– Не волнуйся, – пообещал Каспар. – Я не позволю ему снова причинить тебе вред.
Каспар опустил монету в руку грума, держащего под уздцы его лошадь, довольный тем, что за это время слуга расчесал серебристую конскую гриву и хвост и даже смахнул пыль с копыт. Ухватившись за рог на передней луке седла, он запрыгнул на спину лошади и бросил взгляд на дом Анастасии, женщины, которую он готов был защитить от любых невзгод.
Они утешались в объятиях друг друга несколько минут, затем Анастасия извинилась, и Каспар решил, что должен оставить ее наедине с горем. Аромат ее волос и кожи все еще щекотал его ноздри, когда посол и Рыцари Пантеры направили коней обратно по Магнусштрассе.
На город спустились сумерки, солнце медленно тонуло за рядами домов на западе. В конце улицы Каспар увидел шестерку всадников, вырисовывающихся черными силуэтами на фоне угасающих закатных лучей, и вздрогнул, узнав самодовольного хлыща Сашу Кажетана. Он и пятеро его мускулистых, ощетинившихся оружием приятелей ехали легким галопом навстречу послу; лицо предводителя было каменным, в фиолетовых глазах пылала ярость.
– Кровь Сигмара, только не это, – прошипел Каспар сквозь зубы.
Двое Рыцарей Пантеры послали лошадей вперед, обернули поводья вокруг левых рук, а правыми угрожающе сжали мечи.
Каспар приказал:
– Игнорируйте их! Попробуем разминуться.
Валдаас кивнул, и они втроем направили лошадей к краю улицы, держась между людьми Кажетана и послом.
Но Кажетан не пожелал, чтобы его огибали, – его воины рассыпались цепью, перегородив улицу. Рука Каспара скользнула под плащ и расстегнула кобуру пистолета.
– Что ты тут делаешь? – рявкнул Кажетан.
Каспар даже не посмотрел на него, глядя в конец улицы и поглаживая пальцем изогнутый серебряный курок. Там темнели фигуры еще каких-то всадников, но в сиянии садящегося солнца нельзя было различить, кто они. Каспар и рыцари продолжали двигаться вперед, но Кажетан и его воины ловко заставляли своих коней пятиться. Наконец боец на мечах скрестил взгляды с Каспаром.
– Я задал тебе вопрос, имперец.
– А я пренебрег им.
Сабля Кажетана оказалась в его руке так быстро, что Каспар даже не заметил момента, когда она покинула ножны.
– Когда я задаю вопрос, то жду ответа.
Валдаас и его товарищ быстро выхватили мечи, и, понимая, что ситуация в любой момент может выйти из-под контроля и вспыхнуть от малейшей искры, Каспар заявил:
– Я навещал друга, если тебе угодно знать. Госпожа Вилкова пригласила меня посетить ее, и я принял это великодушное приглашение.
– Я же сказал тебе держаться от нее подальше!
– Я делаю что хочу, герр Кажетан, и не считаю, что обязан советоваться с вами, кого я могу навещать, а кого – нет, – ответил Каспар.
Он увидел, что взгляд Саши уперся в его плечо, и тотчас понял, на что смотрит боец.
Размазанная тушь с ресниц Анастасии.
Глаза Кажетана расширились, а челюсть отвисла.
Каспар понял, что сейчас случится, и выхватил пистолет, прицелившись прямо между глаз Кажетана. Боец застыл, уголок его рта дрогнул в натянутой улыбке.
– Собираешься пристрелить меня, имперец?
– Если придется, – ответил Каспар.
– Если ты это сделаешь, мои люди убьют тебя, – заверил Кажетан.
– Да, вполне вероятно, но ты все равно будешь мертв.
– Это не важно, – пожал плечами Кажетан, и Каспар был потрясен, увидев, что боец действительно так считает.
Оцепенение растянулось на долгие секунды, а потом из-за спины Кажетана послышался невыразительный голос:
– Посол фон Велтен, Саша Кажетан, буду признателен, если вы оба опустите оружие. Мои люди целятся в вас из мушкетов, и, смею заверить, они отличные стрелки.
Взгляд Каспара неохотно оторвался от зрачков воина, и посол увидел Владимира Пашенко и десяток конных чекистов с короткоствольными карабинами, направленными на них.
– Пожалуйста, – настойчиво произнес Пашенко. Десять мушкетов громко и слаженно щелкнули затворами.
