Маклин Алистер. Остров Медвежий

   — Уже теплее, — ответил Смит. — Но почему ты думаешь, что пятеро из них... — Штурман на полуслове умолк, заметив, что в кают-компанию, позевывая и потягиваясь, вошел Люк — худой, неуклюжий, долговязый юноша. Он был так лохмат, что хотелось позвать цирюльника или надеть ему на шевелюру повязку.
   — Неужели ты думаешь, что он способен на убийство? — спросил я.
   — Я мог бы засудить его за музыкальные безобразия, какие он вытворяет на своей гитаре. Но на большее он не способен, — согласился Смит. — То же можно сказать и об остальных четверых. — Наблюдая за Конрадом, который куда-то нес чашку кофе, штурман прибавил:
   — За нашего героя поручусь головой.
   — Куда же он так спешит?
   — Поддержать силы дамы сердца. Ведь мисс Стюарт, по существу, дежурила вместе с нами.
   Я хотел было заметить, что у этой дамы сердца странная привычка шататься по ночам, но передумал. Хотя прежнее ее поведение для меня оставалось загадкой, я ни на минуту не допускал, чтобы девушка могла иметь какое-то отношение к деятельности преступников.
   — Это важно — добраться до Тунгейма? — спросил Смит.
   — Доберешься ты туда или нет, не имеет особого значения. Все зависит от погоды и поведения Хейтера. Если придется вернуться, тем лучше, ты мне здесь пригодишься. Если доберешься до Тунгейма, там и оставайся.
   — Как я там останусь? Я же отправлюсь за помощью, не так ли? И Хейтер потребует, чтобы я вернулся.
   — Если скажешь, что устал и нуждаешься в отдыхе, тебя поймут, я уверен.
   Если Хейтер начнет шуметь, потребуй, чтобы его арестовали. Я дам тебе письмо для начальника метеостанции.
   — Ах вот как, письмо? А если господин начальник откажется выполнить твое распоряжение?
   — Думаю, ты сумеешь найти людей, которые тебе охотно помогут.
   — И это, конечно, твои друзья, — посмотрел на меня без особого восторга штурман.
   — На станцию откомандирована группа британских метеорологов. Их пятеро.
   Но они не метеорологи.
   — Естественно, — холодно, почти враждебно отозвался Смит. — Вижу, вы не любите раскрывать свои карты, доктор Марлоу.
   — Не сердись. Я не прошу, а приказываю. Такова стратегия. Если ты не подчиняешься приказам, то я подчиняюсь. Тайна, которую знают двое, известна всем. Если в ты заглянул в мои карты, то еще неизвестно, кто был бы следующим. Письмо это я дам тебе утром.
   — Хорошо, — произнес Смит, с трудом сдерживая гнев, и с мрачным видом добавил:
   — Нисколько не удивлюсь, если обнаружу в Тунгейме и «Морнинг роуз».
   — Такая возможность отнюдь не исключена, — ответил я.
   Кивнув, Смит отвернулся и направился к печке, у которой стоял Конрад, разливая кофе. Минут десять мы сидели, прихлебывая ароматный напиток и разговаривая о пустяках, затем Смит и Конрад ушли. В течение последующего часа не произошло ничего стоящего внимания, не считая того, что спустя пять минут после начала дежурства Люк внезапно заснул. Будить я его не стал. В отличие от Люка, мне было не до сна, голова разламывалась от дум.
   Но вот в коридоре открылась дверь, вышел Лонни. Поскольку, по его словам, спал он обычно мало, факт этот меня не удивил. Войдя в кают-компанию, он тяжело опустился на стул рядом со мной. Выглядел он подряхлевшим и измученным и говорил без привычной шутливости.
   — И снова перед нами добрый исцелитель, — произнес он. — И снова он врачует народ. Я пришел, дружище, разделить с вами полнощное бдение.
   — Сейчас не полночь, а без двадцати пяти четыре, — ответил я.
   — Это для красного словца, — вздохнул Лонни. — Я плохо спал. Вернее, не спал вовсе. Перед вами обремененный заботами старик, доктор.
   — Очень жаль это слышать, Лонни.
