— Все клюнули. На это мы и рассчитывали. Ложные сообщения Интерпола и с Кубы при полной поддержке полиции, два холостых патрона в барабане кольта Доннелли, ложные заслоны на дорогах, обманные погони полиции, обманные...
— Но пулевая пробоина в лобовом стекле?
— Я приказал Мери пригнуться и сам сделал ее. Машина и пустой гараж подставлены, Яблонски — тоже.
— Мери говорила мне о Яблонски, — медленно сказал он. «Мери», отметил я, а не «мисс Мери», но, может, это ничего и не значило, может, он просто называл ее так за глаза. — «Падший полицейский», — сказала она. Еще одна подстава?
— Да, еще одна подстава. Мы разрабатывали все это два года. Сначала нам потребовался человек, который досконально знает Карибский бассейн. Мы нашли Яблонски, который родился и вырос на Кубе. Два года назад он работал в нью-йоркском отделе по расследованию убийств. Именно Яблонски пришла в голову идея о привлечении его к суду. Умно придумано — не только объясняло внезапное исчезновение одного из лучших в стране полицейских, но и открыло перед ним двери в преступный мир, когда в этом возникла необходимость. Он работал со мной в странах Карибского бассейна последние полтора года.
— Рискуя, да? Я хочу сказать, что Куба — второй дом для всех преступников в Штатах, и шансы...
— Он изменил внешность, — терпеливо пояснил я. — Отрастил усы, бороду, перекрасил волосы, надел очки — родная мать не узнала бы.
Наступила долгая тишина, затем Кеннеди поставил свой стакан и посмотрел мне в глаза:
— Что происходит, Толбот?
— Извини. Ты должен верить мне. Чем меньше ты будешь знать, тем лучше для тебя. Моллисон ничего не знает, полицейские ничего не знают — они лишь исполняют приказы.
— Это крупное дело? — медленно спросил он.
— Достаточно крупное. Послушай, Кеннеди, не задавай вопросов. Я прошу тебя помочь мне. Если ты еще не боишься за жизнь Мери, то сейчас самое время начать бояться. Я не думаю, что ей известно о делах Вайленда и генерала больше, чем тебе, но уверен: ей грозит опасность. Большая опасность. Смертельная. Я работаю против крутых ребят, играющих по-крупному. В этой игре они уже убили восьмерых — это я знаю точно. Если ты влезешь в это дело, то, вполне вероятно, получишь пулю в спину. Но я прошу тебя влезть в это дело. Не имею на это права и все же прошу. Что ты на это ответишь?
Его смугловатое лицо несколько побледнело. Ему не понравилось то, что он услышал, но если руки у него и задрожали, я не заметил этого.
— Ты умный человек, Толбот, — медленно произнес он. — Может быть, слишком умный, я не знаю. Но ты достаточно умен и не рассказал бы мне всего этого, если бы не был уверен, что я пойду за тобой. «Играют по-крупному», — сказал ты. Ну что же, и я поучаствую в игре.
Я не стал тратить время на благодарности — если человек сует голову в затягивающуюся петлю, его не стоит поздравлять, и вместо этого сказал:
— Я хочу, чтобы ты ходил с Мери. Везде. Почти уверен, что завтра утром, то есть уже сегодня утром, мы отправимся на нефтяную платформу. Мери почти наверняка отправится с нами. У нее не будет выбора. Ты поедешь с ней.
Он попытался было прервать меня, но я жестом остановил его:
— Я знаю, что тебя сняли с этой работы. Придумай какой-нибудь повод, чтобы сегодня рано утром попасть в дом. Постарайся увидеться с Мери и скажи ей, что с Валентино утром произойдет небольшой несчастный случай, и она...
— О чем ты? Какой несчастный случай?
— Не волнуйся, — зловеще ответил я. — Несчастный случай в лучшем виде. Он некоторое время будет неспособен присматривать даже за самим собой, чего уж говорить о присмотре за другими. Скажи ей, чтобы она настояла на твоем возвращении в телохранители. Если она упрется, генерал не станет возражать, и я больше чем уверен, что Вайленд — тоже: все займет всего один день, а завтра его не очень-то будет волновать вопрос, кто ее охраняет. Не спрашивай, откуда я это знаю, — я этого не знаю, — но могу побиться об заклад, что это так. — И, помолчав немного, продолжил:
— В любом случае Вайленд просто подумает, что она настаивает на этом потому, что, как он считает, ты... как бы это сказать... — ее слабость.
Его лицо оставалось бесстрастным, как у индейца, поэтому я продолжил:
— Не знаю, так ли это, да это и не моя забота. Просто рассказываю тебе, что, по-моему, думает Вайленд и почему это заставит его уступить ей. Это и еще то, что он не доверяет тебе и предпочтет иметь тебя перед глазами.
— Хорошо, — ответил он так, будто я пригласил его на увеселительную прогулку. Он действительно был очень хладнокровным человеком. — Я поговорю с ней и сделаю так, как ты хочешь. — Он задумался на секунду:
— Ты говоришь, что я подставляю голову. Возможно. Но делаю это по собственной воле. И все же мне кажется, мое согласие заняться этим делом позволяет мне надеяться на большую откровенность с твоей стороны.
— А я не откровенен? — я не был раздражен, просто почувствовал смертельную усталость.
— Только в том, чего ты не сказал. Ты хочешь, чтобы я присматривал за генеральской дочкой. Судя по тому, за чем ты охотишься, Толбот, безопасность Мери тебе до лампочки. Если бы тебя это заботило, ты бы спрятал ее, когда она позавчера была в твоих руках. Но ты этого не сделал — привез ее обратно. Говоришь, что ей грозит большая опасность, но именно ты, Толбот, привез ее туда, где она этой опасности подвергается. Ладно, ты хочешь, чтобы я присматривал за ней, но тебе еще что-то от меня надо.
Я кивнул:
— Да. Я лезу в эту кашу со связанными руками. Не преувеличиваю: лезу в эту кашу, как пленник. Мне нужен человек, которому я могу доверять. Тебе я доверяю.
— Ты можешь доверять Яблонски, — тихо произнес он.
— Яблонски мертв. Он молча уставился на меня, затем потянулся за бутылкой и плеснул нам обоим виски. Его губы превратились в тонкую белую полоску на смугловатом лице.
— Видишь это? — показал я на свои промокшие и грязные ботинки. — Это земля с могилы Яблонски. Я закопал его перед тем, как прийти сюда, не более пятнадцати минут назад. Они прострелили ему голову из малокалиберного автоматического пистолета. Прямо в переносицу. Он улыбался, Кеннеди. Человек не улыбается, видя", как к нему приближается смерть. Он не видел ее приближения. Они убили его во сне.
Я кратко рассказал ему о том, что произошло после моего ухода, начиная с моей поездки на Х-13 и кончая моим возвращением сюда.
