Мужчина, сидевший за соседним столиком на расстоянии не больше десяти футов и потому в пределах четкой слышимости высказываний ле Гран Дкжа, снял роговые очки и сложил их с решительным видом. Это был высокий широкоплечий брюнет, одетый в дорогой серый габардиновый костюм старомодного покроя. Мужчину можно было бы назвать красивым, если бы не незначительная асимметричность его лица.
Девушка, сидевшая напротив него, высокая, темноволосая, улыбающаяся, с веселыми серыми глазами, взяла его за руку, стараясь успокоить:
— Пожалуйста, мистер Боуман. Не стоит. Боуман взглянул на ее смеющееся лицо и подчинился.
— Я очень рассержен, мисс Дюбуа, очень рассержен.
Он потянулся за вином, но его рука остановилась на полпути. Он услышал голос Лилы, неодобрительный, защищающийся:
— Он выглядит как боксер-тяжеловес.
Боуман улыбнулся Сессиль Дюбуа и поднял свой бокал.
— Да. — Ле Гран Дюк осушил еще полбокала розового вина. — Он был в расцвете сил лет двадцать назад.
Боуман опустил бокал на стол с такой силой, что из него выплеснулось вино и тонкий хрусталь едва не разлетелся вдребезги. Он резко встал, но Сессиль ко всем своим положительным качествам обладала еще и быстрой реакцией. Она моментально поднялась из-за стола и оказалась между Боуманом и столиком ле Гран Дюка. Мягко, но настойчиво она взяла Боумана за руку и увлекла его в сторону бассейна; для всех они выглядели как парочка, которая закончила трапезу и решила прогуляться. Боуман, хотя и с явной неохотой, подчинился. У него был вид человека, для которого ссора с ле Гран Дюком представляла удовольствие, но который устоял перед уличной дракой из-за присутствия молодых леди.
— Извините, — Сессиль сжала его руку, — но Лила моя подруга, и я не хочу, чтобы она оказалась в неловком положении.
— Ха! Вы не хотите, чтобы она оказалась в неловком положении. Я полагаю, для вас не имеет никакого значения, что меня оскорбили?
— О, перестаньте! Вы же понимаете, что ничего особенного не произошло. Вы не выглядите похожим на распутника.
Боуман подозрительно взглянул на спутницу, но в ее глазах не было ехидной усмешки. Она притворно, но по-доброму поджала губы:
— Понимаете, я не могу спокойно слышать, когда кого-нибудь называют бездельником. Кстати, чем вы занимаетесь? На всякий случай, если мне придется защищать вас перед герцогом.
— Черт с ним, с герцогом.
— Это не ответ на мой вопрос.
— Это очень хороший вопрос. — Боуман задумался, снял очки и протер их. — Дело в том, что я ничем не занимаюсь.
Они остановились у дальнего конца бассейна. Сессиль высвободила свою руку и взглянула на него неодобрительно:
— Вы хотите сказать, мистер Боуман...
— Называйте меня Нейл, так меня называют все друзья.
— Вы легко заводите друзей, не так ли? — спросила она.
— Да, — ответил Боуман просто. Она либо не слушала его, либо проигнорировала эти слова.
— Вы хотите сказать, что никогда не работали? Никогда ничего не делали?
— Никогда.
— У вас нет никакой профессии? Никакой специальности? Вы ничего не умеете делать?
— А зачем мне работать? — резонно возразил Боуман. — Мои предки сделали миллионы, и нет смысла увеличивать их. Каждое поколение, на мой взгляд, не должно усердствовать. Надо создать условия для проявления инициативы и выхода энергии последующих поколений, своего рода подзарядки семейной энергии. Кроме того, мне не нужна никакая профессия. У меня нет ни малейшего желания работать, — закончил он с достоинством, — и отбивать хлеб у бедного человека, который действительно в ней нуждается.
— Это все красивые слова. Но как можно так говорить о человеке?
— Люди всегда неправильно оценивают меня, — грустно сказал Боуман.
— Однако герцог оказался совершенно прав. — Она удивленно покачала головой, скорее с раздражением, чем с холодным осуждением. — Вы действительно бездельник, мистер Боуман.
— Нейл.
— О, вы неисправимы. — В голосе Сессиль впервые прозвучало раздражение.
— И завистлив. — Они подошли к патио, и Боуман взял ее за руку. Он не улыбнулся, и она не пыталась высвободить руку. — Завидую вам. Я имею в виду ваше самообладание и скромность. Две английские девушки живут здесь в течение года, получая зарплату машинисток двести фунтов в неделю...
— Лила Делафонт и я находимся здесь, чтобы собрать материал для книги. — Она попыталась быть официальной, но ей это не удалось.
— О чем? — спросил Боуман вежливо. — Местные кулинарные рецепты? Издатели не платят денег за сомнительные книги такого рода. Так кто же берет на себя расходы? ЮНЕСКО? Британский совет? — Боуман внимательно взглянул на девушку сквозь свои роговые очки, но та умела скрывать свои чувства. — Давайте лучше не будем ссориться, хорошо? Мир, моя дорогая. Здесь так чудесно. Удивительная ночь, прекрасный ужин, прелестная девушка. — Боуман поправил очки и оглядел патио. — Ваша подруга тоже хорошенькая. А кто этот презренный тип рядом с ней?
Она ничего не ответила, потому что была буквально загипнотизирована тем, как ле Гран Дюк, держа в одной руке огромный стеклянный графин с розовым вином, другой руководил официантом, переносившим содержимое десертного столика на тарелку, стоявшую перед герцогом. Лила Делафонт сидела слегка приоткрыв от удивления рот.
— Я не знаю, — опомнилась Сессиль. — Он говорит, что он друг ее отца. — Она оглянулась в замешательстве и, увидев проходящего метрдотеля, обратилась к нему: — А кто тот джентльмен, что сидит с моей подругой?
— Дюк де Кройтор, мадам. Очень известный винодел.
— Скорее очень известный любитель выпить. — Боуман проигнорировал неодобрительный взгляд Сессиль. — Часто он бывает здесь?
— Последние три года, и всегда в это же время.
— В это время особенно хорошо кормят?
— Пища, сэр, великолепная здесь в любое время. — Метрдотель был оскорблен. — Монсеньор ле Дюк приезжает на ежегодный цыганский фестиваль в Сен-Мари.
Боуман снова взглянул на Дюка де Кройтора, который уничтожал свой десерт с большим аппетитом.
— Теперь понятно, почему ему необходимо ведро для льда, — сказал он. — Чтобы охлаждать ножи. Разве вы не видите следов цыганской крови на них?
