— Вот именно. Все время злословит и изображает меня в самых черных красках. Я прав?
— Едва ли, — с улыбкой произнес Тальбот. — Он, правда, мимоходом упомянул о том, что вы терпеть не можете некоторые флотские правила. Однако заметил, что лучше вас свое дело никто не знает.
— Ах вот как. Вообще-то он мужик справедливый и чертовски хороший адмирал. Только, пожалуйста, ничего ему об этом не говорите. Командир, я предлагаю выпить кофе у меня в каюте. Возможно, вы будете так любезны, что расскажете обо всем, что вам известно.
— Это не займет много времени.
— Шесть утра. Разница между поясами в семь часов.
— Судя по всему, этот адмирал Хокинс — очень прямолинейный человек, — сказал президент, в задумчивости глядя на две радиограммы, лежавшие у него на столе. — Вы, конечно, его знаете?
— Довольно хорошо, сэр.
— Способный человек, генерал?
— На удивление способный.
— И видимо, хороший командующий?
— Даже сомневаться не приходится, сэр. В противном случае именно вам бы пришлось командовать военно-морскими силами НАТО в Средиземноморье.
— А вы с ним знакомы, Джон? — обратился президент к Джону Хейману, министру обороны, который тоже присутствовал при разговоре.
— Да. Не так, конечно, хорошо, как генерал, но вполне прилично, чтобы полностью согласиться с точкой зрения генерала.
— Жаль, что я никогда с ним не встречался. Кто назначил его на должность, генерал?
— Комитет НАТО, как обычно.
— А вы на том заседании комитета присутствовали?
— Да, я на нем председательствовал.
— И ваш голос был решающим?
— Нет. Решение было принято единогласно.
— Понятно. Похоже, он весьма невысокого мнения о Пентагоне.
— Он прямо не говорит, хотя, видимо, он действительно невысокого мнения и подозревает некоторых лиц в Пентагоне.
— Ставит вас в довольно щекотливое положение. Я думаю, в Пентагоне все как на иголках.
— Как вы любите говорить, господин президент, пришлось кое-кого погладить против шерсти. Одни уже на грани помешательства, другие серьезно призадумались. В общем, можно сказать, там царит атмосфера полного остолбенения.
— Вы сами готовы поверить в это немыслимое предположение? И вообще, что можно назвать немыслимым?
— Вы хотите знать, что я думаю? Инстинктивно я чувствую, что такого просто не может быть, что все мои друзья и коллеги — чистые и честные люди. Но инстинкт — плохой советчик, господин президент. Здравый смысл и некоторые известные мне факты истории подсказывают, что каждый человек имеет свою цену. Мне придется провести расследование. Выяснение обстоятельств и наведение справок уже ведется. Я посчитал разумным не вмешиваться в работу контрразведок всех четырех родов войск. Остается ФБР. Но Пентагон не позволит, чтобы расследование вели агенты ФБР. Это очень сложная и весьма деликатная ситуация, сэр.
— Да, все верно. Так просто к адмиралу флота не подойдешь и не станешь его спрашивать, что он делал в пятницу, в ночь на тринадцатое. Остается только пожелать вам удачи. — Президент посмотрел на одну из бумаг, лежавших на столе. — Ваш ответ относительно критрона, спровоцировавший Хокинса на новый запрос, был плохо сформулирован.
— Да, плохо. Очень плохо. Этим сейчас занимаются.
— Критронное устройство, точнее сказать, критронный детонатор уже находится в тактическом использовании?
— Да.
— Кому-нибудь его посылали?
Генерал покачал головой.
Президент нажал на кнопку вызова, и в кабинет вошел молодой человек.
— От имени присутствующего здесь генерала пошлите следующую радиограмму: «Критронный детонатор в пути. Глубоко признателен вам за понимание существующих проблем и принимаемые меры. Полностью осознаю необычайную глубину, опасность и сложность ситуации. Лично гарантирую полную и немедленную, повторяю дважды, немедленную, немедленную поддержку и помощь по всем принимаемым мерам. Держите в курсе событий». Этого достаточно. Подпись поставьте мою.
— По-моему, ему больше понравилось бы «повторяю трижды», — съязвил генерал.
Тальбот поблагодарил его, встал, смыл водой с лица последние остатки сна и направился в сторону адмиральской каюты. Хокинс, в рубашке с короткими рукавами, сидел с Монтгомери за столом, накрытым для завтрака. Он жестом пригласил Тальбота присоединиться к ним.
— Кофе? Прошу прощения за то, что побеспокоил вас — Хокинс выглядел свежим, хорошо отдохнувшим. — Но капитан Монтгомери стал рассказывать о положении дел и я посчитал, что вам это тоже стоит услышать. Кстати, наш дружок — тикающий часовой механизм — все продолжает работать.
— Определенный прогресс есть, — сказал Монтгомери. — Определенный прогресс. Присутствие того, что адмирал называет «нашим дружком», оказывает достаточно сдерживающее действие, и мы принимаем меры предосторожности, прежде всего акустические. Но мы имеем дело с дьяволом, о котором абсолютно ничего не знаем, и потому платим ему больше, чем он заслуживает. Наш сонар слушает только этот прибор, а каюта гидроакустиков превратилась в средоточие интересов «Килчаррана». Нам удалось сделать две вещи. Во-первых, в результате объединения аккумуляторных батарей наших кораблей у нас есть теперь возможность, используя только электрическую энергию, поднять на поверхность самолет. Ваш лейтенант Денхольм прекрасно знает свое дело. Впрочем, ваш механик, Маккафферти, и наш механик тоже отличные работники. В общем, никаких проблем. Во-вторых, мы отрезали левое крыло бомбардировщика.
— Что вы сделали? — удивленно спросил Тальбот.
— Ну, как бы это сказать, — произнес Монтгомери чуть ли не извиняющимся тоном. — По существу, самолет распался на три отдельные части, и я решил, что ни вы, ни ВВС США больше им все равно пользоваться не будете, поэтому я отрезал левое крыло.
Несмотря на интонацию, было очевидно, что Монтгомери абсолютно не жалеет о том, что принял решение, ни с кем не советуясь. Похоже, он собирался поступать в таком духе и дальше.
