Страница:
Кстати говоря, конец пятидесятых – начало шестидесятых прошлого века ознаменовались в Америке еще и так называемой второй волной феминизма. Если в первой волне XIX века движение суфражисток сосредоточивалось на таких вопросах, как избирательное право, то вторая волна шла под лозунгом «Личное – это политическое». Этот лозунг подразумевал, что власть имущие (мужчины) подвержены сексизму и отводят женщинам только роли домохозяйки, воспитательницы, объекта сексуальной эксплуатации. Причем, по мнению феминисток, делалось это чуть ли не на правительственном уровне. Активистка Бетти Фридан написала книгу «Загадка женственности», в которой высказала мысль, что воспевание на протяжении веков женской красоты, нежности, любви к женщине как к жене и матери, специально придумано мужчинами, чтобы не позволить женщинам самореализоваться в жизни. Газета The New York Times в 2006 году назвала «Загадку женственности» одной из наиболее влиятельных публицистических книг XX века.
И снова, казалось бы, трудно что-либо возразить. Разве есть что-то плохое в том, что женщина в современном мире имеет право на свободу, самореализацию, возможность делать карьеру?
Ну, и подытоживая разговор о рубеже пятидесятых-шестидесятых годов в Америке, о времени, последовавшем вслед за осуждением маккартизма и «охоты на ведьм», давайте вспомним еще один исторический факт. В середине 1950-х некто Антон ЛаВей организовал сообщество «Орден Трапезоида». ЛаВей перепробовал множество профессий. В разное время был цирковым рабочим, бродячим музыкантом, фотографом в полиции, исследователем паранормальных явлений, был связан с подпольными сионистскими группами в Сан-Франциско, которые помогали поставлять оружие для террористической организации «Иргун» во время израильской войны за независимость. И, наконец, создал «Орден Трапезоида», ставший впоследствии… управляющим органом Церкви Сатаны. Церковь Сатаны была основана в Вальпургиеву ночь 30 апреля 1966 года в Сан-Франциско и вскоре была внесена в реестр официально признаваемых религий США.
Итак, вслед за временами, когда «неблагонадежные» попадали в черные списки, из университетов изымались «подрывные» книги, а на всех уровнях расцвело доносительство, в Америку пришли времена невиданных дотоле свобод. Политических, религиозных, сексуальных, расовых – практически любых. Чуть позже, в 1965 году, широкое распространение получило движение хиппи. Аккурат в тот самый год, когда началось полномасштабное военное вмешательство США во вьетнамские дела. Хиппи были ярыми пацифистами и помимо своего самого известного лозунга «Make love, not war» («Твори любовь, а не войну!») прославились другим: «Off The Pig!» («Пошли вон свинью!»). Кто-то считал, что под «свиньей» подразумевался армейский пулемет М-10, а кто-то, что правительство Соединенных Штатов.
В принципе, можно все эти события рассматривать просто как очередной виток истории. Не проводить никаких аналогий и не усматривать закономерностей. Развивалось себе американское общество неспешно по восходящей, чтило традиции. Например, иммиграционная политика строилась на том, чтобы отдавать приоритет высокообразованным иммигрантам из европейских стран. И в большей степени из стран Северной Европы, жители которой, кроме ирландцев, в большинстве исповедовали протестантскую веру. Это делалось, чтобы сохранить национально-религиозные пропорции и не нарушить их. Озвучивался девиз – «лучше меньше, но лучше». Во времена маккартизма ко всему прочему ужесточились требования к политической благонадежности иммигрантов, вкупе скажем так, с достойным моральным обликом. Однако уже с пятидесятых годов, с момента заката и осуждения Маккарти и его сторонников, все громче раздавались призывы об отмене национальных квот как противоречащих принципам демократии и национального равенства. Как следствие в 1965 году (в том самом) был принят закон под названием «Immigration and Nationality Act of 1965». Этот закон изменил прежние приоритеты. С его принятием впервые в истории Соединенных Штатов Америки количество прибывающих в страну иммигрантов с европейского континента перестало быть большинством. И если присмотреться внимательно, глядя из сегодняшнего далека, то простым витком в истории все эти моменты уже не кажутся. Давайте задумаемся. Итак, развивалось неспешно общество, чтило традиции, сохраняя моральный баланс и не делая резких движений. Неожиданно кому-то понадобилось «закрутить гайки» до предела, что вызвало отторжение по всей стране. И так же неожиданно все перевернулось на 180 градусов. Причем во всем. Расовые ограничения сняты, иммиграционные по нацпризнаку тоже, религиозные свободы достигли наивысшей точки (дальше просто некуда, раз до Сатаны добрались). Сексизм осужден окончательно – женщина свободна во всем, даже от неприятности быть любимой и желанной. Сексменьшинства больше не преследуются полицией за совокупления в общественных местах. (Это не преувеличение и не метафора, мы об этом ниже поговорим.) Ну и напоследок то, против чего так яростно выступал сенатор Джозеф Маккарти. Проникновение в общество тлетворных левых, коммунистических и пацифистских идей. «Off The Pig!» – как говорили хиппи. Не слишком ли много всего и сразу для естественного хода истории?
Но в общем и целом ситуация до будущего всевластия трехголовой царицы (толерантности-политкорректности-мультикультурности) в те времена еще не дошла. 60–70—80-е годы прошлого века являлись как бы пограничным переходным периодом. Ведь еще не был сокрушен Советский Союз! А это значит, что время трехглавой царицы еще не пришло.
Итак, ограничения были сняты, и с этим подавляющей части американского общества, которая придерживалась традиционных ценностей (WASP – белых англо-саксонских протестантов), предстояло жить. А что ж плохого? Помилуйте, ничего плохого в том, что, допустим, залы ожидания на вокзалах, общественные туалеты и места в транспорте стали равнодоступными и не делились по цвету кожи. Разве что случаи нападения черных на белых резко возросли. А еще появившиеся в 1966-м «Черные пантеры» готовы были с оружием в руках отстаивать собственные требования, одно из которых освободить афроамериканцев от воинской службы. Каково?! С одной стороны, расовое равноправие с общими унитазами, а с другой… Как там у классика: «На учет встану, а воевать не пойду». Тем более «Вьетнам на дворе». Все равны, но некоторые – «малые и угнетенные» – при случае равнее. Ничего из другой страны и другого времени не напоминает?