— Монсеньор ле Дюк является самым известным собирателем фольклора в Европе, — строго сказал метрдотель и добавил учтиво: — Исследование древних обычаев, мистер Боуман. В течение столетий сюда в конце мая приезжают цыгане со всей Европы поклониться мощам Святой Сары. Монсеньор ле Дюк пишет книгу об этом.
— Это место, — задумчиво произнес Боуман, — наводнено самыми невероятными писаками, которых вы когда-либо видели.
— Я не понимаю, сэр.
— Зато я очень хорошо понимаю, — сказал Боуман и для себя отметил: — Зеленые глаза могут быть и очень холодными. Нет необходимости... А это что такое?
Послышался слабый, но постепенно нарастающий звук множества двигателей, словно по дороге ползла танковая колонна. Они взглянули в сторону патио: первые кибитки цыган двигались по извилистой крутой дороге к отелю. Те, что уже въехали в передний дворик, располагались в нем строгими рядами, другие въезжали через зеленую арку на отгороженное место для парковки автомобилей. Смрадный грохот бензиновых двигателей, который с полным правом можно было назвать невыносимым, представлял такой разительный контраст с мирной роскошью отеля, так резко нарушал его тишину и порядок, что даже ле Гран Дюк прекратил жевать. Боуман взглянул на метрдотеля, который задумчиво взирал на звезды и, казалось, беседовал сам с собой.
— Это и есть живой материал для мсье Дюка? — спросил Боуман.
— Да, сэр.
— А что теперь? Развлечения? Цыганские скрипки? Уличная азартная игра? Тиры? Киоски для продажи сладостей? Гадания по руке?
— Боюсь, что да, сэр.
— О Боже!
— Сноб! — четко произнесла Сессиль.
— Извините, мадам, — сухо сказал метрдотель, — я тоже придерживаюсь мнения мистера Боумана, но это древний обычай, и у нас нет ни малейших намерений обижать ни цыган, ни местное население. — Он снова взглянул на патио и нахмурился: — Извините, пожалуйста.
Он быстро прошел через патио к месту, где возбужденная группа цыган, очевидно, спорила. Главными действующими лицами в этой ссоре оказались мощного телосложения цыган, лет примерно сорока пяти, с хищным выражением лица, и почти потерявшая рассудок, многословная, готовая разрыдаться цыганка того же возраста.
— Пошли? — обратился Боуман к Сессиль.
— Что, туда?
— Вы все еще возражаете?
— Но вы же сказали...
— Может быть, я и бездельник, но меня интересует человеческая натура.
— Вы хотите сказать, что любознательны?
— Да.
Боуман взял девушку за руку, сделал шаг и вежливо посторонился, давая возможность ле Гран Дюку промчаться мимо, если так можно сказать о человеке его комплекции. За ним неохотно следовала Лила. В руках у ле Гран Дюка была записная книжка, а в глазах — азарт заядлого фольклориста, и, даже находясь в стремительном порыве, он не забывал подкрепляться витаминами, на ходу кусая большое красное яблоко. Он производил впечатление человека, который всегда знает, что ему нужно.
Боуман с упирающейся Сессиль медленно последовал за ними. Когда они прошли половину пути, от головной кибитки отделился джип с тремя пассажирами и помчался вниз по дороге. Едва Боуман и девушка приблизились к группе, где цыган безуспешно пытался успокоить рыдающую женщину, как от этой группы отошел метрдотель и поспешил к лестнице.
Боуман преградил ему дорогу:
— Что случилось?
— Женщина говорит, что исчез ее сын. Они послали машину на его поиски, чтобы проверить дорогу, по которой пришли.
— Да? — Боуман снял очки. — Но ведь люди не исчезают просто так.
— И я так думаю, поэтому вызываю полицию. — И он быстро ушел.
Сессиль, которая неохотно следовала за Боуманом, спросила:
— Почему такой шум? Почему женщина плачет?
— Пропал ее сын.
— И что?
— И все.
— Вы хотите сказать, что с ним ничего не случилось?
— Этого никто не знает.
— На то могла быть дюжина причин. Во всяком случае, она не должна вести себя подобным образом.
— Цыгане, — Боуман пустился в объяснения, — очень эмоциональны и очень любят своих детей. У вас есть дети?
Сессиль с трудом сохранила внешнее спокойствие, однако даже при вечернем освещении было видно, как она покраснела.
— Это нечестно.
Боуман моргнул, посмотрел на нее и произнес:
— Простите меня. Я не то хотел сказать. Если бы у вас были дети и один из них пропал, как бы вы прореагировали?
— Не знаю.
— Сожалею, что спросил об этом.
— Я бы, конечно, волновалась. — Она не могла долго обижаться или сердиться. — Возможно, я бы здорово волновалась, но не впадала бы в истерику и не выглядела бы столь убитой горем, пока...
— Пока что?
— О, я не знаю! Я имею в виду, что если бы у меня была причина поверить, что... что...
— Что?
— Вы очень хорошо понимаете, что я имею в виду!
— Я никогда и не пойму, что женщины имеют в виду, — грустно произнес Боуман. — Но на этот раз догадываюсь.
Они пошли дальше и буквально столкнулись с ле Гран Дкжом и Лилой. Девушки заговорили, и Боуман понял, что, если следовать правилам хорошего тона, знакомство неизбежно. Ле Гран Дюк пожал его руку и сказал:
— Очарован, очарован!
Однако было видно, что он вовсе не рад, а просто как аристократ хорошо знает, как вести себя в подобной ситуации. У него оказались неожиданно крепкая рука и рукопожатие человека, сдерживающего свою силу.
— Очаровательные! — произнес он, обращаясь исключительно к девушкам. — Вы знаете, что все эти цыгане пришли из дальних стран, находящихся за «железным занавесом»? Большинство из них венгры и румыны. Их вожак по имени Кзерда проделал путь от берегов Черного моря. Я встречал его в прошлом году. Это как раз он так громко беседовал с той женщиной.
— А как им удалось преодолеть границы? — спросил Боуман. — Особенно между Востоком и Западом?
— Э? Что? А? — Ле Гран Дюк наконец обратил внимание на Боумана. — Цыгане путешествуют беспрепятственно, особенно когда известно, что они совершают ежегодное паломничество. Все боятся их, считая, что они имеют дурной глаз, могут напустить порчу, причинить зло и несчастья тем, кто им помешает; мне кажется, коммунисты верят этому так же, как и все. Конечно, это чепуха, сущий вздор. Но люди верят. Пойдем, Лила, пойдем. У меня такое предчувствие, что мы сами убедимся в этом сегодня вечером.