— Трудное было решение и рискованная операция, — продолжал он. — Насколько мне известно, никто и никогда еще не отрезал крыльев у затонувшего самолета. Именно там располагаются топливные баки. Хотя крыло было почти полностью оторвано и топливопроводы, по всей видимости, перебиты, нельзя было гарантировать, что ничего не произойдет, если вдруг струя газовой сварки случайно заденет топливный бак. Но мои люди были очень осторожны. Оказалось, что никакого топлива нет и тревожиться не о чем. В настоящее время мои люди устанавливают понтоны и прикрепляют тросы к самолету. Удаление этого крыла дает нам два преимущества. Первое — менее существенное. Оно заключается в том, что, убрав крыло и два очень тяжелых реактивных двигателя, мы в значительной степени облегчили самолет. Тем самым уменьшили подъемный вес, хотя я абсолютно уверен в том, что смогли бы поднять без особого труда весь самолет целиком. Более существенное то, что если бы мы оставили левое крыло, то при поднятии самолета оно могло бы развернуться по направлению к днищу «Килчаррана» под таким острым углом, что доступ к этой чертовой бомбе оказался бы затруднен или стал бы вообще невозможен.
— Прекрасная работа, капитан, — признал Хокинс, — но одна проблема все же остается. Не кажется ли вам, что при поднятии на поверхность самолет именно под тяжестью второго крыла с двигателями тоже может развернуться в противоположном направлении?
Монтгомери снисходительно улыбнулся вице-адмиралу. Такая улыбка могла привести в ярость любого обычного человека.
— Не проблема, — ответил Монтгомери. — Мы поднимем его с помощью понтонов. Когда фюзеляж окажется на поверхности, крыло еще будет под водой — вы же знаете, что на современных самолетах крылья находятся ниже. Поэтому на первом этапе подъема на поверхности окажется только верхушка фюзеляжа. Затем мы удалим прямоугольную секцию над тем местом, где находится бомба. Чем меньше там будет воды, тем меньше будет жар, вызываемый газовой резкой. Потом мы сделаем в верхушке фюзеляжа отверстие и сможем тогда его приподнять достаточно высоко, чтобы в нем не осталось никакой воды.
— Сколько времени займет этот подъем?
— Часа два, точно не знаю.
— Часа два? — Хокинс даже не попытался скрыть свое удивление. — Я думал, несколько минут. Вы говорите, что точно не знаете. Мне же почему-то всегда казалось, что такие вещи можно довольно точно рассчитать.
— В нормальных условиях — да. — Чувствовалось, что Монтгомери с большим трудом сохраняет любезность. — Но в обычных условиях мы пользуемся мощными дизельными компрессорами. А в данном случае, из почтения к той милой «даме», что покоится на дне моря, нам придется от них отказаться. Мы вынуждены использовать батареи, а это только лишь часть полной мощности, поэтому точно определить время подъема невозможно. Вы не возражаете, если я еще выпью кофе?
Монтгомери явно хотел показать, что разговор закончен. Ван Гельдер постучал в открытую дверь и вошел с очередной радиограммой в руке. Он протянул ее Хокинсу.
— Это для вас, адмирал. Пришла пару часов назад. В ней нет ничего срочного, поэтому я решил вас не будить.
— Разумное решение, мой мальчик.
Читая радиограмму, Хокинс улыбался во весь рот. Он протянул ее Тальботу, который, бросив на нее взгляд, тоже улыбнулся и зачитал ее вслух.
— Ну и ну, — заметил он, — мы уже накоротке с президентами. Похоже, сэр, вы все-таки сможете спокойно гулять по Пенсильвания-авеню и не опасаться, что на вас наденут наручники. Важнее другое: теперь вы имеете критрон и столь лестное обещание о сотрудничестве. Ваше возмущение, которое более циничные люди назвали бы расчетливой игрой, себя оправдало. Нравится мне и это «повторяю дважды». Похоже, у президента есть чувство юмора.
— Это так. Стоило бы поблагодарить его за то, что он лично вмешался. Что ж, очень даже хорошо. Он просит, чтобы мы держали его в курсе событий. Может быть, вы составите ему ответ?
— Как пожелаете. Акцент, естественно, сделать на тяжести ситуации и опасности возможных последствий?
— Конечно.
— Кстати, сэр, у меня есть еще кое-какие новости, — вмешался в разговор Ван Гельдер. — Только что состоялся весьма интересный разговор с Ирен Чариал.
— Могу представить себе, что она сказала. Андропулос со своей бандой уже, конечно, на свободе. Как они себя ведут сегодня утром?
— Потихонечку расцветают, сэр. По крайней мере, так можно сказать в отношении Андропулоса и Александра. Они постепенно начинают оттаивать. Всю дорогу болтают между собой на греческом. Кок в прекрасной форме. Я оставил с ними Денхольма, который делает вид, что ничего не понимает. Ирен там не было.
— Вот как? Поэтому, естественно, вы поспешили к ней в каюту, чтобы узнать о ее здоровье, да?
— Угадали. Я ведь знал, сэр, что именно этого вы от меня и ждете. По ее внешнему виду было заметно, что она спала довольно плохо, в чем она и сама призналась. Казалось, она встревожена, даже предчувствует что-то недоброе. Сперва даже не хотела говорить о том, что ее беспокоит. Неправильно понимаемое чувство лояльности, я бы так охарактеризовал ее поведение.
— Я бы точно так же сказал, — вставил Тальбот, — если все было так, как вы говорили.
— Прошу прощения, но я сомневаюсь в этом. Оказалось, ее интересует, посылал ли дядя Адам какую-нибудь радиограмму. Похоже, что...
— Дядя Адам?
— Ну, Адамантиос Андропулос, которого мы знаем под именем Спирос. Оказывается, вместе со своей подругой Евгенией — сами девушки учатся в Афинском университете, а их родители живут в Пирее — они имеют привычку каждый вечер звонить домой. Она хотела, чтобы ее родителям сообщили о том, что яхта потерпела крушение, они подобраны британским военным кораблем и скоро будут дома.
— Насколько я понимаю, так и есть, — заметил Хокинс.
— Да, сэр. Но я сказал ей, что никаких радиограмм не было. Выдвинул предположение, что ее дядя, будучи бизнесменом, просто не заинтересован, чтобы все знали о потере яхты, тем более что потеря произошла по его собственной вине. Она заявила, что это не может служить оправданием, ведь родственники других членов команды «Делоса» должны знать о смерти их близких. Я уточнил, просила ли она его об этом. Она ответила, что нет. Вообще попыталась уйти от ответа на вопрос. У меня сложилось впечатление, что девушка либо почти ничего не знает о своем дядюшке, либо он ее совершенно не волнует. — Ван Гельдер вынул из кармана какую-то бумагу. — Вот, предложил ей написать небольшую записку и обещал проследить за тем, чтобы ее отправили.
