Страница:
– Она на плаще, на плаще, вот тут! – Кобляков показал на тележку за спиной.
Цукурс помолчал, потом сунул руку в правый карман кителя. Шолом почувствовал, как сердце забарабанило прямо в голове и ужасно пересохло во рту. «За пистолетом полез», – подумал он. Цукурс вынул из кармана смятую пачку сигарет и кинул ее Коблякову.
– Держи, пригодится, – он забрался в машину и небрежно бросил еврею:
– Ну, прощай!
Эту историю рассказал мне Шолом Хаймович Кобляков спустя полвека. Он говорил, что прошло столько лет, а он помнит этот день в мельчайших деталях. Как ослепительно горели на солнце синие крылья «хорьха» и он ждал выстрела в лицо…
Новая жизнь явно налаживалась, евреи в ней были совершенно лишними, сорняками, предназначенными для безжалостной прополки, поэтому уже 2 июля капитан Цукурс решил переместиться из своей скромной двухкомнатной квартирки в муниципальном доме в более приличное жилье. Он выбрал себе квартиру некоего Пинкуса Шапиро, своего довоенного знакомого, велев всей его семье немедленно убираться из своего дома, забрав только самые необходимые вещи. Шапиро попросил сжалиться. В ответ на это Цукурс забрал его в Центральную тюрьму, откуда бывшего квартировладельца увезли на расстрел в Бикерниекский лес. А шестнадцатилетний сын Шапиро Абрам хорошо играл на пианино, и бравый капитан знал об этом. Однажды Цукурс в своей новой квартире устроил вечеринку для ребят из латышской полиции и велел Абраму развлекать гостей своей игрой. Еще из развлечений там была молоденькая евреечка, которую вся честная кампания раздела догола, а потом по очереди насиловала. Юный пианист все это видел. Он чудом выжил и рассказал об этом в 1949 году в юридическом отделе Организации освобожденных евреев в Мюнхене.
Цукурс отчего-то очень любил Францию и французский язык. Он даже специально выискивал среди привозимых на улицу Валдемара, 19, в подвалы штаба команды Арайса, евреев, говорящих по-французски, и беседовал с ними в попытках отточить произношение, что, впрочем, не мешало ему позже отправлять их в расстрельные ямы. Кстати, после войны капитан Цукурс с семейством бежал именно через Францию. Сохранилась даже фотография – он с женой Милдой в летнем веселом Париже сорок пятого года, перед бегством в Бразилию. Но обо всем этом позже…
Много, много было палачей – выходцев из офицерского корпуса латвийской армии.
Например, лейтенант-кавалерист Вилис Рунка, ставший при нацистах комендантом концентрационного лагеря в Валмиермуйже, что около города Валмиера. Это именно он, находчивый и остроумный комендант, придумал весной сорок второго года связать между собой всех приговоренных к расстрелу узников лагеря – числом около ста восьмидесяти человек. Русские, латыши, евреи, цыгане – женщины, дети, старухи и старики – выстроились длинной цепью, притянутые друг к другу за запястья тонкой, прочной, специально приготовленной бечевой. Первый же убитый, падая в выдолбленную в мерзлой земле неглубокую могилу, потянул за собой следующую жертву. Ничего, что некоторые полетели в яму еще живыми, зато вся акция завершилась в рекордно короткие сроки. А младший его брат, Арнольд Рунка, бывший капрал авиационного полка, служивший старшим надзирателем в том же лагере, сдружился с ротенфюрером СД Зициусом, который привез из далекого немецкого Кайзерслаутерна свое семейство – жену и сына. Желая развлечь приятеля, Рунка-младший придумал такую штуку – приказал вывезти в лесок в клетке из прутьев, в которой крестьяне обычно возят сухой торф на поля, полтора десятка цыганят. Рунка с Зициусом, вооружившись пистолетами, вручили сыночку последнего малокалиберную винтовку, и наследник ротенфюрера открыл охоту на своих сверстников, которых по одному выпускали из клетки. Если Зициус-младший промахивался или несчастный цыганский ребенок уже раненым после попадания малокалиберной пульки продолжал бежать, то стреляли взрослые. Ротенфюрер был очень доволен развлечением.
Не менее колоритной фигурой был полковник Карлис Лобе, организатор истребления вентспилсских евреев. Во время заключения Брестского мира Лобе юным офицериком был одним из адъютантов в свите Троцкого. Вскоре он опомнился и перебежал к Колчаку в латышский полк «Иманта», в составе которого воевал с большевиками. Вернувшись после Гражданской войны в Латвию, Лобе продолжил службу в армии. С приходом немцев полковник активно включился в деятельность отрядов латышской самообороны, организуя еврейские погромы и убийства.
Однажды к нему пришел совсем молоденький шуцман, преисполненный национальных чувств. Он жаждал записаться в команду расстреливателей. Матерый полковник ответил сопляку, что это – не детское дело, и ему, совсем молодому парню, нечего там делать. Юный боец оскорбился и донес на Лобе начальству, что тот запрещает патриотам выполнять священную миссию – стрелять жидов. Над полковником Лобе был устроен эсэсовский суд чести, все обвинения которого заслуженный офицер отмел одной фразой: «И в этом обвиняют меня, меня, который решил еврейский вопрос в Вентспилсе!» Тут уж возразить было нечего – полковник Карлис Лобе решил еврейский вопрос в Вентспилсе так же успешно, как и многие его армейские соратники, орудовавшие в других местах.
В конце лета и осенью сорок первого года отряд Арайса расширил поле своей деятельности. По указаниям офицеров СД и под их неусыпным контролем бойцы Арайса выезжали на работу в провинцию. Обычно отправлялись группами по сорок – пятьдесят человек на конфискованных рижских городских автобусах. Машины эти были синего цвета, поэтому эти акции в исторической литературе обозначаются иногда как «акции синих автобусов». Сухой язык статей в научных монографиях и исторических журналах не дает возможности прочувствовать всего, что творили в маленьких сонных городках люди, приезжавшие туда в этих синих рижских автобусах. Они ездили повсюду, их видели в Кулдиге, Крустпилсе, Валке, Елгаве, Бауске, Тукумсе, Талсах, Екабпилсе, Вилянах, Резекне. И везде они занимались одним – убивали. Убивали и убивали. Познакомьтесь, читатель, с одним документом – заявлением в Чрезвычайную комиссию по расследованию фашистских преступлений на территории Латвийской ССР. Его написал осенью сорок четвертого года доцент Латвийского университета, бывший замнаркома юстиции Артур Лиеде, который попал в плен при попытке эвакуироваться из Латвии в начале войны. У историков этот документ фигурирует под названием «меморандум Лиеде».