И они пошли. Сделав несколько шагов, герцог остановился, оглянулся, мельком взглянул на Сессиль, затем отвернулся и покачал головой.
— Какая жалость, — сказал он Лиле, как ему показалось, шепотом. — Я имею в виду цвет ее волос. — Они двинулись дальше.
— Не обращайте внимания, — мягко сказал Боуман. — Вы мне нравитесь такой, какая вы есть.
Девушка поджала губы, но не смогла сдержать улыбки. Обидчивость была не в характере Сессиль Дюбуа.
— Вы знаете, он прав. — Она взяла Боумана за руку, и только он хотел сказать ей, что убеждения герцога в превосходстве блондинок не согласуются с постулатом о божественной непогрешимости, она продолжила, сделав широкий жест: — Действительно, все прекрасно...
— Если вам нравится атмосфера цирков и балаганов, — подхватил Боуман язвительно. — А мне не очень-то по душе подобные развлечения, я всегда стараюсь избегать их. Однако это, видимо, в вашем вкусе; хотя я и восхищаюсь тем, как работают эти люди.
А то, что цыгане мастера своего дела, нельзя было не признать. Быстрота, сноровка и слаженность, с которыми они собрали свои палатки и киоски, вызывали восхищение. В считанные минуты были готовы столы для игры в рулетку, тир для стрельбы, четыре кабины для гадалок, палатки для продажи съестного и сладостей, две — для продажи ярких цыганских нарядов, большая клетка для каких-то птиц, обладающих явной способностью подражать человеческому голосу и используемых цыганами для предсказания судьбы. Группа из четырех цыган, устроившись на ступеньках кибитки, начала играть на скрипках задушевную среднеевропейскую мелодию. Передний дворик и автостоянка уже заполнились медленно прогуливающимися людьми, среди которых были постояльцы отеля и гости, обитатели Ле Боу и множество цыган. Пестрая толпа, состоявшая из самых разных людей — от ле Гран Дюка до представителей самых низших сословий, — слилась в единое целое, получая удовольствие от общения друг с другом, и только метрдотель ресторана стоял на лестнице, ведущей в передний дворик, и наблюдал с отчаянием и мученической покорностью, как пространство вокруг фешенебельного отеля превращается в ярмарку простолюдинов.
У входа в передний дворик появился полицейский. Это был потный здоровяк с красным лицом; езда на велосипеде по крутым дорогам в тихий теплый майский вечер явно не доставила ему удовольствия. Он прислонил велосипед к стене как раз в тот момент, когда рыдающая цыганка, закрыв лицо руками, повернулась и побежала к кибитке, окрашенной в зеленый и белый цвета.
Боуман подтолкнул Сессиль локтем:
— Давайте прогуляемся туда, согласны?
— Я не пойду. Это неприлично. Кроме того, цыгане не любят людей, сующих нос в чужие дела.
— Совать нос в чужие дела? С каких это пор забота о пропавшем человеке является чужим делом? Ну, поступайте как знаете.
Как только Боуман отошел, подъехал джип, резко затормозив на гравийном покрытии двора. Молодой цыган, сидевший за рулем, выскочил из машины и побежал к Кзерде и полицейскому. Боуман остановился неподалеку, стараясь держаться на некотором расстоянии от них.
— Не нашли, Ференц? — спросил Кзерда.
— Никаких следов, отец. Мы обыскали весь район. Полицейский вытащил черную записную книжку:
— Где его видели в последний раз?
— По словам матери, менее чем в двух километрах отсюда, — сказал Кзерда. — Мы останавливались на ужин недалеко от пещер.
Полицейский обратился к Ференцу:
— Вы искали в пещерах?
Ференц перекрестился и ничего не сказал. За него ответил Кзерда:
— Нечего задавать такие вопросы. Вы же знаете, ни один цыган не войдет в эти пещеры. Это дьявольское место. Александре — так зовут пропавшего юношу — никогда бы не пошел туда.
Полицейский убрал свою записную книжку:
— Я бы тоже туда не пошел, особенно ночью. Местные жители считают, что в них обитают злые духи. Я тоже родился здесь. Завтра, днем...
— Да он появится гораздо раньше, — сказал Кзерда уверенно. — Много шума из ничего.
— Женщина, которая только что ушла, — это его мать?..
— Да.
— А почему она так расстроена?
— Он единственный сын. А вы знаете, что это значит для матери. — Кзерда слегка пожал плечами. — Я полагаю, мне лучше пойти и поговорить с ней.
Он ушел. Ушел и полицейский, а следом Ференц. Боуман не колебался: он видел, куда направился Кзерда, догадывался, куда пошел полицейский — в ближайший кабачок. Ни тот, ни другой не интересовали его в данный момент. Его заинтересовал только Ференц: было что-то настораживающее в той стремительности и целенаправленности, с какими он прошел через арку к месту стоянки автомобилей. Что он собирался делать? Боуман неторопливо последовал за ним и остановился под аркой.
Справа от стоянки автомобилей находились четыре павильона предсказательниц судьбы, окрашенные в традиционно яркие цвета. Первый в этом ряду принадлежал некой мадам Мари-Антуанетт, которая, как гласила надпись, возвращала деньги, если клиент был не удовлетворен предсказанием своей судьбы. Боуман поспешно вошел туда, но не потому, что отдавал предпочтение членам королевской семьи, и не в целях экономии, а потому что Ференц, входя в самый дальний павильон, остановился на мгновение и бросил в эту сторону быстрый взгляд. На лице Ференца безошибочно читалась усиливающаяся подозрительность. Боуман вошел в павильон.
Мари-Антуанетт была седовласой старухой с глазами цвета полированного красного дерева и провалившимся беззубым ртом. Она внимательно смотрела на кристаллический мутный шар, прозрачность которого была утрачена, потому что его уже давно не чистили. Гадалка уверенно рассказала Боуману о продолжительности его жизни, судьбе, здоровье и счастье, взяла четыре франка и отключилась, что означало окончание сеанса. Он вышел. Возле павильона стояла Сессиль, помахивая сумкой, что можно было бы принять за откровенное кокетство. Она взглянула на Боумана с явно неуместным в данной ситуации наигранным весельем.
— Изучаете человеческую натуру? — спросила она ласково.
— Мне не следовало бы вообще туда ходить. — Боуман снял очки и огляделся вокруг, близоруко щурясь. Распорядитель тира, расположенного напротив, коренастый парень невысокого роста, с лицом боксера, чья карьера внезапно оборвалась, нагло рассматривал его. Боуман надел очки и взглянул на Сессиль.
— Ваша судьба? — спросила она озабоченно. — Что-то неприятное?