   — Не нужно слез. Как и большая часть человечества, я сам создаю себе проблемы. Быть стариком само по себе плохо. Быть одиноким стариком — а я много лет одинок — и того хуже. Но быть одиноким стариком, который не в ладах с совестью, — просто невыносимо. — Лонни снова вздохнул. — Нынче мне особенно жаль себя.
   — Почему вы решили, что вы не в ладах с собственной совестью?
   — А потому, что она-то и не дает мне спокойно спать. Ах, дружок, что может быть лучше, чем уснуть без мук. Чего же еще пожелать старику, когда настанет вечер и придет пора уйти?
   — Чтобы попасть в кабак на том берегу?
   — Не будет даже этого, — мрачно покачал он головой. -Таких, как я, в раю с распростертыми объятиями не ждут. Рылом мы не вышли, дружок, улыбнулся старик, но глаза его оставались печальными. — Пивной бар в. чистилище — на большее я не рассчитываю.
   Старик умолк, закрыв глаза, и я решил, что он уснул. Но он прокашлялся и сказал невпопад:
   — Всегда это приходит слишком поздно. Всегда.
   — Что приходит, Лонни?
   — Сострадание, понимание или прощение. Думается, Лонни Гилберт мог прожить жизнь более достойно. Но я понял это слишком поздно. Слишком поздно надумал сказать, что я тебя люблю, какой ты славный человек или что я тебя прощаю. Если бы да кабы... Трудно помириться с человеком, если ты смотришь на него, а он лежит мертвый. Боже мой, Боже мой! — С видимым усилием он поднялся. — Но ничтожная надежда еще осталась. Лонни Гилберт сейчас пойдет и сделает то, что должен был сделать много лет назад. Но сначала я должен вооружиться, влить огня в старые жилы, очистить разум, словом, подготовиться к тому испытанию, которое, со стыдом признаю, мне предстоит. Короче, дружище, где виски?
   — Боюсь, Отто унес его с собой.
   — Добряк Отто, добрей его не сыскать, только скуповат немного. Но ничего, до основного хранилища рукой подать.
   Он направился к выходу, но я его остановил.
   — Когда-нибудь вы пойдете в склад, сядете на ящик и замерзнете. Незачем вам туда идти. У меня в спальне есть бутылка. Из того же источника, уверяю.
   Сейчас принесу, а вы тут присмотрите. — Присматривать ему не было нужды: секунд через двадцать я вернулся.
   Лонни щедрой рукой наполнил стакан, опустошил его в несколько глотков, посмотрел влюбленно на бутылку и отставил ее в сторону.
   — Выполнив свой долг, я вернусь и выпью не торопясь. А пока я подкрепился в достаточной мере.
   — Куда же вы направляетесь? — спросил я, не представляя, что за дела могут быть у него среди ночи.
   — Я в большом долгу перед мисс Хейнс. Я хочу...
   — Перед Джудит Хейнс? — невольно удивился я. — А я-то думал, вы и смотреть в ее сторону не желаете.
   — В огромном долгу, — твердо произнес старик. — Можно сказать, хочу снять с души грех. Понимаете?
   — Нет. Я понимаю одно: сейчас только без четверти четыре. Если вопрос этот так важен, как вы заявляете, то раз уж вы откладывали его решение столько лет, подождите еще несколько часов. Кроме того, мисс Хейнс больна, она испытала тяжелейшее душевное потрясение и находится под действием транквилизаторов. Нравится ей это или нет, но я ее доктор, и я вам не разрешаю будить ее.
   — Если вы доктор, дружище, то должны понять, насколько это срочное дело. Я дошел, что называется, до ручки. Еще несколько часов, и будет поздно: тот Лонни Гилберт, которого вы сейчас видите перед собой, наверняка превратится опять в старого, эгоистичного, малодушного Лонни, каким он был прежде. В того Лонни, каким вы все его знаете. И тогда ничего нельзя будет исправить. — Сделав паузу, он переключился на другое:
   — Транквилизаторы, говорите? А долго ли они действуют?
   — Это зависит от больного. Четыре, шесть, иногда восемь часов.