«В июле сорок первого года по дороге в СССР около Вецгулбене меня задержали люди из латышской самообороны и я попал в лагерь в Мадоне, где концентрировались политические заключенные. Условия здесь были нечеловеческими. Вместе с обычным насилием – жестоким битьем и пытками – надо отметить особый вид мучений, который применяли к заключенным. Единственную порцию еды в день – горячую похлебку – нужно было получать прямо в пригоршни и оттуда хлебать. Похлебка же часто с умыслом была настолько горяча, что ее невозможно было удержать в ладонях, и жидкость проливалась на пол. Поскольку она была единственной пищей за сутки, голодные люди слизывали похлебку с пола. На эту картину приходили полюбоваться немцы, а тех заключенных, которые находили в себе силы отказаться от пищи, безжалостно избивали.
7 августа за мной пришли три немца, связали руки и отвели на окраину Мадоны.
Там стоял один из синих рижских автобусов и около сорока человек, пьяных, вокруг него.
Некоторые из них были в гражданском, некоторые – в военной форме. Говорили по-латышски, многие говорили по-немецки с местным балтийским акцентом. Там же рядом была легковая полицейская машина, у которой стояла группа «мертвоголовых» офицеров, последние говорили на чистейшем немецком языке. Офицеры у легкового автомобиля, как я понял, спорили обо мне, потом ко мне приставили двух охранников и посадили в автобус. Он был весь полон оружия, а на задней площадке стоял легкий пулемет…
Вскоре после полуночи автобус тронулся в дальнейший путь и на рассвете остановился у бараков военного лагеря в Литене. Из бараков начали выгонять наружу группы людей. Боевики в автобусе получили патроны, вытащили наружу пулемет. Половина из них ушла шагов за пятьдесят от большой вытянутой ямы, вторая половина пошла к баракам. Можно было расслышать, как они там требовали отдать ценности, а тех из жертв, у кого их не было, били. С выгнанных из бараков мужчин и женщин срывали одежду и обувь получше, которая приглянулась убийцам, затем группами гнали к краю ямы, выстраивали там и расстреливали из пулемета и винтовок.
После каждого залпа к яме подходили некоторые убийцы и стреляли вниз из пистолетов. Так вели туда группу за группой. Многие женщины были с детьми, их отделили от матерей и согнали в один из пустых бараков, а к его дверям были брошены грудные дети, которые еще не умели ходить и стоять на ногах. Детей и младенцев расстреляли позже из пистолетов там же у ямы, причем делали это только двое из расстреливателей. Остальные почтительно обращались к ним по фамилиям – Детлавс и Лембергс. Особенно зверскую жестокость демонстрировал тот, которого звали Детлавсом. В этот и в последующие дни он, будучи пьяным, хвастался в автобусе следами крови и кусочками мозга на своей плащ-палатке. Химическим карандашом расплывшимися буквами на этой плащ-палатке было написано: “Детлавс ужасный”.
В середине экзекуции меня вывели из автобуса и со связанными руками под охраной двух вооруженных стражей поставили у края тропинки, по которой несчастные жертвы шли из барака к яме. Трудно указать число убитых, их могло быть, самое малое, тысяча. Когда все бараки были опустошены, кто-то из убийц подошел и сказал, что пришла моя очередь. Меня поставили у края ямы, но не спиной к палачам, как всех несчастных, а лицом к ним. Скомандовали “внимание”, потом – “товсь”, и когда я, глядя в нацеленные на меня стволы винтовок, ждал последней команды – “огонь”, подошел один из расстреливателей и сказал, что парни пошутили и у них есть приказ доставить меня в Ригу».
Вместе с палачами Арайса Артур Лиеде проделал жуткое путешествие по восточной Латвии. Зловещий синий автобус побывал в Вилянах (расстреляно более тысячи человек – евреи и коммунисты), в Балвах (после расстрела в Балвах палачи, по словам Артура Лиеде, хвастались мозолями от спусковых крючков ружей и автоматов), в Абрене (расстреляно более 150 человек). Это, казалось, нескончаемое кровавое путешествие в автобусе убийц заняло неделю. 13 августа 1941 года каратели Арайса вернулись в Ригу, опухшие от водки, хвастаясь друг перед другом доставшимися им вещами и ценностями убитых евреев. А страшный путь бывшего замнаркома юстиции продолжался дальше, через подвалы латышского СД и камеры Рижской тюрьмы, но это уже другая история…
Артуру Лиеде удалось выжить. Наверно, он оказался единственным человеком в Латвии, который видел работу арайсовских убийц, так сказать, изнутри и смог потом рассказать об этом.
Можно только кое-что добавить. Первый массовый расстрел, свидетелем которого был Лиеде, проходил на территории военного лагеря в Литене. Это место широко известно в теперешней Латвии. Местные историки утверждают, что там в начале войны энкаведешники расстреляли латышских офицеров из числа командиров особого территориального корпуса РККА, опасаясь, что те перейдут к немцам. В самом начале так называемой «эпохи пробуждения» в конце восьмидесятых годов тема Литене широко муссировалась латышской прессой. Предпринимались даже раскопки в поисках офицерских могил. Нашли какие-то захоронения и, помнится, вспыхнула даже небольшая дискуссия, являются ли обнаруженные в могиле оловянные пуговицы с нижнего белья непременной принадлежностью офицерской формы тех лет или нет. В результате сошлись все же на том, что это – могила расстрелянных латышских офицеров. Литене сделалось символом сталинских репрессий и преступлений «красного фашизма» (как любят обозначать здесь советскую власть). В Литене часто проводятся всевозможные памятные церемонии, возлагаются венки и горят свечи. Излишне говорить, что о сотнях расстрелянных в литенском лагере евреев не вспоминает никто. Наверное, потому, что к их истреблению «красный фашизм» не имел никакого отношения.
