Страница:
Оставался только один нерешенный вопрос: сегодняшний день. Что это еще за откровения с незнакомцами? Конечно, у них с Рене много общего: род занятий, причем и личных и карьерных, нелады с прошлым, происхождение, социальное положение. Но это не повод бросать любовника-миллионера. Даже смешно: потратить столько времени на Мартина, а потом самой же от всего отказаться. Любовь? Да шут с ней, с любовью! Постулат «С милым и в шалаше рай» давно устарел.
Анаис поднялась и заставила себя несколько раз пройтись по комнате: давний проверенный прием. Если начинаешь впадать в уныние, то ни в коем случае не позволяй себе расслабляться физически. Это только усугубит положение. А вот если заставить тело энергично работать, то оно в скором времени передаст свой задор и мыслям. В здоровом теле здоровый дух. И Анаис стала собираться для похода по магазинам.
Но Рене никак не хотел покидать раз освоенной территории. Где-то внутри, в глубине души, чувствовалось его присутствие. Что же это, в самом деле? Наверное, симпатия, некоторые люди бывают на редкость обаятельны. К тому же Рене ей ровня. С ним не нужно было юлить, притворяться. А отсюда появилась непринужденность, легкость в общении. Словно со старым другом. Однако друг и любовник – вещи принципиально разные.
Телефонный звонок прервал ее мысли. Анаис сняла трубку.
– Алло?
– Анаис? – Женский голос в трубке показался очень знакомым.
– Да, я вас слушаю.
– Не узнала? Это Джуди. Помнишь наш вчерашний разговор о фотосессии?
Еще бы Анаис не помнила!
– Да, конечно.
– Так вот, записывай. Она состоится в Лондоне, завтра. Всего один день. Режиссер Пол Бранкейт, женский журнал «Тиффани», они рекламируют какой-то новый курорт. Вам нужно будет всего лишь изобразить отдыхающую пару влюбленных.
– Да, но Мартин приезжает завтра утром… – попыталась возразить Анаис. По правде говоря, после той мини-ссоры за обедом она все-таки решила уступить ему. Мало ли, вдруг еще обидится. А тут еще эта поездка в Женеву. Два дня – слишком долгий срок для ветреного молодого человека. Анаис представила себе его возвращение: приезжает в надежде отдохнуть после трудов в обществе подруги, а в номере записка: «Целую, буду вечером, укатила в Лондон». Несложно предположить, как будут разворачиваться события дальше. Ах укатила! Ну и скатертью дорожка, повеселимся без тебя! Анаис могла бы поклясться, что все будет именно так. Нет же, лучше пропустить фотосессию, чем приехать потом в пустой отель. Однако миссис Теренс и это предусмотрела.
– Я звонила в Женеву, Мартин вернется только завтра вечером. Так что у тебя как раз появилось свободное время.
Это коренным образом меняет дело. Действительно, что делать до завтрашнего вечера одной? Ну с утра «Аскот», а дальше? В лучшем случае обед с Рене, но это вряд ли, раз Джуди отпускает его на фотосессию, а в худшем – магазины, по которым тоже не очень-то приятно ходить в одиночку.
– Ну если так, то я поеду, – согласилась Анаис. – Моим партнером будет Ноэль?
– Разумеется, дорогая. Так я могу перезванивать в Лондон?
– Да, пожалуйста. И большое вам спасибо, я правда чувствую, что теряю форму. Очень вам признательна.
– Не стоит благодарности, для меня это только пара телефонных звонков, желаю удачи. Пока.
– До свидания.
Итак, завтра она опять увидит Рене. И не просто увидит, а будет находиться с ним рядом целый день. От этой мысли на душе стало легко и ясно, забравшаяся было в сердце хандра рассеялась без следа. Почему? Анаис решила больше не мучить себя сегодня решением каких бы то ни было вопросов. Любовь, не любовь – все равно. Завтра она отлично проведет время, да еще с пользой для дела. Разве этого мало, чтобы хоть ненадолго почувствовать себя счастливой?
Известие о фотосессии застало Рене врасплох. Он никак не думал, что Джуди устроит все так скоро. Нет, это, конечно, хорошо, работой пренебрегать нельзя. Еще вчера Ноэль очень обрадовался бы возможности отлынить от выполнения своих обязанностей любовника, но теперь поездка пришлась не ко времени. У Рене обнаружилось срочное дело: завтра последний день «Аскота», а это значит, что уже после обеда часть жокеев покинет скачки вместе со своими лошадьми. Одним словом, к утру послезавтра многих можно уже не застать в Виндзоре. А Рене необходимо поговорить с Люсьеном. Поэтому, выслушав Джуди, он поспешил к конюшням.
Все здесь выглядело уже не так, как пару часов назад. Ложи опустели, беговую дорожку приводили в порядок служащие в серых формах с эмблемой короны. На разминочных площадках тоже никого не было. Рене прошел непосредственно к конюшням.
Здесь пахло овсом и сеном… Сразу вспомнилась отцовская ферма: бескрайние луга, где можно было, взяв коня, слоняться сутками напролет, увиливая от работы. Речка недалеко от дома, куда водили купать лошадей. А еще гуси, очень злые, норовящие побольнее ущипнуть. Старик Горлач – пестрый, как наседка, почти бесхвостый петух. Кажется, в молодости его крепко потрепал соседский пес Шаст…
Лошади глядели из своих стойл умными, понимающими глазами. Знают ли они, что сейчас творится в душе человека, смотрящего на них? Рене почему-то казалось, что знают. Вот он Гектор прядает ушами и хлопает ресницами, как глупенькая девчонка. Он еще слишком молод, слишком горяч, ему нет дела до абстрактных человеческих проблем, а мысли коротенькие-коротенькие. Но даже этот недалекий, если можно так выразиться, жеребец понимает. Понимает, потому что чувствует. А Рене точно знал, что лошади умеют чувствовать не хуже людей. Вспомнилась давняя история с кобылой Мартой. Она родилась и выросла в табуне его отца, пегая, очень красивая. Месье Дюлье возлагал на нее большие надежды: такую лошадь можно очень выгодно продать даже заводчикам. Но судьба судила иначе. Обычно кобылы не уходят в чужой табун ни под каким предлогом, только если силой продают, да и то могут потом сдохнуть с тоски. Это не заводские лошади без понятий о свободе и привязанностях. А Марта ушла. Влюбилась и дала деру в табун соседа, приглянулся ей там один жеребчик – Фитиль. Мужчины собрались и отловили было эту сладкую парочку. Да что толку, не прошло и месяца, как Марта опять оказалась в соседском табуне. Ее заперли. Но тогда она прямо на глазах стала таять. Отказывалась от пищи, худела не по дням, а по часам. Тогда, чтобы не загубить животное, месье Дюлье, не лишенный, впрочем, романтизма, в одно прекрасное утро отпер загон и, махнув рукой, сказал:
– Ох, достала ты меня, подруга! Иди ты хоть к черту лысому, глаза б мои больше на тебя не смотрели!