   — Что и требовалось доказать. Бедная девочка, наверное, лежит не в силах уснуть уже несколько часов, страстно желая, чтобы хоть кто-то навестил ее. Правда, вряд ли она ждет общества Лонни Гилберта.
   Или вы забыли, что с тех пор, как сделали ей укол, прошло около двенадцати часов?
   Он был прав. Уже давно отношение Лонни Гилберта к Джудит Хейнс привлекало мое внимание. Решив, что будет полезно узнать, что за вина угнетает Лонни Гилберта и что именно намерен он сообщить бедной женщине, я произнес:
   — Позвольте, я схожу и взгляну на нее. Если она не спит и в состоянии с вами беседовать, то пожалуйста.
   Лонни кивнул. В спальню мисс. Хейнс я вошел без стука. Ярко горела керосиновая лампа. Джудит лежала с открытыми глазами, почти с головой закрывшись одеялами. Вид у нее был ужасный, а бронзовые волосы лишь подчеркивали худобу и бледность ее лица. Обычно пронзительные зеленые глаза были словно подернуты пеленой, на щеках следы слез. Безразлично взглянула она на меня, когда я подвинул к ее кровати табурет, затем со столь же безразличным видом отвернулась.
   — Надеюсь, вы хорошо спали, мисс Хейнс, — сказал я. — Как вы себя чувствуете?
   — Вы всегда посещаете своих пациентов глубокой ночью? — спросила она бесцветным голосом.
   — Нет, не всегда. Мы начали дежурить по ночам. Сегодня мой черед дежурить. Вам нужно что-нибудь?
   — Нет. Вы узнали, кто убил моего мужа? — Она произнесла эти слова настолько спокойным и твердым тоном, что у меня возникло опасение, уж не прелюдия ли это к новому приступу истерики.
   — Не узнал. Следует ли понимать, мисс Хейнс, что вы более не считаете Аллена виновным?
   — Не думаю, что это сделал он. Я лежу без сна уже много часов, обо всем размышляя, и пришла к такому выводу. — По ее безразличному голосу и лицу можно было определить, что она все еще находится под действием успокоительного препарата. — Вы поймаете его, верно? Того, кто убил Майкла?
   Майкл был совсем не такой плохой, каким его считали, доктор Марлоу. Нет, совсем не такой. — Впервые на ее лице мелькнуло бледное отражение улыбки. Не хочу сказать, что он был добрым или образцовым человеком, вовсе нет. Но он был мне нужен.
   — Я знаю, — ответил я, хотя только теперь начал это осознавать. Надеюсь, мы доберемся до преступника. Найдем его. У вас нет на этот счет никаких соображений?
   — Мои собственные соображения мало чего стоят, доктор. У меня-в голове еще туман.
   — С вами нельзя было бы поговорить, мисс Хейнс? Для вас это не будет утомительно?
   — Я и так говорю.
   — Не со мной. С Лонни Гилбертом. Он хочет сообщить вам что-то важное.
   — Мне? — В усталом голосе ее прозвучало удивление, но не протест. — Что же такое Лонни Гилберт намерен мне сообщить?
   — Не знаю. Похоже на то, что докторам Лонни не доверяет. Я понял только одно: он причинил вам большое зло и хочет перед вами покаяться. Так мне кажется.
   — Лонни хочет передо мною покаяться? — с изумлением произнесла Джудит Хейнс. — Нет, этого не может быть. — Помолчав какое-то время, она проговорила:
   — Что ж, мне бы очень хотелось увидеть его.
   С трудом скрыв собственное изумление, я вернулся в кают-компанию и сообщил не менее удивленному Лонни, что мисс Хейнс охотно встретится с ним.
   Посмотрев ему вслед, я взглянул на Люка. Юноша спал как убитый, на устах его блуждала счастливая улыбка. Ему, видно, снились золотые диски. Потом я неслышным шагом подошел к комнате Джудит: клятва Гиппократа не запрещает доктору стоять у закрытой двери.
   Мне стало ясно, что придется напрячь слух: хотя дверь была из бакелитовой фанеры, собеседники говорили вполголоса. Опустившись на колени, я прижал ухо к замочной скважине. Слышимость значительно улучшилась.