— Она на греческом, — протянул Тальбот, пытаясь разобраться в тексте телеграммы. — Возможно, что этот дядя Адам...
— У нас с вами, сэр, одинаково подозрительный склад ума. Я позвал Джимми, оторвав его от завтрака. Он сказал, что записка вполне невинна.
— Могу предложить нечто лучшее. Давайте пригласим молодых дам в радиорубку — подключаться к наземным телефонным линиям через Пирейскую радиостанцию не стоит, — откуда они смогут напрямую поговорить со своими предками.
— А Джимми как бы между прочим окажется тоже там?
— Как вы заметили, у нас с вами одинаково подозрительный склад ума. Но до этого, я думаю, нам следует посмотреть, как обстоят дела у нашего нового рекрута.
— Вы имеете в виду шифровальщика?
Тальбот кивнул:
— После того как мы побываем у него, а молодые девушки закончат разговаривать по телефону, я хочу, чтобы вы под каким-нибудь благовидным предлогом отвели Ирен Чариал в сторону. Похоже, они с дядей не испытывают друг к другу родственных чувств, и девушка, безусловно, будет тебе благодарна за то, что ты разрешил поговорить ей с родителями. Постарайся выяснить все, что можно, об Андропулосе. Узнай, что она думает о нем. Может, тебе удастся выяснить, какими видами бизнеса он занимается. Было бы очень интересно знать, куда заносят его путешествия и почему именно в те места, а не в другие — я, конечно, не имею в виду круизы, которые она совершает с ним на его яхте.
— С удовольствием исполню, сэр.
Теодор оказался веселым полным человеком примерно пятидесяти лет, бледнолицым и в роговых очках, которые как бы свидетельствовали о том, что ему всю жизнь пришлось провести, склонившись над загадочными шифрами.
— Вы, вероятно, пришли посмотреть, как продвигаются у меня дела. С радостью могу сообщить, что кое-какой прогресс есть. Мне пришлось потратить немало времени, прежде чем удалось найти ключ к шифру. После этого дела пошли почти без сучка и задоринки. Эти документы делятся на три раздела. Я уже прочитал первый раздел на две трети.
— Нашли что-нибудь интересное? — спросил Тальбот.
— Интересное? Не просто интересное, а потрясающее! Слышите, капитан? Потрясающее! Данные о его счетах, банковских вкладах, если хотите. Он рассовал или, точнее, распихал свои деньги по всему миру. Между прочим, по мере расшифровки я выписываю суммы его вкладов и складываю. Сделать это оказалось несложно, потому что все его счета в американских долларах. Итак, в общей сумме у него на счетах — дайте-ка мне посмотреть — двести восемьдесят. Да, двести восемьдесят. В долларах.
— Имея такую сумму, человек может спокойно удалиться на покой, — заметил Ван Гельдер.
— Да, действительно. Двести восемьдесят. С шестью нулями.
Тальбот и Ван Гельдер молча посмотрели друг на друга, а затем склонились над расчетами Теодора. Несколько секунд спустя они выпрямились, еще раз переглянулись и вновь склонились над цифрами.
— Двести восемьдесят миллионов долларов, — прошептал Тальбот. — На такие деньги, Винсент, человек действительно может удалиться на покой.
— Если бы я немного поскреб по сусекам, я бы смог набрать себе такую сумму. Кстати, Теодор, а в каких банках находятся те счета? Я имею в виду города и страны.
— В одних случаях мне удалось это выяснить, а в других — нет. Наверное, есть еще один шифр, ключ к которому он держит в уме. У меня нет возможности узнать, где находится по меньшей мере половина его счетов.
— Можете показать некоторые из таких счетов? — спросил Тальбот.
— Конечно. — Теодор ткнул пальцем в несколько записей, сделанных на различных листках. — Видите, только общие суммы. Но обратите внимание: после каждой суммы — заглавная буква. Буквы для меня ничего не значат, а вот для Андропулоса...
Тальбот вновь пробежал взглядом по записям шифровальщика.
— Постоянно повторяются одни и те же пять букв — Z, W, V, В и G. Теперь представим следующее. Вы процветающий бизнесмен и хотите спрятать ваши банковские счета подальше от любопытных глаз соседей, полиции и налоговых инспекторов. Какую страну вы выберете?
— Швейцарию.
— Я думаю, подобная мысль пришла в голову и Андропулосу, судя по этим буквам. Z, скорее всего, Цюрих. W, наверное, Винтертур. А вот что за город на V? Сразу как-то ничего не приходит в голову.
— Веве? — предложил Ван Гельдер. — На Женевском озере?
— Не думаю. Такую дыру вряд ли назовешь международным финансовым центром. Ага! Кажется, вспомнил. Только это не в Швейцарии, а в Лихтенштейне. Вадуц. Я почти не разбираюсь в подобных вещах, но почему-то думаю, что, если что-то скрыто в банковских кладовых Вадуца, на поверхности оно уже больше не появится. В вполне подходит под Берн или Базель — Андропулос точно знает. Ну, a G — это Женева. Что скажете, первый помощник?
— Превосходно. Думаю, вы правы. Не хотелось подливать ложку дегтя, сэр, но названий и адресов банков у нас пока что нет.
— Верно. Но зато у нас есть названия и адреса других банков. Вы составили список городов, где находятся банки?
— В этом нет необходимости, — ответил Теодор, — я держу их все в своей голове. Они по всему свету, на западе и востоке. Города самые разнообразные: Майами, Мехико, Богота в Колумбии, Бангкок, Исламабад в Пакистане, Кабул в Афганистане. Зачем кому-то надо вкладывать деньги в Кабуле, ума не приложу. Страна разрывается на части, оккупирована русскими, которые контролируют столицу.
— Похоже, что у Андропулоса друзья повсюду, — заметил Тальбот. — Зачем же бедных русских оставлять без внимания? Итак, это все?
— Есть и другие места, — сказал Теодор. — Там счета в основном небольшие, правда за одним-единственным исключением. Это самый большой депозит во всем списке.
— Где?
— В Вашингтоне, округ Колумбия.
— Ничего себе! — Тальбот молчал несколько минут. — Что вы думаете по этому поводу, первый помощник?
— Думаю, что уже просто не в состоянии думать о чем-либо. Такое ощущение, будто меня заклинило. Но глаза мои продолжают работать, и я, если так можно выразиться, вижу слабый свет в конце туннеля.
— Мне кажется, он скоро станет ярче. Какова сумма вклада в Вашингтоне?