Глава четвертая. Как следует унавоживать почву. Семена
Цукурс помолчал, потом сунул руку в правый карман кителя. Шолом почувствовал, как сердце забарабанило прямо в голове и ужасно пересохло во рту. «За пистолетом полез», – подумал он. Цукурс вынул из кармана смятую пачку сигарет и кинул ее Коблякову.
– Держи, пригодится, – он забрался в машину и небрежно бросил еврею:
– Ну, прощай!
Эту историю рассказал мне Шолом Хаймович Кобляков спустя полвека. Он говорил, что прошло столько лет, а он помнит этот день в мельчайших деталях. Как ослепительно горели на солнце синие крылья «хорьха» и он ждал выстрела в лицо…
Новая жизнь явно налаживалась, евреи в ней были совершенно лишними, сорняками, предназначенными для безжалостной прополки, поэтому уже 2 июля капитан Цукурс решил переместиться из своей скромной двухкомнатной квартирки в муниципальном доме в более приличное жилье. Он выбрал себе квартиру некоего Пинкуса Шапиро, своего довоенного знакомого, велев всей его семье немедленно убираться из своего дома, забрав только самые необходимые вещи. Шапиро попросил сжалиться. В ответ на это Цукурс забрал его в Центральную тюрьму, откуда бывшего квартировладельца увезли на расстрел в Бикерниекский лес. А шестнадцатилетний сын Шапиро Абрам хорошо играл на пианино, и бравый капитан знал об этом. Однажды Цукурс в своей новой квартире устроил вечеринку для ребят из латышской полиции и велел Абраму развлекать гостей своей игрой. Еще из развлечений там была молоденькая евреечка, которую вся честная кампания раздела догола, а потом по очереди насиловала. Юный пианист все это видел. Он чудом выжил и рассказал об этом в 1949 году в юридическом отделе Организации освобожденных евреев в Мюнхене.
Цукурс отчего-то очень любил Францию и французский язык. Он даже специально выискивал среди привозимых на улицу Валдемара, 19, в подвалы штаба команды Арайса, евреев, говорящих по-французски, и беседовал с ними в попытках отточить произношение, что, впрочем, не мешало ему позже отправлять их в расстрельные ямы. Кстати, после войны капитан Цукурс с семейством бежал именно через Францию. Сохранилась даже фотография – он с женой Милдой в летнем веселом Париже сорок пятого года, перед бегством в Бразилию. Но обо всем этом позже…
Много, много было палачей – выходцев из офицерского корпуса латвийской армии.
Например, лейтенант-кавалерист Вилис Рунка, ставший при нацистах комендантом концентрационного лагеря в Валмиермуйже, что около города Валмиера. Это именно он, находчивый и остроумный комендант, придумал весной сорок второго года связать между собой всех приговоренных к расстрелу узников лагеря – числом около ста восьмидесяти человек. Русские, латыши, евреи, цыгане – женщины, дети, старухи и старики – выстроились длинной цепью, притянутые друг к другу за запястья тонкой, прочной, специально приготовленной бечевой. Первый же убитый, падая в выдолбленную в мерзлой земле неглубокую могилу, потянул за собой следующую жертву. Ничего, что некоторые полетели в яму еще живыми, зато вся акция завершилась в рекордно короткие сроки. А младший его брат, Арнольд Рунка, бывший капрал авиационного полка, служивший старшим надзирателем в том же лагере, сдружился с ротенфюрером СД Зициусом, который привез из далекого немецкого Кайзерслаутерна свое семейство – жену и сына. Желая развлечь приятеля, Рунка-младший придумал такую штуку – приказал вывезти в лесок в клетке из прутьев, в которой крестьяне обычно возят сухой торф на поля, полтора десятка цыганят. Рунка с Зициусом, вооружившись пистолетами, вручили сыночку последнего малокалиберную винтовку, и наследник ротенфюрера открыл охоту на своих сверстников, которых по одному выпускали из клетки. Если Зициус-младший промахивался или несчастный цыганский ребенок уже раненым после попадания малокалиберной пульки продолжал бежать, то стреляли взрослые. Ротенфюрер был очень доволен развлечением.
Не менее колоритной фигурой был полковник Карлис Лобе, организатор истребления вентспилсских евреев. Во время заключения Брестского мира Лобе юным офицериком был одним из адъютантов в свите Троцкого. Вскоре он опомнился и перебежал к Колчаку в латышский полк «Иманта», в составе которого воевал с большевиками. Вернувшись после Гражданской войны в Латвию, Лобе продолжил службу в армии. С приходом немцев полковник активно включился в деятельность отрядов латышской самообороны, организуя еврейские погромы и убийства.
Однажды к нему пришел совсем молоденький шуцман, преисполненный национальных чувств. Он жаждал записаться в команду расстреливателей. Матерый полковник ответил сопляку, что это – не детское дело, и ему, совсем молодому парню, нечего там делать. Юный боец оскорбился и донес на Лобе начальству, что тот запрещает патриотам выполнять священную миссию – стрелять жидов. Над полковником Лобе был устроен эсэсовский суд чести, все обвинения которого заслуженный офицер отмел одной фразой: «И в этом обвиняют меня, меня, который решил еврейский вопрос в Вентспилсе!» Тут уж возразить было нечего – полковник Карлис Лобе решил еврейский вопрос в Вентспилсе так же успешно, как и многие его армейские соратники, орудовавшие в других местах.
В конце лета и осенью сорок первого года отряд Арайса расширил поле своей деятельности. По указаниям офицеров СД и под их неусыпным контролем бойцы Арайса выезжали на работу в провинцию. Обычно отправлялись группами по сорок – пятьдесят человек на конфискованных рижских городских автобусах. Машины эти были синего цвета, поэтому эти акции в исторической литературе обозначаются иногда как «акции синих автобусов». Сухой язык статей в научных монографиях и исторических журналах не дает возможности прочувствовать всего, что творили в маленьких сонных городках люди, приезжавшие туда в этих синих рижских автобусах. Они ездили повсюду, их видели в Кулдиге, Крустпилсе, Валке, Елгаве, Бауске, Тукумсе, Талсах, Екабпилсе, Вилянах, Резекне. И везде они занимались одним – убивали. Убивали и убивали. Познакомьтесь, читатель, с одним документом – заявлением в Чрезвычайную комиссию по расследованию фашистских преступлений на территории Латвийской ССР. Его написал осенью сорок четвертого года доцент Латвийского университета, бывший замнаркома юстиции Артур Лиеде, который попал в плен при попытке эвакуироваться из Латвии в начале войны. У историков этот документ фигурирует под названием «меморандум Лиеде».
