Он знал, что его жажде искупить грехи уже никогда не утолиться, и безмолвно молил о смерти любое божество, которое, быть может, еще не покинуло его. Но смерть не забирала его. Кажется, даже царство Морра отвергло его. Он не мог винить стражей мира мертвых: в конце концов, кому нужна такая порочная душа, как его?
Он смирился со своим жребием – с вечностью страданий и голода в этой темнице, где нет ничего, кроме мерной капели воды и паршивых крыс.
Одна из этих особей сидела сейчас возле дверей – она протиснулась в камеру сквозь зазор между ржавой железной створкой и рассыпающейся кладкой. Сейчас она скреблась в дыре, выгребая из нее сырые обломки кирпичей, преследуя какую-то свою непостижимую цель.
Кажетан наблюдал за крысой, потеряв счет времени, зачарованный ее прилежным трудом. Наконец она закончила работу и повернула к нему мордочку, пискнув что-то, словно пытаясь передать некое сообщение. Он сделал вид, что ничего не заметил, и грызун шмыгнул ближе, заверещав еще настойчивее.
Он резко выбросил вперед ногу. Крыса метнулась в сторону, но недостаточно проворно – пятка бойца угодила ей по спине и сломала хребет. Человек криво усмехнулся, глядя, как задергался и умер грызун. Пусть он и раздавлен, пусть от него осталась лишь оболочка, но он все еще быстр. Он ногой подтащил к себе зверька, нагнулся и впился зубами в мохнатое брюшко.
Саша чувствовал, как хрустят под его гнилыми зубами тонкие косточки, и смаковал теплую кровь грызуна, хлынувшую ему в рот живительным нектаром. Он проглотил хрящеватый кусок мяса, жадно оторвал еще один и вдруг осознал, что за ним наблюдают. Повернув голову, он увидел большую белую крысу, протиснувшуюся в расширенную дыру в стене. У нее были длинные кривые резцы, вроде кинжалов степных кочевников, и маленькие, горящие злобой глазки-щелки.
Он несколько секунд смотрел на крысу, не замечая капающей с подбородка крови, а та разглядывала его с головы до пят, словно оценивая человека. Вдруг верхняя губа крысы дернулась, полностью обнажив зубы, и она издала долгий пронзительный звук, не похожий ни на что, чего можно было бы ожидать от крысы.
Что, если это знак? Он и раньше чувствовал где-то рядом присутствие крыс, планирующих и замышляющих что-то, но до сих пор они ограничивались простым наблюдением. А вдруг у них возникли некие иные, великие намерения относительно него?
За дверью послышался какой-то звук, а секунду спустя Саша увидел под дверью своей темницы мягкий свет. Страх заворочался в его груди, когда задребезжали ключи и дверь камеры распахнулась. Белая крыса стремглав выскочила из помещения и в то же мгновение была забыта – стоило только Саше увидеть мерцающую фигуру в дверном проеме.
Она стояла перед ним во всем своем незабываемом великолепии, с прекрасными золотисто-каштановыми локонами, преисполненная любви к нему. От мерцания ткани длинного зеленого платья женщины и бледного ореола, окружающего ее голову, у него заболели глаза.
– Матушка… – прошептал он, глотая слезы стыда, любви и счастья, когда матушка открыла для него объятия.
Саша плакал как дитя, его истинное «я» при виде ее вырвалось на передний край его сознания. Он потянулся к ней, но цепи, приковывающие узника к стене, не дали прикоснуться к милому образу.
Словно в ответ на эти мысли в камеру ввалился тюремщик, лепеча что-то бессмысленное: сутулая фигура в черном балахоне с коротким кривым мечом швырнула его на пол.
– Освободи его, – велела матушка.
Надзиратель поспешно кивнул, в ужасе нащупывая ключ. Найдя, наконец, нужный, он разомкнул Сашины кандалы. Боец рухнул на землю; ободранные запястья кровоточили, кожа за дни заключения покрылась гноящимися язвами.
