– Ну что ж, хорошо. У меня есть новости, которые, возможно, порадуют тебя.
– Неплохо бы. Что такое?
– Кажется, кризис миновал, и лихорадка Павла пошла на убыль. Думаю, худшее позади. Если он сумеет воздерживаться от кваса, то еще увидит новый год.
– Он очнулся?
Софья кивнула, и посол бросился вверх по лестнице в комнату Павла, где обнаружил старого товарища, сидящего в постели и дующего на горячий суп в миске. Павел, весь покрытый швами и повязками, все еще являл собой ужасающее зрелище, так что Каспар, входя в комнату, буквально принудил себя улыбнуться.
Павел поднял глаза и скорчил рожу:
– Я так плохо выгляжу?
– Ты выглядишь лучше, – уклончиво ответил Каспар, – Но, пари держу, тот, другой, выглядит много хуже.
– Ха! Если под «другим» ты имеешь в виду крыс и разбитое окно, то да. Они выглядят хуже.
– Что произошло? – спросил Каспар, придвигая к кровати стул и усаживаясь. – Что ты помнишь?
– После крыс Павел мало что помнит. Ульрик правый, как же плохо там было! Сотни крыс, лезущих отовсюду сразу. Кусающихся, царапающих, убивающих. За всю свою жизнь я не видел ничего подобного. Они убили всех…
– А что случилось с тобой потом?
– Я… я не уверен. Я был уже очень пьян, когда оказался там, и когда это произошло, я тоже пил. Чтобы сбежать от крыс, я выпрыгнул в окно и весь порезался.
– Да уж, у тебя останется на память с десяток отличных шрамов, – заметил Каспар.
– Возможно, они сделают Павла еще красивее, – рассмеялся кислевит и поморщился – швы стягивали кожу на лице.
– Возможно, – с сомнением протянул Каспар, – хотя никогда не знаешь, что именно некоторые люди находят привлекательным.
– Ага, Павел будет выглядеть чертовски мужественным с этими шрамами, но, если честно, я не знаю, что произошло после крыс. Я брел по улицам и падал. Все, что я помню, это жуткий сон о падениях и мысль о том, что надо прийти сюда. Я не знаю, сколько был в отключке и как нашел дорогу. Чернота, провал – и вот я уже здесь, и Софья промывает мне раны.
– Что ж, я рад, что тебе лучше, Павел.
Павел кивнул и хлебнул супа.
– Софья сказала, что вы с Чекатило теперь работаете вместе. Он опасный человек, ты уверен, что это разумно?
Вопрос был задан небрежно, но Каспар ощутил скрытое за ним напряжение.
– Он сказал мне, что ты приходил повидаться с ним, Павел, – заявил посол. – Что ты просил его помочь мне отыскать Кажетана.
– Каспар, я… – начал Павел, но Каспар перебил его:
– Я знаю, что ты пошел к нему с добрыми намерениями, но ты говорил, что Чекатило не из тех, у кого надо оказываться в долгу, а сам поставил меня именно в такое положение. Так?
Павел опустил голову и не ответил.
– Так! – рявкнул Каспар.
– Да, – выдохнул, наконец, Павел.
– Я уже как-то сказал тебе, что не могу позволить себе смотреть в две стороны разом, и это по-прежнему правда. Я прощаю твою дурость в прошлом, потому что знаю, что ты действовал из благих побуждений, но больше этого не будет, Павел. Если я обнаружу, что ты сделал еще что-то глупое, то, видит Сигмар, наша дружба с тобой закончится. Я вышвырну тебя из своей жизни и из своего сердца, и можешь тогда хоть вовсе спиться, мне будет плевать. Мы поняли друг друга?
Павел кивнул, и Каспар увидел написанное на лице друга раскаяние. Посол не получил удовольствия, говоря подобные вещи, но выбора у него не было. Если Павел собирается остаться здесь, пусть знает, что его прежнее поведение недопустимо.
Он повернулся и покинул комнату, не сказав больше ни слова, оставив Павла наедине с его горестями.
Дни тянулись, а конца зимы видно не было, хотя те, кто утверждал, что у них нюх на подобные вещи, говорили об оттепели в начале нового года. Дни шли медленно и болезненно, заполненные мучительными массажами раненого колена и попытками снять отек. Каспар давно вышел из того возраста, когда от подобных повреждений можно с легкостью отмахнуться, к тому же Софья уже предсказала, что колено останется слабым до конца его дней.
