Макнамара Кристофер Лоуренс. Горец IV

   — Не бойся, сир… Моя просьба тоже не составит тебе ни труда, ни опасности. Мне нужно задать несколько вопросов одному из Мастеров, состоящих при твоем дворе. А ты — отдай ему приказ, чтобы отвечал он правдиво!
   — Есть ли у тебя основания сомневаться, что он и без моего распоряжения будет отвечать правдиво?
   — Пожалуй, нет. Но ты все-таки этот приказ отдай. Это — моя цена.
   — Твоя цена? — резко переспросил Джемс. Давно уже никто не осмеливался говорить с ним так.
   — Да, моя цена, — Дункан кивнул спокойно и твердо.
   И король, подумав, кивнул в ответ, соглашаясь с его правотой. За необычное дело — необычная плата.
   — Имя Мастера? — спросил Джемс теперь тоже спокойно.
   — Мак-Фуад.
   — Этерскел Мак-Фуад? — брови короля поползли вверх.
   Дункан тоже не смог сохранить на своем лице маску безразличия. Но почти сразу же он овладел собой.
   — Малое имя его не знаю. А имя клановое — Мак-Фуад.
   — Н-ну, хорошо… — уголки губ Джемса тронула легкая усмешка.
   — Если будешь после боя в состоянии задавать вопросы — то задашь свой вопрос ему. И ответит он тебе — или я не король!
   Недаром жаждал король насладиться зрелищем секирного боя. И недаром жаловался, что трудно было найти ему на это охотников.
   Секира — символ славного прошлого Шотландии. Именно славного. Но — именно прошлого.
   Еще во времена прадеда, даже деда Джемса VI, каждый тан выводил в поле сотни секироносцев. А теперь для подсчета численности войска — уже другие мерки требуются.
   Количество клеймор. Число кавалерийских пик. Даже число презренных мушкетов — тоже учитывается!
   Нынешние старики еще помнят: когда были детьми, — рассказывали им деды, как они — деды — в молодости владели секирами. Но любое воинское искусство забывается, если стоят за ним только предания, а не живые мастера.
   Так что даже странно, где сумел найти Джемс знатока секирного боя…
   Ныне — алебарды в ходу. Алебарда секире действительно чем-то сродни. Но родня они не близкая.
   Алебарда — скорее копье, чем топор. И скорее крюк, чем копье.
   К тому же это оружие, по сути, не предусматривает поединка. Редко-редко сходятся в бою воины с алебардой против алебарды.
   В основном — пеший против конного применяет ее. А так как кавалерист ныне почти всегда облачен в доспехи — то широко используется крюк на обухе. Чтобы, зацепив, сдернуть с седла.
   И узкий копейный наконечник тоже часто используют. Чтобы вонзить его рыцарю в стыки лат.
   А вот секирное лезвие — куда реже применяется. И нет обычно у алебардщиков достаточного навыка рубки им.
   Все это отнюдь не волновало Дункана. Он был спокоен.
   Потому что стараниями Конана он давно уже миновал ту ступень боевого мастерства, где требуются «навыки» как таковые. И тип оружия — для него тоже не важен был.
   Столь уверен в себе был Дункан, что это помешало ему заметить: его Учитель сейчас не может похвастать таким же спокойствием…
   Говорили в старину: только Мастер может одолеть Мастера.