Каспар снял палец с курка и медленно убрал пистолет в кобуру, а Кажетан так же неохотно вложил кривую кавалерийскую саблю в ножны.
Предводитель чекистов тронул поводья, заставив свою лошадь вклиниться между конями посла и Кажетана.
– Кажется, вы притягиваете неприятности, герр посол, – заметил Пашенко.
– Ваши люди следили за мной? – спросил Каспар.
– Конечно, – ответил Пашенко так, словно это была самая обычная вещь в мире, и почему-то Каспара это не удивило. – Вы потенциальный подозреваемый в расследовании убийства, почему же мне не установить за вами наблюдение? Похоже, получается, вы должны быть счастливы, что я это сделал. Уверен, сегодняшняя маленькая драма закончилась бы для вас очень плохо, если бы не наше вмешательство.
Кажетан усмехнулся, и внимание Пашенко переключилось на него.
– Не думай, что твоя репутация защитит тебя от меня, Саша. Позволь я тебе убить этого человека, тебе бы пришлось станцевать джигу в петле на площади Героев раньше, чем закончилась бы неделя.
– Хотел бы я посмотреть, как это у тебя получится, – сказал Кажетан.
Он плюнул на землю перед Каспаром, развернул лошадь и поскакал галопом на восток; его люди поспешили следом.
Напряжение медленно покидало Каспара, пока он следил за отступлением Кажетана. Он провел рукой по волосам и выдохнул – только сейчас посол обнаружил, что задержал дыхание.
– На вашем месте, – посоветовал Пашенко, – я бы избегал этого человека. Он влюблен в госпожу Вилкову, а любовь делает мужчину глупцом.
Хотя Каспар и презирал чекиста, он заставил себя быть вежливым:
– Спасибо, герр Пашенко, за то, что пришли на подмогу. Ситуация действительно могла выйти из-под контроля.
– Не торопитесь благодарить меня. Я бы с удовольствием позволил Саше убить вас, но он герой нашего народа, и было бы очень прискорбно, если бы мне пришлось его повесить. Меня бы все осудили.
Пашенко отвел лошадь и сказал напоследок:
– И помните: ваше привилегированное положение, герр посол, ничего не значит, ибо я буду помнить, на кого вы направили этот пистолет.
Глава 5
Первый снег выпал в сумерках Миттхербста в день, посвященный Ульрику, богу битвы и зимы. Жрецы Ульрика бурно радовались пушистым хлопьям, медленно спускающимся со свинцового неба, провозглашая, что милость волчьего бога с ними. Остальные были менее уверены в этом, зная, что снег и снижающаяся температура наверняка принесут массу страданий тысячам беженцев, наполнившим город и живущим в продуваемых всеми сквозняками холщовых палатках за стенами города в неимоверно разросшемся лагере.
Каждый день поток беженцев с севера нарастал, пока царица не вынуждена была отдать приказ запереть городские ворота. Кислев просто не мог вместить еще больше людей. С практичностью, свойственной кислевским крестьянам, многие просто решили отправиться дальше на юг, к Империи, стремясь увеличить расстояние между собой и угрозой уничтожения. Остальные, выстроив убогие стены из своего скудного имущества, остановились под стенами города, возле бойцов Империи и солдат Кислева.
Число людей росло, и имя чудовища, изгнавшего их из родных домов, звучало все чаще и чаще. Все началось с робкого шепота освещенных кострами бесед и выросло до ужасающих размеров – имя твари само по себе обрело силу. Рассказывали о станицах, выжженных дотла, о зарубленных женщинах и детях. Монстру приписывались все самые жестокие зверства, и с каждым днем все больше и больше историй о варварах переползало от костра к костру.
Говорили, что вражеские воины вспороли животы каждой живой душе в станице Рамаежек, а потом насадили людей на заостренные бревна частокола. Долго еще стервятники расклевывали их тела, и эта жуткая сцена стала памятником триумфу чудовища.
Кто первым назвал имя твари – загадка. Возможно, оно было вовсе и не именем, а плохо расслышанным боевым кличем или проклятым талисманом, перешедшим к выжившим для того, чтобы они могли донести ужас этого звука до южных земель.
Однако оно было произнесено, имя Альфрика Цинвульфа, верховного атамана северных племен и любимого лейтенанта самого Архаона – он шел на Кислев. Войны в Кургане не новы, и старейшие мужчины и женщины степей знали многих кровожадных главарей варваров – те приходили и уходили. Они знали, что северные племена то и дело совершают набеги на их земли, но даже они понимали, что на этот раз все по-другому.