«В июле сорок первого года по дороге в СССР около Вецгулбене меня задержали люди из латышской самообороны и я попал в лагерь в Мадоне, где концентрировались политические заключенные. Условия здесь были нечеловеческими. Вместе с обычным насилием – жестоким битьем и пытками – надо отметить особый вид мучений, который применяли к заключенным. Единственную порцию еды в день – горячую похлебку – нужно было получать прямо в пригоршни и оттуда хлебать. Похлебка же часто с умыслом была настолько горяча, что ее невозможно было удержать в ладонях, и жидкость проливалась на пол. Поскольку она была единственной пищей за сутки, голодные люди слизывали похлебку с пола. На эту картину приходили полюбоваться немцы, а тех заключенных, которые находили в себе силы отказаться от пищи, безжалостно избивали.
7 августа за мной пришли три немца, связали руки и отвели на окраину Мадоны.
Там стоял один из синих рижских автобусов и около сорока человек, пьяных, вокруг него.
Некоторые из них были в гражданском, некоторые – в военной форме. Говорили по-латышски, многие говорили по-немецки с местным балтийским акцентом. Там же рядом была легковая полицейская машина, у которой стояла группа «мертвоголовых» офицеров, последние говорили на чистейшем немецком языке. Офицеры у легкового автомобиля, как я понял, спорили обо мне, потом ко мне приставили двух охранников и посадили в автобус. Он был весь полон оружия, а на задней площадке стоял легкий пулемет…
Вскоре после полуночи автобус тронулся в дальнейший путь и на рассвете остановился у бараков военного лагеря в Литене. Из бараков начали выгонять наружу группы людей. Боевики в автобусе получили патроны, вытащили наружу пулемет. Половина из них ушла шагов за пятьдесят от большой вытянутой ямы, вторая половина пошла к баракам. Можно было расслышать, как они там требовали отдать ценности, а тех из жертв, у кого их не было, били. С выгнанных из бараков мужчин и женщин срывали одежду и обувь получше, которая приглянулась убийцам, затем группами гнали к краю ямы, выстраивали там и расстреливали из пулемета и винтовок.
После каждого залпа к яме подходили некоторые убийцы и стреляли вниз из пистолетов. Так вели туда группу за группой. Многие женщины были с детьми, их отделили от матерей и согнали в один из пустых бараков, а к его дверям были брошены грудные дети, которые еще не умели ходить и стоять на ногах. Детей и младенцев расстреляли позже из пистолетов там же у ямы, причем делали это только двое из расстреливателей. Остальные почтительно обращались к ним по фамилиям – Детлавс и Лембергс. Особенно зверскую жестокость демонстрировал тот, которого звали Детлавсом. В этот и в последующие дни он, будучи пьяным, хвастался в автобусе следами крови и кусочками мозга на своей плащ-палатке. Химическим карандашом расплывшимися буквами на этой плащ-палатке было написано: “Детлавс ужасный”.
В середине экзекуции меня вывели из автобуса и со связанными руками под охраной двух вооруженных стражей поставили у края тропинки, по которой несчастные жертвы шли из барака к яме. Трудно указать число убитых, их могло быть, самое малое, тысяча. Когда все бараки были опустошены, кто-то из убийц подошел и сказал, что пришла моя очередь. Меня поставили у края ямы, но не спиной к палачам, как всех несчастных, а лицом к ним. Скомандовали “внимание”, потом – “товсь”, и когда я, глядя в нацеленные на меня стволы винтовок, ждал последней команды – “огонь”, подошел один из расстреливателей и сказал, что парни пошутили и у них есть приказ доставить меня в Ригу».
Вместе с палачами Арайса Артур Лиеде проделал жуткое путешествие по восточной Латвии. Зловещий синий автобус побывал в Вилянах (расстреляно более тысячи человек – евреи и коммунисты), в Балвах (после расстрела в Балвах палачи, по словам Артура Лиеде, хвастались мозолями от спусковых крючков ружей и автоматов), в Абрене (расстреляно более 150 человек). Это, казалось, нескончаемое кровавое путешествие в автобусе убийц заняло неделю. 13 августа 1941 года каратели Арайса вернулись в Ригу, опухшие от водки, хвастаясь друг перед другом доставшимися им вещами и ценностями убитых евреев. А страшный путь бывшего замнаркома юстиции продолжался дальше, через подвалы латышского СД и камеры Рижской тюрьмы, но это уже другая история…
Артуру Лиеде удалось выжить. Наверно, он оказался единственным человеком в Латвии, который видел работу арайсовских убийц, так сказать, изнутри и смог потом рассказать об этом.
Можно только кое-что добавить. Первый массовый расстрел, свидетелем которого был Лиеде, проходил на территории военного лагеря в Литене. Это место широко известно в теперешней Латвии. Местные историки утверждают, что там в начале войны энкаведешники расстреляли латышских офицеров из числа командиров особого территориального корпуса РККА, опасаясь, что те перейдут к немцам. В самом начале так называемой «эпохи пробуждения» в конце восьмидесятых годов тема Литене широко муссировалась латышской прессой. Предпринимались даже раскопки в поисках офицерских могил. Нашли какие-то захоронения и, помнится, вспыхнула даже небольшая дискуссия, являются ли обнаруженные в могиле оловянные пуговицы с нижнего белья непременной принадлежностью офицерской формы тех лет или нет. В результате сошлись все же на том, что это – могила расстрелянных латышских офицеров. Литене сделалось символом сталинских репрессий и преступлений «красного фашизма» (как любят обозначать здесь советскую власть). В Литене часто проводятся всевозможные памятные церемонии, возлагаются венки и горят свечи. Излишне говорить, что о сотнях расстрелянных в литенском лагере евреев не вспоминает никто. Наверное, потому, что к их истреблению «красный фашизм» не имел никакого отношения.