И Марта ушла. Отец даже денег за нее не взял, столковались с соседом на том, что все жеребята будут отцовские. А уж как Фитиль обожал свою подругу! Эта лошадиная любовь стала в околотке примером семейного счастья, их даже людям ставили в пример.
И вот теперь Рене глядел на четвероногих красавцев и молчал. Животным не нужны слова, чтобы понять человека. Гектор, даже простоватый Гектор и тот глядел на пришельца сочувственно. Словно слышал невысказанные вслух мысли.
– Сэр, извините, но сюда посторонним вход воспрещен. – Охранник, выросший буквально из-под земли, вырвал Рене из задумчивого оцепенения.
– Да, конечно, но мне нужно поговорить с жокеем, мы договорились встретиться завтра, а тут выяснилось, что мне нужно срочно уехать. Где я могу найти Люсьена Легри?
– Скорее всего, он еще здесь, – кивнул охранник. – Идемте со мной.
Выйдя из конюшни, они обогнули несколько загонов и вошли в небольшое здание, напоминавшее что-то вроде контрольно-пропускного пункта. Там за столом, низко склонившись над бумагами, сидел Легри. Он сосредоточенно что-то писал и поэтому не сразу заметил вошедших.
– К вам с визитом, – учтиво обратился к нему охранник.
Люсьен поднял глаза.
– О, Рене! А я уж думал, что больше не увижу тебя.
Друзья снова обнялись.
– Ну садись, рассказывай, как дела?
Сколько могут разговаривать люди, не видевшиеся несколько лет? Обсудили все: от старых приятелей и одноклассников до выступления на чемпионате мира любимой баскетбольной команды. Оказалось, что Люсьен, который и в детстве увлекался скачками, был замечен на каком-то благотворительном заезде в Париже и приглашен одним частным конезаводчиком для выступления на соревнованиях. Рене в свою очередь рассказывал о модельном бизнесе. Конечно, ни о какой Макбрайт он не упомянул: начал с нуля, снимался в дешевых роликах и т. д.
Карьера, прошлое… Однако Рене пришел не за этим. Его интересовала семья, связь с которой он давно порвал. Но Люсьен, памятуя о том, что эта тема всегда была неприятна другу, тщательно обходил ее. В конце концов Рене надоело ждать и он спросил прямо:
– Плохо, – начал Легри, уставившись перед собой в одну точку. – Даже не знаю, что теперь с ними будет.
– Что-то случилось?
– Не без того. Дела вроде шли хорошо. Но тут пришли эти новые требования по экологическим нормам. Месье Дюлье пригрозили крупным штрафом, если он не переоборудует свои маслобойни и не установит новые фильтры на сточные отходы. Он взял крупную ссуду в банке, все отремонтировал, но ты ведь помнишь, какая стояла жара в июле. До сих пор непонятно, почему произошел пожар, но сгорело почти все. Особенно пострадали посевы. Скот, правда, удалось увести. Угорело только несколько жеребят и серая кобыла. Помнишь, была у вас такая, Мышкой звали?
– Да, – кивнул Рене. Картина разорения, хотя он и не видел ее, предстала перед ним во всей полноте. Черные поля, обугленные каркасы зданий – и ни души кругом.
– Но надо отдать должное твоему отцу. – Люсьен похлопал друга по плечу. – Он не сдается. Обосновался на дальнем выгоне, где все уцелело, и пытается потихоньку отстраиваться. Бросил пить. Вообще как-то подтянулся, взял себя в руки.
– Хорошо. – Рене улыбнулся. Это все, что он мог сказать. Семья? И отец, и мачеха, в сущности, были для него чужими людьми. А уж их дети и подавно. Но родная ферма, где он знал каждый куст, каждую дорожку…
На улице уже давно стемнело. Неожиданно Рене вспомнил, что завтра ему рано утром нужно ехать в Лондон. Он поднялся.
– Ладно, старина. Был рад повидать тебя. Пожалуй, пойду. Утром съемки, нельзя быть не в форме. Попрошу тебя об одолжении: не говори дома о том, что видел меня здесь. Хорошо?
– Как скажешь. – Люсьен на прощание пожал другу руку. – Ладно, может, еще увидимся.
Через полчаса Рене уже шагал по направлению к отелю. Ему не хотелось ехать на такси: дорогой можно было обдумать все произошедшее за день, который оказался весьма насыщенным.
Во-первых, встреча со старым другом. Люсьен невольно заставил Рене задуматься об избранном им пути. Вот он, такой же провинциальный мальчишка без связей и набитого кошелька сумел пробиться в жизни, не прибегая к грязным услугам. Легри не торговал собственным телом, не угождал чужим прихотям, не лгал, не притворялся. Он сохранил и свое имя, и человеческое достоинство. Значит, были другие пути, а Рене смалодушничал, избрал самый легкий. Нет, он не завидовал другу. Но его пример послужил укором и без того больной совести Дюлье. Именно Дюлье, потому что Ноэль совесть давно утратил, точнее не имел ее никогда.
Во-вторых, это гнусное поручение Джуди. Анаис сегодня показалась Рене очень милой, симпатичной девушкой, интересным, глубоким человеком. Почему же нужно портить ей жизнь из-за прихоти миссис Теренс? Однако здесь Рене оборвал свои рассуждения, вспомнив решение, принятое утром: если поддастся, значит, сама виновата. И точка. Нечего сентиментальничать. Но, с другой стороны, он чувствовал, что после их совместного обеда многое как будто изменилось. Теперь утренний вариант выглядел подлостью: пусть Рене не станет прикладывать усилий, чтобы соблазнить ее, пусть все получится само собой, так ведь результат останется тем же. И виноват будет он. Виноват, потому что знал и не предупредил. Потому что был соучастником. Но от осознания собственной подлости легче не становилось. Теперь уже дороги назад нет: завтрашняя фотосессия состоится в любом случае. Кстати, думая о возможности снова встретиться с Анаис, Рене испытывал непонятную ему самому радость. Давно уже работа не вызывала у него подобного энтузиазма. И этот обед… Сегодняшний день стал сплошным откровением. Сколько времени он ни с кем так просто не общался, как с Анаис и Люсьеном? Странная аналогия пришла на ум: Легри его давний друг, а с Анаис он в общей сложности знаком около суток. Разницы же не чувствовалось. Даже больше: с Анаис они коснулись таких тем, на которые он никогда не говорил с Люсьеном. Эффект случайного попутчика… Но что-то подсказывало Рене, что не все так просто.
В-третьих, известие о семье. Как к нему относиться? Должен ли младший Дюлье помочь отцу и мачехе или наплевать на них так же, как они в свое время наплевали на него? Люсьен, кажется, намекал именно на помощь. Но это, конечно, ни к чему не обязывает.