   — Вы! — воскликнула Джудит Хейнс удивленно. — Вы хотите просить у меня прощения?
   — Я, дорогая моя, я. Столько лет, столько лет я хотел это сделать. Голос старика стал не слышен. Затем он произнес:
   — Как это гадко! Жить, питая неприязнь, какое там, ненависть... -Лонни замолчал. Спустя некоторое время продолжил:
   — Нет мне прощения. Я знаю, он не мог быть настолько дурным человеком и вообще дурным. Вы же любили его, а разве можно любить безнадежно дурного человека? Но даже если бы его душа была чернее ночи...
   — Лонни? — резко оборвала его Джудит. — Я знаю, муж мой не был ангелом, но и дьяволом не был.
   — Знаю, дорогая моя, знаю. Я только хотел сказать...
   — Да выслушайте же меня! Лонни, в тот вечер Майкла не было в машине.
   Его и рядом с ней не было.
   Я напряг внимание, но ничего не услышал. Джудит Хейнс прибавила:
   — Меня тоже в машине не было. Наступило продолжительное молчание. Потом Лонни сказал почти шепотом:
   — А мне дело представили совсем иначе.
   — Я в этом уверена, Лонни. Машина была моя. Но не я ее вела. И не Майкл.
   — Но вы не станете отрицать, что мои дочери были... не в себе в тот вечер. И вы тоже. И что вы сделали их такими.
   — Я не отрицаю ничего. Мы все тогда перепились. Вот почему с тех пор я капли в рот не беру. Не знаю, кто виновен в случившемся. Знаю лишь одно: ни Майкл, ни я не выходили из дому. Господи, неужели я стала бы лгать, когда Майкла нет в живых?
   — Нет, конечно нет. Но кто... кто же вел вашу машину?
   — Два посторонних человека. Двое мужчин.
   — Двое мужчин? И все это время вы скрывали их имена?
   — Скрывали? Я бы так не сказала. Если мы это делали, то невольно.
   Главное заключалось в ином. Всем известно, что мы с Майклом... Словом, преступниками мы не были, но готовы были взять от жизни свое.
   — Двое мужчин, — машинально повторил Лонни, не слушая ее. — Двое мужчин. Вы должны их знать. Снова молчание, затем Джудит вымолвила:
   — Конечно.
   И снова тишина, приводящая в бешенство. Я даже дышать перестал, боясь пропустить хоть слово. Но услышать, что было сказано дальше, мне не удалось.
   Сзади раздался резкий и враждебный голос:
   — Черт побери, чем это вы тут занимаетесь, сударь? Я с трудом сдержался, чтобы не ответить достаточно резко, и, повернувшись, увидел массивную груше-подобную фигуру Отто, возвышающуюся надо мной. Весь красный, он угрожающе сжимал кулаки.
   — Вы, я вижу, расстроены, мистер Джерран, — ответил я. — Я подслушивал.
   — Встав на ноги, я отряхнул пыль с колен. — Могу все объяснить.
   — Жду ваших объяснений, — чуть побледнел Отто. — Это будет интересно.
   — Я только сказал, что могу все объяснить. Это отнюдь не значит, что я намерен перед вами отчитываться. Если уж на то пошло, что вы сами тут делаете?
   — Что я... что я?.. — Он не мог больше выговорить ни слова. Казалось, еще минута, и он лопнет от злости. — Что за наглость, черт побери! Я собираюсь на дежурство. Что вы делаете у двери в спальню моей дочери? Почему вы не подсматриваете, Марлоу, а подслушиваете?
   — Мне незачем подсматривать, — назидательно произнес я. — Мисс Хейнс моя пациентка, а я врач. И если я захочу увидеть, я открою дверь и войду.
   Что ж, раз вы приступили к дежурству, я пойду спать. А то я устал.
   — Спать? Ей-Богу, Марлоу, — вы еще пожалеете, клянусь. Кто там у нее?
   — Лонни Гилберт.
   — Лонни Гилберт? Какого черта! Отойдите в сторону! Пустите!
   Я преградил ему путь. Отто кинулся на меня точно танк, но сантиметрах в тридцати от двери все же остановился.