На этот раз племена идут не грабить – они идут уничтожать.
Каспар, стоя на зубчатом бастионе городских стен, смотрел, как падает с потемневшего неба снег, испытывая опасение и облегчение разом. Снега замедлят продвижение армии и, по всей вероятности, заставят ее отступить на зимние квартиры – или солдаты будут голодать и замерзать до смерти.
Хотя снегопад был негуст, Каспар знал, что до диких морозов кислевской зимы осталось не больше пары недель – в лучшем случае. Она стиснет нацию в своих ледяных объятиях, похоронит землю под бесконечным снежным саваном. Кислевиты называли это время распутицей, что означало бездорожье; путешествия становились практически невозможными, поскольку все тропы и дороги скрывались под глубокими белыми сугробами.
Он отвел взгляд от стен и витых колонн дыма, колеблемых жестоким ветром, дующим с севера. Сотни маленьких костерков собирали вокруг себя людей, которые в поисках тепла теснились у огня. Самые уязвимые уже умерли – старики и новорожденные не могли выжить без еды на свирепом холоде. Стоящие поблизости солдаты, лишенные припасов и новостей из дому, питались немногим лучше, так что об их боевом духе и говорить не стоило.
Каспар знал, что моральное состояние солдата и его готовность к действиям поддерживают очень простые вещи. Пламенная речь командира, конечно, могла бы разжечь огонь в его сердце, но горячую еду и каплю алкоголя он оценил бы гораздо больше. Пока что бойцы Империи не имели ни того, ни другого, хотя Каспар собирался исправить положение.
Он наблюдал, как колонна из пятнадцати длинных речных судов величаво скользит по Урской, бесшумно разрезая темную воду, направляясь к опускающейся решетке западного шлюза. Матросы переднего корабля спустили паруса, и тени высоких стен проглотили судно. Каспар увидел написанное на корпусе над самой ватерлинией название и продолжил следить за кораблем, прошедшим ворота шлюза и поплывшим дальше вверх по реке, к докам.
Павел Коровиц и Курт Бремен взобрались по лестнице на укрепления и присоединились к послу.
– Это они? – спросил Бремен. Каспар кивнул:
– Да, первое судно – «Дева Шиирлагена», это они. Твои люди готовы?
– Мы готовы, – подтвердил Бремен.
– Тогда идем, – сказал Каспар.
Они последовали за судами, движущимися в главный порт города. Каспар не был моряком, он с юности ненавидел любые виды морских путешествий, но даже он мог сказать, что корабли опасно перегружены – медленные воды реки едва не переливались через планшир. Несколько раз они теряли караван из виду, поскольку приходилось пользоваться окольными путями, чтобы избежать улиц, забитых народом, но корабли каждый раз легко находились – река не изобиловала судами, большинство капитанов уже отвели свои шхуны на юг, присоединяясь к Талабеку, стремясь к Альтдорфу и Нулну.
Прохожие одаривали их любопытными взглядами: человек явно высокородный скакал рядом с бородатым кислевитом на надрывающемся битюге с покатой спиной, из тех, что обычно тащат телеги, в сопровождении шестнадцати рыцарей в сверкающих латах. Экипаж судов недолго оставался в неведении об их присутствии – матросы на палубе громко окликали всадников.
Каспар и рыцари игнорировали вопли; но Павел не удержался:
– Какие новости с юга?
– Вольфенбурга больше нет, – проорал в ответ моряк.
– Его стерла с лица земли страшная буря, – крикнул другой. – Говорят, тут не обошлось без темной магии!
Каспар не мешал Павлу «беседовать» с людьми на шхунах, он был слишком сосредоточен на первоочередной задаче, чтобы перешучиваться с теми, с кем, возможно, вскоре придется ругаться. Он ждал каравана, ведомого «Девой Шиирлагена», с тех пор, как получил письма из Альтдорфа, то есть уже четыре дня.
Украшенные гербами Второго Дома Вильгельма и Имперского Комиссариата бумаги требовали ответа на вопрос, какие действия предприняты для предотвращения дальнейшего расхищения посылаемых товаров. Каспар понятия не имел, о чем идет речь, пока не потратил день на наипротивнейшее занятие – изучение записей прошлого посла. Собрав все воедино, он понял, почему имперское подразделение в Кислеве голодает в то время, как зернохранилища города набиты зерном. Они также в некотором смысле объясняли, почему власти Кислева до сих пор встречали просьбы об аудиенции вежливыми отказами.