Сколько проблем! Вот уж действительно то пусто, то густо! Голова прямо-таки раскалывалась. Однако день еще не кончился. Солнце уже село, на улицах горели голубоватые фонарики, машины все реже озаряли асфальт фарами. Но люди еще шли куда-то, озабоченные своими проблемами. А раз люди еще не спят, значит, день не кончился. Рене улыбнулся своим мыслям. Интересно, что еще может случиться сегодня? Хотя бы за тот небольшой промежуток времени, пока он дойдет до отеля. И, словно услышав этот невысказанный вызов, кто-то невидимый, кто вершит судьбы людей, нагло усмехнулся. Рене почти увидел его гримасу на черном полотне дороги: лучи фонарей и магазинных вывесок странно переплелись, создав причудливое изображение из бликов и отражений. Тонкие кривые губы, темные впадины глаз… Рене даже остановился, ошеломленный видением. Он мог поклясться, что секунду назад асфальт, как ни парадоксально это звучит, ему улыбался. Улыбался издевательски, а бестелесные, сотканные из света губы шептали: «У меня еще есть козырь в рукаве».
Неожиданно дорога озарилась фарами, раздался визг тормозов и Рене, все еще стоящий посреди тротуара, услышал:
– Месье Ноэль? Что-то потеряли? Не хотите ли прокатиться? Нам есть о чем поговорить.
Сперва Рене решил, что ему и это кажется, после зрительных галлюцинаций начались слуховые. Но голос звенел в воздухе настолько явственно, что было даже странно усомниться в его реальности. Рене повернул голову на звук: в двух шагах от него стоял шикарный «мерседес» иссиня-черного цвета, а из него выглядывала… Да, слух не обманул его: Энн Макбрайт собственной персоной.
– Да садись же, чего стоишь?
Ее слова тяжелым молотом ударили по ушам. Рене потерял всякие ориентиры во времени и пространстве. Это что, Судный день? Чтобы Энн вот так, сама, ни с того ни с сего пригласила его сесть в машину, когда на официальных мероприятиях они договорились даже не здороваться. Сколько раз Рене, столкнувшись с ней, считал себя счастливым, если удавалось просто поймать случайный взгляд, заглянуть ей в глаза, проходя мимо! Они вели себя, как совершенно чужие люди, ведь она вышла замуж. И вот теперь Энн посреди улицы, ни от кого не прячась, зовет его сесть в машину. Не день, а сплошное сумасшествие: Рене сегодня понадобился положительно всем, причем одновременно и срочно. Остается только встретить папашу с семейкой в каком-нибудь темном переулке.
– Ну? – Энн улыбнулась. – Спящий красавец.
И Рене сел в машину. Зачем он это сделал? Хотя почему бы и не сделать? Ни для того, ни для другого варианта развития событий не было никаких препятствий. Вот только Рене все больше и больше чувствовал себя сумасшедшим, оказавшимся заложником собственного воспаленного разума.
– Я уже сто лет тебя не видела, мальчик мой. – Пожалуй, только в устах Энн эти слова не звучали пошло.
Она имела полное право называть Рене хоть мальчиком, хоть сыном, потому что когда-то позаботилась о нем действительно как о собственном ребенке. В ее голосе звучала неподдельная теплота и нежность. Теплые губы коснулись его лба.
– Дай я хоть посмотрю на тебя… Как ты возмужал, окреп… – Она ласково, с материнской заботой пригладила волосы у него на макушке.
И Рене, не чувствуя никакого стеснения, скованности, положил голову ей на плечо. Как хорошо быть рядом с ней!
– Что же ты все молчишь? – Легкий упрек послышался в этих словах. – Не рад меня видеть? Только скажи честно, не лги, как ты привык делать это с другими.
Лгать? Нет, Рене никогда не позволил бы себе обмануть Энн, слишком добрые, слишком прекрасные отношения связывали их.
– Тебе? – прошептал он, закрывая глаза. – Тебе – никогда. Просто у меня сегодня сумасшедший день, а завтра фотосессия в Лондоне. Но я счастлив видеть тебя. Нам так о многом нужно поговорить. Ты же знаешь, что у меня никого на свете нет ближе тебя. А я запутался, совершенно запутался, – в третий раз за сегодняшний день заговорил Дюлье, а Ноэль, эта выдумка, этот жалкий уродец, покорно молчал. – Мне так нужно с тобой посоветоваться! Я устал, устал как никогда.
– Тише, тише, успокойся, все будет хорошо. – Держа голову Рене у себя на коленях, Энн заботливо и нежно гладила его по волосам.
Машина куда-то неслась по шоссе, изредка было слышно, как кашляет шофер. Куда они едут? Какая разница… Закрыв глаза, Рене лежал на коленях у самого дорогого человека на свете и чувствовал необычайное умиротворение, наполнявшее душу. Энн молчала, словно дав ему возможность насладиться моментом в полной мере, прислушаться к внутренним ощущениям. Так прошло минут десять, потом машина остановилась.
– Пойдем погуляем. – Энн ласковым движением растрепала только что приглаженные волосы Рене.
Вышли. Осталась позади решетчатая железная ограда. Раскидистые дубы почти смыкались над головой, вымощенные булыжником дорожки убегали в глубину парка. В тусклом, приглушенном свете фонарей едва можно было различить лица друг друга.
– Давай пойдем сюда, там есть одна уютная беседка.
Свернули. Рене боялся думать о том, зачем приехала Энн. В голову лезли разные неприятные мысли вроде необходимости какой-нибудь срочной услуги, но он отгонял их. Хотелось верить, что ей просто стало без него одиноко. Что нет никаких корыстных целей и задних мыслей.
Сели. Рене без приглашения снова опустил голову ей на колени: так давно было у них заведено.
– Прости, что приехала без предупреждения, – начала Энн. – Но мне очень нужно было тебя видеть. Ты знаешь, я не люблю долгих вступлений. Постараюсь быть краткой. Мой муж – осел и пьяница, жеребец. Он туп как бревно, пьет беспробудно иногда целыми неделями, а когда не пьет, то развлекается на стороне со шлюхами.
Напуганный столь резким переходом от лиризма к реальной жизни, Рене поднял голову.
– Что? – До него пока дошла только интонация, смысла он не уловил.
Энн уронила голову на руки. Нет, она не плакала, эта закаленная ирландка никогда не давала волю слезам. Но только теперь Рене заметил, как опустились некогда гордые плечи, как на тонких пальцах проступили мелкие суставы и даже дорогие кольца и ухоженные длинные ногти не могли скрыть этого.
– Боже! Что с тобой?
Болван, как же он сразу не догадался! Энн приехала сюда искать поддержки, излить душу, а вместо этого нашла маленького ребенка, который с чисто детским эгоизмом тут же начал вываливать на нее собственные проблемы. Рене сел и обнял Энн.
– Говори, я слушаю. Только не молчи.
– Эта подлая скотина растранжирила половину моего состояния, Рене! Как я могла так ошибиться в человеке!