36

   Для боя отвели отдельный зал.
   Не принято было делать из таких боев публичное зрелище.
   Однако и в полной тайне хранить их — тоже не принято было.
   Поэтому, кроме короля, занявшего почетное место, вдоль одной из стен этого зала выстроились человек пятнадцать. Латники из числа охраны, придворные…
   Ни одного хайлендера не было видно среди них. Впрочем, где-то в заднем ряду, кажется, стоял какой-то старик в клетчатом килте.
   Вот именно — кажется… Не разглядеть сквозь живую стену придворных.
   Конану не пришлось смешиваться с этой толпой. Ему дворцовый церемониймейстер определил место рядом с креслом короля, справа от подлокотника.
   Ну естественно: он ведь спутник того, кто будет сейчас участвовать в схватке…
   Место это было престижным, но оно не давало полной Конану возможности свободно перемещаться по залу.
   А сойти с него — значило уж очень явно нарушить этикет.
   Столь демонстративное нарушение не пошло бы на пользу ни ему, ни Дункану.
   Поэтому, хотя Конан сразу ощутил, что присутствие чужой ауры усилилось — со своего места он не смог определить ее точный источник… В данном случае это было очень сложно.
   Они вошли в зал из двух противоположных дверей — Дункан и назначенный ему противник. Каждый нес на плече боевую секиру.
   Старинную секиру, с топорищем в полтора ярда, для двуручного захвата. А по лезвию были вычеканены руны — такие же, как на древних камнях.
   Видно, никак не желают руны отпустить от себя Дункана Мак-Лауда. Всегда появляются они в самые опасные моменты его жизни.
   Вошли они в зал — и сразу бросились друг к другу, занося древнее оружие. И закружилась перед глазами зрителей карусель боя…
   Противник — имя его так и не было названо — был на полторы головы выше Дункана. И широкий разворот плеч его бугрился глыбами чудовищных мышц.
   И вместе с тем какая-то неуловимая плавность и мягкость сквозила в каждом его движении. Мягкость, столь не свойственная обычно этаким гигантам.
   Не бык, а тигр…
   Что-то странно знакомое различил Дункан в манере перемещений, атак и уклонов своего врага. Но не сразу смог он распознать, что именно.
   Эту странность Конан тоже уловил почти сразу. И уж он-то сумел тут же определить ее источник…
   Не от второго ли из бойцов исходит аура бессмертия?
   И хотя поединщики кружили по залу, постоянно меняясь местами, Конан все же сумел вскоре «нащупать» ауру того из них, который его интересовал.
   И понял, что все — не так просто…
   Смертен был этот единоборец. Смертен наверняка и безо всяких оговорок.
   Раны у него должны затягиваться с не большей легкостью, чем у обычного человека. И срок его жизни — обычен. Но…
   В том-то и дело — «но»!
   Но сражался он так, как только бессмертным дано сражаться. Значит, если не он сам, то его Учитель…
   Эту мысль Конан не успел додумать до конца. Ведь и сам он тоже был Учителем — следовательно, должен был следить за своим учеником.
   А ход боя сейчас резко изменился.
   Впервые за долгий срок Дункан встретил равного себе противника. Вернее, почти равного.
   Почти…
   Сумел ли он подобрать ключ к Мастеру секиры или в дело вступила усталость, гораздо скорее одолевающая смертных, чем бессмертных, — но с определенного момента бой стал походить уже не на схватку за жизнь, а на игру в кошки-мышки.
   Кошкой был Дункан. Мышкой — его безымянный противник.
   Если, конечно, возможна мышь, превосходящая ростом кота…
   Взмах — и Мастер Секиры, встретив на своем пути пустоту, падает, увлеченный силой удара. Падает, как хорошо тренированный человек, перекатывается — и вот уже снова на ногах.
   Потом — еще раз удалось ему упасть так, чтобы сразу подняться. И еще один раз.
   А вот на четвертый раз, поднимаясь, он увидел занесенную прямо над ним секиру. И понял, что любое движение будет стоить ему жизни.
   Впрочем, неподвижность тоже отнюдь не гарантировала…
   И тогда, не выдержав, старик из задних рядов — тот, что одет был, как хайлендер, — растолкав придворных, пробился вперед и крикнул что-то, обращаясь к Мастеру Секиры.
   Трудно сказать, услышал ли тот его слова, — во всяком случае, он не повернулся на голос. Все его внимание сейчас было устремлено на вражескую секиру.
   А Дункан столь хорошо осознавал свое преимущество, что позволил себе скосить глаза в сторону старика.
   И вот тогда он все и увидел.
   А увидев — узнал.
   Узнав — понял.
   Во всяком случае, тогда он был в полной уверенности, что понял все.
   Говорили в старину: лишь Мастер может одолеть Мастера.