Матушка опустилась возле него на колени и сжала его руки своими дивными мягкими ладонями. Он не видел лица женщины: свет, колышущийся вокруг ее головы, размыл любимые черты.
– Это я, мой прекрасный принц, – сказала она.
– Матушка… – просипел он иссушенным и сжавшимся горлом.
– Да. Я пришла за тобой.
– Прости, – выдавил он, силясь подняться.
Матушка провела пальцем по его подбородку, стряхнув капли крысиной крови на кирпичную стену темницы, и покачала головой:
– Разве ты не хочешь чего-нибудь другого? Чего-то получше крови мелкого паразита?
Фигура в балахоне метнулась вперед, схватила тюремщика за шею, сорвала с него капюшон со стеклянными линзами для глаз и полоснула мечом по горлу человека. Кровь хлынула из раны фонтаном, обдав лицо Саши густой и липкой жидкостью, словно из пожарного шланга.
Горячая кровь, кровь еще бьющегося сердца, наполнила рот бойца, и он принялся жадно пить, чувствуя на себе руки матушки, глотая и глотая. Ее руки согревали его, приятный жар растекался по всему телу от того места, где она прикасалась к нему.
Свежая энергия пропитывала его тело, он чувствовал, как забытая сила вливается в его исхудавшие, дряблые мускулы, и продолжал пить, зная, что матушка вернула его к жизни. Он зарычал – истинное «я» страстно вожделело чужой смерти. Кажетан вцепился в подергивающегося тюремщика и стал кусать его, бешено раздирая мясо на шее надсмотрщика.
– Да, – прошептала матушка. – Ешь, набирайся сил. Ты нужен Чару.
Саша отшвырнул изувеченный труп и вскочил на ноги. Горячая, злая энергия пульсировала в нем.
– Не так быстро, любовь моя, – предупредила матушка, и он прислонился к стене камеры. – Потребуется время, чтобы настоящая сила вернулась к тебе.
Он кивнул, наблюдая, как убийца тюремщика вытирает меч о нижнюю рубаху своей жертвы. Руки, сжимающие оружие, были покрыты шерстью, на пальцах кривились острые когти. Словно почувствовав на себе внимательный взгляд, существо повернулось к Саше и вызывающе зашипело.
Кажетан вгляделся в глубоко посаженные черные глаза под капюшоном и подумал, не является ли это… эта тварь подданным толстобрюхой крысы-альбиноса.
Отвернувшись от омерзительного убийцы, Саша следом за своей матушкой вышел из камеры и зашагал по коридору к открытой железной двери, за которой виднелась какая-то лестница. У ее подножия лежало тело с торчащим из шеи металлическим диском.
– Идем, Саша, – позвала матушка. – Тебе еще нужно кое-что сделать для меня…
Истинное «я» кивнуло, уже не слушая, как маленький мальчик, бывший когда-то Сашей Кажетаном, надрывается криком где-то в глубине измученной души.
Глава 7
Каспар опустил пистолет. Двое мужчин смотрели друг на друга поверх стола. Стоящая на углу конторки лампа освещала пространство вокруг них, но остальная часть комнаты оставалась в тени. Павел ничего не сказал. В одной руке он комкал связку бумаг, другой сжимал печать с деревянной рукоятью.
– Какого черта ты здесь делаешь, Павел? – спросил Каспар, засовывая пистолет за пояс.
– Пожалуйста, – взмолился Павел, – позволь мне сделать это и уйти. Ты никогда больше меня не увидишь.
– Проклятие, я задал тебе вопрос.
Павел обогнул стол и пробормотал:
– Я могу все объяснить.
– Это было бы чертовски здорово! – прорычал Каспар.
Он шагнул к Павлу и выхватил из рук старого товарища бумаги и печать. Павел прикусил нижнюю губу, а Каспар направился к лампе, изучая то, что кислевит изъял из его стола. Печать оказалась личным гербом фон Велтеном, окаймленным раскинутыми крыльями имперского орла, а документы – путевыми листами, позволяющими тому, кто ими владеет, бороздить Империю вдоль и поперек без помех и препятствий.