К Павлу силы тоже возвращались медленно, так что в посольстве его было не видно и не слышно. Софья позаботилась о том, чтобы в руки его не попал квас; недели шли, и великан-кислевит постепенно поправлялся.
Две тысячи пятьсот двадцать первый год тихо, без грома фанфар, сменился две тысячи пятьсот двадцать вторым – город был слишком подавлен, чтобы праздновать священный день Верены. Хотя чума продолжала косить людей десятками каждый день, казалось, что перелом в эпидемии все-таки наступил. Скудное утешение для тех, кто остался в карантинных районах, но источник великого утешения для всех остальных.
Несколько кислевских бояр в первый день Нахексена выступили перед солдатами с вдохновенными речами, обещая им год сражений и побед. Каспар тоже был вынужден обратиться к имперским подразделениям, стоящим лагерями под городскими стенами, – гонцы из Талабхейма доставили ему письма, в которых сообщалось, что армии Талабекланда и Стирланда выступили к Кислеву.
Возможно, дело было в надежде на подкрепление, или в удлинившихся днях, или в дыхании нового года, но по столице кислевитов начал распространяться вполне ощутимый дух оптимизма.
У него было около сорока тысяч воинов, и каждый день прибывало все больше и больше. Верховный Зар Железных Волков Альфрик Цинвульф удовлетворенно наблюдал, как скачут из холодных степей севера всадники, спеша присоединиться к его армии, вздымая свои черепа-тотемы едва ли не выше улюлюкающих боевых кличей. Победа рождает победу, и северные племена – кулы, ханги, варги, кьязакские конники – вставали под его знамена, стремясь разделить будущие успехи. Приходили и отдельные банды со своими печально известными предводителями, и войско Верховного Зара неуклонно росло.
Воины, которых он собирал, были самыми свирепыми бойцами, каких только можно пожелать. Никакая другая армия севера не выигрывала столько сражений и не покоряла столько племен. Никакая другая армия не пробуждала такого страха и ненависти у своих жертв и не убивала столько побежденных.
Сотни всадников и тысячи пехотинцев собрались в заметенной снегом долине, их было слишком много, чтобы окинуть всех одним взглядом. Войско расползлось по степи на день езды, дожидаясь приказа двинуться на юг. За Верховного Зара сражались и люди и монстры: уродливые тролли с высоких гор, звероподобные чудовища, осененные прикосновением Темных Богов, и безмозглые твари, чей безобразный вид не поддавался описанию.
Это войско поднялось не для того, чтобы завоевывать, а для того, чтобы уничтожать.
Люди южных земель уже изведали ужас перед ним и его армией, и Верховный Зар знал, что страшные истории послужат в деле ослабления неприятеля не хуже топора или меча.
Верховный Зар был великим воином, широкоплечим и могущественным. Он стоял, держа на сгибе руки свой рогатый шлем в форме волчьей морды, стоял на вершине скалистого угорья, позволяя своему войску видеть его. Плащ развевался за его спиной на ветру, переливающиеся пластины тяжелых доспехов сверкали в лучах позднего зимнего солнца.
Он вскинул татуированные руки, и поймавшие свет трофейные кольца, льнущие к мускулам, блеснули. Военачальник поднял над головой свой могучий палаш, держа тяжелое оружие так, словно оно ничего не весило. Он возвышался над восемью копьеносцами, сопровождавшими его, – избранник Хаоса, любимый сын Чара, будущий сокрушитель стран и народов.
Серебристые волосы с угольно-черными прядями на каждом виске колыхались на ветру, обрамляя покрытое шрамами лицо, знавшее лишь победы. Он улыбнулся, обнажая заточенные треугольники зубов.
Весенняя оттепель была не за горами, и его шаман, Кар Одаген, заверил его, что снега уже тают. Завтра придет утро, когда они выступят на юг, следуя линии гор Края Света, обойдут Прааг, а потом повернут на запад, к великому шраму земли, известному как Урзубье.
Зубы Урсана.
– Много воинов, – послышался голос, прозвучавший так, словно пополз ледник, и улыбка сбежала с лица Верховного Зара.
Кожу его защекотали мурашки, а волосы на руках поднялись дыбом – на скалу за ним взобрался Падший. Земля тряслась под его весом, и сапфировые искры заплясали вокруг окаймленных золотом краев доспехов Цинвульфа. Прежде чем ответить, он облизал внезапно пересохшие губы.
– Да, много воинов. На рассвете двинемся войной на юг.