Но – продолжим. Ничего плохого, если кто-то не хочет, чтобы ее называли красивой и любили слишком трепетно. Ну, так ради Бога! Насильно мил не будешь. Желает женщина во время свидания с мужчиной сама за себя в ресторане платить – пожалуйста, какие вопросы.
Или иммигранты. Ну, едет их теперь большинство не из Европы Северной и даже не из Европы Южной, а из Африки, Азии, Южной Америки, Мексики и стран Карибского бассейна: так ведь не так много пока едет. Плохо только, что демпингуют с зарплатами и опять же преступность кое-где постепенно, но неумолимо растет. По какому-то странному стечению обстоятельств там растет, где новые иммигранты в приютившей их стране сосредоточиваются.
Геи? Их нельзя стало называть по старинке оскорбительно «faggots» («педиками»). И «психами» они быть перестали, раз из списка психически больных официально вычеркнуты. А что не так? Оскорблять и обзываться всегда дурным тоном считалось. Во все времена. Да и психами вряд ли могут являться так много ученых, артистов, художников, режиссеров, бизнесменов и так далее, если рассуждать логически. Все бы ничего, вот только если поверить очевидцам из документального фильма «Гей-секс в Америке в 70-х», кое-какие неудобства от сексуальных свобод появились. Ведь свобода одного заканчивается там, где начинается свобода другого?
В фильме представители нью-йоркской гей-общественности тех лет с нескрываемой гордостью рассказывают аудитории, как устраивали оргии в парках средь бела дня, клубах, банях, причалах Гудзона, пригородных пляжах, чуть ли не в общественном транспорте (в метро-сабвее). Как ни крути, а кому-то ведь это и мешать могло? Допустим, кто с детьми в Централ-парке нью-йоркском гулял. Или кто дядю в метро видел, который перед другим дядей промежность трет. Последнее, по словам одного из персонажей фильма, являлось призывным знаком в гомосексуальной среде. Впрочем, это и без пояснений понятно.
С религией сложнее. Все-таки поклонение Сатане – это для верующих традиционных конфессий, как бы сказать, не совсем приемлемо. Точнее, совсем неприемлемо. Но что ж поделать – демократия. Хотят чертям поклоняться – пусть поклоняются. Лишь бы не афишировали. Но журналисты во все времена были падкими до сенсаций. И потому мероприятия «новой церкви» стали широко и навязчиво освещаться, создавая ей немалую рекламу. Что бы ни делали сатанисты – свадебный обряд, «крещение» трехлетней девочки в новую веру, похороны моряка, якобы завещавшего похоронить себя по сатанинскому обряду – все вызывало репортерский ажиотаж. Причем оценки в прессе вовсе не являлись отрицательными. Более того, где-то были положительными и даже с умилением. Как, например, при «крещении» трехлетней дочери самого ЛаВея Зины Галатеи в 1967 году:
«Журналисты, прибывшие задолго до начала церемонии, были очарованы ангельской улыбкой девочки, которой предстояло быть посвященной дьяволу. «Сатанинское крещение» было составлено таким образом, чтобы доставить удовольствие ребенку».
Но все же церковь ЛаВея являлась в те времена скорее диковинкой. Количество членов невелико, а соответственно не велико и влияние. В 60-х и 70-х ее расцвет еще не наступил, а в 80-х (во времена традиционалиста Рейгана) сатанисты даже подвергались критике на официальном уровне. Равно как со стороны гомосексуалистов к республиканской администрации начала 80-х имелись претензии, что правительство не спешит бросить все дела (это в пик «холодной войны»-то!) и с головой окунуться исключительно в проблемы зараженных СПИДом геев. Но у Рональда Рейгана, приверженца традиционных ценностей и консерватора, была иная миссия. Именно он должен был сокрушить Советский Союз, дабы открыть наконец дорогу трехглавой царице.
Но были и специфические отличия.
Европейские страны, в отличие от США, никогда не являлись «странами пришлых» – то есть странами иммигрантов. Это Америка – страна иммигрантов, но Англия – нет. И Франция – нет. И Испания, Италия, Германия, Австрия, Швеция, Норвегия, Дания, Финляндия, Голландия, Бельгия и т. д. – тоже. И если Америка была вынуждена существовать и интеллектуально развиваться за счет притока иммигрантов, прежде всего, естественно, из европейских стран, с европейским уровнем культуры и интеллекта, то для самих европейских стран это вынужденной необходимостью не являлось. В Европе не могла возникнуть проблема расовой сегрегации. Население в абсолютном большинстве однородно, так откуда сегрегации взяться?
А из бывших колоний! Всем известно, что вплоть до Второй мировой войны, а в некоторых случаях и позже, многие европейские страны имели колонии за «дальними морями-океанами». И с распадом колониальных империй стали возникать идеи об ответственности: о «бремени белого человека» и о «моральном и материальном долге» перед получившими независимость народами. Вместе с тем, для обычного европейского обывателя, появилась «подслащенная пилюля»: Мы не можем их бросить на произвол судьбы, но и сами от этого поимеем выгоду. Пусть живут у нас в безопасности, выполняя при этом за нас всю грязную работу.
Ярчайший пример – Франция. Эта страна сейчас оказалась «впереди планеты всей». Отвлекаясь и забегая чуть вперед: именно Франция среди западных стран – главный кандидат на то, чтобы события, которые описаны в фантастической антиутопии Елены Чудиновой «Мечеть Парижской Богоматери», стали вовсе не фантастикой и не вымыслом, а неотвратимым будущим. И трудно представить силу, могущую что-либо изменить. Более того, в случае попытки что-либо изменить небезызвестные слова помощника члена Совета Федерации России Дагира Хасавова (правда, сказанные о другой стране – о Москве и России): «Если нам будут мешать, мы зальем город кровью, здесь (в Москве. – М.Р.) будет мертвое озеро» – эти слова именно во Франции могут подтвердиться первыми. В случае попытки изменить или помешать – они Францию кровью этнических французов зальют.