С этими словами она подняла глаза и… Рене так и замер в оцепенении. Может, всему виной был лунный свет, струившийся сквозь резную крышу беседки, а может, неправильные тени, но лицо Энн показалось Рене ужасным. Глаза ввалились и блестели лихорадочным нездоровым блеском, под неестественно бледной, почти восковой кожей проступили пятна скул, бескровные губы стали тонкими, как две нити.
– Рене! Ты не представляешь себе, как я страдаю. – Два серебристых ручейка обозначились на ее щеках. – Рене! Рене! Какая это мерзость, подлость! Он обманул меня. Обвел вокруг пальца, а я была слепа. Влюбилась… Но теперь все в прошлом. – Энн неожиданно сделалась очень серьезной. Все, эмоции кончились, она лишь на секунду потеряла самообладание. – Я знаю, что буду сейчас говорить не самые приятные вещи, но, пожалуйста, выслушай меня. – Энн вытерла глаза платком. – Я уже не молода и гожусь тебе в матери. Даже если делать пластические операции и убивать кучу времени в косметических салонах, я все равно через десять, максимум двадцать, лет превращусь в старуху.
Рене держал ее руку в своей и не мог понять, к чему все эти разговоры. Почему-то вспомнился обед с Анаис: вот так же и ее теплую ладонь он сегодня ощущал под пальцами.
– Если ты откажешься, я пойму и мы все равно останемся друзьями, – продолжала Энн. – Но мне ни с кем никогда не было так хорошо, как с тобой. Ты знаешь, я не лгу. Ведь я любила и люблю тебя по сей день, мой милый мальчик.
И снова Рене ощутил теплый поцелуй на своей щеке.
– Я… Я хочу соединить наши жизни. Навсегда. Я хочу, чтобы мы поженились. Если бы ты знал, как низки, подлы иногда бывают люди, а так называемое общество – это просто парад уродов, худшие из худших. Ты единственный яркий луч в моей жизни. Единственное светлое воспоминание. И когда я думаю, что ввела тебя в эту клоаку безнравственности и порока, мне становится стыдно за себя. Деньги, деньги, но не в деньгах счастье, как ни банально это звучит.
Рене не знал, что и сказать. Нет, определенно, если в мире есть высший разум, то сегодня он решил основательно над ним пошутить. Энн хочет за него замуж. У Рене прямо дыхание перехватило от такого предложения. Да! Да! Как давно он мечтал об этом, как ждал и не смел надеяться! Но тут неожиданно Рене как будто ощутил внутри неясное, тупое сопротивление. Что это? Возникло странное чувство: так бывает иногда – к примеру переставишь в квартире шкаф, а потом машинально ищешь его на прежнем месте. Вот и это «да» возникло по инерции. Чувств уже не было, а остались только привычные слова, обороты речи. Ведь сколько раз Рене в мечтах представлял себе подобное объяснение! Но теперь это «да» шло как будто не от сердца, а от головы.
Энн ждала. Рене же, смущенный неожиданными ощущениями, молчал.
– Не отвечай сразу, подумай. – Она приложила ладонь к его губам. – Не говори. Не говори ни слова. Завтра. Подумай до завтра. В это же время здесь ты скажешь мне: да или нет.
Она поднялась, легкий шелк ее платья скользнул по озябшим пальцам Рене. Еще мгновение – и Энн растворилась в густой зелени парка, растаяла, окутанная серыми тенями. А он остался сидеть в беседке. Мир вокруг замер, остановилось время. Рене не знал, где находится, не знал, сколько времени и какое сегодня число, наступило ли завтра или еще идет сегодня, а может, сегодняшнее сегодня уже превратилось во вчера? Ощущение потерянности, оторванности от мира охватило его. Он сидел в неизвестном парке, на забытой всеми скамейке, один, в темноте, словно на краю вселенной. Сидел неподвижно, уставившись перед собой невидящими глазами. Сидел и гадал: почему он не сказал «да»? Ведь долгие годы все его мечты были устремлены к этой женщине. Рене бредил ею наяву. Что же случилось? Что произошло? Ведь наконец-то судьба повернулась к нему лицом. Рене обхватил голову руками, чувствуя, как хлынула кровь к вискам. Он еще пытался отмахиваться от ответа, который усиленно лез в мысли, пытался сопротивляться ему, обманывать себя. Но все было тщетно. Зажав уши ладонями, Рене все равно слышал в голове это имя – Анаис.
8
Анаис поднялась и заставила себя несколько раз пройтись по комнате: давний проверенный прием. Если начинаешь впадать в уныние, то ни в коем случае не позволяй себе расслабляться физически. Это только усугубит положение. А вот если заставить тело энергично работать, то оно в скором времени передаст свой задор и мыслям. В здоровом теле здоровый дух. И Анаис стала собираться для похода по магазинам.
Но Рене никак не хотел покидать раз освоенной территории. Где-то внутри, в глубине души, чувствовалось его присутствие. Что же это, в самом деле? Наверное, симпатия, некоторые люди бывают на редкость обаятельны. К тому же Рене ей ровня. С ним не нужно было юлить, притворяться. А отсюда появилась непринужденность, легкость в общении. Словно со старым другом. Однако друг и любовник – вещи принципиально разные.
Телефонный звонок прервал ее мысли. Анаис сняла трубку.
– Алло?
– Анаис? – Женский голос в трубке показался очень знакомым.
– Да, я вас слушаю.
– Не узнала? Это Джуди. Помнишь наш вчерашний разговор о фотосессии?
Еще бы Анаис не помнила!
– Да, конечно.
– Так вот, записывай. Она состоится в Лондоне, завтра. Всего один день. Режиссер Пол Бранкейт, женский журнал «Тиффани», они рекламируют какой-то новый курорт. Вам нужно будет всего лишь изобразить отдыхающую пару влюбленных.
– Да, но Мартин приезжает завтра утром… – попыталась возразить Анаис. По правде говоря, после той мини-ссоры за обедом она все-таки решила уступить ему. Мало ли, вдруг еще обидится. А тут еще эта поездка в Женеву. Два дня – слишком долгий срок для ветреного молодого человека. Анаис представила себе его возвращение: приезжает в надежде отдохнуть после трудов в обществе подруги, а в номере записка: «Целую, буду вечером, укатила в Лондон». Несложно предположить, как будут разворачиваться события дальше. Ах укатила! Ну и скатертью дорожка, повеселимся без тебя! Анаис могла бы поклясться, что все будет именно так. Нет же, лучше пропустить фотосессию, чем приехать потом в пустой отель. Однако миссис Теренс и это предусмотрела.
– Я звонила в Женеву, Мартин вернется только завтра вечером. Так что у тебя как раз появилось свободное время.
Это коренным образом меняет дело. Действительно, что делать до завтрашнего вечера одной? Ну с утра «Аскот», а дальше? В лучшем случае обед с Рене, но это вряд ли, раз Джуди отпускает его на фотосессию, а в худшем – магазины, по которым тоже не очень-то приятно ходить в одиночку.