Он узнал бумаги, и сердце его упало – посол догадался, для кого их пытался украсть Павел. Он тяжело рухнул в ближайшее кресло, уронил пачку и принялся тереть ладонями лоб.
«К черту все, к черту», – шептал он про себя.
– Каспар, пожалуйста… – начал Павел.
– Заткнись! – взревел Каспар. – Я не хочу ничего слышать, Павел. Из твоего рта сейчас не может выйти ничего, кроме дерьма! Я уже так давно не слышал от тебя правды, что даже забыл, как она звучит!
– Я знаю, – сказал Павел, – я дурак и глупец. Мне жаль, прости.
– Не говори мне, что тебе жаль, несчастный кусок дерьма, не смей говорить, что тебе жаль! Ты хотел украсть это для Чекатило, так? Отвечай! Так?
Павел шлепнулся в кресло у камина, лицо его утонуло в тени – он отодвинулся от лампы.
– Да, для Чекатило.
Ярость Каспара выросла до таких неимоверных размеров, что он и сам не мог в это поверить. Неужто предательству Павла нет предела?
– Но почему, Павел, почему? Помоги мне понять, почему ты это сделал, я не могу понять почему. Что заставило тебя повернуться спиной к другу и работать на это отвратительное ничтожество, на эту мразь, на Чекатило?
– Потому что я твой друг, – ответил Павел.
– Что?! Ты воруешь у меня, потому что ты мой друг?! – задохнулся Каспар. – Что ж, полагаю, мне крупно повезло, что я не один из твоих врагов, – я даже знать не желаю, как ты поступаешь с ними.
– Это так! – рявкнул Павел.
– Говори толком, парень.
– Чекатило послал за мной Режека и велел, чтобы я украл это у тебя.
– И ты ответил «да»? Почему?
Павел покачал головой:
– Я не могу сказать.
– Проклятие, ты должен сказать! – прорычал Каспар. – Я хочу знать, каким образом этот мерзавец заставил тебя предать меня.
Павел вскочил, грохнул кулаками по столу Каспара и закричал:
– Я не могу тебе сказать!
Каспар тоже встал. Гнев бурлил в нем.
– Либо говори, либо убирайся отсюда немедленно. Я предупреждал тебя, что произойдет в следующий раз, когда ты выкинешь что-нибудь глупое, предупреждал ведь?
– Да, но, пожалуйста, Каспар. Я не могу сказать тебе, это было до того, как ты прибыл сюда. Чекатило знает кое-что обо мне, плохое, тайное. Поверь мне, я не могу тебе сказать.
– Поверить тебе? – рассмеялся Каспар, тыча пальцем в грудь Павла. – Поверить тебе? Я не ослышался? Ты просишь меня поверить тебе?
– Да, – кивнул Павел.
– Ага, значит, полагаю, я должен поверить, а? Теперь, когда ты сбил с пути одного посла, сделал меня должником Чекатило, а потом пытался украсть у меня документы, да, конечно, я должен поверить. Что мне терять?
Лицо Павла потемнело:
– А ты всегда безупречен, имперец? Ты никогда не делал ошибок?
– Ошибок? – фыркнул Каспар. – Я ошибался, да, но предавал ли я друзей? Никогда. Какая ошибка заставила тебя предать меня, Павел? Расскажи мне. Мы долгие годы сражались рядом, мы спасали друг другу жизни бессчетное число раз. Скажи мне правду, черт тебя побери!
Павел затряс головой.
– Тебе не нужна правда.
– Нужна! – рявкнул Павел прямо в лицо Павлу. – Нужна, так что, будь так добр, черт тебя побери, расскажи мне все как есть!
Павел оттолкнул посла и повернулся к нему спиной. Громко всхлипнув, могучий кислевит проговорил:
– Я убил Андрея Вилкова, мужа Анастасии. Мы с Режеком убили его. Мы поймали его у борделя Чекатило и забили насмерть. Вот! Теперь ты доволен?
