битвы против людей; и другие, все короли, как поклялся Фарр, которые примкнули к нему, последнему из них, в его путешествии к твердыне королей Ана. Она лишь изредка видела их, а больше чувствовала, как они выстраиваются впереди и позади нее и разумы их объединяются в сеть мыслей, преданий, заговоров, воспоминаний о Хеле во время их жизни и после смерти. Они все еще были связаны с землей Ана, даже больше, нежели сами сознавали; их души легко совмещались с различными формами, с которыми срослись их кости, и столь же легко их покидали. То были корни, листья, насекомые, мелкие зверушки. Именно благодаря этому глубокому бессловесному знанию Ана они должны были распознать Звездоносца – путника, в котором нет ничего от сущности Ана.
И они быстро нашли его. Фарр нарушил молчание, чтобы сообщить ей об этом. Короли обступили его, движущегося, свободным кольцом. Она не спросила, в каком он облике. Возможно, оленя, который, ужасаясь их присутствию, несся по залитому лунным светом полю, возможно, в испуге выпорхнувшей птицы; полевой мыши, шнырявшей среди сломанных стебельков. Она догадывалась, что Странник не осмеливается слишком надолго остаться в каком-либо одном обличье, но ее поразило, что короли ни разу не упустили его след. Ее также поразило, что волшебник не угрожал ей, пока она ехала одна через взбаламученную страну; возможно, видя череп у ее седла, наблюдая, как она спит по ночам в лесах, безучастная к смятению вокруг нее, он решил, что она безумна.
Она избегала людей и поэтому не получала известий о размахе поднявшейся смуты, но снова и снова замечала пустые поля, запертые и охраняемые амбары и конюшни; владетелей, едущих к Ануйну с вооруженными отрядами; она знала, что их терпение иссякает из-за постоянного беспокойства; со временем они обратят свои дома в небольшие надежные крепости, замкнутся в себе и скоро перестанут доверять кому угодно, живому или мертвому. Всеобщее недоверие и гнев на отсутствующего короля Ана выльются в открытую войну, в грандиозную схватку живых и мертвых, с которой не смог бы справиться даже Мэтом. И она, ведущая в Ануйн королей Хела, может ускорить это.
Она много думала об этом, лежа без сна по ночам и положив рядом с собой череп. Она пыталась подготовиться к самому худшему, но слишком невелик был ее опыт. Она смутно догадывалась о том, что в состоянии совершить, о своих собственных дремлющих силах, неосязаемых, как тени, о силах, которые ей пока не постичь и не обуздать. В Ануйне она сделает все, что сможет; Моргон, если он вправе рисковать, придет на выручку. Возможно, вернется Мэтом; возможно, короли уйдут из Ануйна, так как при них нет войска. Возможно, ей удастся найти кого-то другого и заключить новую сделку. Она надеялась, что Дуак хотя бы отчасти ее поймет. Но при этом сомневалась.
Она достигла Ануйна через девять дней после того, как оставила земли Халларда. Короли начали обретать зримый облик, прежде чем вступили в ворота, едучи мрачным, ошеломляющим эскортом вокруг того, кого охраняли. Городские улицы казались ничуть не встревоженными; на них было совсем немного зевак, изумленных и подавленных видом конного отряда на недобрых норовистых скакунах, состоящего из воителей в коронах, с поручами и пряжками из золота, своим оружием, броней и богатыми нарядами воссоздающих едва ли не всю историю страны. И среди них, запахнув плащ и надвинув капюшон, несмотря на теплый день, ехал тот, кого они охраняли. Казалось, он смирился со своим сверхъестественным эскортом, он ехал, ни на кого из них не глядя, медленно и твердо по улицам Ануйна, вверх, пологим склоном к жилищу королей. Ворота были открыты; никем не окликнутые, они вступили во двор. Они спешились, к смятению грумов, у которых не было намерения, даже под жгучим взглядом Фарра, принимать их коней. Рэдерле, в одиночестве проехавшая в ворота позади призраков, увидела, как они следуют за человеком, закутанным в плащ, по ступеням в зал. Лица грумов, которые переминались с ноги на ногу вокруг нее, свидетельствовали о том, что они сомневаются, а не призрак ли и она. Один с робостью вышел вперед, чтобы взять поводья и придержать стремя, пока она спешится. Она сняла с луки седла череп и внесла его в зал.
Она нашла Дуака в зале одного, немо воззрившегося на сборище королей. Его рот был открыт; когда она вошла, глаза его сверкнули в ее сторону, и тут же с вполне слышимым щелчком закрылись. Кровь отхлынула от его лица и оно стало цвета Фаррова черепа. Подходя к человеку в капюшоне, она удивилась, почему он не поворачивается и не заговаривает с ней. Тут он повернулся, словно угадав ее мысли, и тогда у нее самой отвисла челюсть. Человек, которого короли сопровождали, не был Моргоном. То был Дет.