– Ну если так, то я поеду, – согласилась Анаис. – Моим партнером будет Ноэль?
– Разумеется, дорогая. Так я могу перезванивать в Лондон?
– Да, пожалуйста. И большое вам спасибо, я правда чувствую, что теряю форму. Очень вам признательна.
– Не стоит благодарности, для меня это только пара телефонных звонков, желаю удачи. Пока.
– До свидания.
Итак, завтра она опять увидит Рене. И не просто увидит, а будет находиться с ним рядом целый день. От этой мысли на душе стало легко и ясно, забравшаяся было в сердце хандра рассеялась без следа. Почему? Анаис решила больше не мучить себя сегодня решением каких бы то ни было вопросов. Любовь, не любовь – все равно. Завтра она отлично проведет время, да еще с пользой для дела. Разве этого мало, чтобы хоть ненадолго почувствовать себя счастливой?
Известие о фотосессии застало Рене врасплох. Он никак не думал, что Джуди устроит все так скоро. Нет, это, конечно, хорошо, работой пренебрегать нельзя. Еще вчера Ноэль очень обрадовался бы возможности отлынить от выполнения своих обязанностей любовника, но теперь поездка пришлась не ко времени. У Рене обнаружилось срочное дело: завтра последний день «Аскота», а это значит, что уже после обеда часть жокеев покинет скачки вместе со своими лошадьми. Одним словом, к утру послезавтра многих можно уже не застать в Виндзоре. А Рене необходимо поговорить с Люсьеном. Поэтому, выслушав Джуди, он поспешил к конюшням.
Все здесь выглядело уже не так, как пару часов назад. Ложи опустели, беговую дорожку приводили в порядок служащие в серых формах с эмблемой короны. На разминочных площадках тоже никого не было. Рене прошел непосредственно к конюшням.
Здесь пахло овсом и сеном… Сразу вспомнилась отцовская ферма: бескрайние луга, где можно было, взяв коня, слоняться сутками напролет, увиливая от работы. Речка недалеко от дома, куда водили купать лошадей. А еще гуси, очень злые, норовящие побольнее ущипнуть. Старик Горлач – пестрый, как наседка, почти бесхвостый петух. Кажется, в молодости его крепко потрепал соседский пес Шаст…
Лошади глядели из своих стойл умными, понимающими глазами. Знают ли они, что сейчас творится в душе человека, смотрящего на них? Рене почему-то казалось, что знают. Вот он Гектор прядает ушами и хлопает ресницами, как глупенькая девчонка. Он еще слишком молод, слишком горяч, ему нет дела до абстрактных человеческих проблем, а мысли коротенькие-коротенькие. Но даже этот недалекий, если можно так выразиться, жеребец понимает. Понимает, потому что чувствует. А Рене точно знал, что лошади умеют чувствовать не хуже людей. Вспомнилась давняя история с кобылой Мартой. Она родилась и выросла в табуне его отца, пегая, очень красивая. Месье Дюлье возлагал на нее большие надежды: такую лошадь можно очень выгодно продать даже заводчикам. Но судьба судила иначе. Обычно кобылы не уходят в чужой табун ни под каким предлогом, только если силой продают, да и то могут потом сдохнуть с тоски. Это не заводские лошади без понятий о свободе и привязанностях. А Марта ушла. Влюбилась и дала деру в табун соседа, приглянулся ей там один жеребчик – Фитиль. Мужчины собрались и отловили было эту сладкую парочку. Да что толку, не прошло и месяца, как Марта опять оказалась в соседском табуне. Ее заперли. Но тогда она прямо на глазах стала таять. Отказывалась от пищи, худела не по дням, а по часам. Тогда, чтобы не загубить животное, месье Дюлье, не лишенный, впрочем, романтизма, в одно прекрасное утро отпер загон и, махнув рукой, сказал:
– Ох, достала ты меня, подруга! Иди ты хоть к черту лысому, глаза б мои больше на тебя не смотрели!
И Марта ушла. Отец даже денег за нее не взял, столковались с соседом на том, что все жеребята будут отцовские. А уж как Фитиль обожал свою подругу! Эта лошадиная любовь стала в околотке примером семейного счастья, их даже людям ставили в пример.
И вот теперь Рене глядел на четвероногих красавцев и молчал. Животным не нужны слова, чтобы понять человека. Гектор, даже простоватый Гектор и тот глядел на пришельца сочувственно. Словно слышал невысказанные вслух мысли.
– Сэр, извините, но сюда посторонним вход воспрещен. – Охранник, выросший буквально из-под земли, вырвал Рене из задумчивого оцепенения.
– Да, конечно, но мне нужно поговорить с жокеем, мы договорились встретиться завтра, а тут выяснилось, что мне нужно срочно уехать. Где я могу найти Люсьена Легри?
– Скорее всего, он еще здесь, – кивнул охранник. – Идемте со мной.
Выйдя из конюшни, они обогнули несколько загонов и вошли в небольшое здание, напоминавшее что-то вроде контрольно-пропускного пункта. Там за столом, низко склонившись над бумагами, сидел Легри. Он сосредоточенно что-то писал и поэтому не сразу заметил вошедших.
– К вам с визитом, – учтиво обратился к нему охранник.
Люсьен поднял глаза.
– О, Рене! А я уж думал, что больше не увижу тебя.
Друзья снова обнялись.
– Ну садись, рассказывай, как дела?
Сколько могут разговаривать люди, не видевшиеся несколько лет? Обсудили все: от старых приятелей и одноклассников до выступления на чемпионате мира любимой баскетбольной команды. Оказалось, что Люсьен, который и в детстве увлекался скачками, был замечен на каком-то благотворительном заезде в Париже и приглашен одним частным конезаводчиком для выступления на соревнованиях. Рене в свою очередь рассказывал о модельном бизнесе. Конечно, ни о какой Макбрайт он не упомянул: начал с нуля, снимался в дешевых роликах и т. д.
Карьера, прошлое… Однако Рене пришел не за этим. Его интересовала семья, связь с которой он давно порвал. Но Люсьен, памятуя о том, что эта тема всегда была неприятна другу, тщательно обходил ее. В конце концов Рене надоело ждать и он спросил прямо:
– Плохо, – начал Легри, уставившись перед собой в одну точку. – Даже не знаю, что теперь с ними будет.
– Что-то случилось?
– Не без того. Дела вроде шли хорошо. Но тут пришли эти новые требования по экологическим нормам. Месье Дюлье пригрозили крупным штрафом, если он не переоборудует свои маслобойни и не установит новые фильтры на сточные отходы. Он взял крупную ссуду в банке, все отремонтировал, но ты ведь помнишь, какая стояла жара в июле. До сих пор непонятно, почему произошел пожар, но сгорело почти все. Особенно пострадали посевы. Скот, правда, удалось увести. Угорело только несколько жеребят и серая кобыла. Помнишь, была у вас такая, Мышкой звали?