Струйки темного дыма обвились вокруг его тела, когда разбуженное ото сна древнее существо шагнуло вперед, пошатнув гору своей тяжелой поступью. Верховный Зар не осмеливался вглядеться в него попристальнее; он видел участь тех, кто рискнул, и не желал закончить свои дни комком опаленной мертвой плоти.
– Я не помню этого мира, – произнес Падший. – Я помню разрушение Великих Врат и всеобщую суматоху, но все это… все это было тогда молодо. Я так долго спал, что больше ничего не помню.
– Мир будет нашим, – пообещал Цинвульф.
– Да… – пророкотало существо, дым окутал величественную фигуру, пульсирующую небесно-голубым светом, и Верховный Зар вздохнул с облегчением, когда Падший повернулся и спустился с горы.
Когда Каспару сказали, что внизу его ждет Василий Чекатило, посол предположил, что кислевит принес новости о невидимом враге, до сих пор ускользавшем от них. Но теперь, сидя в своем кабинете и глядя на Чекатило, который лениво развалился перед камином, он жалел, что вообще впустил этого самодовольного мерзавца в посольство. После событий в Лубянке прошло уже много дней, а Каспар все откладывал разговор с Чекатило.
– Ты не можешь думать, что я действительно это сделаю, – сказал Каспар, сжав губы так, что они превратились в тонкую линию.
Чекатило коротко кивнул:
– Но я думаю, посол.
– Я не стану.
– Полагаю, станешь, это ведь в твоих интересах, – зловеще заметил Чекатило. – Помнишь, ты добровольно назвал себя моим должником, когда пропала твоя драгоценная Софья, ну, тогда, когда Саша Кажетан пытал ее на своем чердаке. Ты умолял меня о помощи.
– Но мы вернули Софью без твоей помощи, – заявил Каспар.
– Да. Но без моей помощи ты не поймал бы Кажетана, а?
– Нет, – признал Каспар. – Но я не просил тебя помогать мне в этом. К тебе приходил Павел. Я ничего не должен тебе.
Чекатило рассмеялся:
– Думаешь, это важно, имперец? Если человек, который должен мне деньги, умрет, разве я не потребую долг с его женщины? А если умрет она – с его сына? Это одно и то же, долги переходят. Ты мне должен, и я помню, что ты дал мне слово. И сказал, что оно железно, данное раз, никогда не нарушается.
Каспар поднялся из-за стола и повернулся спиной к Чекатило, глядя в окно на крыши Кислева. Снега отступали, первые дожди превратили улицы в слякотные болота, несколько поубавив оптимизм, принесенный в город новым годом.
Он знал, что армии выступили. Передовые всадники авангарда войска Талабекланда уже прибыли, принеся вести о семи тысячах бойцов под командованием генерала Клеменца Спицзанера, человека, которого Каспар хорошо знал и не испытывал особого удовольствия при мысли о новой встрече. Он мимоходом подумал, не притупили ли годы резкости полководца, но решил, что довольно скоро это выяснится.
– Посол?
Оклик Чекатило вывел Каспара из задумчивости.
– То, что ты просишь меня сделать, противоречит всем обязательствам и присягам, которые я давал, принимая этот пост в твоей несчастной стране, – сказал Каспар, снова оборачиваясь к Чекатило.
– И что? Для твоего предшественника подобные вещи проблемы не составляли.
– Охотно верю, но Тугенхейм был трусом, а шантажировать меня у тебя не получится.
– Я тебя не шантажирую, имперец, – ответил Чекатило. – Я лишь прошу тебя уважить твой долг передо мной. Я покидаю Кислев и отправляюсь в Мариенбург, а путь туда очень долог. По твоим землям – во время войны они становятся опасным и подозрительным местом. Как посол Империи, ты можешь подписать документы, которые позволят мне передвигаться по твоей стране… как это говорится? Ага, вот, у меня записано: «без помех и препятствий». Тугенхейм также говорил мне, что, как посол, ты имеешь право на подразделение солдат, оберегающих тебя в путешествиях.
– Все это я знаю, – фыркнул Каспар.
– Естественно, – улыбнулся Чекатило. – Ты выделишь мне людей из своих солдат, чтобы они позаботились о моей безопасности. В конце концов, они сидят под стенами Кислева и ничего не делают, так пусть послужат хоть кому-то на пользу.
– Но скоро их призовут, – заявил Каспар. – Возможно, это ускользнуло от твоего эгоистичного разума, но надвигается война, и эти люди будут рисковать своими жизнями, защищая Кислев.