Итак, Франция. С 1954 года по 1962-й длилась война за независимость Алжира от Франции. Война не игрушечная, а вполне жестокая. Со средневековыми пытками пленных солдат, с убийствами гражданского населения и актами этнического геноцида. Как в приморском городе Оране, например. В этом городе 85 % населения составляли европейцы. Сразу же после объявления независимости Алжира в город вошли вооруженные люди, устроившие массовую резню. Следом по всей стране был выдвинут лозунг «чемодан или гроб». Около миллиона европейцев бежали из Алжира. Но не только они. Во Францию устремились те, кто называл себя лоялистами – те, кто выступал на стороне метрополии. Их становилось все больше. А как отличишь? Сегодня он клянется, что всегда был за «Единую Францию», а быть может, вчера резал в Оране женщинам и детям горло, убивал французов с 16 лет и бегал по гор… по пустыням с автоматом? Так или иначе решили пускать. Пусть пока работают на грязных низкооплачиваемых работах, а там будет видно.
Кто-то резонно скажет: а что французы хотели? Нечего было лезть, колонии захватывать. За все приходится рано или поздно платить.
В принципе, трудно не согласиться с подобным мнением. Но в данном конкретном случае пример не совсем корректный. Почему? А потому что в 1830 году французские войска вторглись в Алжир по причине того, что Алжир являлся центром пиратства. Почти точь-в-точь, как современный Сомали. С той лишь разницей, что Сомали далеко от европейских берегов. И страдали от этого пиратства прежде всего французские корабли.
Итак, мы все-таки вправе провести аналогии в ситуации с иммиграционными процессами во второй половине XX века с США. Несмотря на изначально однородный этнический состав в европейских странах, аналогии и с иммиграционными процессами, когда в страну идет миграция иных, отличных этносов, так и аналогии религиозные. С приходом или новообразованием религий, альтернативных основной традиционной религии в стране. Правда, в европейском варианте, в отличие от США, это в большей степени касалось не новообразованных полусект, типа церкви Сатаны, а религий традиционных. Например, Ислама.
А та самая «подслащенная пилюля», которую обещали коренным жителям Европы, в первое время себя оправдывала. Обратимся снова к опыту Франции и беженцев из арабского Алжира и других стран Магриба (Северной Африки). Действительно – первая волна послевоенных иммигрантов на многое не претендовала. Бежавшие в метрополию от войны люди довольствовались мирным небом над головой и готовы были выполнять тяжелую или неблагодарную работу. К тому же малооплачиваемую, с точки зрения коренных жителей. Снова забегаю вперед, это очень скользкий момент. Катрин Витол де Венден, из парижской Школы политических наук, в своем докладе отметила, что в сознании современных французов укоренилась развращающая мысль – выполнять грязную работу может только мигрант. В период кризиса 2008 года существовали надежды, что французы, по причине увольнений и безработицы, вытеснят мигрантов из Азии и Африки с рынка низкооплачиваемого труда. Однако этого не произошло.
Возвращаясь к первому поколению иммигрантов, продолжим. Они не просто довольствовались малым, получая меньше французов, но и в быту были крайне замкнуты и дисциплинированны. Несмотря на то, что у многих из них имелось французское гражданство со времен алжирской войны, эти люди вели себя так, как и подобает гостям. Они не рвались захватывать ниши в бизнесе, не били себя кулаками в грудь, что являются «тожефранцузами» или «французиянами», размахивая паспортами граждан Французской Республики. Но вместе с тем, что удивительно, именно это первое поколение проявляло способность к адаптации в новой стране, а местами и к будущей ассимиляции. Их дети во французских школах смогли находить общий язык со своими сверстниками. Впрочем, это легко объяснимо. Из-за малочисленности дети мигрантов просто растворялись в школьной среде и ассимилироваться им волей-неволей приходилось.
Стоит добавить, что в 50-е и 60-е годы XX века во Францию продолжался приток иммигрантов и из других стран Европы – Португалии, Испании, Италии. Их адаптация, разумеется, проходила еще легче.
Так что – можно было уже торжествовать победу? Ставка на дешевую рабочую силу, которая не создаст ментальных и культурных неудобств по причине постепенной ассимиляции, себя оправдала? Ведь если стали заметны успехи с первым поколением и с первой послевоенной волной иммиграции, то дальше будет легче?
Все оказалось не так просто.
В 80-е во Франции началась так называемая «четвертая волна иммиграции». Мы с вами считаем со времен алжирской войны, поэтому давайте условно именовать эту волну «второй». Чтоб не запутаться. Итак, вторая волна:
Журнал «Эксперт» 2005:
«Четвертая волна, начавшаяся в середине 80-х, отличается от всех остальных изменившимся национальным составом иммигрантов, их целями и условиями жизни во Франции. В основном это уже африканцы (арабы и негры); они едут не столько работать, сколько жить во Франции; они едут в районы компактного проживания своих соплеменников – в ставшие уже арабскими пригороды французских городов.
Сработало сразу несколько факторов. Во-первых, экономическая ситуация в большинстве соседних с Францией стран выправилась, а потому радикально сократилось число иммигрантов из Португалии, Испании и Италии. Во-вторых, во Франции осела значительная часть третьей волны иммиграции (в нашем исчислении – первой. – М. Р.), а потому во французских городах образовались уже компактные поселения арабов, где основную массу составляли уже родившиеся во Франции арабы».
Появился интересный феномен. Те самые иммигранты первой послевоенной волны и их потомки натурализовались и уже не хотели выполнять низкоквалифицированную и низкооплачиваемую работу, с которой начинали. Они стали выбирать жизнь на пособие, предоставив рабочие места вновь прибывшим. Вот такая «трудовая эстафета», как любили говорить пропагандисты в СССР.
Французский историк Фернан Бродель подмечает и изменения, произошедшие с детьми новых и старых иммигрантов:
«В 80-х годах дети иммигрантов-мусульман оказались в положении отверженных и сами отвергают ассимиляцию, которая часто удавалась их отцам. Интересно, что во втором поколении ассимиляция иммигрантов-мусульман идет труднее, чем в первом».