Все чувства Каспара словно оцепенели, болезненная тошнота поднималась от желудка и разливалась по всему телу. Он тяжело оперся на стол, разум кружился от беспорядочных спутанных мыслей.
– О нет, Павел, нет… – просипел Каспар. Дыхание распирало ставшую вдруг тесной грудь. – Ты этого не делал, пожалуйста, скажи, что не делал.
Павел сел и уронил голову на руки.
– Мне так жаль, Каспар. С той самой ночи Чекатило постоянно угрожает мне разоблачением. Он пообещал, что все расскажет тебе, если я не сделаю это для него, а я не хотел, чтобы ты узнал, каков на самом деле этот жалкий сопливый кусок дерьма Павел Коровиц.
Каспар не мог ответить Павлу, его все еще мутило от потрясения, от шокирующего открытия, что один из его старейших друзей оказался убийцей не лучше Саши Кажетана. Предательские слезы текли по его щекам, слезы ужаса от того, что человек, которому он не раз доверял свою жизнь, всего-навсего обычный преступник-Павел встал и положил руку на плечо Каспару.
– Не прикасайся ко мне! – взревел посол, сбрасывая руку Павла и пятясь от него. Он едва мог смотреть на бывшего друга.
Анастасия…
Все эти годы она думала, что ее мужа погубил какой-то уличный головорез, в то время как убийца сидел в посольстве Империи, дружил с ее новым любовником… Каспар пытался постичь степень преступления Павла, когда тихий стук в дверь кабинета отвлек его. В покои посла вошел стражник.
– Простите, что потревожил вас, сэр. Услышал крик и подумал, все ли в порядке?
Каспар, не доверяя своему голосу, просто кивнул и вскинул руку. Охранник, ощутив царящее в комнате настроение, пробормотал:
– Что ж, хорошо, сэр, – и удалился.
Молчание опустилось на кабинет, неуютно растягиваясь во времени, пока Каспар не почувствовал, что сердце его сейчас взорвется. Он вытер лицо рукавом и выдавил:
– Почему?
– Что – почему? – переспросил Павел.
– Почему вы его убили, проклятие?
Павел безвольно пожал плечами:
– Понятия не имею. Знаю только, что Лосев пришел к Чекатило и заплатил ему за убийство Андрея Вилкова.
Каспар провел рукой по подбородку, и вдруг брови его поползли на лоб – он понял, что знает имя, упомянутое Павлом.
– Лосев? Петр Лосев? Советник царицы? Ты говоришь, что он заплатил Чекатило, чтобы муж Анастасии был убит?
– Да, я его слышал. Думаю, потому-то Чекатило и послал меня выполнить работу.
– Вот сукин сын! – выругался Каспар, открыв, наконец, источник вражды между Павлом и Лосевым. – Какого дьявола он это сделал?
– Не знаю, – ответил Павел.
– Я не с тобой разговариваю, – огрызнулся Каспар, стиснув зубы и нервно барабаня пальцами по столу. – Проклятие, я должен передать тебя чекистам.
– Да, наверное, должен, – согласился Павел.
– Нет, – покачал головой Каспар. – Я так не поступлю. Ты слишком много раз спасал мою жизнь, чтобы выдать тебя этим ублюдкам, но…
– Но – что?
– Но между нами все кончено, – выдохнул Каспар. – Убирайся из посольства ко всем чертям. Сейчас же.
Павел поднялся.
– Ради всего…
– Замолчи, – перебил его Каспар. Говорить громко он уже не мог – только шептал едва слышно: – Просто иди. Пожалуйста, уходи.
Павел грустно кивнул и направился к двери. У выхода он повернулся, словно желая сказать что-то, но передумал и покинул покои молча.
Когда дверь закрылась, Каспар уронил голову на руки и заплакал в голос – в первый раз с тех пор, как похоронил жену.