– Да, – кивнул Рене. Картина разорения, хотя он и не видел ее, предстала перед ним во всей полноте. Черные поля, обугленные каркасы зданий – и ни души кругом.
– Но надо отдать должное твоему отцу. – Люсьен похлопал друга по плечу. – Он не сдается. Обосновался на дальнем выгоне, где все уцелело, и пытается потихоньку отстраиваться. Бросил пить. Вообще как-то подтянулся, взял себя в руки.
– Хорошо. – Рене улыбнулся. Это все, что он мог сказать. Семья? И отец, и мачеха, в сущности, были для него чужими людьми. А уж их дети и подавно. Но родная ферма, где он знал каждый куст, каждую дорожку…
На улице уже давно стемнело. Неожиданно Рене вспомнил, что завтра ему рано утром нужно ехать в Лондон. Он поднялся.
– Ладно, старина. Был рад повидать тебя. Пожалуй, пойду. Утром съемки, нельзя быть не в форме. Попрошу тебя об одолжении: не говори дома о том, что видел меня здесь. Хорошо?
– Как скажешь. – Люсьен на прощание пожал другу руку. – Ладно, может, еще увидимся.
Через полчаса Рене уже шагал по направлению к отелю. Ему не хотелось ехать на такси: дорогой можно было обдумать все произошедшее за день, который оказался весьма насыщенным.
Во-первых, встреча со старым другом. Люсьен невольно заставил Рене задуматься об избранном им пути. Вот он, такой же провинциальный мальчишка без связей и набитого кошелька сумел пробиться в жизни, не прибегая к грязным услугам. Легри не торговал собственным телом, не угождал чужим прихотям, не лгал, не притворялся. Он сохранил и свое имя, и человеческое достоинство. Значит, были другие пути, а Рене смалодушничал, избрал самый легкий. Нет, он не завидовал другу. Но его пример послужил укором и без того больной совести Дюлье. Именно Дюлье, потому что Ноэль совесть давно утратил, точнее не имел ее никогда.
Во-вторых, это гнусное поручение Джуди. Анаис сегодня показалась Рене очень милой, симпатичной девушкой, интересным, глубоким человеком. Почему же нужно портить ей жизнь из-за прихоти миссис Теренс? Однако здесь Рене оборвал свои рассуждения, вспомнив решение, принятое утром: если поддастся, значит, сама виновата. И точка. Нечего сентиментальничать. Но, с другой стороны, он чувствовал, что после их совместного обеда многое как будто изменилось. Теперь утренний вариант выглядел подлостью: пусть Рене не станет прикладывать усилий, чтобы соблазнить ее, пусть все получится само собой, так ведь результат останется тем же. И виноват будет он. Виноват, потому что знал и не предупредил. Потому что был соучастником. Но от осознания собственной подлости легче не становилось. Теперь уже дороги назад нет: завтрашняя фотосессия состоится в любом случае. Кстати, думая о возможности снова встретиться с Анаис, Рене испытывал непонятную ему самому радость. Давно уже работа не вызывала у него подобного энтузиазма. И этот обед… Сегодняшний день стал сплошным откровением. Сколько времени он ни с кем так просто не общался, как с Анаис и Люсьеном? Странная аналогия пришла на ум: Легри его давний друг, а с Анаис он в общей сложности знаком около суток. Разницы же не чувствовалось. Даже больше: с Анаис они коснулись таких тем, на которые он никогда не говорил с Люсьеном. Эффект случайного попутчика… Но что-то подсказывало Рене, что не все так просто.
В-третьих, известие о семье. Как к нему относиться? Должен ли младший Дюлье помочь отцу и мачехе или наплевать на них так же, как они в свое время наплевали на него? Люсьен, кажется, намекал именно на помощь. Но это, конечно, ни к чему не обязывает.
Сколько проблем! Вот уж действительно то пусто, то густо! Голова прямо-таки раскалывалась. Однако день еще не кончился. Солнце уже село, на улицах горели голубоватые фонарики, машины все реже озаряли асфальт фарами. Но люди еще шли куда-то, озабоченные своими проблемами. А раз люди еще не спят, значит, день не кончился. Рене улыбнулся своим мыслям. Интересно, что еще может случиться сегодня? Хотя бы за тот небольшой промежуток времени, пока он дойдет до отеля. И, словно услышав этот невысказанный вызов, кто-то невидимый, кто вершит судьбы людей, нагло усмехнулся. Рене почти увидел его гримасу на черном полотне дороги: лучи фонарей и магазинных вывесок странно переплелись, создав причудливое изображение из бликов и отражений. Тонкие кривые губы, темные впадины глаз… Рене даже остановился, ошеломленный видением. Он мог поклясться, что секунду назад асфальт, как ни парадоксально это звучит, ему улыбался. Улыбался издевательски, а бестелесные, сотканные из света губы шептали: «У меня еще есть козырь в рукаве».
Неожиданно дорога озарилась фарами, раздался визг тормозов и Рене, все еще стоящий посреди тротуара, услышал:
– Месье Ноэль? Что-то потеряли? Не хотите ли прокатиться? Нам есть о чем поговорить.
Сперва Рене решил, что ему и это кажется, после зрительных галлюцинаций начались слуховые. Но голос звенел в воздухе настолько явственно, что было даже странно усомниться в его реальности. Рене повернул голову на звук: в двух шагах от него стоял шикарный «мерседес» иссиня-черного цвета, а из него выглядывала… Да, слух не обманул его: Энн Макбрайт собственной персоной.
– Да садись же, чего стоишь?
Ее слова тяжелым молотом ударили по ушам. Рене потерял всякие ориентиры во времени и пространстве. Это что, Судный день? Чтобы Энн вот так, сама, ни с того ни с сего пригласила его сесть в машину, когда на официальных мероприятиях они договорились даже не здороваться. Сколько раз Рене, столкнувшись с ней, считал себя счастливым, если удавалось просто поймать случайный взгляд, заглянуть ей в глаза, проходя мимо! Они вели себя, как совершенно чужие люди, ведь она вышла замуж. И вот теперь Энн посреди улицы, ни от кого не прячась, зовет его сесть в машину. Не день, а сплошное сумасшествие: Рене сегодня понадобился положительно всем, причем одновременно и срочно. Остается только встретить папашу с семейкой в каком-нибудь темном переулке.
– Ну? – Энн улыбнулась. – Спящий красавец.
И Рене сел в машину. Зачем он это сделал? Хотя почему бы и не сделать? Ни для того, ни для другого варианта развития событий не было никаких препятствий. Вот только Рене все больше и больше чувствовал себя сумасшедшим, оказавшимся заложником собственного воспаленного разума.
– Я уже сто лет тебя не видела, мальчик мой. – Пожалуй, только в устах Энн эти слова не звучали пошло.
