Бруно сидел сзади, а Харпер рядом с ним. Ринфилд, чей угрюмый вид показывал, что его мрачные предчувствия по поводу Крау сбываются, занял место рядом с водителем. Погода не способствовала бодрости духа — был ранний рассвет, хмурый, унылый, темные низкие тучи сыпали снегом. Отъехав несколько сот ярдов от запасных путей, Харпер, сидевший справа, протер запотевшее стекло и всмотрелся сквозь него, после чего тронул Бруно за руку.
— Никогда не видел ничего подобного. Что бы это могло быть?
— Я отсюда не вижу.
— На крышах тех домов. Кустики, кусты... О, боже, они даже деревья там посадили!
— Сады на крыше. Очень распространено в Центральной Европе. Если ты живешь в городской квартире, это не значит, что ты не можешь иметь клочка земли. Многие имеют даже газоны.
Бруно протер стекло со своей стороны. Здание слева от него было самым зловещим, мрачным и неприступным из всех, что он когда-нибудь видел. Он сосчитал этажи — девять, увидел окна — все зарешечены. Он осмотрел угрожающие обводы колючей проволоки на крыше, сторожевые вышки на северном и южном углах. Снизу нельзя было рассмотреть, что находится на вышках, но он и так знал, что там прожектора и сирены. Он взглянул на Харпера и приподнял брови: шофер, когда к нему обратились по-английски, улыбнулся и пожал плечами, но вероятность того, что тот работал на Сергиуса, была очень велика, а полковник не привлекал к работе тех, кто не говорил по-английски. Харпер перехватил взгляд и кивнул, хотя подтверждение это было лишним: он сам слишком красочно расписал Лабиан. Его вид убеждал в бесперспективности всяких попыток проникновения туда.
Через четверть мили они проехали мимо вереницы черных автомобилей, стоявших у правого тротуара. Впереди располагался катафалк — был ранний час, но день уже начался, и кортеж, подумал Бруно, должен был куда-то тронуться. На противоположной стороне тротуара размещалось строение с черными занавесками на окнах. Дверь была также задрапирована черным материалом, и на нем был изображен белый крест. Бруно увидел, что дверь открылась и показался гроб, покоящийся на плечах двух передних носильщиков.
— Как по заказу, — прошептал Бруно.
Затем показался и весь гроб, но Харпер сделал вид, что не видит этой картины.
При этом следовало учесть, что население Крау составляло всего лишь четверть миллиона человек.
Поголовное снятие отпечатков пальцев у персонала прошло до полудня.
Вполне объяснимое возмущение и негодование, охватившее людей, потребовало от Ринфилда такта и усилий. На толстокожего Сергиуса, удобно расположившегося в кресле и наблюдавшего за процедурой, угрюмый вид и мрачные взгляды циркового люда мало действовали. Когда дело уже шло к концу, его позвали к телефону, но так как разговор шел на его родном языке, то ни Ринфилд, ни Мария содержание разговора не поняли.
Сергиус осушил рюмку и осведомился:
— А где Бруно Вилдермен?
— На арене. Но... вы что, всерьез собираетесь взять отпечатки и у него? Его родные братья...
— Я настолько глупо выгляжу? Идемте. Вы тоже...
Когда появились Сергиус и Ринфилд, Бруно отошел от натянутой низко над ареной проволоки. Без всякого выражения, взглянув на Сергиуса, он поинтересовался, приблизившись к ним:
— Какие новости, полковник?
— Поступили сообщения и от железнодорожников и от авиаторов. Но, к сожалению, результаты отрицательные. Ничьих следов вдоль дороги не обнаружено.
— Выходит, это похищение?
— Других объяснений я не нахожу.
Ринфилд сидел за столом. Мария занимала свое место секретарши.
Сергиус и Модес стояли. Атмосфера была нечто среднее между спокойной и натянутой.
Сергиус взял у Ринфилда листок бумаги, который тот внимательно изучал, и протянул его Бруно. Там был напечатанный по-английски текст, которые гласил:
"Братьев Вилдермен вернут живыми за выкуп в 50 тысяч долларов.
Банкноты бывшие в употреблении и различных достоинств. Инструкция по обмену в воскресенье, освобождение в понедельник. В случае отказа — в понедельник получаете два мизинца. Установить их принадлежность можете как угодно. Еще два пальца — во вторник. В среду — двух одноруких цирковых гимнастов".
Бруно вернул листок Сергиусу.
— Ваши подозрения подтвердились.
— Да, я оказался прав. У вас нет нервов и чувств. Да, это так похоже.
— Похоже, что они не знают жалости.
— Это так.
— И они профессионалы?
— Да.
— Они сдерживают свои обещания?
— Неужели вы так наивны, что пытаетесь таким образом заманить меня в ловушку? Вы задаете такие вопросы, как будто я лично знаком с этими людьми. Если это те, о ком я думаю, а почерк весьма похож, значит это достаточно опытная и умелая шайка похитителей, осуществившая похищения многих людей за последние годы, — вздохнул полковник.
— Вы знаете членов этой шайки?
— Мы думаем, что знаем одного-двух.
— Тогда почему они на свободе?
— Подозрения, мой дорогой Вилдермен, еще не доказательства. Нельзя вынести смертный приговор, основываясь на одних подозрениях.
— Вернемся к предыдущему вопросу. Об их обещаниях. Они осуществляют свои угрозы? И если выкуп будет заплачен, вернут ли они моих братьев живыми?
— Гарантировать не могу. Но по прошлым случаям можно сказать, что шансы достаточно высоки. Для них, как специалистов по похищению людей, это очень выгодное дело. В данном контексте это звучит нелепо, но в послании чувствуется глубокое доверие и добрая воля. Если похищенных людей вернут целыми и невредимыми после выплаты выкупа, то родственники будущей жертвы сразу откликнутся на требования, понимая, что только так можно вернуть жертву похищения. Но если похищение совершено с целью сначала получить выкуп, а жертву потом прикончить, то родственники следующего похищенного могут посчитать, что выкуп напрасная трата времени и средств.
— Есть ли шанс выследить их до понедельника?
— Четыре дня? Боюсь, что этого слишком мало.
— Тогда нам необходимо держать деньги наготове, не так ли?