— Хуже. Мари-Антуанетт сказала, что я женюсь через два месяца. Она, наверное, ошибается.
— Да, вы не из тех, кто женится, — ответила Сессиль с симпатией и кивнула на следующий павильон. — Я думаю, вам следует узнать еще одно мнение о своей судьбе у мадам... как ее имя?
Боуман прочел зазывающую надпись: «Мадам Зеттерлинг», затем взглянул через стоянку автомобилей на тир. Распорядитель продолжал внимательно наблюдать за ним. Боуман последовал совету Сессиль и вошел в павильон. Мадам Зеттерлинг выглядела как старшая сестра Мари-Антуанетт. Гадальные принадлежности состояли из колоды засаленных игральных карт, которые она тасовала и раскладывала с такой скоростью, что ее не впустили бы ни в одно казино в Европе; но предсказание судьбы было таким же. Точно такой же была и цена.
Сессиль, все еще улыбаясь, ожидала его снаружи. Ференц находился под аркой; он явно получал какую-то информацию от распорядителя тира и внимательно слушал. Боуман снова протер свои очки.
— Да поможет нам Бог! — сказал он. — Ничего особенного, обычные выдумки гадалок. — Он надел очки. — И все же что-то в этом есть. Однако предсказания моей женитьбы не имеют ничего общего с Ференцем. Абсолютно ничего.
— Что такое?
— Ваше сходство, — серьезно ответил Боуман, — с женщиной, на которой, предположительно, я женюсь.
— Подумать только! — Она удовлетворенно рассмеялась. — У вас оригинальный ум, мистер Боуман.
— Нейл, — поправил он.
И, не дожидаясь следующего совета, вошел в третий павильон. Насколько позволяла ситуация, при входе в него Боуман быстро оглянулся и увидел, как Ференц пожал плечами и направился в передний дворик.
Третья предсказательница судьбы обладала чертами трех ведьм из «Макбета». Она разложила карты и сообщила, что ему предстоит морское путешествие, где он встретит брюнетку с волосами черными как вороново крыло. И когда Боуман возразил, что через месяц женится на блондинке, она грустно взглянула на него и взяла деньги.
На лице Сессиль, которая явно рассматривала его как охотника до легких развлечений, играла презрительная усмешка.
— Какие еще потрясающие тайны раскрыты?
Боуман снова снял очки и недоуменно потряс головой: насколько он мог судить, он уже не являлся объектом наблюдения.
— Я ничего не понимаю. Она сказала, что отец моей будущей избранницы был великим мореплавателем, так же как и ее дед и прадед. Но мне это ничего не говорит!
Однако это хорошо было понятно Сессиль. Настроение ее изменилось, на лице появилась улыбка. Она растерянно взглянула на Боумана.
— Мой отец — адмирал, — медленно сказала она. — Дедушка тоже был адмиралом, как и прадедушка. Вы... Вы могли узнать это и до гадания.
— Конечно, конечно! У меня есть полное досье на каждую девушку, с которой я собираюсь познакомиться. Приходите ко мне в номер, и я покажу вам свои файлы. Я вожу их с собой в фургоне. Подождите, у меня есть кое-что еще. Я цитирую: «У нее родинка в форме розы величиной с клубничку на таком месте, где ее никто не может увидеть...»
— Боже мой! Я не могла бы сказать об этом лучше, продолжайте, я слушаю. Может быть, вы скажете что-нибудь и почище!
Но Боуман без всяких извинений и не объясняя причин, — впрочем, в этом в тот момент не было необходимости, — направился к четвертому павильону, единственному, который представлял для него интерес. Сессиль была настолько потрясена услышанным, что странное поведение Боумана отошло на второй план.
Помещение было тускло освещено единственным светильником, висевшим в углу. От слабой лампочки падало бледное пятно света на зеленое сукно стола и лежавшие на нем руки со сцепленными пальцами.
Женщины, которой принадлежали эти руки, не было видно: она сидела в тени, низко опустив голову. И все же нетрудно было заметить, что она не похожа ни на колдунью из «Макбета», ни на других ведьм-гадалок. Это была юная девушка с золотисто-каштановыми волосами, которые ниспадали ниже плеч; черты ее лица были почти неразличимы. Однако руки были определенно красивы.
Боуман опустился на стул возле девушки, посмотрел на колоду карт с надписью: «Графиня Мари ле Обэно».
— Вы действительно графиня? — спросил Боуман вежливо.
— Вы хотите, чтобы вам погадали по руке? Голос у нее был низким, мягким, мелодичным. Это была даже не леди Макбет, это была Корделия.
— Конечно.
Она взяла его правую руку в ладони, наклонилась над ней, опустив голову так низко, что ее золотисто-каштановые волосы касались стола. Боуман сидел неподвижно, это было нелегко, но он не смел шелохнуться: две тяжелые слезы упали на его руку. Левой рукой он повернул висящий в углу светильник, и девушка подняла руку, закрываясь от света, но ему хватило времени рассмотреть, что лицо ее красиво, а большие карие глаза блестят от слез.
— Почему графиня Мари плачет?
— У вас длинная линия жизни.
— Почему вы плачете?
— Пожалуйста...
— Хорошо. Почему вы плачете, скажите, пожалуйста?
— Извините. Я расстроена.
— Вы хотите сказать, что у вас что-то случилось?
— Пропал мой брат.
— Ваш брат? Я знаю, что пропал какой-то Александре. Все говорят об этом. Это ваш брат? Его не нашли?
Она покачала головой. Ее золотисто-каштановые волосы касались стола.
— А это ваша мать находится в большой кибитке, окрашенной в зелено-белый цвет? Она кивнула, но не подняла глаз.
— Ну, зачем слезы? Ведь он не так долго отсутствует. Вот увидите, он скоро появится.
И опять девушка ничего не сказала. Она положила руки на стол, опустила на них голову и беззвучно, но так горько разрыдалась, что ее плечи неудержимо затряслись. Боуман, на лице которого появилось ожесточение, дотронулся до плеча молодой цыганки, поднялся и вышел.
Когда он появился с мрачным видом, Сессиль взглянула на него с некоторым беспокойством.
— Четверо детей, — сказал Боуман тихо. Он взял девушку за руку и повел через арку к переднему дворику.
Ле Гран Дюк в обществе блондинки разговаривал с цыганом крепкого телосложения и с обезображенным шрамами лицом. Он был одет в темные брюки и отороченную оборками не совсем свежую рубашку. Не обратив внимания на хмурый, неодобрительный взгляд Сессиль, Боуман остановился неподалеку.