Она имела полное право называть Рене хоть мальчиком, хоть сыном, потому что когда-то позаботилась о нем действительно как о собственном ребенке. В ее голосе звучала неподдельная теплота и нежность. Теплые губы коснулись его лба.
– Дай я хоть посмотрю на тебя… Как ты возмужал, окреп… – Она ласково, с материнской заботой пригладила волосы у него на макушке.
И Рене, не чувствуя никакого стеснения, скованности, положил голову ей на плечо. Как хорошо быть рядом с ней!
– Что же ты все молчишь? – Легкий упрек послышался в этих словах. – Не рад меня видеть? Только скажи честно, не лги, как ты привык делать это с другими.
Лгать? Нет, Рене никогда не позволил бы себе обмануть Энн, слишком добрые, слишком прекрасные отношения связывали их.
– Тебе? – прошептал он, закрывая глаза. – Тебе – никогда. Просто у меня сегодня сумасшедший день, а завтра фотосессия в Лондоне. Но я счастлив видеть тебя. Нам так о многом нужно поговорить. Ты же знаешь, что у меня никого на свете нет ближе тебя. А я запутался, совершенно запутался, – в третий раз за сегодняшний день заговорил Дюлье, а Ноэль, эта выдумка, этот жалкий уродец, покорно молчал. – Мне так нужно с тобой посоветоваться! Я устал, устал как никогда.
– Тише, тише, успокойся, все будет хорошо. – Держа голову Рене у себя на коленях, Энн заботливо и нежно гладила его по волосам.
Машина куда-то неслась по шоссе, изредка было слышно, как кашляет шофер. Куда они едут? Какая разница… Закрыв глаза, Рене лежал на коленях у самого дорогого человека на свете и чувствовал необычайное умиротворение, наполнявшее душу. Энн молчала, словно дав ему возможность насладиться моментом в полной мере, прислушаться к внутренним ощущениям. Так прошло минут десять, потом машина остановилась.
– Пойдем погуляем. – Энн ласковым движением растрепала только что приглаженные волосы Рене.
Вышли. Осталась позади решетчатая железная ограда. Раскидистые дубы почти смыкались над головой, вымощенные булыжником дорожки убегали в глубину парка. В тусклом, приглушенном свете фонарей едва можно было различить лица друг друга.
– Давай пойдем сюда, там есть одна уютная беседка.
Свернули. Рене боялся думать о том, зачем приехала Энн. В голову лезли разные неприятные мысли вроде необходимости какой-нибудь срочной услуги, но он отгонял их. Хотелось верить, что ей просто стало без него одиноко. Что нет никаких корыстных целей и задних мыслей.
Сели. Рене без приглашения снова опустил голову ей на колени: так давно было у них заведено.
– Прости, что приехала без предупреждения, – начала Энн. – Но мне очень нужно было тебя видеть. Ты знаешь, я не люблю долгих вступлений. Постараюсь быть краткой. Мой муж – осел и пьяница, жеребец. Он туп как бревно, пьет беспробудно иногда целыми неделями, а когда не пьет, то развлекается на стороне со шлюхами.
Напуганный столь резким переходом от лиризма к реальной жизни, Рене поднял голову.
– Что? – До него пока дошла только интонация, смысла он не уловил.
Энн уронила голову на руки. Нет, она не плакала, эта закаленная ирландка никогда не давала волю слезам. Но только теперь Рене заметил, как опустились некогда гордые плечи, как на тонких пальцах проступили мелкие суставы и даже дорогие кольца и ухоженные длинные ногти не могли скрыть этого.
– Боже! Что с тобой?
Болван, как же он сразу не догадался! Энн приехала сюда искать поддержки, излить душу, а вместо этого нашла маленького ребенка, который с чисто детским эгоизмом тут же начал вываливать на нее собственные проблемы. Рене сел и обнял Энн.
– Говори, я слушаю. Только не молчи.
– Эта подлая скотина растранжирила половину моего состояния, Рене! Как я могла так ошибиться в человеке!
С этими словами она подняла глаза и… Рене так и замер в оцепенении. Может, всему виной был лунный свет, струившийся сквозь резную крышу беседки, а может, неправильные тени, но лицо Энн показалось Рене ужасным. Глаза ввалились и блестели лихорадочным нездоровым блеском, под неестественно бледной, почти восковой кожей проступили пятна скул, бескровные губы стали тонкими, как две нити.
– Рене! Ты не представляешь себе, как я страдаю. – Два серебристых ручейка обозначились на ее щеках. – Рене! Рене! Какая это мерзость, подлость! Он обманул меня. Обвел вокруг пальца, а я была слепа. Влюбилась… Но теперь все в прошлом. – Энн неожиданно сделалась очень серьезной. Все, эмоции кончились, она лишь на секунду потеряла самообладание. – Я знаю, что буду сейчас говорить не самые приятные вещи, но, пожалуйста, выслушай меня. – Энн вытерла глаза платком. – Я уже не молода и гожусь тебе в матери. Даже если делать пластические операции и убивать кучу времени в косметических салонах, я все равно через десять, максимум двадцать, лет превращусь в старуху.
Рене держал ее руку в своей и не мог понять, к чему все эти разговоры. Почему-то вспомнился обед с Анаис: вот так же и ее теплую ладонь он сегодня ощущал под пальцами.
– Если ты откажешься, я пойму и мы все равно останемся друзьями, – продолжала Энн. – Но мне ни с кем никогда не было так хорошо, как с тобой. Ты знаешь, я не лгу. Ведь я любила и люблю тебя по сей день, мой милый мальчик.
И снова Рене ощутил теплый поцелуй на своей щеке.
– Я… Я хочу соединить наши жизни. Навсегда. Я хочу, чтобы мы поженились. Если бы ты знал, как низки, подлы иногда бывают люди, а так называемое общество – это просто парад уродов, худшие из худших. Ты единственный яркий луч в моей жизни. Единственное светлое воспоминание. И когда я думаю, что ввела тебя в эту клоаку безнравственности и порока, мне становится стыдно за себя. Деньги, деньги, но не в деньгах счастье, как ни банально это звучит.
Рене не знал, что и сказать. Нет, определенно, если в мире есть высший разум, то сегодня он решил основательно над ним пошутить. Энн хочет за него замуж. У Рене прямо дыхание перехватило от такого предложения. Да! Да! Как давно он мечтал об этом, как ждал и не смел надеяться! Но тут неожиданно Рене как будто ощутил внутри неясное, тупое сопротивление. Что это? Возникло странное чувство: так бывает иногда – к примеру переставишь в квартире шкаф, а потом машинально ищешь его на прежнем месте. Вот и это «да» возникло по инерции. Чувств уже не было, а остались только привычные слова, обороты речи. Ведь сколько раз Рене в мечтах представлял себе подобное объяснение! Но теперь это «да» шло как будто не от сердца, а от головы.