Утро принесло с востока холодный дождь. Каспар сидел за столом, слабый солнечный свет сочился в окно за его спиной. После ухода Павла он так и не спал – слишком сильны были эмоции, слишком близко к поверхности они лежали, чтобы закрыть глаза. Каждый раз, когда он пытался смежить веки, перед ним вставало лицо Анастасии и боль снова захлестывала сердце. Он хотел рассказать женщине об убийстве ее мужа, упокоить его призрак, но восстановить дружбу, принеся такие новости, было бы невозможно.
Он скучал по ней, но чувствовал себя бессильным что-то изменить. Она недвусмысленно высказала свои взгляды. У него были свои убеждения, а у нее – свои, и ни он, ни она не собирались от них отказываться, и, хотя мужчина и тосковал по ее обществу, он знал, что, если бы их отношения возобновились, вскоре все уперлось бы в то же самое. Он всегда будет заботиться о ней, но не больше.
А Павел…
Каспар проклял Кислев, проклял его народ, его язык, его обычаи, проклял… проклял все. Бурная волна горечи поднималась в нем, он так хотел бы, чтобы ноги его никогда не ступало на эту унылую землю. Кислев не принес ему ничего, кроме боли и несчастий.
Он потер уставшие глаза, зная, что реагирует на все сердцем, а не головой, но усмирить разлившуюся желчь было не в его силах. Глаза, должно быть, опухли и покраснели от слез и недосыпа, так что посол встал, пригладил рукой волосы и направился в спальню.
Когда он поднялся из-за стола, то мельком взглянул в окно и увидел одинокого всадника, быстро скачущего к посольству. У ворот он резко натянул поводья, останавливая лошадь. На человеке были черные доспехи и закрытый шлем из темного железа, но Каспар немедленно узнал Владимира Пашенко, главу чекистов. Он безмолвно выругался. Только этого ему сегодня и не хватало. Но посол должен выполнять определенные обязанности, поэтому он неохотно поправил одежду – все тот же парадный мундир, так и не снятый с вечера, после приема в Зимнем Дворце.
Пашенко миновал ворота, спешился и зашагал к дверям посольства. Его поспешность и очевидный гнев сказали Каспару, что случилось что-то действительно серьезное – интересно, какая катастрофа ввергла обычно бесстрастного Пашенко в такое возбуждение?
Дверь внизу хлопнула, и тяжелые шаги загрохотали вверх по лестнице, сопровождаемые поспешным топотом стражи и возмущенными угрозами. Каспар снова сел за стол и стал дожидаться появления Пашенко, которое и последовало пару секунд спустя: дверь распахнулась без стука, и чекист направился прямиком к Каспару. Шлем он держал под мышкой, но, едва войдя, бросил его на кресло.
– Да проклянет тебя Урсан, фон Велтен! – рявкнул Пашенко. Лицо его было пурпурным от ярости.
Каспар ожидал от Пашенко всего, чего угодно, но только не этих слов. Он поднял руки и спросил:
– Что произошло? Почему ты здесь?
– Я скажу тебе почему, – фыркнул Пашенко. Кислевский акцент в его речи стал гораздо сильнее. – Потому что тринадцать моих людей мертвы, вот почему!
– Что? Как?
– Эта сволочь!
Мороз пробежал по коже Каспара, и он прижал руку к виску, чувствуя, как болезненно отдаются в нем гулкие биения сердца. Посол тряхнул головой, отгоняя усталость, и снова взглянул на разъяренного Пашенко.
– Кажетан? – выдавил он. – Не понимаю. Как он мог убить тринадцать твоих людей?
– Нет. – Пашенко качнул головой и заметался по комнате точно зверь в клетке. – Не Саша, кто-то другой. Кто-то другой.
– Пашенко, остановись, ты несёшь чушь. Расскажи толком, что произошло.
Глава чекистов глубоко вдохнул, заставляя себя успокоиться. Судя по его виду, он тоже давно не спал. Обычно чисто выбритые щеки покрылись щетиной и запали, длинные волосы были неопрятно взъерошены.