Сергиус кивнул, а Бруно повернулся к Ринфилду.
— Мне потребуется год, чтобы расплатиться с вами, сэр.
Ринфилд улыбнулся, но не очень весело.
— Я сделаю это для ребят сам, не нужно никаких возвратов. Я совершенно эгоистичен, потому что нигде и никогда не будет группы, подобной «Слепым орлам».
— Как вы думаете, за нами следят? — осведомился Харпер.
— Не знаю. Может быть наблюдают, но по пятам не идут.
Через двести или триста ярдов переулок переходил в извилистую загородную тропку. Очень скоро она привела к прочному деревянному мосту, переброшенному через спокойную и, вероятно, очень глубокую речку шириной футов в тридцать, уже покрытую льдом вдоль обоих берегов.
Бруно быстро обследовал мост и поспешил присоединиться к Харперу, чье хождение по кругу явно выдавало, что он не в ладах с низкими температурами. Сразу же за мостом дорожка скрывалась в густом сосновом лесу. Менее чем через четверть мили мужчины вышли на большую полукруглую поляну, лежащую справа от дороги.
— Вертолет приземлится здесь, — сообщил Харпер.
— Ничего, если я заберу невесту на чашку кофе? — осведомился Бруно.
Ринфилд улыбнулся, кивнул, и снова принял озабоченный вид. Бруно помог девушке надеть меховое манто и они вышли на улицу под мелкий снег.
— Кофе мы могли бы попить в буфете или у тебя. Сейчас холодно и сыро, — сердито сказала Мария.
— Уже ворчишь, а мы ведь еще не женаты. Тут всего пара сотен ярдов. И ты увидишь, что у Бруно Вилдермена всегда имеются веские причины.
— И какие же?
— Помнишь трех приятелей, что прошлой ночью столь преданно следовали за нами?
— Да, — она испуганно взглянула на него. — Ты имеешь в виду...
— Нет, они отдыхают — снег неприятен как для завитой, так и для лысой головки. Сейчас за нами следит коротышка на три дюйма ниже тебя, в зимней шапке, поношенном пальто, мешковатых брюках и стоптанных башмаках.
Они зашли в кафе. В этой стране, похоже, во всех кафе было максимально дымно и минимально освещено. У вошедшего сюда сразу же начинали болеть глаза. Пара канделябров едва освещала помещение. Бруно провел Марию, успешно ориентируясь, к угловому столику. Она с отвращением осмотрелась.
— Семейная жизнь похожа на это кафе?
— Может случиться так, что об этом ты будешь вспоминать, как о самых счастливых днях.
Коротышка опустился на ближайший к двери стул, вытащил откуда-то рваную газету и, положив локти на стол, подпер голову руками. Бруно повернулся к Марии.
— Кроме шуток, тут есть какой-то багажный шарм, — он приложил палец к губам, наклонился вперед и поднял воротник ее пальто. В изгибе воротника удобно расположилось маленькое блестящее устройство, не более горошины. Он показал его ей. Глаза девушки широко раскрылись. — Наведи порядок, ладно?
Бруно поднялся, приблизился к изогнувшейся за столом их тени, бесцеремонно схватил его за правую кисть и резко крутанул. У мужчины вырвался крик боли, но остальные посетители никак на это не отреагировали.
Это послужило для них хоть каким-то развлечением. В руке мужчины были зажаты наушники. От них шел провод к маленькой, не больше пачки сигарет, металлической коробочке, которая находилась во внутреннем кармане его пиджака. Бруно опустил эти игрушки в свой карман и ласково сказал:
— Передай своему шефу, что следующему, кто будет следить за мной, уже не удастся вернуться назад для доклада. Убирайся!
Мужчина торопливо ушел, держась за руку, и постанывая. Бруно вернулся на свое место и показал девушке трофеи.
— Давай-ка их испытаем, — он пристроил крохотный наушник себе в ухо.
Мария приблизила губы к воротнику.
— Я люблю тебя. Правда. Навсегда, — прошептала она.
Бруно вытащил наушник.
— Работает прекрасно, хотя и не понимает, что вещает, — он убрал приборчик в карман. — Они очень настойчивы, но уж слишком явно.
— Не для меня. Думаю, что ты делаешь мою работу. Но зачем ты раскрылся, что мы знаем о слежке?
— Они и так все знают. Вероятно, теперь они уберут от меня хвост и я смогу спокойно передвигаться. Да и как бы я смог рассказать тебе о своей тайне?
— О чем ты собираешься рассказывать?
— О братьях.
— Прости, но я никак не могу понять, зачем их похитили?
— Ну, с одной стороны это сделал изворотливый лгун и садист...
— Сергиус?
— А что, разве можно еще найти подобного лицемерного, изворотливого, лживого садиста? Ему всего-навсего необходимо было получить отпечатки пальцев всего штата цирка.
— Что это ему даст?
— Кроме того, что они помогут ему почувствовать, что он всемогущ и умен, ничего придумать не могу. Но это и не имеет значения. Братья будут его заложниками. Если я зайду слишком далеко, с ними случится непоправимое.
— Ты говорил об этом доктору Харперу? Ты не можешь рисковать их жизнями, Бруно, не можешь! Ох, если я потеряю тебя, и исчезнут они, то с кем останусь я...
— Ну, ладно, похоже ты самая большая плакса из всех, кого я встречал.
И как тебя держат в ЦРУ?
— Итак, ты не веришь в историю с похищением?
— Любишь меня? — она кивнула. — Веришь мне? — Мария снова кивнула. Тогда не обсуждай ни с кем то, о чем я буду с тобой говорить.
Мария кивнула в третий раз и поинтересовалась:
— Включая и Харпера?
— Включая и Харпера. У него светлый ум, но он ортодокс и у него нет европейского склада ума. А у меня обыкновенный ум, но я родился здесь. Он может не заинтересоваться теми импровизациями, которые могут заинтересовать меня.
— Какие импровизации?
— Ну, вот, идеальная жена. «Как могло попасть то красное пятнышко на твой носовой платок»? Откуда я могу знать, какие будут импровизации? Я даже не знаю, что буду делать сам.
— Похищение?