Глава четвертая. Как следует унавоживать почву. Семена
Жалко, что господин Шилде уже никогда не сможет приехать в Латвию. С ним было бы очень интересно поговорить, ведь он прожил яркую жизнь. Такую яркую, что даже донельзя комплиментарная когдатошняя передача Латвийского ТВ и всевозможные интервью с ним не осветили и десятой, да что там десятой, и сотой доли его незаурядной личности, а также и тех общественных сил, выдающимся представителем которых он являлся всю свою сознательную жизнь. Ну а я попробую.
Совсем юным студентом Латвийского университета Адольф Шилде решил посвятить себя общественной деятельности, вступив для этого в Латвийский Национальный Клуб.
Зябким субботним вечером 22 марта 1924 года в рабочем клубе по улице Матиса, 11/13 должен был состояться вечер, на который пригласили председателя Сейма Латвийской Республики Весманиса и депутата Сейма социал-демократа Рудевица.
Рабочие попросили их рассказать о Конституции, принятой два года назад. После лекции и ответов на вопросы предполагались чай и танцы.
Социал-демократы тогда пользовались большим влиянием у рабочих, поэтому людей пришло много и не поместившиеся в зале стояли на лестнице.
Начало доклада несколько задержалось, гости опаздывали. Наконец на тесноватой сцене появился Весманис и лекция началась. Внезапно откуда-то из задних рядов раздались выкрики: «Кончай! Давай танцы, кончай болтовню, танцы давай!» Оратор несколько смешался, затем попытался урезонить крикунов, но шум нарастал. Вопли становились громче, развязней, беспокойство возникало в разных местах, становилось понятным, что это не выходка кучки подвыпивших хулиганов, а нечто большее. У выхода из зала и на лестнице завязалась драка. Неизвестно откуда взявшиеся скандалисты оказались вооруженными ножами, несколько рабочих парней были ранены. Лекция безнадежно сорвалась.
Злой и обескураженный глава парламента Весманис прошел в комнату за сценой.
Там Рудевиц и какая-то женщина пытались остановить кровь, ручейком стекавшую на пол из рассеченной руки молодого парнишки.
– Что за чертовщина происходит, а? – возмущенно спросил у Рудевица Весманис.
– Ничего не понимаю, – не поворачиваясь, отвечал Рудевиц, занятый перевязкой.
Весманис надел пальто и вышел во двор. После света уличная темнота показалась еще более непроглядной. Пройдя несколько шагов по двору, он внезапно услышал тихий свист и задыхающийся шепот: «Вот он, вот он – Весманис! Бей ты!» Не теряя драгоценного времени, глава парламента пробежал мимо поленницы, у которой мелькнули какие-то подозрительные тени, и рванулся из темного двора на скупо освещенную фонарями улицу. Шум потасовки был слышен и здесь, у входа в здание клуба стояла толпа каких-то людей, но не было видно ни одного полицейского.
Весманис скорым шагом пошел по улице в поисках ближайшего полицейского участка и вскоре столкнулся с каким-то военным, который проводил его до опорного пункта стражей порядка, мирно попивавших чаек, коротая дежурство за неспешным разговором. Появление взбешенного председателя Сейма повергло доблестных полицейских в состояние физического оцепенения и умственного паралича…
Скандал разразился страшный – где это видано, черт возьми! – налет на рабочий клуб и, самое главное, покушение, к счастью, не состоявшееся, на главу законодательной власти страны!
Все как-то очень быстро сошлись во мнении, что за спиной погромщиков стояла организованная политическая сила – Латвийский Национальный Клуб. Так что же это была за организация, которой безоговорочно отдал свои симпатии молодой Адольф Шилде, какие цели ставила, за что и с кем боролась?
Один из ее вождей, полковник Тютис, суровый мордатый мужчина, заросший окладистой старорежимной бородой, писал в печатном органе Латвийского Национального Клуба: «Цель ЛНК – объединить общими национальными идеалами и деятельностью весь латышский народ, отбросив узкие и эгоистические интересы отдельных классов и групп». Звучит красиво, просто и очень даже современно (а вы почитайте теперешнюю латышскую патриотическую прессу!), однако зачастую глашатаи национальных идеалов видят единственный путь достижения оных не иначе как в поголовном истреблении или массовой высылке всех инородцев и несогласных. Вот и дальше полковник твердой рукой выводит: «Людей без национального хребта, пусть они хоть десять раз назовут себя латышами, мы ни уважать, ни щадить не можем, потому что их трусость в национальной борьбе часто приводит к предательству».
Надо полагать, что в тот субботний вечер в рабочем клубе на улице Матиса собрались именно те люди, у которых не было «национальных хребтов».
Пресса подняла бурю – даже весьма умеренный «Латвияс вестнесис», руководимый известным в то время поэтом Карлисом Скалбе, разразился гневной статьёй под названием «Культура ножа».
«Манеры уличных громил, нравы уголовного мира, – писала газета, – переносятся в политику, ножи становятся аргументами. Уже не только простые граждане могут стать жертвами нападения, но и председатель Сейма – устои общества под угрозой».
Социал-демократы выражались прямее и резче.
«Кучками скандалистов руководят дирижеры из правых партий и групп, – писал в апрельском номере “Социал-демократа” депутат Сейма Клавс Лоренц и добавлял: – Необходимо готовить смертельный удар по нашим доморощенным фашистам (замечу – 1924 год – и слово сказано!), с чьей помощью черные реакционные силы в Латвии хотят осуществить свои далеко идущие политические планы. Нам надо готовиться, чтобы уничтожить политический бандитизм, который может угрожать не только рабочему классу, но и всем демократическим правам».
Вынужден был уйти в отставку префект рижской полиции Дамбекалнс – бездействие его подчиненных в тот вечер выглядело слишком подозрительным. Да и симпатии господина префекта к Национальному Клубу были хорошо известны.
Прощаясь со своими коллегами, Дамбекалнс не преминул еще раз обозначить свои политические пристрастия: «Рижской полицией владеет государственно-национальный дух. У колыбели Латвии стоял и охранял ее пламенный и жертвенный национализм, и Латвия может существовать только как обязательно национальное государство».
На место уволенного Дамбекалнса пришел бритоголовый толстяк Теодор Гринвальд, скандал потихоньку стал затихать, а Латвийский Национальный Клуб, ведомый своими вождями Кришем Тютисом и Индрикисом Поне, продолжал свою деятельность на ниве, как они это сами называли, «активного национализма».