10
Она замерла на полушаге, не желая верить своим глазам. Кожа его была туго натянута, и там, где соприкасалась с лицевыми костями, бесцветна; после девяти дней, проведенных в обществе призраков Хела, он выглядел как человек, который давно не спал. Она выдохнула:
– Ты…
Покосившись на Фарра, который пробегал оценивающим взглядом по балкам и углам дома, Дуак, справившийся наконец с оцепенением, осторожно пробирался к ней через отряд королей. А те стояли в молчаливом ожидании, их диковинные щиты с изображениями неведомого зверья преломляли ровные пылающие четырехугольники заоконного света. Сердце Рэдерле начало колотиться. Она вновь обрела дар речи, и Фарр стремительно повернул голову, услыхав ее слова:
– Что ты здесь делаешь? Мы расстались на Задворках Мира, и ты направился в Лунголд.
Знакомый ровный голос прозвучал сухо, почти без выражения:
– У меня не было желания повстречать на Задворках Мира Моргол или ее стражей. Я поплыл вниз по Квиллу до Хлурле, там мне удалось сесть на корабль до Кэйтнарда. Не так уж много мест в Обитаемом Мире, которые для меня еще открыты.
– И ты явился сюда?
– Как в последнее прибежище.
– Сюда. – Она набрала побольше воздуха в легкие и внезапно заорала на него в ярости и отчаянии, так что Дуак стал как вкопанный: – Ты явился сюда, и это из-за тебя я впустила всех королей Хела в свой дом! – Вопрос Фарра громко проскрежетал в ее мозгу, и она обернулась к нему. – Ты привел не того человека! Он даже не Меняющий Обличья!
– Мы нашли его в этом обличье, и он предпочел его сохранить, – ответил Фарр, ошеломленный до того, что стал оправдываться. – Он был единственным странником, тайно двигавшимся через Хел.
– Не могло такого быть! И это называется соблюдением договоренности? Ты мог бы обыскать все дальние закоулки и пристани Обитаемого Мира и не нашел бы человека, которого я менее хотела бы видеть!
– Я сдержал слово, которое дал. – По лицу Дуака она догадывалась, что этот резкий и странный голос отдается и в его сознании. – Череп мой. Я больше ничего тебе не должен.
– Нет. – Она отступила от него на шаг, ее пальцы тесно сомкнулись вокруг пустого взгляда и неподвижной ухмылки черепа. – Ты оставил того, кого поклялся беречь, где-то в Хеле, где его преследуют мертвецы и может разыскать…
– Там не было никого другого! – Она увидела, что даже Дет слегка вздрогнул при этом отчаянном крике. Фарр шагнул к ней, его глаза недобро тлели. – Женщина, ты своим именем скрепила договор, который привел меня через этот порог, в дом, куда Эн принес этот череп, а с ним – мое последнее проклятие, и возвел меня в короли своих кухонных отбросов. Если ты не отдашь мне этот череп, клянусь…
– Ничем ты не поклянешься. – Она собрала отсветы со щитов, усилила их в уме и бросила желтой полосой перед Фарром. – И ты не тронешь меня.
– Ты можешь справиться с нами со всеми, ведьма? – мрачно спросил он. – Попробуй.
– Погоди, – внезапно вмешался Дуак. Он поднял руку ладонью наружу и задержал в воздухе, когда злобный взгляд Фарра переметнулся на него. – Погоди. – Отчаяние придало его голосу такую властность, что Фарр вмиг присмирел. Дуак осторожно обошел свет на полу, приблизился к Рэдерле и положил руки ей на плечи. Поглядев на него, она увидела вдруг лицо Илона: бледные угловатые брови, неспокойного цвета глаза. Ее плечи слегка дрогнули от внезапного прикосновения, ведь она девять дней не говорила ни с одной человеческой душой, и она увидела, как мука прорывается в его взгляде. Он прошептал:
– Что ты сделала с собой? И с этим домом?
Она хотела, даря ему ответный взгляд, поведать брату всю свою путаную повесть, чтобы он понял, почему ее волосы, распущенные и грязные, болтаются по спине, почему она спорит с мертвым королем о его черепе и как научилась создавать из ничего мнимый огонь. Но вид разгневанного Фарра связывал ей язык. И она лишь с усилием произнесла:
– Мы заключили договор, Фарр и я…
– Фарр. – Его губы образовали это имя почти беззвучно, и она кивнула, мучительно прочищая горло.
– Я заставила Халларда Черную Зарю дать мне череп. И просидела всю ночь, окруженная пламенем, и на заре заключила договор. Звездоносец шел через Хел в Ануйн; Фарр поклялся собрать королей, чтобы защитить его, в обмен на череп. Он поклялся своим именем, а также именами других королей Хела. Но он не выполнил свои обязательства. Он даже не попытался разыскать путника в чужом обличье; он просто взял под охрану первого же странника, идущего через Хел, которого нашел…
– Странник не возражал, – врезался в ее слова холодный голос Эверна Сокольничего. – Его преследовали. Он воспользовался нашей защитой.
– Разумеется, его преследовали! Он… – И лишь тут она по-настоящему постигла, сколь велика опасность, которую она навлекла на свой дом. Ее руки, державшие череп, похолодели, и она прошептала:
– Дуак…
Но глаза брата уже переметнулись с ее лица на арфиста.
– Зачем ты прибыл сюда? Звездоносец еще не достиг Ануйна, но ты должен был знать, что торговцы нам обо всем поведают.
– Я думал, что уже вернулся твой отец.
– Во имя Хела, – в голосе Дуака слышалось больше изумления, нежели гнева, – каких слов ты вправе ожидать от моего отца?