— Чепуха! Он должен был придумать историю, чтобы оправдать их исчезновение. Ты же слышала, как он заявил, что знает парочку человек из шайки, но доказать ничего не может? Если бы Сергиус действительно их знал, то быстренько отправил бы их в Лабиан и вытряхнул бы из них правду за пять минут до того, как они сдохнут в агонии с выпущенными кишками, обмотанными вокруг их шей. Ты что, считаешь, что мы еще в Новом Свете?
Девушка печально вздохнула.
— Но почему угрозы? Почему обещание отрубить твоим братьям пальцы?
Зачем требовать выкуп?
— Для правдоподобности. Кроме того, легко можно предположить, что бесчестный Сергиус будет чувствовать себя уверенней, имея в кармане 50 тысяч долларов, — Бруно с отвращением посмотрел на нетронутый кофе, положил деньги на стол и поднялся. — Хочешь настоящего кофе?
Когда они снова нырнули в уличную темноту, то столкнулись с входящим Росбаком. У него был жалкий вид, он посинел и дрожал. Остановившись, он проговорил:
— Привет! Возвращаетесь на поезд? — Бруно кивнул. — Подвезите своего усталого и страдающего друга.
— Чем ты страдаешь?
— Наступила зима, и все таксисты этого города впали в спячку и сосут лапу.
Пока они ехали на станцию, Бруно молча восседал на переднем сидении.
Когда они высадились возле вагона, Бруно скорее угадал, чем ощутил, как что-то скользнуло в карман его куртки.
После кофе, приятной музыки и сладкого безделья в гостиной Бруно, Мария ушла. Он вытащил из куртки клочок бумаги. На нем почерком Росбака было написано:
«4.30 Западный вход. Никаких вопросов».
Бруно сжег записку и смыл пепел в умывальник.
Глава 8
— Никогда не видел ничего подобного. Что бы это могло быть?
— Я отсюда не вижу.
— На крышах тех домов. Кустики, кусты... О, боже, они даже деревья там посадили!
— Сады на крыше. Очень распространено в Центральной Европе. Если ты живешь в городской квартире, это не значит, что ты не можешь иметь клочка земли. Многие имеют даже газоны.
Бруно протер стекло со своей стороны. Здание слева от него было самым зловещим, мрачным и неприступным из всех, что он когда-нибудь видел. Он сосчитал этажи — девять, увидел окна — все зарешечены. Он осмотрел угрожающие обводы колючей проволоки на крыше, сторожевые вышки на северном и южном углах. Снизу нельзя было рассмотреть, что находится на вышках, но он и так знал, что там прожектора и сирены. Он взглянул на Харпера и приподнял брови: шофер, когда к нему обратились по-английски, улыбнулся и пожал плечами, но вероятность того, что тот работал на Сергиуса, была очень велика, а полковник не привлекал к работе тех, кто не говорил по-английски. Харпер перехватил взгляд и кивнул, хотя подтверждение это было лишним: он сам слишком красочно расписал Лабиан. Его вид убеждал в бесперспективности всяких попыток проникновения туда.
Через четверть мили они проехали мимо вереницы черных автомобилей, стоявших у правого тротуара. Впереди располагался катафалк — был ранний час, но день уже начался, и кортеж, подумал Бруно, должен был куда-то тронуться. На противоположной стороне тротуара размещалось строение с черными занавесками на окнах. Дверь была также задрапирована черным материалом, и на нем был изображен белый крест. Бруно увидел, что дверь открылась и показался гроб, покоящийся на плечах двух передних носильщиков.
— Как по заказу, — прошептал Бруно.
Затем показался и весь гроб, но Харпер сделал вид, что не видит этой картины.
* * *
Зимний дворец был гордостью Крау, и вполне заслуженно. Построенный в стиле пышного барокко, как внутри, так и снаружи, он выглядел весьма внушительно, и было ему от роду всего три года. Возведен он был из нержавеющей стали и бетона, облицован внутри и снаружи белой мраморной плиткой, благодаря которой здание и получило свое название. Он представлял собой эллиптической формы строение колоссальных размеров. Интерьер сочетался со шпилями, минаретами и фантастическими фигурами, которыми в изобилии были украшены внешние стены. В этом здании нашли воплощение самые современные представления об архитектуре. Возможности перестановок на аренах и в зале как для артистов, так и для зрителей, были практически не ограничены. Здесь можно было ставить оперные и театральные спектакли, использовать для кино и мюзик-холла, проводить различные спортивные соревнования — от хоккея до большого тенниса, ну а для цирка это было просто незаменимое место. По самым скромным подсчетам удобные кресла могли принять не менее восемнадцати тысяч зрителей. Это был, как объявил Ринфилд, самый прекрасный зал из тех, что он когда-либо видел. А это было самым блестящим комплиментом из уст человека, видевшего лучшие залы мира.При этом следовало учесть, что население Крау составляло всего лишь четверть миллиона человек.
Поголовное снятие отпечатков пальцев у персонала прошло до полудня.
Вполне объяснимое возмущение и негодование, охватившее людей, потребовало от Ринфилда такта и усилий. На толстокожего Сергиуса, удобно расположившегося в кресле и наблюдавшего за процедурой, угрюмый вид и мрачные взгляды циркового люда мало действовали. Когда дело уже шло к концу, его позвали к телефону, но так как разговор шел на его родном языке, то ни Ринфилд, ни Мария содержание разговора не поняли.
Сергиус осушил рюмку и осведомился:
— А где Бруно Вилдермен?
— На арене. Но... вы что, всерьез собираетесь взять отпечатки и у него? Его родные братья...
— Я настолько глупо выгляжу? Идемте. Вы тоже...
Когда появились Сергиус и Ринфилд, Бруно отошел от натянутой низко над ареной проволоки. Без всякого выражения, взглянув на Сергиуса, он поинтересовался, приблизившись к ним:
— Какие новости, полковник?
— Поступили сообщения и от железнодорожников и от авиаторов. Но, к сожалению, результаты отрицательные. Ничьих следов вдоль дороги не обнаружено.
— Выходит, это похищение?
— Других объяснений я не нахожу.
* * *
В полдень, когда Бруно репетировал свой номер на трапеции, его вызвали в кабинет Ринфилда. Он соскользнул на арену, накинул халат и направился в кабинет, который располагался всего в нескольких футах от пока еще пустых тигриных клеток.Ринфилд сидел за столом. Мария занимала свое место секретарши.