— Тысяча благодарностей, мистер Коскис, тысяча благодарностей, — говорил ле Гран Дюк с выражением снисходительной любезности. — Очень интересно. Пойдем, Лила, моя дорогая. Хорошего понемножку. Я думаю, мы заработали право перекусить и немного выпить.
Девушка, сидевшая напротив него, высокая, темноволосая, улыбающаяся, с веселыми серыми глазами, взяла его за руку, стараясь успокоить:
— Пожалуйста, мистер Боуман. Не стоит. Боуман взглянул на ее смеющееся лицо и подчинился.
— Я очень рассержен, мисс Дюбуа, очень рассержен.
Он потянулся за вином, но его рука остановилась на полпути. Он услышал голос Лилы, неодобрительный, защищающийся:
— Он выглядит как боксер-тяжеловес.
Боуман улыбнулся Сессиль Дюбуа и поднял свой бокал.
— Да. — Ле Гран Дюк осушил еще полбокала розового вина. — Он был в расцвете сил лет двадцать назад.
Боуман опустил бокал на стол с такой силой, что из него выплеснулось вино и тонкий хрусталь едва не разлетелся вдребезги. Он резко встал, но Сессиль ко всем своим положительным качествам обладала еще и быстрой реакцией. Она моментально поднялась из-за стола и оказалась между Боуманом и столиком ле Гран Дюка. Мягко, но настойчиво она взяла Боумана за руку и увлекла его в сторону бассейна; для всех они выглядели как парочка, которая закончила трапезу и решила прогуляться. Боуман, хотя и с явной неохотой, подчинился. У него был вид человека, для которого ссора с ле Гран Дюком представляла удовольствие, но который устоял перед уличной дракой из-за присутствия молодых леди.
— Извините, — Сессиль сжала его руку, — но Лила моя подруга, и я не хочу, чтобы она оказалась в неловком положении.
— Ха! Вы не хотите, чтобы она оказалась в неловком положении. Я полагаю, для вас не имеет никакого значения, что меня оскорбили?
— О, перестаньте! Вы же понимаете, что ничего особенного не произошло. Вы не выглядите похожим на распутника.
Боуман подозрительно взглянул на спутницу, но в ее глазах не было ехидной усмешки. Она притворно, но по-доброму поджала губы:
— Понимаете, я не могу спокойно слышать, когда кого-нибудь называют бездельником. Кстати, чем вы занимаетесь? На всякий случай, если мне придется защищать вас перед герцогом.
— Черт с ним, с герцогом.
— Это не ответ на мой вопрос.
— Это очень хороший вопрос. — Боуман задумался, снял очки и протер их. — Дело в том, что я ничем не занимаюсь.
Они остановились у дальнего конца бассейна. Сессиль высвободила свою руку и взглянула на него неодобрительно:
— Вы хотите сказать, мистер Боуман...
— Называйте меня Нейл, так меня называют все друзья.
— Вы легко заводите друзей, не так ли? — спросила она.
— Да, — ответил Боуман просто. Она либо не слушала его, либо проигнорировала эти слова.
— Вы хотите сказать, что никогда не работали? Никогда ничего не делали?
— Никогда.
— У вас нет никакой профессии? Никакой специальности? Вы ничего не умеете делать?
— А зачем мне работать? — резонно возразил Боуман. — Мои предки сделали миллионы, и нет смысла увеличивать их. Каждое поколение, на мой взгляд, не должно усердствовать. Надо создать условия для проявления инициативы и выхода энергии последующих поколений, своего рода подзарядки семейной энергии. Кроме того, мне не нужна никакая профессия. У меня нет ни малейшего желания работать, — закончил он с достоинством, — и отбивать хлеб у бедного человека, который действительно в ней нуждается.
— Это все красивые слова. Но как можно так говорить о человеке?
— Люди всегда неправильно оценивают меня, — грустно сказал Боуман.
— Однако герцог оказался совершенно прав. — Она удивленно покачала головой, скорее с раздражением, чем с холодным осуждением. — Вы действительно бездельник, мистер Боуман.
— Нейл.
— О, вы неисправимы. — В голосе Сессиль впервые прозвучало раздражение.
— И завистлив. — Они подошли к патио, и Боуман взял ее за руку. Он не улыбнулся, и она не пыталась высвободить руку. — Завидую вам. Я имею в виду ваше самообладание и скромность. Две английские девушки живут здесь в течение года, получая зарплату машинисток двести фунтов в неделю...
— Лила Делафонт и я находимся здесь, чтобы собрать материал для книги. — Она попыталась быть официальной, но ей это не удалось.
— О чем? — спросил Боуман вежливо. — Местные кулинарные рецепты? Издатели не платят денег за сомнительные книги такого рода. Так кто же берет на себя расходы? ЮНЕСКО? Британский совет? — Боуман внимательно взглянул на девушку сквозь свои роговые очки, но та умела скрывать свои чувства. — Давайте лучше не будем ссориться, хорошо? Мир, моя дорогая. Здесь так чудесно. Удивительная ночь, прекрасный ужин, прелестная девушка. — Боуман поправил очки и оглядел патио. — Ваша подруга тоже хорошенькая. А кто этот презренный тип рядом с ней?
Она ничего не ответила, потому что была буквально загипнотизирована тем, как ле Гран Дюк, держа в одной руке огромный стеклянный графин с розовым вином, другой руководил официантом, переносившим содержимое десертного столика на тарелку, стоявшую перед герцогом. Лила Делафонт сидела слегка приоткрыв от удивления рот.
— Я не знаю, — опомнилась Сессиль. — Он говорит, что он друг ее отца. — Она оглянулась в замешательстве и, увидев проходящего метрдотеля, обратилась к нему: — А кто тот джентльмен, что сидит с моей подругой?
— Дюк де Кройтор, мадам. Очень известный винодел.
— Скорее очень известный любитель выпить. — Боуман проигнорировал неодобрительный взгляд Сессиль. — Часто он бывает здесь?
— Последние три года, и всегда в это же время.
— В это время особенно хорошо кормят?
— Пища, сэр, великолепная здесь в любое время. — Метрдотель был оскорблен. — Монсеньор ле Дюк приезжает на ежегодный цыганский фестиваль в Сен-Мари.
Боуман снова взглянул на Дюка де Кройтора, который уничтожал свой десерт с большим аппетитом.
— Теперь понятно, почему ему необходимо ведро для льда, — сказал он. — Чтобы охлаждать ножи. Разве вы не видите следов цыганской крови на них?
— Монсеньор ле Дюк является самым известным собирателем фольклора в Европе, — строго сказал метрдотель и добавил учтиво: — Исследование древних обычаев, мистер Боуман. В течение столетий сюда в конце мая приезжают цыгане со всей Европы поклониться мощам Святой Сары. Монсеньор ле Дюк пишет книгу об этом.