Именно здесь, именно в этот момент не нужно было самим себе лукавить и делать удивленные глаза, чтобы спустя десятки лет прийти к однозначному выводу:
Информагентство «Росбалт» 2006:
«Прежде всего госпожа де Венден (Катрин Витол де Венден. – М. Р.) отметила, что европейская политика иммиграции потерпела полный крах. Все посылы, на которых она строилась в течение последних десятилетий, оказались неверными».
Именно в тот момент, когда дети иммигрантов-мусульман стали: «Отвергать ассимиляцию, которая часто удавалась их отцам», достаточно было ответить на простой вопрос: «Почему?». И сразу понять, что дальше лучше не будет. Просто сопоставить и понять, что интеграция, ассимиляция, адаптация были возможны лишь тогда, когда в классе, допустим, был один ребенок из семьи арабских или африканских иммигрантов. Максимум два. И численно они не могли противопоставлять себя остальным. Элементарные законы природы. Никто же не удивляется способности некоторых животных мимикрировать, подстраиваясь под окружающую среду?
Мимикрировать до той поры, пока не почувствуют силу.
Но в 80-х годах никто таких простейших ответов на простейшие вопросы не находил. Или не старался искать. Или находил, но помалкивал – ведь это неполиткорректно. Так или иначе каких-то резких движений в те годы никто делать не спешил, а потому приток иммигрантов продолжался и увеличивался.
Если мы посмотрим, как обстояло дело с иммиграционными процессами в других западноевропейских странах того времени, обнаружим интересную особенность. Постепенно мигранты в европейских странах распределялись весьма избирательно. Турки выбирали Германию (кстати, на сегодняшний день именно турки – самая многочисленная группа иммигрантов-неевропейцев в странах ЕС). Алжирцы, тунисцы и центральноафриканцы, как правило, Францию, албанцы, особенно после падения социалистического строя, перебирались в Италию и Грецию, где составили абсолютное большинство как легальных, так и нелегальных мигрантов. В Испании и Португалии традиционно много выходцев из стран Латинской Америки. Индусы и пакистанцы обосновались в Англии. Выходцы из бывшей голландской колонии Суринама – разумеется, в Голландии. А марокканцы распределены по всем европейским странам.
Кое-какие закономерности из приведенных выше примеров можно понять сразу. Естественно, миграционные потоки направлялись в большинстве своем из стран – бывших колоний, в страны – бывшие метрополии. Присутствовал вполне объяснимый моральный аспект. Почему бы не помочь тем, в том числе за счет кого долгие годы развивалась собственная экономика? Бытовало мнение, что, укрепив экономики стран бывших сателлитов, удастся повернуть миграционные потоки вспять. И даже репатриировать часть иммигрантов обратно. Однако надежды на это не оправдались. И вот почему:
«Росбалт»:
«Попытка сгладить приток мигрантов проведением «политики развития» стран – доноров рабочей силы провалилась. Для этих стран нелегальные мигранты зачастую являются одним из главных каналов притока денежных средств, и лишаться этого канала такие страны не хотят… К тому же руководство стран – поставщиков мигрантов, как правило, сильно коррумпировано, поэтому организовать какое-либо развитие в европейском ключе на их территориях не удалось».
И снова – ничего не напоминает?
Но есть в приводимом списке европейских стран те, выбор которых среди иммигрантов трудно объяснить колониальным наследием. Допустим, Германия и турецкие иммигранты. Мы все, разумеется, знаем, что после поражения во Второй мировой войне западногерманское правительство, как бы так сказать, щепетильно относилось ко всему, что могло было быть связано с ущемлением прав на национальной или расовой почве. Но откуда взялись турки, с которыми немцы не воевали, а их страна никогда колонией Германии не являлась? Более того, это Турция воевала с Германией, объявив ей войну… 23 февраля 1945 года. Ну, это так – штришок к портрету. Так откуда и когда турки-то взялись?
А все тогда же. С окончанием маккартизма. В конце пятидесятых – начале шестидесятых годов. Причина? А та же, с виду благая. Привлечение рабочих рук на низкооплачиваемую работу. При этом – министр труда и общественных дел ФРГ тех лет Теодор Бланк считал, что привлечение гастарбайтеров из Турции ничем экономически не обосновано. Он заявлял, что в бедных районах огромное количество безработных немцев, готовых заполнить вакансии, что немцы умеют и хотят работать. И более того, привлечение иностранных рабочих из страны с такими культурными, ментальными и религиозными отличиями вредно для немецкого народа. Но!..
Историк Бернард Кук, «Европа после 1945»:
«Правительство Соединенных Штатов Америки оказало давление на бундесканцлера Конрада Аденауэра в вопросе приема турецких рабочих».
…И в 1961 году соглашения о приеме временных рабочих из Турции были подписаны. Первая партия уже официальных гастарбайтеров приехала в том же году. Сперва небольшая – 7116 человек. Через два года был отменен двухлетний ценз пребывания. А в 1974 году, когда турецких граждан в Германии был уже почти миллион (на самом деле намного больше, так как натурализованные (получившие гражданство) в статистику уже, разумеется, не попадали), был принят закон «О воссоединении семей». Закон, разрешающий гастарбайтерам привозить в Германию своих жен, детей и прочих близких родственников. Принят он был с официальной формулировкой о снятии социального напряжения в среде одиноких мужчин. Если говорить человеческим языком, без эвфемизмов, потому что случаев изнасилований немецких женщин турками становилось все больше и больше. (Эх, параллели-аналогии!) Правительство Федеративной Республики даже предпринимало попытки к реэмиграции турецких рабочих. Естественно, не с помощью силовых или принудительных мер, а с помощью значительного материального стимулирования. В какие-то периоды, например в ходе рецессии 1966–1967 гг. или кризиса 80-х, это приносило определенные плоды. Но въезжало все равно больше, чем удавалось спровадить с миром на родину. Любопытный факт, не правда ли? С одной стороны, бесконечные мантры об экономической целесообразности, материальной выгодности, «дружбе народов», «национальном равенстве», а с другой – правительство само готово доплачивать, лишь бы избавиться от засидевшихся гостей!