   — На вашем месте я не стал бы врываться. У них очень важная беседа.
   Оба, можно сказать, погружены в отнюдь не радостные воспоминания.
   — Что вы там еще несете, черт вас побери? Что хотите этим сказать, вы, любитель чужих секретов?
   — Ничего я вам не хочу сказать. Может быть, вы сами мне кое-что сообщите? Может быть, расскажете об автомобильной катастрофе, которая, насколько мне известно, произошла в Калифорнии много лет назад? Катастрофа, в которой погибли жена Лонни и две его дочери?
   Лицо Отто было уже не серым и не багровым, как всегда. Краска исчезла с его щек, на них появились безобразные свинцовые пятна.
   — Автомобильная катастрофа? — Голос его был спокоен. — Что еще за автомобильная катастрофа?
   — Не знаю, потому-то вас и спрашиваю. Я слышал, как Лонни говорил об аварии, кончившейся для его семьи трагически. Поскольку ваша дочь знает о ней, я решил, что знаете и вы.
   — Не имею представления, о чем она там толкует. — Оставив свои инквизиторские замашки, Отто круто повернулся и зашагал в кают-компанию. А я, пройдя мимо него, направился к выходу. Смит, судя по всему, собрался на прогулку. Хотя температура ничуть не повысилась, снег прекратился, дувший с веста ветер ослаб и напоминал свежий бриз. Это, видно, объяснялось тем, что мы оказались с подветренной стороны Антарктик-Фьеля. В многочисленных просветах туч виднелись звезды. Воздух был пронизан их сиянием. На юге, низко над горизонтом, я увидел луну, находившуюся в третьей четверти.
   Войдя в помещение, я заметил Лонни, возвращавшегося к себе в спальню.
   Шел он неуверенно, словно человек, потерявший очки. Когда он очутился рядом со мной, я заметил, что в глазах его стоят слезы. Дорого бы я дал, чтобы узнать их причину. Лонни был настолько расстроен, что даже не взглянул на едва начатую бутылку виски, стоявшую на столике перед Отто Джерраном. Он не посмотрел и на Отто, и, странное дело, Джерран тоже не обратил внимания на проходившего мимо Лонни. Судя по напору, с каким он на меня набросился возле комнаты дочери, следовало ожидать, что он начнет допрашивать старика.
   Возможно, даже схватит руками за горло. Однако пыл Отто заметно поостыл.
   Я направился к Люку, намереваясь разбудить нашего бдительного ночного стража, но в этот момент Отто поднялся со стула и двинулся по коридору к комнате дочери. Я не колеблясь последовал за ним — семь бед, один ответ — и остановился у приоткрытой двери. С Джудит Отто говорил строгим голосом, в котором не было и намека на отцовскую привязанность.
   — О чем ты с ним толковала, чертовка? Что ты ему наплела? Об автомобильной катастрофе? Что ты там наболтала Гилберту, шантажистка, мерзавка?
   — Вон отсюда! — решительно произнесла Джудит. — Оставь меня, чудовище!
   Вон, вон отсюда!
   Я еще ближе приник к щели между дверью и косяком: не каждый день приходится слушать столь трогательные семейные диалоги.
   — Я не позволю, черт возьми, чтобы родная дочь мне перечила! забывшись, повысил голос Отто. — Хватит с меня, натерпелся я от тебя и от этого гнусного шантажиста. Что ты...
   — Ты смеешь так отзываться о Майкле? — произнесла она спокойно, и от этого спокойствия у меня по спине поползли мурашки. — Ты смеешь так говорить о нем, мертвом. Об убитом. О моем муже. Что ж, милый папочка, я тебе скажу то, чего ты не знаешь. Я знаю, чем он тебя шантажировал. Сказать, папочка?
   Может, и Иоганну Хейсману сказать?
   Наступила тишина. Затем у Отто вырвалось:
   — Ах ты, гадина! — Казалось, еще мгновение, и Джерран задохнется.
   — Гадина? — надтреснутым голосом повторила Джудит. — Вся в тебя. А теперь, папочка, вспомни тридцать восьмой год. Вспомнил? Даже я помню.