— Ройал? — спросил он, когда я замолчал.
— Ройал.
— Ты никогда не сможешь доказать этого.
— А мне и не придется, — ответил я почти автоматически. — Ройал не предстанет перед судом, Яблонски был моим другом.
Он понял меня:
— Я бы охотно согласился, чтобы тебе не пришлось рассчитываться за меня, Толбот.
Я выпил. Теперь виски на меня не действовало. Я чувствовал себя усталым, опустошенным и чуть живым стариком.
— Что ты собираешься делать теперь? — поинтересовался Кеннеди.
— Что? Собираюсь попросить у тебя на время сухие ботинки, носки и нижнее белье. Затем вернусь в дом, проберусь в свою комнату, просушу одежду, прикую себя наручниками к кровати и выброшу ключи. Утром они придут за мной.
— Ты с ума сошел, — прошептал Кеннеди. — Почему они убили Яблонски?
— Не знаю, — устало ответил я.
— Ты должен знать, — настойчиво сказал Кеннеди. — С чего бы им убивать Яблонски, если они не знали, кто он на самом деле и чем занимается? Они убили его потому, что почувствовали обман. А если они узнали, что он их обманывает, то они могли узнать это и про тебя. Они будут ждать тебя в твоей комнате, Толбот. Они уверены, что ты вернешься, потому что им неизвестно, что ты нашел тело Яблонски. Ты подучишь пулю в голову, как только переступишь порог. Ты что, не понимаешь этого? Да пойми же ты это, ради бога, наконец!
— Я понял это очень давно. Может быть, они знают обо мне все, а может, — не все. Я сам многого не знаю, Кеннеди. Но, возможно, они не убьют меня, по крайней мере сейчас. — Я поднялся. — Я возвращаюсь.
На мгновение мне показалось, что он попытается силой остановить меня, но, видимо, на моем лице было написано нечто такое, что заставило его изменить решение.
Он взял меня за руку:
— Сколько тебе за это платят. Толбот?
— Гроши.
— Награда?
— Никакой.
— Так что же может заставить человека пойти на такое безумие? — его приятное лицо исказили тревога и недоумение — он не мог понять меня.
Я и сам не мог понять себя:
— Не знаю... Нет, знаю. И скажу тебе в один прекрасный день.
— Ты не доживешь до этого дня, — мрачно произнес он.
Я взял сухие ботинки и одежду, пожелал ему спокойной ночи и ушел.
Глава 7
— Но пулевая пробоина в лобовом стекле?
— Я приказал Мери пригнуться и сам сделал ее. Машина и пустой гараж подставлены, Яблонски — тоже.
— Мери говорила мне о Яблонски, — медленно сказал он. «Мери», отметил я, а не «мисс Мери», но, может, это ничего и не значило, может, он просто называл ее так за глаза. — «Падший полицейский», — сказала она. Еще одна подстава?
— Да, еще одна подстава. Мы разрабатывали все это два года. Сначала нам потребовался человек, который досконально знает Карибский бассейн. Мы нашли Яблонски, который родился и вырос на Кубе. Два года назад он работал в нью-йоркском отделе по расследованию убийств. Именно Яблонски пришла в голову идея о привлечении его к суду. Умно придумано — не только объясняло внезапное исчезновение одного из лучших в стране полицейских, но и открыло перед ним двери в преступный мир, когда в этом возникла необходимость. Он работал со мной в странах Карибского бассейна последние полтора года.
— Рискуя, да? Я хочу сказать, что Куба — второй дом для всех преступников в Штатах, и шансы...
— Он изменил внешность, — терпеливо пояснил я. — Отрастил усы, бороду, перекрасил волосы, надел очки — родная мать не узнала бы.
Наступила долгая тишина, затем Кеннеди поставил свой стакан и посмотрел мне в глаза:
— Что происходит, Толбот?
— Извини. Ты должен верить мне. Чем меньше ты будешь знать, тем лучше для тебя. Моллисон ничего не знает, полицейские ничего не знают — они лишь исполняют приказы.
— Это крупное дело? — медленно спросил он.
— Достаточно крупное. Послушай, Кеннеди, не задавай вопросов. Я прошу тебя помочь мне. Если ты еще не боишься за жизнь Мери, то сейчас самое время начать бояться. Я не думаю, что ей известно о делах Вайленда и генерала больше, чем тебе, но уверен: ей грозит опасность. Большая опасность. Смертельная. Я работаю против крутых ребят, играющих по-крупному. В этой игре они уже убили восьмерых — это я знаю точно. Если ты влезешь в это дело, то, вполне вероятно, получишь пулю в спину. Но я прошу тебя влезть в это дело. Не имею на это права и все же прошу. Что ты на это ответишь?
Его смугловатое лицо несколько побледнело. Ему не понравилось то, что он услышал, но если руки у него и задрожали, я не заметил этого.
— Ты умный человек, Толбот, — медленно произнес он. — Может быть, слишком умный, я не знаю. Но ты достаточно умен и не рассказал бы мне всего этого, если бы не был уверен, что я пойду за тобой. «Играют по-крупному», — сказал ты. Ну что же, и я поучаствую в игре.
Я не стал тратить время на благодарности — если человек сует голову в затягивающуюся петлю, его не стоит поздравлять, и вместо этого сказал:
— Я хочу, чтобы ты ходил с Мери. Везде. Почти уверен, что завтра утром, то есть уже сегодня утром, мы отправимся на нефтяную платформу. Мери почти наверняка отправится с нами. У нее не будет выбора. Ты поедешь с ней.
Он попытался было прервать меня, но я жестом остановил его:
— Я знаю, что тебя сняли с этой работы. Придумай какой-нибудь повод, чтобы сегодня рано утром попасть в дом. Постарайся увидеться с Мери и скажи ей, что с Валентино утром произойдет небольшой несчастный случай, и она...
— О чем ты? Какой несчастный случай?
— Не волнуйся, — зловеще ответил я. — Несчастный случай в лучшем виде. Он некоторое время будет неспособен присматривать даже за самим собой, чего уж говорить о присмотре за другими. Скажи ей, чтобы она настояла на твоем возвращении в телохранители. Если она упрется, генерал не станет возражать, и я больше чем уверен, что Вайленд — тоже: все займет всего один день, а завтра его не очень-то будет волновать вопрос, кто ее охраняет. Не спрашивай, откуда я это знаю, — я этого не знаю, — но могу побиться об заклад, что это так. — И, помолчав немного, продолжил:
— В любом случае Вайленд просто подумает, что она настаивает на этом потому, что, как он считает, ты... как бы это сказать... — ее слабость.