37

   Увидел Дункан, что старик облачен в тартан.
   И даже с немалого расстояния узнал он цвета этого тартана. Их он накрепко запомнил за те годы, которые копилась в нем месть…
   А узнав рисунок — понял, что перед ним стоит сам Этерскел Мак-Фуад. Значит, именно его клан повинен в гибели Дженет!
   Глава же клана — отвечает за весь клан…
   И еще одно понял Дункан. Понял он причину того странного беспокойства, которое мучило его с момента прихода во дворец.
   А после того, как оказался в этом зале — оно усилилось. Настолько усилилось, что иногда перекрывало даже горячку боя…
   Это была та самая волна, прислушиваясь к которой можно отличить бессмертного от прочих людей.
   И исходила она — от старика…
   Крагер! (Конан рассказывал ему о Крагерах.). Демон в образе человека!
   — Крагер! — выкрикнул Дункан. И оставив поверженного противника, бросился на Этерскела.
   Не нашлось среди придворных мужчины, чтобы стать между ними. А Конан
   — не успел сделать это, сорвавшись со своего проклятого почетного места…
   Старик даже не пытался защищаться. Впрочем, он, кажется, не носил оружия.
   С недоумением смотрел он на свою приближающуюся смерть.
   Это недоумение чуть уменьшило уверенность Дункана. Но не остановило его руку…
   В эти мгновения Конан тоже понял, что происходит. Понял он, что именно сейчас сработала ловушка, поставленная Крагером всех Крагеров. И все остальное — тоже понял он.
   Все!
   Возможно, он все-таки успел бы остановить действие ловушки. Но, бросившись из угла зала к его середине, он увидел, что рановато Дункан сбросил со счетов Мастера Секиры.
   Тот несся следом за ним, в точности повторяя его движения. И вот он уже занес свой испещренный рунами топор, метя Дункану как раз поперек шеи.
   Это — единственное уязвимое место носителя Силы… Еще шаг — и покатится по узорчатым плитам пола его голова.
   Учитель в ответе за ученика.
   Поэтому, когда встал выбор — голова Дункана или голова Этерскела, — Конан не мог избрать второй вариант. А именно такой выбор и встал…
   Отшвырнув в сторону Мастера Секиры (зарубить бы на долю секунды быстрее вышло, но — за что его убивать?), Конан безнадежно повернулся к Дункану. Он уже протянул руку, понимая, что опоздает…
   И опоздал.
   Голубое пламя ударило из перерубленной шеи Мак-Фуада — высоко, до самого потолка зала. И рассыпалось лепестками, кружась в дьявольском хороводе…
   И сквозь гул и грохот высвобождающейся энергии Конану послышался раздающийся откуда-то издалека, словно из иного мира — дикий, безумный смех.
   Это хохотал Черный Воин…
   Говорили в старину: да, лишь Мастер может одолеть Мастера. Но если такое и впрямь произойдет — ничего в том нет хорошего!
   Потому что при этом уйдет из мира частица мастерства…