Сергиус и Модес стояли. Атмосфера была нечто среднее между спокойной и натянутой.
Сергиус взял у Ринфилда листок бумаги, который тот внимательно изучал, и протянул его Бруно. Там был напечатанный по-английски текст, которые гласил:
"Братьев Вилдермен вернут живыми за выкуп в 50 тысяч долларов.
Банкноты бывшие в употреблении и различных достоинств. Инструкция по обмену в воскресенье, освобождение в понедельник. В случае отказа — в понедельник получаете два мизинца. Установить их принадлежность можете как угодно. Еще два пальца — во вторник. В среду — двух одноруких цирковых гимнастов".
Бруно вернул листок Сергиусу.
— Ваши подозрения подтвердились.
— Да, я оказался прав. У вас нет нервов и чувств. Да, это так похоже.
— Похоже, что они не знают жалости.
— Это так.
— И они профессионалы?
— Да.
— Они сдерживают свои обещания?
— Неужели вы так наивны, что пытаетесь таким образом заманить меня в ловушку? Вы задаете такие вопросы, как будто я лично знаком с этими людьми. Если это те, о ком я думаю, а почерк весьма похож, значит это достаточно опытная и умелая шайка похитителей, осуществившая похищения многих людей за последние годы, — вздохнул полковник.
— Вы знаете членов этой шайки?
— Мы думаем, что знаем одного-двух.
— Тогда почему они на свободе?
— Подозрения, мой дорогой Вилдермен, еще не доказательства. Нельзя вынести смертный приговор, основываясь на одних подозрениях.
— Вернемся к предыдущему вопросу. Об их обещаниях. Они осуществляют свои угрозы? И если выкуп будет заплачен, вернут ли они моих братьев живыми?
— Гарантировать не могу. Но по прошлым случаям можно сказать, что шансы достаточно высоки. Для них, как специалистов по похищению людей, это очень выгодное дело. В данном контексте это звучит нелепо, но в послании чувствуется глубокое доверие и добрая воля. Если похищенных людей вернут целыми и невредимыми после выплаты выкупа, то родственники будущей жертвы сразу откликнутся на требования, понимая, что только так можно вернуть жертву похищения. Но если похищение совершено с целью сначала получить выкуп, а жертву потом прикончить, то родственники следующего похищенного могут посчитать, что выкуп напрасная трата времени и средств.
— Есть ли шанс выследить их до понедельника?
— Четыре дня? Боюсь, что этого слишком мало.
— Тогда нам необходимо держать деньги наготове, не так ли?
Сергиус кивнул, а Бруно повернулся к Ринфилду.
— Мне потребуется год, чтобы расплатиться с вами, сэр.
Ринфилд улыбнулся, но не очень весело.
— Я сделаю это для ребят сам, не нужно никаких возвратов. Я совершенно эгоистичен, потому что нигде и никогда не будет группы, подобной «Слепым орлам».
* * *
Прогуливаясь, они свернули в переулок напротив похоронного бюро на Западной улице.— Как вы думаете, за нами следят? — осведомился Харпер.
— Не знаю. Может быть наблюдают, но по пятам не идут.
Через двести или триста ярдов переулок переходил в извилистую загородную тропку. Очень скоро она привела к прочному деревянному мосту, переброшенному через спокойную и, вероятно, очень глубокую речку шириной футов в тридцать, уже покрытую льдом вдоль обоих берегов.
Бруно быстро обследовал мост и поспешил присоединиться к Харперу, чье хождение по кругу явно выдавало, что он не в ладах с низкими температурами. Сразу же за мостом дорожка скрывалась в густом сосновом лесу. Менее чем через четверть мили мужчины вышли на большую полукруглую поляну, лежащую справа от дороги.
— Вертолет приземлится здесь, — сообщил Харпер.
* * *
Уже смеркалось, когда Бруно приодевшись понаряднее, снова зашел в кабинет Ринфилда. Там были только он и Мария.— Ничего, если я заберу невесту на чашку кофе? — осведомился Бруно.
Ринфилд улыбнулся, кивнул, и снова принял озабоченный вид. Бруно помог девушке надеть меховое манто и они вышли на улицу под мелкий снег.
— Кофе мы могли бы попить в буфете или у тебя. Сейчас холодно и сыро, — сердито сказала Мария.
— Уже ворчишь, а мы ведь еще не женаты. Тут всего пара сотен ярдов. И ты увидишь, что у Бруно Вилдермена всегда имеются веские причины.
— И какие же?
— Помнишь трех приятелей, что прошлой ночью столь преданно следовали за нами?
— Да, — она испуганно взглянула на него. — Ты имеешь в виду...
— Нет, они отдыхают — снег неприятен как для завитой, так и для лысой головки. Сейчас за нами следит коротышка на три дюйма ниже тебя, в зимней шапке, поношенном пальто, мешковатых брюках и стоптанных башмаках.
Они зашли в кафе. В этой стране, похоже, во всех кафе было максимально дымно и минимально освещено. У вошедшего сюда сразу же начинали болеть глаза. Пара канделябров едва освещала помещение. Бруно провел Марию, успешно ориентируясь, к угловому столику. Она с отвращением осмотрелась.
— Семейная жизнь похожа на это кафе?
— Может случиться так, что об этом ты будешь вспоминать, как о самых счастливых днях.
Коротышка опустился на ближайший к двери стул, вытащил откуда-то рваную газету и, положив локти на стол, подпер голову руками. Бруно повернулся к Марии.
— Кроме шуток, тут есть какой-то багажный шарм, — он приложил палец к губам, наклонился вперед и поднял воротник ее пальто. В изгибе воротника удобно расположилось маленькое блестящее устройство, не более горошины. Он показал его ей. Глаза девушки широко раскрылись. — Наведи порядок, ладно?
Бруно поднялся, приблизился к изогнувшейся за столом их тени, бесцеремонно схватил его за правую кисть и резко крутанул. У мужчины вырвался крик боли, но остальные посетители никак на это не отреагировали.