— Это место, — задумчиво произнес Боуман, — наводнено самыми невероятными писаками, которых вы когда-либо видели.
— Я не понимаю, сэр.
— Зато я очень хорошо понимаю, — сказал Боуман и для себя отметил: — Зеленые глаза могут быть и очень холодными. Нет необходимости... А это что такое?
Послышался слабый, но постепенно нарастающий звук множества двигателей, словно по дороге ползла танковая колонна. Они взглянули в сторону патио: первые кибитки цыган двигались по извилистой крутой дороге к отелю. Те, что уже въехали в передний дворик, располагались в нем строгими рядами, другие въезжали через зеленую арку на отгороженное место для парковки автомобилей. Смрадный грохот бензиновых двигателей, который с полным правом можно было назвать невыносимым, представлял такой разительный контраст с мирной роскошью отеля, так резко нарушал его тишину и порядок, что даже ле Гран Дюк прекратил жевать. Боуман взглянул на метрдотеля, который задумчиво взирал на звезды и, казалось, беседовал сам с собой.
— Это и есть живой материал для мсье Дюка? — спросил Боуман.
— Да, сэр.
— А что теперь? Развлечения? Цыганские скрипки? Уличная азартная игра? Тиры? Киоски для продажи сладостей? Гадания по руке?
— Боюсь, что да, сэр.
— О Боже!
— Сноб! — четко произнесла Сессиль.
— Извините, мадам, — сухо сказал метрдотель, — я тоже придерживаюсь мнения мистера Боумана, но это древний обычай, и у нас нет ни малейших намерений обижать ни цыган, ни местное население. — Он снова взглянул на патио и нахмурился: — Извините, пожалуйста.
Он быстро прошел через патио к месту, где возбужденная группа цыган, очевидно, спорила. Главными действующими лицами в этой ссоре оказались мощного телосложения цыган, лет примерно сорока пяти, с хищным выражением лица, и почти потерявшая рассудок, многословная, готовая разрыдаться цыганка того же возраста.
— Пошли? — обратился Боуман к Сессиль.
— Что, туда?
— Вы все еще возражаете?
— Но вы же сказали...
— Может быть, я и бездельник, но меня интересует человеческая натура.
— Вы хотите сказать, что любознательны?
— Да.
Боуман взял девушку за руку, сделал шаг и вежливо посторонился, давая возможность ле Гран Дюку промчаться мимо, если так можно сказать о человеке его комплекции. За ним неохотно следовала Лила. В руках у ле Гран Дюка была записная книжка, а в глазах — азарт заядлого фольклориста, и, даже находясь в стремительном порыве, он не забывал подкрепляться витаминами, на ходу кусая большое красное яблоко. Он производил впечатление человека, который всегда знает, что ему нужно.
Боуман с упирающейся Сессиль медленно последовал за ними. Когда они прошли половину пути, от головной кибитки отделился джип с тремя пассажирами и помчался вниз по дороге. Едва Боуман и девушка приблизились к группе, где цыган безуспешно пытался успокоить рыдающую женщину, как от этой группы отошел метрдотель и поспешил к лестнице.
Боуман преградил ему дорогу:
— Что случилось?
— Женщина говорит, что исчез ее сын. Они послали машину на его поиски, чтобы проверить дорогу, по которой пришли.
— Да? — Боуман снял очки. — Но ведь люди не исчезают просто так.
— И я так думаю, поэтому вызываю полицию. — И он быстро ушел.
Сессиль, которая неохотно следовала за Боуманом, спросила:
— Почему такой шум? Почему женщина плачет?
— Пропал ее сын.
— И что?
— И все.
— Вы хотите сказать, что с ним ничего не случилось?
— Этого никто не знает.
— На то могла быть дюжина причин. Во всяком случае, она не должна вести себя подобным образом.
— Цыгане, — Боуман пустился в объяснения, — очень эмоциональны и очень любят своих детей. У вас есть дети?
Сессиль с трудом сохранила внешнее спокойствие, однако даже при вечернем освещении было видно, как она покраснела.
— Это нечестно.
Боуман моргнул, посмотрел на нее и произнес:
— Простите меня. Я не то хотел сказать. Если бы у вас были дети и один из них пропал, как бы вы прореагировали?
— Не знаю.
— Сожалею, что спросил об этом.
— Я бы, конечно, волновалась. — Она не могла долго обижаться или сердиться. — Возможно, я бы здорово волновалась, но не впадала бы в истерику и не выглядела бы столь убитой горем, пока...
— Пока что?
— О, я не знаю! Я имею в виду, что если бы у меня была причина поверить, что... что...
— Что?
— Вы очень хорошо понимаете, что я имею в виду!
— Я никогда и не пойму, что женщины имеют в виду, — грустно произнес Боуман. — Но на этот раз догадываюсь.
Они пошли дальше и буквально столкнулись с ле Гран Дкжом и Лилой. Девушки заговорили, и Боуман понял, что, если следовать правилам хорошего тона, знакомство неизбежно. Ле Гран Дюк пожал его руку и сказал:
— Очарован, очарован!
Однако было видно, что он вовсе не рад, а просто как аристократ хорошо знает, как вести себя в подобной ситуации. У него оказались неожиданно крепкая рука и рукопожатие человека, сдерживающего свою силу.
— Очаровательные! — произнес он, обращаясь исключительно к девушкам. — Вы знаете, что все эти цыгане пришли из дальних стран, находящихся за «железным занавесом»? Большинство из них венгры и румыны. Их вожак по имени Кзерда проделал путь от берегов Черного моря. Я встречал его в прошлом году. Это как раз он так громко беседовал с той женщиной.
— А как им удалось преодолеть границы? — спросил Боуман. — Особенно между Востоком и Западом?
— Э? Что? А? — Ле Гран Дюк наконец обратил внимание на Боумана. — Цыгане путешествуют беспрепятственно, особенно когда известно, что они совершают ежегодное паломничество. Все боятся их, считая, что они имеют дурной глаз, могут напустить порчу, причинить зло и несчастья тем, кто им помешает; мне кажется, коммунисты верят этому так же, как и все. Конечно, это чепуха, сущий вздор. Но люди верят. Пойдем, Лила, пойдем. У меня такое предчувствие, что мы сами убедимся в этом сегодня вечером.
И они пошли. Сделав несколько шагов, герцог остановился, оглянулся, мельком взглянул на Сессиль, затем отвернулся и покачал головой.
— Какая жалость, — сказал он Лиле, как ему показалось, шепотом. — Я имею в виду цвет ее волос. — Они двинулись дальше.