Его лицо оставалось бесстрастным, как у индейца, поэтому я продолжил:
— Не знаю, так ли это, да это и не моя забота. Просто рассказываю тебе, что, по-моему, думает Вайленд и почему это заставит его уступить ей. Это и еще то, что он не доверяет тебе и предпочтет иметь тебя перед глазами.
— Хорошо, — ответил он так, будто я пригласил его на увеселительную прогулку. Он действительно был очень хладнокровным человеком. — Я поговорю с ней и сделаю так, как ты хочешь. — Он задумался на секунду:
— Ты говоришь, что я подставляю голову. Возможно. Но делаю это по собственной воле. И все же мне кажется, мое согласие заняться этим делом позволяет мне надеяться на большую откровенность с твоей стороны.
— А я не откровенен? — я не был раздражен, просто почувствовал смертельную усталость.
— Только в том, чего ты не сказал. Ты хочешь, чтобы я присматривал за генеральской дочкой. Судя по тому, за чем ты охотишься, Толбот, безопасность Мери тебе до лампочки. Если бы тебя это заботило, ты бы спрятал ее, когда она позавчера была в твоих руках. Но ты этого не сделал — привез ее обратно. Говоришь, что ей грозит большая опасность, но именно ты, Толбот, привез ее туда, где она этой опасности подвергается. Ладно, ты хочешь, чтобы я присматривал за ней, но тебе еще что-то от меня надо.
Я кивнул:
— Да. Я лезу в эту кашу со связанными руками. Не преувеличиваю: лезу в эту кашу, как пленник. Мне нужен человек, которому я могу доверять. Тебе я доверяю.
— Ты можешь доверять Яблонски, — тихо произнес он.
— Яблонски мертв. Он молча уставился на меня, затем потянулся за бутылкой и плеснул нам обоим виски. Его губы превратились в тонкую белую полоску на смугловатом лице.
— Видишь это? — показал я на свои промокшие и грязные ботинки. — Это земля с могилы Яблонски. Я закопал его перед тем, как прийти сюда, не более пятнадцати минут назад. Они прострелили ему голову из малокалиберного автоматического пистолета. Прямо в переносицу. Он улыбался, Кеннеди. Человек не улыбается, видя", как к нему приближается смерть. Он не видел ее приближения. Они убили его во сне.
Я кратко рассказал ему о том, что произошло после моего ухода, начиная с моей поездки на Х-13 и кончая моим возвращением сюда.
— Ройал? — спросил он, когда я замолчал.
— Ройал.
— Ты никогда не сможешь доказать этого.
— А мне и не придется, — ответил я почти автоматически. — Ройал не предстанет перед судом, Яблонски был моим другом.
Он понял меня:
— Я бы охотно согласился, чтобы тебе не пришлось рассчитываться за меня, Толбот.
Я выпил. Теперь виски на меня не действовало. Я чувствовал себя усталым, опустошенным и чуть живым стариком.
— Что ты собираешься делать теперь? — поинтересовался Кеннеди.
— Что? Собираюсь попросить у тебя на время сухие ботинки, носки и нижнее белье. Затем вернусь в дом, проберусь в свою комнату, просушу одежду, прикую себя наручниками к кровати и выброшу ключи. Утром они придут за мной.
— Ты с ума сошел, — прошептал Кеннеди. — Почему они убили Яблонски?
— Не знаю, — устало ответил я.
— Ты должен знать, — настойчиво сказал Кеннеди. — С чего бы им убивать Яблонски, если они не знали, кто он на самом деле и чем занимается? Они убили его потому, что почувствовали обман. А если они узнали, что он их обманывает, то они могли узнать это и про тебя. Они будут ждать тебя в твоей комнате, Толбот. Они уверены, что ты вернешься, потому что им неизвестно, что ты нашел тело Яблонски. Ты подучишь пулю в голову, как только переступишь порог. Ты что, не понимаешь этого? Да пойми же ты это, ради бога, наконец!
— Я понял это очень давно. Может быть, они знают обо мне все, а может, — не все. Я сам многого не знаю, Кеннеди. Но, возможно, они не убьют меня, по крайней мере сейчас. — Я поднялся. — Я возвращаюсь.
На мгновение мне показалось, что он попытается силой остановить меня, но, видимо, на моем лице было написано нечто такое, что заставило его изменить решение.
Он взял меня за руку:
— Сколько тебе за это платят. Толбот?
— Гроши.
— Награда?
— Никакой.
— Так что же может заставить человека пойти на такое безумие? — его приятное лицо исказили тревога и недоумение — он не мог понять меня.
Я и сам не мог понять себя:
— Не знаю... Нет, знаю. И скажу тебе в один прекрасный день.
— Ты не доживешь до этого дня, — мрачно произнес он.
Я взял сухие ботинки и одежду, пожелал ему спокойной ночи и ушел.
Глава 7
Я открыл дверь из коридора дубликатом ключа, который дал мне Яблонски, бесшумно вошел в комнату. Никто не размазал мои мозги по стене.
В комнате никого не было.
Тяжелые шторы были задернуты, но я не стал включать свет. А вдруг они не знают, что я покидал комнату этой ночью? Но если кто-нибудь заметит, что в комнате прикованного к кровати человека зажегся свет, то сразу явятся с проверкой. Только Яблонски мог бы зажечь свет, а он — мертв.
Я осмотрел каждый квадратный фут пола и стен, подсвечивая себе фонариком. Ничего не пропало, ничего не изменилось. Если кто-то и побывал в комнате, то не оставил никаких следов. Но, с другой стороны, я и не ожидал, что они, побывав в комнате, оставят следы.
В стену, рядом с дверью в комнату Яблонски, был встроен большой электрический камин. Я включил его на полную мощность, разделся, вытерся насухо и повесил брюки и пальто на спинку стула сушиться. Натянул на себя белье и носки, которые позаимствовал у Кеннеди, засунул свои промокшие носки и белье в промокшие ботинки и, открыв окно, забросил их подальше в кусты — туда же, куда, воспользовавшись пожарной лестницей, уже запрятал раньше штормовку и дождевик. Прислушался, но не услышал звука падения ботинок и был уверен, что никто ничего не услышал бы — вой ветра и шум ливня заглушали любой звук.
Я достал из кармана уже парившего пиджака ключи и подошел к двери в комнату Яблонски. Может быть, они ждали меня там, но меня это не очень волновало.
Комната оказалась пуста. Я подошел к двери в коридор и потрогал дверную ручку. Заперто.
Было очевидно, что на кровати, как я и ожидал, спали: простыни и одеяло свисали на пол. Следов борьбы не было. Не было заметно даже следов насилия. Я нашел их, только перевернув подушку.
Подушка была испачкана в крови, но не так, как бывает, если смерть не мгновенная. Пуля, должно быть, прошла сквозь череп навылет, чего нельзя ожидать от пистолета 22-го калибра, но, с другой стороны, Ройал использовал не простые патроны. Я нашел пулю внутри подушки.