Это послужило для них хоть каким-то развлечением. В руке мужчины были зажаты наушники. От них шел провод к маленькой, не больше пачки сигарет, металлической коробочке, которая находилась во внутреннем кармане его пиджака. Бруно опустил эти игрушки в свой карман и ласково сказал:
— Передай своему шефу, что следующему, кто будет следить за мной, уже не удастся вернуться назад для доклада. Убирайся!
Мужчина торопливо ушел, держась за руку, и постанывая. Бруно вернулся на свое место и показал девушке трофеи.
— Давай-ка их испытаем, — он пристроил крохотный наушник себе в ухо.
Мария приблизила губы к воротнику.
— Я люблю тебя. Правда. Навсегда, — прошептала она.
Бруно вытащил наушник.
— Работает прекрасно, хотя и не понимает, что вещает, — он убрал приборчик в карман. — Они очень настойчивы, но уж слишком явно.
— Не для меня. Думаю, что ты делаешь мою работу. Но зачем ты раскрылся, что мы знаем о слежке?
— Они и так все знают. Вероятно, теперь они уберут от меня хвост и я смогу спокойно передвигаться. Да и как бы я смог рассказать тебе о своей тайне?
— О чем ты собираешься рассказывать?
— О братьях.
— Прости, но я никак не могу понять, зачем их похитили?
— Ну, с одной стороны это сделал изворотливый лгун и садист...
— Сергиус?
— А что, разве можно еще найти подобного лицемерного, изворотливого, лживого садиста? Ему всего-навсего необходимо было получить отпечатки пальцев всего штата цирка.
— Что это ему даст?
— Кроме того, что они помогут ему почувствовать, что он всемогущ и умен, ничего придумать не могу. Но это и не имеет значения. Братья будут его заложниками. Если я зайду слишком далеко, с ними случится непоправимое.
— Ты говорил об этом доктору Харперу? Ты не можешь рисковать их жизнями, Бруно, не можешь! Ох, если я потеряю тебя, и исчезнут они, то с кем останусь я...
— Ну, ладно, похоже ты самая большая плакса из всех, кого я встречал.
И как тебя держат в ЦРУ?
— Итак, ты не веришь в историю с похищением?
— Любишь меня? — она кивнула. — Веришь мне? — Мария снова кивнула. Тогда не обсуждай ни с кем то, о чем я буду с тобой говорить.
Мария кивнула в третий раз и поинтересовалась:
— Включая и Харпера?
— Включая и Харпера. У него светлый ум, но он ортодокс и у него нет европейского склада ума. А у меня обыкновенный ум, но я родился здесь. Он может не заинтересоваться теми импровизациями, которые могут заинтересовать меня.
— Какие импровизации?
— Ну, вот, идеальная жена. «Как могло попасть то красное пятнышко на твой носовой платок»? Откуда я могу знать, какие будут импровизации? Я даже не знаю, что буду делать сам.
— Похищение?
— Чепуха! Он должен был придумать историю, чтобы оправдать их исчезновение. Ты же слышала, как он заявил, что знает парочку человек из шайки, но доказать ничего не может? Если бы Сергиус действительно их знал, то быстренько отправил бы их в Лабиан и вытряхнул бы из них правду за пять минут до того, как они сдохнут в агонии с выпущенными кишками, обмотанными вокруг их шей. Ты что, считаешь, что мы еще в Новом Свете?
Девушка печально вздохнула.
— Но почему угрозы? Почему обещание отрубить твоим братьям пальцы?
Зачем требовать выкуп?
— Для правдоподобности. Кроме того, легко можно предположить, что бесчестный Сергиус будет чувствовать себя уверенней, имея в кармане 50 тысяч долларов, — Бруно с отвращением посмотрел на нетронутый кофе, положил деньги на стол и поднялся. — Хочешь настоящего кофе?
Когда они снова нырнули в уличную темноту, то столкнулись с входящим Росбаком. У него был жалкий вид, он посинел и дрожал. Остановившись, он проговорил:
— Привет! Возвращаетесь на поезд? — Бруно кивнул. — Подвезите своего усталого и страдающего друга.
— Чем ты страдаешь?
— Наступила зима, и все таксисты этого города впали в спячку и сосут лапу.
Пока они ехали на станцию, Бруно молча восседал на переднем сидении.
Когда они высадились возле вагона, Бруно скорее угадал, чем ощутил, как что-то скользнуло в карман его куртки.
После кофе, приятной музыки и сладкого безделья в гостиной Бруно, Мария ушла. Он вытащил из куртки клочок бумаги. На нем почерком Росбака было написано:
«4.30 Западный вход. Никаких вопросов».
Бруно сжег записку и смыл пепел в умывальник.
Глава 8
Это случилось во время последнего представления следующим вечером официально это было открытием программы, хотя фактически они уже дали два представления — детский утренник и некий упрощенный вариант шоу днем.
Среди огромной аудитории царил тот восторженный энтузиазм, что когда это произошло, потрясение было сильнейшим.
В зале не было ни одного свободного места, было продано более 10 тысяч билетов. Атмосфера перед началом выступления была веселой, праздничной, наэлектризованной ожиданием. Женщины были одеты изящно и роскошно, как будто в город приехал Большой театр, а мужчины блистали в своих лучших костюмах или в усыпанных наградами мундирах. Сергиус, сидевший за Ринфилдом, выглядел ослепительно. За ними располагались Модес и Анжело. Последний пытался пренебрежительно не замечать общей атмосферы восхищения. Доктор Харпер, как обычно, сидел в переднем ряду со своим неизменным черным саквояжем под креслом.
Зрители, подогретые полными восторга репортажами, приготовились к чуду, в которое они должны были попасть этим вечером. Как бы в компенсацию за отсутствие «Слепых орлов», по радио перед началом представления было с сожалением объявлено о нездоровье двух воздушных гимнастов, остальные артисты, удивив даже Ринфилда, выступали триумфально. Зрители — более 10 тысяч — были очарованы.