   Бедный старый Иоганн. Все бежал и бежал. Бежал не туда, куда надо. Бедный дядя Иоганн. Ведь ты так учил меня называть его, милый папочка? Дядя Иоганн...
   Я отошел от двери — не потому, что узнал все, что желал, а потому, что разговор вот-вот должен был окончиться. Мне не хотелось попадаться Джеррану на глаза второй раз. Кроме того, с минуты на минуту мог появиться Юнгбек, напарник Отто. Тот наверняка сообщит своему шефу, за каким занятием он меня застал. Я вернулся к Люку, но, решив не будить парня ради того лишь, чтобы отправить его снова в постель, плеснул себе на дно стакана виски, чтобы крепче спалось, и не успел я поднести стакан к губам, как раздался пронзительный женский крик:
   — Вон отсюда, вон, вон!
   Пулей вылетев из спальни дочери, Джерран поспешно закрыл дверь.
   Проковыляв в кают-компанию и схватив у меня из-под носа бутылку, толстяк налил себе и залпом выпил полстакана. Рука у него дрожала, и часть виски он расплескал.
   — Что ж это вы, мистер Джерран, — с укором произнес я. — Так расстроили дочь. Она очень больна, ей необходимы нежная привязанность, любовь и забота.
   — Нежная привязанность! — Отто допивал стакан, проливая на рубашку. Любовь и забота! Как бы не так! — Он плеснул себе еще виски и немного успокоился. Когда же заговорил снова, никому бы и в голову не пришло, что всего несколько минут назад он готов был разорвать меня на части. Возможно, я был недостаточно внимателен к ней. Но это истеричка, настоящая истеричка. Как все актрисы. Боюсь, ваше успокоительное недостаточно эффективно, доктор Марлоу.
   — На разных людей лекарство действует по-разному, мистер Джерран. И не всегда предсказуемо.
   — Я вас не упрекаю, — раздраженно ответил он. — Забота и внимание.
   Да-да. Но, по-моему, лучше ей отдохнуть как следует. Может быть, дать ей какое-то иное средство, на этот раз более эффективное? Ведь вреда от этого н6 будет?
   — Нет. Никакого вреда не будет. Она действительно была, как бы вам сказать, несколько взвинчена.
   Но мисс Хейнс — своенравная особа. Если она откажется...
   — Ха! Еще бы не своенравная! Но все равно попробуйте. — Потеряв, по-видимому, к этому вопросу всякий интерес, Отто задумчиво уставился в пол.
   При появлении заспанного Юнгбека он без всякого воодушевления поднял глаза и грубо растолкал Люка, схватив его за плечо.
   — Вставай, приятель. — Юноша заворочался, протирая слипшиеся веки. Тот еще сторож. Дежурство окончено. Ложись в постель.
   Что-то виновато пробормотав, Люк с трудом поднялся и пошел к себе в комнату.
   — Напрасно вы его растолкали, — заметил я. — Все равно ему скоро вставать на работу.
   — Времени уже много. Кроме того, — прибавил Отто непоследовательно, часа через два я их всех подниму. Видимость улучшилась, луна светит. Вполне можно добраться куда мы планировали и, как только достаточно рассветет, начать съемки. — И посмотрев в сторону комнаты своей дочери, переспросил:Так попытаемся?
   Я кивнул и вышел из кают-компании. Прошло каких-то десять минут, но за это время лицо Джудит изменилось до неузнаваемости. Бедная женщина постарела лет на десять. В комнате стояла гнетущая тишина. Слезы текли по щекам Джудит. На суровом полотне подушки темнели мокрые пятна. Охваченный жалостью и состраданием, я произнес:
   — Вам бы следовало уснуть.
   — Зачем? — Она сжала кулаки, костяшки пальцев побелели. — Какое это имеет значение? Ведь все равно придется просыпаться.
   —  — Да, я знаю. — В такой ситуации любые слова прозвучали бы банально.
   — Но сон принесет вам облегчение, мисс Хейнс.
   — Ну хорошо, — сквозь слезы проговорила она. — Пусть это будет долгий сон.
   Я был настолько глуп, что послушался ее. Хуже того, пошел в свою комнату и уснул сам.