Для пропагандистской деятельности националистам требовались образы героев, на которых следовало равняться, и непременно врагов, отображавших в своей гадкой личине все мировое зло.
И герои нашлись, и враги обнаружились.
«Легендарный героизм полковника Бриедиса в борьбе латышских стрелков и его трагическая смерть мученика снискали симпатии многих. Личность Бриедиса вошла в историю как символ мужества латышского народа», – так писал бюллетень Латвийского Национального Клуба весной двадцать четвертого года.
Каков же подвиг полковника, где и при каких обстоятельствах принял он смерть мученика?
Полковник Фридрих Бриедис был кадровым офицером российской императорской армии, во время войны с германцами он командовал латышским стрелковым полком, проявил недюжинные способности командира и личную отвагу, за что был неоднократно награжден русскими боевыми орденами. После революции 1917 года полковник остался с той частью латышских стрелков, которая решила связать свою судьбу с большевиками. «Красные» латышские стрелки стали «гвардией революции», а полковник Бриедис – одним из их командиров.
В 1918 году глава британской дипломатической миссии в России Роберт Брюс Локкарт и еще один подданный британской короны опытный разведчик Сидней Рейли с ведома и согласия своего правительства затеяли крутое и небезопасное дело – заговор с целью свержения большевистской власти.
Будучи людьми, мыслящими масштабно, они не стали размениваться на мелочи, готовясь низложить какой-нибудь уездный совдеп и начать новый поход на Москву, наподобие бесславно провалившегося корниловского похода на Петроград. Нет, они решили внести воспаление в умы преторианской гвардии Совнаркома – латышских стрелков, охранявших Кремль. Предполагалось, что распропагандированные британцами «красные» латыши, поднятые по особому сигналу, захватят правительство и, главное, самого Ленина и немедленно их расстреляют, тем самым прекратив затянувшийся кошмар большевистского правления.
Руководить действиями мятежных латышских стрелков должен был полковник Бриедис. Именно ему по плану бойких англичан вменялось в обязанности лично проконтролировать исполнение расстрела «кремлевского мечтателя» и коллектива его ближайших соратников.
Но, как известно, один из стрелков, Эдуард Берзиньш, сообщил о заговоре в ЧК. Локкарта арестовали, поменяв потом на арестованного в ответ на это в Лондоне советского полпреда Красина, а Бриедиса, который, к его несчастью, не был подданным Британской империи и не обладал дипломатическим иммунитетом, расстреляли на Лубянке по приказу «стального чекиста» латыша Яниса Петерса. Интересно добавить, что Берзиньш связал в дальнейшем жизнь с ГПУ – НКВД, став в расцвете своей карьеры руководителем грандиозного концлагеря, созданного в начале тридцатых годов на бескрайних просторах Чукотки и Якутии и именовавшимся Дальстроем. Жизнь могущественного повелителя Дальстроя, которому подчинялись десятки тысяч рабов – заключенных, добывавших золото и олово, лес и уголь, оборвалась у расстрельной стенки в конце тридцатых годов, в разгар «большого террора».
В начале 1924 года в Риге было создано товарищество «Фонд полковника Бриедиса», учредителями которого стали восемнадцать всевозможных организаций активного национально-патриотического толка. Это товарищество хотело увековечить подвиг полковника (очевидно, под подвигом понималось участие Бриедиса в заговоре Локкарта) и отлить ему памятник. Неизвестно, был ли изготовлен и установлен памятник, однако за первый только год кампании было собрано около десяти тысяч латов. Одним из руководителей этого фонда был Индрикис Поне – вождь Латвийского Национального Клуба, а также по совместительству и издатель газеты ЛНК под названием «Выбирай!», шеф и идейный руководитель юного Адольфа Шилде.
Стоит добавить, что сейчас наконец-то памятник полковнику Бриедису в Риге установлен и бывшая улица Свердлова переименована в улицу полковника Бриедиса. Так он, пусть и за гробом, но все же победил своих большевистских оппонентов.
С героями как будто ясно, а кто же враги? Их, пожалуй, можно представить в виде дракона о трех головах. Первая – местные левые – социал-демократы и коммунисты, вторая – большевики в России и русские вообще, ну а третья… Конечно же, евреи. Ведь именно от них исходит все мировое зло, именно они-то во всем и всегда виноваты.
Всего за двадцать сантимов любой интересующийся мог узнать, почему евреи являются врагами Латвии, прочитав занимательную книжку с таким же названием некоего господина Робертса, а уже за пятьдесят сантимов возможно было проникнуть в самую глубину их коварных замыслов, ознакомившись с трудом того же автора, называвшимся «Чего хотят евреи». А еще в одном замечательном произведении господина Робертса «Евреи и нравственность» аргументированно доказывалось, что эти понятия – евреи и нравственность – суть вещи совершенно противоположные. И тоже всего за пятьдесят сантимов.
В боевом органе ЛНК «Выбирай» был целый раздел, который назывался сурово и набатно – «Красный Мордухай бесчинствует». Заметьте, не «красный Ян» или «красный Иван», а именно «красный Мордухай». В этой рубрике обычно рассказывалось о деятельности продавшегося жидам и большевикам рабочего спортивного союза «Страдниеку Спортс ун Саргс», сокращенно – ССС. Рабочая молодежь того времени не хотела сидеть сложа руки и наблюдать, как громят их клубы молодцы с «национальными хребтами». ССС страшно бесил активных националистов, и поэтому на расписывание бесчинств «красных Мордухаев» красок не жалели.
Почему-то имя Мордухай было особенно популярно у латышских националистов.
Позже, уже в начале тридцатых годов, газета латвийской национал-социалистической партии «Национал-социалист» из номера в номер публиковала обширный труд, не оставлявший от марксизма камня на камне, в котором Маркс почему-то тоже упорно именовался Мордухаем. Наверное, для того, чтобы специально подчеркнуть его еврейское происхождение своим не очень образованным читателям, не знакомым с генеалогией вождя мирового пролетариата.
В Латвийском Национальном Клубе работа велась по секциям. Организация имела отделения почти во всех мало-мальски крупных городах и в сельской местности тоже.