Энн ждала. Рене же, смущенный неожиданными ощущениями, молчал.
– Не отвечай сразу, подумай. – Она приложила ладонь к его губам. – Не говори. Не говори ни слова. Завтра. Подумай до завтра. В это же время здесь ты скажешь мне: да или нет.
Она поднялась, легкий шелк ее платья скользнул по озябшим пальцам Рене. Еще мгновение – и Энн растворилась в густой зелени парка, растаяла, окутанная серыми тенями. А он остался сидеть в беседке. Мир вокруг замер, остановилось время. Рене не знал, где находится, не знал, сколько времени и какое сегодня число, наступило ли завтра или еще идет сегодня, а может, сегодняшнее сегодня уже превратилось во вчера? Ощущение потерянности, оторванности от мира охватило его. Он сидел в неизвестном парке, на забытой всеми скамейке, один, в темноте, словно на краю вселенной. Сидел неподвижно, уставившись перед собой невидящими глазами. Сидел и гадал: почему он не сказал «да»? Ведь долгие годы все его мечты были устремлены к этой женщине. Рене бредил ею наяву. Что же случилось? Что произошло? Ведь наконец-то судьба повернулась к нему лицом. Рене обхватил голову руками, чувствуя, как хлынула кровь к вискам. Он еще пытался отмахиваться от ответа, который усиленно лез в мысли, пытался сопротивляться ему, обманывать себя. Но все было тщетно. Зажав уши ладонями, Рене все равно слышал в голове это имя – Анаис.
8
Рене приник губами к ее полуобнаженной груди. На мгновение ему показалось, что дрожь приятного возбуждения пробежала по горячему телу Анаис. Песок прилип к нежной бархатистой коже девушки, и Рене, плавным медленным движением снимая с партнерши футболку, чувствовал пальцами каждую песчинку. Он спустился к шее, лаская обнаженные плечи.
Анаис подалась вперед: ей хотелось приникнуть к сильному загорелому телу. Голый живот коснулся холодной пуговицы его джинсов. В следующее мгновение Рене слился с партнершей в бесконечно приятном, блаженном поцелуе. Анаис почувствовала, как немеют в сладостном экстазе руки и ноги, как тело расслабляется само собой, готовясь принять в себя мужчину, чьи объятия доставляют столько удовольствия.
Рене стал спускаться ниже, все еще не в силах прийти в себя после поцелуя. Он чувствовал, как страсть захватывает его целиком, и пытался ей сопротивляться, но потребность оказалась сильнее воли. Анаис вся трепетала в его руках, трепетала от наслаждения, как и он сам. Пальцы нащупали на спине застежку купальника. Бретельки стали сползать вниз по плечам, все больше обнажая грудь. Анаис откинулась назад, давая партнеру возможность убрать эту досадную деталь одежды, до сих пор стоявшую между ними. Рене откинул лифчик в сторону и мягкими плавными движениями стал ласкать грудь. Анаис лежала на спине, расслабленная, не способная даже пошевелить руками. Он коснулся губами соска, и она едва сдержала стон, тело словно пронзило током, она выгнулась, запрокинув голову, а Рене уже развязывал шнурки нижней части купальника. Жалкий синий треугольничек распластался на песке рядом с лифчиком.
Теперь Анаис, поменяв позу, села. Она обвила сильный стан партнера, эротично заведя правую ногу ему за спину. Рене наклонился ниже, чтобы в кадре со спины были видны ее плечи.
Осталось самое сложное. Анаис не любила оказываться в объективе полностью голой, ведь это реклама, а не стриптиз. Однако редактор журнала просил хотя бы пару откровенных снимков, мотивируя тем, что подобные вещи сильно действуют на публику. Конечно, Анаис не согласилась бы, но, когда увидела чек, пообещала постараться. Другой вопрос, что здесь не все зависит только от тебя. Есть партнеры, с которыми невозможно изобразить страсть. Закрепощенные, скованные, они выполняют все механически, и, кувыркаясь нагишом с таким молодчиком, чувствуешь себя так, словно с манекеном обнимаешься. Но есть другие, которым отдаешься с легкостью. Можно ничего не уметь самой – мужчина, как ведущий актер в подобных сценах, сделает все что нужно. Правильно выберет позу, сгруппирует тело партнерши. Лежи себе в расслабленном состоянии и просто не сопротивляйся. Как раз таким был и Рене. Степень его профессионализма откровенно заставляла завидовать.
Анаис подалась вперед: ей хотелось приникнуть к сильному загорелому телу. Голый живот коснулся холодной пуговицы его джинсов. В следующее мгновение Рене слился с партнершей в бесконечно приятном, блаженном поцелуе. Анаис почувствовала, как немеют в сладостном экстазе руки и ноги, как тело расслабляется само собой, готовясь принять в себя мужчину, чьи объятия доставляют столько удовольствия.
Рене стал спускаться ниже, все еще не в силах прийти в себя после поцелуя. Он чувствовал, как страсть захватывает его целиком, и пытался ей сопротивляться, но потребность оказалась сильнее воли. Анаис вся трепетала в его руках, трепетала от наслаждения, как и он сам. Пальцы нащупали на спине застежку купальника. Бретельки стали сползать вниз по плечам, все больше обнажая грудь. Анаис откинулась назад, давая партнеру возможность убрать эту досадную деталь одежды, до сих пор стоявшую между ними. Рене откинул лифчик в сторону и мягкими плавными движениями стал ласкать грудь. Анаис лежала на спине, расслабленная, не способная даже пошевелить руками. Он коснулся губами соска, и она едва сдержала стон, тело словно пронзило током, она выгнулась, запрокинув голову, а Рене уже развязывал шнурки нижней части купальника. Жалкий синий треугольничек распластался на песке рядом с лифчиком.
Теперь Анаис, поменяв позу, села. Она обвила сильный стан партнера, эротично заведя правую ногу ему за спину. Рене наклонился ниже, чтобы в кадре со спины были видны ее плечи.
Осталось самое сложное. Анаис не любила оказываться в объективе полностью голой, ведь это реклама, а не стриптиз. Однако редактор журнала просил хотя бы пару откровенных снимков, мотивируя тем, что подобные вещи сильно действуют на публику. Конечно, Анаис не согласилась бы, но, когда увидела чек, пообещала постараться. Другой вопрос, что здесь не все зависит только от тебя. Есть партнеры, с которыми невозможно изобразить страсть. Закрепощенные, скованные, они выполняют все механически, и, кувыркаясь нагишом с таким молодчиком, чувствуешь себя так, словно с манекеном обнимаешься. Но есть другие, которым отдаешься с легкостью. Можно ничего не уметь самой – мужчина, как ведущий актер в подобных сценах, сделает все что нужно. Правильно выберет позу, сгруппирует тело партнерши. Лежи себе в расслабленном состоянии и просто не сопротивляйся. Как раз таким был и Рене. Степень его профессионализма откровенно заставляла завидовать.