Оказывается, припасы прибывали в Кислев, но не доходили до тех, кому предназначались. Двенадцать последних месяцев распределением продовольствия, оружия и всякой всячины, которая требуется нации и ее союзникам во время войны, по поручению Имперского Комиссариата занимался купец из Хохланда, некий Матиас Герхард. Император не скупился, отправляя товары в Кислев, но очень немногое достигало тех, кто действительно отчаянно нуждался.
В письмах говорилось о постоянных кражах со складов Матиаса Герхарда, и, хотя купец докладывал об усилении бдительности, похоже, ничто не могло предотвратить обильное утекание припасов из его хранилищ. Герхард винил бездеятельность кислевитов, и сидящим в Альтдорфе могло показаться, что их северные соседи – варвары, обрекающие себя на голод и поражение из-за собственной лени и глупости. Но здесь, в городе, было ясно, что ни у кого нет достаточно средств для того, чтобы выжить, и что товары украдены, только не разбойниками.
Злость Каспара на Тугенхейма возрастала по мере того, как он читал дневник этого человека. Бывший посол должен был знать, что столь необходимые всем припасы похищаются тем, кому доверено их распределять, и ничего не сделал, чтобы прекратить это.
Что ж, у нынешнего посла найдется, что сказать по этому поводу.
К тому времени, как они добрались до пристани, «Дева Шиирлагена» уже приступила к разгрузке. Причалило еще несколько судов, матросы с них привязывали толстые канаты к железным швартовым тумбам, а остальные шхуны ждали своей очереди. Облегчение команды «Девы Шиирлагена», прибывшей, наконец, к месту назначения, было очевидным, а капитана корабля, кажется, даже не тревожил непомерный сбор за стоянку у причала.
Портовые грузчики в теплых плащах тащили на талях десятки ящиков, бочек и тяжелых мешков, опуская их с палубы на мощеную набережную, где уже ждали широкие телеги. Грузный мужик, с густой, кустистой бородой, перешучивался с капитаном корабля, которому, по-видимому, больше всего хотелось просто разгрузить свое судно и побыстрее отчалить.
– Рассыпаться! – приказал Каспар. – Не позволить ни одной из этих телег уехать.
Бремен кивнул и ткнул затянутым в кольчугу кулаком в сторону трех дорог, бравших свое начало у пристани. Рыцари направили туда лошадей и, растянувшись стальной цепью, преградили проход к причалу. С опущенными забралами они представляли собой внушительное и грозное зрелище, и, хотя никто из них и не обнажил оружия, солдаты, несомненно, внушали страх.
Матросы и грузчики, наконец, заметили присутствие рыцарей; их взгляды смущенно шарили по докам, когда Каспар, Бремен и Павел подскакали к ним. Несколько человек украдкой потянулись к ножам и дубинкам, но лязг шестнадцати лихо выхваченных острых кавалерийских сабель мгновенно убедил их, что не стоит совершать лишних телодвижений. Рыцари были в явном меньшинстве, но даже портовые задиры-головорезы знали, что им не справиться с тяжеловооруженными и отлично обученными солдатами.
Командир Рыцарей Пантеры и Павел спешились, а Каспар предпочел сохранить преимущество – взирать на всех сверху вниз.
– Что за товары? – спросил он капитана.
– А твое какое дело, парень? – грубо ответил тот.
– Я посол императора Карла-Франца, и вопросы здесь буду задавать я.
Капитан, видя рыцарей и слыша южный акцент Каспара, кивнул.
– Что ж, мы привезли крупу, соль, клинки для мечей, топоры и пшеницу. Все подписано, опечатано и доставлено. А в чем проблема?
Каспар проигнорировал вопрос и обратился к стоящему рядом начальнику причала:
– И куда ты отправишь все это после разгрузки?
Человек не ответил, пока Павел не рявкнул, повторив вопрос Каспара на родном языке кислевитов. Только тогда толстяк, взгляд которого перескакивал с одного собеседника на другого, что-то прорычал. Каспар не понял ни слова, но уловил в потоке хрипа и фырканья имя Герхарда.
– Он говорит, что это припасы для склада Герхарда, – перевел Павел.
– Отлично, – сказал Каспар. – Скажи ему, чтобы заканчивали разгружать суда и наполняли телеги.