Медно-никелевая. Какая неосторожность. Непохоже на Ройала. Я буду лелеять этот кусочек металла, хранить и беречь его, как алмаз «Куллинан». Я нашел в ящике кусочек липкой ленты, снял носок и прилепил пулю под вторым и третьим пальцами — там она не будет мешать при ходьбе. Там она — в надежном месте. Там ее не найдут даже при самом тщательном обыске.
Встав на четвереньки, я осветил ковер и увидел две параллельные полоски, оставленные ногами Яблонски, когда его волокли. Затем еще раз осмотрел кровать, взял подушечку, лежавшую на кресле, и осмотрел ее. Я ничего не увидел, но когда понюхал ее, то все понял — едкий запах сгоревшего пороха надолго впитывается в ткань.
Подойдя к маленькому столику в углу, я налил в стакан виски на три пальца и сел, чтобы обдумать ситуацию.
Я все еще не видел во всем этом смысла. Ничего не стыковалось.
Во-первых, как могли Ройал и тот, кто был с ним, — никто в одиночку не смог бы вытащить тело Яблонски из комнаты, — попасть внутрь? Яблонски чувствовал себя в этом доме в такой же безопасности, как заблудившаяся овечка в стае оголодавших волков, и я знал, что он запер бы дверь.
Конечно, мог быть еще один ключ, но все дело в том, что Яблонски всегда оставлял ключ в замке, причем так, чтобы его нельзя было вытолкнуть из замочной скважины или повернуть снаружи, не наделав столько шума, чтобы раз десять не разбудить Яблонски.
Яблонски застрелили во сне. Он, я знал, спал в пижаме, но когда я нашел его в огороде, он был полностью одет. Зачем было одевать его? Я не видел в этом никакого смысла, особенно если речь идет о том, чтобы одеть мертвого человека весом в 240 фунтов. И почему не воспользовались глушителем? А это было очевидно: глушитель поглощает часть энергии, и даже такие специальные пули не пройдут сквозь череп навылет, да еще к тому же убийца использовал подушечку, чтобы приглушить звук выстрела. Это как раз понятно: комнаты расположены в удаленном крыле дома, и при реве надвигающегося шторма можно с помощью подушечки сделать так, что выстрел никто не услышит. Но я-то в соседней комнате должен был бы услышать выстрел, если не оглох или не помер, а Ройал знал — по крайней мере так я считал, — что я сплю в соседней комнате. Или Ройал знал, что меня там нет?
Может, он пришел проверить, увидел, что меня нет, и, зная, что отпустить меня мог только Яблонски, тут же убил его? Я сопоставил факты, но они не вязались с улыбкой на лице мертвого Яблонски.
Я сходил в свою комнату, перевесил одежду на спинке стула у камина и вернулся в комнату Яблонски. Снова взяв свой стакан, посмотрел на бутылку — виски в ней было на две трети. Отпитая треть совершенно не подействовала бы на настороженного Яблонски. Однажды я видел, как он за вечер выпил целую бутылку рома — виски он не любил — и только чаще, чем обычно, улыбался.
Но больше Яблонски никогда не улыбнется.
Сидя почти в полной темноте, я поднял стакан в прощальном тосте.
Набрал виски в рот и задержал его, чтобы насладиться букетом отличного старого скотча, и тут же вскочил, быстро пересек комнату, выплюнул виски в раковину и очень тщательно прополоскал рот.
Вот оно. Виски дал Вайленд. После того, как Яблонски сводил меня к генералу прошлым вечером, Вайленд дал Яблонски запечатанную бутылку и стаканы. Когда мы вернулись в наши комнаты, Яблонски налил пару стаканчиков, и я уже хотел было выпить свой, да подумал, что пить перед работой в кислородном аппарате на большой глубине не стоит. Яблонски тогда выпил оба стаканчика, а может, и еще парочку после моего ухода.
У Ройала и его друзей не было необходимости взламывать дверь в комнату Яблонски, поскольку у них был ключ, но даже если бы им пришлось взламывать дверь, Яблонски все равно ничего не услышал бы. Наркотика в бутылке хватило бы, чтобы свалить слона. У Яблонски, должно быть, еще хватило сил добраться до кровати. Я знал, что это глупо, но все же горько казнил себя за то, что не попробовал виски. Хотя это была смесь двух сортов — «Микки Финна» и скотча, я бы сразу почувствовал добавку. Но Яблонски почти не пил виски и, наверное, посчитал, что скотч таким и должен быть.
Ройал, конечно, нашел два стакана с остатками виски и решил, что я тоже лежу без сознания, но в их планы не входило убивать меня.
Теперь я нашел ответы на все вопросы, кроме одного, самого важного почему они убили Яблонски? У меня не было на этот счет никаких соображений. И Потом, не заглянули ли они в мою комнату? Я считал, что не заглянули, но не поставил бы на это и пары старых шнурков.
Не было никакого толка сидеть и размышлять об этом, но я просидел еще пару часов. К тому времени одежда моя почти высохла. Брюки измялись так, что были похожи на кожу ног слона, но нельзя ожидать безукоризненной одежды от человека, приговоренного спать в костюме. Я оделся, открыл окно и уже собрался забросить подальше дубликаты ключей от комнат и ключи от наручников, когда услыхал легкий стук в дверь комнаты Яблонски.
Вздрогнув от неожиданности, я замер. Полагаю, я должен был лихорадочно просчитывать в уме варианты действий, но после всего, что произошло этой ночью, и после двухчасовых бесплодных размышлений мой мозг был вообще не в состоянии работать. Я просто застыл. Застыл неподвижнее жены Лота. За эти долгие десять секунд мне в голову не пришло ни одной умной мысли, кроме стремления бежать. Но бежать было некуда.
Это был Ройал, тихий хладнокровный убийца с маленьким пистолетом. Он ждал за дверью с пистолетом наготове. Он знал, что я выходил. Он это проверил. Он знал, что я вернусь, потому что я в сговоре с Яблонски. И он знал, что я пошел на все это не ради того, чтобы, попав в этот дом, смыться при первом удобном случае. И он догадывался, что я уже вернулся. А может быть, видел, как я вернулся, но тогда почему он так долго выжидал?
Впрочем, мне было ясно — почему. Вернувшись, я должен был найти Яблонски в комнате и, не застав его, — посчитать, что тот отправился по своему делу. А поскольку я запер дверь и оставил ключ в замке, Яблонски не сможет воспользоваться своим ключом и поэтому постучит. Прождав партнера несколько часов, я буду настолько встревожен его отсутствием, что при стуке брошусь открывать дверь, и тут Ройал всадит мне медно-никелевую пулю между глаз. Ведь если они точно знали, что мы с Яблонски работаем на пару, то они также должны были знать, что я никогда не сделаю того, чего они от меня хотят, поэтому я им больше не нужен, а отсюда и пуля между глаз, как Яблонски.