38

   Когда отбушевал смерч освободившейся энергии, которым сопровождается смерть каждого из бессмертных, Конан огляделся.
   Они были в зале одни.
   Все остальные разбежались — и король, и свита. Даже охрана разбежалась. И ничего странного в этом нет!
   Куда-то исчез и Мастер Секиры. А вот это — уже странно!
   Двое живых в зале. Один труп.
   — Идем… — Конан потянул все еще ошеломленного Дункана за руку.
   — Куда, Учитель?
   — Неважно, куда. Главное — отсюда!
   — Из дворца?
   — Из дворца. Из города. Возможно — из страны… Да живей, пока они выходы не перекрыли!
   Дункан покорно следовал за Конаном. Но вдруг он остановился.
   — Я не сделаю ни шагу, Учитель. Ни шагу не сделаю я во спасение самого себя — пока ты не объяснишь мне, что произошло здесь!
   Конан посмотрел на него больным взглядом:
   — Ты в самом деле хочешь это узнать, ученик?
   — Да, я хочу!
   — Ну что ж — пеняй на себя… Вот что произошло…
   Это было во времена, когда число боевого отряда определяли по количеству секир.
   Когда объединенные войска нескольких кланов, составивших бонд [бонд в Шотландии — письменный договор, который призван точно определять цели и особенности каждой из договаривающихся сторон], одолели клан Мак-Фуадов, — лишь одного человека пощадили они. Одного, а не двух…
   Потому что был Этерскел Мак-Фуад Мастером и Меча, и Тартана. И вовсе не стар он был тогда.
   Чем определяется возраст того, кто неподвластен истинной старости? Почему один из них выглядит на двадцать лет, другой — на сорок пять?
   Это определяется моментом пробуждения Силы. Вне зависимости от того, пробудят ее слова Учителя — или Первая Смерть…
   Ни один из бессмертных не встретился с Этерскелом за девяносто лет, прошедшие от рождения его — до смерти. Это — не такая уж редкость.
   И ни разу за эти годы не пришлось ему умереть от оружия во вражеской руке. Это — редкость куда большая, но тоже в пределах вероятного.
   Вот почему так и не осознал он своей Силы.
   И жил он, как положено жить хайлендеру, ушедшему жить в Лоуленд.
   Увидев, что знакомое ему среди прочих искусство секирного боя исчезает, тогда как Мастеров Клинка еще немало — сменил он клеймору на секиру. И достиг с ней мастерского совершенства.
   Поняв, что остался он единственным из Мак-Фуадов и потерял смысл узор кланового килта, — создал он свой собственный тартан. Мастерски создал!
   А обнаружив, что не дано ему иметь своего сына, хотя жизнь его все длится и длится, — набрал он себе учеников. Один из них и был Мастер Секиры…
   Во всем, за что бы ни брался горец, удавалось ему достигнуть поистине горных высот. Но ни он, ни враги его, ни друзья не знали — в чем же секрет этого?
   А секрет заключался в том, что многое может Сила, даже если не осознана она…
   Как попал тартан его работы к дому Дункана? А не все ли равно?
   Быть может, овладел Черный Воин сознанием кого-нибудь из учеников Этерскела. Ведь смог же он проделать это с учениками Катрин и с самой Катрин!
   А овладев, — вынудил их отправиться в длительное путешествие только для того, чтобы произвести жестокий налет… Могло быть такое?
   Могло.
   Могло и иначе быть все: если, к примеру, налетчики овладели самой тканью тартана (тартан не продают — но можно ведь украсть, можно снять с убитого). Тогда — еще проще получается…
   Тогда Черному Воину предстояло подчинить себе мысли уже их самих. А это недолго сделать… Разбойники, изгнанные своими кланами, часто надевают чужие цвета.
   Так ли дело обстояло, а может быть — иначе, ясно одно…
   Чужими руками расправился Черный Воин с одним из бессмертных. Потому что все, в ком заключена Сила, являются ему помехой на пути к Абсолютному Могуществу.
   Именно все! Борются ли они с ним сознательно — как Конан, или не осознают этой борьбы — как Этерскел.
   Даже те для него помеха, кто борется с ним плечом к плечу, продавшись Злу всей душой. Даже остальные Крагеры…
   Потому что остаться должен — только один!
   Как выяснится вскоре, не одного, а двух бессмертных сумел убрать со своего пути Черный Воин этой ловушкой.
   Двух — и едва сразу трех не сумел…
   Говорили в старину: если враг позволяет схватить себя за правую руку
   — значит, оружие у него в левой руке…