– А потом? – спросил Павел.
– А потом мы подождем герра Герхарда, – ответил посол.
Валерий Шевчук притянул поближе к себе жену и двух дочек, чувствуя их ребра сквозь тонкое одеяло, единственное, что отделяло их всех от мучительно холодной ночи. Снег сыпал вперемешку с дождем, но они устроились в хорошем местечке, в одном из многочисленных мощеных проулков города, на щербатой лестнице, ведущей к нише с дверью, давным-давно заложенной кирпичами. Это было лучшее укрытие, которое Валерий смог найти для своей семьи, и теперь стена защищала их от снега и пронизывающих порывов ветра, похищающего тепло тел. Он отвел прядь волос, упавшую на лицо Николь, всем сердцем горюя, что она не подарила ему сына.
Отягощенный престарелыми родителями, не имеющий сыновей, которых можно бы было послать на войну, он изо всех сил старался прокормить семью, и, хотя люди в станице пытались чем-то помочь, они не могли пренебрегать своими семьями ради чужой.
Три недели назад, ночью, его родители покинули станицу, отправившись в продуваемый всеми ветрами край без одеял и еды. Никто не видел, как они ушли; их застывшие тела вскоре обнаружили меньше чем в полулиге от ворот станицы – они лежали посреди дороги, обняв друг друга.
Валерий оплакал их, с благодарностью приняв жертву, и в душе испытал облегчение из-за того, что больше не придется добывать пищу на их долю. До атамана станицы долетало все больше и больше вестей о нападениях на другие поселения, и Валерий решил оставить избу и забрать семью в столицу.
Он погрузил в телегу их скудные пожитки и уехал, уныло распрощавшись с друзьями и соседями. Это было трудное путешествие, в дороге они потеряли младшую дочь – ребенок погиб от лихорадки, с которой не справились травяные настои Николь. Они похоронили девочку в степи и отправились дальше.
Добравшись до столицы, он за жалкие гроши продал телегу и пони и попытался найти хоть какую-то работу и жилище для своей семьи. Не отыскав ни того ни другого, они вынуждены были обосноваться в этом грязном переулке, живя тем, что ему удавалось украсть или приобрести на оставшиеся деньги.
Трижды ему пришлось драться с ворами и прочими негодяями, замыслившими выгнать их из укрытия, но, несмотря на голод и изнеможение, Валерий Шевчук оставался рослым и крепким мужчиной, которого не так-то просто сбить с ног.
Он услышал тихий хруст снега под чьими-то ногами и задержал дыхание. Поступь слишком мягкая для существа, обутого в сапоги, – возможно, это животное, собака, или кошка, или крыса, и от мысли о свежем мясе рот его наполнился слюной.
Валерий осторожно вытащил из потайного чехла нож с костяной рукоятью, единственную вещь, которую он отказался продать, и сбросил с себя край одеяла. Хотя оно и было тонким, мужчина сразу почувствовал, как полоснул по телу мороз. Жена очнулась от тяжелой дремы и открыла поблекшие, глаза:
– Валерий?
– Тихо, Николь, – прошептал он. – Кажется, еда.
Он встал и, прижимаясь к стене, скользнул вниз по ступеням, крепко сжимая нож. Он надеялся, что по улочке бредет собака. Собака – хорошая еда.
Он больше не слышал шума и решил рискнуть и выглянуть за угол ниши, чтобы увидеть жертву.
Но как только голова Валерия осторожно вынырнула из-за каменной кладки, челюсть его отвисла – в тени заснеженного переулка скорчился голый мужчина, очевидно безумец, ибо только сумасшедшему может прийти в голову выйти из дому, не закутавшись в меха или плащ. Что ж, видит Урсан, Валерий не позволит этому лунатику вытеснить его семью из их убежища.
Человек медленно покачивался и бормотал что-то себе под нос, засунув одну руку между ног и скребя корявыми ногтями другой предплечье. Капли крови падали на снег, плавя его.
– Эй, ты, – окликнул чужака Валерий, поднимая нож. – Найди себе какое-нибудь другое место для ночлега.
Человек как будто и не заметил его, бубня:
– Нет, нет, нет. Они просто сны… ты не я…
Валерий, нервничая, сделал шаг по проулку, направив острие ножа на скрючившуюся фигуру.
Голова человека дернулась, и Валерий увидел, что лицо его прикрывает плохо сидящая маска из какой-то сероватой кожи, грубо сшитая и покоробившаяся по краям. Глаза, поблескивающие безумием, уставились на него сквозь узкие прорези.