И тут я вспомнил о Яблонски. Вспомнил, как он лежит, втиснутый в ящик, — и страх мой улетучился. Я видел, что у меня мало шансов, но больше не боялся. Я прокрался в комнату Яблонски, взял бутылку за горлышко, тихо вернулся в свою комнату и вставил ключ в замок двери в коридор. Замок открылся бесшумно, и тут в дверь постучали посильнее и подольше. Под этот звук я приоткрыл свою дверь, поднял бутылку и осторожно выглянул в коридор.
Коридор освещался лишь тусклым ночничком в дальнем конце, но этого оказалось достаточно, чтобы увидеть: в руке человека в коридоре нет пистолета и это не Ройал, а Мери Рутвен. Я опустил бутылку и тихо отступил в свою комнату.
Через пять секунд я уже стоял перед дверью в комнате Яблонски.
Имитируя глубокий и хриплый голос Яблонски, я спросил:
— Кто там?
— Мери Рутвен. Впустите меня. Быстро. Пожалуйста. Я впустил ее быстро — тоже не хотел, чтобы ее увидели в коридоре. Спрятался за дверью, а затем быстро закрыл ее, пока она не узнала меня в тусклом свете, падавшем из коридора.
— Мистер Яблонски, — она говорила быстрым, задыхающимся и испуганным шепотом. — Я пришла поговорить с вами. Мне это просто необходимо. Я думала, что не смогу выбраться, но Гантер уснул, однако он может в любой момент проснуться и обнаружить, что я...
— Спокойнее, — тоже шепотом произнес я, поскольку так было легче имитировать голос Яблонски, но мне все равно это плохо удавалось. — Почему вы хотите поговорить со мной?
— Мне не к кому больше обратиться. Вы не убийца, не проходимец, что бы они там ни говорили о вас, вы — хороший человек. — Она была сообразительной девушкой, женская интуиция позволила ей увидеть больше Вайленда и генерала.
— Вы должны помочь мне... нам... вы просто обязаны. Мы попали в большую неприятность.
— Мы?
— Мы с папой. Правда, про отца я не знаю. Может, у него и нет неприятностей. Может, он работает с этими... этими плохими людьми потому, что хочет этого. Но это так на него непохоже. Может, он вынужден работать с ними, не знаю, я ничего не знаю. Возможно, у них есть власть над ним, чем-то они его держат, возможно... Он всегда был таким хорошим, честным, прямым, но сейчас...
— Спокойнее, — снова прервал ее я. Я уже не имитировал голос Яблонски, и, не будь она столь встревоженной и испуганной, она сразу все поняла бы. — Факты, мисс, пожалуйста.
В моей комнате был включен электрический камин, дверь в комнату была открыта, и я был уверен: скоро она разглядит меня и поймет, что перед ней не Яблонски — копна рыжих волос выдавала меня. Я повернулся к камину спиной.
— С чего бы мне начать? Похоже, мы потеряли свободу или, скорее, папа потерял. Не свободу передвижений, нет, он не пленник, но мы не можем самостоятельно принимать решения: папа принимает решения за меня, а свои решения, мне кажется, тоже принимает не он. Нам не разрешают разлучаться.
Папа запретил мне отсылать письма, пока не ознакомится с ними. Мне нельзя звонить по телефону или уходить куда-нибудь без этого ужасного Гантера.
Даже когда я еду к друзьям, например, к судье Моллисону, это животное сопровождает меня. Папа говорит, что недавно угрожали меня похитить. Не верю этому, но даже если бы это было правдой, то Саймон Кеннеди, шофер, лучше Гантера. Я никогда не остаюсь одна. Когда нахожусь на Х-13, я не пленница — просто не могу уехать. Но здесь окна моей комнаты забиты, а Гантер проводит ночь в передней, следя...
Последние три слова замерли в наступившей тишине. В своем возбуждении, в своем желании поделиться с кем-нибудь тем, что тревожило ее несколько недель, она вплотную подошла ко мне. Ее глаза уже привыкли к темноте. Она вся задрожала, ее правая рука начала медленно подниматься ко рту, глаза широко раскрылись, она судорожно вздохнула — это была прелюдия к крику.
Но прелюдией все и закончилось. В нашем деле не приходится медлить: я закрыл ей рог ладонью, а другой рукой обхватил ее до того, как она собралась закричать. Несколько секунд она с удивительной силой яростно боролась со мной, затем обмякла в моих руках, как подстреленный кролик.
Это застало меня врасплох — я думал, что времена, когда молодые леди падали в обморок в стрессовой ситуации, давно прошли. Но, возможно, я недооценил ужасную репутацию, которую создал себе, недооценил тот шок, который она испытала после долгой нервной ночи, когда решила прибегнуть к последнему, оказавшемуся напрасным, шагу после недель бесконечного напряжения. Что бы там ни было, она не прикидывалась — это действительно был обморок. Я положил ее на кровать, но потом перенес в свою комнату мне не хотелось, чтобы она лежала на кровати, на которой не так давно убили Яблонски.
Я обладал большим опытом оказания первой помощи, но не знал, как выводить из обморока молодых леди. У меня было смутное подозрение, что любые мои действия могут оказаться опасными, и подозрение это очень гармонировало с моим невежеством в данном вопросе, поэтому я пришел к выводу, что лучше всего — дать ей возможность очнуться самой. Я не хотел, чтобы она очнулась в мое отсутствие и подняла на ноги весь дом, поэтому присел на краешек кровати и стал освещать фонариком ее лицо ниже глаз, чтобы не ослепить ее.
На ней поверх голубой шелковой пижамы был надет голубой стеганый шелковый халат. Туфли на высоких каблуках тоже были голубыми, даже ленточка в волосах была того же цвета. Ее лицо было сейчас бледным, как старая слоновая кость. Ничто не могло сделать ее лицо прекрасным, но мое сердце впервые за последние долгие три с половиной года одиночества внезапно бешено забилось. Нас разделяли лишь 285 миллионов долларов и тот факт, что я был единственным мужчиной в мире, один взгляд на которого заставлял ее от страха терять сознание.
Она пошевелилась и открыла глаза. Я почувствовал, что трюк с Кеннеди — пистолет за фонариком — будет в данном случае иметь негативные последствия, так что просто взял ее за руку, наклонился к ней и сказал мягко с укоризной:
— Молоденькая глупенькая дурочка, зачем ты пришла и выкинула такую плохую шутку?
Удача или инстинкт подсказали мне правильный ход. К страху, который еще метался в ее широко раскрытых глазах, добавилось замешательство.