– Тьфу, если уж на то пошло, я не просил их приходить сюда. Думаю, многие из них будут только счастливы, получив возможность убраться из Кислева, прежде чем начнется война.
– Возможно, тебе неизвестно, что такое честь, раз ты бежишь из своей страны, как трусливая крыса, Чекатило, но для меня честь – не пустой звук, и будь я проклят, если подпишу хоть какие-нибудь проездные документы или выдам тебе своих солдат.
– Ты отказываешься оплатить свой долг? – мрачно проговорил Чекатило.
– Ты чертовски прав, отказываюсь.
– Я не стану больше просить вежливо, имперец. Ты дашь мне то, что я прошу.
– Только через мой труп! – прорычал Каспар.
– Если не через твой, то, возможно, через чей-то еще, – пообещал Чекатило, встал и вышел из комнаты.
Павел брел по снежной каше Громадного проспекта, пригнув голову под моросящим дождем, окрасившим небеса в серое, смыв все остальные краски мира. Он знал, что в такую погоду выходить не стоило, – Софья предупреждала его, – но кислевит не мог оставаться в посольстве. Там все постоянно напоминают ему о том, что именно он вовлек посла в эти неприятности, а обвиняющие взгляды рыцарей и стражников бередят в душе стыд.
Он жалел, что у него нет сейчас бутылки с квасом, но и радовался, что ее нет. Последние недели превратились для него в нескончаемую битву между тягой к спиртному и желанием не подводить больше старого друга. Если быть честным, он знал, что слишком слаб, чтобы победить в этом бою, но надеялся все же восполнить то немногое, что могло бы сохранить их дружбу.
– Ты проклятый старый дурак, – пробормотал он себе под нос.
– Не стану спорить на этот счет, – заявил резкий голос из-за угла.
Сердце Павла упало, и он поднял голову, чтобы встретиться с холодным взглядом наемника Чекатило, Режека.
Тот стоял, привалившись к красной кирпичной стене, левая рука его висела на перевязи. Павел даже видел утолщение на поясе человека – там, где скрывалась туго перебинтованная рана на его животе.
– Ре-ежек, – настороженно протянул Павел. – Я слышал, ты умер. Что тебе надо?
– Могу же я поприветствовать старого друга? И нет, я не умер, прости, что разочаровал тебя.
– Мы никогда не были друзьями, Режек, даже тогда. Ты мерзкий хладнокровный убийца.
Режек хохотнул:
– А ты – нет? Я, кажется, припоминаю, это ведь ты размозжил череп Андрея Вилкова. А я только держал его.
Павел зажмурился, ощутив знакомую вину при мысли о той темной ночи, ночи убийства. Он глубоко вдохнул и сказал:
– Вижу, кто-то преподал тебе урок фехтования. Я слышал, ты чуть-чуть не потерял кишки.
Глаза Режека вспыхнули.
– Второй раз такого не случится, – прорычал он. – Когда я увижу этого ловкого ублюдка снова, я отрублю его треклятую голову.
Павел рассмеялся и хлопнул по раненой руке Режека:
– Лучше тебе не надеяться на скорую встречу, а?
– Я и сейчас фехтую лучше тебя! – рявкнул Режек.
– Не сомневаюсь, но ты же здесь не за этим?
Наемник улыбнулся, самообладание возвращалось к нему:
– Ты прав, не за этим.
– Тогда за чем? Давай, выкладывай поскорее, чтобы я мог убраться с этого чертова дождя.
– Чекатило хочет видеть тебя.
– Зачем?
– Ему нужно, чтобы ты кое-что для него сделал.
– Что?
– Спроси его сам. Я отведу тебя к нему.
– А если я не хочу с ним встречаться? – заявил Павел, хоть и знал, что это бессмысленно.
– Неважно. Он хочет видеть тебя, а я не буду повторять просьбу, – ухмыльнулся Режек, задирая здоровой рукой полу плаща и показывая рукоять меча.
Павел покорно вздохнул, зная, что, последовав за Режеком, он окончательно обрекает себя на проклятие, но понимая и то, что он слишком жалок, чтобы отказаться и пережить последствия.
Режек улыбнулся, увидев в глазах Павла поражение, и, повернувшись, зашагал по улице.
Павел поплелся за ним.
Глава 6
С позолоченными, сияющими на солнце древками ярких узорчатых знамен, увенчанных орлами, с развевающимися на упрямом ветру штандартами и броско одетыми рыцарями, армия Талабекланда являла собой грандиозное зрелище. Семь тысяч людей стройными рядами маршировали по изрезанной колеями дороге к Кислеву. Сердце Каспара наполнялось восхищением при виде этой открытой демонстрации военной мощи и от гордости за свой народ, пославший таких отличных солдат на подмогу союзникам.