— Восемнадцать миллионов долларов.
— Восемнадцать миллионов долларов, — задумчиво повторил Ван Гельдер. — Даже в Вашингтоне, округ Колумбия, человек может многое купить на восемнадцать миллионов долларов.
Глава 6
— Едва ли, — с улыбкой произнес Тальбот. — Он, правда, мимоходом упомянул о том, что вы терпеть не можете некоторые флотские правила. Однако заметил, что лучше вас свое дело никто не знает.
— Ах вот как. Вообще-то он мужик справедливый и чертовски хороший адмирал. Только, пожалуйста, ничего ему об этом не говорите. Командир, я предлагаю выпить кофе у меня в каюте. Возможно, вы будете так любезны, что расскажете обо всем, что вам известно.
— Это не займет много времени.
* * *
— Одиннадцать часов вечера, — произнес президент. — Какое там сейчас время?— Шесть утра. Разница между поясами в семь часов.
— Судя по всему, этот адмирал Хокинс — очень прямолинейный человек, — сказал президент, в задумчивости глядя на две радиограммы, лежавшие у него на столе. — Вы, конечно, его знаете?
— Довольно хорошо, сэр.
— Способный человек, генерал?
— На удивление способный.
— И видимо, хороший командующий?
— Даже сомневаться не приходится, сэр. В противном случае именно вам бы пришлось командовать военно-морскими силами НАТО в Средиземноморье.
— А вы с ним знакомы, Джон? — обратился президент к Джону Хейману, министру обороны, который тоже присутствовал при разговоре.
— Да. Не так, конечно, хорошо, как генерал, но вполне прилично, чтобы полностью согласиться с точкой зрения генерала.
— Жаль, что я никогда с ним не встречался. Кто назначил его на должность, генерал?
— Комитет НАТО, как обычно.
— А вы на том заседании комитета присутствовали?
— Да, я на нем председательствовал.
— И ваш голос был решающим?
— Нет. Решение было принято единогласно.
— Понятно. Похоже, он весьма невысокого мнения о Пентагоне.
— Он прямо не говорит, хотя, видимо, он действительно невысокого мнения и подозревает некоторых лиц в Пентагоне.
— Ставит вас в довольно щекотливое положение. Я думаю, в Пентагоне все как на иголках.
— Как вы любите говорить, господин президент, пришлось кое-кого погладить против шерсти. Одни уже на грани помешательства, другие серьезно призадумались. В общем, можно сказать, там царит атмосфера полного остолбенения.
— Вы сами готовы поверить в это немыслимое предположение? И вообще, что можно назвать немыслимым?
— Вы хотите знать, что я думаю? Инстинктивно я чувствую, что такого просто не может быть, что все мои друзья и коллеги — чистые и честные люди. Но инстинкт — плохой советчик, господин президент. Здравый смысл и некоторые известные мне факты истории подсказывают, что каждый человек имеет свою цену. Мне придется провести расследование. Выяснение обстоятельств и наведение справок уже ведется. Я посчитал разумным не вмешиваться в работу контрразведок всех четырех родов войск. Остается ФБР. Но Пентагон не позволит, чтобы расследование вели агенты ФБР. Это очень сложная и весьма деликатная ситуация, сэр.
— Да, все верно. Так просто к адмиралу флота не подойдешь и не станешь его спрашивать, что он делал в пятницу, в ночь на тринадцатое. Остается только пожелать вам удачи. — Президент посмотрел на одну из бумаг, лежавших на столе. — Ваш ответ относительно критрона, спровоцировавший Хокинса на новый запрос, был плохо сформулирован.
— Да, плохо. Очень плохо. Этим сейчас занимаются.
— Критронное устройство, точнее сказать, критронный детонатор уже находится в тактическом использовании?
— Да.
— Кому-нибудь его посылали?
Генерал покачал головой.
Президент нажал на кнопку вызова, и в кабинет вошел молодой человек.
— От имени присутствующего здесь генерала пошлите следующую радиограмму: «Критронный детонатор в пути. Глубоко признателен вам за понимание существующих проблем и принимаемые меры. Полностью осознаю необычайную глубину, опасность и сложность ситуации. Лично гарантирую полную и немедленную, повторяю дважды, немедленную, немедленную поддержку и помощь по всем принимаемым мерам. Держите в курсе событий». Этого достаточно. Подпись поставьте мою.
— По-моему, ему больше понравилось бы «повторяю трижды», — съязвил генерал.
* * *
— Восемь сорок, сэр, — доложил Маккензи. — Адмирал приносит свои извинения, но ему хотелось бы вас видеть. Он у себя в каюте с капитаном Монтгомери.Тальбот поблагодарил его, встал, смыл водой с лица последние остатки сна и направился в сторону адмиральской каюты. Хокинс, в рубашке с короткими рукавами, сидел с Монтгомери за столом, накрытым для завтрака. Он жестом пригласил Тальбота присоединиться к ним.
— Кофе? Прошу прощения за то, что побеспокоил вас — Хокинс выглядел свежим, хорошо отдохнувшим. — Но капитан Монтгомери стал рассказывать о положении дел и я посчитал, что вам это тоже стоит услышать. Кстати, наш дружок — тикающий часовой механизм — все продолжает работать.
— Определенный прогресс есть, — сказал Монтгомери. — Определенный прогресс. Присутствие того, что адмирал называет «нашим дружком», оказывает достаточно сдерживающее действие, и мы принимаем меры предосторожности, прежде всего акустические. Но мы имеем дело с дьяволом, о котором абсолютно ничего не знаем, и потому платим ему больше, чем он заслуживает. Наш сонар слушает только этот прибор, а каюта гидроакустиков превратилась в средоточие интересов «Килчаррана». Нам удалось сделать две вещи. Во-первых, в результате объединения аккумуляторных батарей наших кораблей у нас есть теперь возможность, используя только электрическую энергию, поднять на поверхность самолет. Ваш лейтенант Денхольм прекрасно знает свое дело. Впрочем, ваш механик, Маккафферти, и наш механик тоже отличные работники. В общем, никаких проблем. Во-вторых, мы отрезали левое крыло бомбардировщика.
— Что вы сделали? — удивленно спросил Тальбот.
— Ну, как бы это сказать, — произнес Монтгомери чуть ли не извиняющимся тоном. — По существу, самолет распался на три отдельные части, и я решил, что ни вы, ни ВВС США больше им все равно пользоваться не будете, поэтому я отрезал левое крыло.