Убийцы определенного сорта не берут вас за руку и не говорят с вами успокаивающе. Отравители, убийцы ножом в спину, возможно, делают так, но убийцы с моей репутацией — убийцы из любви к насилию — так не поступают.
— Вы не собираетесь больше кричать? — осведомился я.
— Нет, — хрипло ответила она. — Извините, это так глупо.
— Все в порядке, — с воодушевлением произнес я. — Если вы чувствуете себя хорошо, давайте поговорим. Нам надо поговорить, и у нас мало времени.
— Не могли бы вы зажечь свет? — попросила она.
— Никакого света. Просвечивает сквозь шторы. Сейчас нам не нужны посетители...
— Там есть ставни, — перебила она. — Деревянные ставни. На каждом окне в доме.
Толбот — «Соколиный Глаз». Я весь день смотрел в окно, а ставней не заметил. Я встал, закрыл ставни и дверь в комнату Яблонски и зажег свет.
Она сидела на краю кровати, спрятав руки под мышки, будто замерзла.
— Я обижен, — заявил я. — Вы только взглянули на Яблонски и сразу поняли, что он — не проходимец. Но чем больше вы смотрите на меня, тем больше у вас уверенности, что я — убийца. — Она хотела сказать что-то, но я жестом руки остановил ее. — Конечно, у вас есть на это причины. Веские причины. Но они обманывают вас. — Я задрал штанину и показал ей ногу в элегантном темно-бордовом носке и черном ботинке. — Видели их раньше?
— Это Саймона, — прошептала она.
— Вашего шофера. Он дал их мне пару часов назад. Естественно, по собственной воле. Мне потребовалось пять минут, чтобы убедить его, что я не убийца и далеко не тот, за кого меня принимают. Вы дадите мне столько же времени?
Она медленно молча кивнула.
Мне потребовалось даже меньше трех минут, но я опустил эпизод с обнаружением тела Яблонски — она пока не была готова к таким ударам.
Когда я закончил свой рассказ, она недоверчиво спросила:
— Так вы все это время знали о нас? О папе, обо мне и о наших неприятностях и...
— Мы узнали о вас несколько месяцев назад. Не конкретно о ваших неприятностях, какими бы они ни были, нет, мы узнали лишь, что генерал Блэр Рутвен впутался во что-то, во что не имел права впутываться. И не спрашивайте меня, кто это «мы» или кто я такой, потому что я не люблю отказываться отвечать на вопросы, да и для вас так будет лучше. Чего боится ваш отец. Мери?
В комнате никого не было.
Тяжелые шторы были задернуты, но я не стал включать свет. А вдруг они не знают, что я покидал комнату этой ночью? Но если кто-нибудь заметит, что в комнате прикованного к кровати человека зажегся свет, то сразу явятся с проверкой. Только Яблонски мог бы зажечь свет, а он — мертв.
Я осмотрел каждый квадратный фут пола и стен, подсвечивая себе фонариком. Ничего не пропало, ничего не изменилось. Если кто-то и побывал в комнате, то не оставил никаких следов. Но, с другой стороны, я и не ожидал, что они, побывав в комнате, оставят следы.
В стену, рядом с дверью в комнату Яблонски, был встроен большой электрический камин. Я включил его на полную мощность, разделся, вытерся насухо и повесил брюки и пальто на спинку стула сушиться. Натянул на себя белье и носки, которые позаимствовал у Кеннеди, засунул свои промокшие носки и белье в промокшие ботинки и, открыв окно, забросил их подальше в кусты — туда же, куда, воспользовавшись пожарной лестницей, уже запрятал раньше штормовку и дождевик. Прислушался, но не услышал звука падения ботинок и был уверен, что никто ничего не услышал бы — вой ветра и шум ливня заглушали любой звук.
Я достал из кармана уже парившего пиджака ключи и подошел к двери в комнату Яблонски. Может быть, они ждали меня там, но меня это не очень волновало.
Комната оказалась пуста. Я подошел к двери в коридор и потрогал дверную ручку. Заперто.
Было очевидно, что на кровати, как я и ожидал, спали: простыни и одеяло свисали на пол. Следов борьбы не было. Не было заметно даже следов насилия. Я нашел их, только перевернув подушку.
Подушка была испачкана в крови, но не так, как бывает, если смерть не мгновенная. Пуля, должно быть, прошла сквозь череп навылет, чего нельзя ожидать от пистолета 22-го калибра, но, с другой стороны, Ройал использовал не простые патроны. Я нашел пулю внутри подушки.
Медно-никелевая. Какая неосторожность. Непохоже на Ройала. Я буду лелеять этот кусочек металла, хранить и беречь его, как алмаз «Куллинан». Я нашел в ящике кусочек липкой ленты, снял носок и прилепил пулю под вторым и третьим пальцами — там она не будет мешать при ходьбе. Там она — в надежном месте. Там ее не найдут даже при самом тщательном обыске.
Встав на четвереньки, я осветил ковер и увидел две параллельные полоски, оставленные ногами Яблонски, когда его волокли. Затем еще раз осмотрел кровать, взял подушечку, лежавшую на кресле, и осмотрел ее. Я ничего не увидел, но когда понюхал ее, то все понял — едкий запах сгоревшего пороха надолго впитывается в ткань.
Подойдя к маленькому столику в углу, я налил в стакан виски на три пальца и сел, чтобы обдумать ситуацию.
Я все еще не видел во всем этом смысла. Ничего не стыковалось.
Во-первых, как могли Ройал и тот, кто был с ним, — никто в одиночку не смог бы вытащить тело Яблонски из комнаты, — попасть внутрь? Яблонски чувствовал себя в этом доме в такой же безопасности, как заблудившаяся овечка в стае оголодавших волков, и я знал, что он запер бы дверь.
Конечно, мог быть еще один ключ, но все дело в том, что Яблонски всегда оставлял ключ в замке, причем так, чтобы его нельзя было вытолкнуть из замочной скважины или повернуть снаружи, не наделав столько шума, чтобы раз десять не разбудить Яблонски.
Яблонски застрелили во сне. Он, я знал, спал в пижаме, но когда я нашел его в огороде, он был полностью одет. Зачем было одевать его? Я не видел в этом никакого смысла, особенно если речь идет о том, чтобы одеть мертвого человека весом в 240 фунтов. И почему не воспользовались глушителем? А это было очевидно: глушитель поглощает часть энергии, и даже такие специальные пули не пройдут сквозь череп навылет, да еще к тому же убийца использовал подушечку, чтобы приглушить звук выстрела. Это как раз понятно: комнаты расположены в удаленном крыле дома, и при реве надвигающегося шторма можно с помощью подушечки сделать так, что выстрел никто не услышит. Но я-то в соседней комнате должен был бы услышать выстрел, если не оглох или не помер, а Ройал знал — по крайней мере так я считал, — что я сплю в соседней комнате. Или Ройал знал, что меня там нет?