Количество членов ЛНК достигало нескольких тысяч. Была у них и такая занятная секция – борьбы с еврейским влиянием. Активисты ее, к примеру, организовывали бойкот еврейских лавок и магазинов.
Совсем юным студентом Латвийского университета Адольф Шилде решил посвятить себя общественной деятельности, вступив для этого в Латвийский Национальный Клуб.
Зябким субботним вечером 22 марта 1924 года в рабочем клубе по улице Матиса, 11/13 должен был состояться вечер, на который пригласили председателя Сейма Латвийской Республики Весманиса и депутата Сейма социал-демократа Рудевица.
Рабочие попросили их рассказать о Конституции, принятой два года назад. После лекции и ответов на вопросы предполагались чай и танцы.
Социал-демократы тогда пользовались большим влиянием у рабочих, поэтому людей пришло много и не поместившиеся в зале стояли на лестнице.
Начало доклада несколько задержалось, гости опаздывали. Наконец на тесноватой сцене появился Весманис и лекция началась. Внезапно откуда-то из задних рядов раздались выкрики: «Кончай! Давай танцы, кончай болтовню, танцы давай!» Оратор несколько смешался, затем попытался урезонить крикунов, но шум нарастал. Вопли становились громче, развязней, беспокойство возникало в разных местах, становилось понятным, что это не выходка кучки подвыпивших хулиганов, а нечто большее. У выхода из зала и на лестнице завязалась драка. Неизвестно откуда взявшиеся скандалисты оказались вооруженными ножами, несколько рабочих парней были ранены. Лекция безнадежно сорвалась.
Злой и обескураженный глава парламента Весманис прошел в комнату за сценой.
Там Рудевиц и какая-то женщина пытались остановить кровь, ручейком стекавшую на пол из рассеченной руки молодого парнишки.
– Что за чертовщина происходит, а? – возмущенно спросил у Рудевица Весманис.
– Ничего не понимаю, – не поворачиваясь, отвечал Рудевиц, занятый перевязкой.
Весманис надел пальто и вышел во двор. После света уличная темнота показалась еще более непроглядной. Пройдя несколько шагов по двору, он внезапно услышал тихий свист и задыхающийся шепот: «Вот он, вот он – Весманис! Бей ты!» Не теряя драгоценного времени, глава парламента пробежал мимо поленницы, у которой мелькнули какие-то подозрительные тени, и рванулся из темного двора на скупо освещенную фонарями улицу. Шум потасовки был слышен и здесь, у входа в здание клуба стояла толпа каких-то людей, но не было видно ни одного полицейского.
Весманис скорым шагом пошел по улице в поисках ближайшего полицейского участка и вскоре столкнулся с каким-то военным, который проводил его до опорного пункта стражей порядка, мирно попивавших чаек, коротая дежурство за неспешным разговором. Появление взбешенного председателя Сейма повергло доблестных полицейских в состояние физического оцепенения и умственного паралича…
Скандал разразился страшный – где это видано, черт возьми! – налет на рабочий клуб и, самое главное, покушение, к счастью, не состоявшееся, на главу законодательной власти страны!
Все как-то очень быстро сошлись во мнении, что за спиной погромщиков стояла организованная политическая сила – Латвийский Национальный Клуб. Так что же это была за организация, которой безоговорочно отдал свои симпатии молодой Адольф Шилде, какие цели ставила, за что и с кем боролась?
Один из ее вождей, полковник Тютис, суровый мордатый мужчина, заросший окладистой старорежимной бородой, писал в печатном органе Латвийского Национального Клуба: «Цель ЛНК – объединить общими национальными идеалами и деятельностью весь латышский народ, отбросив узкие и эгоистические интересы отдельных классов и групп». Звучит красиво, просто и очень даже современно (а вы почитайте теперешнюю латышскую патриотическую прессу!), однако зачастую глашатаи национальных идеалов видят единственный путь достижения оных не иначе как в поголовном истреблении или массовой высылке всех инородцев и несогласных. Вот и дальше полковник твердой рукой выводит: «Людей без национального хребта, пусть они хоть десять раз назовут себя латышами, мы ни уважать, ни щадить не можем, потому что их трусость в национальной борьбе часто приводит к предательству».
Надо полагать, что в тот субботний вечер в рабочем клубе на улице Матиса собрались именно те люди, у которых не было «национальных хребтов».
Пресса подняла бурю – даже весьма умеренный «Латвияс вестнесис», руководимый известным в то время поэтом Карлисом Скалбе, разразился гневной статьёй под названием «Культура ножа».
«Манеры уличных громил, нравы уголовного мира, – писала газета, – переносятся в политику, ножи становятся аргументами. Уже не только простые граждане могут стать жертвами нападения, но и председатель Сейма – устои общества под угрозой».
Социал-демократы выражались прямее и резче.
«Кучками скандалистов руководят дирижеры из правых партий и групп, – писал в апрельском номере “Социал-демократа” депутат Сейма Клавс Лоренц и добавлял: – Необходимо готовить смертельный удар по нашим доморощенным фашистам (замечу – 1924 год – и слово сказано!), с чьей помощью черные реакционные силы в Латвии хотят осуществить свои далеко идущие политические планы. Нам надо готовиться, чтобы уничтожить политический бандитизм, который может угрожать не только рабочему классу, но и всем демократическим правам».
Вынужден был уйти в отставку префект рижской полиции Дамбекалнс – бездействие его подчиненных в тот вечер выглядело слишком подозрительным. Да и симпатии господина префекта к Национальному Клубу были хорошо известны.
Прощаясь со своими коллегами, Дамбекалнс не преминул еще раз обозначить свои политические пристрастия: «Рижской полицией владеет государственно-национальный дух. У колыбели Латвии стоял и охранял ее пламенный и жертвенный национализм, и Латвия может существовать только как обязательно национальное государство».
На место уволенного Дамбекалнса пришел бритоголовый толстяк Теодор Гринвальд, скандал потихоньку стал затихать, а Латвийский Национальный Клуб, ведомый своими вождями Кришем Тютисом и Индрикисом Поне, продолжал свою деятельность на ниве, как они это сами называли, «активного национализма».
Для пропагандистской деятельности националистам требовались образы героев, на которых следовало равняться, и непременно врагов, отображавших в своей гадкой личине все мировое зло.