39

   Это действительно выяснилось вскоре. Уже через несколько минут.
   Конан и Дункан еще не успели выбраться из дворца — как вдруг слитный топот множества ног, шагающих навстречу, заставил их остановиться.
   Повернуть обратно, попытаться найти другой выход? Поздно. Сзади — тоже гул марширующих сапог.
   Наверное, вся охрана дворца спешит сейчас к этому выходу. И гарнизон города, должно быть, тоже поднят по тревоге… Плохо дело!
   Не потому плохо, что не удастся проложить дорогу к свободе. Это как раз удалось бы… Нет еще такого отряда, который сумел бы надежно преградить путь двум носителям Силы! Однако, чтобы пробиться — надо будет убивать. Людей. Смертных. Виновных лишь в том, что они намереваются выполнить свой долг.
   Эта мысль сейчас была ненавистна Дункану. А Конану она всегда была ненавистна.
   Они остановились и стали спокойно ждать, когда стража появится из-за поворота.
   Трудно сказать, как могло бы все обернуться. Возможно, им бы и удалось обойти эту преграду. Ведь стражники почти наверняка не знали, кого именно им поручено задержать!
   Однако случилось так, что впереди того отряда стражников, который вышел на них, шагал недавний противник Дункана.
   Мастер Секиры.
   Он успел прямо поверх обычной одежды накинуть клановый тартан-плащ и юбку-килт. Тех самых цветов…
   И та же секира все еще была в его руках. А по щекам пролегли влажные дорожки.
   Воистину: дороже родного отца был ему Учитель. И не был он намерен жить, если Учитель не отомщен.
   Страшная это сила — месть… На себе самом испытал Дункан ее коварство.
   Дальнейшее произошло мгновенно.
   Дункан и Мастер Секиры встали друг против друга. Обменялись взглядами. В одном взгляде была жгучая ненависть, в другом — пустота была…
   И, одновременно взметнув оружие, — ударили. Тоже одновременно. Целясь друг другу в узкий промежуток между подбородком и ключицами.
   Конан словно только сейчас увидел, что хотя на боку у Дункана уже висит палаш, отстегнутый было перед схваткой в том самом зале, но в руках у него — все еще зажата секира.
   Редко приходилось видеть Конану, чтобы два взмаха совпали в такой точностью…
   Никто из этих двоих не думал о защите. Думали лишь о том, чтобы поразить противника.
   Мастер Секиры — потому, что ненавидел своего противника, считал его даже не противником, а врагом. А как же иначе?
   А Дункан — потому, что чувствовал свою вину… И потому, что знал о том, какова бывает боль души. Больше, несравненно больше, чем боль тела при самой лютой пытке!
   И не мог он допустить, чтобы кто-то по его вине продолжал влачить жизнь с неисцелимо изувеченной душой…
   Одна голова отскочила сразу — и кровь ударила из открывшихся артерий тугой струей, высота которой была не менее полудюжины ярдов.
   А вторая, оставшись на перерубленной шее, удержалась там несколько жутких секунд. Лишь когда рухнуло тело, она откатилась в сторону.
   …И бежали солдаты в ужасе перед голубым кружащимся вихрем — бежали под треск сыплющихся с железных доспехов искр и грохот самопроизвольно разряжающихся мушкетов…
   Ни один из них не был в зале, когда такой же вихрь вырвался из обезглавленного тела Мак-Фуада. А тот, кто был, тот, кто привел их — лежал теперь на земле. И голова его тоже отделилась от туловища.
   Говорили в старину: если «кошелек или жизнь» — тогда жизнь. Если «честь или жизнь» — тогда честь.