— Не обращайте внимания, — мягко сказал Боуман. — Вы мне нравитесь такой, какая вы есть.
Девушка поджала губы, но не смогла сдержать улыбки. Обидчивость была не в характере Сессиль Дюбуа.
— Вы знаете, он прав. — Она взяла Боумана за руку, и только он хотел сказать ей, что убеждения герцога в превосходстве блондинок не согласуются с постулатом о божественной непогрешимости, она продолжила, сделав широкий жест: — Действительно, все прекрасно...
— Если вам нравится атмосфера цирков и балаганов, — подхватил Боуман язвительно. — А мне не очень-то по душе подобные развлечения, я всегда стараюсь избегать их. Однако это, видимо, в вашем вкусе; хотя я и восхищаюсь тем, как работают эти люди.
А то, что цыгане мастера своего дела, нельзя было не признать. Быстрота, сноровка и слаженность, с которыми они собрали свои палатки и киоски, вызывали восхищение. В считанные минуты были готовы столы для игры в рулетку, тир для стрельбы, четыре кабины для гадалок, палатки для продажи съестного и сладостей, две — для продажи ярких цыганских нарядов, большая клетка для каких-то птиц, обладающих явной способностью подражать человеческому голосу и используемых цыганами для предсказания судьбы. Группа из четырех цыган, устроившись на ступеньках кибитки, начала играть на скрипках задушевную среднеевропейскую мелодию. Передний дворик и автостоянка уже заполнились медленно прогуливающимися людьми, среди которых были постояльцы отеля и гости, обитатели Ле Боу и множество цыган. Пестрая толпа, состоявшая из самых разных людей — от ле Гран Дюка до представителей самых низших сословий, — слилась в единое целое, получая удовольствие от общения друг с другом, и только метрдотель ресторана стоял на лестнице, ведущей в передний дворик, и наблюдал с отчаянием и мученической покорностью, как пространство вокруг фешенебельного отеля превращается в ярмарку простолюдинов.
У входа в передний дворик появился полицейский. Это был потный здоровяк с красным лицом; езда на велосипеде по крутым дорогам в тихий теплый майский вечер явно не доставила ему удовольствия. Он прислонил велосипед к стене как раз в тот момент, когда рыдающая цыганка, закрыв лицо руками, повернулась и побежала к кибитке, окрашенной в зеленый и белый цвета.
Боуман подтолкнул Сессиль локтем:
— Давайте прогуляемся туда, согласны?
— Я не пойду. Это неприлично. Кроме того, цыгане не любят людей, сующих нос в чужие дела.
— Совать нос в чужие дела? С каких это пор забота о пропавшем человеке является чужим делом? Ну, поступайте как знаете.
Как только Боуман отошел, подъехал джип, резко затормозив на гравийном покрытии двора. Молодой цыган, сидевший за рулем, выскочил из машины и побежал к Кзерде и полицейскому. Боуман остановился неподалеку, стараясь держаться на некотором расстоянии от них.
— Не нашли, Ференц? — спросил Кзерда.
— Никаких следов, отец. Мы обыскали весь район. Полицейский вытащил черную записную книжку:
— Где его видели в последний раз?
— По словам матери, менее чем в двух километрах отсюда, — сказал Кзерда. — Мы останавливались на ужин недалеко от пещер.
Полицейский обратился к Ференцу:
— Вы искали в пещерах?
Ференц перекрестился и ничего не сказал. За него ответил Кзерда:
— Нечего задавать такие вопросы. Вы же знаете, ни один цыган не войдет в эти пещеры. Это дьявольское место. Александре — так зовут пропавшего юношу — никогда бы не пошел туда.
Полицейский убрал свою записную книжку:
— Я бы тоже туда не пошел, особенно ночью. Местные жители считают, что в них обитают злые духи. Я тоже родился здесь. Завтра, днем...
— Да он появится гораздо раньше, — сказал Кзерда уверенно. — Много шума из ничего.
— Женщина, которая только что ушла, — это его мать?..
— Да.
— А почему она так расстроена?
— Он единственный сын. А вы знаете, что это значит для матери. — Кзерда слегка пожал плечами. — Я полагаю, мне лучше пойти и поговорить с ней.
Он ушел. Ушел и полицейский, а следом Ференц. Боуман не колебался: он видел, куда направился Кзерда, догадывался, куда пошел полицейский — в ближайший кабачок. Ни тот, ни другой не интересовали его в данный момент. Его заинтересовал только Ференц: было что-то настораживающее в той стремительности и целенаправленности, с какими он прошел через арку к месту стоянки автомобилей. Что он собирался делать? Боуман неторопливо последовал за ним и остановился под аркой.
Справа от стоянки автомобилей находились четыре павильона предсказательниц судьбы, окрашенные в традиционно яркие цвета. Первый в этом ряду принадлежал некой мадам Мари-Антуанетт, которая, как гласила надпись, возвращала деньги, если клиент был не удовлетворен предсказанием своей судьбы. Боуман поспешно вошел туда, но не потому, что отдавал предпочтение членам королевской семьи, и не в целях экономии, а потому что Ференц, входя в самый дальний павильон, остановился на мгновение и бросил в эту сторону быстрый взгляд. На лице Ференца безошибочно читалась усиливающаяся подозрительность. Боуман вошел в павильон.
Мари-Антуанетт была седовласой старухой с глазами цвета полированного красного дерева и провалившимся беззубым ртом. Она внимательно смотрела на кристаллический мутный шар, прозрачность которого была утрачена, потому что его уже давно не чистили. Гадалка уверенно рассказала Боуману о продолжительности его жизни, судьбе, здоровье и счастье, взяла четыре франка и отключилась, что означало окончание сеанса. Он вышел. Возле павильона стояла Сессиль, помахивая сумкой, что можно было бы принять за откровенное кокетство. Она взглянула на Боумана с явно неуместным в данной ситуации наигранным весельем.
— Изучаете человеческую натуру? — спросила она ласково.
— Мне не следовало бы вообще туда ходить. — Боуман снял очки и огляделся вокруг, близоруко щурясь. Распорядитель тира, расположенного напротив, коренастый парень невысокого роста, с лицом боксера, чья карьера внезапно оборвалась, нагло рассматривал его. Боуман надел очки и взглянул на Сессиль.
— Ваша судьба? — спросила она озабоченно. — Что-то неприятное?
— Хуже. Мари-Антуанетт сказала, что я женюсь через два месяца. Она, наверное, ошибается.
— Да, вы не из тех, кто женится, — ответила Сессиль с симпатией и кивнула на следующий павильон. — Я думаю, вам следует узнать еще одно мнение о своей судьбе у мадам... как ее имя?