Может, он пришел проверить, увидел, что меня нет, и, зная, что отпустить меня мог только Яблонски, тут же убил его? Я сопоставил факты, но они не вязались с улыбкой на лице мертвого Яблонски.
Я сходил в свою комнату, перевесил одежду на спинке стула у камина и вернулся в комнату Яблонски. Снова взяв свой стакан, посмотрел на бутылку — виски в ней было на две трети. Отпитая треть совершенно не подействовала бы на настороженного Яблонски. Однажды я видел, как он за вечер выпил целую бутылку рома — виски он не любил — и только чаще, чем обычно, улыбался.
Но больше Яблонски никогда не улыбнется.
Сидя почти в полной темноте, я поднял стакан в прощальном тосте.
Набрал виски в рот и задержал его, чтобы насладиться букетом отличного старого скотча, и тут же вскочил, быстро пересек комнату, выплюнул виски в раковину и очень тщательно прополоскал рот.
Вот оно. Виски дал Вайленд. После того, как Яблонски сводил меня к генералу прошлым вечером, Вайленд дал Яблонски запечатанную бутылку и стаканы. Когда мы вернулись в наши комнаты, Яблонски налил пару стаканчиков, и я уже хотел было выпить свой, да подумал, что пить перед работой в кислородном аппарате на большой глубине не стоит. Яблонски тогда выпил оба стаканчика, а может, и еще парочку после моего ухода.
У Ройала и его друзей не было необходимости взламывать дверь в комнату Яблонски, поскольку у них был ключ, но даже если бы им пришлось взламывать дверь, Яблонски все равно ничего не услышал бы. Наркотика в бутылке хватило бы, чтобы свалить слона. У Яблонски, должно быть, еще хватило сил добраться до кровати. Я знал, что это глупо, но все же горько казнил себя за то, что не попробовал виски. Хотя это была смесь двух сортов — «Микки Финна» и скотча, я бы сразу почувствовал добавку. Но Яблонски почти не пил виски и, наверное, посчитал, что скотч таким и должен быть.
Ройал, конечно, нашел два стакана с остатками виски и решил, что я тоже лежу без сознания, но в их планы не входило убивать меня.
Теперь я нашел ответы на все вопросы, кроме одного, самого важного почему они убили Яблонски? У меня не было на этот счет никаких соображений. И Потом, не заглянули ли они в мою комнату? Я считал, что не заглянули, но не поставил бы на это и пары старых шнурков.
Не было никакого толка сидеть и размышлять об этом, но я просидел еще пару часов. К тому времени одежда моя почти высохла. Брюки измялись так, что были похожи на кожу ног слона, но нельзя ожидать безукоризненной одежды от человека, приговоренного спать в костюме. Я оделся, открыл окно и уже собрался забросить подальше дубликаты ключей от комнат и ключи от наручников, когда услыхал легкий стук в дверь комнаты Яблонски.
Вздрогнув от неожиданности, я замер. Полагаю, я должен был лихорадочно просчитывать в уме варианты действий, но после всего, что произошло этой ночью, и после двухчасовых бесплодных размышлений мой мозг был вообще не в состоянии работать. Я просто застыл. Застыл неподвижнее жены Лота. За эти долгие десять секунд мне в голову не пришло ни одной умной мысли, кроме стремления бежать. Но бежать было некуда.
Это был Ройал, тихий хладнокровный убийца с маленьким пистолетом. Он ждал за дверью с пистолетом наготове. Он знал, что я выходил. Он это проверил. Он знал, что я вернусь, потому что я в сговоре с Яблонски. И он знал, что я пошел на все это не ради того, чтобы, попав в этот дом, смыться при первом удобном случае. И он догадывался, что я уже вернулся. А может быть, видел, как я вернулся, но тогда почему он так долго выжидал?
Впрочем, мне было ясно — почему. Вернувшись, я должен был найти Яблонски в комнате и, не застав его, — посчитать, что тот отправился по своему делу. А поскольку я запер дверь и оставил ключ в замке, Яблонски не сможет воспользоваться своим ключом и поэтому постучит. Прождав партнера несколько часов, я буду настолько встревожен его отсутствием, что при стуке брошусь открывать дверь, и тут Ройал всадит мне медно-никелевую пулю между глаз. Ведь если они точно знали, что мы с Яблонски работаем на пару, то они также должны были знать, что я никогда не сделаю того, чего они от меня хотят, поэтому я им больше не нужен, а отсюда и пуля между глаз, как Яблонски.
И тут я вспомнил о Яблонски. Вспомнил, как он лежит, втиснутый в ящик, — и страх мой улетучился. Я видел, что у меня мало шансов, но больше не боялся. Я прокрался в комнату Яблонски, взял бутылку за горлышко, тихо вернулся в свою комнату и вставил ключ в замок двери в коридор. Замок открылся бесшумно, и тут в дверь постучали посильнее и подольше. Под этот звук я приоткрыл свою дверь, поднял бутылку и осторожно выглянул в коридор.
Коридор освещался лишь тусклым ночничком в дальнем конце, но этого оказалось достаточно, чтобы увидеть: в руке человека в коридоре нет пистолета и это не Ройал, а Мери Рутвен. Я опустил бутылку и тихо отступил в свою комнату.
Через пять секунд я уже стоял перед дверью в комнате Яблонски.
Имитируя глубокий и хриплый голос Яблонски, я спросил:
— Кто там?
— Мери Рутвен. Впустите меня. Быстро. Пожалуйста. Я впустил ее быстро — тоже не хотел, чтобы ее увидели в коридоре. Спрятался за дверью, а затем быстро закрыл ее, пока она не узнала меня в тусклом свете, падавшем из коридора.
— Мистер Яблонски, — она говорила быстрым, задыхающимся и испуганным шепотом. — Я пришла поговорить с вами. Мне это просто необходимо. Я думала, что не смогу выбраться, но Гантер уснул, однако он может в любой момент проснуться и обнаружить, что я...
— Спокойнее, — тоже шепотом произнес я, поскольку так было легче имитировать голос Яблонски, но мне все равно это плохо удавалось. — Почему вы хотите поговорить со мной?
— Мне не к кому больше обратиться. Вы не убийца, не проходимец, что бы они там ни говорили о вас, вы — хороший человек. — Она была сообразительной девушкой, женская интуиция позволила ей увидеть больше Вайленда и генерала.
— Вы должны помочь мне... нам... вы просто обязаны. Мы попали в большую неприятность.
— Мы?
— Мы с папой. Правда, про отца я не знаю. Может, у него и нет неприятностей. Может, он работает с этими... этими плохими людьми потому, что хочет этого. Но это так на него непохоже. Может, он вынужден работать с ними, не знаю, я ничего не знаю. Возможно, у них есть власть над ним, чем-то они его держат, возможно... Он всегда был таким хорошим, честным, прямым, но сейчас...