Несмотря на интонацию, было очевидно, что Монтгомери абсолютно не жалеет о том, что принял решение, ни с кем не советуясь. Похоже, он собирался поступать в таком духе и дальше.
— Трудное было решение и рискованная операция, — продолжал он. — Насколько мне известно, никто и никогда еще не отрезал крыльев у затонувшего самолета. Именно там располагаются топливные баки. Хотя крыло было почти полностью оторвано и топливопроводы, по всей видимости, перебиты, нельзя было гарантировать, что ничего не произойдет, если вдруг струя газовой сварки случайно заденет топливный бак. Но мои люди были очень осторожны. Оказалось, что никакого топлива нет и тревожиться не о чем. В настоящее время мои люди устанавливают понтоны и прикрепляют тросы к самолету. Удаление этого крыла дает нам два преимущества. Первое — менее существенное. Оно заключается в том, что, убрав крыло и два очень тяжелых реактивных двигателя, мы в значительной степени облегчили самолет. Тем самым уменьшили подъемный вес, хотя я абсолютно уверен в том, что смогли бы поднять без особого труда весь самолет целиком. Более существенное то, что если бы мы оставили левое крыло, то при поднятии самолета оно могло бы развернуться по направлению к днищу «Килчаррана» под таким острым углом, что доступ к этой чертовой бомбе оказался бы затруднен или стал бы вообще невозможен.
— Прекрасная работа, капитан, — признал Хокинс, — но одна проблема все же остается. Не кажется ли вам, что при поднятии на поверхность самолет именно под тяжестью второго крыла с двигателями тоже может развернуться в противоположном направлении?
Монтгомери снисходительно улыбнулся вице-адмиралу. Такая улыбка могла привести в ярость любого обычного человека.
— Не проблема, — ответил Монтгомери. — Мы поднимем его с помощью понтонов. Когда фюзеляж окажется на поверхности, крыло еще будет под водой — вы же знаете, что на современных самолетах крылья находятся ниже. Поэтому на первом этапе подъема на поверхности окажется только верхушка фюзеляжа. Затем мы удалим прямоугольную секцию над тем местом, где находится бомба. Чем меньше там будет воды, тем меньше будет жар, вызываемый газовой резкой. Потом мы сделаем в верхушке фюзеляжа отверстие и сможем тогда его приподнять достаточно высоко, чтобы в нем не осталось никакой воды.
— Сколько времени займет этот подъем?
— Часа два, точно не знаю.
— Часа два? — Хокинс даже не попытался скрыть свое удивление. — Я думал, несколько минут. Вы говорите, что точно не знаете. Мне же почему-то всегда казалось, что такие вещи можно довольно точно рассчитать.
— В нормальных условиях — да. — Чувствовалось, что Монтгомери с большим трудом сохраняет любезность. — Но в обычных условиях мы пользуемся мощными дизельными компрессорами. А в данном случае, из почтения к той милой «даме», что покоится на дне моря, нам придется от них отказаться. Мы вынуждены использовать батареи, а это только лишь часть полной мощности, поэтому точно определить время подъема невозможно. Вы не возражаете, если я еще выпью кофе?
Монтгомери явно хотел показать, что разговор закончен. Ван Гельдер постучал в открытую дверь и вошел с очередной радиограммой в руке. Он протянул ее Хокинсу.
— Это для вас, адмирал. Пришла пару часов назад. В ней нет ничего срочного, поэтому я решил вас не будить.
— Разумное решение, мой мальчик.
Читая радиограмму, Хокинс улыбался во весь рот. Он протянул ее Тальботу, который, бросив на нее взгляд, тоже улыбнулся и зачитал ее вслух.
— Ну и ну, — заметил он, — мы уже накоротке с президентами. Похоже, сэр, вы все-таки сможете спокойно гулять по Пенсильвания-авеню и не опасаться, что на вас наденут наручники. Важнее другое: теперь вы имеете критрон и столь лестное обещание о сотрудничестве. Ваше возмущение, которое более циничные люди назвали бы расчетливой игрой, себя оправдало. Нравится мне и это «повторяю дважды». Похоже, у президента есть чувство юмора.
— Это так. Стоило бы поблагодарить его за то, что он лично вмешался. Что ж, очень даже хорошо. Он просит, чтобы мы держали его в курсе событий. Может быть, вы составите ему ответ?
— Как пожелаете. Акцент, естественно, сделать на тяжести ситуации и опасности возможных последствий?
— Конечно.
— Кстати, сэр, у меня есть еще кое-какие новости, — вмешался в разговор Ван Гельдер. — Только что состоялся весьма интересный разговор с Ирен Чариал.
— Могу представить себе, что она сказала. Андропулос со своей бандой уже, конечно, на свободе. Как они себя ведут сегодня утром?
— Потихонечку расцветают, сэр. По крайней мере, так можно сказать в отношении Андропулоса и Александра. Они постепенно начинают оттаивать. Всю дорогу болтают между собой на греческом. Кок в прекрасной форме. Я оставил с ними Денхольма, который делает вид, что ничего не понимает. Ирен там не было.
— Вот как? Поэтому, естественно, вы поспешили к ней в каюту, чтобы узнать о ее здоровье, да?
— Угадали. Я ведь знал, сэр, что именно этого вы от меня и ждете. По ее внешнему виду было заметно, что она спала довольно плохо, в чем она и сама призналась. Казалось, она встревожена, даже предчувствует что-то недоброе. Сперва даже не хотела говорить о том, что ее беспокоит. Неправильно понимаемое чувство лояльности, я бы так охарактеризовал ее поведение.
— Я бы точно так же сказал, — вставил Тальбот, — если все было так, как вы говорили.
— Прошу прощения, но я сомневаюсь в этом. Оказалось, ее интересует, посылал ли дядя Адам какую-нибудь радиограмму. Похоже, что...
— Дядя Адам?
— Ну, Адамантиос Андропулос, которого мы знаем под именем Спирос. Оказывается, вместе со своей подругой Евгенией — сами девушки учатся в Афинском университете, а их родители живут в Пирее — они имеют привычку каждый вечер звонить домой. Она хотела, чтобы ее родителям сообщили о том, что яхта потерпела крушение, они подобраны британским военным кораблем и скоро будут дома.
— Насколько я понимаю, так и есть, — заметил Хокинс.