– Немногих. – Он стоял, как всегда, совершенно невозмутимый, но настолько отрешенный, как если бы вслушивался в нечто за пределами их слуха. Рэдерле коснулась руки брата.
– Дуак. – Ее голос задрожал. – Дуак. Со мной в Ануйн явились не только хелские короли.
Он закрыл глаза и тревожно выдохнул:
– Кто еще? Два месяца назад ты пропала из Кэйтнарда, забрала отцовский корабль и предоставила Руду скакать домой в одиночестве, не имея ни малейшего понятия, где ты. Теперь ты возникаешь как из-под земли в обществе королей Хела, отверженного арфиста и с увенчанным короной черепом. Если в следующий миг стены этого дома рухнут мне на голову, сомневаюсь, что это меня удивит. – Он на миг умолк. – С тобой все благополучно?
Она покачала головой, все еще шепча:
– Нет. О нет. Дуак, я пыталась защитить Моргона от Гистеслухлома.
– От Гистеслухлома?
– Он… Он следовал за Детом через Хел.
Его лицо утратило всякое выражение. Взгляд переместился с сестры на арфиста. Затем он убрал руки с ее плеч, осторожно, как если бы поднимал камни. – Ладно. – В голосе его не было надежды. – Наверное, мы можем…
Его прервал тугой, словно пружина, голос арфиста:
– Основателя нет в Ане.
– Я чувствовала его присутствие! – вскричала Рэдерле. – Он был позади тебя у ворот Ануйна. Я чувствовала, как его ум обыскивает все уголки Хела; он чуть не прорвался сквозь мой разум, точно черный ветер, и я чувствовала его ненависть, его бешенство…
– Это был не Основатель.
– Но тогда кто… – И она остановилась. Живые и мертвые вокруг нее казались неподвижными, словно фигуры на шахматной доске. Она медленно покачала головой, опять онемев; стиснутый ее хваткой череп стал еще тверже и холоднее. Арфист сказал с неожиданной жесткостью:
– Я ни за что бы не предпочел это место. Но вы не дали мне выбора.
– Моргон? – прошептала она. И тогда вспомнила его быстрое и тихое отбытие из Кэйтнарда. – Я привела тебя сюда, чтобы он мог тебя убить?
Его изнуренное, лишенное надежды лицо было ей ответом. В ней всколыхнулось нечто среднее между выкриком и рыданием, порожденное смятением и скорбью. Она воззрилась на Дета, чувствуя, что дыхание ее стеснено, а в глубине глаз скапливаются жаркие слезы.
– Есть поступки, недостойные смерти. Прокляни нас за все: себя за то, что ты сделал его тем, чем он стал; его за то, что он не видит, чем он стал; а меня за то, что едва не поставила вас лицом к лицу. Ты погубишь его даже своей смертью. Вот дверь. Открой ее. Отыщи корабль, покидающий Ануйн…
– И куда я подамся?
– Куда угодно. Хоть на дно морское, если больше некуда. Играй там костям Илона, мне-то что. Просто уйди, и пусть Звездоносец забудет твое имя и все, что знал о тебе. Уходи…
– Слишком поздно… – Его голос стал почти нежным. – Ты привела меня в свой дом.
Она услышала сзади шаги и торопливо обернулась. Но это был Руд, раскрасневшийся и растрепанный от быстрой скачки, стремительно влетевший в зал. Он бросил зоркий вороний взгляд на сборище привидений, вызванных из могил мечтой о возмездии и вооруженных так, как ни один король Ана не вооружался несколько сотен лет. Руд замер; Рэдерле увидела, что, хотя лицо его и побелело, в глазах мелькает узнавание. Охрэ Проклятый, стоявший с ним рядом, по лицу которого шел багровый шрам от виска и до челюсти, след смертельной раны, схватил Руда за шиворот и рванул назад. Его рука, тяжелая, в кольчужной броне, крепко обвила горло Руда; в другой руке сверкнул нож. Кончик ножа кольнул висок. Охрэ кратко сказал:
– Давай-ка поторгуемся снова.
Мысль Рэдерле, забившая клокочущим фонтаном от испуга и ярости, полыхнула ослепительной белизной поперек лезвия ножа и ударила в глаза Охрэ. Он разинул пасть и выронил нож. Локоть Руда, ухнувший под окольчуженные ребра, похоже, не произвел должного действия, но хватка, стиснувшая горло, ослабла, так как Охрэ поднял ладонь к лицу. Руд высвободился и понесся через зал, задержавшись только, чтобы сорвать со стены древний клинок, висевший там со смерти Хагиса. Он остановился рядом с Дуаком, который сдержанно заметил:
– Будь добр, опусти меч. Последнее, чего я хотел бы, – это битвы в нашем доме.
Короли, казалось, двигались вместе без единого звука. И среди них – арфист, слегка наклонивший голову, как будто его внимание сосредоточилось на чем-то, не имеющем отношения к окружающему. Молчание его вызывало подозрения. Руд издал какой-то горловой звук. Затем покрепче ухватил рукоять меча и сказал:
– Попробуй их в этом убедить. Когда мы сами станем привидениями, мы хотя бы сможем биться с ними на равных. Кто их сюда привел? Дет?
– Рэдерле.