Номера сменяли друг друга гладко и без задержек, этим особенно славился цирк, и каждый последующий номер был лучше предыдущего. Но всех в этот вечер превзошел Бруно. Он выступал с повязкой на глазах и в натянутом на голову капюшоне, и его программа, в которой ему помогали лишь две девушки, поддерживающие две свободные трапеции, идущая под мерную дробь барабанов, приковала взоры даже искушенных цирковых артистов. Апофеозом этого выступления было двойное сальто между двумя трапециями, когда его протянутые руки пропустили приближающуюся трапецию. Ощущалось физически, как замерли сердца зрителей — в отличие от болельщиков, любители цирка всегда желают благополучного исхода для артистов — и так же ощутимо было их облегчение, когда Бруно поймал трапецию согнутыми ногами. Чтобы показать, что это не случайность, Бруно продемонстрировал этот трюк еще дважды.
Зрители были в истерике. Дети и подростки визжали, мужчины кричали, женщины рыдали в облегчении — в зале царила такая какофония звуков, какой даже Ринфилд не слышал. Ведущему манежа понадобилось целых три минуты, чтобы успокоить публику.
Сергиус осторожно потер бровь шелковым платком.
— Сколько бы вы не платили нашему другу, все равно он стоит большего.
— Я плачу ему целое состояние, но я с вами согласен. Вы когда-нибудь видели нечто подобное?
— Никогда. И знаю, что такого больше не увижу.
— Почему?
Сергиус помедлил с ответом, и наконец сказал:
— В нашей стране есть старинная пословица: «Только раз в жизни человеку позволено играть с богами». А сегодняшний вечер и есть такой.
— Может быть, вы и правы, может быть.
Ринфилд с трудом расслышал его, он пытался что-то сказать своему соседу. Между верхней и нижней частью рта Сергиуса образовалась щель толщиной в миллиметр. Он позволил себе еще раз улыбнуться.
Вновь вспыхнул свет. Как обычно, во второй части своего номера Бруно выступал на низкой, если 20 футов можно было назвать невысокой проволоке, проходящей над ареной, где располагался Бейбацер со своими львами. Эта дюжина зверей не подпускала к себе никого, кроме хозяина.
Для первого путешествия над ареной и обратно на велосипеде и с балансирующим шестом Бруно — без обычной ноши, какой были его братья посчитал смехотворным демонстрировать акробатический баланс, который могли исполнить и другие цирковые артисты. Публика, казалось, чувствовала легкость выполнения этого номера и, ценя искусство, бесстрашие и мастерство, ждала чего-то необычного. И она его получила.
Следующий рейс над ареной он продолжал на машине с седлом, поднятым на четыре фута, с педалями под сиденьем и приводной цепью в четыре фута.
Он снова проехал взад и вперед над ареной, снова выполнил акробатические трюки, но на этот раз с большими усилиями, когда же он пересекал арену в третий раз, зрители явно забеспокоились: на этот раз седло было поднято на восемь футов и настолько же удлинилась цепь. Губы зрителей сжались в мрачном предчувствии, и беспокойство еще более возросло, когда достигнув середины троса, велосипед, если так можно было назвать это странное сооружение, начал угрожающе раскачиваться, а Бруно фактически отказался от самых элементарных попыток сохранить равновесие. Он начал балансировать лишь тогда, когда дыхание, пульс и адреналин в крови большинства зрителей подскочил до предела. В четвертый и последний заезд и сиденье и цепь достигли 12 футов. Теперь его голова была на высоте 16 футов от проволоки и в 30 от арены.
Сергиус посмотрел на Ринфилда, который нервно прижав руки ко рту, внимательно наблюдал номер.
— Этот ваш Бруно... он что, в доле с аптекарями, продающими успокоительное, или с врачами-кардиологами? — спросил он.
— Такого раньше не исполняли, полковник. Никто и не пытался.
Бруно начал раскачиваться сразу же после того, как съехал с платформы, но его сверхъестественное чувство баланса и невероятная реакция сводили колебания до минимума. На этот раз никакой акробатики и даже попыток ее. Глаза, сухожилия, мускулы, нервы сосредоточились на одном — на сохранении равновесия.
Неожиданно на полпути Бруно перестал крутить педали. Даже самые неискушенные зрители понимали, что это невероятно, что это самоубийство, когда фактор баланса достигнет критической величины, а он, похоже, уже прошел этот критический момент — только движение может восстановить равновесие.
— Это в последний раз, — сдавленным голосом прохрипел Ринфилд. Посмотрите на них! Только посмотрите на них!
Сергиус мельком взглянул на зрителей. Нетрудно было понять восклицание Ринфилда. Зритель может соучаствовать в опасности, когда она вполне приемлема, и это может доставлять ему удовольствие, но всегда опасность становится непереносимой и длительной, как в данном случае, удовольствие превращается в страх, в тревогу. Сжатые руки, стиснутые зубы, у многих отведенные взгляды, полные испуга — все это вряд ли снова привлечет толпу зрителей в цирк.
В течение десяти бесконечных секунд длилось это невыносимое напряжение, за это время колеса велосипеда не сдвинулись ни на дюйм, а угол раскачивания заметно увеличился. Тогда Бруно с силой нажал на педали.
Щелкнула цепь.
Не нашлось бы двух человек, сумевших одинаково объяснить то, что после этого произошло. Велосипед сразу же наклонился вправо — Бруно надавил на правую педаль, и бросил себя вперед. Руля, препятствовавшего его движению вперед, не было. С вытянутыми для амортизации руками он боком упал на проволоку, которая, казалось, обхватила его за внутренние части бедер и за горло, отчего голова его откинулась под непонятным углом. Затем тело соскользнуло с проволоки. Казалось, он повис на правой руке и подбородке, потом с проволоки соскользнула голова и он упал вниз на арену, приземлившись ногами на опилки, но тут же осел, словно сломанная кукла.
Бейбацер, у которого в этот момент сидели на овальных тумбах двенадцать львов, среагировал мгновенно. И Бруно и велосипед упали в центре арены и хорошо были видны львам, но они плохо реагируют на внезапное нарушение порядка, к которому привыкли.
А это вторжение было для них действительно внезапным. Трое львов в центре полукруга уже поднимались на все четыре лапы. Бейбацер наклонился и бросил им в глаза пригоршни песка. Они не сели, но временно ослепли и потеряли ориентировку. Двое из них принялись тереть лапами глаза.
Открылась дверь клетки и ассистент укротителя с клоуном вошли в клетку, подошли к Бруно, подняли его, вынесли из клетки и закрыли дверь.