И снова, казалось бы, трудно что-либо возразить. Разве есть что-то плохое в том, что женщина в современном мире имеет право на свободу, самореализацию, возможность делать карьеру?
Ну, и подытоживая разговор о рубеже пятидесятых-шестидесятых годов в Америке, о времени, последовавшем вслед за осуждением маккартизма и «охоты на ведьм», давайте вспомним еще один исторический факт. В середине 1950-х некто Антон ЛаВей организовал сообщество «Орден Трапезоида». ЛаВей перепробовал множество профессий. В разное время был цирковым рабочим, бродячим музыкантом, фотографом в полиции, исследователем паранормальных явлений, был связан с подпольными сионистскими группами в Сан-Франциско, которые помогали поставлять оружие для террористической организации «Иргун» во время израильской войны за независимость. И, наконец, создал «Орден Трапезоида», ставший впоследствии… управляющим органом Церкви Сатаны. Церковь Сатаны была основана в Вальпургиеву ночь 30 апреля 1966 года в Сан-Франциско и вскоре была внесена в реестр официально признаваемых религий США.
Итак, вслед за временами, когда «неблагонадежные» попадали в черные списки, из университетов изымались «подрывные» книги, а на всех уровнях расцвело доносительство, в Америку пришли времена невиданных дотоле свобод. Политических, религиозных, сексуальных, расовых – практически любых. Чуть позже, в 1965 году, широкое распространение получило движение хиппи. Аккурат в тот самый год, когда началось полномасштабное военное вмешательство США во вьетнамские дела. Хиппи были ярыми пацифистами и помимо своего самого известного лозунга «Make love, not war» («Твори любовь, а не войну!») прославились другим: «Off The Pig!» («Пошли вон свинью!»). Кто-то считал, что под «свиньей» подразумевался армейский пулемет М-10, а кто-то, что правительство Соединенных Штатов.
В принципе, можно все эти события рассматривать просто как очередной виток истории. Не проводить никаких аналогий и не усматривать закономерностей. Развивалось себе американское общество неспешно по восходящей, чтило традиции. Например, иммиграционная политика строилась на том, чтобы отдавать приоритет высокообразованным иммигрантам из европейских стран. И в большей степени из стран Северной Европы, жители которой, кроме ирландцев, в большинстве исповедовали протестантскую веру. Это делалось, чтобы сохранить национально-религиозные пропорции и не нарушить их. Озвучивался девиз – «лучше меньше, но лучше». Во времена маккартизма ко всему прочему ужесточились требования к политической благонадежности иммигрантов, вкупе скажем так, с достойным моральным обликом. Однако уже с пятидесятых годов, с момента заката и осуждения Маккарти и его сторонников, все громче раздавались призывы об отмене национальных квот как противоречащих принципам демократии и национального равенства. Как следствие в 1965 году (в том самом) был принят закон под названием «Immigration and Nationality Act of 1965». Этот закон изменил прежние приоритеты. С его принятием впервые в истории Соединенных Штатов Америки количество прибывающих в страну иммигрантов с европейского континента перестало быть большинством. И если присмотреться внимательно, глядя из сегодняшнего далека, то простым витком в истории все эти моменты уже не кажутся. Давайте задумаемся. Итак, развивалось неспешно общество, чтило традиции, сохраняя моральный баланс и не делая резких движений. Неожиданно кому-то понадобилось «закрутить гайки» до предела, что вызвало отторжение по всей стране. И так же неожиданно все перевернулось на 180 градусов. Причем во всем. Расовые ограничения сняты, иммиграционные по нацпризнаку тоже, религиозные свободы достигли наивысшей точки (дальше просто некуда, раз до Сатаны добрались). Сексизм осужден окончательно – женщина свободна во всем, даже от неприятности быть любимой и желанной. Сексменьшинства больше не преследуются полицией за совокупления в общественных местах. (Это не преувеличение и не метафора, мы об этом ниже поговорим.) Ну и напоследок то, против чего так яростно выступал сенатор Джозеф Маккарти. Проникновение в общество тлетворных левых, коммунистических и пацифистских идей. «Off The Pig!» – как говорили хиппи. Не слишком ли много всего и сразу для естественного хода истории?
Но в общем и целом ситуация до будущего всевластия трехголовой царицы (толерантности-политкорректности-мультикультурности) в те времена еще не дошла. 60–70—80-е годы прошлого века являлись как бы пограничным переходным периодом. Ведь еще не был сокрушен Советский Союз! А это значит, что время трехглавой царицы еще не пришло.
Итак, ограничения были сняты, и с этим подавляющей части американского общества, которая придерживалась традиционных ценностей (WASP – белых англо-саксонских протестантов), предстояло жить. А что ж плохого? Помилуйте, ничего плохого в том, что, допустим, залы ожидания на вокзалах, общественные туалеты и места в транспорте стали равнодоступными и не делились по цвету кожи. Разве что случаи нападения черных на белых резко возросли. А еще появившиеся в 1966-м «Черные пантеры» готовы были с оружием в руках отстаивать собственные требования, одно из которых освободить афроамериканцев от воинской службы. Каково?! С одной стороны, расовое равноправие с общими унитазами, а с другой… Как там у классика: «На учет встану, а воевать не пойду». Тем более «Вьетнам на дворе». Все равны, но некоторые – «малые и угнетенные» – при случае равнее. Ничего из другой страны и другого времени не напоминает?
Но – продолжим. Ничего плохого, если кто-то не хочет, чтобы ее называли красивой и любили слишком трепетно. Ну, так ради Бога! Насильно мил не будешь. Желает женщина во время свидания с мужчиной сама за себя в ресторане платить – пожалуйста, какие вопросы.
Или иммигранты. Ну, едет их теперь большинство не из Европы Северной и даже не из Европы Южной, а из Африки, Азии, Южной Америки, Мексики и стран Карибского бассейна: так ведь не так много пока едет. Плохо только, что демпингуют с зарплатами и опять же преступность кое-где постепенно, но неумолимо растет. По какому-то странному стечению обстоятельств там растет, где новые иммигранты в приютившей их стране сосредоточиваются.