Руд резко повернул голову. И увидел Рэдерле, стоявшую теперь немного позади Дуака. Его глаза переместились с ее утомленного лица на череп в ее руках, и острие меча, звякнув, ударило об пол. Она увидела, как содрогнулся Руд.
– Рэдерле? Я увидел тебя и даже не узнал… – Он швырнул меч на камни и подошел к сестре. Потянулся к ней, как до того Дуак, но его руки упали, прежде чем он ее коснулся.
Он глядел на нее во все глаза, и она видела, что где-то глубоко-глубоко нечто дремлющее и неведомое ему борется с ощущением ее мощи. Руд прошептал:
– Что с тобой случилось? Что случается с людьми, которые пытаются совершить путешествие к горе Эрленстар?
Она сглотнула комок и убрала с черепа одну руку, чтобы коснуться брата.
– Руд…
– Где ты приобрела такую силу? Это не похоже на то, что ты могла прежде.
– Это всегда было во мне.
– Откуда? Я все гляжу на тебя и даже не знаю, кто ты!
– Ты знаешь меня, – прошептала она, горло у нее пылало. – Я из Ана…
– Руд, – заговорил Дуак. Голос его прозвучал с такой странной и неприкрытой тревогой, что Руд оторвал взгляд от сестры. Дуак уставился в дверной проем. Он ощупью поискал сзади Руда. – Руд, вот… Кто он? Скажи мне, это не тот, о ком я думаю, что он…
Руд резко развернулся. Их порог беззвучно, подобно тени, пересек некто на огромном черном скакуне с глазами цвета провалов Фарровых глазниц. Всадник был смуглым, жилистым и могучим. Голову его венчал обруч с одним-единственным кроваво-красным камнем. Рукояти его ножа и меча были оплетены золотом. На богатой накидке поверх брони был вышит древний символ Ана: дуб, принявший удар черной молнии в свою зеленую крону. Всадник оставил на пороге сопровождающих, которые, безусловно, явились из садов и с полей вокруг Ануйна. Позади них в открытую дверь Рэдерле видела стражей Дуака и безоружных слуг, пытавшихся прорваться в зал. Они с тем же успехом могли бы биться о каменную стену. Воздействие всадника на привидения в зале было немедленным: каждый меч тут же оказался обнажен. Фарр выступил вперед, его плоское, лишенное выражения лицо синевато светилось над разрубленной шеей, гигантский клинок взметнулся в его руке. Царственный всадник, не обращая внимания на Фарра, медленно обвел глазами собравшихся и задержал взгляд на Дуаке. Черный конь остановился.
– Эн.
Голос Руда на миг привлек к нему внимание короля, но тут же взгляд Эна вернулся к Дуаку. Голова Эна слегка наклонилась, и он произнес голосом бесстрастным, но непреклонным:
– Мир всем живущим в этом доме, и да не падет на них бесчестье. На тех, у кого есть честь. – Он замолчал, все еще не сводя глаз с Дуака, ибо признал в нем вечное чутье землезакона. Он испустил короткий смешок, в котором было мало веселья. – У тебя лицо того, кто из моря. Но твой отец более удачлив. В тебе чуть больше от моего земленаследника, нежели память о нем…
Дуак, вконец измученный, наконец обрел голос.
– Мир… – Это слово задрожало, и он прочистил горло. – Ты принес мир в этот дом и оставишь его нам, когда уйдешь?
– Не могу. Я дал обет. Он сильнее смерти.
Глаза Дуака закрылись. Губы шевельнулись в неслышимом кратком проклятии. Лицо Эна оборотилось наконец к Фарру; два взгляда пересекли зал и встретились – впервые за шесть столетий въявь, а не в грезах.
– Я поклялся, что, покуда в Ануйне властвуют короли, Фарр из Хела будет властвовать над их кухонными отбросами.
– А я поклялся, – проскрежетал Фарр, – что не сомкну глаз в моей могиле, пока те, кто властвует в Ануйне, не лягут в землю.
Брови Эна приподнялись, сверкнул обруч.
– Ты уже однажды лишился головы. Я слышал, что женщина из Ануйна принесла твой череп из Хела обратно в этот дом и, к своему позору, отворила двери этого дома мертвецам Хела. Я пришел, чтобы очистить его от вонючих отбросов. – Эн взглянул на Рэдерле. – Дай мне череп.
Она стояла, огорошенная презрением в его голосе, в его глазах – темных, оценивающих, устремившихся на башню с железными решетками на окнах, которую он выстроил близ моря для своего земленаследника.
– Ты, – прошептала она, – который принес в этот дом пустые слова, что ты знаешь о мире? Ты, скудоумный правитель, которому лишь бы рубиться на бранном поле, ты, когда умер, оставил в Ануйне загадку, которая была куда больше, чем просто лицо морского цвета. Вы с Фарром готовы драться из-за этого черепа, точно два пса из-за кости. Ты думаешь, что я предала свой дом, что ты знаешь о предательстве? Ты восстал для возмездия, что ты знаешь о возмездии? Ты думал, что справился с непонятным тебе могуществом Илона, когда заточил его в этой башне – так надежно, со столь малым пониманием и столь малым сочувствием. А тебе бы следовало знать, что ты не можешь связать ни скорбь, ни гнев. Ты шесть столетий ждал битвы с Фарром. Что же, прежде чем ты поднимешь меч в этом зале, тебе придется сразиться со мной.