40

   Они бежали. Поэтому и Конан тоже сумел бежать.
   Вернее, даже не бежать — уйти… Он не унизил себя бегством.
   Та часть мозга Конана, которая еще сохранила способность размышлять, должна была испытать удивление при виде того, что больше никто не встретился ему на пути. Но удивления Конан не испытал — принял все как должное.
   Действительно, народ отнюдь не высыпал на улицы. Совсем наоборот!
   Город словно обезлюдел. Конан брел, не оглядываясь по сторонам, но даже в таком состоянии он заметил, что не только ворота закрыты, — но и опущены ставни на окнах.
   Не более получаса потребовалось ему, чтобы выйти за пределы города — таков был тогда Эдинбург… Еще сколько-то минут — и городская стена с выступами башен тоже скрылась из виду…
   Ничего больше не напоминало о столице. Словно и не было ее.
   Он шел, тяжело ступая. Не знал, куда идет, не знал, зачем. Шел — и разговаривал на ходу сам с собой.
   Или не с собой он говорил?
   — Тяжело мне, Учитель…
   — Не раз жаловался ты мне на это, когда был учеником. Теперь — ты сам уже стал Учителем. И когда же было тяжелей?
   — Сейчас…
   — Что ж, растет тяжесть — растет и сила, чтобы нести ее!
   — Зачем — нести?
   — Недавно тебе задавал этот же вопрос твой ученик. Вспомни, что ты ответил ему!
   — Да, я нашел ответ… И вот — нет больше моего ученика!
   — Я понимаю — это нелегко…
   — Как ты можешь понять это, Рамирес… Разве тебе приходилось терять учеников?!
   — Мне — многое что приходилось… — Рамирес усмехнулся в усы. Усмешка эта была горькой.
   И Конан вспомнил Священный отряд, оставленный без помощи. А потом он вспомнил еще один Священный отряд, — брошенный под дула бомбард, на убой…
   — Ты прав. Прости меня, Учитель…
   — Видишь — ноша Учителя уж никак не легче ноши ученика…
   — Вижу. И все-таки совесть моя неспокойна. Ведь я сам выбрал его себе в спутники…
   Слышно было, как Рамирес рассмеялся в своем далеке:
   — Ты? Ты выбрал его?!
   — А разве нет?
   — Нет! Не ты выбрал его, и не я выбрал его, и не он выбрал для себя эту участь. Вспомни…
   И Конан снова вспомнил.
   Вспомнил, как разговаривали они в космическом Нигде. Вспомнил он и древнюю притчу о том, какого рода сопровождающий нужен сильному путнику.
   Вспомнив все это, он в ярости ударил кулаком по эфесу меча.
   — Я знаю, что ты скажешь, Рамирес! Ты скажешь: «Имя того, кто выбирает — Судьба!» Так?
   — Ну… Пожалуй, так… — казалось, что голос Рамиреса звучит неуверенно.
   — Значит — мы в ответе за Судьбу!
   — За Судьбу нельзя быть в ответе… — с прежней неуверенностью возразил Рамирес.
   — Значит — можно! Можно все, кроме одного! Нельзя — делать человека целью!
   — Смотря какова эта цель…
   — Да какова бы она ни была! Кстати, какова она в моем случае — помнишь?
   — Помню. Найти ключевой момент…
   — Да. И что же — нашел ли я этот момент? И вообще — искал ли я его?! Нет. Я Дункану помогал в его поисках. А Дункан — совсем другое искал…
   — И теперь я сам найду себе цель… — продолжал Конан. — Дункан просил дать цель ему — и я дал… Месть! И теперь я вижу, к чему это привело…
   Шаг за шагом Конан все больше удалялся от города. Он знал, откуда он идет. А куда идет — не заботило его.
   — Я — не буду ни у кого просить указаний! Приведет мой Путь к какому-нибудь «переломному моменту» — хорошо. Нет — значит, нет…
   Долго молчал Рамирес, прежде чем ответить. Но наконец нашел нужные слова:
   — Ну что ж… Если так — то я, видимо, не могу больше считаться твоим Учителем. Но все-таки одно указание я тебе еще дать могу… Посмотри вокруг! Тебе кажется, что ты идешь, куда глаза глядят? И куда же они глядят у тебя, а?
   Конан посмотрел вокруг.
   Все-таки Рамирес был прав. И значит, он не перестал быть его Учителем.
   Конан мог бы дать любую клятву: он не выбирал дорогу. Значит, дорога выбрала его?
   Не дорога — Путь…
   Он стоял на том самом тракте, который вел к Катрин и ее Школе.
   И из того же далека, откуда только что слышалась речь Рамиреса, долетел теперь женский голос:
   — Да, любимый… Иди туда, иди!
   — Как могу я… — попытался возразить Конан. И осекся на полуслове.
   Словно серебряный колокольчик вывел далекую трель… Это рассмеялась женщина.
   — Конечно, не можешь, любимый! Конечно, не можешь ты забыть меня… Но если Герда не ревновала тебя к Бренде, а Бренда — к Луизе, то неужели мы трое приревнуем тебя к Катрин, четвертой из нас?
   И снова пропел серебряный колокольчик, но уже тише, уже в большем отдалении:
   — Пора, наконец, найти тебе женщину, которая не будет стариться, как не будешь стареть и ты…
   Конан ждал, вслушиваясь в тишину. И когда он уже не надеялся услышать продолжение, — вот тут-то оно и последовало.
   — Помни: ты нужен там… — чуть слышно донеслось до него порывом ветра.
   И больше — ни слова…
   Говорили в старину: если ты уже готов уйти в иной мир — вспомни, все ли ты сделал в этом…