– С чекистами такого не бывает, – сказал он. – Нас боятся, благодаря этому мы и делаем свою работу. Люди боятся нас и поэтому не нарушают наших законов. Так было и так должно было продолжаться всегда. Но сейчас…
Каспар не мог вынудить себя почувствовать жалость к Пашенко – он знал жестокие методы чекистов и видел ужасы застенков их мрачного здания на Урском проспекте. Но боль от потери людей, за которых ты отвечаешь, была слишком знакома ему, так что, по крайней мере, тут их связывало нечто общее.
– Я все еще не уверен, что именно произошло, – продолжил Пашенко, – но все выглядит так, будто по нашему зданию расхаживали как минимум два человека, и они уничтожали всех, кто встретился им на пути к камерам.
– Двое убили тринадцать охранников? Кто же они?
– Я не знаю, но он был один.
– Один? В каком смысле?
– Только один убивал моих ребят, тип в черном балахоне с капюшоном. И, судя по всему, действовал он быстрее змеи.
– Думаю, я его знаю, – сказал Каспар. – Он напал на нас в Лубянке.
– В Лубянке? Что привело тебя в это проклятое место?
– Это длинная история, – помедлив, ответил Каспар, не желая вдаваться в подробности своего сотрудничества с Василием Чекатило. – Но я видел его скорость – немыслимую, почти нечеловеческую. А кто был другой?
– Женщина, но никто из тех, с кем я говорил, не смог описать ее.
– Почему?
Пашенко пожал плечами. Каспар видел, что смерть его людей и та очевидная легкость, с которой их убили, больно задели чекиста.
– Это странно, – сказал он задумчиво. – Я говорил с выжившими, и все до одного давали различные описания. И не просто в малом, что я мог бы списать на простую ошибку, а в корне различные. Одни говорили, что женщина молодая. Другие – что старая. Для кого-то она была блондинкой, для кого-то – темноволосой, а кто-то утверждал, что волосы у нее золотисто-рыжие. Некоторые видели стройную женщину, другие – коренастую. Но все они соглашались в том, что она прекрасна, что они не могли поднять на нее оружие так же, как не могли бы остановить собственное сердце.
– И как же она могла сбить с толку столько народу?
– Я не знаю, но все они сказали, что от нее… что она лучилась, словно под ее кожей пылал свет. Сдается мне, тут попахивает колдовством.
Каспар вздрогнул, вспомнив, что Софья описывала нечто подобное, рассказывая о своем заключении на чердаке Саши Кажетана, – магический свет, который говорил женским голосом. Она не видела лица призрака, но с учетом загадочного убийцы, скрывающегося под капюшоном, было трудно поверить в то, что это просто совпадение, что эти события никак не связаны между собой. Сколько же это все продолжается? Мясник, Саша, убийца в черном балахоне, крысы? Неужели это одна цепочка?
Что-то в словах Пашенко всколыхнуло зыбкую память, но тут в дверях кабинета возникла Софья с распущенными волосами.
– Это правда? – спросила женщина, обхватив себя руками. – Саша сбежал из тюрьмы?
Пашенко кивнул:
– Да. Прошлой ночью.
– Он убил кого-нибудь?
– Возможно. У надзирателя вырвана глотка, вероятнее всего, чьими-то зубами, и, похоже, его мясо ели. Почерк Мясника. Это мог быть только Кажетан.
Каспар подался вперед.
– Ты сказал, что кто-то из твоих людей, видевших женщину, видел ее золотистые волосы?
– Да, как, впрочем, и массу других цветов.
Каспар вышел из-за стола, шагнул к Софье и приподнял тяжелый локон ее длинных золотисто-каштановых волос.