Она выбила свет из щитов, из наручей и украшенных каменьями венцов, из пола – и заключила Эна в сверкающий круг. Затем поискала в зале хотя бы один источник огня – но там не оказалось даже горящей свечи. И она удовольствовалась тем, что извлекла его из памяти – бесформенный, колышущийся, первозданный – такой же, какой создала в ночи под недобрым взглядом Фарра. И облекла этим наваждением мертвецов. Раскрыв ладонь, она показала им, как может играть жаркой стихией, то заставляя ее взметнуться высоко в воздух, то рассыпая брызгами, точно волны, разбивающиеся о твердыню ее духа. Она окружила их мнимым пламенем, как прежде, дабы защититься от них, окружила им себя и наблюдала, как они смыкаются, отстраняясь от языков огня. Она воспламенила щиты и следила, как новые огни падают на пол, бесшумно, словно вешний цвет. По ее воле запылали их венцы, и она любовалась, как призраки запускают в воздух вращающиеся огненные колеса. Она слышала голоса, далекие и неясные: голоса птиц и прерывающийся голос моря. А дальше она слышала только море.
Его эхо вплывало в ее образы и выплывало из них. Она узнала медлительные удары о берег и плавные откаты волн; унылый стон ветра, пролетающего мимо сломанных железных прутьев. Музыка арфы затихла, башня была пуста. Ее внимание возвратилось к Эну; полуослепленная мыслью об огне, она видела короля лишь как тень, немного ссутулившуюся в седле. И ярость – не ее, но его земленаследника – стала собираться в ней, точно единый могучий вал, который мог бы с корнями выворотить башню из прибрежных скал и швырнуть ее в море. Ярость дала ей темное озарение, нашептавшее, как расколоть надвое толстую каменную плиту, как придать узкой черной трещине вид разверзшейся пропасти, безымянной, беспамятной, которая поглотит призрак Эна. Ярость подсказала ей, как заклясть окна и двери ее дома, заперев в нем и живых, и мертвых; как сотворить в доме мнимую дверь, неизменно открытую и ведущую на мнимую волю. Подсказала, как отделить безнадежную горечь, которая снедала ее, от моря, ветра и воспоминания о музыке арфы, и так напитать скорбью камни и стены дома, что никто в нем никогда не рассмеется, ее собственные печаль и гнев шевельнулись в ней, когда она зажигала свет, и смешались с более древними отчаянием и яростью против Эна, и вот уже она не могла их различить; едва ли она помнила теперь, что Эн для нее – просто воспоминание об Ане, а не живой, грозный и безжалостный человек из воспоминаний Илона.
– Ты…
Покосившись на Фарра, который пробегал оценивающим взглядом по балкам и углам дома, Дуак, справившийся наконец с оцепенением, осторожно пробирался к ней через отряд королей. А те стояли в молчаливом ожидании, их диковинные щиты с изображениями неведомого зверья преломляли ровные пылающие четырехугольники заоконного света. Сердце Рэдерле начало колотиться. Она вновь обрела дар речи, и Фарр стремительно повернул голову, услыхав ее слова:
– Что ты здесь делаешь? Мы расстались на Задворках Мира, и ты направился в Лунголд.
Знакомый ровный голос прозвучал сухо, почти без выражения:
– У меня не было желания повстречать на Задворках Мира Моргол или ее стражей. Я поплыл вниз по Квиллу до Хлурле, там мне удалось сесть на корабль до Кэйтнарда. Не так уж много мест в Обитаемом Мире, которые для меня еще открыты.
– И ты явился сюда?
– Как в последнее прибежище.
– Сюда. – Она набрала побольше воздуха в легкие и внезапно заорала на него в ярости и отчаянии, так что Дуак стал как вкопанный: – Ты явился сюда, и это из-за тебя я впустила всех королей Хела в свой дом! – Вопрос Фарра громко проскрежетал в ее мозгу, и она обернулась к нему. – Ты привел не того человека! Он даже не Меняющий Обличья!
– Мы нашли его в этом обличье, и он предпочел его сохранить, – ответил Фарр, ошеломленный до того, что стал оправдываться. – Он был единственным странником, тайно двигавшимся через Хел.
– Не могло такого быть! И это называется соблюдением договоренности? Ты мог бы обыскать все дальние закоулки и пристани Обитаемого Мира и не нашел бы человека, которого я менее хотела бы видеть!
– Я сдержал слово, которое дал. – По лицу Дуака она догадывалась, что этот резкий и странный голос отдается и в его сознании. – Череп мой. Я больше ничего тебе не должен.
– Нет. – Она отступила от него на шаг, ее пальцы тесно сомкнулись вокруг пустого взгляда и неподвижной ухмылки черепа. – Ты оставил того, кого поклялся беречь, где-то в Хеле, где его преследуют мертвецы и может разыскать…
– Там не было никого другого! – Она увидела, что даже Дет слегка вздрогнул при этом отчаянном крике. Фарр шагнул к ней, его глаза недобро тлели. – Женщина, ты своим именем скрепила договор, который привел меня через этот порог, в дом, куда Эн принес этот череп, а с ним – мое последнее проклятие, и возвел меня в короли своих кухонных отбросов. Если ты не отдашь мне этот череп, клянусь…
– Ничем ты не поклянешься. – Она собрала отсветы со щитов, усилила их в уме и бросила желтой полосой перед Фарром. – И ты не тронешь меня.