— Да, сэр. Но я сказал ей, что никаких радиограмм не было. Выдвинул предположение, что ее дядя, будучи бизнесменом, просто не заинтересован, чтобы все знали о потере яхты, тем более что потеря произошла по его собственной вине. Она заявила, что это не может служить оправданием, ведь родственники других членов команды «Делоса» должны знать о смерти их близких. Я уточнил, просила ли она его об этом. Она ответила, что нет. Вообще попыталась уйти от ответа на вопрос. У меня сложилось впечатление, что девушка либо почти ничего не знает о своем дядюшке, либо он ее совершенно не волнует. — Ван Гельдер вынул из кармана какую-то бумагу. — Вот, предложил ей написать небольшую записку и обещал проследить за тем, чтобы ее отправили.
— Она на греческом, — протянул Тальбот, пытаясь разобраться в тексте телеграммы. — Возможно, что этот дядя Адам...
— У нас с вами, сэр, одинаково подозрительный склад ума. Я позвал Джимми, оторвав его от завтрака. Он сказал, что записка вполне невинна.
— Могу предложить нечто лучшее. Давайте пригласим молодых дам в радиорубку — подключаться к наземным телефонным линиям через Пирейскую радиостанцию не стоит, — откуда они смогут напрямую поговорить со своими предками.
— А Джимми как бы между прочим окажется тоже там?
— Как вы заметили, у нас с вами одинаково подозрительный склад ума. Но до этого, я думаю, нам следует посмотреть, как обстоят дела у нашего нового рекрута.
— Вы имеете в виду шифровальщика?
Тальбот кивнул:
— После того как мы побываем у него, а молодые девушки закончат разговаривать по телефону, я хочу, чтобы вы под каким-нибудь благовидным предлогом отвели Ирен Чариал в сторону. Похоже, они с дядей не испытывают друг к другу родственных чувств, и девушка, безусловно, будет тебе благодарна за то, что ты разрешил поговорить ей с родителями. Постарайся выяснить все, что можно, об Андропулосе. Узнай, что она думает о нем. Может, тебе удастся выяснить, какими видами бизнеса он занимается. Было бы очень интересно знать, куда заносят его путешествия и почему именно в те места, а не в другие — я, конечно, не имею в виду круизы, которые она совершает с ним на его яхте.
— С удовольствием исполню, сэр.
Теодор оказался веселым полным человеком примерно пятидесяти лет, бледнолицым и в роговых очках, которые как бы свидетельствовали о том, что ему всю жизнь пришлось провести, склонившись над загадочными шифрами.
— Вы, вероятно, пришли посмотреть, как продвигаются у меня дела. С радостью могу сообщить, что кое-какой прогресс есть. Мне пришлось потратить немало времени, прежде чем удалось найти ключ к шифру. После этого дела пошли почти без сучка и задоринки. Эти документы делятся на три раздела. Я уже прочитал первый раздел на две трети.
— Нашли что-нибудь интересное? — спросил Тальбот.
— Интересное? Не просто интересное, а потрясающее! Слышите, капитан? Потрясающее! Данные о его счетах, банковских вкладах, если хотите. Он рассовал или, точнее, распихал свои деньги по всему миру. Между прочим, по мере расшифровки я выписываю суммы его вкладов и складываю. Сделать это оказалось несложно, потому что все его счета в американских долларах. Итак, в общей сумме у него на счетах — дайте-ка мне посмотреть — двести восемьдесят. Да, двести восемьдесят. В долларах.
— Имея такую сумму, человек может спокойно удалиться на покой, — заметил Ван Гельдер.
— Да, действительно. Двести восемьдесят. С шестью нулями.
Тальбот и Ван Гельдер молча посмотрели друг на друга, а затем склонились над расчетами Теодора. Несколько секунд спустя они выпрямились, еще раз переглянулись и вновь склонились над цифрами.
— Двести восемьдесят миллионов долларов, — прошептал Тальбот. — На такие деньги, Винсент, человек действительно может удалиться на покой.
— Если бы я немного поскреб по сусекам, я бы смог набрать себе такую сумму. Кстати, Теодор, а в каких банках находятся те счета? Я имею в виду города и страны.
— В одних случаях мне удалось это выяснить, а в других — нет. Наверное, есть еще один шифр, ключ к которому он держит в уме. У меня нет возможности узнать, где находится по меньшей мере половина его счетов.
— Можете показать некоторые из таких счетов? — спросил Тальбот.
— Конечно. — Теодор ткнул пальцем в несколько записей, сделанных на различных листках. — Видите, только общие суммы. Но обратите внимание: после каждой суммы — заглавная буква. Буквы для меня ничего не значат, а вот для Андропулоса...
Тальбот вновь пробежал взглядом по записям шифровальщика.
— Постоянно повторяются одни и те же пять букв — Z, W, V, В и G. Теперь представим следующее. Вы процветающий бизнесмен и хотите спрятать ваши банковские счета подальше от любопытных глаз соседей, полиции и налоговых инспекторов. Какую страну вы выберете?
— Швейцарию.
— Я думаю, подобная мысль пришла в голову и Андропулосу, судя по этим буквам. Z, скорее всего, Цюрих. W, наверное, Винтертур. А вот что за город на V? Сразу как-то ничего не приходит в голову.
— Веве? — предложил Ван Гельдер. — На Женевском озере?
— Не думаю. Такую дыру вряд ли назовешь международным финансовым центром. Ага! Кажется, вспомнил. Только это не в Швейцарии, а в Лихтенштейне. Вадуц. Я почти не разбираюсь в подобных вещах, но почему-то думаю, что, если что-то скрыто в банковских кладовых Вадуца, на поверхности оно уже больше не появится. В вполне подходит под Берн или Базель — Андропулос точно знает. Ну, a G — это Женева. Что скажете, первый помощник?
— Превосходно. Думаю, вы правы. Не хотелось подливать ложку дегтя, сэр, но названий и адресов банков у нас пока что нет.
— Верно. Но зато у нас есть названия и адреса других банков. Вы составили список городов, где находятся банки?
— В этом нет необходимости, — ответил Теодор, — я держу их все в своей голове. Они по всему свету, на западе и востоке. Города самые разнообразные: Майами, Мехико, Богота в Колумбии, Бангкок, Исламабад в Пакистане, Кабул в Афганистане. Зачем кому-то надо вкладывать деньги в Кабуле, ума не приложу. Страна разрывается на части, оккупирована русскими, которые контролируют столицу.
— Похоже, что у Андропулоса друзья повсюду, — заметил Тальбот. — Зачем же бедных русских оставлять без внимания? Итак, это все?
— Есть и другие места, — сказал Теодор. — Там счета в основном небольшие, правда за одним-единственным исключением. Это самый большой депозит во всем списке.
— Где?
— В Вашингтоне, округ Колумбия.