41

   Конан почти дошел до того места, куда лежал его Путь. Он знал теперь, что надлежит ему делать.
   Цель его — множить число знаний о Силе. И помогать множить число тех, кто обладает Силой. До тех пор, пока весь род человеческий не приобщится к ней…
   Это работа — не на десятилетия. Пожалуй, даже и не на века.
   Что ж, времени ему — не занимать. Да и не одинок он будет на этом Пути…
   Пожалуй, это новый выбор для бессмертного — творить Жизнь. А если так…
   Если так — зачем ему носить с собой Смерть?
   Смерть мерно покачивалась при каждом его шаге, прикрепленная к поясу. Мощная, стремительная и безжалостная смерть — в лакированных ножнах с костяной рукоятью…
   Меч-катана.
   Много веков прошел с ним вместе этот меч, и жизней он унес не меньше, чем иная война. Не пришла ли пора им расстаться?
   Конан бережно обнажил древний клинок и долго смотрел на него. А потом вложил обратно в ножны.
   Потому что не было злобы в оскале дракона, голова которого красовалась на рукояти.
   Потому что не меч есть все, а все есть меч.
   Потому, что высшая цель меча — не приносить смерть, а дарить жизнь…
   Тропа огибала холм. Сразу же за поворотом она раздвоится: основная дорога уйдет к горам, на север, а маленькая, скрытая умной травой тропинка, отклонится влево.
   К Школе…
   Конан сделал шаг за поворот — и замер. Всего несколько минут прошло. А Судьба уже подтверждает, что прав он был, не расставшись с мечом.
   Видно, именно сейчас пришло для меча время дарить жизнь, принося смерть…
   Уже не скрывала трава тропинку. Она была безжалостно измята, вытоптана четырьмя парами ног.
   Четверо шли к увитому плющом дому, безошибочно выбирая путь.
   Первого невозможно было спутать ни с кем. А даже если его самого не узнать, — то меч его ни с каким другим не перепутаешь.
   Это — огромный меч-эспадон. Он лежит у идущего на плече, уже заранее извлеченный из ножен.
   Меч второго — почти столь же велик. Сам второй из идущих к дому тоже ростом почти не уступает первому.
   Лица его не видно, оно полускрыто странной маской, напоминающей забрало шлема. Впрочем, эту маску вполне можно считать его лицом…
   Третий — худощав, быстр в движениях. Вместо меча у него на поясе — слабо изогнутая сабля европейского образца.