— Спокойнее, — снова прервал ее я. Я уже не имитировал голос Яблонски, и, не будь она столь встревоженной и испуганной, она сразу все поняла бы. — Факты, мисс, пожалуйста.
В моей комнате был включен электрический камин, дверь в комнату была открыта, и я был уверен: скоро она разглядит меня и поймет, что перед ней не Яблонски — копна рыжих волос выдавала меня. Я повернулся к камину спиной.
— С чего бы мне начать? Похоже, мы потеряли свободу или, скорее, папа потерял. Не свободу передвижений, нет, он не пленник, но мы не можем самостоятельно принимать решения: папа принимает решения за меня, а свои решения, мне кажется, тоже принимает не он. Нам не разрешают разлучаться.
Папа запретил мне отсылать письма, пока не ознакомится с ними. Мне нельзя звонить по телефону или уходить куда-нибудь без этого ужасного Гантера.
Даже когда я еду к друзьям, например, к судье Моллисону, это животное сопровождает меня. Папа говорит, что недавно угрожали меня похитить. Не верю этому, но даже если бы это было правдой, то Саймон Кеннеди, шофер, лучше Гантера. Я никогда не остаюсь одна. Когда нахожусь на Х-13, я не пленница — просто не могу уехать. Но здесь окна моей комнаты забиты, а Гантер проводит ночь в передней, следя...
Последние три слова замерли в наступившей тишине. В своем возбуждении, в своем желании поделиться с кем-нибудь тем, что тревожило ее несколько недель, она вплотную подошла ко мне. Ее глаза уже привыкли к темноте. Она вся задрожала, ее правая рука начала медленно подниматься ко рту, глаза широко раскрылись, она судорожно вздохнула — это была прелюдия к крику.
Но прелюдией все и закончилось. В нашем деле не приходится медлить: я закрыл ей рог ладонью, а другой рукой обхватил ее до того, как она собралась закричать. Несколько секунд она с удивительной силой яростно боролась со мной, затем обмякла в моих руках, как подстреленный кролик.
Это застало меня врасплох — я думал, что времена, когда молодые леди падали в обморок в стрессовой ситуации, давно прошли. Но, возможно, я недооценил ужасную репутацию, которую создал себе, недооценил тот шок, который она испытала после долгой нервной ночи, когда решила прибегнуть к последнему, оказавшемуся напрасным, шагу после недель бесконечного напряжения. Что бы там ни было, она не прикидывалась — это действительно был обморок. Я положил ее на кровать, но потом перенес в свою комнату мне не хотелось, чтобы она лежала на кровати, на которой не так давно убили Яблонски.
Я обладал большим опытом оказания первой помощи, но не знал, как выводить из обморока молодых леди. У меня было смутное подозрение, что любые мои действия могут оказаться опасными, и подозрение это очень гармонировало с моим невежеством в данном вопросе, поэтому я пришел к выводу, что лучше всего — дать ей возможность очнуться самой. Я не хотел, чтобы она очнулась в мое отсутствие и подняла на ноги весь дом, поэтому присел на краешек кровати и стал освещать фонариком ее лицо ниже глаз, чтобы не ослепить ее.
На ней поверх голубой шелковой пижамы был надет голубой стеганый шелковый халат. Туфли на высоких каблуках тоже были голубыми, даже ленточка в волосах была того же цвета. Ее лицо было сейчас бледным, как старая слоновая кость. Ничто не могло сделать ее лицо прекрасным, но мое сердце впервые за последние долгие три с половиной года одиночества внезапно бешено забилось. Нас разделяли лишь 285 миллионов долларов и тот факт, что я был единственным мужчиной в мире, один взгляд на которого заставлял ее от страха терять сознание.
Она пошевелилась и открыла глаза. Я почувствовал, что трюк с Кеннеди — пистолет за фонариком — будет в данном случае иметь негативные последствия, так что просто взял ее за руку, наклонился к ней и сказал мягко с укоризной:
— Молоденькая глупенькая дурочка, зачем ты пришла и выкинула такую плохую шутку?
Удача или инстинкт подсказали мне правильный ход. К страху, который еще метался в ее широко раскрытых глазах, добавилось замешательство.
Убийцы определенного сорта не берут вас за руку и не говорят с вами успокаивающе. Отравители, убийцы ножом в спину, возможно, делают так, но убийцы с моей репутацией — убийцы из любви к насилию — так не поступают.
— Вы не собираетесь больше кричать? — осведомился я.
— Нет, — хрипло ответила она. — Извините, это так глупо.
— Все в порядке, — с воодушевлением произнес я. — Если вы чувствуете себя хорошо, давайте поговорим. Нам надо поговорить, и у нас мало времени.
— Не могли бы вы зажечь свет? — попросила она.
— Никакого света. Просвечивает сквозь шторы. Сейчас нам не нужны посетители...
— Там есть ставни, — перебила она. — Деревянные ставни. На каждом окне в доме.
Толбот — «Соколиный Глаз». Я весь день смотрел в окно, а ставней не заметил. Я встал, закрыл ставни и дверь в комнату Яблонски и зажег свет.
Она сидела на краю кровати, спрятав руки под мышки, будто замерзла.
— Я обижен, — заявил я. — Вы только взглянули на Яблонски и сразу поняли, что он — не проходимец. Но чем больше вы смотрите на меня, тем больше у вас уверенности, что я — убийца. — Она хотела сказать что-то, но я жестом руки остановил ее. — Конечно, у вас есть на это причины. Веские причины. Но они обманывают вас. — Я задрал штанину и показал ей ногу в элегантном темно-бордовом носке и черном ботинке. — Видели их раньше?
— Это Саймона, — прошептала она.
— Вашего шофера. Он дал их мне пару часов назад. Естественно, по собственной воле. Мне потребовалось пять минут, чтобы убедить его, что я не убийца и далеко не тот, за кого меня принимают. Вы дадите мне столько же времени?
Она медленно молча кивнула.
Мне потребовалось даже меньше трех минут, но я опустил эпизод с обнаружением тела Яблонски — она пока не была готова к таким ударам.
Когда я закончил свой рассказ, она недоверчиво спросила:
— Так вы все это время знали о нас? О папе, обо мне и о наших неприятностях и...
— Мы узнали о вас несколько месяцев назад. Не конкретно о ваших неприятностях, какими бы они ни были, нет, мы узнали лишь, что генерал Блэр Рутвен впутался во что-то, во что не имел права впутываться. И не спрашивайте меня, кто это «мы» или кто я такой, потому что я не люблю отказываться отвечать на вопросы, да и для вас так будет лучше. Чего боится ваш отец. Мери?