Он и Курт Бремен сидели на конях сбоку от главной дороги у подножия Горы Героев, закутавшись в толстые меховые плащи. Официально Каспар присутствовал здесь в роли посла Империи, чтобы поприветствовать и провести в город командующего войском, но посол знал Клеменца Спицзанера с тех пор, как сам принял генеральский жезл, и не спешил возобновить знакомство.
Нет, Каспар пришел посмотреть представление.
Плотные ряды копейщиков в длинных красно золотых плащах поверх лат шагали за алебардщиками в полосатых камзолах, гордо несущими свое высокое оружие со сверкающими, точно лес зеркал, лезвиями. Каспар наблюдал за различными подразделениями, проходящими мимо него в буйстве красок: золотых, красных, белых, синих. Бойцы на мечах в шлемах с пышными плюмажами, с окованными железом щитами за спинами; аркебузьеры в длинных туниках с серебряными патронташами; лучники в треуголках с кокардами и луками, завернутыми в промасленный холст; воины в сверкающих кольчугах и алых галифе, несущие на плечах громадные тяжелые мечи.
Полк за полком маршировала пехота Талабекланда под бой барабанов и воодушевляющий напев вторящих им рожков.
Кавалерия скакала на отличных, вскормленных отборным зерном жеребцах, пышащих силой и здоровьем. Молодые всадники были в легких гибких нагрудниках из дубленой кожи и шлемах с султанами из перьев, их длинные карабины в чехлах висели, притороченные к седлам. Стремительные, опасные и храбрые на грани безрассудства, они заставили многих врагов пожалеть о том, что те недооценивали эту легковооруженную кавалерию.
Но по-настоящему прославили армию рыцари в сияющей броне, едущие на громадных, тяжеловесных лошадях. Боевые кони более семнадцати локтей высотой, выращенные в лучших конюшнях севера, эти храпящие, бьющие копытами битюги несли на себе Рыцарей Белого Волка: внушающих страх бородатых воинов, могущих потягаться дикой внешностью со своими скакунами.
С накинутыми на плечи косматыми волчьими шкурами, отказавшиеся от щитов, они несли тяжелые кавалерийские молоты и на ходу обменивались друг с другом хриплыми шутками.
– Тамплиеры так себя не ведут, – укоризненно покачал головой Курт Бремен.
Каспар хмыкнул – он был хорошо осведомлен о соперничестве храмовников Ульрика и Сигмара. И тут же радостно улыбнулся, заметив, наконец, черно-золотое знамя артиллерии Нулна. Угрюмые волы, подгоняемые криками и кнутами погонщиков, влекли по дороге массивные пушки и бомбарды, а истекающие потом мускулистые мужчины подталкивали чудовищно тяжелые бронзовые стволы, когда колеса лафетов застревали в грязи. Артиллерийские повозки следовали одна за другой, груженные ядрами, снарядами, порохом, ганшпугами и шомполами.
– Ох, я искренне горжусь, видя здесь эти орудия, Курт. Имперская артиллерийская школа все еще производит лучшие пушки в мире, и неважно, что там твердят гномы.
– Да что пушки, Каспар, – с улыбкой сказал Бремен. – Дай мне лучше эверландского жеребца и крепкое копье.
– Война надвигается, Курт, – отозвался Каспар. – Вещи, которые производит сейчас Инженерная школа, пугают своими возможностями. Только представь пистолеты, не требующие перезарядки после каждого выстрела, с вращающимся барабаном для патронов, пороховые ракеты, летящие дальше, чем снаряд самой мощной мортиры, хотя большого вреда они причинить не могут, и бронированные машины, везущие пушку по полю боя.
– Ага, скоро сам солдат станет необязательным.
– Боюсь, ты можешь оказаться прав, Курт, – грустно признал Каспар. – Да оградит нас Сигмар от таких времен. Какие же войны начнутся тогда, когда мы не сможем больше встречаться с неприятелем лицом к лицу? Насколько легче будет убивать, когда мы сумеем делать это, находясь в лигах от противника, когда перестанем ощущать кровь врага на своих руках и не сможем заглянуть в глаза умирающего?
– Подозреваю, это будет слишком легко, – отозвался Бремен.