Доктор Харпер тут же присоединился к ним. Он наклонился, быстро осмотрел Бруно, выпрямился и подал знак рукой, но в этом не было необходимости. Кан Дах с носилками был уже рядом.
Через три минуты последовало объявление, что у знаменитого «Слепого орла» лишь легкое сотрясение мозга, и что, вероятно, он повторит свое выступление на следующий день. Публика, непредсказуемая как и любая толпа, дружно поднялась на ноги и аплодировала целую минуту: лучше «Слепой орел» с сотрясением мозга, чем мертвый.
Представление продолжалось.
За кулисами же атмосфера была отнюдь не веселая, а скорее похоронная.
В комнате находились Харпер, Ринфилд, двое директоров из ассоциации цирков, Сергиус и седоусый джентльмен лет семидесяти. Он и Харпер находились в том конце комнаты, где все еще на носилках, поставленных на стол, лежал Бруно.
— Доктор Хасид, если бы вы могли лично осмотреть его, — предложил Харпер.
— Вряд ли есть в этом необходимость, — печально улыбнулся тот. Он посмотрел на одного из директоров по имени Армстронг. — Вы когда-нибудь видели мертвых? — Армстронг кивнул. — Потрогайте его лоб. Что скажете?
Армстронг, поколебавшись, положил ладонь на лоб Бруно, и тут же отдернул ее.
— Холодный... — он вздрогнул. — Он уже остыл.
Доктор Харпер обвязал голову Бруно белым полотенцем и накинул на него покрывало, которым были покрыты носилки, после чего отступил назад.
— Как говорят в Америке, — вздохнул Хасид, — врач есть врач и я не оскорблю коллегу. Но по законам нашей страны...
— По законам любой страны, — заявил Харпер, — иностранный врач не может констатировать смерть.
Взяв ручку, Хасид принялся заполнять бланк.
— Перелом позвоночника, второй и третий позвонок, вы сказали? Отрыв позвоночной ткани, — он выпрямился. — Если вы хотите, чтобы я договорился...
— Я уже договорился с санитарами. Морг госпиталя...
— В этом нет необходимости. Не более чем в ста метрах отсюда имеется похоронное бюро, — сообщил Сергиус.
— Да? Тогда все проще. Но в такое позднее время...
— Доктор Харпер...
— Мои извинения, полковник. Мистер Ринфилд, вы можете выделить мне двух человек, надежных и не болтливых?
Среди огромной аудитории царил тот восторженный энтузиазм, что когда это произошло, потрясение было сильнейшим.
В зале не было ни одного свободного места, было продано более 10 тысяч билетов. Атмосфера перед началом выступления была веселой, праздничной, наэлектризованной ожиданием. Женщины были одеты изящно и роскошно, как будто в город приехал Большой театр, а мужчины блистали в своих лучших костюмах или в усыпанных наградами мундирах. Сергиус, сидевший за Ринфилдом, выглядел ослепительно. За ними располагались Модес и Анжело. Последний пытался пренебрежительно не замечать общей атмосферы восхищения. Доктор Харпер, как обычно, сидел в переднем ряду со своим неизменным черным саквояжем под креслом.
Зрители, подогретые полными восторга репортажами, приготовились к чуду, в которое они должны были попасть этим вечером. Как бы в компенсацию за отсутствие «Слепых орлов», по радио перед началом представления было с сожалением объявлено о нездоровье двух воздушных гимнастов, остальные артисты, удивив даже Ринфилда, выступали триумфально. Зрители — более 10 тысяч — были очарованы.
Номера сменяли друг друга гладко и без задержек, этим особенно славился цирк, и каждый последующий номер был лучше предыдущего. Но всех в этот вечер превзошел Бруно. Он выступал с повязкой на глазах и в натянутом на голову капюшоне, и его программа, в которой ему помогали лишь две девушки, поддерживающие две свободные трапеции, идущая под мерную дробь барабанов, приковала взоры даже искушенных цирковых артистов. Апофеозом этого выступления было двойное сальто между двумя трапециями, когда его протянутые руки пропустили приближающуюся трапецию. Ощущалось физически, как замерли сердца зрителей — в отличие от болельщиков, любители цирка всегда желают благополучного исхода для артистов — и так же ощутимо было их облегчение, когда Бруно поймал трапецию согнутыми ногами. Чтобы показать, что это не случайность, Бруно продемонстрировал этот трюк еще дважды.
Зрители были в истерике. Дети и подростки визжали, мужчины кричали, женщины рыдали в облегчении — в зале царила такая какофония звуков, какой даже Ринфилд не слышал. Ведущему манежа понадобилось целых три минуты, чтобы успокоить публику.
Сергиус осторожно потер бровь шелковым платком.
— Сколько бы вы не платили нашему другу, все равно он стоит большего.
— Я плачу ему целое состояние, но я с вами согласен. Вы когда-нибудь видели нечто подобное?
— Никогда. И знаю, что такого больше не увижу.
— Почему?
Сергиус помедлил с ответом, и наконец сказал:
— В нашей стране есть старинная пословица: «Только раз в жизни человеку позволено играть с богами». А сегодняшний вечер и есть такой.
— Может быть, вы и правы, может быть.
Ринфилд с трудом расслышал его, он пытался что-то сказать своему соседу. Между верхней и нижней частью рта Сергиуса образовалась щель толщиной в миллиметр. Он позволил себе еще раз улыбнуться.
Вновь вспыхнул свет. Как обычно, во второй части своего номера Бруно выступал на низкой, если 20 футов можно было назвать невысокой проволоке, проходящей над ареной, где располагался Бейбацер со своими львами. Эта дюжина зверей не подпускала к себе никого, кроме хозяина.
Для первого путешествия над ареной и обратно на велосипеде и с балансирующим шестом Бруно — без обычной ноши, какой были его братья посчитал смехотворным демонстрировать акробатический баланс, который могли исполнить и другие цирковые артисты. Публика, казалось, чувствовала легкость выполнения этого номера и, ценя искусство, бесстрашие и мастерство, ждала чего-то необычного. И она его получила.
Следующий рейс над ареной он продолжал на машине с седлом, поднятым на четыре фута, с педалями под сиденьем и приводной цепью в четыре фута.