Боуман прочел зазывающую надпись: «Мадам Зеттерлинг», затем взглянул через стоянку автомобилей на тир. Распорядитель продолжал внимательно наблюдать за ним. Боуман последовал совету Сессиль и вошел в павильон. Мадам Зеттерлинг выглядела как старшая сестра Мари-Антуанетт. Гадальные принадлежности состояли из колоды засаленных игральных карт, которые она тасовала и раскладывала с такой скоростью, что ее не впустили бы ни в одно казино в Европе; но предсказание судьбы было таким же. Точно такой же была и цена.
Сессиль, все еще улыбаясь, ожидала его снаружи. Ференц находился под аркой; он явно получал какую-то информацию от распорядителя тира и внимательно слушал. Боуман снова протер свои очки.
— Да поможет нам Бог! — сказал он. — Ничего особенного, обычные выдумки гадалок. — Он надел очки. — И все же что-то в этом есть. Однако предсказания моей женитьбы не имеют ничего общего с Ференцем. Абсолютно ничего.
— Что такое?
— Ваше сходство, — серьезно ответил Боуман, — с женщиной, на которой, предположительно, я женюсь.
— Подумать только! — Она удовлетворенно рассмеялась. — У вас оригинальный ум, мистер Боуман.
— Нейл, — поправил он.
И, не дожидаясь следующего совета, вошел в третий павильон. Насколько позволяла ситуация, при входе в него Боуман быстро оглянулся и увидел, как Ференц пожал плечами и направился в передний дворик.
Третья предсказательница судьбы обладала чертами трех ведьм из «Макбета». Она разложила карты и сообщила, что ему предстоит морское путешествие, где он встретит брюнетку с волосами черными как вороново крыло. И когда Боуман возразил, что через месяц женится на блондинке, она грустно взглянула на него и взяла деньги.
На лице Сессиль, которая явно рассматривала его как охотника до легких развлечений, играла презрительная усмешка.
— Какие еще потрясающие тайны раскрыты?
Боуман снова снял очки и недоуменно потряс головой: насколько он мог судить, он уже не являлся объектом наблюдения.
— Я ничего не понимаю. Она сказала, что отец моей будущей избранницы был великим мореплавателем, так же как и ее дед и прадед. Но мне это ничего не говорит!
Однако это хорошо было понятно Сессиль. Настроение ее изменилось, на лице появилась улыбка. Она растерянно взглянула на Боумана.
— Мой отец — адмирал, — медленно сказала она. — Дедушка тоже был адмиралом, как и прадедушка. Вы... Вы могли узнать это и до гадания.
— Конечно, конечно! У меня есть полное досье на каждую девушку, с которой я собираюсь познакомиться. Приходите ко мне в номер, и я покажу вам свои файлы. Я вожу их с собой в фургоне. Подождите, у меня есть кое-что еще. Я цитирую: «У нее родинка в форме розы величиной с клубничку на таком месте, где ее никто не может увидеть...»
— Боже мой! Я не могла бы сказать об этом лучше, продолжайте, я слушаю. Может быть, вы скажете что-нибудь и почище!
Но Боуман без всяких извинений и не объясняя причин, — впрочем, в этом в тот момент не было необходимости, — направился к четвертому павильону, единственному, который представлял для него интерес. Сессиль была настолько потрясена услышанным, что странное поведение Боумана отошло на второй план.
Помещение было тускло освещено единственным светильником, висевшим в углу. От слабой лампочки падало бледное пятно света на зеленое сукно стола и лежавшие на нем руки со сцепленными пальцами.
Женщины, которой принадлежали эти руки, не было видно: она сидела в тени, низко опустив голову. И все же нетрудно было заметить, что она не похожа ни на колдунью из «Макбета», ни на других ведьм-гадалок. Это была юная девушка с золотисто-каштановыми волосами, которые ниспадали ниже плеч; черты ее лица были почти неразличимы. Однако руки были определенно красивы.
Боуман опустился на стул возле девушки, посмотрел на колоду карт с надписью: «Графиня Мари ле Обэно».
— Вы действительно графиня? — спросил Боуман вежливо.
— Вы хотите, чтобы вам погадали по руке? Голос у нее был низким, мягким, мелодичным. Это была даже не леди Макбет, это была Корделия.
— Конечно.
Она взяла его правую руку в ладони, наклонилась над ней, опустив голову так низко, что ее золотисто-каштановые волосы касались стола. Боуман сидел неподвижно, это было нелегко, но он не смел шелохнуться: две тяжелые слезы упали на его руку. Левой рукой он повернул висящий в углу светильник, и девушка подняла руку, закрываясь от света, но ему хватило времени рассмотреть, что лицо ее красиво, а большие карие глаза блестят от слез.
— Почему графиня Мари плачет?
— У вас длинная линия жизни.
— Почему вы плачете?
— Пожалуйста...
— Хорошо. Почему вы плачете, скажите, пожалуйста?
— Извините. Я расстроена.
— Вы хотите сказать, что у вас что-то случилось?
— Пропал мой брат.
— Ваш брат? Я знаю, что пропал какой-то Александре. Все говорят об этом. Это ваш брат? Его не нашли?
Она покачала головой. Ее золотисто-каштановые волосы касались стола.
— А это ваша мать находится в большой кибитке, окрашенной в зелено-белый цвет? Она кивнула, но не подняла глаз.
— Ну, зачем слезы? Ведь он не так долго отсутствует. Вот увидите, он скоро появится.
И опять девушка ничего не сказала. Она положила руки на стол, опустила на них голову и беззвучно, но так горько разрыдалась, что ее плечи неудержимо затряслись. Боуман, на лице которого появилось ожесточение, дотронулся до плеча молодой цыганки, поднялся и вышел.
Когда он появился с мрачным видом, Сессиль взглянула на него с некоторым беспокойством.
— Четверо детей, — сказал Боуман тихо. Он взял девушку за руку и повел через арку к переднему дворику.
Ле Гран Дюк в обществе блондинки разговаривал с цыганом крепкого телосложения и с обезображенным шрамами лицом. Он был одет в темные брюки и отороченную оборками не совсем свежую рубашку. Не обратив внимания на хмурый, неодобрительный взгляд Сессиль, Боуман остановился неподалеку.
— Тысяча благодарностей, мистер Коскис, тысяча благодарностей, — говорил ле Гран Дюк с выражением снисходительной любезности. — Очень интересно. Пойдем, Лила, моя дорогая. Хорошего понемножку. Я думаю, мы заработали право перекусить и немного выпить.