Геи? Их нельзя стало называть по старинке оскорбительно «faggots» («педиками»). И «психами» они быть перестали, раз из списка психически больных официально вычеркнуты. А что не так? Оскорблять и обзываться всегда дурным тоном считалось. Во все времена. Да и психами вряд ли могут являться так много ученых, артистов, художников, режиссеров, бизнесменов и так далее, если рассуждать логически. Все бы ничего, вот только если поверить очевидцам из документального фильма «Гей-секс в Америке в 70-х», кое-какие неудобства от сексуальных свобод появились. Ведь свобода одного заканчивается там, где начинается свобода другого?
В фильме представители нью-йоркской гей-общественности тех лет с нескрываемой гордостью рассказывают аудитории, как устраивали оргии в парках средь бела дня, клубах, банях, причалах Гудзона, пригородных пляжах, чуть ли не в общественном транспорте (в метро-сабвее). Как ни крути, а кому-то ведь это и мешать могло? Допустим, кто с детьми в Централ-парке нью-йоркском гулял. Или кто дядю в метро видел, который перед другим дядей промежность трет. Последнее, по словам одного из персонажей фильма, являлось призывным знаком в гомосексуальной среде. Впрочем, это и без пояснений понятно.
С религией сложнее. Все-таки поклонение Сатане – это для верующих традиционных конфессий, как бы сказать, не совсем приемлемо. Точнее, совсем неприемлемо. Но что ж поделать – демократия. Хотят чертям поклоняться – пусть поклоняются. Лишь бы не афишировали. Но журналисты во все времена были падкими до сенсаций. И потому мероприятия «новой церкви» стали широко и навязчиво освещаться, создавая ей немалую рекламу. Что бы ни делали сатанисты – свадебный обряд, «крещение» трехлетней девочки в новую веру, похороны моряка, якобы завещавшего похоронить себя по сатанинскому обряду – все вызывало репортерский ажиотаж. Причем оценки в прессе вовсе не являлись отрицательными. Более того, где-то были положительными и даже с умилением. Как, например, при «крещении» трехлетней дочери самого ЛаВея Зины Галатеи в 1967 году:
«Журналисты, прибывшие задолго до начала церемонии, были очарованы ангельской улыбкой девочки, которой предстояло быть посвященной дьяволу. «Сатанинское крещение» было составлено таким образом, чтобы доставить удовольствие ребенку».
Но все же церковь ЛаВея являлась в те времена скорее диковинкой. Количество членов невелико, а соответственно не велико и влияние. В 60-х и 70-х ее расцвет еще не наступил, а в 80-х (во времена традиционалиста Рейгана) сатанисты даже подвергались критике на официальном уровне. Равно как со стороны гомосексуалистов к республиканской администрации начала 80-х имелись претензии, что правительство не спешит бросить все дела (это в пик «холодной войны»-то!) и с головой окунуться исключительно в проблемы зараженных СПИДом геев. Но у Рональда Рейгана, приверженца традиционных ценностей и консерватора, была иная миссия. Именно он должен был сокрушить Советский Союз, дабы открыть наконец дорогу трехглавой царице.
* * *
Западная Европа, как принято этот термин понимать, во времена «холодной войны» всегда старалась идти в фарватере своего заокеанского партнера. Разумеется, не так слепо и безоговорочно, как за своим «старшим братом» Советским Союзом шли страны – сателлиты социалистического блока. Но если мы окинем взглядом процессы, подобные тем, что обсуждали выше, то очень многое покажется удивительно схожим. Да вот хоть вторая волна феминизма, начавшаяся в Великобритании и Франции тотчас, как она началась в США. Или открытые выступления геев. В 1970-м несколько сотен демонстрантов вышли на Кристофер-стрит в Гринвич-Виллидж, что считается первым «прайдом» – «парадом гордости геев». А первая демонстрация геев в Лондоне прошла следом в том же 1970 году, и через год состоялась в Париже.Но были и специфические отличия.
Европейские страны, в отличие от США, никогда не являлись «странами пришлых» – то есть странами иммигрантов. Это Америка – страна иммигрантов, но Англия – нет. И Франция – нет. И Испания, Италия, Германия, Австрия, Швеция, Норвегия, Дания, Финляндия, Голландия, Бельгия и т. д. – тоже. И если Америка была вынуждена существовать и интеллектуально развиваться за счет притока иммигрантов, прежде всего, естественно, из европейских стран, с европейским уровнем культуры и интеллекта, то для самих европейских стран это вынужденной необходимостью не являлось. В Европе не могла возникнуть проблема расовой сегрегации. Население в абсолютном большинстве однородно, так откуда сегрегации взяться?
А из бывших колоний! Всем известно, что вплоть до Второй мировой войны, а в некоторых случаях и позже, многие европейские страны имели колонии за «дальними морями-океанами». И с распадом колониальных империй стали возникать идеи об ответственности: о «бремени белого человека» и о «моральном и материальном долге» перед получившими независимость народами. Вместе с тем, для обычного европейского обывателя, появилась «подслащенная пилюля»: Мы не можем их бросить на произвол судьбы, но и сами от этого поимеем выгоду. Пусть живут у нас в безопасности, выполняя при этом за нас всю грязную работу.
Ярчайший пример – Франция. Эта страна сейчас оказалась «впереди планеты всей». Отвлекаясь и забегая чуть вперед: именно Франция среди западных стран – главный кандидат на то, чтобы события, которые описаны в фантастической антиутопии Елены Чудиновой «Мечеть Парижской Богоматери», стали вовсе не фантастикой и не вымыслом, а неотвратимым будущим. И трудно представить силу, могущую что-либо изменить. Более того, в случае попытки что-либо изменить небезызвестные слова помощника члена Совета Федерации России Дагира Хасавова (правда, сказанные о другой стране – о Москве и России): «Если нам будут мешать, мы зальем город кровью, здесь (в Москве. – М.Р.) будет мертвое озеро» – эти слова именно во Франции могут подтвердиться первыми. В случае попытки изменить или помешать – они Францию кровью этнических французов зальют.