— Ничего себе! — Тальбот молчал несколько минут. — Что вы думаете по этому поводу, первый помощник?
— Думаю, что уже просто не в состоянии думать о чем-либо. Такое ощущение, будто меня заклинило. Но глаза мои продолжают работать, и я, если так можно выразиться, вижу слабый свет в конце туннеля.
— Мне кажется, он скоро станет ярче. Какова сумма вклада в Вашингтоне?
— Восемнадцать миллионов долларов.
— Восемнадцать миллионов долларов, — задумчиво повторил Ван Гельдер. — Даже в Вашингтоне, округ Колумбия, человек может многое купить на восемнадцать миллионов долларов.
Глава 6
«Ангелина» производила поразительное впечатление. Восьмидесятитонная постройка из сосны, добытой на острове Самос, поражала ослепительной белизной корпуса, которая резко, можно сказать, до неприличия контрастировала с ярко-красным цветом планширя. Широкая, с низкой посадкой, с резко выраженным развалом бортов по всей длине и изогнутым ютом, «Ангелина» была оснащена прямыми парусами и двумя кливерами. Если бы она оставалась такой, какой ее задумали, то была бы прекрасным образцом парусников. К сожалению, все пошло иначе.
Ее владелец, профессор Уотерспун, хотя и являлся сторонником традиционализма, тем не менее уделял чрезмерное внимание своему комфорту. Он не только перестроил значительную часть помещений судна (изначально оно предназначалось для перевозки грузов), приспособив их под каюты и душевые, но и соорудил палубу с ходовым мостиком, кают-компанией и галереей, которые, несмотря на свои практические функции, совершенно перечеркнули эстетическую красоту «Ангелины».
Около десяти часов утра «Ангелина», как призрак, возникла из тумана и застыла у правого борта «Ариадны». Тальбот, сопровождаемый Денхольмом, спустился на ее палубу по веревочной лестнице, чтобы поприветствовать владельца парусника.
Увидев Уотерспуна, Тальбот подумал, что тот совершенно не похож ни на профессора, ни на археолога, но затем командир вынужден был признаться себе, что понятия не имеет о том, как должны выглядеть в жизни люди этой профессии. Профессор оказался высоким, тощим, сильно загорелым человеком с взлохмаченными волосами. По тому, как он говорил и отпускал шуточки, трудно было представить себе, как такой человек мог оказаться в недрах академической науки. По виду ему было не более сорока лет. Его жена, обладательница рыжих волос и смеющихся карих глаз, была лет на десять моложе его и, кажется, тоже археолог.
После приветствий и краткого введения в курс дела (это сделал Денхольм) Тальбот сказал:
— Мне очень приятно, профессор, что вы прибыли. Я очень вам благодарен. Вы хоть понимаете, что можете преждевременно оказаться в мире ином? Лейтенант Денхольм объяснил, какая опасность может вас подстерегать?
— Да, мимоходом он коснулся этого вопроса, правда в самых общих чертах. Он вообще стал немногословен после того, как пошел служить в военно-морской флот.
— Я не добровольно пошел служить. Меня заставили.
— Он что-то упомянул об испарении. Конечно, человек, изучающий древнюю историю, рано или поздно от нее устает. Куда лучше самому участвовать в ее становлении.
— А миссис Уотерспун разделяет вашу точку зрения?
— Пожалуйста, называйте меня Ангелиной. На днях нам пришлось развлекать одну весьма чопорную и манерную леди из Швейцарии, так она упорно называла меня мадам профессор Уотерспун. Кошмар какой-то! Я не могу сказать, что разделяю все экстравагантные увлечения моего мужа, но он, увы, обладает одним весьма существенным профессорским недостатком: он до невозможности рассеянный. Приходится за ним приглядывать.
Тальбот улыбнулся:
— Печально, что такая молодая и красивая женщина вынуждена принести себя в жертву. Еще раз огромное вам обоим спасибо. Буду весьма признателен, если вы присоединитесь к нам за ланчем, а пока покину вас. Лейтенант Денхольм объяснит вам все ужасы сложившейся ситуации, в особенности те, с которыми вам предстоит столкнуться за обеденным столом.
Ирен Чариал с мрачным видом смотрела на волны.
— Мне сейчас не до шуток, капитан-лейтенант Ван Гельдер.
— Меня, кстати, зовут Винсентом. И я вовсе не шучу, хотя вы правы, сейчас не то настроение. Вы встревожены, расстроены. Что вас беспокоит?
— Ничего.
— Такая красивая девушка, а говорите неправду. Я понимаю, что вы оказались в очень неприятном положении, но мы делаем все возможное, чтобы помочь вам. Или, может быть, вы расстроились из-за того, что сказали вам родители?
— Вы прекрасно знаете, что не в этом дело.
— Возможно, и так. Еще утром, когда я впервые увидел вас, вы были не в лучшем настроении. Что-то тревожит вас. Неужели этот секрет настолько ужасен, что вы не можете поделиться со мной?
— Вы пришли сюда шпионить, да?
— Да. Подглядывать и подслушивать. Задавать изощренные, хитрые, коварные вопросы, чтобы выведать то, чего вы не хотите сказать. — На сей раз Ван Гельдер принял мрачный вид. — Боюсь, что тут я не мастак.
— И я так думаю. Вас подослал тот человек?
— Какой человек?
— Теперь вы ведете себя нечестно. Коммандер Тальбот. Ваш капитан. Холодный, сухой, мрачный.
— Никакой он не холодный и не сухой. И у него прекрасное чувство юмора.
— Вот как? Что-то я этого не заметила.
— Теперь начинаю понимать почему, — с серьезным видом произнес Ван Гельдер. — Видимо, он посчитал, что с вами бесполезно шутить.
— Может быть, он прав. — Девушка, похоже, даже не обиделась. — Просто я не вижу, над чем можно было бы сейчас смеяться. А в отношении остального я все-таки права. Он действительно холодный и неприветливый человек. С такими людьми, как он, я уже встречалась.
— Сомневаюсь. Впрочем, я вообще сомневаюсь в вашей способности правильно оценивать людей. Похоже, вы не очень-то сильны в этом.
— Да? — Она скорчила гримасу. — Что, уже не до комплиментов и любезностей?
— А я с вами не любезничал. И вообще я мужлан, вы не заметили?
— Простите, я не хотела вас обидеть. Я не вижу ничего плохого в карьере офицера. Однако вашего капитана ничто не волнует, его беспокоят только две веши — Королевский военно-морской флот и «Ариадна».