– Ты можешь справиться с нами со всеми, ведьма? – мрачно спросил он. – Попробуй.
– Погоди, – внезапно вмешался Дуак. Он поднял руку ладонью наружу и задержал в воздухе, когда злобный взгляд Фарра переметнулся на него. – Погоди. – Отчаяние придало его голосу такую властность, что Фарр вмиг присмирел. Дуак осторожно обошел свет на полу, приблизился к Рэдерле и положил руки ей на плечи. Поглядев на него, она увидела вдруг лицо Илона: бледные угловатые брови, неспокойного цвета глаза. Ее плечи слегка дрогнули от внезапного прикосновения, ведь она девять дней не говорила ни с одной человеческой душой, и она увидела, как мука прорывается в его взгляде. Он прошептал:
– Что ты сделала с собой? И с этим домом?
Она хотела, даря ему ответный взгляд, поведать брату всю свою путаную повесть, чтобы он понял, почему ее волосы, распущенные и грязные, болтаются по спине, почему она спорит с мертвым королем о его черепе и как научилась создавать из ничего мнимый огонь. Но вид разгневанного Фарра связывал ей язык. И она лишь с усилием произнесла:
– Мы заключили договор, Фарр и я…
– Фарр. – Его губы образовали это имя почти беззвучно, и она кивнула, мучительно прочищая горло.
– Я заставила Халларда Черную Зарю дать мне череп. И просидела всю ночь, окруженная пламенем, и на заре заключила договор. Звездоносец шел через Хел в Ануйн; Фарр поклялся собрать королей, чтобы защитить его, в обмен на череп. Он поклялся своим именем, а также именами других королей Хела. Но он не выполнил свои обязательства. Он даже не попытался разыскать путника в чужом обличье; он просто взял под охрану первого же странника, идущего через Хел, которого нашел…
– Странник не возражал, – врезался в ее слова холодный голос Эверна Сокольничего. – Его преследовали. Он воспользовался нашей защитой.
– Разумеется, его преследовали! Он… – И лишь тут она по-настоящему постигла, сколь велика опасность, которую она навлекла на свой дом. Ее руки, державшие череп, похолодели, и она прошептала:
– Дуак…
Но глаза брата уже переметнулись с ее лица на арфиста.
– Зачем ты прибыл сюда? Звездоносец еще не достиг Ануйна, но ты должен был знать, что торговцы нам обо всем поведают.
– Я думал, что уже вернулся твой отец.
– Во имя Хела, – в голосе Дуака слышалось больше изумления, нежели гнева, – каких слов ты вправе ожидать от моего отца?
– Немногих. – Он стоял, как всегда, совершенно невозмутимый, но настолько отрешенный, как если бы вслушивался в нечто за пределами их слуха. Рэдерле коснулась руки брата.
– Дуак. – Ее голос задрожал. – Дуак. Со мной в Ануйн явились не только хелские короли.
Он закрыл глаза и тревожно выдохнул:
– Кто еще? Два месяца назад ты пропала из Кэйтнарда, забрала отцовский корабль и предоставила Руду скакать домой в одиночестве, не имея ни малейшего понятия, где ты. Теперь ты возникаешь как из-под земли в обществе королей Хела, отверженного арфиста и с увенчанным короной черепом. Если в следующий миг стены этого дома рухнут мне на голову, сомневаюсь, что это меня удивит. – Он на миг умолк. – С тобой все благополучно?
Она покачала головой, все еще шепча:
– Нет. О нет. Дуак, я пыталась защитить Моргона от Гистеслухлома.
– От Гистеслухлома?
– Он… Он следовал за Детом через Хел.
Его лицо утратило всякое выражение. Взгляд переместился с сестры на арфиста. Затем он убрал руки с ее плеч, осторожно, как если бы поднимал камни. – Ладно. – В голосе его не было надежды. – Наверное, мы можем…
Его прервал тугой, словно пружина, голос арфиста:
– Основателя нет в Ане.
– Я чувствовала его присутствие! – вскричала Рэдерле. – Он был позади тебя у ворот Ануйна. Я чувствовала, как его ум обыскивает все уголки Хела; он чуть не прорвался сквозь мой разум, точно черный ветер, и я чувствовала его ненависть, его бешенство…
– Это был не Основатель.
– Но тогда кто… – И она остановилась. Живые и мертвые вокруг нее казались неподвижными, словно фигуры на шахматной доске. Она медленно покачала головой, опять онемев; стиснутый ее хваткой череп стал еще тверже и холоднее. Арфист сказал с неожиданной жесткостью:
– Я ни за что бы не предпочел это место. Но вы не дали мне выбора.
– Моргон? – прошептала она. И тогда вспомнила его быстрое и тихое отбытие из Кэйтнарда. – Я привела тебя сюда, чтобы он мог тебя убить?
Его изнуренное, лишенное надежды лицо было ей ответом. В ней всколыхнулось нечто среднее между выкриком и рыданием, порожденное смятением и скорбью. Она воззрилась на Дета, чувствуя, что дыхание ее стеснено, а в глубине глаз скапливаются жаркие слезы.