Итак, Франция. С 1954 года по 1962-й длилась война за независимость Алжира от Франции. Война не игрушечная, а вполне жестокая. Со средневековыми пытками пленных солдат, с убийствами гражданского населения и актами этнического геноцида. Как в приморском городе Оране, например. В этом городе 85 % населения составляли европейцы. Сразу же после объявления независимости Алжира в город вошли вооруженные люди, устроившие массовую резню. Следом по всей стране был выдвинут лозунг «чемодан или гроб». Около миллиона европейцев бежали из Алжира. Но не только они. Во Францию устремились те, кто называл себя лоялистами – те, кто выступал на стороне метрополии. Их становилось все больше. А как отличишь? Сегодня он клянется, что всегда был за «Единую Францию», а быть может, вчера резал в Оране женщинам и детям горло, убивал французов с 16 лет и бегал по гор… по пустыням с автоматом? Так или иначе решили пускать. Пусть пока работают на грязных низкооплачиваемых работах, а там будет видно.
Кто-то резонно скажет: а что французы хотели? Нечего было лезть, колонии захватывать. За все приходится рано или поздно платить.
В принципе, трудно не согласиться с подобным мнением. Но в данном конкретном случае пример не совсем корректный. Почему? А потому что в 1830 году французские войска вторглись в Алжир по причине того, что Алжир являлся центром пиратства. Почти точь-в-точь, как современный Сомали. С той лишь разницей, что Сомали далеко от европейских берегов. И страдали от этого пиратства прежде всего французские корабли.
Итак, мы все-таки вправе провести аналогии в ситуации с иммиграционными процессами во второй половине XX века с США. Несмотря на изначально однородный этнический состав в европейских странах, аналогии и с иммиграционными процессами, когда в страну идет миграция иных, отличных этносов, так и аналогии религиозные. С приходом или новообразованием религий, альтернативных основной традиционной религии в стране. Правда, в европейском варианте, в отличие от США, это в большей степени касалось не новообразованных полусект, типа церкви Сатаны, а религий традиционных. Например, Ислама.
А та самая «подслащенная пилюля», которую обещали коренным жителям Европы, в первое время себя оправдывала. Обратимся снова к опыту Франции и беженцев из арабского Алжира и других стран Магриба (Северной Африки). Действительно – первая волна послевоенных иммигрантов на многое не претендовала. Бежавшие в метрополию от войны люди довольствовались мирным небом над головой и готовы были выполнять тяжелую или неблагодарную работу. К тому же малооплачиваемую, с точки зрения коренных жителей. Снова забегаю вперед, это очень скользкий момент. Катрин Витол де Венден, из парижской Школы политических наук, в своем докладе отметила, что в сознании современных французов укоренилась развращающая мысль – выполнять грязную работу может только мигрант. В период кризиса 2008 года существовали надежды, что французы, по причине увольнений и безработицы, вытеснят мигрантов из Азии и Африки с рынка низкооплачиваемого труда. Однако этого не произошло.
Возвращаясь к первому поколению иммигрантов, продолжим. Они не просто довольствовались малым, получая меньше французов, но и в быту были крайне замкнуты и дисциплинированны. Несмотря на то, что у многих из них имелось французское гражданство со времен алжирской войны, эти люди вели себя так, как и подобает гостям. Они не рвались захватывать ниши в бизнесе, не били себя кулаками в грудь, что являются «тожефранцузами» или «французиянами», размахивая паспортами граждан Французской Республики. Но вместе с тем, что удивительно, именно это первое поколение проявляло способность к адаптации в новой стране, а местами и к будущей ассимиляции. Их дети во французских школах смогли находить общий язык со своими сверстниками. Впрочем, это легко объяснимо. Из-за малочисленности дети мигрантов просто растворялись в школьной среде и ассимилироваться им волей-неволей приходилось.
Стоит добавить, что в 50-е и 60-е годы XX века во Францию продолжался приток иммигрантов и из других стран Европы – Португалии, Испании, Италии. Их адаптация, разумеется, проходила еще легче.
Так что – можно было уже торжествовать победу? Ставка на дешевую рабочую силу, которая не создаст ментальных и культурных неудобств по причине постепенной ассимиляции, себя оправдала? Ведь если стали заметны успехи с первым поколением и с первой послевоенной волной иммиграции, то дальше будет легче?
Все оказалось не так просто.
В 80-е во Франции началась так называемая «четвертая волна иммиграции». Мы с вами считаем со времен алжирской войны, поэтому давайте условно именовать эту волну «второй». Чтоб не запутаться. Итак, вторая волна:
Журнал «Эксперт» 2005:
«Четвертая волна, начавшаяся в середине 80-х, отличается от всех остальных изменившимся национальным составом иммигрантов, их целями и условиями жизни во Франции. В основном это уже африканцы (арабы и негры); они едут не столько работать, сколько жить во Франции; они едут в районы компактного проживания своих соплеменников – в ставшие уже арабскими пригороды французских городов.
Сработало сразу несколько факторов. Во-первых, экономическая ситуация в большинстве соседних с Францией стран выправилась, а потому радикально сократилось число иммигрантов из Португалии, Испании и Италии. Во-вторых, во Франции осела значительная часть третьей волны иммиграции (в нашем исчислении – первой. – М. Р.), а потому во французских городах образовались уже компактные поселения арабов, где основную массу составляли уже родившиеся во Франции арабы».
Появился интересный феномен. Те самые иммигранты первой послевоенной волны и их потомки натурализовались и уже не хотели выполнять низкоквалифицированную и низкооплачиваемую работу, с которой начинали. Они стали выбирать жизнь на пособие, предоставив рабочие места вновь прибывшим. Вот такая «трудовая эстафета», как любили говорить пропагандисты в СССР.
Французский историк Фернан Бродель подмечает и изменения, произошедшие с детьми новых и старых иммигрантов:
«В 80-х годах дети иммигрантов-мусульман оказались в положении отверженных и сами отвергают ассимиляцию, которая часто удавалась их отцам. Интересно, что во втором поколении ассимиляция иммигрантов-мусульман идет труднее, чем в первом».