Грустные мысли отравили Каспару наслаждение спектаклем прибытия в Кислев его земляков, и настроение его только ухудшилось, когда он увидел знамя приближающегося генерала: стоящий на задних лапах алый грифон на золотом поле, окруженный лавровым венком. Штандарт украшали многочисленные свитки и молитвенные подвески.
– Проклятие, вот и он сам, – вздохнул Каспар.
– Ты знаешь генерала? – спросил Бремен.
Каспар кивнул.
– Он был офицером в моем штабе, и я никак не мог от него избавиться. К несчастью, у его семьи имелись денежки, и я был обязан держать его при себе. Довольно сведущий солдат, но без всякой жалости к человеку. Он не понимает, что должен беречь своих солдат и вывести из боя как можно больше живых. Покажи ему сражение, и он будет швырять в него людей, пока не победит, невзирая на потери.
– Значит, вы недолюбливаете друг дружку?
– Точно так, – хмыкнул Каспар. – Когда я ушел из армии, Спицзанер предполагал, что, как старший офицер, он примет на себя мою должность, но я не собирался ему это позволить. Вместо него я порекомендовал офицера по фамилии Хоффман, доброго и храброго человека со сверхъестественным чутьем обстановки.
– Да, не так-то легко вынести, когда вместо тебя продвигают младшего офицера.
– Нет, но будь я проклят, если бы отдал Убийце Клеменцу свой полк. Спасибо Сигмару, отец графини-выборщицы, бывший тогда графом Нулна, согласился со мной, и Спицзанер с повышением перешел в подразделение Талабекланда.
– Где он, очевидно, процветал, если теперь стал генералом, – заметил Бремен.
– О, вероятнее всего, это его деньги купили ему продвижение по служебной лестнице.
Продолжения дискуссии не последовало из-за прибытия самого Спицзанера и его ближнего круга: его офицеров, его жрецов, его счетоводов, его летописцев, его личных камердинеров, пары мужчин в длинных плащах-рясах с имперскими печатями Карла-Франца, пришпиленными к лацканам, и отряда дородных бойцов с раздвоенными бородами и длинными мечами, которыми они, похоже, умели пользоваться. А также его знаменосца, а также собственного герольда генерала Клеменца Спицзанера, без которого он не путешествовал, выдувающего из латунного горна звонкие ноты. Группа всадников приблизилась к Каспару с Бременом.
Спицзанеру было немного за сорок, но казался он гораздо моложе благодаря вольной и буйной жизни, полной пороков, – жизни, обычной для знати Империи. Худое, болезненно-землистое лицо с неправильными чертами выглядело так, словно кости черепа слишком плотно прижались к коже. Портрет дополняли мутные глаза неопределенного бледно-зеленого оттенка. Командующий носил алый сюртук с золотым галуном, перекинутым через одно плечо, и изумрудно-зеленый ментик с золотистой бахромой, наброшенный на другое. Его кремовые лосины для верховой езды были девственно чисты, а высокие черные сапоги сияли глянцем.
Спицзанер, въезжая в Кислев в пышном генеральском облачении, вероятно, знал, с кем ему предстоит встретиться. Любой другой скакал бы в практичных мехах и стеганом камзоле, но только не Спицзанер; ему было что доказывать. Каспар задумался, долго ли пришлось ждать армии вне пределов видимости Кислева, пока их командующий переодевался в этот смехотворный наряд.
Группа генерала остановилась со звоном постромок и уздечек, и Каспар натянул на лицо свою самую любезную улыбку.
– Мое восхищение, генерал Спицзанер. Как посол в Империи я приветствую вас на севере, – сказал Каспар и повернулся, показав на стоящего рядом с ним рыцаря. – Позвольте представить Курта Бремена, командира моего полка Рыцарей Пантеры.
Спицзанер поклонился Бремену, затем коротко кивнул Каспару и произнес:
– Много воды утекло, фон Велтен.
– Да, немало, – ответил Каспар. – Полагаю, в последний раз мы виделись на балу графини-выборщицы в две тысячи пятьсот двенадцатом.
Он заметил, как Спицзанер стиснул челюсти, и не смог устоять перед соблазном всадить нож чуть глубже.
– А как там маршал Хоффман? Вы поддерживаете связь? – поинтересовался он.
– Нет, – отрезал Спицзанер. – Мы с маршалом Хоффманом не общаемся.
– Ах, как часто это случается, когда одного из братьев-офицеров повышают в звании. С другой стороны, я вот до сих пор время от времени получаю от него письма. Я всегда считал его одним из моих самых одаренных протеже. Тебе, без сомнения, будет приятно узнать, что он преуспевает.