– Есть поступки, недостойные смерти. Прокляни нас за все: себя за то, что ты сделал его тем, чем он стал; его за то, что он не видит, чем он стал; а меня за то, что едва не поставила вас лицом к лицу. Ты погубишь его даже своей смертью. Вот дверь. Открой ее. Отыщи корабль, покидающий Ануйн…
– И куда я подамся?
– Куда угодно. Хоть на дно морское, если больше некуда. Играй там костям Илона, мне-то что. Просто уйди, и пусть Звездоносец забудет твое имя и все, что знал о тебе. Уходи…
– Слишком поздно… – Его голос стал почти нежным. – Ты привела меня в свой дом.
Она услышала сзади шаги и торопливо обернулась. Но это был Руд, раскрасневшийся и растрепанный от быстрой скачки, стремительно влетевший в зал. Он бросил зоркий вороний взгляд на сборище привидений, вызванных из могил мечтой о возмездии и вооруженных так, как ни один король Ана не вооружался несколько сотен лет. Руд замер; Рэдерле увидела, что, хотя лицо его и побелело, в глазах мелькает узнавание. Охрэ Проклятый, стоявший с ним рядом, по лицу которого шел багровый шрам от виска и до челюсти, след смертельной раны, схватил Руда за шиворот и рванул назад. Его рука, тяжелая, в кольчужной броне, крепко обвила горло Руда; в другой руке сверкнул нож. Кончик ножа кольнул висок. Охрэ кратко сказал:
– Давай-ка поторгуемся снова.
Мысль Рэдерле, забившая клокочущим фонтаном от испуга и ярости, полыхнула ослепительной белизной поперек лезвия ножа и ударила в глаза Охрэ. Он разинул пасть и выронил нож. Локоть Руда, ухнувший под окольчуженные ребра, похоже, не произвел должного действия, но хватка, стиснувшая горло, ослабла, так как Охрэ поднял ладонь к лицу. Руд высвободился и понесся через зал, задержавшись только, чтобы сорвать со стены древний клинок, висевший там со смерти Хагиса. Он остановился рядом с Дуаком, который сдержанно заметил:
– Будь добр, опусти меч. Последнее, чего я хотел бы, – это битвы в нашем доме.
Короли, казалось, двигались вместе без единого звука. И среди них – арфист, слегка наклонивший голову, как будто его внимание сосредоточилось на чем-то, не имеющем отношения к окружающему. Молчание его вызывало подозрения. Руд издал какой-то горловой звук. Затем покрепче ухватил рукоять меча и сказал:
– Попробуй их в этом убедить. Когда мы сами станем привидениями, мы хотя бы сможем биться с ними на равных. Кто их сюда привел? Дет?
– Рэдерле.
Руд резко повернул голову. И увидел Рэдерле, стоявшую теперь немного позади Дуака. Его глаза переместились с ее утомленного лица на череп в ее руках, и острие меча, звякнув, ударило об пол. Она увидела, как содрогнулся Руд.
– Рэдерле? Я увидел тебя и даже не узнал… – Он швырнул меч на камни и подошел к сестре. Потянулся к ней, как до того Дуак, но его руки упали, прежде чем он ее коснулся.
Он глядел на нее во все глаза, и она видела, что где-то глубоко-глубоко нечто дремлющее и неведомое ему борется с ощущением ее мощи. Руд прошептал:
– Что с тобой случилось? Что случается с людьми, которые пытаются совершить путешествие к горе Эрленстар?
Она сглотнула комок и убрала с черепа одну руку, чтобы коснуться брата.
– Руд…
– Где ты приобрела такую силу? Это не похоже на то, что ты могла прежде.
– Это всегда было во мне.
– Откуда? Я все гляжу на тебя и даже не знаю, кто ты!
– Ты знаешь меня, – прошептала она, горло у нее пылало. – Я из Ана…
– Руд, – заговорил Дуак. Голос его прозвучал с такой странной и неприкрытой тревогой, что Руд оторвал взгляд от сестры. Дуак уставился в дверной проем. Он ощупью поискал сзади Руда. – Руд, вот… Кто он? Скажи мне, это не тот, о ком я думаю, что он…
Руд резко развернулся. Их порог беззвучно, подобно тени, пересек некто на огромном черном скакуне с глазами цвета провалов Фарровых глазниц. Всадник был смуглым, жилистым и могучим. Голову его венчал обруч с одним-единственным кроваво-красным камнем. Рукояти его ножа и меча были оплетены золотом. На богатой накидке поверх брони был вышит древний символ Ана: дуб, принявший удар черной молнии в свою зеленую крону. Всадник оставил на пороге сопровождающих, которые, безусловно, явились из садов и с полей вокруг Ануйна. Позади них в открытую дверь Рэдерле видела стражей Дуака и безоружных слуг, пытавшихся прорваться в зал. Они с тем же успехом могли бы биться о каменную стену. Воздействие всадника на привидения в зале было немедленным: каждый меч тут же оказался обнажен. Фарр выступил вперед, его плоское, лишенное выражения лицо синевато светилось над разрубленной шеей, гигантский клинок взметнулся в его руке. Царственный всадник, не обращая внимания на Фарра, медленно обвел глазами собравшихся и задержал взгляд на Дуаке. Черный конь остановился.
– Эн.