Именно здесь, именно в этот момент не нужно было самим себе лукавить и делать удивленные глаза, чтобы спустя десятки лет прийти к однозначному выводу:
Информагентство «Росбалт» 2006:
«Прежде всего госпожа де Венден (Катрин Витол де Венден. – М. Р.) отметила, что европейская политика иммиграции потерпела полный крах. Все посылы, на которых она строилась в течение последних десятилетий, оказались неверными».
Именно в тот момент, когда дети иммигрантов-мусульман стали: «Отвергать ассимиляцию, которая часто удавалась их отцам», достаточно было ответить на простой вопрос: «Почему?». И сразу понять, что дальше лучше не будет. Просто сопоставить и понять, что интеграция, ассимиляция, адаптация были возможны лишь тогда, когда в классе, допустим, был один ребенок из семьи арабских или африканских иммигрантов. Максимум два. И численно они не могли противопоставлять себя остальным. Элементарные законы природы. Никто же не удивляется способности некоторых животных мимикрировать, подстраиваясь под окружающую среду?
Мимикрировать до той поры, пока не почувствуют силу.
Но в 80-х годах никто таких простейших ответов на простейшие вопросы не находил. Или не старался искать. Или находил, но помалкивал – ведь это неполиткорректно. Так или иначе каких-то резких движений в те годы никто делать не спешил, а потому приток иммигрантов продолжался и увеличивался.
Если мы посмотрим, как обстояло дело с иммиграционными процессами в других западноевропейских странах того времени, обнаружим интересную особенность. Постепенно мигранты в европейских странах распределялись весьма избирательно. Турки выбирали Германию (кстати, на сегодняшний день именно турки – самая многочисленная группа иммигрантов-неевропейцев в странах ЕС). Алжирцы, тунисцы и центральноафриканцы, как правило, Францию, албанцы, особенно после падения социалистического строя, перебирались в Италию и Грецию, где составили абсолютное большинство как легальных, так и нелегальных мигрантов. В Испании и Португалии традиционно много выходцев из стран Латинской Америки. Индусы и пакистанцы обосновались в Англии. Выходцы из бывшей голландской колонии Суринама – разумеется, в Голландии. А марокканцы распределены по всем европейским странам.
Кое-какие закономерности из приведенных выше примеров можно понять сразу. Естественно, миграционные потоки направлялись в большинстве своем из стран – бывших колоний, в страны – бывшие метрополии. Присутствовал вполне объяснимый моральный аспект. Почему бы не помочь тем, в том числе за счет кого долгие годы развивалась собственная экономика? Бытовало мнение, что, укрепив экономики стран бывших сателлитов, удастся повернуть миграционные потоки вспять. И даже репатриировать часть иммигрантов обратно. Однако надежды на это не оправдались. И вот почему:
«Росбалт»:
«Попытка сгладить приток мигрантов проведением «политики развития» стран – доноров рабочей силы провалилась. Для этих стран нелегальные мигранты зачастую являются одним из главных каналов притока денежных средств, и лишаться этого канала такие страны не хотят… К тому же руководство стран – поставщиков мигрантов, как правило, сильно коррумпировано, поэтому организовать какое-либо развитие в европейском ключе на их территориях не удалось».
И снова – ничего не напоминает?
Но есть в приводимом списке европейских стран те, выбор которых среди иммигрантов трудно объяснить колониальным наследием. Допустим, Германия и турецкие иммигранты. Мы все, разумеется, знаем, что после поражения во Второй мировой войне западногерманское правительство, как бы так сказать, щепетильно относилось ко всему, что могло было быть связано с ущемлением прав на национальной или расовой почве. Но откуда взялись турки, с которыми немцы не воевали, а их страна никогда колонией Германии не являлась? Более того, это Турция воевала с Германией, объявив ей войну… 23 февраля 1945 года. Ну, это так – штришок к портрету. Так откуда и когда турки-то взялись?
А все тогда же. С окончанием маккартизма. В конце пятидесятых – начале шестидесятых годов. Причина? А та же, с виду благая. Привлечение рабочих рук на низкооплачиваемую работу. При этом – министр труда и общественных дел ФРГ тех лет Теодор Бланк считал, что привлечение гастарбайтеров из Турции ничем экономически не обосновано. Он заявлял, что в бедных районах огромное количество безработных немцев, готовых заполнить вакансии, что немцы умеют и хотят работать. И более того, привлечение иностранных рабочих из страны с такими культурными, ментальными и религиозными отличиями вредно для немецкого народа. Но!..
Историк Бернард Кук, «Европа после 1945»:
«Правительство Соединенных Штатов Америки оказало давление на бундесканцлера Конрада Аденауэра в вопросе приема турецких рабочих».
…И в 1961 году соглашения о приеме временных рабочих из Турции были подписаны. Первая партия уже официальных гастарбайтеров приехала в том же году. Сперва небольшая – 7116 человек. Через два года был отменен двухлетний ценз пребывания. А в 1974 году, когда турецких граждан в Германии был уже почти миллион (на самом деле намного больше, так как натурализованные (получившие гражданство) в статистику уже, разумеется, не попадали), был принят закон «О воссоединении семей». Закон, разрешающий гастарбайтерам привозить в Германию своих жен, детей и прочих близких родственников. Принят он был с официальной формулировкой о снятии социального напряжения в среде одиноких мужчин. Если говорить человеческим языком, без эвфемизмов, потому что случаев изнасилований немецких женщин турками становилось все больше и больше. (Эх, параллели-аналогии!) Правительство Федеративной Республики даже предпринимало попытки к реэмиграции турецких рабочих. Естественно, не с помощью силовых или принудительных мер, а с помощью значительного материального стимулирования. В какие-то периоды, например в ходе рецессии 1966–1967 гг. или кризиса 80-х, это приносило определенные плоды. Но въезжало все равно больше, чем удавалось спровадить с миром на родину. Любопытный факт, не правда ли? С одной стороны, бесконечные мантры об экономической целесообразности, материальной выгодности, «дружбе народов», «национальном равенстве», а с другой – правительство само готово доплачивать, лишь бы избавиться от засидевшихся гостей!