И герои нашлись, и враги обнаружились.
«Легендарный героизм полковника Бриедиса в борьбе латышских стрелков и его трагическая смерть мученика снискали симпатии многих. Личность Бриедиса вошла в историю как символ мужества латышского народа», – так писал бюллетень Латвийского Национального Клуба весной двадцать четвертого года.
Каков же подвиг полковника, где и при каких обстоятельствах принял он смерть мученика?
Полковник Фридрих Бриедис был кадровым офицером российской императорской армии, во время войны с германцами он командовал латышским стрелковым полком, проявил недюжинные способности командира и личную отвагу, за что был неоднократно награжден русскими боевыми орденами. После революции 1917 года полковник остался с той частью латышских стрелков, которая решила связать свою судьбу с большевиками. «Красные» латышские стрелки стали «гвардией революции», а полковник Бриедис – одним из их командиров.
В 1918 году глава британской дипломатической миссии в России Роберт Брюс Локкарт и еще один подданный британской короны опытный разведчик Сидней Рейли с ведома и согласия своего правительства затеяли крутое и небезопасное дело – заговор с целью свержения большевистской власти.
Будучи людьми, мыслящими масштабно, они не стали размениваться на мелочи, готовясь низложить какой-нибудь уездный совдеп и начать новый поход на Москву, наподобие бесславно провалившегося корниловского похода на Петроград. Нет, они решили внести воспаление в умы преторианской гвардии Совнаркома – латышских стрелков, охранявших Кремль. Предполагалось, что распропагандированные британцами «красные» латыши, поднятые по особому сигналу, захватят правительство и, главное, самого Ленина и немедленно их расстреляют, тем самым прекратив затянувшийся кошмар большевистского правления.
Руководить действиями мятежных латышских стрелков должен был полковник Бриедис. Именно ему по плану бойких англичан вменялось в обязанности лично проконтролировать исполнение расстрела «кремлевского мечтателя» и коллектива его ближайших соратников.
Но, как известно, один из стрелков, Эдуард Берзиньш, сообщил о заговоре в ЧК. Локкарта арестовали, поменяв потом на арестованного в ответ на это в Лондоне советского полпреда Красина, а Бриедиса, который, к его несчастью, не был подданным Британской империи и не обладал дипломатическим иммунитетом, расстреляли на Лубянке по приказу «стального чекиста» латыша Яниса Петерса. Интересно добавить, что Берзиньш связал в дальнейшем жизнь с ГПУ – НКВД, став в расцвете своей карьеры руководителем грандиозного концлагеря, созданного в начале тридцатых годов на бескрайних просторах Чукотки и Якутии и именовавшимся Дальстроем. Жизнь могущественного повелителя Дальстроя, которому подчинялись десятки тысяч рабов – заключенных, добывавших золото и олово, лес и уголь, оборвалась у расстрельной стенки в конце тридцатых годов, в разгар «большого террора».
В начале 1924 года в Риге было создано товарищество «Фонд полковника Бриедиса», учредителями которого стали восемнадцать всевозможных организаций активного национально-патриотического толка. Это товарищество хотело увековечить подвиг полковника (очевидно, под подвигом понималось участие Бриедиса в заговоре Локкарта) и отлить ему памятник. Неизвестно, был ли изготовлен и установлен памятник, однако за первый только год кампании было собрано около десяти тысяч латов. Одним из руководителей этого фонда был Индрикис Поне – вождь Латвийского Национального Клуба, а также по совместительству и издатель газеты ЛНК под названием «Выбирай!», шеф и идейный руководитель юного Адольфа Шилде.
Стоит добавить, что сейчас наконец-то памятник полковнику Бриедису в Риге установлен и бывшая улица Свердлова переименована в улицу полковника Бриедиса. Так он, пусть и за гробом, но все же победил своих большевистских оппонентов.
С героями как будто ясно, а кто же враги? Их, пожалуй, можно представить в виде дракона о трех головах. Первая – местные левые – социал-демократы и коммунисты, вторая – большевики в России и русские вообще, ну а третья… Конечно же, евреи. Ведь именно от них исходит все мировое зло, именно они-то во всем и всегда виноваты.
Всего за двадцать сантимов любой интересующийся мог узнать, почему евреи являются врагами Латвии, прочитав занимательную книжку с таким же названием некоего господина Робертса, а уже за пятьдесят сантимов возможно было проникнуть в самую глубину их коварных замыслов, ознакомившись с трудом того же автора, называвшимся «Чего хотят евреи». А еще в одном замечательном произведении господина Робертса «Евреи и нравственность» аргументированно доказывалось, что эти понятия – евреи и нравственность – суть вещи совершенно противоположные. И тоже всего за пятьдесят сантимов.
В боевом органе ЛНК «Выбирай» был целый раздел, который назывался сурово и набатно – «Красный Мордухай бесчинствует». Заметьте, не «красный Ян» или «красный Иван», а именно «красный Мордухай». В этой рубрике обычно рассказывалось о деятельности продавшегося жидам и большевикам рабочего спортивного союза «Страдниеку Спортс ун Саргс», сокращенно – ССС. Рабочая молодежь того времени не хотела сидеть сложа руки и наблюдать, как громят их клубы молодцы с «национальными хребтами». ССС страшно бесил активных националистов, и поэтому на расписывание бесчинств «красных Мордухаев» красок не жалели.
Почему-то имя Мордухай было особенно популярно у латышских националистов.
Позже, уже в начале тридцатых годов, газета латвийской национал-социалистической партии «Национал-социалист» из номера в номер публиковала обширный труд, не оставлявший от марксизма камня на камне, в котором Маркс почему-то тоже упорно именовался Мордухаем. Наверное, для того, чтобы специально подчеркнуть его еврейское происхождение своим не очень образованным читателям, не знакомым с генеалогией вождя мирового пролетариата.
В Латвийском Национальном Клубе работа велась по секциям. Организация имела отделения почти во всех мало-мальски крупных городах и в сельской местности тоже.
Количество членов ЛНК достигало нескольких тысяч. Была у них и такая занятная секция – борьбы с еврейским влиянием. Активисты ее, к примеру, организовывали бойкот еврейских лавок и магазинов.