Голос Руда на миг привлек к нему внимание короля, но тут же взгляд Эна вернулся к Дуаку. Голова Эна слегка наклонилась, и он произнес голосом бесстрастным, но непреклонным:
– Мир всем живущим в этом доме, и да не падет на них бесчестье. На тех, у кого есть честь. – Он замолчал, все еще не сводя глаз с Дуака, ибо признал в нем вечное чутье землезакона. Он испустил короткий смешок, в котором было мало веселья. – У тебя лицо того, кто из моря. Но твой отец более удачлив. В тебе чуть больше от моего земленаследника, нежели память о нем…
Дуак, вконец измученный, наконец обрел голос.
– Мир… – Это слово задрожало, и он прочистил горло. – Ты принес мир в этот дом и оставишь его нам, когда уйдешь?
– Не могу. Я дал обет. Он сильнее смерти.
Глаза Дуака закрылись. Губы шевельнулись в неслышимом кратком проклятии. Лицо Эна оборотилось наконец к Фарру; два взгляда пересекли зал и встретились – впервые за шесть столетий въявь, а не в грезах.
– Я поклялся, что, покуда в Ануйне властвуют короли, Фарр из Хела будет властвовать над их кухонными отбросами.
– А я поклялся, – проскрежетал Фарр, – что не сомкну глаз в моей могиле, пока те, кто властвует в Ануйне, не лягут в землю.
Брови Эна приподнялись, сверкнул обруч.
– Ты уже однажды лишился головы. Я слышал, что женщина из Ануйна принесла твой череп из Хела обратно в этот дом и, к своему позору, отворила двери этого дома мертвецам Хела. Я пришел, чтобы очистить его от вонючих отбросов. – Эн взглянул на Рэдерле. – Дай мне череп.
Она стояла, огорошенная презрением в его голосе, в его глазах – темных, оценивающих, устремившихся на башню с железными решетками на окнах, которую он выстроил близ моря для своего земленаследника.
– Ты, – прошептала она, – который принес в этот дом пустые слова, что ты знаешь о мире? Ты, скудоумный правитель, которому лишь бы рубиться на бранном поле, ты, когда умер, оставил в Ануйне загадку, которая была куда больше, чем просто лицо морского цвета. Вы с Фарром готовы драться из-за этого черепа, точно два пса из-за кости. Ты думаешь, что я предала свой дом, что ты знаешь о предательстве? Ты восстал для возмездия, что ты знаешь о возмездии? Ты думал, что справился с непонятным тебе могуществом Илона, когда заточил его в этой башне – так надежно, со столь малым пониманием и столь малым сочувствием. А тебе бы следовало знать, что ты не можешь связать ни скорбь, ни гнев. Ты шесть столетий ждал битвы с Фарром. Что же, прежде чем ты поднимешь меч в этом зале, тебе придется сразиться со мной.
Она выбила свет из щитов, из наручей и украшенных каменьями венцов, из пола – и заключила Эна в сверкающий круг. Затем поискала в зале хотя бы один источник огня – но там не оказалось даже горящей свечи. И она удовольствовалась тем, что извлекла его из памяти – бесформенный, колышущийся, первозданный – такой же, какой создала в ночи под недобрым взглядом Фарра. И облекла этим наваждением мертвецов. Раскрыв ладонь, она показала им, как может играть жаркой стихией, то заставляя ее взметнуться высоко в воздух, то рассыпая брызгами, точно волны, разбивающиеся о твердыню ее духа. Она окружила их мнимым пламенем, как прежде, дабы защититься от них, окружила им себя и наблюдала, как они смыкаются, отстраняясь от языков огня. Она воспламенила щиты и следила, как новые огни падают на пол, бесшумно, словно вешний цвет. По ее воле запылали их венцы, и она любовалась, как призраки запускают в воздух вращающиеся огненные колеса. Она слышала голоса, далекие и неясные: голоса птиц и прерывающийся голос моря. А дальше она слышала только море.
Его эхо вплывало в ее образы и выплывало из них. Она узнала медлительные удары о берег и плавные откаты волн; унылый стон ветра, пролетающего мимо сломанных железных прутьев. Музыка арфы затихла, башня была пуста. Ее внимание возвратилось к Эну; полуослепленная мыслью об огне, она видела короля лишь как тень, немного ссутулившуюся в седле. И ярость – не ее, но его земленаследника – стала собираться в ней, точно единый могучий вал, который мог бы с корнями выворотить башню из прибрежных скал и швырнуть ее в море. Ярость дала ей темное озарение, нашептавшее, как расколоть надвое толстую каменную плиту, как придать узкой черной трещине вид разверзшейся пропасти, безымянной, беспамятной, которая поглотит призрак Эна. Ярость подсказала ей, как заклясть окна и двери ее дома, заперев в нем и живых, и мертвых; как сотворить в доме мнимую дверь, неизменно открытую и ведущую на мнимую волю. Подсказала, как отделить безнадежную горечь, которая снедала ее, от моря, ветра и воспоминания о музыке арфы, и так напитать скорбью камни и стены дома, что никто в нем никогда не рассмеется, ее собственные печаль и гнев шевельнулись в ней, когда она зажигала свет, и смешались с более древними отчаянием и яростью против Эна, и вот уже она не могла их различить; едва ли она помнила теперь, что Эн для нее – просто воспоминание об Ане, а не живой, грозный и безжалостный человек из воспоминаний Илона.