Псих ухмыльнулся и заявил:
– Ошибка. Я – истинное «я».
И прыгнул. В руке его сверкнул неизвестно откуда взявшийся нож. Лезвие резко опустилось, и Валерий рухнул. Еще живая кровь толчками выплескивалась из рассеченной бедренной артерии. Упав, Шевчук ударился головой о стылые камни.
– Ради Тора, не тронь мою семью! – закричал он. – Я так люблю их, и не важно, что у меня нет сыновей. Я слишком люблю их, чтобы покинуть. Пожалуйста.
Он слышал несущиеся из ниши вопли и шипение, похожее на то, которое издает мясо, жарящееся на сковородке, но не видел, что там происходит. Глотая горькие слезы, слабеющий с каждым мгновением Валерий пополз по снегу к своей семье.
Крики прекратились.
Водопад крови лился по ступеням вниз, скапливаясь лужей у подножия лестницы.
Человек, убивший его семью, шагнул ему навстречу, на его лице, груди и животе блестела кровь, в лунном свете казавшаяся глянцево-черной. Глаза его горели, грудь вздымалась от возбуждения, восторг убийства пульсировал в венах.
Валерий попытался дотянуться до него и почувствовал, что зрение изменило ему – перед глазами все посерело.
– Нет, – произнес человек, мягко оттолкнул его, перевернул на спину и склонился над умирающим.
Окровавленные челюсти открылись шире.
Сумасшедшего вырвало потоком густой пенной крови на грудь Валерия, и станичник закричал в агонии, когда вязкая жидкость зашипела и начала разъедать плоть на его костях.
Он умер, успев ощутить, как чужая рука глубоко проникла в руины его груди.
Сорка услышал, что где-то кричат, но не придал этому значения. В эти дни странным казалось, когда не слышишь, как кто-то мучается. Он быстро шагал по людному проспекту, все еще битком набитому народом, несмотря на темноту и холод. Он догадывался, что некоторым просто некуда идти и что они боятся ложиться в снег, опасаясь, что больше не проснутся.
Под курткой Сорка прятал железную коробочку, не желая выпускать ее из виду, но и страшась держать ее слишком близко к телу. Около шести дюймов в ширину и высоту, коробочка эта была гораздо тяжелее, чем положено предмету таких размеров, и, хотя у Сорки и был замок от почерневшего висячего замка, мысль о том, чтобы открыть коробку, ужасала его до тошноты. С тех пор как Чекатило дал ему эту вещицу и приказал доставить ее по назначению, он определенно чувствовал себя нехорошо.
Он работал на главаря преступной империи Кислева уже почти шесть месяцев, по большей части внушая другим волю своего хозяина путем побоев, поджогов и иных запугиваний. Он был высоким, крепким человеком с полным отсутствием воображения, и его бросало в дрожь оттого, что хозяин доверил ему такую важную миссию.
– Сорка, – сказал Чекатило, – эта вещь имеет для меня огромную ценность. Ее надо доставить ровно в полночь в конец Липовой аллеи. Ты знаешь это место?
Сорка кивнул – в этой аллее он бросил, по крайней мере, три трупа.
– Я тебя не подведу, – пообещал он.
Ему велели пойти в подвал, взять железную коробочку, которую он сейчас и тащил, и немедленно уходить. Кожа Сорки дико зудела, а желудок нещадно крутило. Возможно, рыба, которую он съел на ужин, была тухлой.
Он свернул с Громадного проспекта и срезал путь по лабиринту извилистых улочек, заметая следы и то и дело оглядываясь, чтобы убедиться, что за ним нет «хвоста». Свежий снег затруднял положение, суета на улицах тоже не слишком помогала, но он не видел никого, кто шел бы за ним.
Наконец он добрался до начала Липовой аллеи и в последний раз быстро зыркнул назад. Удовлетворенный тем, что поблизости никого не оказалось, Сорка скользнул в проулок и принялся осторожно пробираться вдоль стен домов. Ага, кто-то уже завалил тут кого-то. Мороз убил запахи, и собаки еще не нашли тела, но очень скоро они разнюхают свежатину.
Из омута теней впереди Сорку окликнул голос:
– Оно у тебя?
Сорка аж подпрыгнул от неожиданности и попытался вспомнить, что ему приказали ответить.
– Да, если у тебя есть деньги.