   Спал я больше четырех часов. А когда очнулся, то обнаружил, что в кают-компании почти никого нет. Отто сдержал свое слово и поднял всех ни свет ни заря. Вполне естественно, ни он, ни кто другой не сочли нужным разбудить меня.
   Отто и Конрад сидели в кают-компании и пили кофе. Судя по тому, как тепло оба были одеты, я понял, что они собираются уходить. Конрад вежливо поздоровался со мной. Отто промолчал. Затем сообщил, что Граф, Нил Дивайн, Аллен, Сесил и маленькая Мэри, захватив киноаппараты, отправились на снегоходе по дороге Лернера и что они с Конрадом едут за ними следом.
   Хендрикс и «Три апостола» работают поблизости со своей звукозаписывающей аппаратурой. Час назад Смит и Хейтер отправились в Тунгейм. Оттого что Смит не разбудил меня и ничего не сказал о предстоящем путешествии, я поначалу расстроился. Но по размышлении пришел к выводу, что расстраиваться нет оснований. Такое решение говорило об уверенности Смита в своих силах и, следовательно, о моей уверенности в его силах. Потому-то ему и не понадобилось никаких напутствий. Захватив портативную камеру, Хейсман вместе с Юнгбеком на рабочей шлюпке обследовали побережье. Гуэн предложил им свою помощь вместо отсутствующего Хейтера.
   — Как моя дочь, доктор Марлоу? — поднялся, допив кофе, Джерран.
   — С ней все будет в порядке, — ответил я, еще не зная, как жестоко я ошибаюсь.
   — Мне хотелось бы поговорить с ней перед уходом. — О чем тут еще разговаривать, подумал я, но удержался от комментариев. — У вас нет возражений медицинского характера?
   — Медицинского — нет. У меня есть соображения, диктуемые здравым смыслом. Она находится под действием сильного снотворного. Вам ее не разбудить.
   — Но ведь...
   — Надо подождать самое малое два-три часа. Если вы не хотите следовать моим советам, мистер Джерран, то зачем спрашивать.
   — Справедливое замечание. Пусть отдыхает. — Направившись к двери, он остановился. — Какие у вас планы на сегодня, доктор Марлоу?
   — Кто останется в бараке, кроме вашей дочери и меня?
   Он посмотрел насупясь и произнес:
   — Мэри Стюарт. Затем Лонни, Эдди и Сэнди. А что?
   — Они спят?
   — Насколько мне известно, да. А в чем дело?
   — Нужно похоронить Страйкера.
   — Да-да, конечно. Страйкер. Совсем забыл, знаете ли. Ну конечно. Может быть, вы сами?
   — Хорошо.
   — Премного вам обязан. Кошмарное, кошмарное занятие. Еще раз спасибо, доктор Марлоу. — Вразвалку, словно утка, он с решительным видом направился к выходу. — Чарльз, мы опаздываем.
   Оба ушли. Я налил себе кофе, но есть ничего не стал, не до еды было.
   Отправившись в хозяйственный блок, отыскал лопату. Фирн был не слишком глубок, не больше фута, но земля успела промерзнуть. Чтобы выкопать яму, пришлось провозиться битых полтора часа и как следует вспотеть, что весьма опасно в столь высоких широтах. Убрав лопату, я поспешил в барак, чтобы переодеться. Утро было морозное, и потому долго оставаться на дворе не следовало.
   Пять минут спустя я повесил на шею бинокль и неслышно закрыл за собой дверь. Было уже около десяти, но ни Эдди, ни Сэнди, ни Лонни, ни Мэри Стюарт не вышли из своих комнат. С первыми тремя, испытывавшими отвращение к физическому труду, было ясно: своих услуг они предлагать не станут. Что касается Мэри Стюарт, та могла попросить, чтобы я захватил ее с собой, по разным причинам — из любопытства, страсти к исследованиям, потому что ей приказано следить за мной или потому, что в моем обществе она чувствовала себя в большей безопасности, чем у себя в спальне. Как бы там ни было, мне очень не хотелось, чтобы она следила за мной, поскольку я сам решил следить за Хейсманом.