– Думаю, именно это остановило руку Кажетана, когда он держал Софью в плену, – сказал он. – В своем безумии он принял ее за свою возродившуюся матушку. На черепе того скелета, который он выкопал из-под земли в своем фамильном поместье, еще оставались пряди темно-рыжих волос. Что бы ни наколдовала та женщина, у нее была одна, и только одна, цель – заставить Сашу Кажетана поверить, что его мать вернулась к нему.
– Все, что он делал, он делал ради нее, – пробормотала Софья. – Каждое убийство было для нее.
– И теперь он на свободе, посол, – прошипел Пашенко, – и когда он убьет снова, это будет твоя вина.
– Моя?
– Да, Кажетана надо было повесить много недель назад, но нет, посол желал сохранить ему жизнь, чтобы узнать, что сделало его монстром. А я, как дурак, согласился, думая, что этот новый имперец умнее предыдущего и, возможно, прав. А теперь гляди, куда завело нас твое любопытство.
Каспару и хотелось бы возразить, но он понимал, что Пашенко прав: Кажетана давно уже нужно было казнить.
– Ладно, что уже сделано для того, чтобы найти его? – спросил Каспар. – И чем я могу помочь?
– Ничего. И ничем.
– Ничего? Вы не предприняли никаких попыток поймать его?
– У меня нет свободных людей, а город слишком набит народом, можно искать годами и никогда не найти его. К тому же, думаю, тот, кто забрал Кажетана, хорошо его спрятал, ты так не считаешь? Нет, я не стану терять время и жизни моих ребят, охотясь за ним. Если он действительно сумасшедший, то снова обнаружит себя, когда будет убивать, и рано или поздно мы его схватим.
Пашенко повернулся, взял свой шлем и сухо поклонился Каспару и Софье.
– Но смертей будет много, в этом я уверен. Я просто хотел, чтобы ты это знал, – сказал он и вышел из кабинета.
Софья вздрогнула, и Каспар приобнял ее.
– Не тревожься, Софья. Не думаю, что Кажетан придет за тобой снова. У него теперь есть его матушка.
Она покачала головой.
– Меня беспокоит не то, что он придет за мной, – произнесла она, наконец. – Меня беспокоит то, что он придет за тобой.
В тринадцатую ночь Нахексена, когда новая луна вползла на небо, в город с запада въехали всадники. Ангольские конники неслись во весь опор из западных областей, чтобы доставить великие новости, которые они выкрикивали, не слезая с лошадей, галопом мчась по улицам Кислева к Зимнему Дворцу.
Радостные вопли сопровождали всадников, едва держащихся в седлах, и то лишь за счет чистого ликования. Вскоре вести разнеслись по городу: полки боярина Куркоза и армия Стирланда сражались и победили огромное войско северян, возглавляемых вождем по имени Оккодай Тарсус, в бою у Красино обратив в бегство и убив тысячи варваров.
Это была первая реальная победа армий союзников, и, разбуженный радостным известием, Каспар почувствовал, как история разворачивается перед ним. Пришло время, когда великие моменты и герои куются ежедневно на полях битвы. Говорили, что еще одно войско северян, во много раз превышающее численностью армии союзников, идет от Империи, чтобы уничтожить армию Куркоза, и что полки Талабекланда и Кислева призывают дать врагам бой у местечка под названием Мажгород. В дни, последовавшие за новостью, город так и кипел активностью готовящихся воинов, и кислевские полки, стоявшие лагерем в сутках пути от города, наконец-то приготовились двинуться на запад.
Каспар наблюдал за сборами с заснеженных бастионов городских стен вместе с тысячами жителей Кислева, приветствующих на морозе своих бравых солдат. При виде столь горячего проявления оптимизма, которым лучилось сейчас лицо каждого, Каспар и сам испытывал радостное возбуждение.
Он наблюдал за приготовлениями внизу со смешанным чувством гордости и сожаления. Ему хотелось бы скакать рядом с отважными бойцами Талабекланда, но без должного воинского звания – которое, естественно, Спицзанер никогда ему не даст – он мог быть только зрителем. Мысль о невозможности вступить в скорый бой наравне с этими людьми была ему невыносима.