Он снова проехал взад и вперед над ареной, снова выполнил акробатические трюки, но на этот раз с большими усилиями, когда же он пересекал арену в третий раз, зрители явно забеспокоились: на этот раз седло было поднято на восемь футов и настолько же удлинилась цепь. Губы зрителей сжались в мрачном предчувствии, и беспокойство еще более возросло, когда достигнув середины троса, велосипед, если так можно было назвать это странное сооружение, начал угрожающе раскачиваться, а Бруно фактически отказался от самых элементарных попыток сохранить равновесие. Он начал балансировать лишь тогда, когда дыхание, пульс и адреналин в крови большинства зрителей подскочил до предела. В четвертый и последний заезд и сиденье и цепь достигли 12 футов. Теперь его голова была на высоте 16 футов от проволоки и в 30 от арены.
Сергиус посмотрел на Ринфилда, который нервно прижав руки ко рту, внимательно наблюдал номер.
— Этот ваш Бруно... он что, в доле с аптекарями, продающими успокоительное, или с врачами-кардиологами? — спросил он.
— Такого раньше не исполняли, полковник. Никто и не пытался.
Бруно начал раскачиваться сразу же после того, как съехал с платформы, но его сверхъестественное чувство баланса и невероятная реакция сводили колебания до минимума. На этот раз никакой акробатики и даже попыток ее. Глаза, сухожилия, мускулы, нервы сосредоточились на одном — на сохранении равновесия.
Неожиданно на полпути Бруно перестал крутить педали. Даже самые неискушенные зрители понимали, что это невероятно, что это самоубийство, когда фактор баланса достигнет критической величины, а он, похоже, уже прошел этот критический момент — только движение может восстановить равновесие.
— Это в последний раз, — сдавленным голосом прохрипел Ринфилд. Посмотрите на них! Только посмотрите на них!
Сергиус мельком взглянул на зрителей. Нетрудно было понять восклицание Ринфилда. Зритель может соучаствовать в опасности, когда она вполне приемлема, и это может доставлять ему удовольствие, но всегда опасность становится непереносимой и длительной, как в данном случае, удовольствие превращается в страх, в тревогу. Сжатые руки, стиснутые зубы, у многих отведенные взгляды, полные испуга — все это вряд ли снова привлечет толпу зрителей в цирк.
В течение десяти бесконечных секунд длилось это невыносимое напряжение, за это время колеса велосипеда не сдвинулись ни на дюйм, а угол раскачивания заметно увеличился. Тогда Бруно с силой нажал на педали.
Щелкнула цепь.
Не нашлось бы двух человек, сумевших одинаково объяснить то, что после этого произошло. Велосипед сразу же наклонился вправо — Бруно надавил на правую педаль, и бросил себя вперед. Руля, препятствовавшего его движению вперед, не было. С вытянутыми для амортизации руками он боком упал на проволоку, которая, казалось, обхватила его за внутренние части бедер и за горло, отчего голова его откинулась под непонятным углом. Затем тело соскользнуло с проволоки. Казалось, он повис на правой руке и подбородке, потом с проволоки соскользнула голова и он упал вниз на арену, приземлившись ногами на опилки, но тут же осел, словно сломанная кукла.
Бейбацер, у которого в этот момент сидели на овальных тумбах двенадцать львов, среагировал мгновенно. И Бруно и велосипед упали в центре арены и хорошо были видны львам, но они плохо реагируют на внезапное нарушение порядка, к которому привыкли.
А это вторжение было для них действительно внезапным. Трое львов в центре полукруга уже поднимались на все четыре лапы. Бейбацер наклонился и бросил им в глаза пригоршни песка. Они не сели, но временно ослепли и потеряли ориентировку. Двое из них принялись тереть лапами глаза.
Открылась дверь клетки и ассистент укротителя с клоуном вошли в клетку, подошли к Бруно, подняли его, вынесли из клетки и закрыли дверь.
Доктор Харпер тут же присоединился к ним. Он наклонился, быстро осмотрел Бруно, выпрямился и подал знак рукой, но в этом не было необходимости. Кан Дах с носилками был уже рядом.
Через три минуты последовало объявление, что у знаменитого «Слепого орла» лишь легкое сотрясение мозга, и что, вероятно, он повторит свое выступление на следующий день. Публика, непредсказуемая как и любая толпа, дружно поднялась на ноги и аплодировала целую минуту: лучше «Слепой орел» с сотрясением мозга, чем мертвый.
Представление продолжалось.
За кулисами же атмосфера была отнюдь не веселая, а скорее похоронная.
В комнате находились Харпер, Ринфилд, двое директоров из ассоциации цирков, Сергиус и седоусый джентльмен лет семидесяти. Он и Харпер находились в том конце комнаты, где все еще на носилках, поставленных на стол, лежал Бруно.
— Доктор Хасид, если бы вы могли лично осмотреть его, — предложил Харпер.
— Вряд ли есть в этом необходимость, — печально улыбнулся тот. Он посмотрел на одного из директоров по имени Армстронг. — Вы когда-нибудь видели мертвых? — Армстронг кивнул. — Потрогайте его лоб. Что скажете?
Армстронг, поколебавшись, положил ладонь на лоб Бруно, и тут же отдернул ее.
— Холодный... — он вздрогнул. — Он уже остыл.
Доктор Харпер обвязал голову Бруно белым полотенцем и накинул на него покрывало, которым были покрыты носилки, после чего отступил назад.
— Как говорят в Америке, — вздохнул Хасид, — врач есть врач и я не оскорблю коллегу. Но по законам нашей страны...
— По законам любой страны, — заявил Харпер, — иностранный врач не может констатировать смерть.
Взяв ручку, Хасид принялся заполнять бланк.
— Перелом позвоночника, второй и третий позвонок, вы сказали? Отрыв позвоночной ткани, — он выпрямился. — Если вы хотите, чтобы я договорился...
— Я уже договорился с санитарами. Морг госпиталя...
— В этом нет необходимости. Не более чем в ста метрах отсюда имеется похоронное бюро, — сообщил Сергиус.
— Да? Тогда все проще. Но в такое позднее время...
— Доктор Харпер...
— Мои извинения, полковник. Мистер Ринфилд, вы можете выделить мне двух человек, надежных и не болтливых?