— Вы не правы, — спокойно произнес Ван Гельдер. — Впрочем, откуда вам знать? Джона Тальбота беспокоят только его дети, дочь и сын. Фиона шести лет и Джимми — двух. Он их обожает. И я тоже. Я их дядя Винсент.
— Вот как! — Она какое-то время молчала. — А его жена?
— Умерла.
— Простите. — Она схватила его за руку. — Я этого не знала. Продолжайте. Ну, назовите меня идиоткой.
— Я не умею льстить и не умею очаровывать. И я не лгу.
Ее владелец, профессор Уотерспун, хотя и являлся сторонником традиционализма, тем не менее уделял чрезмерное внимание своему комфорту. Он не только перестроил значительную часть помещений судна (изначально оно предназначалось для перевозки грузов), приспособив их под каюты и душевые, но и соорудил палубу с ходовым мостиком, кают-компанией и галереей, которые, несмотря на свои практические функции, совершенно перечеркнули эстетическую красоту «Ангелины».
Около десяти часов утра «Ангелина», как призрак, возникла из тумана и застыла у правого борта «Ариадны». Тальбот, сопровождаемый Денхольмом, спустился на ее палубу по веревочной лестнице, чтобы поприветствовать владельца парусника.
Увидев Уотерспуна, Тальбот подумал, что тот совершенно не похож ни на профессора, ни на археолога, но затем командир вынужден был признаться себе, что понятия не имеет о том, как должны выглядеть в жизни люди этой профессии. Профессор оказался высоким, тощим, сильно загорелым человеком с взлохмаченными волосами. По тому, как он говорил и отпускал шуточки, трудно было представить себе, как такой человек мог оказаться в недрах академической науки. По виду ему было не более сорока лет. Его жена, обладательница рыжих волос и смеющихся карих глаз, была лет на десять моложе его и, кажется, тоже археолог.
После приветствий и краткого введения в курс дела (это сделал Денхольм) Тальбот сказал:
— Мне очень приятно, профессор, что вы прибыли. Я очень вам благодарен. Вы хоть понимаете, что можете преждевременно оказаться в мире ином? Лейтенант Денхольм объяснил, какая опасность может вас подстерегать?
— Да, мимоходом он коснулся этого вопроса, правда в самых общих чертах. Он вообще стал немногословен после того, как пошел служить в военно-морской флот.
— Я не добровольно пошел служить. Меня заставили.
— Он что-то упомянул об испарении. Конечно, человек, изучающий древнюю историю, рано или поздно от нее устает. Куда лучше самому участвовать в ее становлении.
— А миссис Уотерспун разделяет вашу точку зрения?
— Пожалуйста, называйте меня Ангелиной. На днях нам пришлось развлекать одну весьма чопорную и манерную леди из Швейцарии, так она упорно называла меня мадам профессор Уотерспун. Кошмар какой-то! Я не могу сказать, что разделяю все экстравагантные увлечения моего мужа, но он, увы, обладает одним весьма существенным профессорским недостатком: он до невозможности рассеянный. Приходится за ним приглядывать.
Тальбот улыбнулся:
— Печально, что такая молодая и красивая женщина вынуждена принести себя в жертву. Еще раз огромное вам обоим спасибо. Буду весьма признателен, если вы присоединитесь к нам за ланчем, а пока покину вас. Лейтенант Денхольм объяснит вам все ужасы сложившейся ситуации, в особенности те, с которыми вам предстоит столкнуться за обеденным столом.
* * *
— Тоска и уныние, — иронически констатировал Ван Гельдер. — Негоже молодой и красивой девушке находиться в подавленном состоянии. Что случилось, Ирен?Ирен Чариал с мрачным видом смотрела на волны.
— Мне сейчас не до шуток, капитан-лейтенант Ван Гельдер.
— Меня, кстати, зовут Винсентом. И я вовсе не шучу, хотя вы правы, сейчас не то настроение. Вы встревожены, расстроены. Что вас беспокоит?
— Ничего.
— Такая красивая девушка, а говорите неправду. Я понимаю, что вы оказались в очень неприятном положении, но мы делаем все возможное, чтобы помочь вам. Или, может быть, вы расстроились из-за того, что сказали вам родители?
— Вы прекрасно знаете, что не в этом дело.
— Возможно, и так. Еще утром, когда я впервые увидел вас, вы были не в лучшем настроении. Что-то тревожит вас. Неужели этот секрет настолько ужасен, что вы не можете поделиться со мной?
— Вы пришли сюда шпионить, да?
— Да. Подглядывать и подслушивать. Задавать изощренные, хитрые, коварные вопросы, чтобы выведать то, чего вы не хотите сказать. — На сей раз Ван Гельдер принял мрачный вид. — Боюсь, что тут я не мастак.
— И я так думаю. Вас подослал тот человек?
— Какой человек?
— Теперь вы ведете себя нечестно. Коммандер Тальбот. Ваш капитан. Холодный, сухой, мрачный.
— Никакой он не холодный и не сухой. И у него прекрасное чувство юмора.
— Вот как? Что-то я этого не заметила.
— Теперь начинаю понимать почему, — с серьезным видом произнес Ван Гельдер. — Видимо, он посчитал, что с вами бесполезно шутить.
— Может быть, он прав. — Девушка, похоже, даже не обиделась. — Просто я не вижу, над чем можно было бы сейчас смеяться. А в отношении остального я все-таки права. Он действительно холодный и неприветливый человек. С такими людьми, как он, я уже встречалась.
— Сомневаюсь. Впрочем, я вообще сомневаюсь в вашей способности правильно оценивать людей. Похоже, вы не очень-то сильны в этом.
— Да? — Она скорчила гримасу. — Что, уже не до комплиментов и любезностей?
— А я с вами не любезничал. И вообще я мужлан, вы не заметили?
— Простите, я не хотела вас обидеть. Я не вижу ничего плохого в карьере офицера. Однако вашего капитана ничто не волнует, его беспокоят только две веши — Королевский военно-морской флот и «Ариадна».
— Вы не правы, — спокойно произнес Ван Гельдер. — Впрочем, откуда вам знать? Джона Тальбота беспокоят только его дети, дочь и сын. Фиона шести лет и Джимми — двух. Он их обожает. И я тоже. Я их дядя Винсент.
— Вот как! — Она какое-то время молчала. — А его жена?
— Умерла.
— Простите. — Она схватила его за руку. — Я этого не знала. Продолжайте. Ну, назовите меня идиоткой.
— Я не умею льстить и не умею очаровывать. И я не лгу.